Стариков Михаил Авраамович

М.А.С. - Родился 26/3/1923 года в селе Затишье под Одессой. В 1929 году моя семья перебралась из села в Одессу. Жили впроголодь. Мой отец, участник Первой Мировой Войны, был контужен, награжден Георгиевской медалью, на фронте попал в германский плен, вернулся полуслепым, и в начале тридцатых готов полностью ослеп. Его инвалидной пенсии хватало только на дешевые папиросы, и мать, пошла работать швеей. Я отучился в школе семь классов, но надо было помогать родителям. Пошел работать фуговальщиком на фабрике, но учиться не бросил, закончил девять классов уже в вечерней школе. Незадолго до войны перешел работать «учеником» на ювелирную фабрику, получил разряд. И тут… война…

Г.К. - Когда одесситы почувствовали приближение фронта?

М.А.С.- Первый массированный налет немецких бомбардировщиков на Одессу был, кажется, 22-го июля, ровно через месяц после начала войны. В основном бомбили порт, но досталось и близлежащим улицам. А восьмого августа полукольцо - от моря и до моря - вокруг Одессы замкнулось. Город был объявлен на осадном положении. Гражданское население никто организованно из города не вывозил, в основном эвакуировали только предприятия вместе с начальством и частью работников. Моя ювелирная фабрика тоже эвакуировались, с нее все тащили, кто во что горазд, но я Одессу не покидал, ожидал призыва в армию. 19/8/1941 года в городе был массовый призыв юношей, родившихся в первой половине 1923 года, а на следующий день призывали родившихся во второй половине двадцать третьего года. Пришел в тот день вместе со своими друзьями на медицинскую военкоматскую комиссию в здании школы № 107 в Каретном переулке. Всех призвали, а меня забраковали. Я был «белобилетником», считался негодным к армейском службе даже в военное время.

Г.К.- Почему?

М.А.С.- Весной 1939 года спрыгнул с задней площадки трамвая и попал… под встречный!.. Ничего не отрезало, но помяло и поломало хорошо, переломы во всех конечностях, да еще лицевые кости «перекосило», да так что …. тот еще видок у меня был…Несколько месяцев лежал в гипсе на вытяжке, и, еще перед войной, на первой призывной комиссии мне выдали «белый билет».

Г.К.- Что произошло с Вами, после того, как Вам отказали в призыве в армию?

М.А.С.- Меня направили на строительство баррикад в городе, в так называемый «отряд по обороне улиц». В городское ополчение с «белым билетом» не брали.

Г.К.- Гражданское население Одессы знало, что ожидает людей в случае захвата города немецкими или румынскими войсками?

М.А.С.- Никакой достоверной информации, что ждет людей при подобном раскладе, мы не имели. Почти половину населения города составляли евреи, но никто из представителей властей им открыто не говорил - «Уезжайте, спасайтесь, над вами нависла смертельная опасность, немцы поголовно убивают евреев». Уже в сентябре нередко можно было уcлышать от некоторых горожан - «Немцы скоро придут, мы с вами рассчитаемся!». И все равно, у многих евреев, инстинкт самосохранения в данной ситуации не сработал. Двести пятьдесят тысяч евреев были, потом, зверски уничтожены немцами, румынами и их местными пособниками на территории Одессы и области за годы оккупации… Мой двоюродный брат, вернулся к себе домой, в Березовку. И когда зимой сорок первого его схватили немцы, то он принял смерть мученика. Немцы его долго избивали, а потом раздели, и обливали водой на двадцатиградусном морозе, пока он не превратился в глыбу льда… Я же вам уже сказал, что, начиная с первой декады августа, вырваться из города можно было только морем, дорога по суше была перерезана немцами и румынами, а город был на осадном положении, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Многие не могли решиться на эвакуацию, тем более требовалось обязательное разрешение официальных властей, чтобы покинуть город. Тем, кому это разрешение удалось получить, вручали так называемые «посадочные талоны» на корабли уходящие из Одессы и людей записывали в очередь на посадку на корабли. Но кораблей для эвакуации было немного. Вывозили в основном раненых, мобилизационный резерв, войсковое имущество, оборудование заводов, институты и всякие «ценности», а простые гражданские люди в нашей стране всегда занимали последнюю строчку в списке приоритетов.

Организованно вывезли из города только оборонные предприятия вместе с частью трудовых коллективов. Остальные, по большому счету, были предоставлены сами себе… Многие жители не верили до последнего момента, что Одессу сдадут немцам. И когда в начале октября все желающие покинуть город ринулись в порт, то было поздно, уже полным размахом шла эвакуация частей Приморской Армии, и на корабли попало всего тысяч пятнадцать - двадцать гражданских жителей. Были еще разные факторы, влиявшие на решение людей - эвакуироваться или нет?! Многие, после того как был потоплен пароход «Ленин», боялись плыть морем, эта страшная морская трагедия напугала людей…

Г.К.- Как Вам удалось покинуть Одессу?

М.А.С. - Благодаря сестре. За месяц до начала войны, 20 мая сестра вышла замуж за сотрудника НКВД и уехала вместе с мужем в Львовскую область, где он служил. В первые дни войны муж ушел в армию, а она вернулась в Одессу, к родителям. В конце сентября, мы случайно услышали, что без проблем разрешают эвакуацию семьям советских работников и служащих в «органах». Сестра пошла в управление НКВД, а ей там говорят - «Где вы раньше были?! Все семьи наших сотрудников вывезены из города еще полтора месяца тому назад!». Но сестре удалось там достать посадочные талоны на всю нашу семью и мы, со всевозможными приключениями и трудностями, все же сели на уходящий из Одессы пароход «Днепр», (который, как я слышал, был потоплен немецкой авиацией в следующем рейсе). Пароход, в сопровождении «морских охотников», благополучно дошел до Новороссийска. Там нас посадили в эшелон для эвакуированных и повезли в тыл. Эшелон бомбили. Во время одной из бомбежек, поезд остановился, началась паника, Люди кинулись в степь, и я с матерью тоже . Сестра со слепым отцом не успела выскочить и осталась в вагоне. И в это время эшелон тронулся дальше… После бомбежки пешком мы пошли до ближайшей станции, и там увидели свой эшелон! Это было счастьем! Ведь сколько народу потерялось по дороге на восток…

Г.К. - Где Вы были в эвакуации?

М.А.С.- Попали в Кустанайскую область, в русский поселок Большая Чураковка, что находится в 56 километрах от города Кустанай. К эвакуированным местные отнеслись очень неплохо. Нам дали огород, мы посадили картошку и тыкву. Я пошел работать, сопровождать почту из райцентра в город. Сходил в военкомат, но в армию меня не взяли, по прежней причине - «белый билет». Но мне надоело голодать в тылу, я стремился любой ценой попасть в действующую армию, ве моидрузья - одноклассники уже к тому времени были на фронте, и я чувствовал себя в тылу - ущербным и никчемным человеком. Не забывайте главную деталь - я был патриотом, и судьба моей Родины была мне не безразличной. Осенью сорок второго года вышел приказ Наркома Обороны Сталина «о либерализации призыва в Красную Армию», согласно которому в армию гребли всех подряд, были отменены прежние медицинские критерии, сокращен список болезней и увечий, по которым давалось освобождение от службы и по которым ранее определялось, годен призывник к воинской службе или нет. Я услышал по радио, что ранее освобожденные от армии, должны явиться в военкоматы на переосвидетельствование. Не стал ждать повестки и явился в военкомат уже на следующий день. Меня сразу признали «годным». Четыре раза я приходил на сборный пункт, и четыре раза отправка откладывалась. На пятый раз я сказал маме: «Я скоро вернусь», и ушел, не попрощавшись. Но именно на этот раз нас и отправили в армию. Поскольку я был «образованным», то меня отобрали на учебу в Урюпинское пехотное училище (УПУ), эвакуированное в город Молотов (Пермь). Прибыл туда в декабре 1942 года.

Г.К. - Об учебе в училище хотите что - нибудь рассказать?

М.А.С.- Не очень… Училище размещалась в Воскресенских казармах. Полгода тяжелых занятий и муштры, но я особых трудностей не ощущал. Кормили хорошо, по «курсантской норме», мы даже получали масло, и нередко давали гречневую кашу, казавшуюся нам «райской пищей». Вдруг, ранней весной 1943 года, нам объявили, что училище переводится на годичный срок обучения. Нас отменно научили стрелять из всех видов стрелкового оружия. Но, например, мы совсем не изучали минометы. Запомнился командир нашей курсантской роты Таценюк, грамотный офицер и хороший человек. Но запомнились мне во время учебы еще кое - какие « прелестные моменты».

Почти весь курсантский взвод состоял из уральцев и сибиряков, и среди них была группа курсантов, которой верховодил некто Попов, люто ненавидевшей евреев. Он меня постоянно «доставал» насмешками, и настраивал всех курсантов против «абрамов». У меня был близкий друг, Ваня Тягний, родом из деревни Преображенка Кемеровской области. Когда мне приходилось с «поповской» группой выяснять отношения на кулаках, Ваня не оставался безучастным, всегда вставал рядом со мной и давал мне поддержку. И когда в июне сорок третьего года всем курсантам присвоили старших сержантов, и нам объявили об отправке в качестве пехотного пополнения на фронт, мы с Поповым прилюдно «обменялись» клятвенными заверениями, что в первом же бою друг друга пристрелим.

Г.К. - Получилось?

М.А.С. - Даже если бы получилось, то вряд ли бы, я, сейчас, стал об этом с радостью откровенно рассказывать… Нет, в этом деле не довелось, кому - то из нас двоих, поставить жирную точку… Нас, 27 человек, - отличников боевой и политической подготовки - вдруг вызвали по списку, отобрали в отдельную команду, отделили от остальной массы курсантов, уже готовившихся к посадке в эшелон. Мы были в недоумении. Пришел какой-то офицер и сказал нам - «Следуйте за мной». Нас посадили в какой-то поезд, и очень скоро всю группу привезли в Березняки, во 2-ое Ленинградское Краснознаменное пехотное училище. Выяснилось, что начальник Урюпинского училища приказал, отправить всех отличников - курсантов в Березники, чтобы дать, хотя бы им, возможность закончить учебу и стать офицерами.

В декабре 1943 года нас выпустили из училища, присвоили звания младших лейтенантов, и вскоре я оказался в офицерском резерве при отделе кадров 2-го Украинского Фронта. Там уже нас распределяли по частям. Меня направили в 254-ую Стрелковую дивизию, попал командиром стрелкового взвода в 936-ой стрелковый полк, а Ваню Тягния направили в соседний 939-й полк .

Только прибыли в дивизию, как попали «в зрители». На наших глазах расстреливали санинструктора - «самострела» по приговору выездного дивизионного трибунала. В лесу уже была вырыта яма, и нам приказали смотреть, как приговор приводят в исполнение. И вскоре после этого «события» в небе появились немецкие пикировщики, и началась бомбежка. Ранило генерала, в щепки разнесло дивизионную хлебопекарню. После бомбежки получил нужные документы в строевом отделе штаба. Через час я уже был в своем новом полку, получил назначение на должность командира роты.

Г.К. - Сразу поставили на роту?

М.А.С.- Да . Дивизия понесла большие потери и находилась во второй линии обороны. Сержантского и рядового личного состава в стрелковых батальонах просто не осталось. И когда прислали пополнение из «чернорубашечников», то моя рота состояла из семидесяти «чернорубушечников», одного сержанта - фронтовика, и меня, еще не имевшего боевого опыта. На вооружении роты 4 пулемета «максим» и винтовки. Вот этих людей я и готовил к грядущим боям. Стрелял хорошо, показал новобранцам как это надо грамотно делать, и они меня сразу зауважали.

Г.К. - Можно услышать подробности о Ваших «чернорубашечниках»?

М.А.С. - А какие тут могут быть подробности… Все «чернорубашечники» были украинцами, 30 - 35 лет от роду, все они спокойно пережили немецкую оккупацию, и были призваны в армию, немедленно после освобождения их сел нашей армией. Без какой - либо проверки в СМЕРШе, без выяснения весьма возможного «темного прошлого», без обучения в запасных полках, их сразу направили в дивизию, «с корабля на бал», то бишь, в передовые армейские части. Благо мы находились во втором эшелоне, и времени на подготовку у нас было более чем предостаточно - два месяца. Обмундировать в полную армейскую форму их так и не успели и в первый свой бой многие из них пошли в домашней одежде, а из армейского «вещевого довольствия» кому-то только досталась только пилотка или армейские галифе. Внешне мы выглядели как партизаны. Жили дружно, отношения у меня с солдатами сложились хорошими. Большинство из них были неплохими людьми, а что они точно и конкретно в оккупации делали, я старался не выяснять. Это было бесполезно, у всех был готов один стандартный ответ. Мы стояли у реки Жижия, это приток Прута. В этом районе я и принял свое боевое крещение. В первом же бою меня ранило.

Г.К.- Когда это случилось?

М.А.С. - 26/4/1944 …Шли к первой линии, как раз проходили мимо НП командира дивизии. Комдив был в открытом окопе, подозвал меня к себе. Получил приказ : подвести роту к передовой и сразу - в атаку. Как раз в это мгновение над нами пролетел немецкий самолет на бреющем полете. Пошли вперед. Немцы начали минометный обстрел, «ставили» заградительный огонь. Разрывы мин - «стеной», и прямо перед нами, и в наших порядках. Люди залегли, некоторые пытались отползти. А я же совсем без боевого опыта, но страха в первом бою не было, стремился выполнить приказ. Лечь на землю я не мог, знал, что мои бойцы смотрят на меня, и мне, как командиру, и как еврею, нельзя было «ударить в грязь лицом» в прямом смысле. Кричал до хрипоты - «Вперед! За Родину!», пытаясь поднять людей, и ломился вперед, выполняя приказ комдива…

Получил два осколка от мины в ногу. Мои «чернорубашечники» вытащили меня с поля боя на плащ - палатке. Везли на телеге до санбата, а оттуда на товарняк и в госпиталь, в Бельцы. Положили в огромной палате. Через три дня смотрю, несут мимо кого-то на носилках. По затылку узнал - это же Ваня, мой друг! Попросил санитаров, чтобы поднесли носилки к моей кровати, сам я ходить не мог.

Говорю ему - «Ванька, это я». Его глаза открылись, он узнал меня, только успел прошептать - «Мишка…Я три атаки отбил…», и упал в забытье . Он был ранен в горло, оттуда торчала какая-та трубка. Его положили в другой палате.

У меня были какие-то деньги. Я их дал санитарам - «Купите молока Ване».

А через два дня спрашиваю санитаров - «Как там мой товарищ, Ваня?». А мне пожилой санитар отвечает - «Нету Вани…Умер…». И я заплакал…

Ко мне подошли два раненых офицера из нашей палаты, летчик и кавалерист, и стали успокаивать - «Не переживай, что поделаешь,… Война… Мы тоже, сколько уже боевых друзей потеряли…». Его похоронили в госпитальной братской могиле. После войны, через военкомат я нашел Ванину сестру, съездил к ней в Крым и рассказал о судьбе брата. Прошли годы, но память о друге не покидала меня.

И я поехал в Бельцы, навестить его могилу. Приезжаю, а на могиле нет фамилии Тягний! Пошел в исполком, поднял скандал, и когда я в следующий раз приехал проведать могилу, то его фамилия уже была на обелиске.

Из госпиталя в Бельцах меня перевезли в «перевалочный» госпиталь в Каменец-Подольск, а оттуда, санпоездом, в Харьков. Только на шестнадцатый день хирурги вытащили осколок, застрявший в костях таза, и я впервые за эти дни спокойно заснул. Лежал в госпитале два с половиной месяца.

Мы шутили - «пехотная доля - два часа на передовой, два месяца в госпитале». Как только немного окреп, стал стремиться, побыстрее вернуться на фронт, и не только из патриотических соображений. В госпитале кормили по третьей захудалой тыловой норме, и нам всем постоянно хотелось кушать.

В июле меня выписали в запасной полк. Командир полка, осетин, сразу приказал выдать офицерам, прибывшим из госпиталей, новое обмундирование.

Пробыл я в запасной части всего десять дней, а потом приехал «покупатель» из 6-ой Танковой Армии. Отобрал четырех обстрелянных лейтенантов : Гену Васильева, Кости Пустозвонова, Мишу Мантулова и меня, и привез нас в штаб 6-ой ТА.

Г.К.- Что произошло далее ?

М.А.С. - Распределение. Двоих, Васильева и Мантулова, оставили служить командирами взводов в комендантской роте штаба армии.

Это назначение почти гарантировало жизнь. А меня и Костю направили в 4-ый Отдельный мотоциклетный полк, командирами взводов в роту автоматчиков.

Нас встретил в полку заместитель командира подполковник Величко. Устроил «вступительный экзамен», расстелил на столе полевую карту и попросил ее прочитать. Я хорошо разбирался в картах, сразу представлял все в натуре.

Величко сказал - «Из тебя, лейтенант, добрый разведчик получится».

Г.К.- В Красной Армии, было, кажется, всего шесть таких отдельных гвардейских мотоциклетных полков, по одному на каждую танковую армию.

Попасть служить в эти полки считалось большой честью.

Каким был состав полка? Что такое рота автоматчиков в подобном подразделении?

М.А.С. - 4-ый Отдельный мотоциклетный полк, впоследствии называвшийся 4 -ым гвардейским ордена Александра Невского разведывательным полком, имел в своем составе следующие подразделения : мотоциклетный батальон, рота автоматчиков, пулеметная рота, артиллерийский дивизион самоходок СУ-57, танковая рота, отдельный саперный взвод, связисты и рота технического обслуживания.

Ну и конечно медицинские, хозяйственные и штабные подразделения всех мастей.

Теперь по вооружению и оснащению.

Танковая рота имела танки «Валлентайн», но после того как все «лэнд - лизовские» танки были подбиты в боях и вышли из строя, наши танкисты получили Т-34.

Пулеметная рота - передвигалась на «виллисах», имела на вооружении пулеметы ДШК и «союзные» пулеметы. Командовал этой ротой Киселев.

Мотоциклетный батальон - 3 роты, примерно 100 мотоциклов с колясками. Две роты на наших мотоциклах М-72, и одна рота на мотоциклах «харлей» с цепной передачей, но с отечественными колясками. «Харлей» имел мощность мотора 25- лошадиных сил. На всех мотоциклах был укреплен пулемет ДП .

Моя рота автоматчиков передвигалась на американских открытых бронетранспортерах М3А1, впереди колеса, сзади гусеницы.

На этих БТР было по два пулемета : «браунинг» калибра 7,62 мм и пулемет калибра 14.5 мм. Последний калибр не совпадал с нашим, гильза имела другую форму, но недостатка в этих боеприпасах мы никогда не испытывали.

Весил этот БТР почти пять тонн. Пулеметы перемещались на турели по стенке бронетранспортера на подшипниках. Место водителя было прикрыто броневым листом, но имелись жалюзи для обзора дороги. В каждом взводе было по три БТРа, каждый из них предназначался для десяти автоматчиков.

Первый взвод под командованием Владимира Чичканова всегда находился при штабе полка, на охране знамени и штабных. А мой, второй взвод, «по традиции» всегда первым гнали в разведку. Но когда вышли из строя все наши бронетранспортеры, то мой взвод пересадили на мотоциклы.

Раций на БТРах не было, только командир роты имел своего связиста с рацией.

Саперным взводом командовал лейтенант по имени Абрам, его фамилию сейчас сразу затрудняюсь вспомнить.

Г.К. - Кто был командиром полка ? Кому подчинялась рота автоматчиков? Кто руководил полковыми службами и подразделениями?

М.А.С.- Командира звали Иван Яковлевич Воронов. Волевой командир.

Суровый был товарищ. Постоянно ходил с палкой и бил ею нерадивых и трусоватых. Предпочитал именно такой «метод воспитания» подчиненных.

У нас был в танковой роте офицер по фамилии Байбула, который всегда боялся залезть в танк перед атакой . Так я помню, как в первых боях в Румынии, Воронов бил палкой по хребту этого Байбулу с криком - «Ты у меня будешь воевать! Твою мать!».

Начальником штаба полка был украинец из Львова, майор Катрич, один из «вершителей наших судеб». Мое происхождение вызывало у него неприкрытую злобу. Он и давал нам задания на разведку. В полку были еще два помощника начальника штаба, имевшие право ставить задачу на проведение разведывательных действий. Помощник по разведке - капитан Белавин, и помощник по оперативной работе - капитан Бабин. Замполитом полка был майор Модзалевский, но в сорок пятом, когда нас перебросили на войну с Японией, его заменил политрук с « легендарной» фамилией Ворошилов.

Уполномоченным СМЕРШа в нашем полку был еврей по фамилию Паленый.

ПНШ-4 был пожилой офицер Новосельцев, мы все называли его Батей.

Когда я пришел в роту автоматчиков, ей командовал Левин. Его куда-то перевели, новым ротным стал Люков, но вскоре и он выбыл из строя по ранению. Следующим командиром роты был Писаренко, донской казак, а может и украинец из иногородних, я так и не понял до конца. Боевой командир, старше меня лет на десять. У меня поначалу были с ним не совсем простые отношения, ему было тяжело сломать свой прежний «казачий» стереотип мышления, и воспринять офицера с отчеством - «Авраамович» - и признать его, как равного среди офицеров. Но когда я лежал в госпитале после второго ранения Писаренко прислал мне трогательное письмо . Я очень часто его потом перечитывал.

До сих пор помню строки этого послания - «Мой дорогой мальчик. Извини, что я раньше плохо о тебе думал. Ты меня не подвел. Я написал на тебя представление к ордену Боевого Красного Знамени…», и так далее.

К моей великой скорби командир роты Писаренко не дожил до Победы.

Его ранило, и вместе с нашим раненым начальником химслужбы, вечным дежурным по штабу полка капитаном Кашиным, Писаренко отправили в тыл на санитарном самолете ПО-2. Но во время полета, самолет был атакован немецким истребителем, и он, и Кашин были убиты, прошиты пулеметной очередью.

В Маньчжурии нашей ротой командовал капитан Трубочистов.

Г.К. - Существовал какой-то отбор в отдельные мотоциклетные полки?

М.А.С. - Несомненно. Отдельный гвардейский полк, привилегированная часть, которую смело можно назвать элитной . Даже на пополнение нам присылали в основном только молодых ребят, солдат славянских национальностей, россиян, тех, кто никогда не проживал на оккупированной территории.

Но у меня во взводе было несколько узбеков и татар. Из нацменов выделялся своей храбростью Тулаев. В конце войны нам привезли пополнение 1927 года рождения, вот оно уже было довольно разношерстным.

Но иногда и в «российском пополнении» попадались «сюрпризы». Был у меня боец по фамилии Рязанов. Воевал очень хорошо. И наш комиссар написал ему на Родину, то ли в Брянскую область, то ли в Смоленскую, благодарственное письмо на адрес сельсовета, мол, спасибо вам дорогие товарищи, вырастили достойного человека и смелого солдата, верного сына нашей страны. А вскоре из сельсовета пришел ответ, и в нем сказано, что Рязанов при немцах служил в полицаях. Пришел наш «особист» Паленый ко мне в роту, показывает мне это письмо и спрашивает - «Как Рязанов воюет?» - «Хорошо» - «Что делать будем?» - «Да вроде человек свою вину героизмом искупил» - «Так пусть дальше воюет».

И капитан Паленый, под свою ответственность оставил Рязанова в полку. Командир полка не возражал.

Г.К. - Кто из Ваших солдат Вам наиболее запомнился?

М.А.С.- Сержант Цыганков, сержант Катаев, водитель Реутов, автоматчики Жуков, Цыбин, Тулаев, Шамшин. Прекрасные были ребята.

Хорошие люди, добрые и смелые солдаты.

Часто вспоминаю своего солдата Ивана Мосина, с которым мы стали настоящими друзьями. Иван Николаевич Мосин, 1920 года рождения, родом из Ленинградской области. Он женился перед самой войной, но уже летом сорок первого года ушел на фронт. Он считался моим связным, но был мне верным другом.

И когда меня в очередной раз ранило, Мосина не было рядом.

Он, когда узнал, что меня увезли в госпиталь, сказал солдатам взвода - «Если бы я был в том бою, то уберег бы Мишу, а вы…». Он погиб уже в конце войны. Был ближний бой в населенном пункте . Мосин бросил гранату в оконный проем, она ударилась о стену, отскочила назад, и ее осколками был убит мой товарищ.

Г.К. - Женщины в полку были?

М.А.С.- В полковой санчасти была доктор Фаина, и военфельдшер Галя.

Еще три девушки служили в штабе полка, одну из них убило при бомбежке, а другую - тяжело ранило.

Г.К. - На Ваш взгляд, какие потери понес полк за год ведения боевых действий?

М.А.С. - Точной статистики я никогда не знал, но «на вскидку», примерно: подразделения полка потеряли 40 % процентов от состава лета 1944 года.

У танкистов потери были гораздо больше, примерно 70%.

Пехота смотрела на нас с завистью, потери в мотоциклетном полку были на несколько порядков меньше. Да и задачи нам ставились совершенно другие, чем стрелковым подразделениям. Мы не часто ходили в атаку в пешем строю, хотя и это случалось неоднократно. Обычно полк действовал во взаимодействии с танковыми частями нашей 6-ой ТА, и это существенно снижало уровень боевых потерь. Но моему взводу не всегда везло, на его долю выпало вести очень интенсивные боевые и разведывательные действия .

А в одной разведке мы нарвались на немецкие танки и чуть все там не полегли…

Только какое-то село в ночной атаке возьмем, так сразу слышен приказ - «Стариков, бери своих и на разведку!».

Первый взвод постоянно был при штабе, третий взвод - где придется, а мой, второй взвод, всегда - «Вперед! Определить местонахождение противника!».

Сами понимаете, чем такие задания рано или поздно заканчиваются…

Или после взятия с боем любого населенного пункта, наша рота автоматчиков сразу выставлялось в боевое охранение на подступах и окраинах.

Отдыхать почти не приходилось.

Г.К. - Снабжение гвардейцев - мотоциклистов отличалось от питания в обычных стрелковых частях?

М.А.С.- Я думаю, что была разница. Кормили нас в полку по фронтовым понятиям очень хорошо. Да и сами мы были - ребята не промах - по этой части, могли себе кусок хлеба добыть для пропитания. В Венгрии и в Австрии нам хватало продовольственных «трофеев», мы всегда были сытыми.

Было много «трофейного алкоголя» - шнапс, ром, коньяк, шампанское, вина.

Как-то наша рота захватила немецкий склад с летными пайками для офицеров люфтваффе. «Чистый цимес». Так что большую часть времени мы были довольны своим обеспечением - «сыт, пьян, и нос в табаке».

Но когда нас перебросили на восток, в Мукден, там уже пришлось довольствоваться тем, что дадут, «подножный корм» закончился.

Г.К. - Мотоциклетный полк входил в состав танковой армии. Внешне это как-то проявлялось? В обмундировании, в эмблемах части?

М.А.С. - Да. Многие ходили в танкошлемах и в комбинезонах.

Но наша техника метилась своим отдельным полковым отличительным знаком. Ромб, разделенный поперечной чертой, вверху буква «В» (первая буква фамилии командира полка Воронова), а внизу рисовался по трафарету номер роты.

Г.К. - Как полк действовал в броске через Румынию, во время прорыва 6-ой ТА в составе 2-го Украинского фронта через Яссы?

М.А.С.- 6-ая Танковая Армия ушла в прорыв 20-го августа.

Армейская пехота нас не сопровождала. Пошли на Берлат.

Штурмовики ИЛ-2 своими «эрэсами» расчищали нам дорогу.

Едем по дороге, а на ней два трупа, один наш, красноармейский, а второй - немецкий . Нашего убитого все БТРы осторожно объезжают, а немецкого - давят «в лепешку». Дошли с боями до Урзучени, там пролегала прямая дорога на Бухарест. Но здесь наши танки развернулись на Плоешти, а мы двигались строго на запад. Осупавшие немцы, невзирая на наш огонь, толпами пересекали шоссе и уходили в леса, пытаясь избежать окружения и вырваться к своим.

После Александрии, 31-го августа мы прошли через Бухарест, потом воевали в горной местности в районе Сибиу,, а далее, поступил приказ через Трансильванские Альпы двигаться на Венгрию.

И по горному серпантину, уже с тяжелыми боями мы пошли к венгерско-румынской границе, пока не вышли на венгерскую равнину.

Здесь уже рядом с нами действовала 1-ая Советская Румынская Дивизия имени Владимиреску, сформированная в СССР из бывших военнопленных. Они сильно отличались от своих братьев по крови, воевавших в армии Антонеску.

«Наши» румыны были сытыми, выглядели солидно.

Г.К. - Мне на днях один бывший десантник во время интервью сказал, что даже в сентябре 1944 года, когда исчез фактор внезапности при глубоком прорыве обороны противника, бои в Румынии были легкими, что «мы прошли через «мамалыжников», как нож через масло». Это верно?

М.А.С.- Конечно нет. Были в Румынии и удачные бои, были и не очень успешные.

Помню, как на подходе к Венгрии, мы пошли в пешем строю в ночную атаку на деревню Дертечне. Мотоциклетный батальон тоже был спешен.

Вел нас в атаку капитан со звучной фамилией Воевода.

Немцы нам там дали прикурить…

Первым «потянулся перебежками в свой тыл» сам капитан Воевода, а за ним и все остальные побежали … Командир полка только и сказал Воеводе - «Что же ты? С такой фамилией не драпают!». Но бить капитана не стал…

В этом бою был убит мой сержант Катаев. Взяли у крестьян простынь, завернули в нее тело сержанта и похоронили его на окраине села.

В Трансильванских Альпах мы встретили уже сильное сопротивление немцев.

Там же на нашем участке появились мадьярские части.

А мадьяры воевали ничем не хуже германцев. Сущие звери…

Г.К.- Приведите пример успешного боя на румынской земле.

М.А.С. - В районе Беюм мне поручили незаметно пройти в тыл врага, и отрезать для немцев путь возможного отступления через горное ущелье.

Моему взводу придали саперов и взвод самоходок СУ -57.

Ну, я и перекрыл «наглухо» выход немцев из ущелья. Тут мы хорошо «подсуетились». Приятно вспомнить.

Г.К. - Чем за этот рейд в тыл врага Вас наградили?

М.А.С. - Наградили всех, кроме меня. Почему спрашиваете? По одной простой причине. Все наградные листы шли через нашего начальника штаба полка Катрича. А он никогда не скрывал своего антисемитизма и даже им вслух гордился.

И я знал, что пока Катрич в полку, мне, скорее всего, никаких орденов и медалей не видать. И когда меня представляли на Красное Знамя, наш начштаба сделал все, чтобы мне ничего не дали, но в итоге я все же получил орден Отечественной Войны. Но пару- тройку раз ему удалось окончательно и бесповоротно «запороть» оформленные на меня наградные листы. Это я знаю достоверно.

А сам наш «товарищ» Катрич, будучи трусливой и довольно подлой «штабной крысой», имел на груди шесть боевых орденов, полученных «ни за хрен».

Он же за всю войну даже по немцу ни разу не выстрелил!

При малейшем намеке на какую-то опасность, артобстрел, контратаку или бомбежку, он, не стесняясь своих подчиненных, первым залезал под свой штабной «газик» и прятался там…

Г.К. - Когда Вас снова ранило?

М.А.С. - Восьмого декабря сорок четвертого года. Пуля попала мне в живот и прошла на вылет. Когда меня отвозили в санбат, то все думали - не жилец, любое ранение в живот по праву считалось смертельным.

Но мне повезло. Через два месяца, в конце февраля 1945 года, я вышел из госпиталя, и по указателям вдоль дорог и на перекрестках, нашел свой полк.

Но шестого апреля, недалеко от Вены, в городе Транскирхен, я снова был ранен. Шел мимо штаба полка, попал под артобстрел, и один из первых снарядов взорвался рядом со мной. Меня посекло осколками. Множественные осколочные ранения - в руку, в ногу, в лицо, а один, «по старой доброй традиции», попал в живот. Разрыв, запах пороха, я почувствовал резкую боль. Еще смог сделать несколько шагов до штаба и упал в руки бросившегося мне на помощь Новосельцева. Только успел сказать ему - «Батя, я ранен», - и потерял сознание…

Лежал в госпитале в городе Медлинг. В последние дни войны узнал, что 6-я Танковая Армия уходит в Чехословакию, и сбежал из госпиталя, чтобы снова попасть только в свою часть. Уже возле Праги встретил знакомого мотоциклиста, и, тот, километров шестьдесят, мчал меня до расположения части.

Г.К. - За год - три тяжелых ранения. О возможной смерти в бою не задумывались?

М.А.С.- Если человек о смерти думает, то он воевать просто не может.

Перед боем страх смерти уходил в сторону, в голове присутствовала только одна мысль - как выполнить задачу и не подвести своих ребят .

Г.К. - Вы на войне верили в приметы и суеверия?

М.А.С. - Истово верил. Никогда не брал трофейных вещей, это считалось плохой приметой. В Австрии стояли брошенные хозяевами шикарные трехэтажные виллы, набитые «заграничным» добром под завязку. Спички для себя там не взял.

Даже часы или пистолеты с немецких офицерских трупов или с пленных не снимал. У меня был трофейный «вальтер», но я его на дороге подобрал во время бомбежки. Верил в «вещие сны». Приснился мне как-то сон, что у меня правый сапог разорвался - на следующий день меня ранило осколком в правую ногу. Предчувствия тоже много значили. Идем в бой на БТРах, чувствую, что-то не то. Остановились на минуту. А в это время через наши головы дает залп батарея «катюш», и все снаряды реактивных установок падают прямо в двухстах метрах перед нами, как раз в том месте, где мы должны были находиться, если бы не остановились…

Один раз мы стояли на исходной позиции, перед атакой.

А в это время из боя выходили уцелевшие штрафники.

Вышло всего несколько человек. Они подошли к полевой кухне.

Вдруг один из них направляется ко мне, подходит, сует в ладонь какой-то предмет, и говорит следующие слова - «Ему не помогло, может тебя сбережет! Держи лейтенант». Открываю ладонь, а там перламутровый крест на нитке, тоже из перламутра, а в центре креста - Христос на распятии.

И хоть я никогда не был православным, но берег этот крест «как зеницу око», и был мне он дороже самой моей жизни. Я верил, что пока этот крест при мне, меня не убьют на войне. И когда в апреле сорок пятого года меня изрешетило осколками, я думаю, что этот крест меня спас и защитил. Один и сколков попал прямо в грудь с левой стороны, пробил блокнот и документы, лежавшие в левом нагрудном кармане и, видимо, потеряв убойную силу, застрял в мышцах груди прямо напротив сердца, рядом с крестом…

Г.К. - Вашему полку приходилось участвовать в боях против «власовских» формирований?

М.А.С. - Больших боев против «власовцев» у нас не было, но периодически мы брали в плен мелкие группы «власовцев».

Мы их на месте не убивали, а под конвоем передавали дальше, «по инстанциям».

Один раз к нам в плен перебежали два «власовца», утверждавшие, что у немцев они служили только в хозяйственном взводе и оружия в руки не брали.

Один из них был сапожником, другой портным.

Оставили их у себя в полку, пусть и у нас послужат, они же сами сдались.

В конце войны, как-то мимо нас проводят колонну пленных, наполовину состоявшую из «власовцев».

Ребята кричали им - «Изменники! Предатели!», но не трогали…

Г.К. - Что из венгерских боев наиболее запомнилось?

М.А.С. - О боях Венгрии можно долго рассказывать…

Чего стоит, например, бой за село Целдемелк, которое мы брали трижды и снова отдавали его под натиском врага…

В районе города Вац, это в восемнадцати километрах от Будапешта, меня вызвал ПНШ Белявин и дал задание - «Обнаружить противника, войти с ним в соприкосновение и отметить на карте вражеские позиции». Карта была секретной, я получил ее от Белавина с комментариями - «Карту потеряешь - пойдешь под расстрел». Для связи дали «виллис». Отправились под вечер.

На окраине я встретил колонну наших танков. Ее командир, подполковник, сказал - «Дальше никого нет. Немцы отошли». Поехали дальше и оказались на дороге идущей вдоль берега Дуная. С противоположного берега нас заметили и открыли огонь из нескольких пулеметов. Стремясь побыстрее вырваться из под прицельного огня, мы погнали по дороге и… наткнулись на немецкий танк!

Это было настолько неожиданно, что опешили обе стороны.

Водитель «виллиса» развернулся и умотал. Бронетранспортер развернуться на узкой дороге не мог, все попрыгали с него, и кинулись в разные стороны.

Нас спасла темнота. В следующую минуту танк выстрелил в бронетранспортер бронебойным снарядом, и не промазал…

Стали отходить. Бежим мимо немецкой траншеи, а оттуда в нас кидают гранаты на длинных ручках. Хорошо хоть гранаты падали с недолетом.

Пулеметчик с «виллиса» по фамилии Толстой крикнул - «Лейтенант! Стреляй!».

Дал очередь из автомата, немцы попрятались в траншее.

Танк открыл огонь осколочными снарядами, вслед уходящим.

Осколок попал Толстому прямо в лоб. Я в темноте сразу не разобрал, что с ним случилось, кричу ему - «Вперед!», а он лежит… Встретил раненых автоматчика Шамигина и водителя Реутова, дальше пошли втроем. Только через полтора километра дошли до нашей линии окопов, услышали «родное» - «Стой! Кто идет?!». У меня уже не было сил поднять ногу на бруствер. На «додже» подъехал Белавин : «Что с тобой?» - «Да, вот. Соприкоснулся с противником»…

На том же «додже» увезли раненых в госпиталь в город Сольник на Тисе.

Из четырнадцати человек, считая вместе с находившимися в «виллисе», в этом боевом эпизоде мы потеряли четырех человек убитыми, шестеро были ранены и только четверо оставались на ногах…

Г.К. - С каким настроением бойцы ехали на войну с Японией? Солдаты знали, для чего их перебрасывают на восток?

М.А.С. - По дороге мы поняли, что едем на «японскую войну».

Настроение было боевым, у нас уже была психология победителей, и любой враг нам был по зубам.

В конце мая сорок пятого мы стояли юго - западнее Праги, в населенном пункте Вельцы. Первого июня пошли своим ходом в Польшу, там нас погрузили в эшелоны, и ровно через месяц мы уже выгружались рядом с монгольской границей на станции Соловьевск.

Пятого августа перед нами выступил замполит полка Ворошилов и сказал - «Началась Великая (именно так) война с империалистической Японией».

Прошли маршем 350 километров.

Пустыня. Только беркуты в воздухе и тарбаганы на земле. Шли на Камцак - Булат по азимуту. Воды не было. В пехотных колоннах шли на войну необстрелянные мальчишки двадцать седьмого года рождения.

Помню, как встретил по дороге двоих таких безусых пацанов, отставших в пустыне от своей части. Они страдали от жажды. Напоил их водой, взял с собой.

Тяжелым был и переход через горы Большого Хингана, но об этом переходе и так все знают. Девятого августа незаметно для себя пересекли границу с Китаем.

Шли по провинции Чехар, начались проливные дожди, наша техника завязла в непролазной грязи, мелкие речушки разлились бурными потоками на нашем пути. На волах вытаскивали застрявшую технику.

Боев мы не вели, первые и последние потери в этой войне наш полк понес уже в Мукдене, когда часть бойцов отравилась насмерть техническим спиртом.

Там же, в Мукдене, мы впервые увидели японцев, уже плененных.

Здесь мы целый месяц занимались, (под руководством группы гражданских специалистов в офицерской форме), демонтажем заводов и отправкой оборудования и металла к нашей границе.

А моему взводу, переданному в распоряжение капитану - саперу, еще и довелось участвовать в разминирования японского арсенала и перевозке снятых мин и вооружения в старые японские казармы.

В середине осени полк вывели в Союз, на станцию Отпор.

В 1946 году я демобилизовался «по трем ранениям» и вернулся в Одессу.

Г.К. - Кого - то из своих одноклассников довелось после войны встретить в Одессе?

М.А.С. - Нас в школе было три близких друга : Изя Краснов, Бузя Шац и я .

Шац был на войне артиллеристом, вернулся с фронта весь израненный. Он умер вскоре после войны от фронтовых ран и похоронен в Шепетовке.

Краснов закончил войну капитаном - танкистом, кавалером пяти орденов, включая два ордена Боевого Красного Знамени. Он с детства был очень боевым и смелым парнем, и на фронте его бойцовские качества проявились в полной мере.

Он, после войны, остался служить в армии и стал полковником.

Уцелели на войне мои одноклассники Буяльский, Бирман, Яша Рабинович, все они храбро и честно воевали, были тяжело ранены и стали на войне инвалидами . Погибли на фронте Шайкин, Бронштейн, Ройтман и другие ребята из моего класса… В оккупации остался Титаренко, я встретил его случайно на улице в 1947 году, но он не захотел ничего говорить…

Г.К.- Как складывалась Ваша дальнейшая жизнь после возвращения в родной город?

М.А.С. - В 1949 году меня вызвали в военкомат, присвоили звание старшего лейтенанта и снова призвали. Служил в Николаеве командиром роты, затем замкомбата мотоциклетного батальона.

Там же, при Доме офицеров закончил десятый класс и поступил на заочное отделение Киевского технологического техникума.

В середине пятидесятых годов, во время очередного «хрущевского» сокращения армии, я снова демобилизовался, вернулся в свой город и работал инженером на фабрике . Вот и вся моя биография - «фронтовая» и «гражданская», воевал, учился, честно работал, как и большинство людей моего поколения.

Обычная судьба простого человека. Мне повезло уцелеть на войне…

А скольких война забрала от нас навсегда...

И пусть память о них вечно сохранится в сердцах потомков…