16.07.1920 - 1999
Место рождения: г.Москва
Место призыва : Октябрьский РВК, Свердловская обл., г. Свердловск, Октябрьский р-н
Дата призыва: 01.11.1941
Место службы: 43 сп 23 сб УрВО; 740 сп 217 сд 48 А 1 БелФ; 114 осбр 30А Кал.ф; 885 сп 290 сд 30 А 1 БелФ; 740 сп 217 сд 29 ск 48 А
Воинское звание: ст. лейтенант, капитан
30.09.1941 года окончил Московский государственный педагогический институт. В Июле и августе 1941 года принимал участие в строительстве оборонительных сооружений в Смоленской области. С ноября 1941 по май 1942 года –курсант Черкасского военного пехотного училища. В июле 1942 года направлен в 114 стрелковую бригаду 30 армии Калининского фронта, с июля 1943 по июнь 1944г проходил службу в 217 стрелковой дивизии Брянского, а затем 1 Белорусского фронта, с февраля по май 1945года в 290 стрелковой дивизии 1 Белорусского фронта. Участвовал в освобождении г.Ржева, Орловско-Брянской наступательной операции, прорыве вражеской обороны в районе р.Березены, в форсировании реки Друть, освобождении Кёнигсберга, Берлинской наступательной операции..
С 1966 по 1982 год – доцент Уссурийского педагогического института, Кандидат филологических наук
Награжден:
Орденом «Отечественной войны» 1 степени, орденом «Красного знамени», Медаль: «За взятие Берлина», Медаль: «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
(Архивный отдел администрации г.Ржева Ф.241, оп.1, д209)
В полку много говорили о тяжелейших боях под Дешевкой. Само название этой деревни произносили с каким-то смаком. С особым уважением произносили имя полковника И. Д. Красноштанова. Он считался лучшим боевым офицером во всей армии. Все ожидали решительного наступления. Помню, какое впечатление произвел на всех прочитанный и обсужденный на партийном собрании знаменитый Сталинский приказ 00227, как все переживали наши неудачи на юге, как радовались, когда нам сообщили, что на нашем фронте никаких заградотрядов введено не будет. На следующий день после этого партийного собрания – 29 июля 1942 года – я получил назначение в 114-ю Отдельную стрелковую бригаду, ведущую бои на самом главном направлении, в ту самую бригаду, которой командовал полковник Иван Данилович Красноштанов. С фронта доносился сплошной вой орудий. Звуки выстрелов и рвавшихся снарядов сливались в одно целое. Начиналась знаменитая Ржевско-Сычевская операция войск Западного и Калининского фронтов. Разумеется, в то время истинного назначения этой операции и ее масштабов никто из нас не знал.
В штаб 114-й бригады шли мы по каким-то болотистым тропам. Среди нас было несколько младших лейтенантов, в недавнем прошлом старшин-сверхсрочников, проходивших службу на Дальнем Востоке (в качестве начальников складов, старшин рот и т.п.). Некоторые из них ворчали: «И это называется Запад. Да у нас на Востоке в тайге и среди сопок и то дороги лучше, такой грязищи нет». Конец июля в Калининской области был ознаменован сильнейшими дождями, начало наступления шло под настоящим ливнем. Мы порой укрывались в каких-то избушках, потом снова шли по лесной дороге.
В штабе бригады нас встретили очень приветливо с нами беседовал сам полковник И.Д. Красноштанов. Я получил назначение на должность командира взвода 82-миллиметровых минометов в одну из рот отдельного минометного батальона. Командиром батальона был старший лейтенант Григорий Вяткин – здоровенный рыжий детина, всегда носивший поверх сапог пятнистые маскировочные брюки. Бригада формировалась в г. Орске, и многие бойцы и командиры вместе с нею прибыли из Оренбуржья под Ржев весной 1942 года. С самого начала здесь воевал и Г. Вяткин. Более симпатичным мне показался комиссар батальона – старший политрук Ахметов, татарин по национальности. Он встретил меня очень приветливо. Особенно его почему-то обрадовало то, что я по специальности – учитель русского языка и литературы. По каким-то намекам я понял, что он собирается перевести меня на политическую работу. Но этому намерению не было суждено свершиться.
114-я Отдельная стрелковая бригада, которую все в то время почему-то называли «курсантской», формировалась, как уже было сказано, в г. Орске и, это следует уточнить, вошла в состав 30-й армии весной 1942 года. Из числа солдат и офицеров, прибывших на фронт из Орска, к августу 1942-го года оставалось уже немного. Воевали, главным образом, люди, прибывшие из пополнения. В стрелковых подразделениях бригады ощущался большой недобор личного состава. Лучше были укомплектованы минометный и пулеметный батальоны, артиллерийский дивизион. Иными словами – огневой бой бригада вела успешно, а вот для наступления и закрепления на захваченной у врага территории сил ей не хватало.
Ротой, в которой мне предстояло служить, командовал старший лейтенант Гулимов, незадолго до моего прибытия получивший это звание и очень им гордившийся. Между прочим, фамилию эту я легко запомнил потому, что у любимого мною поэта Владимира Луговского есть стихотворение «Юность (Лодя Гулимов)», и в этом стихотворении такие слова:
Ребята гадают загадки,
Как ладно и правильно жить:
Иди по дорогам негладким,
И мчись напрямик без оглядки,
Как пули, лучи и стрижи.
Вот и наш командир роты старший лейтенант Гулимов (ему было уже за тридцать) «мчался напрямик без оглядки», делал свое дело легко, с удалью. Последний раз я видел его в медсанбате, он был тяжело ранен в том же бою, в котором тяжело был ранен и я.
Политрука роты (имя и фамилию его забыл) я вспоминаю как задиристого, немного самонадеянного парня. Он часто повторял: «А зачем же мы учились?» Однажды отобрал у меня лоток о минами, который я взял у ослабевшего солдата, приказал вернуть этот тяжеленный лоток назад: «Нечего их баловать!»
Командиры взводов – младшие лейтенанты, недавно прибывшие с фронтовых курсов, были хорошие ребята, хорошие товарищи, но как мне тогда показалось, какие-то бесцветные. Слишком уж разные мы были люди по происхождению и воспитанию.
Из рядового состава мне запомнился боец Тигров. Он был ранен в предшествующих боях, осколок попал ему под лопатку. После госпиталя рана, видимо, не совсем зажила, ему было тяжело таскать на себе наше минометное вооружение (стволы, опорные плиты, двуноги-лафеты, лотки с минами). Но он старался бодриться, ничем не показать, как ему тяжело. Командир расчета сержант Рубинов постоянно навязывался на разговоры со мной. Немного позднее он, можно сказать, спас мне жизнь.
Из разговоров с бойцами я узнал, что мой предшественник – командир взвода, собственно, не воевал. Он только прибыл из пополнения, стал вечером переписывать своих бойцов и тут же был ранен шальной пулей в кисть руки. Причем пуля раздробила и карандаш.
Через несколько дней после моего прибытия мы хоронили одного из младших лейтенантов – командиров взводов, про воевавшего вместе с ротой не более недели. Снаряд разорвался недалеко от огневой позиции, и его поразило осколком. Помню, как мы выстроились вокруг свежевырытой могилки, короткая речь политрука роты, залп в воздух из винтовок СВТ, и все кончено...
Перед фронтом роты (и всей нашей бригады) лежала большая пересеченная оврагами и руслами каких-то ручьев поляна – километра четыре в глубину, километров шесть, а может быть и побольше, в ширину. На другом конце поляны в бинокль хорошо проглядывались развалины сел – Бельково и Свиньино, на них мы и вели наступление. Где-то далеко правее угадывалась знаменитая Дешевка. Наше направление шло не на запад, а на юг, и даже на юго-восток, конфигурация фронта здесь была весьма извилиста. Но мы знали, что пробиваемся прямо к Волге и Ржеву. Бои здесь шли чрезвычайно тяжелые. Поистине Дешевка доставалась нам недешево. Потом мне пришлось еще немало повоевать, но такого количества убитых наших бойцов не пришлось уж видеть никогда. Вся поляна была завалена трупами (похоронные команды тогда еще не были организованы). Порывы ветра доносили трупный запах. Порой дышать было трудно. Запомнился, например, расчет противотанкового орудия, лежащий около своей перевернутой вверх колесами пушки в большущей воронке. Виден был командир орудия с биноклем в руке. Заряжающий с зажатым в руке шнуром. Подносчики, навсегда застывшие со своими так и не попавшими в казенник снарядами. Отлично помню и поразившие меня трупы двух красноармейцев, крест-накрест впечатанные друг в друга. На берегу какого-то ручья с проржавевшей водой лежал труп бойца с котелком в руке. Видимо, он нагнулся к ручью, чтобы зачерпнуть воды. Осколком снаряда ему срезало верхнюю половину черепа. Вода булькала там, где должен был находиться мозг.
Возможно, эти страшные картины навсегда запечатлелись в памяти потому, что в моей жизни они были первыми. Ко всему привыкаешь, привыкаешь и к этим ужасам. Но вот эти первые впечатления не забудутся никогда. Никогда я так физически-отчетливо не ощущал наших потерь на войне…
Мы маневрировали вдоль фронта, окапывались, строили и оборудовали огневые позиции, вели огонь. Однажды пришлось отрывать огневую прямо на минном поле. К счастью, в тот раз все обошлось благополучно. (Этот случай воспроизведен мною в рассказе «Минное поле». См. газету «Ржевская правда», 20 октября 1982 года, стр. 4). Иногда проводили тактику «кочующих минометов», что давало мало толку. Тактика эта и тогда вызывала со стороны многих офицеров резкую критику. Ведь минометный огонь эффективен только, когда он массирован. Но мы экономили наши боеприпасы. И все-таки мы двигались вперед. Наступление наших войск началось 1-го августа (вернее – 30-го июля), артподготовка казалась внушительной. И, действительно, враг дрогнул. Но полил страшнейший ливень. Подразделения сбились со своих маршрутов, и немцы вновь заняли оставленные было свои позиции. И все же мы еле-еле продвигались вперед.
Перелом наступил числа пятнадцатого. Под нажимом наших соседей, а, возможно, и нашим, немцы стали отходить. Бельково и Свиньино наконец-то были в взяты. Мы решительно двинулись вперед. Продвигались, главным образом, по оставленным врагом траншеям и ходам сообщения. Теперь мне понятно, что мы наступали не в лоб, а пытались обойти Ржев и выйти на более проходимое направление. Двигаться было трудно, так как все траншеи сплошь были опутаны тонкими телефонными проводами самых различных окрасок – синими, зелеными, желтыми, красными, светло-голубыми, бордовыми. Что обозначали точно провода всех этих окрасов никто не знал. Порою они сбивались в сплошные комья, которые невозможно (да и некогда!) было распутать. За них цеплялись стволы минометов, ножевые штыки наших винтовок. Приходилось поднимать эти провода и комья над головами идущих бойцов.
Сам я предпочитал двигаться по гребням брустверов. Рядовому составу во избежание потерь это делать категорически запрещалось. Вооружен я был, как и все бойцы, самозарядной винтовкой Токарева (СВТ), к сожалению, часто отказывавшей в боевой обстановке. Штыком этой винтовки я часто поднимал вверх клубок запутавшихся проводов, чтобы пропустить по траншее своих солдат. Так двигались мы довольно долго, пока не вырвались «на оперативный простор». На вторые, кажется, сутки наступления вышли из ходов сообщения на поляну и пошли быстрее, время от времени открывая стрельбу по указанным целям.
Полдень 17 августа застал нас в тени кустов, обрамляющих большую поляну. День был на редкость теплый и ясный, хотя приближающаяся осень давала себя чувствовать. После марша мы расположились на привал, сняли сапоги и ботинки, вылили из них воду, просушили и перемотали портянки. Подошли кухни. Мы хорошо пообедали (что случалось не всегда), заиграла откуда-то взявшаяся гармоника, на поляне показалось несколько деревенских девчат. Чувствовали мы себя, как помню, отлично. До противника далеко, впереди – наша пехота, вражеские снаряды изредка рвутся далеко, где-то в стороне от нас. Гулимов послал меня с донесением к командиру батальона.
Я представился комбату. Он был в своих неизменных маскировочных штанах, пилотка лихо надвинута на рыжий чуб. Внимательно прочитал принесенную мною бумагу. Потом поднял глаза на меня.
– Так, как Ваша фамилия?
– Вольпе.
– Вы не из немцев будете?
– А какое это имеет значение?
– Так вот – слушайте, товарищ лейтенант. Сейчас мы собираем группу из подносчиков и ездовых. Пехоты в нашей бригаде почти не осталось. Видишь (он как-то незаметно перешел на «ты») километрах в пяти отсюда блестит купол собора – это село Марьино. Сборной этой группой будет командовать старший лейтенант Гулимов, ты пойдешь у него заместителем. Когда завяжете бой за село, мы поддержим вас огнем минометов всего батальона. Потом к Вам подойдут люди от соседа справа.
– Но ведь впереди – наша пехота, – почти что закричал я.
– Нет там никакой пехоты. Между нами и немцами только голое пространство. И его нужно преодолеть. Действуйте!
Я откозырял, повернулся по-уставному и пошел в расположение своей роты. А сам думал: «Здорово получается. Мы не маскируемся. Беспечно расположились на привал. Не знаю, выставили ли охранение. Хорошо, что противник не подает и признаков жизни».
На нашу полянку стали подходить третьи, четвертые и пятые «номера» расчетов со всего батальона. Из бойцов каждой роты был составлен сводный взвод. Всего набралось человек 45 – 50. Семь командиров (тогда еще не употребляли слова «офицер»). Гулимов, я, три младших лейтенанта – командиры взводов, незнакомый какой-то младший политрук – политрук группы, лейтенант-связист и с ним человек пять-семь солдат-телефонистов. Вооружены мы были самозарядными винтовками и ручными гранатами Дьяконова (РГД). Пулеметов не было – по штату иметь их в минометном батальоне не полагалось.
Вся группа развернулась в цепь и в начинавших сгущаться сумерках двинулась к селу по не сжатому хлебному полю. Долго шли не замечаемые противником, шли молча, пока до крайних домов села не осталось метров 200 – 300. И тут нас обнаружили.
Засвистели вражеские пули. Ощущение было такое, что, если протянешь руку, пуля непременно в нее попадет. Но я, как мне кажется, никакого особого страха не испытывал. Раздалась команда:
– Бегом! Вперед!
Мы перешли с ускоренного шага на бег и вскоре достигли крайних полуразрушенных домов Марьина. Все мы были целы. По крайней мере, среди тех бойцов, с которыми двигался я, никто не был убит или ранен. Немцы, как известно, штыкового боя не принимали. Они либо отстреливались, либо отходили, либо сдавались в плен (в 1942-м году это случалось очень редко). Так получилось и на этот раз. Когда мы ворвались в село, там никого уже не было. Мы прошли Марьино насквозь от околицы до околицы. Никаких разрывов мин я не слышал. На западной окраине села мы с Гулиевым расположили бойцов и стали готовить оборону. Было ясно: немцы село, выгодно расположенное на перекрестке дорог, так просто не отдадут, нужно ждать контратаку. Всем было очевидно: не так трудно захватить населенный пункт, как трудно его удержать. В это время ко мне подошел какой-то боец и сказал:
– Товарищ лейтенант! Тут танк.
– Какой еще танк?
– Посмотрите...
Я пошел вслед за бойцом немного вглубь села и увидел большой, довольно хорошо сохранившийся дом. Взошла луна, и при ее свете можно было разглядеть прибитую к дверям дома дощечку с надписью: «Сельский Совет». Перед входом в дом была вырыта яма, в которой находился скрытый по самую башню средний немецкий танк. Наружу высовывался ствол орудия. В танке кто-то находился. Что делать? Ни пушек, ни противотанковых гранат, ни бутылок с зажигательной смесью у нас не было. (Тем более – ПТР, их тогда вообще еще не было на фронте). Были, правда, обоймы с бронебойными патронами (по ободку гильзы на них проходила черно-красная каемка). Я положил за какое-то укрытие метрах в пятидесяти от танка двух бойцов, проверил, есть ли у них патроны с бронебойными пулями, приказал бить по смотровым щелям, если танк попытается вылезти из своей ямы. Было довольно светло – к свету луны добавлялось мертвенное сияние все время запускаемых немцами в нашу сторону осветительных ракет. Назначив старшего, сам вернулся к бойцам, окапывавшимся на окраине села.
Со стороны противника усилилась ружейно-пулеметная стрельба, вблизи нас стали рваться мины. Метрах в ста-ста пятидесяти перед фронтом нашей группы показались силуэты немецких солдат. Они о чем-то переговаривались между собой, колебались, но вперед не продвигались. Слышны были какие-то выкрики. Видимо, офицеры подгоняли их, а они никак не решались перейти в атаку. Два наших бойца вызвались кидать гранаты. Мы снарядили штук сорок гранат, положили их на плащ-палатку, разостланную перед этими бойцами, а они начали их бросать. И, видимо, довольно удачно. В группе немцев послышались вопли и стоны. Они отошли и залегли, силуэты их больше перед нами не возникали. Зато стрельба усилилась. Осветительные ракеты поднимались все чаще.
Я приподнялся, чтобы получше разглядеть, что же все-таки происходит. И тут меня ударило так, что я буквально перевернулся. Нательная рубаха, гимнастерка и шинель сразу же наполнились кровью. Замечу кстати, что перед отъездом из училища нам выдали новое обмундирование, в том числе новые длиннополые шинели из тонкого зеленого отличного канадского сукна. Сразу я не сообразил, что произошло. Ближайшие ко мне бойцы сняли с меня шинель, гимнастерку, рубаху и истратили почти все имеющиеся у них бинты, чтобы перевязать меня. Как выяснилось позднее, пуля, выпущенная с недалекого расстояния, вошла в меня в левой половине груди (сантиметров 10 выше сердца), пробила верхушку правого легкого, вышла под мышкой, снова вошла в мякоть правой руки (верхняя треть предплечья) и, пробив ее, вышла наружу. Четыре дырки одной пулей! Как я держал свою самозарядку, так и прошило меня насквозь.