Шарфман Михаил Давидович

М.Ш. - Родился в июле 1925 года в многодетной семье в городе Киеве. Мой отец был потомственным печником, грамоты не знал, и я помню, как в 1936 году к нам в дом приходил студент, обучать отца грамоте. Папа был родом из Сквиры, в молодости подался на заработки на завод в Екатеринослав, в 1905 года был в рабочей дружине на баррикадах. Жили мы очень бедно, у папы основная работа была летом, а зимой печи никто не ремонтировал. Картошка или селедка на нашем столе были только по большим праздникам. В 1933 году мы с огромным трудом пережили голод. В нашей коммунальной квартире в одной из комнат жил какой-то начальник, так он выставлял тарелки с объедками в коридор, и я ел эти остатки, может только благодаря этому и выжил . А сестры отца в 1933 году умерли от голода. Я рос слабым и хилым ребенком, в школу пошел только с девяти лет. На улице, в кругу дворовых мальчишек почти не появлялся, был заядлым книгочеем , все свободное время проводил в читальне на Крещатике в библиотеке Дома строителей. В 1936 году , когда началась гражданская война в Испании, я вырезал из газеты карту Испании и отмечал красными флажками продвижение республиканских войск на фронте. Учился в школе №79, возле Театра Украинской Драмы имени Франко. До войны успел окончить только семь классов средней школы. Жили мы на Крещатике, в самом центре Киева, в деревянной убогой хибарке, расположенной прямо над общественным туалетом, и все знакомые и родственники удивлялись, как это наша халупа до сих пор не разваливается.

Г.К.- Сколько всего детей росло в Вашей семье?

М.Ш.- Пятеро детей. Старший брат Абрам, работал, как и отец , простым печником. Он воевал на финской войне, а 22/6/1941 ушел на войну с немцами и пропал без вести. Средний брат, Изя , учился в ФЗУ, работал слесарем, поступил на рабфак, и был призван на службу на флот. Стал морским офицером, воевал на линкоре «Парижская коммуна» на Черном море, а войну заканчивал на Балтфлоте, капитаном 2-го ранга. Одна сестра работала наборщицей в типографии, а младшая сестренка была школьницей. Мы были обычной советской пролетарской семьей.

Г.К . - Что происходило с Вами после начала войны?

М.Ш. - Когда объявили о начале войны, то я думал, что все закончится через одну неделю победоносным вступлением нашей Красной Армии в Берлин. И когда 25-го июня в городе появились первые беженцы из Западной Украины , то для меня это стало неожиданностью. Десятого июля по повестке я пришел в военкомат и с большой группой допризывной молодежи был направлен в тыл из Киева. Сначала шли пешком, колонной на Донбасс. Многие убегали домой. На станции Кобеляки остатки нашей группы забрались в железнодорожный состав с металлоконструкциями и на открытых платформах доехали до Сталино. Здесь нас распределяли по колхозам на сельскохозяйственные работы. Родители мне сообщили, что они уходят из Киева в город Бобров Житомирской области, и я нашел их там. Мы решили уехать подальше от линии фронта, в глубокий тыл. Наша эвакуация была стихийной , «дикие беженцы», и пока мы на разных «пятьсот -веселых» поездах добрались до Казахстана, то «проели в дороге» все свои вещи. Доехали до Джамбула, там и застряли.

Г.К.- Как жили в эвакуации?

М.Ш.- Жизнь была очень тяжелой и голодной. Отцу было тогда уже 53 года, он плохо видел , ходил в очках, и сильным здоровьем не отличался. Он брался за любую работу. Моя мама, уже немолодая женщина маленького роста, работала переносчицей шпал на железной дороге . Вся семья голодала. Летом 1942 года мне уже было нечего одеть и обуть, ходил босиком в рваных обносках. И когда я случайно увидел объявление , что Киевская специальная школа ВМФ № 5 проводит набор учащихся, с гарантированным обеспечением жилья, обмундирования, питания и практики на кораблях Военно - Морского Флота, то ухватился за эту возможность, попасть в спецшколу, как утопающий хватается за соломинку.

Г.К. -Что это была за специальная морская школа?

М.Ш.- Школа , эвакуированная в Среднюю Азию из Киева, и находившаяся в ведомственном подчинении Наркомата просвещения Украины, который нашел пристанище в эвакуации в киргизской столице, городе Фрунзе. Располагалась наша школа в 15 километрах от Джамбула. Ученики в школе были разбиты на три роты : 1-я рота - 10-й класс, 2-я рота - 9-й класс , а я оказался в восьмом классе, в третьей роте. Все роты были объединены в один батальон, численностью в 300 человек, который мы называли между собой - «Потешные войска Наркомпроса». Преподаватели в школе ходили в морской форме, классные руководители были в мичманском звании. Командиром школы был капитан - лейтенант Лисовский, получивший у нас прозвище «Главштык». Директора школы мы прозвали «Папа», завхоза -«Мама». Командир нашего ученического взвода был бывший цирковой акробат, в свое время сломавший позвоночник на арене, и закончивший, после этого события , положившего конец его цирковой карьере, химический факультет института. Сначала он произвел удручающее впечатление, а потом мы к нему привыкли и «притерлись». Внешне он был похож на батюшку- императора Николая Второго, и чтобы привить нам любовь к химии , проводил свои уроки по оригинальной методике. Объявлял тему урока - «Как можно выпить аршин водки и не опьянеть?», и под этим «соусом», пытался «нафаршировать» наши головы химическими формулами. Преподаватель литературы удостоился у нас двух кличек - «Примус» и «Обломов». На уроках он засыпал и храпел, после, пробудившись, всем ставил двойки, приговаривая -« На пятерку знает только Господь, на четверку - только я, а вы все даже двойки недостойны!». Немецкий язык преподавал учитель Копейкин, прозванный нами «Японским адмиралом». Морской подготовки в этой школе не было никогда. Обмундирования мы тоже не получали, у каждого ученика были только какие - то детали флотской формы : у кого-то «шкары , небесно - голубого цвета», у кого-то ленточка от бескозырки, а у одного из моих товарищей была черня&nbs; краснофлотская шинель. А вот тельняшек, вожделенной мечты каждого ученика - не было ни у кого. В школе был свой ученический духовой оркестр, и развод на занятия или на обед, и прочие «ритуалы» - проходили под музыку наших оркестрантов. У нас был даже свой школьный гимн - «В нашей спецшколе пятой, все на подбор ребята». После зачисления в школу всех послали на сбор табака в местный табаксовхоз, где мы жили в палатках, ночуя на брошенных на землю охапках сена. В табаксовхозе кормили три раза в день, и для нас , замученных тыловым голодом , это казалось невероятной удачей. После - приступили к занятиям. Школа располагалась в двух зданиях - учебный и жилой корпуса, комнаты в которых назывались по флотской традиции кубриками. Кухня называлась «камбузом». Одним словом -« бравые моряки в казахстанской степи». В школе царили «бурсацкие нравы», и «трагикомические рассказы» о нашей учебе я могу рассказывать долго.

Г.К.- Расскажите, это очень интересно.

М.Ш. - В школе были собраны ребята многих национальностей из разных мест. Основную массу учащихся составляли эвакуированные ребята, но было много и местных. Русские, украинцы, евреи, казахи, узбеки, мы жили одной дружной интернациональной голодной семьей. Отношения между учениками были хорошие, не было ничего напоминавшего «дедовщину» или чего-то подобное. Но жизнь в школе была для нас суровым испытанием. На 300 человек было всего 15 глиняных мисок, и поэтому завтрак начинался в пять утра и заканчивался для последней «смены» только в десять часов. За стол садилось сразу тридцать человек, по 15 с каждой стороны. На стол ставилась кастрюля с какой-то «похлебкой», каждому наливали по две поварешки в глиняную миску , в «черепок». Эту похлебку сразу выпивали из миски через край , и «черепок" передавали дальше товарищу. На зубах ничего не оставалось, это была просто - горячая вода… Кормили только «затирухой», бросали горсти муки в кипящую воду, и , зачастую, мука была кукурузной. Три раза в день давали по 150 граммов черного хлеба, испеченного из какой-то «странной муки» с примесями. На столе «камбуза» кто-то вырезал ножом - «Хочешь жить - убей хлеборезку!». Для того чтобы школьный повар смог затопить печь на камбузе, мы ходили по окрестностям и собирали курай из под снега. Чтобы добыть хоть какое-то топливо, даже резали стропила под крышей, пытаясь угадать - рухнет крыша или нет? Местные ребята с голодухи разбежались по домам, а нам , куда было деваться? Некуда… Начались холода, и мы стали околевать не только от голода, но и от холода. Свои «кубрики» топили партами, и ломали доски со второго яруса наших нар, но все равно - мерзли нещадно. И когда совсем стало плохо, мы отрядили во Фрунзе, делегацию из нескольких учеников, собрав им на дорогу какие-то теплые вещи и немного еды. «Делегаты» добрались до Наркомата образования и рассказали о нашем бедственном положении. Приехала комиссия, провела собрание, увещевая нас, что все будет хорошо, что скоро мы получим новое обмундирование и теплую одежду, обещая прислать крупы и вагон сухофруктов. Все это оказалось ложью. Иногда нам вместо «кукурузной затирухи» стали давать кормовую тыкву, но разве это еда ?! Мы стали пухнуть от голода. Все мысли и желания вертелись вокруг одного - где взять чего-нибудь пожрать?!.. У нас один парнишка не выдержал, и своровал у своего товарища кусочек хлеба, за что был нещадно бит всем «кубриком». Н а почве голода, у некоторых «разыгралась буйная фантазия». Наш ученик Меерович, по кличке «Американец» (он прочел много книг об Америке и по вечерам нам их пересказывал), поспорил, что съест прилюдно за один присест 20 паек хлеба, но при условии , что если проспорит - будет отдавать свой хлеб в течение месяца . А это - верная голодная смерть. «Американец» пари не выиграл , «сломался» на двенадцатой пайке. Он честно отдавал свой хлеб, и на четвертый день его простили, сохранили жизнь. Все мечтали только об одном , скорее попасть на фронт, и там наестся хоть разок вдоволь. И когда учеников спецшколы стали вызывать повестками на призыв в военкомат, мы были по- настоящему счастливы, голодную весну сорок третьего года мы вряд ли бы пережили.

Г.К. - Как проходил призыв спецшкольников?

М.Ш.- В феврале сорок третьего года все ребята 1925 года рождения получили повестки о призыве. Нам дали сухой паек на два дня : кусок хлеба и 4 карамельки, и этот паек был моментально съеден. Пошли военкомат в Талас. А там объявляют - «Призывники, у которых фамилии начинаются от буквы "А" до буквы "И" остаются , остальные - возвращаются назад до особого распоряжения!». Меня сразу охватил ужас , как назад? Я же весь сухой паек уже съел, а вдруг потребуют сдать паек назад?! На ногах только войлочные тапочки на босу ногу, на теле дырявые брюки и нижняя рубаха. Как я назад пойду ? По снегу, в мороз… Мне в военкомате отвечают - «Ничего знать - не желаем! Приказано - возвращайся!». Накинул на себя какое-то изодранное одеяло и пошел по снегу. Мне повезло, я дошел до учительских домов, меня пустили внутрь погреться и чем-то покормили. И через два дня я все-таки призвался.

Г.К. - Куда направили?

М.Ш. - Спецшкольников направили во Фрунзенское пехотное училище - ФПУ. Привезли во Фрунзе поздно ночью , и сразу повели в баню. Вы не можете представить какое это блаженство - просто помыться в бане. Ведь я за предыдущих полтора года в бане ни разу не был!.. Нам сразу выдали обмундирование, серые ботинки с обмотками, построили. Я оказался самым высоким по росту и меня назначили командиром отделения.

Г.К.- Я встречался с двумя пехотинцами , учившимися в ФПУ в первые годы войны. Это училище оставило у них в памяти самые неприглядные воспоминания.

М.Ш.- Училище готовило взводных командиров по ускоренному курсу, лейтенантов «исеали как пирожки»- за три месяца. В апреле в Азии уже почти жара, а нас гоняют в шинелях на строевой подготовке, под звуки барабана, в шеренгах по десять курсантов - «Ногу на уровень саперной лопатки!». Выводят на полевые занятия, надо выкопать саперной лопаткой индивидуальную ячейку глубиной полтора метра, и ходы сообщения. А там грунт скальный, динамитом не возьмешь. Усталость была жуткой, мы всегда хотели спать. На занятия - всегда бегом , с полной боевой выкладкой, только гранаты были «учебные болванки», так я таскал на себе гранаты всего отделения. Но в училище прекрасно кормили, давали белый хлеб, положенные по курсантской норме питания масло и сахар, на обед был компот. После голода в школе ВМФ для нас кормежка в ФПУ была чем-то райским и неповторимым. И за эти харчи , мы были готовы мучиться на полевых занятиях и страдать от тупой муштры. Нам так и не довелось окончить учебу в училище. В мае 1943 года всех курсантов отправили в Действующую Армию, даже без присвоения, как это было принято во многих других училищах , сержантских званий.

Г.К.- Мне бывший курсант ФПУ сказал, что всех курсантов направили в Подмосковье, на формирование 8-го Механизированного корпуса.

М.Ш.- Совершенно верно. Мы оказались в селе Кубинка, возле Наро -Фоминска. Здесь нас распределяли по частям. Построили - «Комсомольцы есть?». Так мы все комсомольцы. И нас, 96 человек, отобрали в роту автоматчиков формирующейся 67-ой механизированной бригады. В эту роту со мной попало несколько одноклассников по спецшколе №5- : мой будущий помкомвзвода Петя Набоков с которым меня судьба «смертельно связала» на всю жизнь. Саксофонист нашего школьного оркестра казах Мыркадыров. Витя Чернявский, еврей , получивший из-за своего высоченного роста кличку «Длинный Ганс». Киевский еврей Вилен Мусин, командир отделения и будущий парторг нашей роты. Вадим Панкеев, будущий старшина моей роты. И еще несколько ребят. И те из нас, бывших спешкольников и курсантов ФПУ , те, кто выжил на войне, всегда свято хранили нашу дружбу . И даже когда после войны, большинство старослужащих, уцелевших ветеранов бригады, стало «расползаться по хлебным местам», никто из наших не скурвился, и все по прежнему оставались настоящими товарищами, братьями по оружию и общей судьбе.

Г.К. - Кто командовал бригадой ?

М.Ш. - Командиром 67-й мехбригады был латыш, полковник Андерсон. Бывший латышский стрелок, кавалер множества орденов. Невысокого роста прибалт, с «кривыми кавалерийскими ногами». Был уважаем простыми бойцами. В сорок четвертом году его заменил бывший кавалерист, человек гигантского роста с холеными усами, полковник Горбенко, который всегда ходил со стэком в руках, и частенько этим стэком лупцевал «нарушителей дисциплины и порядка».

Г.К.- Командный состав роты автоматчиков?

М.Ш. - Первым командиром роты был фронтовик, прибывший в бригаду после госпиталя , капитан Усманов. Прекрасный человек, узбек по национальности. К нам относился хорошо, с пониманием, зря не гонял, проявлял искреннюю заботу. Дистанцию с нами не держал, слыл либералом. Но незадолго до отправки на передовую его заменили, и к нам пришел новый ротный командир, капитан Гудовский. Ничем особым он себя не проявил, постоянно «тусовался» в штабе, в бою его никто никогда не видел. В 1944 году его убрали из роты , сместили с должности «за мордобой», он по пьянке сильно избил солдата, и вместо него прислали бывшего командира разведывательной роты капитана Сердюка. Его мы почти не видели, он не вылезал из штаба, и я не помню, чтобы Сердюк когда-то ходил с нами в бой. В наши дела он не вмешивался, мы со временем стали опытными солдатами, «битыми волками», и Сердюк, спокойный по характеру человек, не решался испортить с нами отношения по многим причинам. Ему и в штабе было комфортно. А первым нашим командиром взвода был лейтенант Лошаков, которого на фронте, хоть и царство ему небесное, никто из нас добрым словом не вспоминал…

Г.К.- Почему?

М.Ш. - Рота автоматчиков - это резерв командира бригады. И в тяжелый момент нами затыкали все дыры на передовой. И этот взводный , лейтенант Лошаков, уже побывавший на фронте и успевший получить там ранение, и, наверное, вследствие этого ставший излишне острожным , постоянно ошивался в штабе, отирался там, и пытался выслужиться перед штабным начальством. Чуть - что случилось или где -то возникла неясная обстановка, так Лошаков тут как тут -«Давайте я выясню. Мой взвод все сделает!». Но сам с нами не шел! Сразу «заводил шарманку» -«Ой , у меня старые раны болят! Ой, ребята, вы сами идите, а то я недомогаю!». Он выслуживался, а из- за его «постоянных личных инициатив» гибли наши товарищи… Мы, серьезно опасались, что наш помкомвзвода , Петька Набоков, напьется и застрелит этого Лошакова, так приставили к Петьке «охрану». У нас был узбек Усманов (однофамилец первого ротного), парень ростом ровно два метра и весом 120 килограмм. Рядовому Усманову было поручено следить за Петькой и если что - скрутить Набокова, от греха подальше. И хоть и грешно так говорить, но когда Лошакова убило, накрыло прямым попаданием снаряда в окопчике, то многие бойцы в роте вздохнули с облегчением… После Лошакова, до самого конца войны, взводом командовал мой друг , старший сержант Петр Набоков.

Г.К.- Каким было вооружение и снаряжение роты автоматчиков ? Какие задачи ставились перед ротой?

М.Ш. - Как я уже сказал, в роте было на формировке 96 бойцов, разбитых на три взвода. Первый взвод лейтенанта Конева почти всегда находился на охране штаба бригады и бригадного знамени, а два других взвода, постоянно затыкали собой все дырки и прорехи в обороне, использовались как ударный отряд, привлекались для помощи в проведении поисков бригадной разведкой, или воевали как простое пехотное подразделение. Пулеметов в роте не было. Снайперские винтовки у нас появились уже в Германии, жизнь заставила, без своих снайперов там туго приходилось. В 1943 году на всю роту была только одна грузовая автомашина, находившаяся в ведении старшины роты и повара. Так что, до самой Германии мы топали пешочком, это только в 1945 году «все заделались аристократами и буржуями», и у каждого взвода был свой «персональный студебеккер» или "шевроллет" . А всю Украину пришлось на своем животе пропахать. Каждый боец роты был вооружен автоматом ППШ , на поясе два диска по 71 патрону, да еще у каждого по 200 патронов в «сидоре» на спине. Отдельно набирали бронебойно - зажигательные патроны - «черная головка с красной каемочкой». Гранаты вешали прямо за рычажок на пояс, как «истинные самоубийцы», я до сих пор удивляюсь, как никто во взводе на своих гранатах не подорвался. У каждого саперная лопта, от которой напрямую зависела наша жизнь. Каска. Противогаз. Выдали котелки, а ложки - нет. Мы потом сами их добывали.

Г.К. - Какую подготовку прошла рота автоматчиков на формировке?

М.Ш. - Никакую… Чему вы удивляетесь. У нас в бригаде был свой 83-й Танковый Полк , на Украине воевавший на Т-34, а в Германии получивший танки -«шерманы». И ни разу нам никто не давал какую-либо танко- десантную подготовку. Прибыли в Кубинку и первым дело вырыли на каждый взвод по одной землянке. Нашу роту разместили возле штаба бригады. Вся наша боевая подготовка заключалась в том, что мы уходили в лес, разводили там костры и «травили баланду», рассказывали байки до самого вечера. Стрелять мы уже умели, а о другой подготовке и речи не шло. Главной нашей заботой было раздобыть, что-нибудь поесть, вдобавок к скудному тыловому пайку. Наш повар Иванов , пожилой мужик по кличке «Дед», (хотя этому «деду» от силы было всего лет сорок пять), в обед накладывал нам фактически по столовой ложки каши и сокрушался, чем бы ему еще свою роту покормить. И мы рыскали по полям, выкапывали старую картошку, репу, морковь, «подъедались» в совхозах. Идем с «полевых занятий», проходим мимо нашего заместителя командира бригады по строевой части, подполковника Прозорова, высокого и представительного офицера. Раздается команда - «Песню, запевай!». Мы с песней «рубим» строевой шаг, а сами думаем, как бы морковка из карманов солдатских шаровар не выпала… Простояли мы под Москвой до октября сорок третьего года, потом бригада погрузилась в эшелоны и мы отбыли под Полтаву.

Г.К.- Какой была первая встреча с передовой?

М.Ш.- Фронт уже был на правом берегу Днепра. Южнее Кременчуга, спокойно, без бомбежки, мы перешли по понтонному мосту на западный берег и пешим маршем дошли до села Масорин Рог. Там заночевали. Утром команда -«Подъем!». Собрали каски всего взвода, связали их веревкой и бросили во дворе. Двинулись дальше, через десять километров побросали уже все противогазы. По дороге поймали двух «приблудных» битюгов, катались на них, веселились, и вдруг видим, как бегут нам навстречу два полуголых танкиста. Подбежали, а они полностью обожженные, обгоревшие… И тут начался артиллерийский обстрел. Сразу раздались крики командиров «Окопаться!», что мы и сделали с неимоверной скоростью. Вскоре подошли мотострелки, заменили нас в вырытых окопах и роту автоматчиков отвели к штабу бригады. Так для нас начиналась фронтовая жизнь.

Г.К. - Как использовали роту автоматчиков в боевой обстановке?

М.Ш.- Я вам уже сказал, нами затыкали все «дырки » в обороне, все бреши и прорехи, прикрывали стыки . Пришлось несколько раз выполнять и функции заградотряда. Пехота бежит с позиций и тут нам приказывают -«Остановить! Удержать! Отбить!» , и так далее, в таком же духе. Все выходы на передовую были для нас внезапными, обстановка в осенних боях менялась постоянно. Сразу занимаем оборону, роем окопчик на двоих , шириной два метра и глубиной метр семьдесят, и держим оборону. В холоде , без еды, по несколько суток под непрерывным немецким огнем. По нужде сходить и то было проблемой. Потери были такие, что вскоре из всей пехоты в бригаде осталась только рота автоматчиков и взвод разведки . Кидают нас на помощь первому батальону капитана Ильченко , а там из семисот бойцов и офицеров в строю осталось одиннадцать(!)… За несколько дней войны стали меняться наши характеры и привычки. Выбили немцев из какого-то села, но они закрепились на ближних буграх и оттуда по нам стали бить минометы. Лежим на свежем снегу. Получаем приказ - «Выбить немцев!». Только пошли вперед , а навстречу сильнейший шквальный огонь. Залегли. Надо снова подняться, сделать рывок, но… Страшно… В бою никто не кричал никогда никаких «газетных лозунгов» , вроде - «За Родину! За Сталина!». Кто такое рассказывает, просто бессовестно врет. В бою солдаты и офицеры «матом разговаривают». И я, как командир отделения, встал под огнем во весь рост, и «заложил» такой витиеватый матерный вираж, что все сразу встали и побежали вперед, к домам, за которыми можно было немного укрыться от вездесущей смерти. А ведь до этого дня я в жизни ни разу бранного слова не сказал. Когда о моем «мастерском владении матерной речью» рассказали нашему повару, то Иванов сразу «наградил» меня полным котелком каши - «шрапнели». Иногда нас придавали в помощь разведчикам бригады. Для усиления, и для выполнения «черной работы». Отправляют мое отделение в разведроту, на помощь разведчикам, и всем нам дают сухой паек : хлеб и консервированную колбасу, банку на двоих. Приходим из холодных окопов в хату, где разведгруппа готовится к поиску. А в хате жарко натоплено, разведчики сидят за столом и едят свежее мясо. Мы легли вповалку на пол, но разведка с нами таким деликатесом на фронте , как свежее мясо, и не думала поделиться. Один из разведчиков , Захар Фридман, сейчас, тоже переехал сюда на ПМЖ. Я ему часто этот эпизод напоминаю, мол, жлобы и куркули , вы, разведчики, ели отдельно, даже свою группу прикрытия из роты автоматчиков к столу не позвали… Он отнекивается, мол, не было такого случая.Весте смеемся. Помню, ползем в разведку, немцы нас обнаружили и обстреляли, пришлось отползать назад . И тут нас стал поливать огнем уже свой пулемет. Офицер - разведчик встал в полный рост , кричит -«Алле?! Охренели что ли?!». И здесь по нам начал стрелять весь свой передний край. Подымается с земли другой разведчик и орет в сторону наших окопов трехэтажным матом. Сразу огонь прекратился, все замолкли . Подползаем к «вредному» пулемету, а там, в расчете одни узбеки, по - русски «ни бум-бум». Или, получаем приказ отправиться в наш бригадный 83-й Танковый Полк. Сажают на танки. Мы привязывали себя кабелем к башне, чтобы не свалиться. И начиналась езда в неизвестность. Рейд. Никто никого не ждал. Если кто-то на короткой остановке отлучался, то танки шли вперед, не подбирая отставших , и не ожидая запропастившихся. Но в основном продвигались по Украине пешком или проползали ее по -пластунски. Усталость страшная. Заснешь на ходу, сделаешь пару шагов сторону, и ты уже в кювете. Вставляли в веки спички, но это мало помогало. В те дни мы окончательно поняли, что война это вши, голод, грязь и бесконечный тяжелый опасный труд. Вся прежняя романтика напрочь выветрилась из наших голов. Дошли до станции Батызман. Здесь были очень тяжелые бои, немцы упорно контратаковали, и мы воевали на пределе своих сил. Это у нас называлось одной фразой - «Стало скучно». Остатки наших мотострелковых батальонов отступили, и нашу роту послали прикрыть передовую. Смотрим, по дороге идут наши Т-34, мы обрадовались, а нам танкисты говорят - «Мы с вами не пойдем, там за хатами немецкий «тигр» стоит!». Заняли позиции, окопы не рыли, грелись у костров. Вокруг никого из наших. Офицеров с нами нет. Послали помкомвзвода Колю Тарабрина в штаб бригады, получить дальнейшие указания и прояснить обстановку. Он не вернулся. По всей линии фронта вся пехота отошла. Мы подумали, прикинули, какой печальный расклад нас ожидает на рассвете, и тоже снялись с позиций. Мы отошли назад на десять километров ! и только тогда нашли свою бригаду. Приходим к штабу , а там живой Тарабрин! Показывает нам какую-то царапину на себе и кричит - «Меня ранило в палец!» … Можно подумать, что нам от этого известия стало легче. Полста человек ждало его возвращения, а его « в палец» зацепило…

Г.К.- Как вели себя в сорок третьем году взятые в плен немцы?

М.Ш. - Спеси у них уже не было. Они тоже устали воевать… Как-то взяли несколько немцев в плен, все из Эльзаса, и я повел их в штаб бригады. А там «находится с визитом» заместитель командующего корпусом генерал - майор Белогорский. Вальяжный и тыловой… Он как немцев увидел, то сразу достал свой пистолет, направил на пленных и пытался их застрелить. Но ничего не вышло, пистолет два раза дал осечку. Генерал Белогорский психовал, а потом , «оскорбленный в своих лучших чувствах», сказал - «Черт с ними ! Пусть живут!»... Другой раз веду троих пленных в тыл, и тут обозники, и другие разные «тыловые крысы» начали порываться этих пленных пристрелить. Не дал. Идем дальше, проходим мимо танкистов. Мне какой-то лейтенант говорит - «Солдат, дай я их своим танков раздавлю!». Как же , нашел развлечение. Сказал ему - «Ты сначала сам немцев в плен возьми, а потом хоть целый день по их костям на своем танке раскатывай!». Вечер, похолодало. Зашли в хату. Хозяйка чем-то покормила. Говорю немцам - «Ложитесь здесь спать». Сам вытащил затвор из автомата, чтобы немцы автоматом не воспользовались, и тоже заснул. Утром проснулся, я живой и пленные на месте. А если бы они захотели, то меня бы ночью голыми руками удавили. Довел их до сборного пункта, немцы кинулись меня благодарить, стали жать руку, а мне неудобно, кругом наши солдаты, странно на меня смотрят…

Г.К. - Как проходил рейд на Малую Виску? Это событие наложило неизгладимый отпечаток на всю Вашу дальнейшую судьбу.

М.Ш. - В рейд на город Малая Виска Кировоградской области нас повел полковник Кричман. Невысокого роста, с пятью орденами на груди, полковник Кричман пользовался нашим огромным уважением. Он имел типичную еврейскую внешность, сильно картавил , но я не помню, чтобы кто-то у нас хоть раз съязвил на эту тему, мы знали ,что этот человек - настоящий боевой офицер и нас в беде не оставит. Я помню, как он , раненый, одетый в меховую куртку, залез в головной танк, на котором на моторной части расположилось мое отделение, и мы двинулись по немецким тылам. Накануне, мы всей ротой автоматчиков вступили в партию, и настрой у нас был очень боевой. А из нашей мехбригады, из старших офицеров, в рейд пошли только два майора - комбата . Комбриг, замполит и начальник штаба бригады, всегда осторожный полковник Колышев - остались в тылу в штабе… Вышли к Виске, и ночью, перед нами , стоявшими на возвышенности , открылась панорама этого города. Горел свет в домах, дымились трубы сахарного и спиртового заводов. Город мы взяли с ходу, немцев выбили. Там находился аэродром, так танкисты раздавили десятки самолетов, стоявших вдоль взлетной полосы. На станции стоял эшелон, с вагонами подарков для солдат вермахта « из Фатерланда». У немцев как раз было Рождество. После взятия города, меня и моего товарища по ФПУ Валентина Прядко послали на охрану сахарного завода. Нас тепло встретили местные рабочие, рассказали, что тут творилось во время оккупации. А утром, мимо нас бежит человек и кричит -«Немцы за забором!». И ведь никакой особо сильной стрельбы вокруг не было! Мы кинулись к штабу, расположенному у водокачки, а там никого! Подошли десять солдат из роты управления, среди них три девушки - связистки. Там место одно есть - Каменный Яр, и возле него , по льду «озера», мы пошли на восток. А впереди - немецкая бомбежка, самолеты «крутят карусель» , пикируют один за другим. Прошли оврагами три километра. Слева от нас хутор Жуковка , а справа крутой спуск. И навстречу нам появляется немецкий танк и стал прямо по нам стрелять! Мы побежали, танк за нами. На ходу успел сбросить с себя шинель, в которой осталась моя красноармейская книжка, и ватную фуфайку, так было легче бежать. Нас спас крутой спуск. Мы бросились вниз и залегли в посадках. Лежим на снегу, а немцы сверху стоят. Кто из нас чуть двинется - сразу стреляют . Я только наверх посмотрел, а там, кроме этого танка, уже человек тридцать пехоты стоит ,немцы руками на нас друг другу показывают... Им, наверное, было смешно. Десять беспомощных русских солдат в огневой ловушке. Это означало одно - плен… Но куда мне в плен?... И тут мой товарищ , Валентин Прядко, предпочел смерть плену и застрелился… И я решил, встану и побегу, пусть меня лучше на бегу пулеметная очередь срежет. И я рванул… До хутора добежал живым. Увидел сарай - сразу в него. Забрался наверх, а там окно , «отверстие в горыще». В сарае я затаился , и стал ожидать развязки…

Г.К.- Мне , кстати, Ваш товарищ, разведчик Захар Фридман, сказал, что, по его мнению, немцы выбили бригаду из Малых Висок по одной причине. Танкисты, отмечая боевой успех, перепились на захваченном спиртзаводе , и утром немцы «голыми руками» отбили город. &ns; И тот факт , что немцы собрали для контрудара больше ста своих танков - здесь не причем.

М.Ш.- А я не знаю точно, в чем причина нашей неудачи. Когда через несколько месяцев я вернулся в бригаду, то выжившие ребята рассказали, что танкисты действительно напились «до потери чувств». Танк стоит на бугре, а экипаж пьяный спит на снегу. Немец - летчик пикирует, и как на полигоне, сбрасывает бомбу прямо в открытый люк танка. Но мне кажется, что основного успеха немцы достигли только благодаря быстро подготовленному внезапному танковому контрудару. Хотя…, кто сейчас что-то сможет точно узнать и понять?!...

Г.К.- Что произошло с Вами дальше?

М.Ш. - Просидел на этом «горыще» трое суток. Там стоял мешок семечек и мешок с орехами. Этим и питался. Внизу стояла корова, пытался ее подоить , но ничего не получилось. Все время думал -«Кто рядом? Куда идти?». Крыша соломенная, так я смог через нее увидеть, как немцы загоняют пленных в сарай на другом конце села. А на третий день в сарай зашел местный мальчишка, лет тринадцати, дать корм корове. Я осторожно его окликнул. Спросил - «У меня есть хороший нож. Хочешь его на хлеб сменять?». Наутро мальчик принес мне хлеба и кусочек сала , и сказал -«Мой дед хочет тебя видеть». Дед говорит мне - «Сынок, оставайся, мы тебя спрячем» -«Нет, мне к своим выбираться надо». Рядом стоял пустой дом. Зашел туда, решил переодеться. На мне были добротные трофейные немецкие сапоги , я их с трудом с ног стянул, и нашел вместо солдатской обувки какие-то «чуни». На полу валялась старая дырявая фуфайка и белый картуз. У меня из всех документов оставалась только карточка кандидата в члены ВКПб. Надел эту фуфайку, и в вату рукава спрятал кандидатскую карточку. Я был коротко пострижен, но все равно, нашел в хате тупые ржавые ножницы и еще состриг со своей головы все что смог. Сорвал занавеску, и замотал ею свою шею с фурункулами. Порылся в брошенных сундуках , нашел пачку старых рецептов и взял их с собой, в надежде, что если немцы остановят, скажу что я местный, иду к врачу и покажу им эту сигнатуру. Автомат зарыл в сене на чердаке. Днем пошел по селу, прямо в направлении сарая , куда немцы загоняли людей. Но появилось плохое предчувствие, и я решил спрятаться в ближайшем сарае. Сидел там до вечера, а потом заснул. Утром незаметно вышел из хутора и пошел на звуки канонады. На снегу протоптана тропинка. По ней идут местные жители, и я к ним сзади пристроился. Вдруг - все остановились. Появилась черная легковая машина, остановилась впереди. Из нее вышли два немца с бляхами на груди. Стали проверять документы у местных, пропуская их по одному. Дошла очередь до меня . Немец потребовал -«Аусвайс!?». Я достал из кармана пачку рецептов , и показал рукой на забинтованную шею. И тут немец медленно вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в меня упор. Прямо в грудь. Я , заливаясь кровью , упал … Сознания не терял. Больше выстрелов не последовало. Я лежал на снегу в крови и даже не чувствовал боли, от изумления. Как это так, молча и хладнокровно достать пистолет, и убить человека без оружия!?... Немцы сели в легковую машину и уехали. А я не мог понять, почему не умираю ? Ведь пуля должна была попасть в сердце. Поднялся, и пошел в лесок возле села Палиевка. У меня на груди был спрятан кусок хлеба, который полностью пропитался моей кровью. И только здесь я понял, почему не убит. Когда немец стрелял, то я стоял к нему чуть боком, и пуля прошла мимо сердца. Плюнул на снег, крови не было. Я обрадовался, значит, легкие тоже не задеты! Зашел в крайнюю хату в Палиевке, еле держась на своих ногах. А там раненый в ноги солдат лежит на кровати. Он заплакал - «Уходи друг, Христом - Богом прошу! Нас, двоих, сразу найдут!». Пошел к другому дому, на ходу придумав «легенду», мол, эвакуирован немцами из прифронтовой полосы, да вот, попал под бомбежку и был ранен. Попросил - «Можно я у вас в хате недолго в тепле посижу?» - «Можно. Мы тебе позволим. Только, иди сначала в полицейскую управу, возьми разрешение остаться в селе!». Пошел дальше, увидел полуразрушенный дом, внутри старую кровать из грубых досок. Рухнул на нее и «упал в небытие»… Слышу женские голоса - «Вон, смотри, раненый лежит!». Попросил - «Дайте попить!». В ответ - «Сейчас принесем». Ушли и не вернулись. Я стал замерзать, меня бил озноб. Полы глиняные, покрытые «доливкой» - соломой. Я понимал, что замерзну насмерть , встал из последних сил и пошел по улице, стучась в двери домов. Никто не открывал. Только в одном доме открыли дверь и пустили внутрь. В хате находились две пожилые женщины и мальчик. Горел каганок. Украинский язык я хорошо знал с детства. Попросил теплой воды. Дали стакан взвара (компота). Сказал им - «Я эвакуированй. Ранен немцами». Одна из женщин говорит мне - «Иди ко мне. Хата теплая, недавно протопила». Пошли к ней. Одна маленькая комнатушка, всего примерно десять квадратных метров , в комнате скамья , маленький стол, детская кровать, шкафчик. Русская печь. Не то чтобы повернуться, продохнуть негде. И звали мою спасительницу Анастасия Хомовна (Фоминична) Пономаренко. Она уложила меня в детскую кровать , протерла рану на груди самогоном, наложила повязку. Ей, Анастасии Хомовне, и ее соседке Пелагее Григорьевне Ценцуре, приходившей каждый день на помощь Анастасии, я обязан жизнью. И первое дело, которое я сделал по приезду сюда,- добился , чтобы этим женщинам дали почетное в этой стране звание - «Праведницы Мира».

Г.К.- Расскажите об Анастасии Пономаренко.

М.Ш. - У этой замечательной женщины было три сына. Старший сын был женат на еврейке, и когда немцы вошли в село , то расстреляли ее невестку и двух внуков. После этого горя она люто возненавидела немцев. Два старших сына Анастасии ушли на фронт , в Красную Армию, и она осталась в селе с младшим сыном Толиком . Маленького роста, типичная деревенская украинская женщина с добрым сердцем.

Г.К.- Тяжелораненый советский солдат, да еще еврей, в селе набитом немцами и полицаями . Как удалось выжить?

М.Ш. - В селе находилась полицейская управа и немецкая школа подготовки младшего командного состава. В Палиевке были многие десятки полицаев и сотни немцев . За все три месяца, что я прятался в селе, я не выходил из хаты. И когда после войны я часто приезжал в это село, навестить моих спасительниц, то всегда по поводу моего приезда собирали митинг. Люди выступали, говорили разные хорошие слова, рассказывали , как воевали односельчане против немцев. И когда меня попросили сказать речь, то я сказал следующее - «В этом селе живут прекрасные люди , которые умеют хорошо трудиться и воевать. Но хочу сказать главное. Все село знало, что Пономаренко прячет раненого солдата. И в селе не нашлось ни одного предателя, который бы выдал советского бойца немцам! Ни одного! И вы должны всегда этим гордиться , и внуки ваши должны это знать!». Люди плакали после этих слов. А ведь действительно, никто не выдал, иногда сам не понимаю, почему? Ведь от Советской власти украинские крестьяне добра очень мало видели. А русский солдат для них был, как представитель этой власти… В соседней хате был штаб немецкой школы, а рядом с Анастасией жил полицай Хведь (Федя) Ворона и еще один «казак», бывший красноармеец, на немецкой службе. Он с Вороной ездил по селам и собирал, вернее, конфисковал для немцев продовольствие. Один раз этот «казак» заходит в хату и спрашивает - «Ну, как дела в Красной Армии?» -«А я там не служил»- «Ну, тогда , как знаешь». Да и Хведь, узнав обо мне , «стал нервничать», того и гляди , «сдаст». Пришел как-то к нам , а я ему говорю -«Видишь, Федя, вон ту грушу? Если ты меня выдашь, и немцы меня убьют, то когда наши придут, тебя на этой самой груше повесят!». Федя все понял, и даже принес мне рубаху , сшитую из мешка. Ведь мне нечего было одеть на себя. Приходили знакомые моей хозяйки и просто чужие люди, старались дать мне какой-то кусок хлеба. Часто приходила соседка, красивая молодая девушка с густой косой, Галя Лаврищенко, и приносила мне пироги . Или ночью кто-то стучит в дверь. На улице пурга , все заметает снегом. В хату заходит женщина, не из местных, и передает для меня хлеб и самогон. В конце января сорок четвертого года немцы стали раздавать жителям порядковые номера, чтобы обезопасить себя от партизан. Мне достался номер №590. Эти номера заставляли пришивать на одежду. Но чтобы получить номер, надо было иметь хоть какой-то документ. И в один из вечеров в дом пришли два незнакомых парня и принесли паспорт на имя Безуглого Мыколы Ивановича, 1924 года рождения. И вскоре немцы провели перерегистрацию удостоверений личности . Хозяйка отнесла мой паспорт в управу, а назад ей ее не отдали. Так Анастасия учинила в управе скандал - «Почему моему племяннику «аусвайс» не вернули!?». А в селе с фамилией Безуглый человек пятьдесят проживало, из них десять с именем Мыкола, так мой «аусвайс» просто по ошибке попал к другому человеку. Все обошлось.

Г.К.- Где добывали еду?

М.Ш. - Анастасия Хомовна варила самогон и меняла его на хлеб и другие продукты. Но было довольно голодно . Долгими зимними вечерами, мы втроем сидели в натопленной хате, и я пересказывал сказки, прочитанные мною до войны. У Анастасии был поросенок , которого она облила вонючей смесью, чтобы немцы не позарились, а на чердаке хозяйка держала несколько кур. Одна курица через крышу «выскочила» и ее поймал немецкий солдат. Анастасия Хомовна побежала за солдатом , вцепилась в него с криком -«Немцу курицу не дам!», тот не выдержал натиска и бросил курицу во дворе.

Г.К.- Пономаренко и Ценцура знали, что укрывают еврея?

М.Ш.- Да , когда я раненый, находился в беспомощном состоянии, они меня приподняли и обмыли. Так что, увидев меня обнаженным, они поняли, что я не украинец. А потом Анастасия Хомовна нашла в моей дырявой фуфайке спрятанную партийную кандидатскую карточку, и сразу спросила меня с обидой - «Почему молчал!?». Пономаренко выдавала меня за раненого родственника, но многие сельчане прекрасно понимали, что это «липа». Сначала я испытывал постоянное внутреннее напряжение, а потом , ощущение опасности постепенно притупилось.

Г.К. - На ецев приходилось «нарываться»?

М.Ш.- Без этого не обошлось. Как-то в селе остановилась фронтовая часть и три немца пришли на ночевку в нашу халупу, в которой и так не было лишнего сантиметра свободного пространства. Зажгли плошку, и стали давить вшей. Утром они снялись с места, без каких - либо расспросов. Но один раз зашел немец , орет -«Ауфштейн! Рус партизан!». Оказывается, что все местное взрослое население немцы сгоняют на рытье окопов. Я решил, пусть расстреляют, но врагу помогать не буду! Но Хомовна предложила «сделать болячку», чтобы меня признали негодным к окопным работам. На ноги вылил пузырек авиационного бензина, но вместо ожидаемых волдырей, кожа только покраснела. Бензин снял грязь с ног и не более того. Решили сделать повязки с солью или обварить ноги кипятком, но до этого не дошло. Вдруг утром прибегает Толик, сын хозяйки, и кричит - «Верблюды!». Бред, какие верблюды на Украине? А нет. Толик увидел, как рядом с селом проходит советская воинская часть, с обозом, и в некоторые повозки были запряжены верблюды! Так наступило мое освобождение. Немцы оставили село без боя. Хомовна побежала к ним , увидела двух наших офицеров и каждому «вручила» по бутылю самогона. И тогда я надел на себя свои обноски, на голову - немецкую пилотку , и впервые вышел на улицу. Пять месяцев не брился. Шел по улице, и мое сердце ликовало , а душа наполнялась гордостью. Ведь я был частичкой Красной Армии , освободившей это село. Вдруг местные мужики стали подходить ко мне , здороваться за руку и спрашивать - «А будут ли призывать?». Стали приглашать в гости, на «первач», звали к себе жить. Но я говорил им - «Нет. Когда я раненый к вам в хаты стучался, никто открывать не хотел, а что сейчас?». Но в гости ходил. Прошло еще дней десять пока в селе снова появились красноармейцы, а в Малой Виске стал действовать полевой военкомат. Увидел двух офицеров из 83-го ТП нашей бригады. Они приехали набирать запчасти с наших подбитых Т-34. Я подошел к ним, доложил, что являюсь солдатом 67-й мехбригады, и после ранения скрывался в этом селе три месяца. Они сказали - «Жди, пришлем кого-нибудь за тобой». Уже на следующий день за мной пришла машина. Сам комбриг приказал вернуть меня в бригаду. А палиевских мужиков представитель военкомата отправил на призыв в Малую Виску, и уже через неделю - другую, их, почти необученных военному делу, бросили в пехоту на передовую, и многие из них погибли в своем первом бою. Об этом мне рассказали сельчане, когда я приехал к Пономаренко и Ценцуре навестить после войны.

Г.К.- Как встретили в бригаде бойца , «вернувшегося с того света»?

М.Ш.- Привезли в бригаду. Сразу отправили на два дня в санитарный взвод. Врачи осмотрели рану, санитары накормили меня от всей души. Потом мне дали обмундирование и я вернулся в роту. Мой взвод расположился в крестьянском доме, внутри которого сделали нары, кинули на них солому , а сверху положили плащпалатки. Ребята уже слышали, что я нашелся, но все равно, их удивлению не было предела -«Мишка, как ты выжил!?». На меня уже давно отправили извещение родителям - «Ваш сын пропал без вести». Уплатил партийные взносы, и мне приказали явиться в СМЕРШ бригады. Там меня допросили, забрали мой «аусвайс» и вернули меня в роту . Потом всю жизнь в анкетах пришлось писать - «Был в окружении». Наша рота основательно поредела, многих не досчитались. Из Малых Висок бригада прорвалась только с пятью танками, а потом были тяжелейшие бои под Марьяновкой , и там погибли многие бойцы бригады. Сели вместе с ротным писарем и написали письмо родителям Вали Прядко, написали все , как было, все обстоятельства гибели их сына. Мы думали, что Прядко наградят посмертно, но , как выяснилось позже, в нашей бригаде на мертвых реляции никогда не писали. Я потом приезжал на место гибели Валентина, искал его могилу… В конце весны сорок четвертого года, нашу бригаду вывели с передовой на переформировку в село Никифоровка, возле Кировограда.

Г.К.- Что происходило на переформировке?

М.Ш. - Стояли в резерве РГК. Опять скудный тыловой паек. Рядом брошенные вишневые сады, уже что-то. Нас разместили по два- три человека в домах у местных крестьян. Во дворе одного из домов находилась ротная кухня. Топить полевую кухню было нечем. Рядом с нами стояла наша отдельная саперная рота, так саперы - «ишаки войны» - нашли склад немецких противотанковых мин, без взрывателей. Внутри мин был тол , кинешь в топку две мины - и обед готов. Тол горел хорошо, но сильно дымил. Позже, за этими минами приехали «чужие» саперы , а склад уже пуст. Там у нас появился своеобразный ритуал. В обед, к повару, подходил местный священник, мы его называли «Красный поп», снимал пробу и благословил трапезу. После его благословения повар Иванов разливал варево по нашим котелкам.

Г.К . - Замполиты на такой «обычай» никак не реагировали?

М.Ш.- Какие замполиты на формировке? За все время, что мы были в резерве, они , может, провели две- три политинформации, и хватит. С командным составом у нас был заключен - «Договор о ненападении». Все офицеры пристроились по местным «солдаткам», и дружно истребляли запасы самогона и сала в окрестностях. Мы их почти не видели, а они нас не трогали . &nbp А наш «Красный батюшка» считался «полностью советским». Бывший церковный сторож, любитель приложиться к рюмочке, он собирал деньги для армии, и был назначен местным районным начальством на должность священника, невзирая на протесты официальных настоящих церковных священнослужителей, возмущенных тем, что в приходе «командует самозванец». Батюшка как-то прижился к нашей роте, мы его чувствовали своим. Даже наши ротные уголовники относились к попу с уважительным снисхождением. Идет навстречу попу бывший «знатный» киевский вор Коротченко, весь в наколках с головы до пят. Поп ему - «Здравствуй Петенька!», а Коротченко в ответ - «Здорово, батя!». Когда мы уходили из села на запад, он стоял у церкви , осенял нас крестом, и произносил слова молитвы.

Г.К.- На пополнение комсомольской роты автоматчиков присылали бывших уголовников?

М.Ш.- Пополнение часто было разношерстным, где же на все роты комсомольцев напастись… В Никифоровке к нам прибыло много бывших воров и бандитов, серьезная публика. Двое из них , бывшие налетчики Колодкин и Кудрявцев , сразу ограбили магазин в райцентре, но их вычислили «особисты» и повязали. Тогда же в роту пришел бывший киевский вор Петр Коротченко, имевший клички «Полундра», «Дешевка» и «Петенька Рыжий». Был хорошим солдатом и моим верным товарищем. Петя выжил на войне. В 1949 году , после моей демобилизации из армии, как-то вечером провожал до дома свою будущую жену. Расстались , и я пошел к себе домой. В темном переулочке , прямо возле Крещатика , подходят четыре «мутных типа»: финки, фиксы, наколки , и прочие «профессиональные атрибуты» соответствующего «призвания в жизни». Банальный «гоп-стоп». И тут один из них бросается меня обнимать! Это был Петька Коротченко. Так мы с ним свиделись после войны. Сказал, что «вернулся на старую дорожку»… А потом он бесследно канул, наверное, сгинул в лагерях . Но скажу еще одну вещь - в роту автоматчиков никогда не присылали на пополнение, тех, кто жил на оккупированной территории. И после штрафбата нам в роту людей редко присылали, их сразу отправляли к разведчикам. На Украине, на глазах у наших автоматчиков, один из штрафников, здоровый дядька с «запорожскими» усами, убил в рукопашной схватке пятерых немцев. Мы после боя привели его к себе в роту и стали просить у штабных, чтобы его у нас оставили. Отказали…

Г.К. - А боевая подготовка , какие-то учения на переформировке проводились?

М.Ш. - Я же вам сказал уже, - ничего такого не было . Из автомата или ручного пулемета все мы стрелять умели, окопчик вырыть под огнем каждый мог. Чему еще нас должны были учить? Все обстрелянные , с фронтовым опытом. Война и так была прекрасным учителем. В Германии, обстановка заставила , «продиктовала», так мы сразу во взводе завели две снайперских винтовки, которые сами где-то на поле боя подобрали. У нас был боец Коля Серенький, бабник и весельчак, которого сместили с должности старшины роты «за промот». Он вернулся во взвод, снова стал стрелком и оказался очень хорошим снайпером. А политзанятия проводились следующим образом - мы собирались на поляне, и я пересказывал взводу произведения Дюма, «тискал романы». Потом спрашивал - «Вопросы есть?». И тут начинались «вольные упражнения» . У нас во взводе был один солдат , уже «старик», лет двадцати пяти от роду, Василий Конопля, уроженец села Гуляй -Поле. Его часто донимали - «Вась, расскажи как ты на пару с Нестором Махно гужевал - гужбанил?». Так Василий считался мастером по задаванию «интересных» вопросов - «А правда , что у Гитлера есть золотой наган? А вот говорят что у Гитлера только один глаз?», и сразу начиналась «дискуссия на заданную тему». В роте было много образованных ребят, часто говорили о книгах, научных открытиях, мечтали о том , куда пойдем учиться после войны . Наш боец, одесский еврей Чудновский, здоровенный высокий молодой парень, из семьи биндюжника с Молдаванки, лысый в свои 19 лет, (от чего он сильно душевно страдал), говорил нам - «Оно вам это надо , учиться? Да я в своей Одессе - маме , без всякого образования, после войны кумом королю буду!». Чудновский умер совсем молодым, вскоре после войны…

Г.К .- А о чем Вы лично мечтали на фронте?

М.Ш. - О том , что если выживу, то сразу пойду учиться. В любом освобожденном нами населенном пункте я сразу искал уцелевшее здание школы, заходил в какой-нибудь класс, садился за парту, и мечтал, как я снова буду учиться. Мог так сидеть долго, (если позволяла обстановка), испытывая наслаждение от школьной атмосферы. Некоторые товарищи считали мою «страсть к посещению школы во фронтовой обстановке» каким-то чудачеством и последствиями контузии.

Г.К. - Куда бригада ушла из Кировоградской области?

М.Ш.- Нас послали добивать окруженных немцев в Белоруссию, но пока мы туда доехали, «всех врагов побили и порубали в капусту» , уже без нас . Бригаду разместили на окраине полностью разрушенного Минска, снова каждый взвод вырыл себе землянку. Здесь для нас настали «черные денечки», кормили очень плохо. Совсем не было соли. Мы пытались в лесах собирать грибы. &bsp; И здесь наш взвод выручал добытчик и спаситель «Петька Рыжий» - Коротченко. Он уходил «на промысел», что-то воровал, сбывал добычу на толкучке, потом на рынке покупал еду для всего взвода! и кормил нас. Петька смотрел, как мы быстро уплетаем всю принесенную им «с дела» провизию, и улыбался, выслушивая наши дифирамбы и похвалы, до которых он был охоч. В ноябре 1944 года нас перебросили в Польшу. Здесь мы уже кормились охотой и тем, что нам давали местные поляки. И только 13-го января, когда мы перешли в наступление в составе 2-го Белорусского Фронта, бригада снова, после долгого нахождения в резерве , вступила в бой. По реке Прасныш проходила старая граница с Пруссией. Несколько часов длилась наша артподготовка . Весь горизонт был затянут дымом, мы оглохли от непрерывной орудийной канонады . И потом мы пошли вперед.

Г.К. - Вы сказали, что Красная Армия в 1945 году была совершенно другой, чем в 1943. В чем, по Вашему мнению, были эти отличия?

М.Ш.- Война стала другой. Условия ведения боевых действий, подготовка командиров, наше оснащение и вооружение, наши потери, боевой настрой, солдатская психология , и так далее - все изменилось в лучшую сторону.

Г.К . - А если попробовать рассказать об этом детально? Хотя бы на примере Вашей роты, начиная от бытовых мелочей и заканчивая тактикой ведения боя.

М.Ш.- Бригаду в Германии наконец-то полностью «посадили» на машины, и нас, и мотострелков. Нашему взводу достался американский грузовик «шевролле». Машина уникальная. Кузов мы засыпали толстым слоем соломы, а сверху положили огромный трофейный ковер, края которого свешивались с бортов. Под сиденьями стояли ящики с трофейными консервами, а ближе к кабине размещалась бочка спирта, но мы сами сильно пили весьма редко , эта бочка была нашей «разменной монетой». Перед нами немецкая дымовая завеса и поступает команда - «Проверить противогазы!». А откуда они у нас? Сразу на этот спирт стали менять противогазы у пехоты. И хлеб на спирт у них иногда выменивали. Под сиденьями многие стали держать свои трофеи. У меня был чемодан немецкого шелкового белья, которое я менял каждый день, спасаясь тем самым от вшей. Мы воевали сытыми, не чувствовали нехватки в боеприпасах. У солдат появился новый фронтовой «сленг». Друг друга стали называть только «братьями -славянами», невзирая на национальность бойца. Солдатский котелок или любая другая емкость стали именоваться исключительно следующим словом - «параша». Появился другой фольклор, «заповеди русского солдата». Хотите услышать? Пожалуйста. Первая - «Ешь - потей, работая - мерзни». Далее - «Не попадайся на глаза начальству»… «Не знаешь обстановку - ложись спать»… «Не отставай от кухни»… Воевать стало веселее, у всех был высокий жизненный тонус. Налет немецкой авиации стал восприниматься как интересный эпизод. Нас на марше сопровождали зенитчики на американских БТРах со счетверенными зенитными пулеметами. И когда прямо рядом со мной было прямое попадание в зенитный БТР и убило их ротного , то мы даже удивлялись, что у немцев еще остались такие меткие летчики. Забыли мы быстро , как в сорок третьем, лежали под бомбежкой, стуча зубами от страха, и молили, чтобы немец промазал… И хотя, мы, рядовые солдаты, были фаталистами, и прекрасно знали, что многих из нас все равно скоро убьет, но изменилось даже наше поведение перед боем. Исчезло жуткое внутреннее напряжение перед встречей с возможной своей смертью. Колонна машин стоит на дороге перед боем, а мы дурачимся, катаемся на трофейных велосипедах, или, многие напяливали на себя взятые в прусских домах старинные офицерские мундиры и шлемы, и устраивали «цирк», строем маршировали с песней перед машинами в этом маскарадном обличии . Пехота наша тоже сильно изменилась. В Германии мы уже не видели, чтобы наша пехота отступала в панике. Пехота уже только «пятилась», огрызаясь огнем от контратакующих немцев. Нас сразу бросали «в заслон», мы останавливали отходящих стрелков - «Ложись здесь! Стреляй отсюда!», указывали пулеметным и минометным расчетам, где им занять позицию. Многие пехотинцы давно побросали свои винтовки - трехлинейки, называемыми у нас «мултуками», и вооружились автоматами. Бригада передвигалась по отличным немецким дорогам - «автобанам», иногда мы проходили в сутки до 50 километров, не встречая сопротивления. В авангарде двигались танки «Шерман» и мотострелки. Они первыми вступали в бой. Мы стояли сзади, слушая канонаду, и ждали приказа - «В атаку». В цепь развернемся, и вперед, подавлять очаги обороны. Мы разленились, в Германии стали редко рыть окопы, может всего раза четыре приходилось зарываться в землю. А так, на снег бросали солому, сверху ложили пуховую перину, взятую из ближайшего дома, и занимали оборону. Но если предстоял серьезный бой, то приходилось рыть ячейки. Как-то был немецкий прорыв из окружения, так тут, уже - без дураков, все понимали, что сейчас произойдет, вырыли индивидуальные окопчики на совесть, сзади нас встали самоходчики , и потом началось… Потери мы несли намного меньше, чем в сорок третьем году, мы даже сами стали называть наши потери -«приемлемыми». Командиры стали более грамотными и профессиональными вояками , создавалось такое впечатление, что нас будто за руки ведут.

Г.К. -Насчет фатализма. В конце войны уже психологически было сложнее подняться в атаку, навстречу смерти?

М.Ш.- Всегда страшно умирать. Но солдат брал в зубы всю свою волю и вставал в атаку под огнем. Мне кажется, у нас не было подобных «стенаний», мол, обидно, если убьют в конце войны. На то и война, чтоб на ней убивало.Соит одинокий дом под артиллерийским огнем. Ночь. Где немцы, где наши - разобраться трудно. Выбор небольшой . Или на снегу лежать всю ночь придется или в дом пойти спать? Я пошел в дом, и будь что будет. Вспоминаю один бой под Маренбугром. Мы вышли из леса, и пошлю по снежному полю к населенному немецкому пункту. А там, на окраине, залегли немцы в маскхалатах, и стали нас «угощать» огнем из пулеметов. Мы упали в снег. Только кто пытается подняться, сразу косят из пулеметов. Так пролежали несколько часов. Потом наступила какая-то передышка, немцы не стреляли . Подыматься не хотелось, все знали, что скоро войне конец. Но тут мой товарищ по школе ВМФ и по ФПУ Мыркадыров, встал со снега в полный рост , положил автомат на плечо и пошел прямо на немецкий пулеметный заслон. За ним, постепенно , поднялась вся рота . Стыдно было отставать, если кто-то уже пошел вперед. Встали в рост, готовые на рывок. Тихо, не стреляют. Дошли до окраины, а немцев след простыл, снялись пулеметчики с позиций. Но ведь нашел в себе душевные силы Мыркадыров подняться! Но в Германии гибель боевых товарищей воспринималась гораздо острее и больнее. У нас был один боец, еще из ФПУ, отличный парень, которая обожала вся рота, Толя Сидоркин. Мы сделали остановку на марше, и тут раздалась команда -«По машинам!». Машины накрыты брезентом, Толя , поднимаясь в кузов, потянул за него, и раздался выстрел. Кто-то оставил свой ППШ на брезенте и видимо затвор зацепился за что-то. Нелепая смерть. Мы саперными лопатками вырыли в мерзлой земле могилу для друга и похоронили его. Вся рота стояла у его могилы и плакала… И когда сели писать письмо его матери от имени роты, то у многих на глазах блестели слезы… Большие потери мы понесли в боях за город Хойниц (Конице). Это был первый немецкий город, который мы захватили. Здесь были серьезные уличные бои. К вечеру бой затих, и меня с еще одним бойцом командир послал в местный костел, на колокольню, посмотреть, где немцы? Зашли внутрь этой церквушки, поднялись по перекрытиям, а там кусок выбит снарядом. Положили доску на «пробел» и поползли по ней. Особенно страшно было , ночью, ползти назад, по узкой досочке, освещая дорогу спичками. Я еще подумал - в таком бою уцелел, а сейчас , если с доски сорвусь с такой высоты , то сразу шею себе сверну, вот обидно будет, так глупо помереть! Под Данцигом , на подходе к порту, мы попали под обстрел немецкой морской корабельной артиллерии. Вещь малоприятная. Снаряды рвались совсем рядом, на другой стороне от наших машин, за которыми мы залегли. И когда показалось, что все, это «полный финиш», и мы свое уже на этом свете «отплясали», и следующим очередным залпом нас точно всех накроют, «заиграли» наши «катюши», и немецкий обстрел прекратился. Значит - снова живем…

Г.К.- Есть у нас несколько стандартных вопросов к фронтовикам. С Вашего разрешения, я их задам. Каким было Ваше отношение к политработникам?

М.Ш.- Комиссаров в бою я ни разу не видел. Начальником политотдела бригады у нас был грузин , подполковник Баланчивадзе, и среди бойцов имел хорошую репутацию. Но его заместитель, майор Головко, был всем известный подлец , конченый трус и жадная сволочь, просто - дерьмовый человек. В Германии обходил немецкие дома и набирал трофеи, заставляя несколько бойцов тащить на себе награбленное добро в «личный грузовик товарища майора Головко». А в это время, в километре от «места сбора трофеев», шел бой, и эти бойцы нужны были в передовой цепи, но это чертов политрук использовал их в качестве денщиков - носильщиков. Мародер. В каждой роте был свой парторг и комсорг из простых солдат. Они воевали как все остальные бойцы, никаких поблажек себе в бою не делая. Нашим парторгом был Вилен Мусин.

Г.К. - Ваше отношение к старшему командному составу?

М.Ш. - Мои комбриги : Андерсон и Горбенко, в общем итоге оставили в моей памяти хорошие воспоминания, даже, невзирая на то, что Горбенко мог спокойно ударить солдата . Это были хорошие люди. Командиром нашего 8-го мехкорпуса в 1943 году был генерал Хасин, а в начале сорок четвертого года корпус принял под командование генерал Александр Николаевич Фирсович, прибывший на фронт с должности преподаватели Академии БТ и МВ. Импозантный был генерал, рафинированный. Сразу чувствовалась «офицерская косточка». Его мы видели нередко. Он любил проезжать мимо колонн бригады на своей машине, или пролетать сверху над нами на ПО-2. Как я уже сказал, в корпусе все бойцы обожали полковника Кричмана. Это была настоящая личность. Один раз довелось довольно близко увидеть маршала Рокоссовского. В Польше, в районе Остров - Мазовецки, наш взвод поставили на охрану перекрестка. Мы выменяли белье на самогон у поляков, приготовили картошку с тушенкой. Крепко выпили. Сидим в доме рядом с дорогой и видим, как подъезжает к перекрестку сам Рокоссовский. У нас сразу возникло желание «пригласить маршала в гости», но хорошо, что нашелся кто-то трезвый и «остудил наши горячие головы», а то бы получилось не хило - пьяный взвод на охране «идет обниматься» с командующим фронтом… Одно хочу сказать, вернее - повторюсь, что, по моему мнению, в конце войны, большинство командиров научилось воевать. Такого как на Украине, что за день боя от мотострелкового батальона оставалось 5% процентов личного состава - уже не было никогда.

Г.К. -Национальный вопрос?

М.Ш.- Я на фронте с проявлением открытой враждебности к людям моей национальности почти не сталкивался. В роте у нас был настоящий интернационал, боевое братство. К солдатам нацменам из Средней Азии , к «серым лошадкам войны», у нас также относились как к равным, они отличались от остальных только разрезом глаз, и не более того. В нашей бригаде явных , неприкрытых шовинистов - я не помню. А после войны - «понеслось - поехало»…

Г.К.- Какими были отношения с немецким гражданским населением?

М.Ш. - В Пруссии, в краю Фридриха Второго, мы видели, как колонны немецких фур уходили на запад. Богатые немецкие бюргеры, повозки груженые отборным добром. Мы их не трогали, а наоборот , говорили им -«Зачем вы убегаете? Почему вы бросаете ваши особняки и хозяйства? Оставайтесь! Не бойтесь! Вы будете жить в новой Германии, без фашистов! Никто вас не будет преследовать!». Но они не возвращались, интуитивно делая правильный выбор.

Г.К.- Слишком пасторальную картину Вы мне обрисовали. Большинство фронтовиков заканчивавших войну в Германии рассказывают иначе.

М.Ш.- Конечно, и у нас были эксцессы. Были случаи, что насиловали молодых немок. &ns; Одна немка пришла жаловаться к командиру бригады Горбенко. Комбриг, увидев меня, стоящего неподалеку, сказал - «Шарфман, переведи, что она там лопочет?!». Перевожу -«Товарищ комбриг, немка говорит, что ее наши бойцы изнасиловали». Горбенко - «Скажи ей , чтобы пошла к чертовой матери!». Все что мы делали в Германии, это тысячная часть от того что немцы натворили у нас! Никто немцев не расстреливал, не вешал, что нельзя сказать о них . Мы пришли на вражескую землю, вырастившую и вскормившую миллионы палачей и убийц, но никто из нас не занимался кровной местью. Зверств не было! И даже «шалости по женской части» постепенно сошли на нет, после того как несколько человек в роте «поймали сифилис» или получили «триппер в награду» за сластолюбие. Мне больше запало в память, как мы голодных немцев кашей кормили с нашей ротной кухни.

Г.К. - Изменилось в конце войны отношение к пленным немцам и к военнослужащим «власовских» частей?

М.Ш.- Немцев стали брать в плен и доводить до пунктов сбора военнопленных и до штабов. Победители могли позволить себе такое великодушие весной сорок пятого года. Уже не было к ним лютой ненависти, большинство из нас, глядя на плененных солдат вермахта, испытывало веселое злорадство - «Ну что? Получили собаки по полной программе? А как иначе!». А с «власовцами» все было иначе, их судьба была страшной и жестокой. Когда на Украине в конце 1943 года к нам попал в плен «власовец» , его привели живым в штаб бригады. И там он нарвался на солдата, односельчанина и бывшего соседа. И этот земляк слезно просил командира бригады , дать ему возможность пристрелить «власовца». Комбриг только молчал и улыбался… Дал пристрелить… Один страшный случай произошел в конце января сорок пятого. Я не знаю, как вы на него сейчас взглянете, с высот и понятий нынешних времен. На рассвете, мимо нашей колонны машин, проходила к передовой группа людей с восточными лицами, все без оружия и в немецкой форме. Примерно тридцать человек. У нас в роте еще сохранилось несколько бойцов живших или оказавшихся в эвакуации в Средней Азии, многие слова из местных языков мы помнили. Петька Набоков спросил по -узбекски у человека , идущего впереди этой группы -«Кто такие? Документы есть?». Тот отвечает - «Мы партизаны, идем на задание», и подает Петьке какой-то «левый» документ, исписанный каракулями, на плохом русском языке. И тут до Набокова дошло , что это «власовцы - легионеры», просто заблудились в наших тылах, и пытаются таким хитрым макаром уйти к немцам , прорваться из окружения. Наши ребята спрыгнули с машин, задали им еще пару вопросов, и поняли , что мы не ошибаемся. Всю эту группу на месте, без промедления, забили насмерть саперными лопатками. Без стрельбы. Все свою руку приложили, даже офицеры… Вот так на войне иногда бывало… Немецкие солдаты нам иногда говорили - «Мы боимся сдаваться в плен. Сзади нас «власовцы» стоят, если видят попытку к переходу, сразу в нас стреляют, в спину»…

Г.К.-«Наградной вопрос». Судя по фотографиям Набокова и Фридмана в Вашем альбоме, бойцов в бригаде награждали достойно и щедро. Да и в бригаде были свой ГСС, Акимов, например, или полные кавалеры орденов Славы, такие, как разведчик Стазаев.

М.Ш. - Бойцов стали достойно награждать уже в Германии. Петя Набоков , наш помкомвзвода, был храбрым и бесшабашным опытным солдатом. Награжден пятью боевыми орденами , в том числе, двумя орденами Славы. Он был прирожденным лидером, вожаком и настоящим другом. Порядочный человек. Как-то на фронте был случай. Наша колонна остановилась на дороге и Петька куда-то исчез. Раздалась команда - «По машинам!», а его нет. Побежал его искать, и нашел пьяного Набокова , спящим на сене, лежащим в каком-то сарае. Он «лыка не вязал», а у нас, за отставание от колонны на марше, спокойно могли отдать под трибунал. Я начал его тормошить, он открыл глаза и сразу двинул мне кулаком в лицо. Но я его силой дотащил до нашей машины. Прошло тридцать с лишним лет , и мы собрались на встречу однополчан. Петька , уже полковник милиции, солидный мужчина, попросил за столом слово. Он наполнил рюмку и сказал, что все эти годы мучился тем своим поступком, и сейчас, при всех, просит у меня прощения за тот удар. К моей большой скорби , мой друг Петр Набоков ушел из жизни в январе 2007 года и похоронен в Алма -Ате. &bp; Захар Фридман был разведчиком в разведгруппе Стазаева, это группа считалась очень везучей и удачливой, и их награждали честно и по делу, за совершенные подвиги. Стазаев был очень опытный разведчик. Помню, как-то , после контузии, у него отнялась речь, и он команды своей группе подавал свистом. Хороший был парень. А история с Акимовым «покрыта мраком тайны», никто точно не знал, это «Герой по разнарядке» - «слепленный Политотделом» , или получил ГСС за конкретный подвиг. Слухи ходили разные…

Г.К.- А за что Вы получили свои ордена?

М.Ш.- Орден Красной Звезды за бои в Хойнице. А орден Славы 3-ей степени был вручен за один боевой эпизод. Мы на машинах продвигались к передовой линии, впереди шел бой. Кругом снег, вдали лесопосадка. Смотрим , что-то черное между деревьев. Наш взвод соскочил с машины, и мы двинулись проверять. А между деревьев залегли свыше полусотни немецких танкистов- эсэсовцев, пробивающихся из окружения. Завязался бой. Половину танкистов мы перебили, а половину взяли в плен. За этот бой я получил второй орден.

Г.К. -«Трофейная тема».

М.Ш. - Трофеями не интересовался, по брошенным немецким домам в поисках добычи не рыскал. У меня была роскошная офицерская немецкая шуба и когда солдатам разрешили посылать посылки на Родину, товарищи меня заставили «организовать» одну посылку домой. Положил в нее эту шубу, ребятами добавили какую-то скатерть, и я отправил это «добро» родителям. Единственное , что мне хотелось иметь, так это добротные сапоги. У нас уже почти все солдаты ходили в сапогах, и я достал хорошую кожу для пошива сапог. В бригаде был свой сапожник . Иду как-то по немецкому поселку, еще бой не затих. Смотрю , возле одного из подвалов пехота кучкуется. А там огромная бочка с отменным старым вином. Бочку уже прошили автоматной очередью , и у каждого пехотинца своя «личная струя». Набрал вина в два котелка и отнес сапожнику. Он принял подношение, и стачал мне великолепные сапоги. А снимать что-то с убитых, я никогда не мог, уж больно примета плохая.

Г.К.- Когда рота приняла свой последний бой?

М.Ш. -Первого мая. А уже 3/5/1945 мы встретились с союзниками- американцами. Какая-то «кавалерийская часть», на касках была нарисована голова лошади. А потом нас отвели на отдых в Померанию, в местечко Шлемин. На каждое отделение отвели по усадьбе, и мы зажили , как «настоящие барины». «Умирали» от безделья. Отсыпались за всю войну. На первом этаже у нас стояла бочка с кислым молоком и ведро варенья. На кухню первое время ходили только за чаем. Нас кормили мясными обедами, мы могли себе позволить «капризы», говоря повару - «Иванов, дай вон ту косточку». Наш старшина Панкеев набрал мешки с крупой, а никто каши есть не хотел. Так организовали для гражданских немцев «столовую», с окрестных домов приходили мальчишки с разной тарой, и Иванов щедро и от души потчевал их своей стряпней. Я хорошо говорил на идиш, и поэтому мог спокойно, объясниться с немцами, использовался в качестве «ротного переводчика». Наша немецкая хозяйка жила в усадьбе с пятилетним сыном по имени Ади. Ребята сразу обучили пацаненка русскому мату. Идет комбриг , полковник Горбенко , проверять личный состав по домам, так мы ему навстречу выпустили этого Ади, который покрыл комбрига матом «в несколько этажей» . У Горбенко от удивления и потрясения «усы дыбом вставали». Вскоре нас вывели в Белоруссию , в Слоним, и оттуда в апреле 1948 года я демобилизовался.

Г.К.- Как вернулись домой?

М.Ш. - Приехал в родной город. Родители, по - прежнему, жили в трущобе. Пошел работать и учиться, сразу в 10-й класс, в вечернюю школу. Приняли «условно», так как я к тому времени ничего не знал, все позабыл за войну. Что такое математика и тригонометрия - вообще смутно представлял. Рядом за партой сидела девушка Мария, которая стала помогать мне в учебе. С тех пор, шестьдесят лет мы с ней вместе. Окончил вечернюю школу, поступил в Киевский Политехнический Институт, работал инженером в Житомирской области, а после в Запорожье. Вот так сложилась моя послевоенная жизнь. Часто ездил к своей спасительнице Анастасии Хомовне Пономаренко, к моей второй матери.

Г.К.- Какой эпизод войны Вы часто вспоминаете?

М.Ш. - 23/2/1945, в день Красной Армии, мы в дневном бою захватили немецкий поселок. Вечером собрались в одном из уцелевших домов, положили на стол белую скатерть. Поставили на стол хозяйскую фарфоровую посуду, хрустальные фужеры. Открыли консервы, в «хрусталя» разлили свои «наркомовские стогамм». И произнесли первый тост за свою родную Красную Армию. Потом пили за Победу, за память погибших товарищей. Сидели за столом, все молодые, живые, не ведавшие, что нас ждет впереди. Бойцы Красной Армии, честно выполнившие свой воинский долг перед любимой Родиной. И надо сделать все возможное, чтобы святая память о простых советских солдатах и офицерах жила еще долгие и долгие годы.