Реуцков Федор Иванович

Родился я недалеко от Калача, вверх по Дону от станицы Голубинской, хутора Малоголубинский, Болшенабатовский, Малонабатовский по ту сторону речки Голубой. Тогда Голубая была довольно серьезным препятствием, особенно после весны.

Крестили меня в станице Голубинской, тогда хутора в округе относились к Голубинской станице. Наш хутор по простому называли Картули, это какое-то тюркское название. Кар – это черный, по-татарски.

Школа была четырехлетка, в обычной хате располагалась. Каждый год учителя менялись, а один год мой дядя был учителем. Хотя он сам был с трехклассным образованием. Уроки проходили сразу для всех классов, нас же там было 14 семей. В одной комнате был 1 и 3 классы, а в другой 2 и 4, и учитель ходил из класса в класс и давал задачки.

Чтобы мне дальше учиться, родители продали корову и купили маленький деревянный домик в Песковатке, это на левом берегу Дона. Там я закончил 5-6-й класс.

В Песковатке хоть и было около 100 дворов, но 7 класса там почему-то не было, а семилетка тогда обязательная была. Пришлось по 7 километров ходить в Вертячий, да зимой, да когда еще ветер… Хорошо, что там родственники наши жили. Закончил я и седьмой класс, оценки были неплохие, любил историю, математику и физику, а языки – русский и немецкий не очень у меня получались, ошибок много делал.

Мой дед по матери был комкором, когда судили Тухачевского он был комдивом, на суде были командармы. И моего деда Горячева Елисея Ивановича (он командовал корпусом в то время) включили в состав суда, или трибунала по Тухачевскому. На суде дед вопросов не задавал и вообще слова не сказал. Потом стали уничтожать остальных, и дело дошло до Елисея Ивановича. Его вроде назначают на повышение, зам. командующего Киевским военным округом по кавалерии, и отправили в город Проскуров. Кстати, когда дед поехал на повышение, то 6-й кавкорпус у него принял Жуков. Его сестра, моя бабушка, Устиния Ивановна, ездила к нему в гости, говорила, что у него там две квартиры. Елисей ни на что не жаловался, а его жена Вера Семеновна, сказала: «Арестовали много больших командиров, и мы боимся, что и для нас настанет черный день». Она не ошиблась.

На одном собрании, кто-то сказал, что дома у Елисея бывал Уборевич. Другой встает и говорит: «У нас опять враги народа завелись!». Я все-таки считаю, что группа Тухачевского была, потому что Елисей Иванович им ответил: «Да, Уборевич обедал у меня, он же был командующим Белорусским военным округом, а кавкорпус ему подчинялся, но я ни в какие заговоры с ним не вступал!».

23 ноября 1938 года политуправление потребовало от него, что бы он написал подробную биографию, где и с кем служил, где родственники находятся, все подробно расписать. После этого Вера Семеновна рассказывала, что дед пришел домой, показал ей две конфеты, и строго приказал, что бы она их не трогала. Она спросила, что он задумал. Елисей ответил: «Живым я им не дамся!». Вот так.

Жена его дальше рассказывала, что когда он понял, что скоро за ним придут, он приехал домой, отпустил шофера, и прогуливался возле дома. И видно решился. Зашел домой, в комнате завел патефон, разделся и лег в кровать. Когда патефон проиграл, она зашла в комнату, а он уже мертвый.

Он наверное музыку включил, чтоб она не слышала если б он вскрикнул, там же яд. Он оставил два письма, в одном он повторяет, что в никакие заговоры я не вступал. Во втором письме просил, чтобы сына, а он уже стал офицером танкистом, жену, и родственников не трогали, и что никто про его службу ничего не знает.

Никого не тронули, Вере Семеновне дали пенсию, сын погиб в годы войны. Дядя Паша как-то говорил, что он под Сталинградом воевал, но говорит, много пил, как выпьет, кричит: «Я казак!». Но я о сыне нигде больше не слышал.

А меня отправили в Сталинград, учиться в ФЗУ при Сталинградском тракторном заводе. 15 лет мне было, это 1939 год. Там жил мой родной дядя, он был офицер МВД, и получил квартиру на Нижнем поселке Тракторного завода. Верхний поселок был там, где сейчас площадь Дзержинского, рядом был Линейный поселок, там строились крестьяне, те кто вырвался из колхозов на строительство. Когда я закончил ФЗУ, меня взял на квартиру Белкин Георгий.

В ФЗУ учили 10 месяцев, 1-й месяц по технике безопасности, я выбрал электрику, стал учеником электрика. Потом стали отправлять в цеха, я прошел механосборочный, моторный, литейку и кузнечный. Литейка это кошмар, там ничего не слышно, такой шум. 20 электропечей, в них загружали металлолом и опускали электроды, такой гул у-у-уу. Лом расплавляется и из металла выливают нужные детали.

После окончания ФЗУ я в эти цеха не попал, меня направили в цех №10. Три громадных цеха было № 5, 10, 15, там делали танки. Это еще до войны было, и я не мог рассказывать о том, где работаю.

Мне повезло, электрики были хорошие, энергетик цеха был Коробкин Михаил Иванович, а старший электрик был Баранов, он по заводским делам ездил в Америку, а на работу выходил всегда в галстуке, хорошо одетый. Так посмотришь, подумаешь инженер какой-то. Тракторный конвейер интересный был. Ставят раму, и он потихоньку двигается, а рабочие то одно прикрутят то другое, и выходит СТЗ-НАТИ, гусеничный.

Когда построили завод, американские инженеры запустили конвейер и уехали, а через год конвейер встал, кадров-то подготовленных не было. Тогда собрали несколько инженеров и рабочих, в том числе и Баранова, и отправили в Америку, на завод, где делали тоже трактора и автомобили, и они там полтора месяца пробыли. Ну а когда вернулись стали сами соображать, и запустили производство снова. А потом завод стал обрастать новыми цехами.

Работали мы в три смены, самая неприятная 3-я смена с 24-00 до 7 часов утра. В 1939 году работали по 7 часов, а в 1940 уже по 8. Опаздывать было опасно, за 20-ти минутное опоздание полгода из зарплаты удерживали какой-то процент. В цеху мне присвоили 3-й разряд. С нами работал парень по фамилии Полевой, сам сталинградский, родители его недалеко жили. Сообразительный был парень, но недисциплинированный. Баранов приметил, что он, выполнив вызов, ходил в изотермический цех и там спал, там же тепло. Он его выгнал, а я его встречал в городе, он мне говорил, что собрался поступать в техникум где-то на Сарепте.

- Было ощущение, что война будет?

- Да были разговоры. Война же уже шла в Европе. Говорили, что немцы сильные – взяли Францию так быстро. До Норвегии добрались, Финляндия стала на их стороне. Но разговоров, что на нас нападут я не помню. Незадолго до начала войны призвали двух моих дядек. Значит, какие-то приготовления были. На обоих в 1941 пришли похоронки.

За время работы на заводе стали быстро присваивать разряды 4-й, 5-й, зарплата стала 450 рублей, а 10 месяцев в ФЗУ платили 18 рублей, мы называли получкой. Полпорции борща – 27 копеек, хлеб и кипяток, хватало впритык. Когда я больше стал получать, то каждую зарплату ко мне повадился ходить один электрик и его друг слесарь – выпивохи. Придут: «С тебя причитается!» А я послушный был, тем более старшие, отец у меня строгий был, да и в 10-й цех я попал потому что мастер заметил, что я делаю так как он говорит. С этими двумя как под конвоем идем в пивбар, по дороге заходим в магазин, и я им покупаю бутылку водки, а в пивной пива.

Баранов это все заметил, нас вызвал и его предупредил, что еще раз заметит такое, из нашего цеха этот товарищ вылетит, а зарплата у нас была больше в сравнении с другими цехами. В следующую получку все повторилось, они же привыкли на дурняка выпивать, и Баранов снова это узнал и его выгнал из цеха. 25 рублей я отдавал за квартиру, купил себе хороший костюм и один костюм попроще, в общем, лучше стало.

22 июня 1941 года вместе со всеми услышал по радио выступление Молотова, кто помоложе кричали: «Ну наши им дадут!» А пожилые говорили: «Подожди ты – дадут – немец пол Европы подмял, не думайте, что все так просто будет».

После начала войны трактора перестали делать. Делали только танки и немного артиллерийских тягачей. Я имел право заходить только в свой цех, а в 5 цеху шла окончательная сборка танков, их собирали не конвейером, а на месте. До войны делали 1 танк в день. Готовый танк должен был проехать 50 км по пересеченной местности, а возвращались они на завод как раз мимо Линейного поселка, и я часто любовался, как танк на большой скорости проезжал мимо. Надо сказать, что водители были виртуозы в своем деле.

У нас получала танки бригада Катукова, в доме, где я жил - снял комнату лейтенант-танкист из этой бригады, я его стал расспрашивать про войну, а он говорит: «А ты не шпион?» - «Да какой я шпион, я на заводе работаю». Скажу честно, тогда мне хотелось повоевать.

Если танк на обкатке ломался, его на буксире притаскивал другой и оставлял прям на площади перед заводоуправлением, уже перестали скрывать то, что тут делают танки. Иногда на площади стояло до 10 танков. В войну уже делали по 10 танков в день, и легче было сделать новый, чем искать и исправлять поломку.

23 августа 1942 года я спал после ночной смены, и проснулся от гула и уханья. Выскочил на улицу, а все небо в самолетах, недалеко, с пригорков начали зенитки по ним бить. Вдруг визг падающей бомбы. Хорошо что я упал на тропинку, которая к огороду вела, она вытоптанная как ложбинка. Бомба упала метров за 25 от меня между двумя домами. После взрыва я на некоторое время потерял слух. Хозяин с женой спрятался в предварительно выкопанную щель, он подошел ко мне, когда я очухался, и говорит: «Я думал, тебя убило». На работу я в этот день не пошел, плохо себя чувствовал. Дом был весь посеченный осколками. У соседки окно из кухни как раз сюда выходило, она была в это время на кухне, и в нее попал осколок, в ногу, она потеряла сознание, ее сын и Белкин сделали носилки и понесли ее куда-то.

Через несколько дней на проходной мне показали объявление: «Всем мужчинам от 17 до 50 лет явиться на сборный пункт в школу №4». Сразу на сборный пункт я не пошел, а пошел к дяде, который жил на Даргоре. Решил сходить к нему узнать как дела, там и соседи у него были песковатские. Магазины все закрыты, трамваи не ходят, покушать негде купить, и вот я пешком с Линейного до Даргоры дошел. Дома только тетя была, дядьку уже призвали в армию. Она меня покормила и сказала, что говорят, немцы уже на станции Садовая, а это первая станция от города на Донскую. У меня была мысль домой съездить, но немцы Песковатку давно взяли, и, как оказалось, уже рядом с городом.

Пришел я на сборный пункт, а там народу тьма, это наверное в первых числах сентября было. Запускали по 15 человек, а очередь большая была. Мы спрашивали у выходящих: «Куда?» Как оказалось многих отправляли на Восток, всех специалистов завода, вместе с семьями. В Челябинск, Барнаул, туда, где новые производства организовывались. В классах школы были и военные, которые отбирали по специальности, танкистов, авиаторов. Через некоторое время зашел и я, в числе 15-ти, женщина сказала, чтобы мы подождали в коридоре.

Мы стоим и слышим свист бомбы, из нас только один додумался на пол упасть, а мы 14 человек стоим в окно смотрим. Я ее прям видел, здоровая такая бомба, длинная, серо-зеленая, за долю секунды она промелькнула, и как рванет. Тонна была, это я сужу потому, что когда я стал красноармейцем, нам командир взвода говорил, что если воронка 30-35 метров, а глубина 6-7 метров – это тонна.

Бомба упала недалеко от здания, лестничная клетка обвалилась, меня швырнуло по коридору, и я до кости разбил голень об дверной угол, из уха потекла кровь, я перестал им слышать, и потерял сознание. Когда я очнулся, все лежали на полу, некоторые не двигались. Один поднялся и подошел ко мне, я стал вставать и увидел, что у него оторвана нижняя челюсть, он пытается что-то мне сказать, а говорить-то нечем. Я ему сказал: «Давай искать врача», и пошел по классам, но везде было уже пусто. Решил выбираться, подошел к полуразрушенной лестнице и увидел воронку, вокруг нее прям веером лежали побитые люди, это бомба наделала там дел.

За школой были вырыты бомбоубежища, я пошел к ним, а везде битком людей, но я втиснулся. Бомбежка шла еще полчаса. Поковылял я в заводскую поликлинику, там меня перевязали, но сказали, что разместить не могут, так как и поликлиника и заводская больница были полуразрушены. Врачи сказали: «Иди домой, будешь на перевязки приходить». Дома хозяйка помогла, нашлись бинты, она умела по этому делу, и я нечасто ходил к врачам. Кстати, я заметил, что у худого человека раны заживают быстрее, чем у полного.

Рана немного зажила и я решил уходить из города. Пришел на берег Волги, встретил там парня, тоже ходит по берегу, разговорились, Положенко Степан, он эвакуировался с эшелоном станков Харьковского завода к нам, и остался работать на заводе. Дошли с ним по берегу до Баррикад, увидели семью, которая грузилась в лодку. Попросились к ним, мы оба худые, много места не займем. Они нас взяли и мы переправились на левый берег. Там нас расспросили, и, узнав что мы с тракторного, указали, что 3 километрах вверх по течению лагерь эвакуирующихся тракторозаводцев. Мы пошли туда. Немного отошли и стали рассуждать: нам скоро по 18 лет, ну приедем мы в Барнаул, а нас призовут в армию, опять ехать назад, плюс в армии кормят, а тут мы одни. Решили, в общем, идти искать военкомат, повоевать-то охота.

Ночь поспали, рано утром узнали у Баррикадских, что военкомат есть в Средней Ахтубе, и пошли туда. По дороге наелись огурцов, дошли к обеду – в животе революция!

В военкомате все делали быстро, собрали нас 8 человек, дали предписание и продаттестат, и сказали идти через Ленинск в Капустин яр, там был запасной полк.

Мы пошли, но сначала съели сухой паек, там хлеб был, консервы, пшенка в брикетах. На третий день дошли до Ленинска, но нас отправили дальше в село Солянка, там был 27 учебный стрелковый батальон, у меня в одном документе написано что он 127-й.

Занимались мы месяц где-то, с 11 или 12 сентября. К концу месяца мне присвоили звание младшего сержанта и поставили командовать отделением. Командовать я ничерта не умел (смеется). Командир взвода был из сержантов, после фронта и курсов, он с нами занимался всем, и политзанятия вел, хотя сам был малограмотный. Ротный почти не появлялся. Командира батальона я увидел когда присягу принимали и когда на стрельбище ходили, может пару раз. Учителя наши сами ничего не знали. Командовать штабом батальона пришел, после ранения, старший лейтенант, он нас пару раз собрал и рассказал что происходит в Сталинграде. Говорил что город сильно бомбят, что самолеты гоняются за отдельным солдатом. Я подумал – «Вот это да, от самолета-то не убежишь!»

14 октября – срочно – приняли присягу, выдали обмундирование. Мне достались английские ботинки, прочные, но черт бы их побрал - узкие. Я пытался их заменить, но так и не удалось. Ноги болели, давят, и все тут.

15-го мы вышли из Солянки и пошли к Сталинграду, перешли Ахтубу и устроили привал на ночь. Температура около нуля, поспать толком не получилось. Рано утром пошли дальше, к нам подъезжали грузовики и партиями забирали бойцов в кузов, пока до нас очередь дошла, мы уже почти дошли до хутора Старенький. Там в лесу были окопы, и нам дали команду получить оружие. Все мечтали о ППШ, а всем дали винтовки со штыком, 45 обычных патронов и 15 бронебойно-зажигательных. Дали по несколько гранат Ф-1 и запалы к ним. В каждое отделение добавили двух старослужащих, мне достались азербайджанцы, и они сразу - «небельмес». Хотя на самом деле они все прекрасно понимали. Стали выдавать хлеб, а ребята говорят: «Этим не давать! Они не работают ничерта!» Так они сразу - гыр-гыр-гыр.

По команде построились на поляне, вышел командир 768-го полка, в который мы попали, майор Гуняга и комиссар, могу ошибиться, Алексеев. Гунягу я запомнил – фамилия необычная. Говорил в основном комиссар, рассказал об истории 138-й стрелковой дивизии, оказывается она еще в Финскую воевала, отступала из Крыма. Рассказал про подвиг сержанта Болото, который несколько танков подбил, а один гранатой. А у нас ни противотанковых гранат, ни бутылок со смесью не было. Потом сказал про 227-й приказ, и то что отступать некуда, сказал что будут заградотряды, и надо держаться до последнего. Гуняга молчал все время, а потом заметил, что кто-то жует, отругал их и сказал всем: «Отдохните немного, ночью переправляемся в Сталинград».

Мы залезли по окопам, и только стемнело – я проснулся от страшного гула, кругом все в дыму голову из окопа высунул – ничего не видно. Вдруг все стихло, дым рассеялся и я увидел четыре машины у которых вместо кузова были рельсы, так я познакомился с «катюшами». Перепугались мы сильно, и спать больше не пришлось, когда окончательно стемнело, мы построились и пошли к Волге. Через некоторое время произошла какая-то заминка, нам приказали принять вправо и залечь. Минут через 15 мы опять тронулись, и наверное в это время мои старослужащие смылись, хотя я вроде всех пересчитал. Ночь была темная без луны. Мы вышли на берег я увидел две баржи и несколько бронекатеров.

Сходни было слабо освященные, тусклые лампочки их освещали, и на баржу грузились наши минометчики. Рядом со сходней стоял лейтенант, я его разглядел, и не знаю почему, я потом решил, что это Варенников, он же был у нас командиром взвода минометчиков, вез знамя Победы в Москву, за Афганистан получил Героя, и потом участвовал в ГКЧП.

Мы стали грузиться на другой катер, зашли по сходням и все разбрелись, кто где местечко нашел. На входе стояли ротный и замполит, и у меня так и не получилось проверить зашли на катер азербайджанцы или нет. С нами переправлялся Людников, но я его не видел, темно же, было много офицеров и кто-то сказал, что с нами штаб дивизии.

Минут через 20 поплыли, немного прошли, вдруг загудел самолет, и над Волгой повесил осветительную ракету, так осветил весь наш флот, лучше чем днем. Начался обстрел, всплески на воде. Катера начали маневрировать, то вправо примет, то влево. Еще ракета не погасла, пролетел еще один самолет, его видно было, это «рама» была. Еще одну ракету повесил на парашюте. Вот неприятно было, с катера-то никуда не денешься. Ракеты прогорели, и мы в темноте подошли к берегу, на пристань мы не попали, высаживались на берег ближе к заводу Баррикады, но до завода мы еще порядком прошли. Сходни опустили прямо в воду, и я когда прыгал в своих английских ботинках, я одной ногой зачерпнул воды, холодная была, октябрь ведь.

По берегу прошли к заводу, у Нижнего поселка поднялись и прошли через него, прошли на территорию завода, я зашел в один цех. Там было всего несколько каких-то длинных станков, они были искореженные. Севернее завода была железнодорожная ветка, на ней стоял один металлический вагон, он был весь простреленный. На таких вагонах возили разогретую руду.

Нас построили, и приказали проверить личный состав и оружие. Я проверил, азербайджанцев нету. Дорожил ротному, сказал, что за Волгой они были я их считал, он меня отматил и на этом все закончилось. Нам приказали занимать оборону у заводской стены, рядом с железнодорожным въездом, сказали, чтобы обратили внимание на насыпь, там танки могут пройти, а заводской забор хоть и был местами проломлен, но был для танков препятствием. Начали окапываться, я свою малую лопатку отдал пулеметчикам, у меня в отделении был «Дегтярев».

Слева был полуразрушенный цех, в нем мы нашли железки и ими, кое как выдолбили себе окопы. 1 и 2 батальоны выбивали немцев с территории завода, а севернее завода был поселок, туда пошел один наш полк, и им командовал полковник Реутский, фамилия на мою похожа. Он с курсов выстрел попросился сам в Сталинград.

Я когда читал воспоминания Людникова, он ,кстати, правдиво пишет, то там прочитал и понял, что этот полковник Реутский и я, были ранены примерно в один обстрел, я только три осколка схватил, а ему глаза повредило.

К нам пришел командир взвода, эстонец, его Таллинское училище эвакуировали в Орджиникидзе, скажу, что толковый парень, он все время был с нами. Ротного, как он меня отматюкал, я больше и не видел. Говорил взводный по-русски хорошо, но с акцентом, он сказал, что если танки пойдут, будем отходить в полуразрушенный цех.

После первого обстрела в отделении одного убило, он молодой был, а выглядел еще моложе, я смотрю он голову не поднимает, подполз, а у него в виске маленькая дырочка, осколок, и он уже холодный. Потом у нас погибло целое отделение, они расположились в воронке от тонной бомбы, и только брустверы себе сделали, а когда бомбежка началась, точно в эту воронку попала бомба, но не большая, и 8 человек насмерть, а 2-х тяжело ранило. Тогда-то взводный и рассказал, как по воронке определять вес бомбы.

У меня в отделении все были в основном с нашей области, и был один парень, его отец, по-моему, воевал в Гражданскую в казачей дивизии Блинова. Был эпизод на берегу, когда мы выгрузились, не помню почему, но старшина начал снимать с меня телогрейку, я как говорил, старшим подчинялся. А с этого парня хотел снять кубанку, так он схватил кол и на старшину: «Не дам!». А когда мы были на территории завода, этот парень сам предложил комвзвода, чтобы он залез на побитую снарядами трубу из красного кирпича. Взводный разрешил, парень взял Дегтярев, второй номер диски и они залезли на трубу. Я считаю это геройский поступок, сам же предложил такое. Он по немцам несколько очередей дал, его заметили и тоже обстреляли из пулемета, и ему кирпичной крошкой повредило глаза, он с этой трубы слез слепой, ничего не видел. Он потом работал пропагандистом, в Киеве, после войны, вспомнил, его фамилия Астахов, он так и остался слепым.

Мы были во второй линии обороны, но через некоторое время мимо нас прошли несколько человек раненых, и взводный приказал: «Усилить наблюдение, мы в первой линии». Я стал смотреть в просветы между развалинами, и правда, замелькали немцы, наши открыли огонь, и я начал стрелять. Они в ответ застрочили. Трассирующие на психику действуют, над головой строчки пролетят, невольно пригибаешься. Пули в бруствер бьют и рикошетят, так взвизгивают. Я заметил, что напротив меня немец с автоматом подобрался ближе к нам, спрятался за куском стены и в дыру от снаряда строчит по нам. Я выстрелил в стену, и он видно испугался, автомат убрал из бойницы. Тогда я чуть сдвинулся и стал выцеливать это место. Он появился, я выстрелил и он осел, и больше из-за этой стены не стреляли, может убил, а может и ранил тяжело.

Я читал воспоминания одного немецкого майора, который командовал саперным батальоном. Как раз саперов Паулюс использовал для штурма заводов. Может я в одного из саперов попал?

С позиций они нас не сбили, начали из артиллерии обстреливать, когда шел второй обстрел сзади меня разорвался снаряд или мина, не знаю. Ударило меня по голове и в спину. По голове куском земли, наверное, а в спину осколками, и я потерял сознание. Очнулся, смотрю – под ремнем кровь. Ну, думаю, плохи дела. Поднялся с трудом, дошел до взводного и говорю ему: «Я ранен». – «Вижу что ранен. Кого назначить вместо тебя?» Я предложил Положенко Степана, того харьковчанина, с кем мы из города переправлялись. Он толковый парень, не знаю, почему его сразу сержантом не назначили. Взводный указал мне, где спуск к медсанбату, и я пошел.

Нашел медсанбат, там меня перевязали. Раненые лежали в трубах, выходящих на берег. Я спустился и лег рядом с пожилым мужиком, я по голосу понял, что он пожилой, там темно ничего не видно. Он неходячий был. Я с ним немного поговорил и отключился, я ж несколько дней толком не спал. Ночью он меня разбудил и сказал, что на берег вышли немцы, еще говорит, что с рассветом спустятся сюда и всех постреляют. Недолго я думал и решил уйти по траншее. Только собрался идти, смотрю в той стороне огонек замелькал, и по траншее пришли двое сержантов нашего полка. Они сказали, что медики уже ушли, и дали команду: «Все кто может идти, спускаемся к Волге!» Тут зашевелились все. Трудно сказать, сколько нас всего было, человек 20 набралось.

Пошли мы по траншее, а рядом с ней на кронштейнах висели две трубы, и в темноте идя по траншее, я плечом цеплялся за эти кронштейны, и чуть не терял сознание, осколки-то сидят в спине.

Вышли мы к самой воде, там кухня стояла, нам дали пшенной каши, она самая вкусная за всю жизнь была. Мне кто-то сказал, что всякое движение с рассветом прекращается, и что сначала перевозят на остров Зайцевский, а потом дальше в пойму. В тот день переправиться не получилось, недалеко было полуразрушенное продолговатое здание, и многие туда забились, все-таки там потеплее. Помню, там капитан был, а с ним пожилой боец, и этот капитан вдруг начинал повторять: «Расстреляю, расстреляю!» Пожилой сказал: «Ребята, не обращайте внимания, он умом тронулся».

В первую очередь переправляли тяжелораненых. Там я узнал, что Нижний поселок и часть цехов остались у наших. На берегу я нашел пустую бутылку и решил набрать воды, у берега вода была грязная, нефть разлита, мусор всякий плавает. В одном месте в воде были бревна, я по ним попытался пройти, на одно наступил на другое, на третье чуть не наступил, а это не бревно было, а труп. Но мне удалось чистой воды набрать, и я напился. Решил подняться на берег и посмотреть на свой Тракторный. Поднялся, недалеко двое солдат сидят, слышу, один говорит: «Армада идет, сейчас будут бомбить». Смотрю – летят немцы, над нами встали в круг, и начали бомбить, эти двое говорят, нас, мол, не тронут, передовая тут не далеко, и правда они по цехам начали бросать. Я с этими солдатами зашел в дом неподалеку, там было трое солдат, и один парень с автоматом ППД в телогрейке, они его называли старшой. Со стороны немцев часть стены была проломлена, и стена напротив выщерблена пулями. Когда они кушали, то меня попросили понаблюдать, я правее заметил движение и доложил старшому, он посмотрел: «Похоже танки, только это не на нас, а правее пойдут». Так весь день я с ними провел.

Ночью нас раненых на лодке переправили на остров Зайцевский, и еще раз переправили на левый берег Волги. Мы зашли в лес, сели, многие закурили, и один солдат сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Ну что ребята, сегодня нам повезло, мы вернулись с того света!»

В хуторе Старенький мне извлекли осколки, нам наши врачи были, больно было очень. Мне зубной врач извлекал осколки, впереди меня сержант один так его матил, а он: «Терпи, а ты как думал!» У меня с левой стороны он два осколка достал, а с правой так один до сих пор остался. Меня перевязали и на машинах довезли много раненых до Средней Ахтубы, там сказали добираться на попутках в Житкур, в полевой госпиталь.

Нашли мы дорогу на Житкур, сели возле ждать. Мимо шли две женщины, остановились, одна на меня показывает и говорит: «Совсем детей стали призывать». Пошли они дальше, потом вернулись, и говорят, что всех не сможем накормить, но пятеро пусть идут за нами. На меня опять показывают: «А этот обязательно!» (смеется) Ну мне 18 лет было, дитё еще. У них рыба была, не крупная, но много, они быстро ее почистили и пожарили. Хорошо мы поели, и пошли на дорогу дежурить.

В Житкуре госпиталь был в палатках, зима уже, если рядом с печкой, то хорошо было. Рана моя, что с осколком, плохо заживала, а те две дырки уже стали затягиваться. Врач сказал, что на следующий день пойдет машина на станцию Эльтон, и там в госпитале возможно осколок мне достанут.

Утром зашла в палатку сестра и сказала: «Реуцков в штаб!» Штаб был на окраине села. Я до него не дошел, какой-то старшина меня спрашивает: «Выписали» - «Да» - «Как фамилия?» Я ответил, он в список посмотрел, и говорит, что нету, но ничего страшного допишем. Записал меня, поставил в строй, и мы пошли на юг, в другую сторону от Эльтона. Я спросил, куда мол идем-то, в Кап Яр говорят. Ну думаю ладно, туда так туда. Пришли мы, там спросили, почему меня так рано выписали, я ответил, что старшина перепутал.

Там нас разбили на группы, и я попал в группу, которую направили в Верхнюю Ахтубу. Из 3-го батальона я попал на 14-ю погранзаставу, и до 1944 года эта застава стала для меня домом. Фельдшер там был старшина Киященко, он командиру заставы сказал, что у Реуцкова рана не заживает, и предложил мне опять в госпиталь. Командир заставы был старший лейтенант Корытко, я ему сказал, что не хочу в госпиталь, тут ребята хорошие, я уже и познакомился со всеми, меня приняли хорошо.

Во время войны пограничный полк делился на батальоны, то есть заставы, 79-й пограничный полк, еще добавлялось - стрелковый. Штаб полка был в Верхней Ахтубе, а наш 3 батальон в Средней Ахтубе. В основном охраняли мост через реку, и следили, чтоб по льду не переходили реку. Основная цель тогда была - дезертиры.

Поначалу было тяжеловато, плечо болит, карабин только на левое можно повесить. Много было пожилых солдат, и они относились ко мне по-отечески. Бывало из наряда придешь, уставший, с мороза. Мне после карабина дали автомат ППШ. С мороза его занесешь, он запотеет, и старший говорит: «Ты иди отдохни, я автомат почищу и смажу».

Ты можешь себе такое представить?! (смеется).

Рана у меня зажила, только один раз занимались, бросали гранату на дальность. От резких движений было больно, а так почти не чувствовал осколок.

За Сталинград меня наградили медалью «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда», а после войны за ранение в Сталинграде еще дали орден «Отечественной войны» 1 степени. Я в 1952 году был в отпуске и приехал в город, прошел, посмотрел на Баррикады, там уже забором все отгородили, я кругом обошел и вышел к Волге у Нижнего поселка, изменилось многое. Там поставили памятник четырем связистам, которые в штольне давали связь с армией, их Людников за это очень ценил.

Дальше мы в сильных боях не участвовали, только на реке Молочной под Мариуполем, и Сиваш я пешком переходил. Сапоги потом высохли, стали белые от соли. Были моменты, когда мог поймать осколок, помню старшего сержанта у нас ранило на Перекопе. Мы подошли к Крыму в 43-м, а в апреле 1944 тронулись и Крым довольно быстро освободили. 4-м Украинским фронтом командовал Толбухин Федор Иванович.

Потом медаль «За отличие в охране государственной границы СССР» заработал. Нарушители границы стреляли в двух молодых пограничников. Их ранило тяжело, потом их списали, а нарушители ушли. Нас подняли по тревоге, всю часть. Я со своим нарядом, со мной были два пограничника Карпов и Покерев, особенно Карпов молодец был. Мне удалось рассчитать, где их можно перехватить, и мы их догнали. Я предложил им сдаться, а они отказались. Потом журналисты написали, мол, я скомандовал: «Уничтожить гадов». Но такого не было. Когда пуля над головой просвистела, я крикнул: «Огонь на поражение». Я по инструкции имел право ответить, ведь в меня стреляли.

Карпов сразу одного умолотил, а второй поднял руки. Его судили, и приговорили к расстрелу. Но расстреляли ли его, я точно не знаю. Они до этого женщину убили, только за то, что она могла выдать, где они краденное прячут, ее убили и стали на куски разрезать, потом в мешки сложили и в колодец выкинули, а ее 6-ти летняя дочка спряталась и все увидела, и к соседям прибежала. Потом они наших ранили, и хотели уйти из Крыма на Кавказ, а потом за границу.

Я когда на суде показания давал, присутствовали родственники этих бандитов. Не очень приятно было, когда после рассказа о задержании, и о том, как мы застрелили одного, мне разрешили сесть в зале, а недалеко от меня сидел отец этого убитого.

- Основные задачи пограничного отряда от Сталинграда и до Крыма?

- Шпионы и дезертиры. Проверяли документы. Помню, задержали одного бывшего сержанта. Он прошел школу у немцев, и в нашей офицерской форме с документами шел в тыл, якобы был ранен. Не помню чем, но он вызвал подозрение. Мы его задержали, и связались с оперативниками, а они: «О-о, отлично, он от нас один раз уже уходил». Дезертиры были, не помню особо эпизодов, но ловили без документов, отправляли разбираться.

В Крыму участвовали в охране ялтинской конференции. Нам доверили охранять дороги, а саму конференцию охранять приехали из Москвы.

На морской границе приходит или уходит корабль из порта, таможенники барахлом занимаются, а мы проверяем документы экипажа и пассажиров.

- На каком расстоянии от передовой вы работали?

- Когда как. На Миус-фронте близко. Линия обороны проходила по реке, она летом почти пересыхала. А за зиму немцы такие мощные укрепления сделали. С первого раза ничего не смогли сделать. Мы находились сразу за нашей обороной на возвышенности, а рядом с нами был КП и туда приезжал с охраной какой-то генерал. Кто это был, я не знаю. Там постоянно дежурили связисты и приходили к нам за водой, и были молодцы, не болтливые, кто начальник так и не сказали. (смеется)

А до того как я попал в отряд, они воевали в окружении под Харьковым в мае 1942, много пограничников погибло на Сталинградских переправах, это из истории отряда.

- Как кормили?

- Не всегда хорошо, были перебои. С 43 года стало много американской еды. Были сосиски, порезанные в каком-то растворе. Их давали в сухой паек - банка и сайка хлеба на два дня. Мы из этих банок делали кружки.

- Оккупацию ваша семья пережила?

- На хуторе уже после окружения 6-й армией трагически погибла моя бабушка. Там бывших наших военнопленных держали неподалеку. Охрана была из них же, а кормили плохо и они ночами шарили по хуторам, и добрались до нашего дома. Бабушка вскрикнула, испугалась, а он выстрелил и убил ее. Потом перед моим младшим братом оперативники построили этих охранников, но он опознать не смог, сказал, что темно было. Так убийцу и не нашли.

- Как узнали о Победе?

- Я был дежурным по заставе, снял трубку, а там голос Левитана «Победа, полная безоговорочная капитуляция». Это перед рассветом было. Я к начальнику заставы, разбудил его, доложил, так мол и так. Он во дворе заставы жил, командует: «Застава в ружье!» Оружие похватали, построились. Командир вывел нас на берег залива: «Заряжай, в честь окончания войны, и капитуляции Германии, залпом пли!» Бабах. Из ракетниц тоже начали стрелять, он опять: «Залпом пли!» Не помню сколько раз, но мы постреляли сильно, колхозники увидели нас, уже рассвело. – «Почистить оружие, и отдыхать». Вот так мы отметили Победу. Из села Аврора, в полутора километрах оно было, прискакали верховые: «Что случилось?» - «Война кончилась». Колхозники всем растрезвонили, и с ближних сел нам понесли и хлеб, и яйца, и сметану. Радость была.

Как отпраздновали Победу, нас собрали 100 человек, и отправили в Харьков учиться, офицеров не хватало, я уже был старшиной и комсоргом заставы. Три месяца проучились и мы вместе с курсантами сдали экзамены. Только нам погоны не дали, а отправили назад, просто сказали - вы сдали.

Младшему лейтенанту платили на 400 рублей больше, но у меня квартиры не было, пришлось за нее платить. Потом меня хотели отправить на Курилы, проходил комиссию, а у меня стало часто давление подниматься. А дальше отличился с этими бандитами, и мне дали трехкомнатную квартиру. Я уже женат был, и ребенок родился.

Из армии основная волна демобилизации была в 1946-47 годах, а у нас рядовых стали отпускать в 1949, сержантов 1950г. Меня послали на курсы, а потом замполит отряда предложил комнату в Евпатории, там у немцев тюрьма вроде была, и из нее сделали общежитие для офицеров. Комнатки такие небольшие, два на пять где-то.

Потом я жил в Симферополе, когда развалился Союз, у меня жена умерла. Тогда в городе бандиты делили сферы влияния, и я один раз сам чуть не попал под очередь. Сын работал на военном заводе шлифовальщиком, неплохо получал, но завод развалился. Потом стал таксовать, машины чинить, а бандиты все наседали, требовали долю. Один раз по голове дали, а другой раз чем-то тяжелым выбили глаз, он стал поправляться, но инсульт и все. А в Калаче родственники были, и я сюда переехал, хотя в Крыму климат получше.