Василенко Николай Захарович

Я родился 12 декабря 1926 г. в с. Строгановка Чаплинского района Херсонской области. Родители мои были крестьяне-середняки, в хозяйстве имелись корова да пара лошадей. После образования колхозов отец стал простым работником, в семье семеро детей. До войны я окончил 4 класса, правда, в 1932-1933 гг. мы вынуждены были бежать из села от голода, уехали в Крым, сперва остановились в Керчи, потом перебрались на Кубань. Перебрались через пролив по чушке, там сразу была деревня, где мы и остановились - это оказалась д. Кордон Ахтанизовского сельсовета Темрюкского района. Там мы прожили до 1938 г., когда решили вернуться назад на родину, но друзья уговорили отца остановиться в д. Почетное Будановского сельсовета, правда, раньше эта деревушка называлась "колхоз Сталина", нашу семью поселили в рабочем поселке под названием "5-й участок".

Вы знаете, к 1941 г. было ощущение надвигающейся войны, прямых разговоров не было, но что-то тревожное прямо-таки витало в воздухе. Как раз перед войной я попал в Евпаторию в пионерлагерь, там нас всех и застала война. К счастью, нас успели оттуда вывезти, приехала машина из Армянска за своими детьми, и в нее посадили всех, кому по пути было. Так как наш рабочий поселок был не так уж и далеко, по тем временам, от бромного завода, который стоял рядом с проезжей частью, то меня захватили. Кстати, о том, что началась война, мы еще собственно не понимали, да еще и взрослые прямо перед войной нам сказали, мол, будут учения, если начнут стрелять, не бойтесь, это все шутка. В лагере дети должны были окна клеить, чтобы стекла не рассыпались, так что никто не понимал, что началась такая страшная штука, война... Поехали мы, но вскоре шофер остановил машину и говорит нам: "Сейчас будет КПП, там милиция, я буду потихоньку останавливаться, но когда подъеду к шлагбауму, резко увеличу скорость, пусть там кричат: "Стой, стрелять буду!" Но вы не бойтесь, не будут стрелять". Действительно, полная машина детей, кто же будет стрелять. Так и получилось, когда мы приехали в Красноперекопск, в городе уже было объявлено военное положение, был даже введен комендантский час. Кстати, детей, оставшихся в пионерлагере, потом всех вывезли на Кавказ. Приехал я домой, на третий день нас мобилизовали и послали копать окопы на Перекопский вал, мы как мальчишки один день копали, а на следующие сутки носили воду тем, кто копал. Немцы не бомбили, но копать оказалось очень трудно, земля-то была настоящая целина, не копалась, лопатой по земле бьешь, так от нее аж искры летели, так что в итоге мы сначала работали ломом и киркой, а потом уже лопатой. Часы работы никто там не считал, работали, пока светло. Командовали нами не военные, а наши местные из колхоза, правда, все было по-военному строго, всех разбили по группам, было заранее определены участки для каждого колхоза или деревни, кто где работает. Наш участок был возле самого залива, мы там все время продолжали копать, прямо до тех пор, пока немцы не подошли к Перекопскому валу. Хотя нет, даже чуть раньше, уже когда немцы стали подходить к Крыму, нас оттуда убрали, и вскоре начались налеты вражеских самолетов. Только я приехал домой, а тут отца в армию берут. Ну, я поехал в город провожать отца, и тут, представьте себе, налетели самолеты, это была первая бомбежка города. Правда, они сам город не бомбили, а сбросили 4 бомбы в районы ЖБИ, там стояло несколько вагонов с тем оборудованием, что вывозили с бромного завода. Я очень хорошо помню, что немцы в вагоны не попали, две бомбы не долетели, а две, наоборот, перелетели. Потом, когда первые самолеты уже пролетели, следующие начали бомбить то место, где сейчас рыбхоз располагается, там стояли зенитные установки. Ну, проводил я быстренько отца, и вместе с мальчишками побежал смотреть ямы, воронки от бомб. Интересно, осколки от бомб были еще теплые.

В итоге мы все спустились к озеру, и по-над ним отправились домой, идем себе, и вдруг видим, как летит штук 9 немецких самолетов, да так низко, что четко были видны черные кресты, а вокруг них белая свастика. Мы припустили бегом, думаю все, хана мне, но тут откуда-то повыскакивали наши солдаты, поймали нас и спрятали в окопы, а тем временем самолеты летят прямо за нами и бьют. Как все поулеглось, прибежал я домой, а там уже все имущество погрузили на подводы, оказалось, что нашу деревню эвакуировали в д. Нем-Каранкут Курманского (ныне Красногвардейского) района. Моя семья уже в полном составе сидит на подводе, меня увидели и говорят: "Возьми лошадь, привези сена на корм, а то ехать долго". Ну что же, я взял тачку, запряг лошадь, верхом на нее сел и поехал. Нагрузил сена, а опять тут самолет идет низко, но видно, что не на меня нацелился. Я смотрю, невдалеке в сарго стоят обозы, рядом бегают наши солдаты. И тут внезапно самолет начал бить из пулемета, я со страху выскочил на дорогу и давай стегать лошадь кнутом, она понесла, потом выстрелы смолкли, солдаты выскочили из-под телег и помогли хоть лошадь поймать. Вернулся к своим, мы поехали, оказалось, что уже было не проехать, дороги забиты, везде отходят войска. Мы еле добрались до Ишуни, стало на дорогах заторов вроде поменьше, но мы плюнули на эти дороги и поехали напрямую. Едем и слышим, как немцы Воинку бомбят, очень сильно, кстати, они еще листовки бросали, я одну подобрал и прочитал, там было написано: "Воинку сделаем передовой как Перекоп, а Перекоп ваш так разбомбим, что превратим в Воинку". В итоге мы приехали в д. Нем-Каракут, она раньше была немецкой, но ее жителей вскоре после начала войны депортировали. Так в деревне нас и застали немцы. Пришли они ночью, в ноябре, мы уже хлеб убрали, что могли, заранее спрятали и закопали. У нас комната была большая, перед этим мы как раз зарезали поросенка, правда, собственно резали не мы, а дед Кушнир, он зарезал и ушел, а мы с мамой тушу сами разделывали, мне доверили как старшему, все-таки было уже 14 лет. Так как стало темнеть, мы не успели разделать всю тушу, занесли ее в кухню и на столе положили. Ночью слышим, что наши отходят, они часа в два ушли, но не все, двое ребят зашли к нам и так и остались. И тут буквально через какие-то минуты в деревню пришли немцы, стучат в окно, мол, открывай, мать сделалась вся такой напряженной, одного нашего солдата в гардероб за одежей спрятала, а второго, что был помоложе, толкнула на кровать и одеяло накинула. Открывает дверь, заходят трое немцев, спрашивают: "Солдат есть?" Оказалось, это были разведчики, заходят они в спальню, спрашивают, мол, кто такой, мама немного знала немецкий и объяснила, что это киндер, она до войны работала с местными немцами. Немецкие разведчики в ответ "гут, гут!" Никого не тронули. Двое ушли, а один остался, мама уже не про солдат переживает, а про то, что кабана заберут, и тут немец как назло на кухню зашел, увидел тушу, какую-то свою лампу зажег, мы в кутку сидим. Он забрал печенку, лук, перец, потом вернулись те двое немцев, достали свой хлеб и ели как-то странно, они мазали на хлеб сырую печенку. Побыли они у нас где-то часа полтора и пошли дальше. Потом, уже ближе к рассвету, в деревню прибыл какой-то штаб, было много офицеров с кокардами, но они тоже никого и ничего не тронули, немного постояли, а часа через два все ушли.

К утру все утихло, деревенские начали собираться, обсуждать, что же делать. Примерно через неделю к нам приехал комендант, нас всех согнали и говорят, мол, выбирайте себе старосту. Никто не хочет идти, да и как тут пойдешь, ведь никто не знает языка. Но в деревне не всех депортировали, там еще жили две русские семьи по фамилии Петрик. Они знали немецкий язык, вот главу одной из семей и выдвинули на должность старосты, хотя он был абсолютно неграмотным, даже расписываться не умел, просто крестик ставил, зато язык знал, да и жена у него была грамотная. А его сына Павлика комендант забрал к себе переводчиком как знающего язык. Так что остались мы в деревне и работали, немцы нас особо не трогали, даже полицая у нас не было, ведь деревня маленькая, всего дворов 14 или 15, не больше. Наш полицай жил в Ярком Поле, надо сказать, что им стал очень плохой человек, вел себя безобразно, знаете, бывало, мы молодежь соберемся в колхозном дворе, там было помещение, раньше его под клуб использовали, стоим себе, разговариваем. И тут полицай на лошади приедет, как начнет кнутом нас разгонять, мол, мы вроде как на незаконное собрание пришли. А вот, к примеру, за светомаскировкой он совсем не следил, как ушли наши солдаты, никто и не думал окна закрывать на ночь. В отношении работы ничего не изменилось, как и раньше мы трудились в колхозе, единственное, к нам частенько приезжал сельскохозяйственный немецкий комендант, наша земля считалась его собственностью, не знаю, как ее там немцы распределяли, и звания его не знаю, но силу этот комендант здорово имел. Строго спрашивал, и строго за работой следил. Кроме того, рядом с лесопосадкой была расположена немецкая прожекторная установка, а за Ярким Полем был наш аэродром, и немцы так же его стали использовать, единственное, поставили дополнительно прожектора и зенитки, они также где-то возле деревни стояли. Так нас, пацанов, часто то к зенитчикам на позиции гоняли, мы немцам окопы облаживали, рвали в посадках деревца, обстругали, и укладывали для удобства в окопы. Потом нас начали гонять на аэродром, то наши отбомбят его, и нас гоняют ямы от бомб закапывать, то надо было на взлетной полосе курай собирать, это бурьян такой, вредная трава, где угодно прорастает.

Потом в 1943 г. немцы решили, что надо людей отправлять на работы в Германию. Причем сперва люди ехали добровольно, ведь действительно думали, что, как немцы обещали, их ждут прямо горы золотые. А когда люди туда попали, начали нелегально сообщать, с каким зверским отношением они столкнулись. Тогда уж ситуация резко изменилась, никто не хотел ехать, все стали убегать, и вот тогда староста нас часто выручал - только готовятся немцы собирать людей, он быстренько посылает человека по дворам оббежать, который всех предупреждает, чтобы спрятались. Так что немцы облавой наедут, а никого в деревне нет. Первое время немцы терпели, а потом взяли да и обязали старосту, чтобы он самостоятельно представил в комендатуру четверых молодых людей, а нас четверо в деревне и было: я, Гончаров Виктор, Андрей Чудесенко и Николай Мельник. Староста пришел ко мне домой и сказал матери: "Собирай его в Германию, тут уже делать нечего". Собрали нас, на линейку посадили, еще и полицейский поехал с нами, за лесопосадку выехали, тут староста при молчавшем полицае остановил телегу и сказал нам: "Ребята, а ну-ка мотайте отсюда, и чтоб вот эту неделю я вас не видел. Куда хотите идите, где хотите прячьтесь, но в деревню не приходите". И вот так мы целую неделю то в кукурузе, то в лесопосадках отсиживались, к счастью, кушать у нас было, из дома взяли. Кстати, отец к тому времени вернулся домой, он в 1941 г. по возрасту попал в обоз, и когда мы узнали, что многие наши солдаты сдались в плен под Керчью, когда десант высаживался, так что сестра отправилась туда, может, отец тоже сдался. Добралась, чудом осталась в живых, немцы страшно лютовали после десанта, и отца так и не нашла - оказалось, что немцы за какие-то вещи обозлились на военнопленных и начали их расстреливать, тогда многие разбежались, в том числе и отец. Он в итоге еле домой добрался. И вот тогда получилось так, что меня забрать хотели, а когда не нашли, то отца схватили, и пригнали всех на Перекоп, они на Перекопском валу колючую проволоку ставили и рыли немцам окопы. Но отец и оттуда убежал, опять пришел домой. Немцам уже было не до того, чтобы беглецов ловить, наши стали к Крыму подходить.

В итоге меня в Германию не угнали, но прямо перед освобождением меня забрали прямо из дома по требованию какого-то человека в Курман, райцентр. Там меня передали в комендатуру, всего там собралось человек 300, всех быстро посчитали, разбили на группы, все показывали знаками, мол, ты сюда, ты туда. Нашу группу повели на элеватор в зернохранилище, оказалось, что там находились немецкие продовольственные склады, сделанные под сараи. И вот туда немцы откуда-то привозили и вываливали целыми машинами печенье, галеты и конфеты, а нас заставили сортировать. При этом всех предупредили, мол, ессен, т.е. "ешь" сколько хочешь, но воровать не смей. И показали на балку, мол, вон там петелька висит. Таким образом мы проработали дня четыре, затем нас заставили грузить рельсы от узкоколейки со шпалами для эвакуации. Что уж говорить, тяжело было, месяц я там так работал. Потом мы начали думать, как бы смыться, наши войска уже готовились двигаться к Красноперекопску, а мы думали, что пора бежать, если что, ведь немцы могли с нами что угодно сделать. И тут произошло ЧП - где-то в километре от нашего лагеря проходила железная дорога, и на ней взорвался эшелон с боеприпасами, до самого утра рвало, все снаряды в разные стороны летели. Вот нас, а также ребят с Яркого Поля и Веселого собрали в кучу и погнали восстанавливать железную дорогу, мы там долго все ровняли. Надо сказать, все думали, что после работ многих как партизан постреляют, но, к нашему счастью, доказали, что это не партизаны учудили, просто горела букса на вагоне. Состав еще с Курмана шел без остановки, оттуда сигналили, мол, надо остановить движение, вагон горит, но он не стал тормозить, и по дороге через каждый 5-10 км стояли контрольные пункты, там тоже сигналили, но он не остановился. Вот и взорвался в конце концов, так что в итоге нас отпустили.

12 апреля к нам в деревню пришли наши. Сначала появились советские танки, это были знаменитые Т-34, к окраине вышло три танка, мы сразу начали мотать в воздухе белыми флагами, мол, немцев нет, тогда танкисты быстренько забежали в деревню. Они сразу же поймали несколько немцев, один в копне зарылся, другого в доме прятали, их куда-то забрали. Потом за деревней танки пошли дальше, и где-то за деревней догнали местных полицаев, которые пытались убежать на тачанке с пулеметом, их всех постреляли, в том числе и того полицая, что у нас бывал. Они там лежали целую неделю, их не давали никому убирать, даже родителям. Хотели, чтобы все увидели, что случилось с предателями. После этого в деревне восстановили советскую власть, но я вскорости заболел брюшным тифом и меня положили в больницу, там в палате уже лежало двое татар, также страдающим тифом. Я все время без движения был, а они уже поднимались. Что-то шепчут между собой, не знаю что, я же не понимал татарского языка. И тут вечером 17 мая подходит ко мне врач и тихо говорит: "В случае чего кричи, у дверей будет дежурить санитар". Я думаю, с чего это я кричать буду. Утром встал, татар нет. Оказалось, что их забрали и вывезли. Через неделю мама приехала в город и рассказала мне, что всех татар забрали, у нас в соседях были две семьи, также не местные. Когда партизаны начали в лесах орудовать, немцы все деревни на лесных окраинах пожгли, а людей выслали в степные районы, так к нам попали эти татары. У одних фамилия была Ивановы, других уже не помню, вели они себя хорошо, один из них был полицаем, он охранял железную дорогу, там, где позже эшелон взорвался, был небольшой мостик, три или четыре человека, в том числе наш татарин, его и стерегли.

Выписали меня из больницы 25 мая, тут как раз начался майский набор в армию, приходит ко мне повестка, надо явиться в военкомат, нас как раз четверо по возрасту подходят, всех берут. Пришли в Курманский районный военкомат, там уже ждет комиссия. Ребят забирают, а мне дают месяц на поправку, я же только вышел из болезни. Прошло дней 20, я снова получаю повестку, мол, явиться в военкомат для отправки в часть, так как я считался уже призванным. Пошли мы с мамой, а было так тепло, утром к 8 часам все собрались на улице перед военкоматом, я пришел и повестку показал какому-то военному, тот крикнул дежурному: "Принеси пакет". Принесли какой-то пакет, военный дает его мне, и говорит: "Езжай в 180-й запасной полк, он стоит в Мазанке". Я там никогда не был, думаю, где мне искать полк, да еще в Мазанке, так что военный приказал уточнить адрес в симферопольской комендатуре. Он куда-то торопится, и меня за собой тянет, оказалось, что на станцию вот-вот должен подойти поезд. Прибежали мы с мамой, и действительно подходит поезд, причем стоит всего две минуты. Я заскочил в последний вагон и помахал маме рукой. Приехал в итоге в Симферополь, снова прошел комиссию, комендант выписывает мне бумажку и приказывает идти на рассыльный пункт, оказалось, что солдаты оттуда также идут в Мазанку. Пришли мы в запасной полк, я показал на КПП бумажку, пакет отдал. Снова приказ: "Иди на комиссию". А какая там была комиссия? Сидит капитан, один, спрашивает: "Болел?" Я отвечаю: "Да, было дело, но сейчас не болею". Тогда он пишет на обратной стороне моей бумажки: "Годен к строевой". После меня направили в 8-ю стрелковую роту 2-го батальона.

Только меня встретили солдаты из 8-й роты, а старшина уже кричит: "Василенко, пошли со мной!" Пришли на склад, он меня одел, обул, все выдал, привел в палатку, а наша рота квартировала в сливовом саду, но там никого нет. Оказалось, что люди пошли за песком, дорожки посыпать. Как все пришли, мы отправились на обед, на следующий день утром встали, и команда: "Все! Собирайтесь!" Вот и все обучение, нас направили в Колайский район, затем в Джанкойский, там были татарские деревни, из которых население вывезли, а скот и хлеб остался, вот нас и бросили туда на уборку, мы косили, молотили и скирдовали. И так получилось, условия проживания были плохие, больше половины из нас заболели малярией. Я так думаю, что все пошло отставочка, расположенного недалеко от нашего лагеря, видимо, он от Сиваша питался, это была деревня Ермаково или Предмостное, точно не помню. В итоге нас в ноябре 1944 г. срочно отзывают в часть. Мы садимся на поезд и приезжаем туда, большинство сразу помещают в госпиталь. А в декабре у нас формируют маршевую роту для отправки на фронт. Когда я пришел в Мазанку, как раз перед этим был перед строем зачитан приказ наркома обороны, что новобранцев 1926 г. рождения необходимо вывести с передовых частей. И многих из только что сформированных частей действительно вывели в тыл, так что те трое наших ребят, что со мной призывались, попали под Севастополь, одного затем перебросили в Евпаторию, на восстановление городов, так что они на фронте и не были. Я же попал в маршевую роту, нас привезли в Днепропетровск, в казармы, где были жуткие условия. До того дошло, что мы все мечтали на фронт поскорее попасть. Учились на простых стрелков, кормили отвратительно. Знаете, из Мазанки при формировании нас одели с ног до головы во все новое, так мы в учебке обменяли всю форму на подержанную, чтобы хоть как-то выжить. К примеру, я шинель выменял на 100 рублей, один пирожок с картошкой стоил 5 рублей, так что как тут быть, в итоге ни шинели, ни пирожков не осталось. Учили однообразно - была только одна тактика и обкатка танками, тогда мы в окопах сидели, и танки сверху едут. Единственное, учили бросать гранаты, они были деревянные. Причем учили бросать их под танковые гусеницы, правда, предупреждали, что на фронте надо бросать, как придется. На стрельбища ни разу не водили, а стояла зима, столько снегу, а ты целый день на улице. Прозанимались мы там весь январь, в конце месяца нас снова формируют в маршевую роту, мы грузимся в эшелоны, на этот раз везут в Одессу. В вагонах холодина, печки топить нечем, как прибыли в место назначения, оказалось, что нас должны отправлять морем на двух трофейных румынских теплоходах, но они все еще стояли под разгрузкой. Пока они разгружались, прошло 5 или 6 дней, все время холодина, нечем топить, вагоны деревянные, везде снег. Страшно вспоминать, как мы мучились.

Когда наконец теплоходы разгрузились, нас быстро погрузили, и мы вышли в море, и тут как назло такой шторм поднялся. Но все-таки все обошлось благополучно, мы первое время боялись атак противника, но нас сопровождали торпедные катера и подводные лодки, даже авиация была, ведь столько людей перевозили, не только наш один эшелон. Короче говоря, мы прибыли в румынский город Констанцу, где пробыли двое суток в местных румынских казармах. К тому времени румыны стали нашими союзниками, мы видели, как их части маршировали и тренировались, а мы сидели и ждали распоряжения, куда направят. В итоге потопали на Бухарест, где все еще свирепствовали отдельные немецкие недобитые части. Прошли мы всего километров 30, тут нас нагоняют какие-то командиры и на ходу меняют маршрут движения, было приказано марш-броском, т.е. бегом идти на большую сортировочную станцию. Пригнали туда, там уже стоял эшелон, и опять нас обрадовали, дали 2 часа времени, показали на лес, мол, надо нары сделать в вагонах, все оборудовать, конечно, мы за 2 часа даже не успели закончить работу, но никого не ждали, эшелон тронулся и пошел без остановок на Будапешт. Оказалось, что там как раз вырвались окруженные немецкие войска, нам рассказывали, что немцы прорвались обманным путем, они пустили перед собой несколько власовцев, переодетых в нашу форму, которые шли и кричали: "Мы ведем пленных немцев!" При прорыве немцы постреляли много наших, вот нас и бросили на ликвидацию прорыва. В итоге мы через Дунай переправились, и там нас быстренько рассортировали по частям, я попал вторым номером во взвод ПТР, всего неделю там побыл, как нас срочно снимают с позиций, оставляют только заградотряды, а мы марш-броском, причем бежали всю ночь, двинулись по направлению на Балатон. Там немцы готовили группировку для освобождения своих окруженных частей. Мы прибежали на место перед утром, и там нас быстренько распределили по частям, оказалось, что пока мы бежали, всех уже распределили. Я попал в артиллерию, меня прикрепили к старшине, командиру взвода 45-мм орудий, так я стал ящичным. Мое дело было боеприпасы таскать. Утром где-то к 8 часам немцы пошли в атаку, там были и танки и пехота, в ответ у нас началась такая мощная артподготовка, что перед нашими позициями все перемесили, мы думали, что из немцев вообще никто не выжил. Когда артподготовка закончилась, поднялась наша пехота и пошла в атаку, нам же передали распоряжение сняться с позиций и снова совершить марш-бросок в район химических заводов, они состояли из таких интересных маленьких зданий, говорили, что немцы окружили там наших кавалеристов. Оказалось, что там была какая-то немецкая конная часть, нас против нее погнали. К вечеру немцы встретили нас артиллерийским огнем. На одной высоте стоял закопанный танк, было только башню видать, наш взвод в составе двух орудий получил приказ его уничтожить. В нашем расчете было 6 человек, и лошади. Стали думать, как до него добраться, он же нас к себе не подпустит, так что пришлось спуститься вниз в балку, так проехали немного ближе к танку. По пути увидели кошару, и решили, что за ней нас не видно будет, погнали туда, только мы туда добежали, лошадей сразу в кошару с передками спрятали. А сами с орудиями выдвигаемся на точку стрельбы. Только начали готовиться, как тут идет еще "Студебеккер" с двумя прицепленными 76-мм пушками, и тоже к кошаре повернул. Только он дошел к ней, как немецкий танк открыл огонь прямой наводкой, одна пушка от "Студебеккера" сразу отлетела, танк продолжает бить, в том числе по нам примеривается, а уже смеркалось, ничего не видно, так что он начал бить по кошаре. Снаряды прямо в ней рвутся, стенки тонкие, и тут как назло убило лошадь. Остальные ржут, ездовые ничего не могут сделать, старшина крикнул: "К лошадям!" Мы забежали туда, начали постромки резать, а тут очередной снаряд разорвался. Наводчика в спину ранило, а меня осколком в руку. Танк три или четыре выстрела сделал, а потом перестал, ведь темно, танк вообще последние выстрелы делал наугад. Мы тем временем лошадей из кошары вывели, оказалось, что только один передок остался целым, наводчика мы на руки посадили и погнали передок в санчасть, но пока довезли, наводчик умер. А мне руку прямо на позиции перевязали, я ведь даже сперва и не понял, думал, ударило, может, деревом зацепило. Потом смотрю, кровь по руке бежит. Старшина говорит: "В санчасть не ходи, ночь, утром пойдем вместе".

К утру все затихло, никакой стрельбы, наши ребята отправились копать окопы, чтобы выйти на прямую наводку на танк, но наше орудие, т.к. наводчика нет, и я вышел из строя, оставили как прикрытие. Второе орудие выкатили на позицию, но тут выяснилось, что ночью часа в два или три немецкий танк завел мотор и ушел. Начали разбираться, что к чему, вскоре разведчики доложили, что немцы ушли, на высоте их нет. Тогда мы свернулись, старшина говорит: "Идем в санчасть!" Пока шли, старшина мне посоветовал в госпиталь не идти, а то назад в артиллеристы не попаду. Врач посмотрел, говорит: "Особо опасного ничего нет, но работать пока не сможете". "Как-нибудь без него обойдемся" - говорит в ответ старшина. Так что мне просто новую перевязку сделали, а старшина дал свою полевую сумку и говорит: "Будешь пока связным". После наши части начали наступать с боями. В итоге подошли к какой-то деревне, она оказалась по правой стороне от нашего движения, и представляете, нам, артиллеристам, открывать по деревне огонь почему-то не разрешают, хотя там засели немцы, приказали взять, но при этом нельзя было стрелять из орудия. Все-таки наши пехотинцы прорвали оборону, мы пошли дальше, выяснилось, что район был страшно укреплен, раз пошли в атаку, захлебнулись, второй раз снова захлебнулись, людей потеряли множество, начальство на наших командиров сильно рассердилось и издало приказ: "Снять дополнительные войска, и своими силами прорвать оборону". Тут стало понятно, что ждут нас трудности. Наш старшина никогда не пил, хотя получал сто грамм положенных, сам принесет, но все выливает, нам никому не давал. А тут он пришел из штаба и принес на взвод полведра спирта, говорит: "Ну, братцы, выпьем, а то дело не сделаем". Выпили ребята, но душа болит, что-то тревожится. Приказ был таким: немецкие позиции надо взять ночью, мы подготовились, все снаряжение приторочили, чтобы нигде не звякало и не стукало. Командование решило накрыть немцев прямо в окопах, где-то часов в 11 дали ракету, и пехота пошла вперед, мы за ними вручную на колесах покатили орудия, уже осталось до немецких позиций совсем немного, и тут кто-то выстрелил, после чего немцы начали расстреливать нас в упор. Залегли, когда начальство обнаружило такое дело, офицеры начали кричать, мол, поднимайтесь опять в атаку, а какая тут атака, немцы в упор бьют. Наш старшина приказал открыть по пулемету огонь, мы первый раз выстрелили, и тут пулемет сразу дал очередь по нам, старшину мгновенно убило, он стоял на коленях, пуля попала ему прямо в сердце. Тем временем вокруг раздаются крики, поднялась паника, мы начали откатываться, а немцы поднялись из окопов и пошли в контратаку. Мы начали откатывать орудия, и как назло наше орудие колесом попало в борозду, силы нет вытащить, немцы напирают, так что мы выхватили затвор и отступили. Когда достигли своих окопов, пехотинцы оправились и немецкую атаку отбили, мне тоже из автомата пришлось по немцу пострелять. Помогло то, что немцы шли без танкового прикрытия. Кроме того, мы занимали оборону по северному склону, а немцы по южному, между нами была небольшая поляна, так что немцев было удобно косить. Когда уже отбились, нас как артиллеристов собрали и спрашивают: "Где орудие?" Мы объяснили, мол, вынуждены были бросить, тогда нам в ответ говорят: "Если орудия не будет, всем грозит военный трибунал". Так что мы полезли за орудием, еще решили тело старшины вынести. И орудие и старшины рядом лежали, знаете, было так тихо на поляне, будто только что и не стреляли. На старшину накинули плащ-палатку, завязали тело, ребята подергали веревку, вроде держит, и мы поползли обратно. Короче говоря, вытащили и орудие, и старшину. Тогда нам всем выдали гвардейские значки за совершенный поступок.

После мы опять перешли в наступление, брали какой-то небольшой городок, но перед ним немцы создали сильные укрепления, там полегло много наших ребят, помню, на нашем участке стояла дымоходная труба, на которой сидел наблюдатель, как нам сказали. Это был немецкий корректировщик, мы по ней долго били, но сбить корректировщика так и не смогли. В итоге, немцы сам городок отдали без боя, потому что мы пошли в обход, и когда вышли за него, начался подъем, где мы получили приказ окопаться, но тут немцы подтянули свою артиллерию, и как давай по нам молотить. Тогда новый приказ: "Отойти!" Спешим, у орудия передок подскочил, а я схватил ящик, хотел кинуть на станину, но тут взрыв снаряда, перепуганные лошади рванули, я не успел отскочить, так что меня сбило, и через меня переехала пушка. Я сгоряча еще схватился за орудие, оно меня тащит за собой, потом ребята выхватили из-под него и потащили в санчасть, таким образом, я попал в госпиталь. Пробыл там две недели, после меня выписали и направили в составе группы в 50 или 60 человек в запасной полк. Причем дали на всю группу одну винтовку и назначили старшего. Мы хотели через лес пройти, это было уже в Чехословакии, местные жители нас не пустили, объяснили, что, так как дорога проходит по лесу, там все еще шатаются немцы, а у нас одна винтовка на всю группу. Чехословаки под руководством местного старосты развели нас по квартирам, мы там просидели до 6 утра, а утром они нам помогли пробраться мимо немцев. Так что на второй день мы пришли в 290-й армейский запасной стрелковый полк, нас направили на комиссию, оттуда я вышел негодным к дальнейшей службе, даже получил на руки бумажку, где было приказано к следующему дню подготовить документы на демобилизацию. Всего таких набралось в полку человек 60, все калеки. А я еще хромой был, на ногу полностью наступать не мог, утром нас, чтобы мы не болтались в полку, вывели на учения, потом после обеда прибегает связной, говорит, мол, надо срочно в часть. Мы приходим туда, а там уже стоит полная колонна машин, набитых людьми. И нас отправили на перекомиссию, оттуда я вышел уже годным к строевой. Сели по машинам, и вечером мы оказались на передовой, нас развели по частям, причем утром надо идти в наступление, где-то часов в 8 мы пошли в атаку после артподготовки, прорвали оборону и начали преследовать немцев, они отстреливаются, а мы прем. Мы пробежали километра 2, дальше я уже не мог бежать, сел на снарядный ящик, который валялся рядом, размотал обмотку, снял ботинок, смотрю, все опухло. И только тут до меня дошло, что я не знаю, куда теперь идти, ведь я никого в своей части не помню, мы-то пришли ночью. Решил прибиться к первым попавшимся, проходившие мимо солдаты показали, где остановился какой-то штаб, это было НП возле дерев, там расположилось какое-то большое начальство. Я пришел туда, командир полка выслушал меня и приказывает: "А ну сними обмотку". Размотал я ее, он посмотрел, нога еще больше распухла, так что он мне поверил и крикнул командиру батальона: "Возьми его к себе". Тот вызвал старшину, он меня привел во взвод, сижу, жду санинструктора. Приходит пожилой мужик, посмотрел на мою ногу, только "О" сказал, после намочил спиртом ногу, обмотал. Говорит мне: "Ты лежи, а вечером приду, посмотрю". И действительно, вечером пришел, в руках пучок какой-то травы, он еще в первый раз сказал взводному к вечеру оставить полведра кипятка. Ну, обложил мне ногу травой, сверху обмотал все намоченными тряпками, помог мне залезть на бричку. И говорит: "Никуда не ходи, утром приду, и посмотрю". На рассвете пришел, я же ночью уснул, так мне хорошо стало. Как санинструктор пришел, только тогда я проснулся, и так хорошо себя чувствую. Он повязку размотал, я смотрю и не верю - вся опухоль прошла. Приходит старшина, спрашивает, как у меня дела, а я уже на ногу становлюсь, все нормально. Тогда он говорит: "Собирайся, пошли".

Я взял цинковый ящик с патронами, а старшина канистры с завтраком. Мы пришли на передовую, он меня познакомил с взводным, так я в конце апреля 1945 г. был записан стрелком во 2-й взвод 5-й роты 2-го батальона 3-го гв. воздушно-десантного стрелкового полка 1-й гв. воздушно-десантной дивизии. Выдали мне винтовку Мосина, и мы несколько раз ходили в атаку, но все безрезультатно, тогда 29 апреля решили просочиться через немецкую передовую и выйти в тыл противника. Дело в том, что за выступом в обороне была какая-то деревня, правда, мы ее не видели, только слышали, как там собаки лают и петухи кричат, но знали, что немцы именно там засели. от на них мы три раза и ходили, а они все время отбивали атаки, все-таки людей у нас было мало, артиллерии никакой, там ведь вокруг были карпатские горы, ничего не подтянешь. И вот ночью мы просочились через немецкую передовую, разведка выявила необороняемые участки, и на рассвете вышли к деревне. Получили приказ окопаться, но мы не успели еще толком ячейки вырыть, как выскакивает из деревни немец, кто-то выстрелил, немец упал, зато нас сразу же начали месить. Оказалось, что в деревню ночью пришло пополнение, танки ревут, и не мы немцев окружили, а они нас обошли. Справа от меня стоял станковый пулемет, я был уже с автоматом, так как перед этим свою винтовку разбил. Дело в том, что я не смог открыть затвор, а недалеко стоял валун, я хотел об него открыть, но не смог, как-то неправильно стукнул, и в винтовке все треснуло. Тогда я подбежал к одному немцу и винтовку у него из рук вырвал, а он руки вверх поднял, еще и пояс мне сам отдал. Я ему показал, мол, иди в тыл, а после я уже подобрал автомат. И вот в начавшемся бою ко мне как к автоматчику подбежал ст. лейтенант, наш замкомбата, и приказал прикрывать пулемет, так что я лежал слева от позиции, а пулемет стоял справа. Немцы же поднялись и пошли в атаку, "ура" кричат, мы сначала прорвали немецкую цепь, но тут откуда-то сзади вернулись немцы и кричат: "Рус, сдавайся!" Я глянул, а пулемет-то перекинутый, пулеметчик лежит убитый. Что уж скрывать, испугался, ведь немцы уже рядом между деревьями мелькали, я по ним из автомата длинную очередь дал, сам испугался, они что-то кричали, я же схватился и побежал туда, где наши. Кругом мелькают немцы между деревьями, я за ствол одного из деревьев встал и диск в ППШ заменил. Смотрю, кто-то стоит в серых шинелях, значит, наши. Выхожу, а это замкомбата, его ординарец и еще шофер, ст. лейтенант спрашивает: "А где наши?" Я ответил: "Не знаю, куда-то ушли". Он меня узнал и спрашивает, мол, чего я пулемет не прикрываю, а я говорю: "Пулемета нет, а пулеметчик убит". Мы пошли, куда ни сунемся, кругом немцы. У него два пистолета, у ординарца автомат, у шофера винтовка, и вот мы решили вырываться, но все равно, куда ни сунемся, кругом немцы, хорошо, что невысокая долина, где мы оказались, была заросшая, можно спрятаться. Но тут какие-то немцы за нами увязались, тогда ординарец кинул гранату, у него их две было, после я с ним дали короткие очереди из автоматов. Тогда немцы отстали, и мы вырвались, но они по нам открыли неприцельный огонь. Мы двинулись вверх, только не к своим ребятам, а опять к немцам попали. Они по нам бьют, а мы бегаем как зайцы. Вернулись в деревню, думаем, может, ее уже наши взяли, но тут на окраине нас встретил немецкий патруль. Короче говоря, выбежали мы оттуда, патронов нет, у меня осталось десятка два от силы, и все. И тут впереди бежит немец, мне кричат: "Стреляй!" Я выстрелил, он рухнул, мы побежали дальше, я оглянулся, смотрю, немца нет. Пока мы бегали, куда он делся, не знаю. Короче говоря, мы начали спускаться с горы вниз, видим, подводы идут. А уже три дня прошло, мы ничего не ржали, есть охота, да еще и раздетые, шинели бросили во время бега. Ст. лейтенант говорит мне: "Посмотри, что там!" Я спустился к дороге, смотрю, наши подводы едут, махнул своим, мол, выходим, а тут на одной из подвод как раз едет знакомый старшина, увидел нас и говорит: "Боже мой! А я на вас всех отправил похоронку". Ну что ты будешь делать, оказывается, наши сдали свои позиции румынам, а нашу часть вывели в тыл и направляют на пополнение на другой участок фронта.

В пути мы получили пополнение, и где-то вечером 7 мая пришли к определенному месту назначения, нас развели по окопам, они были вырыты только в полроста, так что мы вместо отдыха продолжали выкапывать окопы. Утром намечалась атака, надо было идти в прорыв, а до немцев метров 500 оставалось, если не больше, причем по открытой местности. Все понимали, что под пулеметным огнем пройти такое поле будет очень трудно, навряд ли кто доберется живым, поэтому было принято следующее решение: артиллерия ведет беглый огонь, затем переносит его ближе к передовым траншеям врага, а мы тем временем следуем вперед, прячась за взрывами снарядов. Когда доходим до рубежа атаки, то огонь переносится на немецкие позиции, нам дают передышку, минуты 2-3, затем огонь прекращается, мы поднимаемся и прорываем линию. Так все и получилось, хотя немцы сопротивлялись страшно. Причем выяснилось, что там бились не столько немцы, сколько власовцы, они тогда прикрывали немцев, и не отходили с позиций. Кстати, перед атакой к нам в окопы бросали листовки: "Возьмешь, когда через нас переступишь". Мы все-таки передний край обороны прорвали, после чего поступило задание закрепиться в немецких позициях. Но куда нас удержать, немцы отступают, мы нагоняем, нажимаем на них, в итоге уклонились вправо от своего маршрута. Идем вперед, и тут замечаем, что вроде гул прекратился, ничего не слышно. Но когда добрались до лежащей впереди высоты, боже мой, перед нами обрывы, скалы, спуститься практически невозможно было. Кое-как спустились влево от высоты, а там поляна, чистая, ни деревца или куста, зато полностью забита немцами: артиллерия, танки, пехота. А нам дальше хода нет, и тут к нам идут двое офицеров, хорошо их было видать, благодаря кокардам на фуражках. Кто-то выстрелил в офицеров, немцы в ответ начали по нам бить, это еще было полбеды, стреляли неприцельно, или внизу рвутся снаряды, или перелет. Но тут по нашим же позициям начали бить из тыла свои минометы, командир роты крикнул мне, я недалеко был: "Бегом к минометчикам!" Побежал я, где бежал, где катился, при этом все кричал в тыл: "Прекратить огонь!" Тут мне встретился наш командир батальона, спрашивает: "Где вы?" Я объяснил, мол, там и там-то, он говорит: "Вы же ушли вправо, не на свое место! Немедленно передай - принять влево, перейти дорогу и окопаться!" А уже вечереет, прибежал назад к ротному, к счастью, с бугра бежать удобно, раньше-то надо было подниматься, доложил приказ, мы начали спускаться. Дорога впереди методически простреливалась трассирующими пулями, ну как, надо было успеть перебежать в этот промежуток промежуток. В итоге мы дорогу прошли, не потеряв ни одного человека.

Дело было так: немец очередь дал, 5-6 человек побежали, потом следующей очереди ждем, вот таким вот образом и перебрались. Окопались быстро, но тут стало холодно, знаете, хотя стоял май месяц, но мы пошли в атаку в одних гимнастерках, шинели оставили на старых позициях, их старшина потом должен был доставить. Где-то часов в 12 немцы пошли по дороге, мы не знали, что окопались у дорожной развилки, там впереди справа деревня была, а дальше в километрах 3-4 слева снова какой-то населенный пункт, вот дороги и расходились, а мы оказались в этом треугольнике. И немцы пошли, проходили где-то в 50 метрах от нас, нам была дана команда: "Не стрелять!" Причина была проста: стрелять-то уже было нечем, мы же все расстреляли в атаке. Короче говоря, не стреляем, они прошли, дорога после дождя, немцы толкаются, кричат, лежишь и думаешь, если только кто-нибудь из них повернет с дороги и на нас наткнется, то все, сразу же накроет всех. Понесло, часа в два ночи нашел нас старшина, привез ужин, мы же целый день ничего не ели, он притащил два термоса, да еще с автоматом за спиной. Мы сразу же на него насели, мол, где патроны, старшина отмахивается, какие боеприпасы, нет у него, только мы поуспокоились, и тут он нам говорит: "Ребята, война кончилась!" Никто не поверил, ему говорят: "Ну что ты, что ты чудишь, вон немцы лупят по той высоте, где мы были!" Но он уперся, вот война кончилась и все. Часа через полтора принесли нам шинели, мы побегали, согрелись. Утром идет все наше командование, ребята уже хорошо выпившие, рукава закатаны, все кричат: "Вперед!" Мы вышли, лес заканчивается, впереди дорога из деревни в деревню, она вся забита немецкими войсками. Они отходят, танки, артиллерия, пехота. Командиры кричат: "Вперед! В атаку!" Но чем атаковать, боеприпасов-то не подвезли. Не пошли мы, к счастью, тут уже высшее начальство подошло, прекратило безобразие и распорядилось нам кухню прислать. Позавтракали мы, пока собирались, немцы прошли дорогу. Мы вышли, построились в колонну, и за отступающими немцами двинулись, как за деревню вышли, впереди поляна, на ней нас построили, зачитали приказ, в конце награды вручили, мне как раз дали медаль "За отвагу". Бог его знает, за что, я не интересовался, мы не за награды воевали. Это было перед самой Прагой, утром мы идем колонной, и вдруг по нам начали бить пулеметные очереди, лошадей побили, несколько человек ранили, мы получили приказ разворачиваться в боевые порядки, взяли автоматы наизготовку, и тут наши пулеметы ударили по огневым точкам противника, правда, никто не попал. Короче говоря, смотрим, из деревни бегут трое местных жителей с белым флагом, мы прекратили стрельбу, начали сворачиваться. Оказалось, там стояли две "Пантеры" и били по нам, но как мы огонь открыли, танки сразу же ушли, и как сказали местные жители, никого больше нет. Таким образом, построились мы снова и в походном порядке пришли в Прагу. Нас там встречали великолепно, куда там. Прошли по городу, вышли в лесок, там расквартировались.

Вскоре нас отправили обратным путем, ходили разговоры, что мы должны были собирать трофеи, действительно, наша часть дошла до г. Брно, там у немцев были огромные склады боеприпасов, продовольствия, обмундирования, мы все это грузили в свои вагоны и отправляли в Россию. Наша группа пробыла там почти неделю, как вдруг приходит телефонограмма: "Срочно в часть". Мы нагнали свой полк, он раполагался, может, километрах в 150 от нашего расположения, так что нас день и ночь гнали на лошадях. Как мы прибыли, а тут наши однополчане уже грузятся в вагоны. Едем и думаем, куда же нас отправляют, все хотят в Россию, домой. Тут такая радость в вагонах пошла, разговоры ходили, что наша дивизия попадет или в Крым, или на Кавказ. Я радуюсь, если в Крым, мне как местному жителю вообще хорошо. Начали ехать через Дрезден, через Восточную Пруссию, Польшу, и тут пришел непонятный приказ - нам запретили письма писать и посылки слать. Мы же не знали, что снова едем на войну с Японией. Доехали мы до Уральских гор, уже Байкал проехали, оттуда повернули на Монголию, приехали в г. Улан-Батор, и тут высадились на городской железнодорожной станции, которая почему-то называлась "Чолбайсан", мне это в память врезалось. Мы расквартировались, стояли в 12 км от города и ждали, пока остальные части подтянуться. Тем временем нас тренировали на длинные переходы, все выносливость развивали.

Наконец все войска сосредоточились, нам сделали какие-то прививки, и в августе начался нас 1400-километровый марш через пустыню Гоби, японцы не ожидали такого, они ведь даже не думали, что в Гоби может пройти армия. Особенно трудно было то, что вообще не было воды. На ночевках мы рыли колодцы, соберемся несколько человек и роем, до грязи другой раз доберешься, хоть грязи в котелки наберем, оторвешь кусок ткани от рубашки, завернешь в него грязь и в рот кладешь, чтобы во рту не сохло. Хлеба тоже не было, когда выступали в поход, нам выдали по 30 грамм сухарей НЗ, и мы его на первом же привале поели. Что там, сухаря одного нет. Когда мы дошли до границы, нам зачитали приказ о начале войны с Японией, и мы пошли вперед, тут кавалерия японская появилась, но нам даже не дали с ней столкнуться, выскочили наши танки и перемесили все. Мы пошли дальше, наконец, дошли до какой-то деревни, она была в стороне от дороги, рядом находилось два моста, железнодорожный и простой, японцы при отступлении их взорвали. А речка была горная, неширокая, и неглубокая, но жара, течение очень быстрое, в нее станешь и сразу тонуть начинаешь, если тебя повалит в песок, то все, один на ногах не удержишься. И вот мы форсировали эту речку, всю технику и имущество перетаскивали на себе. Но с японцами мы уже не воевали, они то там, то тут наскочат и все, мы их побьем, они отступают. К 3-му сентября война закончилась, а мы еще до 9-го числа продолжали сражаться с небольшими несдавшимися группами японских солдат, только 9-го мы, наконец-то, свернулись в колонны, и пришли к месту назначения. Здесь нам был зачитан приказ: "Всех, кто участвовал в войне на Западном фронте, вернуть в Россию, а только что призванные, те остаются в войсках". У нас пополнение было в основном из мест заключения, многие разбежались еще в походе и не дошли до гор, кто их в пустыне будет искать, куда они девались, я до сих пор не знаю. Тем более, что на марше люди начали болеть куриной слепотой, только смерклось, такой солдат уже ничего не видит. А мы же комсомольцы, и к каждому такому "слепцу" прикрепляют одного или двоих, надо вести. Потому что мы двигались ночами, а днем маскировались, кроме того, жара до 40 градусов, ни воды, ничего, ты в полном боевом снаряжении, да еще приказали каждому нести или мину, или снаряд. Видите, снова марш вспоминаю, так нам тяжело пришлось, ведь транспорта не было, а наши лошади не выносили трудностей, пытались брыкаться, так мы им шили брыли на глаза и вели на поводу. Первое время хотели использовать монгольских лошадей, их ловили, но она ведь все время свободная ходит, даже уздечки, не то что хомута не знает, а ей сразу хомут надевают и в бричку со снарядами запрягают. Лошадь кричит, ее кнутами с обоих сторон порют. Так что она побежала, всего 10-12 км и разрыв сердца. Устелили мы немалую часть своей дороги телами лошадей.

Меня в соответствии с приказом направили в Россию, хотя я не хотел, ведь возвращаться надо обратным путем, но дело было даже не в том, просто тех, кого мы получили в пополнение, их отправляли в Порт-Артур и Дальний, я думаю, какая разница, где заканчивать службу, в России, или здесь, пытался спрятаться, но меня нашли и все равно назад отправили. У каждого было по две лошади, одна под седлом, вторая на поводу, и мы вернулись в Монголию. Переход тоже был непростой, в другой раз посмотришь на эту лошадь, жалко ее до такой степени, что сердце рвется. Жутко было. И тут свои же солдаты начали воровать у нас лошадей, знаешь, шли-то по 100 км в сутки, встанешь с лошади, идти не можешь, ноги расходятся. Если, допустим, привал длинный, то дикие монгольские лошади не слушаются тебя, они же не умели кушать с рук, поэтому мы их пасли по ночам. И вот иногда проснешься, поводья на руке есть, а лошади нет. Свои же воровали. Все-таки в итоге мы добрались до Монголии, на том война для меня закончилась.