Забабашкин Константин Васильевич

ДЕТСТВО

Родился я в деревне Малые Вески Александровского уезда Владимирской губернии в семье крестьянина-бедняка. Насколько мне помнится по рассказам матери, наша семья была многочисленная. Мать все свои молодые годы была обременена малыми ребятами. Их в семье было одиннадцать человек. Но тяжелые условия крестьянского быта, всевозможные инфекционные заболевания при плохом медицинском обслуживании, приводили к большой смертности детей. В нашей семье из одиннадцати ребят выжило только трое – брат Тимофей 1909 года рождения, я – 1918 и сестра Лида – 1922 года рождения.
Жизнь в семье, несмотря на неустанный и изнурительный труд родителей, складывалась очень тяжело. Правда, насколько я помню, в семье всегда была лошадь, корова, овцы, куры. Все это было большой поддержкой в жизни семьи. Практически жили натуральным хозяйством, свой хлеб, свое молоко и картошка, своя шерсть и яйца. Хлеб, картофель и молоко составляли основу питания семьи. Мясо варили только по престольным праздникам, да в сенокос. Яйцо нам доставалось редко, оно шло на продажу, да на завтрак отцу, когда он пахал в поле землю с утра до позднего вечера. Шерсть от овец шла на валенки и носки, овчина на полушубки и тулупы, а мясо продавали на рынке. Нижнее и верхнее белье, как правило, шилось из льняного полотна своей выработки, для этого сеяли лен. Когда он вырастал, мы всей семьей выходили в поле и теребили его, связывали в пучки и ставили суслоны, в виде шалашика головками к верху. Затем лен свозили на гумно-сарай и обмолачивали специальными, изготовленными отцом, вальками. Семена льна очищали на ветру от мякины (шелухи) и везли на бойню, где из него выжимали масло. Обычно отец брал нас, меня и Тимофея, на маслобойку. Это для нас было великое удовольствие и означало, что там мы вдоволь наедимся жареного картофеля в масле. Обычно осенью на маслобойке была очередь, и приходилось ждать, когда подойдет твой черед бить масло. В период ожидания отец, как правило, занимал масло у маслобойщика, брал противень, наливал в него масло, закладывал очищенный и нарезанный ломтями картофель и ставил жариться в печь, на которой подсушивалось льняное семя перед тем, как его засыпать в маслобойку. Жареный таким способом картофель был необычайно вкусен, и мы наедались его до отвала, а потом долго вспоминали об этом и ждали следующей поездки на маслобойку. Стебли льна отмачивались в ручье, протекавшем посередине деревни, а затем просушивались и мялись на специальных мялках, которые были принадлежностью каждого дома, трепалось, то есть очищалось, палками от костры и получали мягкое, шелковистое волокно, из которого в зимние долгие вечера мать пряла пряжу. Весной, когда наступали долгие, светлые дни, в доме устанавливали ткацкий станок, обычно он размещался у окон, где светлее и занимал половину избы, мать начинала ткать льняное полотно. Куски полученного полотна расстилались на талом снегу для отбеливания, после чего оно шло в поделки. Из него шилось нижняя и верхняя одежда для всей семьи.
Из-за малоземелья и невысоких урожаев, хлеба на год, как правило, не хватало, и с весны начинали экономить муку, при выпечке хлеба добавлять в муку различного рода добавки – картофель, лебеду и другое. Кроме того, отец вынужден был брать для обработки земельные участки у безлошадных крестьян и получал за это какую-то долю урожая.
Тяжелым бременем для семьи были налоги, которые выплачивались государству в размерах в зависимости от земельного надела. С тем, чтоб заработать необходимые средства для уплаты налога и приобретения необходимого для семьи, что не приготавливалось самими, отец каждую зиму уезжал на заработки – в извоз. Первое время на стекольный завод возить дрова, позднее на торфоразработки, где возил торф к железнодорожной станции.
Помню, была у отца одна страсть – жеребята. У нас была очень хорошая кобыла, сильная, красивая, серой масти в яблоках. Как правило, через год она приносила жеребенка. Отец любовно выхаживал его. Часто он отдавал жеребенку молоко, присланное матерью ему на завтрак, а сам довольствовался куском хлеба с луком. Но зато вырастали жеребята красавцы и отец очень, очень гордился ими. Поздно осенью отец вел продавать жеребенка на ярмарку. Жеребенок привлекал к себе большое внимание своей статностью, размерами и красотой. Отец, как правило, продавать не спешил. Он обычно вдосталь нагордится своим детищем, набьет ему цену, а затем продаст. Для нас, ребят, ярмарка была праздником. Мы с нетерпением ждали возвращения с нее отца. Он, как правило, возвращался веселый с обновками и гостинцами для нас, малышей. С полученными подарками мы забирались на печку или нары и наслаждались покупками. Конфеты, баранки съедали не сразу, частями, стремясь растянуть удовольствие на более длительный период. Кстати о нарах. Это особый настил под потолком, он служил спальным местом в зимние, холодные дни. Предварительно истопив пожарче железную печку, которая устанавливалась в доме на зимний период, вся семья залезала спать на нары. Меня обычно масть с отцом клали между собой, так было теплее. Но однажды ночью я почувствовал особо нестерпимую духоту, вспотел, и что бы прохладиться, сел и сбросил с себя одеяло. Когда несколько охладился, стал ложиться, но головой не в сторону изголовья (на подушку), а наоборот в ноги, в результате слетел с нар на пол и сильно разбил лицо, особенно нос. Окровавленного, заливающегося слезами, меня подняли и уложили на лежанку, рядом с большой печью, сделали примочку, остановили кровь и, в конце концов, я успокоился. Но этот полет не остался без последствий. При падении и ударе лицом об пол произошла деформация новой перегородки, и на носу на всю жизнь осталась небольшая горбинка.

В зимние, короткие дни нам, ребятам, было невесело. Пойти на улицу гулять холодно, одежонка была не по морозам, вот и сидели дома на печке. Но зато, когда выдавались теплые дни, мы с утра и до вечера проводили время на улице. Днем обычно занимались ловлей синиц и снегирей. Для этого делали волосяные силки. В дощечке набивали гвоздем небольшие дырочки, в них вставлялись волосяные петли и закреплялись деревянными клинышками. Волосы для петель добывались из лошадиного хвоста. На дощечку с петлями насыпали льняное семя и устанавливали такого рода ловушку на сучках яблонь или в середине куста, куда слетались птицы. Во время клева приманки снегирь или синица попадали лапками или головой в петлю и становились нашей добычей. Кроме силков делали клетки со сторожками. В этом случае клетку подвешивали на дерево, насыпали в нее приманку, открывалась дверка, и устанавливался сторожок. Когда птицы залетали в клетку, мы, дежурившие и следящие за клеткой из-за укрытия, дергали сторожок за нитку, дверца клетки захлопывалась и добыча наша. Пойманных птиц выпускали в доме и обычно их летало по несколько штук. Через несколько дней мы пускали пойманных птиц на волю. К вечеру, во второй половине дня, занимались заготовкой корма для скотины. Делалось это так: сено смешивалось пополам с соломой, набивалось в большие корзины и на санках везли во двор, где складывали его в определенном месте, а мать или отец раздавал животным. Иногда, ради потехи, для транспортировки корма от сарая во двор приспосабливали собаку. Был у нас здоровый, рыжий кобель, мы его впрягали в санки, устанавливали на них корзины с кормом и заставляли везти его во двор. Правда, не всегда эта операция проходила удачно. Собаке явно было не по вкусу наши затеи. Часто он убегал в сторону от тропинки, опрокидывал санки и без корзин убегал домой. В этих случаях нам приходилось поднимать опрокинутые корзины, подбирать рассыпанный корм и тащить его во двор на себе, а собаку за ее своеволие наказывали, иногда ей удавалось убежать от наказания, а спустя некоторое время мы забывали о ее провинности, и собака избегала нашей мести.
Ближе к сумеркам, после заготовки корма, мы отправлялись кататься на гору. Гора была крутая и располагалась среди деревни, куда собиралась вся детвора деревни. Сюда иногда приходила и взрослая молодежь. Катались, как правило, на санках или досках, смазанных коровьим калом. В этом случае доска делалась скользкой и катилась на большое расстояние. Гам, шум, смех на горе слышался по всей деревне. Время для нас пролетало незаметно. Несмотря на мороз и набившийся во все складки одежды снег, не хотелось идти домой. Но зимний вечер заканчивался быстро, и наступала ночь. Во всех сторон деревни слышались крики взрослых, звавшие нас домой, и мы вынуждены были расставаться со своими развлечениями на горе. Помнится, магическое действие на нас учителя Ивана Андреевича. Как только он появлялся на улице, все школьники, как по мановению волшебной палочки, а вместе с ними и мы, малыши, еще не посещавшие школу, врассыпную разбегались с горы по укромным местам или домой. Позднее, когда я стал учеником, я понял причину магического влияния учителя на ребят. Дело в том, что, заметив кого-либо из своих учеников на горе, на другой день во время урока он обязательно спросит его по заданному на дом уроку, и, если не ответит или ответит плохо, то обязательно отругает, упрекнет за катание на горе и накажет. Поэтому ребята старались не попадать ему на глаза на улице. Так проходило время моего детства до школы зимой. Летом объем домашней работы возрастал, к тому же начинались большие, трудоемкие и тяжелые полевые работы, на которых взрослые были заняты с раннего утра до позднего вечера, а на нас, малышей, ложились все или большинство домашних работ. Старший брат Тимоша работал в поле с отцом, пахал, бороновал, косил траву и выполнял другие полевые работы, а я помогал матери управляться по дому и в огороде, а когда она уходила работать в поле, то все обязанности по дому ложились на меня. Нянчил маленькую сестренку Лиду, заготавливал траву для подкормки коровы, овец по возвращению из стада, нарывал и чистил картофель для приготовления ужина и выполнял массу других работ. Это была для нас скучная, надоедливая работа, крепко привязывающая к дому. Не оставалось времени сбегать на улицу и поиграть с ребятами, сходить на пруд половить карасей, покупаться. А так хотелось, что иногда на глаза набегали слезы, но выхода не было, и мы выполняли свои обязанности. Изредка, когда мама находилась дома, отпускала меня на часок на пруд, поудить рыбу. Это был праздник. Вооружившись самодельной удочкой, обычно это ореховое удилище, леска из волоса конского хвоста и поплавок из бутылочной пробки. В походы на пруд обычно меня сопровождал наш кот, сидит рядом и ждет, когда поймаю карася. Первая рыбина – это его, и так пока не насытится, а потом потрется об мою руку, помурлычит – это он благодарил и уходит домой, а я оставался удить, забывая наказы матери через час придти домой. Рыбалка обычно заканчивалась зовом матери идти домой.
Несколько слов о нашей родной деревеньке. Вот и сейчас на восьмом десятке лет она стоит перед моими глазами, ни с чем не сравнимая, до боли родная и прекрасная, хотя за долгую свою жизнь и обилие поездок по стране и за рубежом, мне приходилось видеть более красивые, но не родные места и населенные пункты. Родные места, где ты родился, вырос, остаются в памяти на всю жизнь и сохраняют самые яркие воспоминания, преданность и любовь.
Наша деревенька Малые Вески была небольшой. Около 80 дворов, вытянувшихся двумя улицами вдоль ручья, образованного обильными ключами, бьющими из земли. На основе одного из них в середине деревни был оборудован колодец, из которого брали воду только для приготовления пищи. Кроме того, в центре деревни, напротив нашего дома, был создан плотиной достаточно большой и глубокий пруд, на концах деревни располагалось еще два пруда. Они служили для различных хозяйственных надобностей, поили скот, вымачивали волокно льна, полоскали белье и, конечно, летом это было место купания для нас ребятишек, а зимой, когда замерзнет поверхность воды, местом катания на коньках. От восточной улицы в ее центре отходило два ряда домов, это была так называемая Щемиловка.

Северная часть деревни располагалась на возвышенности, и там находилась школа. А южная ее часть равнинная, и упиралась в обширный луг. На протяжении двух с лишним километров от деревни протянулась ровная луговинная площадь, ограниченная на западе рекой Малый Киржач. Вдоль реки луг тянулся километров на пять, а дальше шли обрабатываемые поля. На севере он граничил с болотом, из которого и вытекала река Малый Киржач. Болото, поросшее кустарником и мелкими деревьями, было торфянистое, летом почти непроходимое, а зимой прокладывали дорогу на железнодорожную станцию Берендеево. Болото изобиловало различными породами птиц: журавли, утки, кулики, чайки и другими. Так что охотникам было большое раздолье. Как я говорил выше, из болота вытекала река Малый Киржач, впадавшая в Большой Киржач. Река была неширокая, но достаточной глубины. Перед перекатами имелись большие и глубокие омуты. Мы, ребятишки, обычно боялись их и избегали ловить в них рыбу, тем более купаться. Видимо, взрослые, с тем, чтоб мы не подходили к ним и не купались, боясь, что утонем, рассказывали различного рода страшные истории, связанные с омутами и тем самым запугивали нас. Хотя и в самом деле было несколько случаев, когда взрослые мужчины и женщины погибали в них. А так река была очень рыбная и привлекательная. Особенно красиво было в период весеннего разлива. Река выходила из берегов и заливала всю широкую пойму. Образовывался широкий, на несколько километров, водяной плес, над которым кружилась масса различных птиц. По окончании половодья вода сходила, луг покрывался густой изумрудной травой и обеспечивал жителей окружающих деревень запасом сена для скота на всю зиму.

Первые весенние дни мы, ребятишки, любили выходить на луг за деревню и играть в лапту. Это увлекательная и простая игра, заключалась в том, что один человек водит, а другие по очереди били по подброшенному вверх мячу, при этом стремились слой удара как можно дальше забросить мяч в поле. Входящий был обязан поймать или быстрее выхватить мяч и осалить (ударить) им бьющего по мячу мальчика, во время его пробежки до установленного места. Если водящий справится со своей задачей, он освобождался от вождения, а на его место становился осаленный мячом мальчик. Обычно игра проходила весело и увлекательно. Время для нас проходило незаметно и с большой неохотой расходились по домам.

Со временем трава на лугу подрастала, огромная площадь покрывалась разнотравьем и бурно расцветала. Луг покрывался цветами различных расцветок и представлял из себя неописуемую красоту… Мы, ребятишки, да думаю и все взрослые, любили эту пору и каждый стремился налюбоваться красотой расцветшей природы. Нам, ребятам, запрещались какие-либо игры на лугу, но зато по воскресениям, начиная с вербного воскресения (оно бывает в первых числах июня) и в другие праздничные дни проходили гулянья молодежи на реке, и мы, ребятишки, бегали на них. Время на таких гулянках проходило весело. Обычно сопровождалось различного рода играми, танцами под гармошку и веселыми песнями. Редко, но иногда гульбище заканчивалось дракой. Обычно дралась молодежь одного села на другое. Причиной драк было различного рода недоразумения или из-за девушек, кто-то у кого-то отбил девушку. Надо сказать, что в такого рода драках не применялось какое-либо оружие, дрались только кулаками и обычно драчуны отделывались разбитыми носами или синяками под глазами.
Я, будучи подростком, редко посещал такого рода гульбища. Обычно с ребятами или отцом уходили на целый день на реку ловить рыбу или в лес за грибами.
Любовь к рыбалке, походы за грибами у меня и у брата Тимоши с детства осталась на всю жизнь. Она, по-видимому, перешла к нам от отца, также страстно увлекавшийся рыбалкой и сбором грибов. Обычно отец ходил на рыбалку с соседом – дядей Колей. Это был здоровенный мужчина, кузнец по специальности, страстный охотник и рыбак. В любое время суток и в любую погоду был готов пойти на охоту или рыбалку. В праздничные дни или в ненастную погоду, когда в поле нельзя работать, отец и дядя Коля брали наметку и уходили на речку, часто брали и нас с собой. Они с наметой лазили в воде, а мы бегали по берегу и собирали выбрасываемую ими на берег рыбу. Не могу не привести здесь курьезный случай, произошедший со мной в одну из таких рыбалок. Обычно отец или дядя Коля перед тем, как влезть в воду сначала высматривали в кустах, где и какая рыба находится, а затем лезут в воду и ловят высмотренную рыбу. Вот и я решил посмотреть, как плавает рыба под кустами. Мне было тогда лет шесть. Я залез в куст, опустился на животе к воде, держась за ветки куста, но не удержался и кувыркнулся в воду. Плавать я еще не умел и, естественно, стремясь ухватиться за ветки куста, забарахтался в воде и благим матом закричал о помощи. Дядя Коля первым догадался в чем дело, быстро подплыл к кусту, подвел под меня наметку и вытащил из-под куста на вольный воздух. Отец дал мне подзатыльника и выбросил на берег. С тех пор я под кусты больше не лазил.
Кроме рыбалки отец любил собирать в лесу грибы и делал он это умело. Всякий раз он приходил из леса с богатой добычей, и в эти дни в семье был обильный, грибной стол. Мама умела готовить из грибов и рыбы вкусные кушанья, а в пище мы были не избалованы, особенно в те голодные годы после Гражданской войны и годов разрухи. Мне вспоминается случай, когда отец уехал в Среднюю Азию, в «Ташкент город хлебный» за хлебом. Тогда многие делали это. Было это в 1922 году. Уехал и пропал. Мать и все мы страшно переживали за отца, как бы не пропал совсем. Наконец, месяца через два он вернулся и привез два пуда муки. Какое это было торжество! Во-первых, приехал отец, во-вторых, мать испекла хлеб из привезенной муки без каких либо добавок. А с каким интересом мы слушали рассказы отца о приключениях в его поездке в Ташкент.
С 12-ти лет я начал косить траву на покосе вместе с взрослыми, бороновать пахоту в поле, собирать в снопы скошенную рожь и ставить их в суслоны, выдергивать лен. Собирать картофель во время его копки. Это была тяжелая, подчас недетская работа, но другого выхода не было, одни взрослые с полевой работой не справлялись, надо было им помогать. Редкие дни выдавались свободными, и мы могли сходить на речку порыбачить или сбегать в лес за грибами или ягодами.
Так в труде и заботах протекало наше детство, прививались навыки к труду и стремление быть полезными в семье и обществе.
Очень рано меня потянуло в школу. Мне очень хотелось научиться читать и писать. По-видимому, в этом проявилось влияние брата Тимофея, который любил и очень много читал. Мать читать не умела, а отец кончил только три класса начальной школы и тоже читал с трудом, поэтому Тимоша вечерами часто читал вслух, а вся семья, занимаясь своими делами, кто прядет пряжу, кто чинит обувь, слушали его с большим вниманием. Я тоже слушал чтение брата и мне очень нравились такие вечера. Потом до начала посещения братом школы, как правило, проводили время вместе в играх или в каких-либо делах, а тут он ушел в школу, а младшая сестренка Лидушка не могла заменить мне его. Вот все это вместе взятое и потянуло меня в школу. Когда мне исполнилось шесть лет, а тогда в школу принимали с семи-восьми лет, Тимоша повел меня в школу и представил учителю. Учитель, Иван Андреевич Гусев, увидев меня, спросил брата: «Что это за шкет?».

Хотя хорошо меня знал, так как не раз бывал у нас в доме, да и я не первый раз был в школе, Тимоша ответил: «Это мой брат, и он очень хочет учиться, примите его, пожалуйста». Учитель погладил меня по голове, спросил, сколько мне лет и, сказав, что рановато в школу, но все же разрешил ходить и указал место за партой. Так я стал учеником начальной школы. И ощущал необычайную гордость за себя и начал старательно учиться.
Школа в нашей деревне была четырехклассная и преподавало в ней два учителя. Они по очереди вели 1 и 3, 2 и 4-й классы. Первый год я попал учиться к Ивану Андреевичу. Это был мужчина среднего роста, плотного телосложения, лет сорока-сорока пятилетний, холостяк, сам вел свое домашнее хозяйства, замечательный, добродушный, открытый человек, всем доступная душа. К нему запросто приходили жители деревни со своими нуждами, и он ни кому не отказывал в помощи или совете. Мы, ребята, его уважали и боялись. Особенно избегали встречи с ним на улице после уроков. Как только увидим его, сразу разбегались по домам или где-либо прятались, а уж если «засек», то на следующий день обязательно спросит заданный урок, и не дай бог плохо ответить или не ответит совсем, на твою голову посыплются масса упреков и закончится наказанием – постановкой в угол и на колени, или оставлением в школе после уроков. В основном практиковались такие виды наказаний: за невыученный урок или плохой ответ – оставлением без обеда, все шли домой обедать, а наказанный оставался в школе стоять в углу на коленях на голом полу или еще хуже - на горохе, задержка в школе после урока до тех пор, пока не выучишь очередного заданного предыдущего урока; за шалость на уроке или на перемене провинившийся подходил к учителю с протянутой кверху ладонью рукой, и тот бил по ней квадратной линейкой, при этом удар наносился острием грани. Количество ударов зависело от степени нарушения порядка. Боль от ударов была нестерпимая, но наказуемый не должен был издавать звука, и тем более плакать в противном случае количество ударов добавлялось.
Для нас, ребят, особенно было неприятно, когда учитель приходил на дом и гневно выговаривал родителям за плохое поведение или плохую учебу сына или дочери. Обычно после его ухода это сопровождалось здоровой поркой, лишением гулянья на улице и отсидкой вечерами дома за книгами. И несмотря на такие строгости, мы все очень любили своего Ивана Андреевича. Он был требовательный и в тоже время очень внимательный к ребятишкам. Особое внимание проявлял к ученикам, которые охотно и старательно учились, подавали хорошие надежды в учебе. Я, по-видимому, в его глазах относился к последней категории учеников. Меня он не хвалил, но при встрече с отцом и при посещении нашего дома, что он делал довольно часто, высказывал одобрение по поводу моей с братом учебы. На последнем году обучения – в четвертом классе, он все время и настойчиво внушал моим родителям, что Костюшке надо продолжать учебу, из него выйдет толк. На что отец обычно отвечал – и рад бы, да не на что, да и дома нужна подмога, надо работать в хозяйстве.
Я очень любил школу, охотно ее посещал и старательно зубрил уроки за исключением одного предмета – закона божьего. К этому времени закон божий, как предмет был исключен из школьной программы, но мы были обязаны посещать каждое воскресенье церковь, где священник – отец Алексей проводил с нами уроки закона божьего. Сам священник был высокого роста, стройный, красивый с внушительным бархатным голосом, интересно преподносил предмет. Мы обычно внимательно слушали, но плохо его усваивали, не было должного прилежания. Начались пропуски занятий, а вскоре и совсем перестали ходить на них. Хорошо помню свое последнее посещение урока закона божьего. Оно было связано со следующей выходкой. Тогда все мы носили нательные кресты. И вот, идя с последнего занятия и проходя мимо кузницы, я снял свой нательный крестик и приколотил его к станку, в котором ковали лошадей. Дома я об этом ничего не сказал, и мама узнала об этом только дней через десять. Порки не было, но поругать поругали. Сейчас, оценивая этот поступок, прихожу к выводу, что сделал я его под влиянием брата Тимоши. Он к тому времени был уже комсомольцем и, естественно, внушал мне, что бога нет, что религия это сказки. И отец тоже легко отнесся к моему поступку. Он всю жизнь не проявлял уважения к священникам, и когда они с молебном приходили к нам в дом, он уходил из дома. Вся связь с религией у него сводилась к участию в церковном хоре. Он очень любил петь и обладал хорошим голосом. По-видимому, такое отношение отца к религии оказало влияние и на нас с братом, мы очень рано стали атеистами. А вот пасху уважали и очень охотно посещали церковь в пасхальные дни. Обычно в ночь с субботы на пасхальное воскресенье собирались ребятишки и подростки с окрестных деревень, жгли около церкви или прямо в огороде костры, пускали ракеты. Они представляли собой картонную трубку сантиметра три в диаметре, в нее вставлялся небольшой заряд, начиненный фосфористым веществом, и запал, дернешь за веревочку - запал загорится и из ракеты с треском вылетал заряд, распадался в высоте на мелкие светящиеся частицы, получался красивый фейерверк. Были с ракетами и несчастные случаи из-за неосторожного обращения с ними. Часто ракеты пускали с колокольни, чтоб ракета рассыпалась как можно выше и создала больший эффект. И вот один из мальчиков набрал ракет, рассовал их по карманам и за пазуху, залез на колокольню и начал пускать ракеты. Увлекшись, позабыл об осторожности и при запуске очередной ракеты из нее вылетели искры и воспламенили ракеты в кармане. Они начали рваться по детонации, на мальчике загорелась одежда, попытка затушить огонь не удалась, и тогда мальчик быстро сбежал с колокольни, добежал до пруда и бросился в прорубь. Огонь загасили, но мальчик получил сильные ожоги и долго после этого болел. Для нас этот случай стал назидательным уроком, но не остановил от шалостей. На будущий год один из мальчиков нашел где-то круглую чугунную небольшую бомбу. Она представляла пустотелый шар, начиненный взрывчаткой. Он нее отходил сосок, куда вставлялся фитиль для запала. И вот мы во время службы решили взорвать ее в ограде церкви. Подожгли фитиль и бросили ее, но силу броска не рассчитали, и она подкатилась к окну левого клироса, где размещался мужской хор. У нас не было чем ее откатить от окна и к тому же боялись подойти к ней, вдруг взорвется. Бомба долго не взрывалась, и многие из нас начали таить надежду, что все обойдется благополучно. Но не тут-то было, бомба пошипела, пошипела и взорвалась, да с такой силой, что выбило раму левого клироса, а осколками стекла многих порезало. В церкви началась паника, люди начали выбегать из церкви, мы разбежались в разные стороны и попрятались. На другой день милиция начала расследование, но виновных не нашли и дело закрыли, но у нас этот случай остался в памяти на всю жизнь. Лично я, будучи уже на фронте, всегда с большой осторожностью относился к взрывчатым предметам и требовал этого от подчиненных.

Однако вернемся к прерванному. После окончания четвертого класса, а мне тогда было всего одиннадцать лет, учитель тайком от отца увел меня в Андреевское в школу крестьянской молодежи, дававшей семилетнее образование с сельскохозяйственным уклоном. Село Андреевское находилось от нас в 15 километрах, большое село с расположенным в нем волостным центром, больницей и несколькими торговыми точками, клубом и почтой. Сама школа была расположена в двухэтажном большом строении с общежитием и различными хозяйственными постройками. Большая группа сельской интеллигенции, состоявшей из учителей, врачей, служащих волостного управления и других учреждений, придавала селу особый облик и уклад жизни, отличный от окружающих деревень и сел.
Иван Андреевич договорился с заведующим школой и меня допустили до вступительных экзаменов. Экзамены я успешно сдал, но приемная комиссия в зачислении меня учащимся школы отказала из-за недостатка лет. Возрастной ценз для поступления в школу был 13–14 лет, а мне шел одиннадцатый год. Я был очень огорчен случившимся, но Иван Андреевич был горд и премного мной доволен за успешно сданные экзамены, возвращаясь домой он успокаивал меня и говорил «Ничего, Костюха, главное сдал экзамены, а учиться поступим в будущем году». С этим мы вернулись домой.
Наступила осень, начался новый учебный год. Я остался дома, работал по хозяйству и очень много читал. Читать я начал со второго класса, пользуясь школьной библиотекой, а когда учился в четвертом классе, Иван Андреевич разрешил пользоваться его личной библиотекой, а она у него была хорошо подобрана, были представлены почти все классики, как отечественные, так и зарубежные. Там я прочитал всего Жюль Верна, Вальтера Скотта, Тургенева, Гоголя и др.
Иван Андреевич уговорил моих родителей, чтобы меня отпустили на второй год в четвертый класс. Зима, особой работы в доме нет, и чтобы не болтался дома без дела, меня родители отпустили в школу. Я же был рад такому исходу. В школе играл роль помощника учителя, вместе с учителем ездили закупать инструмент для трудового обучения, занимался с учащимися трудом, одновременно Иван Андреевич готовил меня к экзаменам для вступления в школу крестьянской молодежи. Огромное впечатление в этот год на нас, ребят, и на все население деревни произвело появление в школе первого детекторного радиоприемника. Чудо, маленький ящичек, а слышно разговор из Москвы и каждый стремился хоть чуточку послушать в наушники разговор или музыку из Москвы. Охотно с большим удовольствием в летний и осенний период ходили под руководством учителя в экскурсии на природу. Иван Андреевич в этих походах много рассказывал нам из жизни природы: зверей, птиц, растениях, строении земли и многое другое. Рассказывал он интересно и поучительно, и мы охотно его слушали. Время проходило быстро и по возвращении из похода в школу мы вновь уговаривали учителя пойти с нами в поход в очередной раз. Осенью 1925 года мы с Иваном Андреевичем снова пошли в Андреевское поступать на учебу в ШКМ. В дорогу нас собирала мать, тайком от отца. Сама она была неграмотная, и ей очень хотелось, чтобы хотя бы один из сыновей вышел в люди – выучился. К этому времени мы заготовили необходимые документы для поступления в школу, и в том числе метрическую справку. Ее мне выписал брат Тимоша, работавший в этой время в сельском совете секретарем. В выписке указывалось, что я 1912 года рождения, а не 1914 г., как было на самом деле, то есть прибавил два года, иначе бы я снова не прошел в школу по малолетству. Экзамены я сдал успешно и на этот раз был зачислен учащимся ШКМ. Иван Андреевич договорился со своей матерью, которая жила в Андреевском, чтобы она взяла меня на постой до принятия меня в общежитие школы. Я был несказанно рад благополучным исходом и как на крыльях летел домой. А дома в этот день случилось несчастье… Случился пожар в селе Годуново, в пяти километрах от нашей деревни, а так как отец состоял членом добровольной пожарной дружины, то он прямо с поля прибежал в пожарку, запрягли лошадей в повозку с пожарной машиной и поехали в Годуново. Ехали быстро и на одной из ухабин повозка резко накренилась, и пожарная машина упала на землю, вместе с собой увлекла отца и придавила его. Когда освободили, и вытащили из-под машины, у отца оказалась переломанной нога, и его отправили в больницу, где он пролежал больше месяца. Я об этом ничего не знал, и когда пришел домой застал дома маму, брата, сестренку в очень подавленном состоянии. Спросил – что случилось? Мне сказал, что папа с переломленной ногой лежит в больнице. Я загрустил, веселого было мало, хорошо понимал, что моя учеба опять под вопросом. В доме основной кормилец вышел из строя, а на дворе уборочная, посевы озимых, подготовка к зиме, работы навалом. Основная тяжесть перешла на плечи брата, а ему самому только шестнадцать лет, следовательно, мне ничего не оставалось, как впрягаться в работу и помогать брату. С тяжелым сердцем сообщил, что принят на учебу в школу и договорились о месте жительства. Тимоша подумал и сказал «Вот что, братишка, уж коль поступил на учебу – учись и учись как следует, а мы как-нибудь с мамой правимся. Мама поддержала брата,  я с тяжелым чувством  большой благодарностью к моим родным согласился с таким решением, понимая какую тяжесть они принимают на себя, отпуская меня на учебу. До начала учебы в школе оставалось немного времени, и я с от темна и до темна работал вместе с Тимошей в поле, помогая ему всем, чем только мог. Так закончилось мое детство.
ЮНОШЕСТВО
Школа крестьянской молодежи приняла меня веселым, юношеским гомоном и шумом. Все мы собрались из различных, но близких друг от друга деревень, и это нас сближало, делало своими. Мы быстро сошлись друг с другом. Я, почему-то особенно сблизился с Колей Демидовым из деревни Новинки. Он поступил в школу вместе со своей сестренкой Надей, рослой, красивой девочкой. И сам Коля был крупный здоровый мальчик, добродушный и веселый и как-то привлекал к себе окружающих ребят. Он невольно стал вожаком нашего потока учащихся. Порядки в школе были довольно строгие. На первой встрече заведующий школой Алексей Николаевич Березин ознакомил нас с организацией школы, учебным планом и требованиями к ее слушателям. Школа располагалась в двухэтажном деревянном доме, имела общежитие-интернат на ограниченное число мест. При школе был опытный земельный участок, который обрабатывался небольшой группой рабочих и учащимися в порядке учебной практики. Школа располагала необходимым количеством лошадей и рабочим инвентарем, было несколько дойных коров. Школа выращивала пшеницу, картофель, корнеплоды и все необходимое для питания учащихся в школьной столовой. Работа в поле особых хлопот и сложностей нам не представляла, так как все мы были из деревень и к полевым работам привычные. Нас не особо устраивала работа в летнее время, ибо она сокращала продолжительность летних каникул, да и лишало возможности в полной мере помочь в работе по дому родителям, но порядок есть порядок и все мы ему беспрекословно подчинялись.

Преподавательский состав в школе был сильным, опытным. Требования к учебе предъявлялись высокие. Причем переход для нас к предметному обучению с различными преподавателями проходил не всегда гладко. Надо было перестроить свою психологию, методы работы, найти контакт с многими преподавателями, которые был различным по своему характеру, методике преподавания, да и по требовательности. Математику,  физику вел заведующий школой А.Н. Березин, на мой взгляд, чрезвычайно увлекался домашними заданиями и усложнением примеров и задач. У меня с ним сложились не сразу нужные взаимоотношения. Не смотря на то, что я старался добросовестно выполнять домашнее задания, прилежно  внимательно работать на уроках, первый месяц предмет усваивал с превеликим трудом. Это объяснялось еще и тем, что я жил отдельно от товарищей, один, и мне не с кем было посоветоваться как в решении задач, так и в организации домашней работы, а подойти и попросить помощи у Алексей Николаевича, я стеснялся. Со временем я преодолел эту трудность и помог в этом мне Коля Демидов, с которым мы стали оставаться после занятий в школе и учить уроки. Это помогло мне быстро выправиться. Я стал прилично понимать и усваивать как математику, так и физику. Особенно я пристрастился к изучению общественных наук, что нашло отражение во всей моей последующей жизни и в выборе специальности. История, обществоведение были любимыми моими уроками, и в усвоении этих предметов я преуспевал. Вел в школе эти предметы чудесный человек, добрый и чуткий товарищ, всегда с мягкой улыбкой на лице Николай Сергеевич Мухин. Был он однорукий, где он потерял вторую руку, мы не знали, но связывали это с гражданской войной. Под стать ему была  его жена Зинаида Ивановна, добрая, отзывчивая женщина, преподавала она естествознание. Оба они сразу завоевали симпатию учащихся и по их предметам мы охотно и с успехом занимались. Позднее я узнал, что Николай Сергеевич был секретарем парторганизации школы, правда, она была малочисленная, но зато большая комсомольская организация, и он направлял ее работу. Жизнь в школе входила в свое нормальное русло, и мы, первокурсники под влиянием старших товарищей усвоили установившийся в школе порядок и учеба стала нашей повседневной жизнью.
Первый год, скажем прямо, учиться мне было тяжело. Надо было перестраиваться в учебе, недоставало организованности, взрослости, ведь я был на два года моложе всех остальных однокурсников, и не хватало время для выполнения домашних заданий. Кроме того, совсем выпадали для самостоятельной работы суббота и воскресение. В субботу, как только кончались классные занятия, мы, жившие на частных квартирах, шли домой за продуктами на следующую неделю. Дождь, слякоть, мороз, вьюга, а мы шли. Мне до дому было идти 15 километров, осенью и зимой в пути часто заставала ночь. В воскресение, едва успеешь отдохнуть и покушать материнских лепешек, надо возвращаться в школу, таща на себе тяжелую сумку с продуктами. Зимой, когда отец не уезжал в извоз на заработки, было легче. Нас (из деревни в Андреевском училось пять мальчиков) и родители по очереди, рано утром в понедельник отвозили в школу на лошади. Естественно, в субботу и воскресение мы домашние задания не выполняли, не было с нами учебников, да и хотелось погулять, встретиться со своими деревенскими товарищами, сходить на посиделки (вечеринку). Обычно в деревне по вечерам деревенская молодежь собиралась у кого-нибудь в хате, пели песни, танцевали, устраивали различные игрища. На таких вечеринках было интересно и весело. Особо яркое впечатление от тех лет осталось о гульбищах в масленую неделю. Она, как правило, совпадала с нашими школьными каникулами, и мы их проводили дома. Масленица для всех нас являлась самым веселым и сытным праздником. Как правило, во всех домах пекли блины и кушали их до отвала с мороженым кислым молоком, сметаной и маслом, медом и другими вкусными приправами. В эту неделю отъедались все и взрослые и дети, так как вслед за масленицей наступал великий пост, семи недель нельзя было кушать ничего мясного и молочного, кроме рыбы и растительных масел. Основу питания в этот период составляли вегетарианские щи из соленой капусты, картофеля в различных видах, квашеная капуста с маслом, часто мы ели «тюрю» – черный хлеб с накрошенным луком и залитый квасом, а то и простой водой.
Все семь дней масляной недели были не рабочими, кроме ухода за животными. Молодежь, частично и пожилые в эти дни устраивали массовые гульбища, катания на лошадях. Дневные гуляния с катанием на лошадях проводились по очереди в близлежащих селах, куда съезжались из близлежащих деревень. Для катания на лошадях в каждом дворе готовили специальный праздничный выезд: легкие санки, украшенная колокольчиками и различными блестящими побрякушками ременная сбруя. При этом каждый стремился сделать выезд лучше, чем у других. Катание на лошадях сопровождались массовыми гуляниями, на которые стекалось масса людей и стар и млад. Всюду слышались веселые песни, танцы под гармошку, устраивали различного рода игры. Нередко можно было видеть, как те или другие санки, облепленные молодежью, перевертывались на ухабах, и люди летели в сугроб снега. Все это сопровождалось громкими криками, визгом детишек, смехом. На исходе дня все разъезжались по домам. Молодежь, после обеда и короткого отдыха, снова выходила на улицу или собиралась в каком-нибудь большом доме, и гулянье продолжалось до поздней ночи, а то и до утра. На таких гуляньях случались и различного рода неприятности. Помнится такой случай: брат Тимоша поехал на лошади кататься на станцию Берендеево. Я тогда уже работал учителем в соседнем с нашей деревней селе Чернецкое, остался с отцом и матерью дома. Вдруг после обеда мы слышим, как во дворе заржала лошадь. Выскочили на улицу и видим лошадь, впряженная в возок, стоит перед воротами, а Тимоши нет. Страшно взволновались – что случилось с Тимофеем, где он. Тимофей под вечер приехал домой со своим товарищем Гришей Трещаловым и как только вошел в дом, спросил, не пришла ли домой лошадь. Ему сказали, что лошадь давно дома и спросили, что случилось? Хотя мы уже догадались. Оказалось, он плохо привязал лошадь к коновязи, она отвязалась, и пошла домой. Тимофей гулял и не видел этого, а когда пришел за лошадью, ее не оказалось, искал, искал не нашел и поехал домой.
Но самым веселым впечатляющим был последний день Масленицы – воскресение. В этот день никто ни куда не уезжал, все оставались в деревне, а молодежь готовилась к вечернему гулянью. На пруду в середине деревни готовили большой костер, натаскивали дров, толстые чурки, все это складывали в большую кучу и обкладывали ее соломой. С наступлением темноты все собирались на пруду и поджигали костер. Солома и сухие ветки бурно разгорались, поднимался большой столб огня, начинались игры вокруг костра. Костер поддерживался всю ночь. Только под утро все затихало, деревня засыпала мертвым сном и просыпались, когда вступал в свои права унылый великий пост. Однако молодежь и в этот период находила пути нескучного проведения своего свободного времени. Обычно по вечерам собирались в один из домов, как правило, по очереди, девушки и молодые женщины с вязанием, прялками, а ребята около них пели песни, играли и так проводили долгие зимние вечера. Когда я приходил из школы домой, я так же непременно участвовал в таких вечерах.

Так прошел первый год учения в Андреевском. Второй год был для меня более насыщен. К занятиям добавилась общественная работа, как в школе, так и среди населения. Меня приняли в интернат, и я жил в коллективе ребят, питался в школьной столовой, и отпала необходимость таскать продукты на неделю. Правда, и теперь мы, когда ходили домой, возвращались с бидоном молока. Это являлось дополнительным питанием. Как общественную нагрузку на меня возложили обязанность заведующего продовольственным складом. В мои обязанности входило ежедневно вечером выдавать продукты для школьной столовой на очередные сутки, изредка ездить в Александров и закупать продовольствие, которого не доставало в местном сельском кооперативе. Все это занимало много времени и отвлекало от учебы, кроме того, я не освобождался и от других общественных нагрузок кроме работы, наряда на кухню. В этом году школа проводила большую работу среди населения волости по внедрению в севооборот озимой пшеницы. До этого времени в нашей местности сеяли только рожь, овес, гречиху, картофель и овощные культуры за исключением помидор, последние не выращивались и мы не знали их вкуса. Пшеница по нашим местам давала довольно высокий урожай и белый хлеб к столу. Но чтоб внедрить ее в севооборот, в условиях индивидуального хозяйства, надо было проводить большую разъяснительную работу, доказывать крестьянам выгодность возделывания пшеницы. Основная тяжесть ее проведения в Андреевской волости легла на нашу школу, и мы учащиеся были активными участниками в ее проведении. В школе было выделена площадь пахотной земли под посев пшеницы, и на этом примере показывалась выгодность ее возделывания. Большая часть из урожая пшеницы выделялось для раздачи крестьянам на посев, кроме того, государство так же выделяло семенные фонды пшеницы и на льготных условиях выдавала крестьянам. Вторым крупным мероприятием в это время было внедрение возделывания кормовой свеклы. Стравливание свеклы дойным коровам давало чувствительную прибавку надоя молока. И чтобы убедить крестьян в выгодности выращивания и скармливания кормовой свеклы в школе выращивали кормовую свеклу и проводили опыты по ее скармливанию на подворьях села Андреевское. Для этого с согласия хозяев выделялись группы коров, которых кормили разработанным рационом в училище с добавкой в него свеклы, а другие группы без свеклы. Эксперимент длился полтора-два месяца, в это время мы, учащиеся, закрепленные за определенными дворами, ходили на кормежку и дойку коров, проводили замеры надоя и жирности молока, а затем составляли сравнительные таблицы надоев и жирности молока от каждой коровы в группах, где скармливалась свекла, и где ее не применяли. Показатели получались поучительными, а их результаты использовались, как в учебной практике, так и при пропаганде возделывания и скармливания свеклы животным среди населения волости. Пропагандистскую работу среди населения обычно вели учащиеся второго и третьего года обучения. Создавались группы по два–три учащихся, им выдавался проэкционный фонарь с набором слайд, плакаты по определенной теме, определялось село или деревня и в субботу после занятий в школе такие группы расходились по назначенным им деревням, проводили беседы с местными крестьянами. Беседы сопровождались показом туманных, как тогда называли, картин, и иллюстрировались плакатами, и носили очень заинтересованный и оживленный характер. В итоге с тех лет в нашем крае пшеница вошла прочно в севооборот. Правда, для нас такие выходы к крестьянам составляло определенные трудности. Ведь надо было идти пешком иногда на значительное расстояние, таща на себе проекционный фонарь и другие наглядные пособия, идти в любую погоду. Сколько это требовало сил, упорства, но зато делало нас более серьезными, вдумчивыми и возвышало нас в собственных глазах. Мы чувствовали, что делаем полезное государственное дело. Я с большой благодарностью вспоминаю те годы, которые привили мне навык пропагандистской работы, вселили убеждение в ее полезности, и я всю свою последующую жизнь активно вел пропагандистскую работу среди населения. Состоял внештатным пропагандистом районных комитетов комсомола, а затем партии, активным членом и лектором Всесоюзного общества «Знаний».
Шел 1927-й год, приближались десятая годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Весь советский народ готовился торжественно отметить эту знаменательную дату. А время для нашей страны было трудное, шло восстановление народного хозяйства, до основания разрушенного в годы Первой мировой войны и гражданской войны, капиталистический мир объявил нам экономическую блокаду, стремясь экономическими методами задушить нашу молодую советскую власть. Объявлялись против нашей страны различного рода «Крестовые походы». В общем, со стороны империалистических сил принимали всяческие политические и экономические меры с тем, чтобы задушить советы. Но, несмотря на все это, наша страна яркой звездой горела на мировом небосклоне и являлась призывным факелом для трудящихся всего мира к борьбе за свободу и счастье всего трудового народа. Празднование десятилетнего юбилея власти советов – Великой Октябрьской революции в то время приобретало особо важную политическую окраску. К празднованию юбилея готовились трудящиеся нашей страны и за рубежом. Готовились к празднику вместе с селянами Андреевского и мы, учащиеся ШКМ. Мы взяли на себя обязательства подвести к каждому дому села радиотрансляционную подводку и радиофицировать село. За работу взялись горячо. Сельчане установили столбы и помогли нам протянуть провода вдоль села от магистрали из Александрова. Проводку от общей линии к каждому дому и установку репродукторов мы делали сами. Работали с задором, и к 10-й годовщине Октября село было полностью радиофицировано. 7-го ноября 1927 года на площади села Андреевское и в каждом доме заговорило радио – заговорила столица нашей Родины Москва. Сколько было радости, удивления, вздохов и ахов сельчан впервые услышав живое слово Москвы. Нас благодарили за проделанную работу, а мы были горды выполнением взятых обязательств и благодарность местного населения в наш адрес.
Ярко запечатлелось и сохранилось в моей памяти еще одно крупное политическое событие – это коллективизация сельского хозяйства. Коллективизация сельского хозяйства проводилась на основе решения 15-го съезда коммунистической партии и охватывала период 28–30 годы. Я заканчивал учебу в школе, приступил к работе в уездном и окружном комитетах комсомола, а с осени 1929 года начал учительствовать в Чернецкой начальной школе, и все это время активно принимал участие в коллективизации сел нашего района.
В стране к этому времени было покончено с послевоенной разрухой, широко шла индустриализация страны, создавались новые отрасли промышленности, росли и возникали новые города и рабочие поселки. Все это вызвало небывалый спрос на продовольствие и сельскохозяйственное сырье. Партия видела, что мелкое раздробленное сельское хозяйство с его допотопными методами обработки земли не сможет удовлетворить потребности государства в продовольствии и сырье. Эту задачу могло решить только крупные сельские хозяйства с широким применением в обработке земли средств механизации. И только крупное, механизированное хозяйство могло вывести из застойного состояния село и удовлетворить потребности в сельскохозяйственной продукции.

Коллективизация поистине была грандиозным политическим, экономическим и социальным событием – вторая революция в стране. К началу коллективизации заметно возросло расслоение деревни. Беднейшая часть ее населения, часто безлошадная, не могла справиться со своими наделами земли, и сдавали ее в аренду зажиточным крепким хозяйствам. Последние стремились все больше и больше расширить свое хозяйство, поглощая маломощных хозяев. В деревне возросла поляризация, с одной стороны росли зажиточные, кулацкие хозяйства, с другой – шло обнищание деревни, возрастала бедняцкая часть – батраки. И если коллективизация устраивала беднейшую часть деревни, давала им возможность жить и трудиться наравне со всеми, то она никак не устраивала зажиточную часть деревни. Коллективизация подрывала их экономическую основу, и уравнивала условия труда со всеми сельчанами и, естественно, вызывало яростное сопротивление экономическим переменам на селе. Под влияние кулака попадала и часть средних хозяев, особенно те, кто чувствовал себя достаточно крепким, и надеялся вывести свое хозяйство в зажиточные. Все это обострило классовую борьбу в деревне в ходе ее коллективизации. Кулачество и зажиточная часть деревни встретила ее в штыки, прилагала все усилия, чтоб не допустить объединение деревни в колхозы. Исподтишка, а где и в открытую, убивали сельских активистов, срывали проводимые мероприятия по коллективизации, разоряли и поджигали колхозные постройки – скотные дворы, зернохранилища, портили сельскохозяйственные машины и инвентарь, в отдельных районах поднимали открытые бунты. Деревня бурлила. На помощь сельскому активу местным советским и партийным органам с промышленных предприятий из городов в деревню прибывали двадцатипятитысячники. Проведение коллективизации села не миновала и нас, учащихся ШКМ, особенно старшие классы. Привлекался к этой работе и я, ставший к этому времени комсомольцем. Я был принят в комсомол в начале 1928 года. Обычно нас включали в состав бригад, которые закреплялись за определенной деревней или селом с задачей осуществить ее коллективизацию. Таким образом, и мы оказались в гуще классовой борьбы в деревне. Тогда и мне пришлось испытать кулацкую месть на себе. Как-то весной 1928 года Уком комсомола послал меня в село Жилино провести комсомольское собрание по поводу организации в селе колхоза. Собрание затянулось, и я поздно вечером возвращался домой верхом на укомовской лошади. Не доезжая километра три до Андреевского, из кустов раздался выстрел. Мимо моей головы просвистала пуля, я понял, что стреляют по мне, пригнулся к шее лошади, подстегнул ее и галопом помчался от злополучного места. Вдогонку по мне дали еще один выстрел, но по счастью по мне не попали, и я благополучно прибыл в Уком, где доложил о случившемся. Секретарь Укома принял решение больше не посылать комсомольцев на задание по одному, а только в составе группы. А классовая борьба все больше и больше разгоралась, становилась все открытее и ожесточеннее. Этому способствовали и допущенные перегибы в коллективизации села. А именно: стремление обобщить все поголовно, вплоть до рогатого скота и птицы, и практически в индивидуальном пользовании ни чего не оставалось, таким образом, у крестьянина выбивались основы хотя в малом, но вести свое хозяйство; форсирование коллективизации, погоня за стопроцентным охватом населения колхозами. И, как результат, терпеливая, кропотливая разъяснительная работа подменялась нажимом, притеснением, а иногда и угрозой раскулачивания и высылкой в отдаленные места, а затем, когда и это не имело воздействия, проводились раскулачивания, конфискация всего имущества и высылка. Подчас в категорию подлежащих к раскулачиванию попадали и не только истинные кулаки, зажиточные, пользующиеся наемным трудом, но и хозяйственно крепкие середняки, которые в своем хозяйстве никогда не прибегали к наемному труду, то есть не использовали труд батраков. В целом коллективизация села проходила весьма бурно с большими потугами, и это понятно, рушились вековые устои, надо было переходить к чему-то новому, неизвестному. После войны были созданы по стране коммуны, где все хозяйство было объединено, питались в столовой, одежда выдавалась из общественных фондов и т.д. Член коммуны не имел ничего личного. Такая система хозяйства себя не оправдала, и в период коллективизации коммуны были преобразованы в колхозы. Таким образом, коммуны не явились положительным образом коллективного ведения хозяйства для сельчан, и это еще больше вселяло неуверенность в преимуществах коллективного ведения хозяйства. Требовалась большая, убедительная, разъяснительная работа среди населения, чтоб оно добровольно пошло в колхоз. Для проведения такой работы в деревни направлялись целые бригады. Помню и меня включили в одну из таких бригад. Ей была поставлена задача, осуществить коллективизацию села Новоселки. По нашим местам это было большое село – более сотни домов и довольно зажиточное. Все мы понимали, что нам предстоит довольно трудная работа. Всей бригадой в течение десяти дней мы выезжали в село, проводили собрания, кропотливо разъясняли пользу ведения коллективного хозяйства, возможного порядка работы и жизни в нем. Я проводил работу среди комсомольцев и молодежи села, вел беседы, проводил собрания, закрепляли комсомольцев за отдельными хозяйствами для индивидуальной разъяснительной работы, обеспечивали явку сельчан на общие сельские собрания. А собрания, как правило, проходили бурно и продолжались с вечера и до утра. Часто имели место попытки сорвать собрание и тем самым свести к нулю все усилия к организации колхоза. Помню, и такой прием срыва собрания, примененный противниками колхоза. Очень долго шло собрание, было произнесено много речей сторонниками и противниками колхоза и нам казалось, что дело сдвинулось в положительную сторону, но в это время подняла руку одна женщина средних лет. Слово ей дали. Она вышла на сцену, задрала подол, наклонилась и показала залу зад и, похлопав по нему, сказала: «Вот вам колхоз». А затем, повернувшись передом и похлопав по нему, прокричала: «А это вам коммуна». В зале раздался невообразимый шум, крик и собрание было сорвано. На рассвете вернулись в Андреевское, собрались в волисполкоме и старший спросил, что будем делать. После некоторого раздумья и обсуждения приняли решения о необходимости срочного раскулачивания и выселки наиболее ярых противников колхоза из числа зажиточных граждан села и наметили время выполнения этого решения. С участием бедняков составили списки подлежащих раскулачиванию и выселки из села. В установленный день произвели у подлежащих к раскулачиванию граждан опись имущества, а их самих с семьями на подводах и под охраной отправили в Александрово для дальнейшей выселки. Настроение в селе резко изменилось. Беднейшая часть села одобрила высылку кулаков, а остальные насторожились и более мирно стали относиться к колхозу. Вскоре в селе Жилино был организован колхоз, избрано руководство колхозом и он зажил новой жизнью. Даже после выхода статьи про головокружение от успехов, когда во многих местах часть населения стала выходить из колхозов, в Жилино ни одно хозяйство не покинуло колхоз и стабильно работало в нем.

В последующем этого колхоз стал передовым в Александровском районе. В целом по стране после статьи И.В. Стилан «Головокружение от успехов» прокатилась волна оттоков населения из колхозов с разбором принадлежащего им ранее скота и инвентаря. Однако по истечении некоторого времени и устранения ранее допущенных перегибов, ушедшие опять вернулись в колхозы, и село зажило по новому. Заканчивая тему колхозов, считаю уместным высказать, что их жизнь налаживалась из года в год и прочно закрепилась в нашей социалистической экономике. Материально жизнь колхозников из года в год возрастала и к началу Великой Отечественной войны колхозники в материальном и духовном отношении жили хорошо, а колхозы оказались жизненно стойкими настолько, что в оккупированных немцами районах колхозы продолжали оставаться. Мощь колхозов и заинтересованность колхозников в работе была подорвана в послевоенное время, когда из колхозов выкачивали все, вплоть до рабочей силы, а колхозу не давали ничего, колхозники работали за палочки, то есть проставлялись трудодни, а платить за них ничего не платили.
Кроме участия в коллективизации села мы, учащиеся ШКМ, принимали активное участие в антирелигиозной работе на селе. Проводили среди жителей села антирелигиозные беседы, вечера и другие мероприятия. В 1928–29 годы широкий размах приняла компания по закрытию церквей, снятию колоколов и отправку их на переплавку. В стране велось огромное промышленное строительство, ощущалась крайняя нехватка металла. Вот и мы, проведя ряд собраний с жителями села Андреевское, добились решения о закрытии церкви и переоборудовании ее под клуб. Последнее поручили комсомольцам нашей школы и из сельской ячейки. Начали с внутренних работ: сломали алтарь, сняли и вынесли в сарай иконы, иконы, нарисованные на стенах, в пределах досягаемости с лестницы закрасили краской, а на верху, куда мы не смогли достать, иконы сохранились. Сделали на месте алтаря сценку, установили скамейки, и клуб был готов к принятию людей. Наметили срок открытия клуба. Составили программу вечера и начали его готовить. Но надо было снять колокола и крест. Мы долго думали, как выполнить эту работу, было много различных предложений, и решили начать с колоколов, в их снятии помогли взрослые мужчины. Залезли на колокольню, под колокола по очереди подвели настил из досок с уклоном в сторону проема колокольни, а затем освободили от креплений к балке и колокол по доскам через проем с грохотом скатился на землю. Так по очереди мы спустили на землю все колокола. Затем их вскоре погрузили на транспорт и увезли, а вот с крестом пришлось повозиться и безрезультатно. Сам крест надет был на деревянный штырь. Наша попытка снять его со штыря не дала результатов, было очень неудобно работать, во-первых, к нему мы не смогли подобраться снаружи, установить какую-либо опору, чтоб поднять крест вверх и снять со шпиля. Никаких для этого приспособлений у нас не было. Попытались изнутри колокольни обить вокруг крест кирпичную кладку с тем, чтоб освободить штырь, на котором укреплен крест, а потом подпилить штырь и свалить крест. Вооружились ломами и приступили к работе. Долго мы долбили кирпич, кладка оказалась на редкость крепкая. Однако к вечеру нам удалось обить кирпич с одной стороны креста. Отбитый кирпич начал сыпаться с шумом с колокольни на землю и тем самым привлек внимание местных жителей. Народ стал собираться к ограде, послышались угрозы в наш адрес. Хорошо кто-то догадался запереть дверь в церковь изнутри и попытки подняться к нам на колокольню не имели успеха, но мы почувствовали угрозу, вынуждены были прекратить работу, и сидели закрытыми в церкви, пока не разошлась собравшаяся толпа местных жителей. Когда народ разошелся, наступил поздний вечер, надо было убирать и кормить скотину, мы вышли из своего укрытия и разошлись по домам. Больше попыток снять крест мы не делали, и он продолжал возвышаться над новым клубом.
Открытие клуба приурочили к пасхальной субботе. Силами учащихся была подготовлена постановка, читались стихотворения, выступал хор, но гвоздем вечера была пляска местного дьякона. Как нам удалось уговорить его сплясать на вечере в бывшей церкви, где он был дьяконом, не помню, но это была сенсация вечера и после долго шли по селу разговоры по этому поводу, кто осуждал дьякона, а кто смеялся.
Так в учебе и бурной общественной работе закончился последний год моего обучения в Школе крестьянской молодежи. Сдали выпускные экзамены, получили аттестаты и разъехались, кто куда. Некоторые поехали учиться в сельскохозяйственный техникум и в другие учебные заведения, а мне Уком комсомола предложил возглавить кустовую пионерскую организацию в Андреевском, и я дал согласие. Однако вскоре меня забрали в Александров в Уком комсомола, где назначили заведовать деревенским отделом. Работа была беспокойная, связана с постоянными поездками по сельским комсомольским организациям. Не помню, как долго я работал в Укоме комсомола после чего был переведен на работу инструктора агитационно-массового отдела Окружного комитета комсомола тоже в городе Александров. Работа была связана с разъездами по комсомольским организациям округа, организации и контролю политучебы, проведения бесед и докладов. Работа мне нравилась, и я с увлечением и большим прилежанием выполнял возложенные на меня обязанности. Жил я тогда у тети – сестры моего отца, питался в столовой, изредка навещал свою родную деревеньку, родителей. Чаще встречался с братом Тимошей. Он в это время работал в Александрове плотником, и мы вместе проводили свободное время.
В 1930 году произошла административная перестройка. Были ликвидированы округа и волости, образованы районы и крупные области. Так в нашу Ивано-Вознесенскую промышленную область вошли теперешние – Ивановская, Владимирская, Костромская и Ярославская области.
Перед ликвидацией окружкома комсомола было решено на оставшиеся деньги провести месячный комсомольский лагерь для актива  комсомола. Место лагеря было избрано озеро Плещеево у Переславля-Залесского. Весь период лагерного сбора стояла неустойчивая погода, ночью, как правило, дождь, а днем хорошая солнечная и теплая погода. Жили в палатках и ночью промокали и до обеда сушили одежду. Однако нас не смущало это, время проводили весело, днем ходили на экскурсии в город Переславль, к домику Петра Первого и на прогулки по окрестностям. Вечером после ужина собирались у костров – шутили, танцевали, устраивали различного рода игры, пели песни. Время проходило быстро и увлекательно. Я на всю жизнь запомнил месяц, проведенный в комсомольском лагере.

По возвращению из лагеря в город я был направлен в село Чернецкое учителем начальной школы. В районе не хватало учителей и часто вынуждены были посылать малограмотных людей. Село Чернецкое находилось в трех километрах от моей родной деревни, где жили родители, и село было мне хорошо знакомо. В селе действовала четырехклассная школа, и работало в ней двое учителей. Заведующий школой был Чижиков Федор Васильевич, чернявый, высокий и худощавый мужчина, с крупными чертами лица, добродушным и располагающий к себе. Жил он в школе, один, занимал две комнаты. Его жена училась в Москве в институте и в село приезжала только на каникулы. Принял меня Федор Васильевич приветливо, уступил мне одну комнату, при первом разговоре он обусловил, что я буду вести третий и четвертый класс, объяснив это тем, что у тебя более свежие знания. Я согласился с таким распределением и с началом учебного года начал занятия со своими мальчишками и девчонками.
Первые занятия оказались для меня весьма трудными, не владел методикой проведения занятий, часто не укладывался с изложением материала намеченного на урок, не всегда удавалось четко и доходчиво преподнести урок. Все это страшно удручало меня, и я глубоко переживал свои неудачи. Федор Васильевич заметил мои переживания, пришел ко мне на урок, просидел часа два, а после сделал разбор, указал на мои ошибки, слабости в методике ведения урока, дал свои советы, а в заключении успокоил и сказал: «Ничего, все это со временем пройдет, главное - владеешь классом, а все остальное дело практики». И верно, примерно через месяц работы я окончательно освоился с ролью учителя, приобрел первоначальный, необходимый навык и дело пошло. Об этом свидетельствовал хотя бы такой факт. Через год – осенью 1931 года меня назначают заведующим Успено-Мухановской начальной школы. Успено-Мухановск был крупным рабочим поселком, вблизи располагался большой стекольный и номерной заводы, в школе было несколько параллелей. Правда заведовать школой долго мне не довелось, меня отозвал районный комитет комсомола и направил на учебу в счет партийно-комсомольской тысячи в Нижегородский (ныне Горький) индустриально-педагогический институт. На этом закончился первый период моей педагогической деятельности и работы в начальных классах школы.


НИЖНИЙ НОВГОРОД – ГОД СТУДЕНЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

В начале 30-х годов в стране развернулось огромное строительство, быстро возрастал темп развития промышленности и сельского хозяйства, науки и культуры. Ощущался острый недостаток инженерно-технического персонала и других специальностей во всех отраслях народного хозяйства и в социальных сферах. Практиковалось широкое привлечение иностранных специалистов, но это обходилось для государства чрезвычайно дорого и не всегда приходилось рассчитывать на их надежность в работе. Поэтому в начале 1930 года было принято постановление ЦК ВКП(б) о широкой подготовке советских специалистов из среды рабочих и крестьян. В постановлении было указано о необходимости направить в ВУЗы тысячу коммунистов и комсомольцев. В число кандидатов партийно-комсомольской тысячи попал и я. Осенью 1931 года меня вызвали в Александров в районный комитет комсомола и объявили, что я должен ехать на учебу в Нижегородский (ныне Горький) индустриально-педагогический институт. Я получил путевку и был весьма этим польщен. Поездка на учебу в институт совпадала с моими давними мечтами. Она зародилась у меня под влиянием Ивана Андреевича Гусева и с годами укреплялась. Мечтал я и стать обладателем личной библиотеки, почему-то с обязательным наличием полного собрания сочинений Карла Маркса и В.И. Ленина. Последнее желание зародилось, видимо, под влиянием преподавателя обществоведения в ШКМ Николая Сергеевича Мухина. Теперь с поступлением в институт, на мой взгляд, оба эти желания приближались к реальному выполнению. На учебу я ехал с большим желанием. Смущало и приводило к горьким размышлениям только одно, сумею ли я справиться с институтской программой при наличии только семилетней учебной базы. Своими сомнениями поделился с товарищами из райкома комсомола, но они старались успокоить меня, вселить уверенность, говоря: «Ничего, Костя, ты у нас головастый, справишься, не боги горшки обжигают, да и в институте не чиновники, а люди помогут». Под аккомпанемент таких высказываний, я уверовал в себя и поехал на учебу. Однако тревога и переживания не оставили меня.
Поездка в Нижний Новгород была для меня первой самостоятельной на столь далекое расстояние и в столь крупный город. Я далеко и надолго отрывался от своих родных мест, от родных и близких, от дела, которое я делал ,и которое было для меня привычным. Можно понять меня, что творилось у меня на душе. Но как говорил отец, «назвался груздем, полезай в кузов». И я ехал в институт.
В Нижний Новгород приехали поздней осенью 1931 года. На вокзале указали, как доехать до института. По дороге в институт меня поразил размах города, его многолюдье, интенсивность движения машин и трамваев. С замиранием сердца я смотрел на жизнь большого города. Я не удивился всему увиденному, нет, но как-то замер, несколько растерялся и не осознанно впитывал в себя все увиденное. Так, не замечая времени, я приехал на нужную трамвайную остановку, отыскал нужную улицу, институт и явился в приемную комиссию. Там проверили направление, другие документы и объявили «Будете учиться на историко-экономическом факультете. Занятия с завтрашнего дня, а сегодня познакомитесь с институтом и устраивайтесь в общежитии». Нам выписали пропуска и отвели к декану факультета. Путем опроса он познакомился с каждым из нас и коротко познакомил с профилем подготовки слушателей факультета и составом преподавательского персонала. Одновременно проинформировал нас, что будем учиться в специальной группе парттысячников по специальности инженер-экономист. После беседы с деканом факультета мы отправились в общежитие. Оно располагалось на Набережной улице в большом четырехэтажном доме на берегу р. Волга недалеко от впадения р. Ока в Волгу. Нам отвели отдельную для тысячников комнату. Там, где я расположился, разместилось еще семь человек. Быстро устроились, перезнакомились и к вечеру небольшими группами пошли в город. Надо было познакомиться с ближайшим районом и узнать, где что расположено – магазины и другие бытовые заведения.
Огромное впечатление на меня произвела река Волга. Я никогда не видел столь широкой реки, ее полноводия и широты разлива. По ее огромному водному плесу сновали крупные и мелкие суда, весело перекликаясь между собой. Особенно поразила красота солнечного заката и вечерней зари на Волге. За один вечер мы не могли много посмотреть, но и то, что увидел, произвело на меня огромное впечатление. Позднее, после войны я неоднократно бывал в Нижнем Новгороде – Горьком, но он уже не производил на меня большого впечатления, я воспринимал его как обычный областной город каких в союзе немало. А тогда, когда я впервые попал в губернский город, он, конечно, произвел на меня большое впечатление. Я внимательно ко всему приглядывался, потихоньку привыкал к порядкам большого города, а спустя некоторое время сам свободно ориентировался в нем.

Утром следующего дня мы собрались в одной из аудиторий института. Первую лекцию прочитал декан факультета, ознакомил нас с содержанием программы и планом нашего обучения, предъявляемыми требованиями к слушателям и наши обязанности, характеризовал профессорско-преподавательский состав. Я был ошеломлен не только содержанием и объемом учебного плана, но и названиями предметов, о некоторых из них я не имел никакого понятия. Можно понять мое состояние после первого дня занятий. Утешало одно, что таким был я не один, большинство студентов-тысячников не имело достаточного общего образования и могли надеяться только на упорный труд, исключительную настойчивость в достижении поставленной цели. Я еще имел некоторое преимущество перед другими, работая учителем приобрел какие-то навыки работы с книгой, а другие прибывшие с производства не имели и того, и им приходилось еще труднее… В общем, началась трудовая учеба с присущими ей радостями и огорчениями. Усвоение каждой темы, раздела, программы обогащало тебя, радовало, придавало уверенность в себе, а неудача огорчала и вынуждала еще больше работать. Через два–три месяца учебы в институте все вошло в норму. Я привык к институту, его режиму, работал по 14–16 часов в сутки и довольствовался коротким отдыхом-сном. Нашим свободным временем и отдыхом были переходы от общежития в институт и обратно, они же являлись и прогулками на свежем воздухе.
Воскресные дни недели большей частью посвящали отдыху. Обычно воскресное утро начиналось с посещения кафе на углу улицы Свердлова, где мы получали по специальным карточкам по паре булочек и стакан кофе, а затем шли по городу и знакомились с его достопримечательностями. Нижний Новгород по своей планировке и архитектурному оформлению был по-своему уникален и как многие приволжские города, носил торгово-купеческий отпечаток. Центр города с его государственными учреждениями, учебными заведениями и кремлем был застроен многоэтажными домами с магазинами и большими зеркальными окнами. Недалеко от центра города начинаются одноэтажные деревянные постройки с большими дворами и шатровыми воротами – типичные купеческие дома и дома ремесленников.
В свободное время любили посещать Балчуг – городская барахолка-базар. Здесь постоянно многолюдно и страшная толкотня. Масса различного рода магазинчиков и ларьков, широкая торговля всякой-всячиной с рук. Здесь можно было купить, что угодно. В тоже время пришел на «Балчуг» смотри в оба, а то обберут, как липку. В то время в нижнем Новгороде было много бродяжного, бездомного люда. Они, как правило, не работали или зарабатывали на случайных разовых работах и большей частью занимались воровством, тащили все, где плохо лежит, и продавали на Балчуге. Там же широко практиковалась карманная кража и различного рода обман простаков. Вырвут из рук какую-либо вещь, и под улюлюкание своих же братьев скрывается в толпе. Так что на рынке приходилось все время быть на стороже. Ночью вся эта братия располагалась в нишах кремлевской стены. Там они проводили длинные осенние и зимние ночи, жгли костры. Гуляли, учиняли драки. Возвращаясь из института, нам приходилось проходить мимо кремля и честно говоря, мы опасались встречи с этим бездомным людом. Если задерживались в институте допоздна, и приходилось идти домой в темное время, мы обычно группировались и стайками проходили мимо кремля, если же оставался в одиночестве, то шел в общежитие в обход кремля, это было намного дальше, но спокойнее. В самом кремле тогда располагался Губком партии и Губисполком, и непонятно, как можно было терпеть по соседству бродяг.
Вторая часть города составляла Заволжье. Там находилось знаменитое Канавино, где до революции проходили знаменитые ярмарки, там же размещался промышленный комплекс города, со строящимся тогда автомобильным и судостроительным заводами.
Очень-очень редко выходные дни ходили в кино, для этого обычно не хватало времени, да и не было денег. Но одно посещение драматического театра мне запомнилось на всю жизнь. По линии комитета комсомола несколько человек, в том числе и я, получили билеты в драматический театр на встречу с Маяковским. К этому времени я много был наслышан о нем, среди нас, комсомольского актива, его стихи часто читались, они большое место занимали в выступлениях самодеятельных, художественных коллективов «Синяя блуза». Его стихи были актуальны и злободневны, и встреча с поэтом для нас была интересна.
Зрительный зал театра был заполнен до отказа, а сама встреча проходила бурно. Маяковский читал свои стихи. Высокого роста, мощная фигура, громоподобный голос, выразительность чтения стихов производило огромное впечатление на зрителя. Реакция на прочитанные стихи зрительного зала была неоднозначна. Большинство бурно приветствовало каждое выступление поэта, часть посетителей криком и свистом выражали свое отрицательное отношение к творчеству Маяковского, а часть зрителей не проявляли своих эмоций. В заключение вечера состоялся обмен мнениями по творчеству Маяковского. Большинство выступающих положительно относилось к творчеству поэта и давало высокую оценку, другая часть резко критиковала стиль и содержание стихов, выступала против такой формы поэзии. В заключении выступил В. В. Маяковский, он гневно парировал своих противников и утверждал, что поэзия должна отвечать целям и задачам партии, народа, отражать современную жизнь и быть жизненной и боевой… Бороться с уродливыми пережитками быта, взятничеством и другими язвами современного общежития, утверждать здоровые, коммунистические начала жизни.
На нас, студенческую молодежь, встреча произвела незабываемое впечатление и вызвала интерес к современной поэзии.
А учеба шла своим порядком, закончился первый семестр, сдали зачеты, предстояла месячная производственная практика на заводе. На каникулы я почему-то никуда не поехал, остался в Нижнем Новгороде. После каникул нас, группу студентов первого курса, направили на производственную практику на завод мукомольных машин, размещенный в Канавино. Чтоб попасть на завод, нужно было пройти довольно значительное расстояние, перейти Волгу по льду. Днем в солнечную погоду такая прогулка составляла удовольствие, но мы часто работали в утреннюю или в ночную смену и приходилось преодолевать расстояние от общежития до завода в темное время суток и если на улице стоял наш среднерусский морозец, да еще с ветерком, то студентам в одежонке «на рыбьем меху» идти через Волгу по открытой местности удовольствия не составляло. Но ходить было нужно, и мы ходили.

По прибытию на завод нас познакомили с цехами, со всем технологическим процессом, а затем поставили к токарным станкам. Первую неделю мы работали на станках под постоянным контролем и руководством мастера, а затем нам стали поручать самостоятельную работу. Работали с интересом, особенно в первое время, а затем все заводское вошло в привычную норму и без особой охоты. Особенно тяжело было в утреннюю смену. Вставать приходилось рано, в три часа утра и на тощий желудок, не выспавшись, тащились на работу. Часто от недосыпу и однородности работы засыпали у станка, и заканчивалось это неприятностями. Такой случай произошел и со мной. Утром, как обычно пришел на завод, получил инструмент, заправил деталь в станок и пустил его. Станки на заводе работали от общей трансмиссии и приводились в движение ременным приводом. Станок крутился, резец гнал стружку, а я сидел на ящике и наблюдал за резцом и не заметил, как заснул. Проснулся от резкого стука и грохота. Что-то упало на пол. Когда я встрепенулся и посмотрел на станок, пришел в ужас. Ремень соскочил со шкива, и станок замер, детали в станке не было, а резец выскочил из крепления, и все это валялось на полу. Оказалось, резец дошел до бабки, задел за нее и переломился, от удара выскочила из гнезда деталь и тоже упала на пол. Видя все это, я остолбенел и на какое-то время растерялся. Ко мне быстро подошел мастер, он сразу понял причину случившегося, по-мужицки отругал меня и помог наладить станок, отобрав у меня ящик с тем, чтоб я не сидел во время работы станка и не заснул. Надолго я запомнил, к чему приводит сон на работе. Кроме работы на станках нас по линии партийного и комсомольского комитетов привлекали для массовой работы среди рабочих, проводили занятия в рабочих кружках, беседы по текущим событиям в стране и в мире. Пришло время расставаться с заводом и с рабочим коллективом, принявшим нас радушно и всесторонне, помогал в работе. Многое дала нам практика на заводе и, прежде всего, знакомство с процессом производства, с рабочим коллективом и укладом жизни на заводе.
Первый день занятий после производственной практики нас встретил новшеством в организации учебного процесса. В то время шли поиски новых форм и методов подготовки специалистов в наших вузах. Проводились различного рода эксперименты. Не избежал этой участи и наш институт. По-прежнему читались лекции, проводилась самостоятельная работа, а вот семинарские занятия носили несколько иной характер. И, прежде всего, изменилась форма опроса и оценки усвоения слушателями знаний по материалам проводимого семинара. Преподаватель заблаговременно указывал не только тему проведения семинара, но и вопросы, которые будут вынесены на обсуждение и по ним слушатели готовились. На самом семинаре преподаватель ставил вопрос, а слушатели по принципу добровольности отвечали по существу вопроса. Обычно на поставленный вопрос преподавателем отвечал один слушатель, другой мог добавить, и в зависимости от полноты и правильности ответа выставлялась оценка слушателям всей группы. Такой метод проведения семинаров привел к тому, что в группе заблаговременно распределялись среди слушателей вопросы, и каждый готовил свой вопрос, а остальные выпадали из поля зрения. Порочность такого метода изучения предмета очевидна, и он долго не продержался. Конца такого эксперимента я не дождался. В феврале начале марта меня вызвали в комитет комсомола и объявили, что я отзываюсь ЦК ВЛКСМ на комсомольскую работу. Получив необходимые документы и рассчитавшись с институтом, я выехал в Москву.
На комсомольской работе
В марте 1932 года прибыл в Москву в ЦК ВЛКСМ. Меня принял работник организационного отдела и после короткой беседы объявил, что направляюсь на комсомолькую работу в распоряжение Ивано-Вознесенского обкома комсомола. Конкретное назначение, сказал он, получите в обкоме. В беседе я попытался выразить свое желание продолжить учебу, но не встретил поддержки, меня заверили, что со временем мне представят возможность закончить высшее образование. С этим я покинул ЦК ВЛКСМ и отправился на квартиру к двоюродному брату Забабашкину Василию Егоровичу. Он учился в академии народного хозяйства и жил в общежитии академии. Встречались мы с ним редко. Когда я работал в Александрове и жил у его матери, он работал директором текстильного комбината им. III Интернационала в Карабанове, позднее директором стекольного завода «Пионер» в Шатурском районе Московской области и в редкие приезды к матери мы с ним встречались. Старый член коммунистической партии, участник революции, Василий был мудрый, широко эрудированный и интересный собеседник. Из бесед с ним я набирался много полезного и практически необходимого. В этой встрече, а она была для меня последней, мы о многом говорили, он дал мне много полезных советов и главный из них не задерживаться на комсомольской работе, а приложить все усилия поступить в институт и получить высшее образование. Пробыл я у Василия два дня и уехал в Иваново-Вознесенск. Явился в Обком комсомола, где принял меня секретарь обкома и после обстоятельной беседы и всестороннего знакомства объявил мне, что буду работать представителем Обкома комсомола в Облоно. Основное внимание я должен был сосредоточить на коммунистическом воспитании учащейся молодежи и оживлении работы школьных комсомольских организаций. Кроме того на меня возлагалось быть связующим звеном между Обкомом комсомола и Облоно. Получив все необходимые указания в Обкоме комсомола, я отправился в Облоно, где встретился с его заведующим. После обстоятельного разговора о задачах и характере работы мне указали рабочее место, дали записку на жительство в студенческом общежитии, я начал устраивать свою жизнь. К работе приступил с большим вдохновением и интересом. Мне льстило работать в столь высоком учреждении и выполнять обязанности работника областного ранга. Но вскоре мой энтузиазм сник. Работа была связана с частыми поездками по учебным заведениям области, носила инспекционный и инструкторский характер, я не нес какой-то конкретной ответственности за конкретное дело, кроме того, необеспеченность постоянным жильем. Обычно я жил в студенческих общежитиях на свободных койках. Приедешь из командировки, а твоя койка занята, ищи другую свободную и так все время. Естественно, меня все это не удовлетворяло, и я вынужден был поставить вопрос перед обкомом комсомола, освободить меня от возложенных обязанностей и направить на низовую комсомольскую работу или отпустить на учебу. Вскоре мою просьбу удовлетворили и направили секретарем комитета комсомола на фабрику «Тульма» в городе Тутаев, ныне Ярославской обл., куда я и отбыл к своему удовольствию, наконец-то кончилась моя кочевая жизнь.
Город Тутаев небольшой провинциальный городок, с большей частью деревянной одноэтажной застройкой. Только в центре города несколько каменных двух–трехэтажных домов, занятых государственными и хозяйственными учреждениями и конторами, столовыми и больницей. Город разделен рекой Волгой на две части, на левом берегу основная часть города с административным центром, а на правом берегу фабрика «Тульма» с рабочим поселком. Сообщение между обеими частями города через Волгу паромное. Регулярно ходил маленький пароходик, который перевозил людей, а по мере необходимости буксировал паром с погруженным на него транспортом.

Городок был невзрачный, тихий со своим складом жизни – типичный провинциальный город. Самым крупным промышленным объектом была фабрика «Тульма» с довольно большим рабочим коллективом, крупной партийной и комсомольской организациями. Коллектив фабрики, ее партийная, комсомольская и общественные организации формировали общественную атмосферу города. Фабрика вырабатывала льняное, брезентовое полотно и поставляла для военведа. Фабрика включала в себя: цеха прядильный, ткацкий, красильный и другие подсобные мастерские. Располагалась фабрика в старых, дореволюционной постройки корпусах, слабо освещенных дневным светом. Оборудование и станки так же были изношены и требовали постоянно профилактического ремонта, кроме того они были низкопроизводительные. Все это создавало довольно тяжелые условия труда, да и условия соцкультбыта желали много лучшего. Из культурных учреждений на фабрике были: большой, приспособленный из какого-то полусферического складского помещения, зрительный зал. Он был оборудован сценой, кинобуткой и посадочными местами в виде скамеек. Здесь, как правило, проводились общие собрания рабочих, партийной и комсомольской и профсоюзной организаций, вечера отдыха с танцами под баян и духовой оркестр, демонстрировались кинокартины. Кроме зала имелся клуб. Он размещался в кирпичном, двухэтажном доме бывшего управляющего фабрикой. В клубе работали различного рода кружки: драматический, хоровой, различных видов физкультурные и рукодельные кружки. Возглавлял все это заведующий клубом и художественный руководитель.
На месте новой работы быстро все устроилось. Меня избрали членом бюро и секретарем комитета комсомола. Принял дела, познакомился с фабрикой и приступил к работе. В частном доме мне отвели отдельную комнату. Семья хозяина дома состояла из трех человек, сам работал бухгалтером на фабрике, дочь тоже служила в управлении фабрики, а хозяйка нигде не работала. Я их особо не стеснял, приходил только на ночь спать, питался в столовой ответственных работников и получаемый ответпаек отдавал хозяевам, чем они были очень довольны. В то время снабжение продуктами осуществлялось по карточкам, а для руководящего состава города существовали специальные магазины, где по карточкам выдавались так называемые спецпайки. Они были и по количеству и качеству продуктов лучше обычных, выдаваемых населению. Устроив свои бытовые дела, я с головой ушел в работу, приходилось заниматься производственными вопросами, организацией комсомольских ударных бригад, следить и соответственно реагировать за выполнением комсомольцами производственного плана, организовывать политическую учебу комсомольцев и несоюзной молодежи, проводить массовую работу – вечера отдыха, массовки и т.д. В общем, работы хватало.
Наиболее памятным из того времени осталась компания по разведению кроликов. В общественном питании фабрики остро недоставало мяса. Было решено ликвидировать этот пробел за счет разведения кроликов и пополнения кроличьим мясом столовых. Шефство над кролиководством взял на себя комсомол. Дирекция фабрики отвела нам старые, пустующие склады. Мы силами комсомольцев подлатали их, поделали клетки и кормушки, закупили голов сто кроликов, выделили комсомольцев по уходу за ними и дело пошло. Кролики быстро размножались, их начали забивать и мясо передавать в столовую. Рабочие почувствовали реальную отдачу от кролиководства и стремились помочь нам. Нашу работу одобрило руководство фабрикой и района. Организовали обмен опытом по кролиководству через печать и радио. Я несколько раз выступал по радио и рассказывал о наших делах по разведению и уходу за кроликами. В общем, дело шло, и мы радовались нашим результатам. Но прошло какое-то время, и нас постигла беда. Содержание кроликов в неприспособленных, гнилых помещениях, без должного ветеринарного надзора провело к их заболеванию чумкой. Начался массовый падеж кроликов. Принимаемые с нашей стороны меры не улучшили положения, и было принято решение ликвидировать кролиководческую ферму. Вслед за этим последовали соответствующие организационные выводы. Меня по этому вопросу слушали на бюро райкома комсомола, сняли с секретарей комитета комсомола и направили на работу заведующим организационного отдела торга Вариговского торфопредприятия. Такой исход дела меня не устраивал. Я не представлял характер своей будущей работы, да и вообще работу в торговой сети и искал выхода из создавшегося положения и тут подвернулся непредвиденный случай. В Тутаев приехал на каникулы бывший до меня секретарь комитета комсомола фабрики, он учился в Московском индустриально-педагогическом институте. Я поделился с ним обстановкой на фабрике и неудовлетворенностью своим новым назначением. Он внимательно выслушал и сказал: «Брось ты всю эту бодягу, поедем со мной в институт и начинай учиться». Я выразил неуверенность возможности осуществления задуманного плана, хотя он и гармонировал с моим желанием. Он убедил меня в реальности затеянного, и я дал согласие на поездку в институт. Договорились, что никому о задуманном говорить не будем, уедем и дело с концом. Я начал потихоньку собираться в дорогу, но чтоб не вызвать у кого-либо недоумение, я переехал в Варегово на торфоразработки и принял должностные дела в торге. Наступило время отъезда, я объявил заведующему торгового отдела, что уезжаю на учебу, сдал ему дела и выехал в Тутаев. Встретился с Александровым и в назначенный день выехал в Москву. По прибытии в Москву мы с Анатолием сразу отправились в ЦК ВЛКСМ, там он встретился с нужными людьми и вскоре я получил направление ЦК ВЛКСМ в подшефный комсомолу индустриально-педагогический институт им. Карла Либкнехта.
С путевкой ЦК прибыл в институт и представился декану историко-экономического факультета Семенову. Последний подробно расспросил меня, кто я. Посмотрел документы из Нижегородского института и сказал: «А как я вас зачислю слушателем института, если вы не сдавали вступительных экзаменов? (к этому времени они закончились, а до этого года вообще не проводились, слушатели отбирались по документам и направлениям ЦК комсомола) да если я устрою вам вступительные экзамены, вы их не сдадите». Я ответил, что конечно не сдам, но если зачислите, буду учиться и вас не подведу, но если по результатам первого семестра покажу, что не справляюсь с учебой, сам уйду. Семенов выслушал меня, а потом спросил: «Забабашкин Василий Егорович вам будет не родственник? Я с ним в свое время дружил». Я ответил, что он мой двоюродный брат. «Ну, если ты в него, то из тебя выйдет толк. Так и быть я зачислю вас слушателем на первый курс, а сейчас идите в канцелярию и оформляйте документы, а указания я им передам». На том закончилась наша с ним первая встреча. Я оформил все документы, получил пропуск в институт и направление в общежитие, а через день приступил к занятиям. Началась моя студенческая жизнь в Москве, а она была для меня сложной и трудной, но многообещающей с приятными и значительными жизненными изменениями, с радостями и огорчениями и давшими мне хорошую жизненную зарядку.

ГОДЫ ИНСТИТУТСКИЕ

Первый день занятий в институте прошел в обоюдном знакомстве со слушателями группы, курсом обучения, порядками в институте и организационных мероприятиях.  Я был зачислен в военную группу. В них зачислялись студенты годные к воинской службе и изучали военную программу по подготовке средних командиров – командиров взводов. Так как военная программа являлась дополнительно к общему курсу института, то для военных групп срок обучения увеличивался на один год, то есть вместо четырех, пять лет обучения.
Имея опыт работы в Нижнегородском институте, я с первых дней занятий в институте им. Карла Либнехта, приступил к систематической работе по курсу изучаемых предметов. Дело у меня шло довольно успешно, но вот с изучением немецкого языка встретился с определенными трудностями. В Нижегородском педагогическом институте почему-то иностранный язык мы не изучали, а здесь он начался с первых уроков. Помню, начался урок немецкого языка, преподавательница вошла в аудиторию и сразу начала разговор не на русском языке. Я ничего не понимал и, по-видимому, сидел с такой глупой рожей, что обратил на себя внимания преподавательницы. На немецком языке она пригласила меня к доске. Я ее не понимал и никак не реагировал на ее приглашение. Она повторила приглашение, но результат тот же. Наконец меня толкнул сосед по столу и шепнул, что меня вызывают к доске. Я встал и вышел к доске. Преподавательница заговорила со мной, но я никак не реагировал и, наконец, с раздражением спросила меня по-русски, почему я молчу? Я ответил ей, что ничего не понимаю и не знаю, что отвечать. «Вы что, не изучали иностранный язык и как попали в институт с такой подготовкой?». Я ответил, что языка никогда не изучал, а на учебу поступил по путевке ЦК ВЛКСМ, что в ходе учебы постараюсь изучить язык и не отставать от товарищей. Она покачала головой и посадила на место. В последующем она уделяла мне особое внимание, давала дополнительные задания и помогала мне в усвоении предмета. Конечно, мне трудно было тягаться с остальными товарищами, закончившими десятилетки и изучавшими немецкий язык, но другого выхода не было, как преодолеть этот пробел. Усидчивым и упорным трудом и я упорно и добросовестно выполнял все задания по языку.
Учась на первом курсе, испытывал большие материальные трудности. Помощи из дома не получал. Понимал, что отцу с матерью неоткуда взять средств, чтоб помочь мне и на их помощь я не рассчитывал. Стипендию нам выплачивали в размере 45 рублей в месяц, из них 42 рубля уплачивал за обед, завтрак и ужин и на все остальные расходы оставалось 3 рубля, конечно, этого было не достаточно. Из общежития в институт и обратно старались проехать бесплатно и все делать для себя своими руками без каких-либо затрат.
Жили мы в Трифановском общежитии, это в районе Рижского вокзала в двухэтажных деревянных бараках. Городок был большой, и жили в нем студенты различных Московских вузов. Общежитие располагалось недалеко от товарной станции Рижской железной дороги и студенты, в том числе и я, осенью и зимой выходили на разгрузку вагонов, обычно с картофелем, овощами, фруктами. Я не помню, сколько нам платили за разгрузку, но расчет производили сразу после окончания работы, и нас это устраивало. Кроме денег мы набивали карманы тем, что разгружали, а по возвращению в общежитие наедались до отвала принесенным и ложились спать. Но не всегда подвертывалась «шабашка», тогда переживали безденежные дни и жилось невесело. Первое время я особенно тяжело переживал безденежье, так как до учебы получал ответственный продовольственный паек и жил сытно, а тут приходилось частенько ходить с пустым желудком и волчьим аппетитом. В таком положении встречал годовщину Октябрьской революции в 1933 году. Наступает праздник, а денег и продуктов нет, а хотелось встретить праздник по-человечески. Решил продать запасные брюки. Пошел на рынок, на толкучку. Такого рода операцию провожу впервые, стесняюсь, робко предлагаю купить брюки. Вдруг подлетает какой-то делец, пощупал брюки скороговоркой, назвал их цену, сунул деньги мне в руку и исчез. Я не успел опомниться, как ни покупателя, ни брюк и с мизерной суммой денег стою в центре толкучки. Погоревал, погоревал, пошел, купил немного колбасы, хлеба и билет в кино. Покушал, посмотрел кино, и на том закончилось мое празднество. Больше никогда в жизни ничего не продавал на рынках.
Так прошел первый семестр учебы в институте. Подбили бабки. По всем предметам я получил положительные отметки, а по немецкому языку неудовлетворительно. Пошел к декану: как он среагирует на то, что не выполнил своего обещания, не исключит ли из института. С таким тяжелым настроением явился к Семенову, доложил о результатах за семестр и смущенный жду реакции. Семенов подумал, помолчал и сказал: «Я внимательно следил за твоей учебой, кроме того, мне докладывала о твоем старании преподаватель языка, так что продолжай учебу и постарайся к концу года выправить отметку по языку». Я, не чуя ног, выскочил из кабинета и с облегчением вздохнул: буду продолжать учебу, а это для меня все, остальное переживем и переможем.
На зимние каникулы я никуда не поехал, остался в Москве. К этому времени включился в общественную работу. В профкоме занимался культмассовой работой: участвовал в организации коллективных экскурсий, посещение театров, вечеров самодеятельности и т.д. В зимние каникулы меня переселили в общежитие на стромынку. Общежитие размещалось в большом четырехэтажном каменном доме с клубом и бытовыми помещениями на первом этаже. Жили в общежитии слушатели МГУ и нашего института. Поселили меня в четырехместную комнату на третьем этаже. Соседями по комнате были слушатели нашего института, и я быстро сдружился с ними. Однако меня продолжала беспокоить материальная сторона жизни, без дополнительного заработка прожить было невозможно. И тут на помощь пришел институтский комитет комсомола. В группе вместе со мной учился замечательный, добродушный и веселый паренек Коля Гриценко. С первых дней учебы мы подружились с ним и делили радости и горечь пополам. Она работал по общественной линии в комитете комсомола и порекомендовал меня на пропагандистскую работу. В комитете я получил путевку пропагандистом в один из рабочих кружков. Кружок состоял из рабочих артели расположенной в районе Черкизово, и я должен был проводить в нем занятия по текущей политике два раза в неделю. За каждый час занятий платили по пять рублей пятьдесят копеек, а в месяц это составляло 40 рублей, что позволяло быть более-менее обеспеченным. Так в труде и повседневных заботах прошла вторая половина учебного года. В целом год закончил успешно, по всем предметам получил положительные оценки, выполнил данное слово декану по немецкому языку. В начале июня мы, слушатели первого и второго года обучения, в военизированных группах выехали в лагеря Московского военного округа в район Гороховца, где предстояло завершить отработку курса за младшего командира. В конце июля вернулись в Москву. Впереди двухмесячные летние каникулы. Планировал поехать в Александров, встретиться с девушкой, с которой дружил и побывать в деревне у родителей. Но неожиданно в профкоме предложили поехать в составе группы студентов института на экскурсию в Ленинград.

Я многое знал об этом городе революционной славы, городе большого исторического прошлого нашего государства, и я охотно согласился. В середине августа мы выехали в Ленинград. По приезде поселились в общежитии педагогического института им. Герцена и в течение десяти дней знакомились с историческими и культурными ценностями города. Побывали в Ломоносово, Петергофе, Пушкино, Павловском, в Эрмитаже, Русском музее, Петропавловской крепости и других достопримечательных местах города. Впечатления от посещений их и города были непередаваемые и запомнились на всю жизнь. После войны я много раз бывал в Ленинграде и посещал его достопримечательности, но они уже не производили первоначального впечатления. По возвращении в Москву я собирался поехать в деревню, но профком предложил путевку в дом отдыха учителей в Звенигород. Я никогда не отдыхал в домах отдыха и не имел об них никакого представления, а тут представилась такая возможность. Дом отдыха размещался в старом деревянном помещении, в красивой местности, покрытой смешанным лесом и изрытой оврагами. Недалеко по равнинной низменности протекала река Москва-река с берегами, бурно заросшими разнотравьем.
Зайдешь на один из холмов или на высокий обрывистый берег и перед тобой откроются чудесные виды окрестных мест – душа радуется. С тех пор я полюбил этот район Подмосковья и после войны в чине подполковника и генерала неоднократно проводил свой отпуск в Звенигородском санатории. Отпуск в доме отдыха в Звенигороде провел отлично, впервые я так беззаботно проводил время, вдоволь кушали, гуляли, развлекались и, конечно, отоспались. Пришло время возвращаться в Москву и приступать к подготовке к новому учебному году, а дел и обязанностей у меня появилось много. Профком возложил на меня старшинство по общежитию, и я должен был проследить за своевременным окончанием его ремонта, закупки недостающего оборудования и белья и за другими работами. Я полностью ушел в эту работу и только на несколько дней сумел вырваться в Александров. До начала учебного года надо было подумать и устроиться на более-менее подходящую работу со стабильным заработком. Не помню, кто мне порекомендовал обратиться по этому вопросу к директору 282 средней школы. Расположенной на Садово-Спасской улице напротив института им. Склифосовского. Я обратился к директору и предложил ему свои услуги в качестве преподавателя истории. Он подробно познакомился со мной, спросил, как справляюсь с учебой и предложил преподавание истории в 5–7 классах. При этом учитывая, что в институте лекции и семинарские занятия проводились в первую смену и заканчивались в 13–14 часов, занятия в школе планировались во вторую смену, где-то после 15 часов. Это меня устраивало, я успевал после занятий в институте покушать и доехать до школы. Учебную нагрузку мне определили в пределах 20 учебных часов, что обеспечивало учительскую ставку.
С 1-го сентября параллельно с учебой в институте приступил к работе в школе. Быстро освоился в роли учителя Московской средней школы и после успешно выдержавших директорских проверок уверенно проводил занятия с учащимися 5–7 классов. В этом деле мне очень помогла практика работы учителем в начальных классах и проведение занятий в рабочих кружках. Через один–два месяца работы в школе на меня возложили классное руководство самым разболтанным классом. На первых парах мне приходилось трудно, не всегда удавалось обуздать мальчишескую удаль на уроках, но со временем удалось найти контакт с ребятами, и впоследствии мой класс стал одним из лучших в школе. В школе проработал до окончания института, что обеспечивало прочную материальную основу учебы в институте. Правда, сочетание работы в школе, учеба в институте и выполнение различных общественных нагрузок доставалось мне тяжело, не оставалось время на отдых. Много время уходило на разъезды. Учась на третьем курсе, мы жили в Останкино, проезд туда занимал не менее часа, и я приспособился спать в трамвае, так как ехал до конечной остановки, то спокойно спал, не опасаясь, что просплю свою остановку.
Первая половина второго года обучения прошла напряженно, но спокойно. Я окончательно освоился с ритмом работы в институте и школе, с общественными нагрузками и даже находил время посещать лекции в доме ученых, тогда он назывался дом старых большевиков. Лекции читали старые большевики и крупные деятели международного коммунистического и рабочего движения Эрколи, Вильгельм Пик, Радек, Бела Кун, Луначарский и другие. Там я присутствовал на встрече с Димировым после возвращения с Лейпцигского процесса. Встречала его Н.К. Крупская. Она была на сцене, когда вошел Димитров, обнялись и расцеловались. Димитров выступил с большой речью, в которой рассказал о Лейпцигском процессе. Присутствовавшие в зале встретили появление Димитрова бурными аплодисментами, а его выступление выслушали с огромным вниманием.
На втором году обучения в институте произошло мое знакомство с верным другом и спутником в жизни Марусей Юренковой. Шла подготовка к очередному семинару, и я работал в читальном зале института, справа от меня сидела русоголовая, круглолицая с тонкими, приятными чертами лица девушка и упорно работала над книгой. Она привлекла мое внимание, и я стал приглядываться к ней. Вдруг она обратилась ко мне с каким-то вопросом и завязалась между нами беседа, произошло знакомство. Когда начали расходиться по домам, я попросил разрешение проводить ее до дому, она согласилась. Жила Маруся у своей тетки на Басманной улице недалеко от института, и мы шли пешком, оживленно беседуя на институтские темы, одновременно знакомясь друг с другом. С этого вечера начались наши регулярные провожания, иногда я заходил к ней на квартиру, пили чай, беседовали на различные близкие нам темы. Дружба наша крепла, я привязался к ней, полюбил и мечтал о соединении наших жизней.
Еще одним памятным событием этого года было мое присутствие на десятом съезде комсомола в большом кремлевском дворце. Пригласительные билеты нам выдали в комитете комсомола и освободили на дни пребывания на съезде от занятий в институте. Мне довелось прослушать отчетный доклад секретаря ЦК ВЛКСМ тов. Косырева и его заключительное слово, участвовал на заключительном заседании съезда, где присутствовали все члены политбюро ЦК ВКП(б). Помню, в зале заседания наступила тишина, все замерли в ожидании чего-то важного. И вот в президиуме появляется И.В. Сталин, зал встает и бурно приветствует его появление, за ним попарно вышли остальные члены политбюро, зал стоя продолжает приветствовать их бурными аплодисментами, замыкали их выход т.т. Косиор и Постышев, зал встретил их особенно бурно с выкриками и смехом. Дело в том, что перед этим в кинотеатрах прошла кинокартина «Пат и Паташон». Первый из них худой и высокий, а другой маленький и толстый. Косиор маленький, толстый, а Постышев высокий и худой. Это и вызвало особую реакцию зала на их появление. После заключительного слова Косарева зал аплодисментами и выкриками просил выступить тов. Сталина, долго аплодировали делегаты съезда, но Сталин ограничился коротким приветствием комсомола, и на этом был объявлен перерыв. Все вышли в фойе и, разбившись на небольшие группы, продолжали обмениваться мнениями. Члены политбюро так же вышли в фойе и беседовали с делегатами съезда. Я оказался в группе, окружавшей Сталина и находился от него метрах в двух. Сталин вел непринужденную беседу, отвечал на задаваемые вопросы.

Шутил и в свою очередь задавал вопросы делегатами. Беседа продолжалась минут десять, а затем Сталин шел к другой группе, а мы продолжали начатый разговор. Пребывание на съезде и встречи на ней с известными в стране людьми запомнилось мне на всю последующую жизнь, долго хранил пригласительные билеты и только после войны подарил их Ореховскому краеведческому музею во время моего пребывания там на праздновании победы над гитлеровской Германией.
Закончился второй год обучения в институте. Мы слушатели военизированных групп в первых числах мая уезжали на стажировку в Гороховецкие военные лагеря, Перед отъездом я встретился с Марусей и предложил ей выйти за меня замуж. Она дала согласие, и мы договорились, что после лагерного сбора на каникулы, я еду прямо к ней в совхоз «Штурм» Петровский район Саратовской области, где ее отец Юренков Иван Васильевич работал фельдшером и заведовал медицинским пунктом. На другой день утром Маруся проводила меня, и я уехал в лагеря. Время в лагере было чрезмерно загружено тактическими, строевыми занятиями, огневой подготовкой, но особенно нас изматывали десятикилометровые броски с полной солдатской выкладкой. Обычно нас поднимали по тревоге и бежали десять километров по песчаной дороге. Тяжело доставались эти пробежки в солнечные, жаркие дни, к финишу не всем удавалось прибежать, а кто прибегал, долго не мог отдышаться, гимнастерки покрывались солью. Наконец прошли два долгих для нас месяца, сдали экзамены, нам присвоили воинское звание «командир взвода» – по современному «младший лейтенант», и мы возвратились в Москву. По приезде в Москву мы трое неразлучных друзей: Я, Коля Гриценко и Ваня Крючков отметили завершение второго года обучения и поделились планами на летние каникулы. Коля Гриценко звал нас поехать к нему на Украину, но я объявил, что женюсь на Марии Юренковой, и еду к ее родителям в Саратов. Друзья были поражены моим решением, а главное, как я поеду к ней без согласия ее родителей, а вдруг они выразят свое несогласие. Решили, что я еду, но они остаются в Москве и ждут моего сигнала, если будет все в порядке, я даю им телеграмму, и после этого они разъезжаются по своим местам или ждут моего возвращения, и тогда едем на Украину. Друзья проводили меня на поезд, и я отправился в неизвестность. Всю дорогу ехал с тревожным чувством, а как меня встретят будущие тесть и теща. Приехал на станцию Вихляйка, выхожу из вагона, меня встречает с улыбкой Маруся, у меня отлегло от сердца, улетучились все тревоги. Рядом с ней пожилой, с отвисшими седыми усами, среднего роста, коренастый и с добрым выражением лица мужчина, ее отец Иван Васильевич Юренков. Я подошел к ним, расцеловались с Марусей, тепло принял и Иван Васильевич, сели на подводу и поехали в совхоз «Штурм» в семи километрах от станции Вихляйка. Приехали домой, меня радушно, блинами встретила теща Катерина Александровна, полная, добродушная, среднего роста. Сразу организовывали завтрак, он ознаменовал и нашу свадьбу. Все устроилось наилучшим образом и памятуя, что в Москве меня ждут товарищи, мы с Марусей пошли на почту и дали телеграмму, что у нас все в порядке. Так началась наша долгая и удачная счастливая семейная жизнь. Месяц безмятежной, счастливой жизни в совхозе «Штурм» пролетел быстро. Настало время возвращаться в Москву. По приезде в Москву временно остановились на квартире у тети Лели, она болела, лежала в больнице и комната была свободной. Но надо было устраиваться с жильем на постоянно. Я пошел к директору института Андрею Ивановичу Ловкову, изложил ему свою просьбу о жилье. Он выслушал, вызвал своего заместителя по хозяйственной части Леденева и дал ему указания подобрать мне жилье. Последний предложил мне поселиться в останкиновском общежитии, где отвели нам большую комнату с подселением двух девочек, студенток первого курса, правда, предупредили, что это временно и при первой возможности нам выделят комнату на двоих. Другого варианта не было, и нам пришлось согласиться на данный вариант. Прожили мы вчетвером – три женщины и один мужчина недели две, потом подобрали двухместную комнату в том же помещении, куда мы с Марусей и переехали. Меня назначили старшим по институтскому общежитию и на мои плечи свалилась еще одна общественная и довольно беспокойная обязанность. Проживание в Останкино осложнялось тем, что занимало много времени на поездку в институт и обратно, около часа в один конец, при моей занятости в институте и школе это было чувствительно. Выручало одно – Останкино – была конечная остановка трамвая и я, садясь в него, сразу засыпал и спокойно спал всю дорогу.
Учеба в институте и работа в школе шли нормально. Я успешно усваивал проходимые предметы, зачеты и экзамены сдавал на хорошо и отлично, правда, по немецкому языку была устойчивая тройка. Я и Маруся были ударниками учебы и получали какие-то льготы. Так успешно и спокойно прошел мой третий, а у Маруси второй год обучения в институте. Большим для нас событием этого года было рождение у нас дочки Лилички. Конец учебного года для Маруси был трудным, но она справилась с честью. Помогла и мама Маруси, на период родов она приехала в Москву, привезла с собой няньку, самый трудный период жила с нами, а когда уехала, оставила нянчиться с девочкой няню, и Маруся спокойно могла завершить учебный год.
Так в упорном труде и постоянном напряжении прошли четвертый и пятый годы обучения в институте. В нашей жизни в этот период никаких особых перемен не произошло, правда, осенью 1936 года, нам как ударникам учебы и активным общестенникам дали комнату в институтском доме на Госпитальной улице, напротив госпиталя Бурденко. Комната была просторная, светлая и теплая, в доме были все бытовые помещения, и мы устроились очень хорошо и прожили в ней до окончания института.

Наступила последняя студенческая весна, весна 1938 года. Начала работать комиссия по распределению выпускников института на работу. Меня вызвали в наркомпрос РСФСР и предложили поехать в Башкирскую автономную республику в г. Уфу на должность заместителя наркома по просвещению. Предложение для меня было неожиданное и лестное, но я мечтал о другом, о практической, преподавательской работе, она была для меня привычной, и я хотел совершенствоваться в этой области. Я решительно отказался от столь лестного и почетного предложения, долго уговаривали, несколько раз вызывали в наркомпрос, но я стоял на своем. Наконец меня вызвали к заместителю наркома по кадрам и объявили приказ наркома о назначении меня директором Рыбинского педагогического училища. На том и решилась моя судьба, Маруся получила назначение в распоряжение Ярославского Облоно.

На период сдачи государственных экзаменов меня освободили от преподавательской работы в школе, и мы вдвоем с Марусей, а иногда к нам присоединялась ее подруга Соня Москвер, готовились к сдаче государственных экзаменов. В ходе их сдачи, когда осталось сдать последний экзамен, мы получили телеграмму из «Штурма», с печальным известием, тяжело заболела наша дочка. Маруся досрочно сдала последний экзамен и, не дожидаясь выпуска, уехала к родителям. Вскоре по приезде домой Маруся дала мне телеграмму, что дочка умерла, я сдал последний экзамен и тоже выехал в «Штурм», но дочери уже не застал, ее похоронили, и я попрощался с ней на кладбище на ее могилке. Так радость окончания института была омрачена смертью дочери. У родителей Маруси мы прожили до 15 августа. Вернулись в институт, получили дипломы, направления на работу и проездные документы. В аттестате об окончании института стояли по всем предметам отличные и хорошие отметки, кроме немецкого языка, по которому стояла неизменная тройка, в дипломе по предметам, по которым сдавали госэкзамены у меня стояли отличные оценки. Хорошие и отличные оценки стояли и в дипломе Маруси.
Итак, с институтом было все покончено. Впереди новая работа, новый коллектив, что-то нас ожидает?

РЫБИНСК

Конец июля 1938 года, мы с Марусей прибыли в Ярославль, в областной отдел народного образования. Меня принял заведующий ОБЛОНО и после обстоятельной беседы, в которой ориентировал о характере предстоящей работы в училище, подписал приказ о назначении директором рыбинского педагогического училища, а Марусю в распоряжение Рыбинского ГОРОНО.
Ехали с тревогой на душе. Как-то нас встретят на новом месте, как примет коллектив училища. Из информации зав. ОБЛОНО мы знали, что состав преподавателей в училище очень сильный, опытный и высококвалифицированный. Очень высоко котировались такие преподаватели как Деев Иван Андреевич, Розова Анастасия Алексеевна, Жуков Федор Павлович и другие. И вот мы молодые специалисты, а я еще и в роли их руководителя, вливаемся в этот почтенный коллектив. С большими надеждами и сомнениями прибыли в Рыбинск. Нас уже поджидали. Исполняющий обязанности директора педучилища Добронравова приняла нас очень дружелюбно. После обмена приветствиями и короткого знакомства она указала отведенную нам квартиру, занимавшую большую половину второго этажа дома, с каменным нижним и деревянным вторым этажом. И мы начали устраиваться на новом месте жительства. На второй день Добронравова познакомила меня с коллективом училища, его размещением, подсобными хозяйствами, передала дела и директорские полномочия. С этого дня я приступил к выполнению своих функциональных обязанностей, Маруся поехала в ГОРОНО, где получила назначение преподавателем истории в среднюю школу № 7.
Первое впечатление об училище было нерадостным. Оно располагалось за Волгой на красивом, высоком и обрывистом берегу при впадении р. Шексны в р. Волга, в старом, двухэтажном каменном барском доме. Размещалось тесно, неуютно. Правда рядом стояла кирпичная коробка трехэтажного, большого здания под педучилище, но строительство было законсервировано из-за отсутствия строительных материалов. Деньги на строительство по смете были отпущены, а стройматериалы, так как строительство было просрочено, не отпускались, все фонды были закрыты. Предстояло пробивать открытие фондов на завершение строительства. Дело это было трудное, страна ощущала общий голод в фондированных строительных материалах, всюду шло огромное строительство, строились и более важные объекты, чем педучилище. На меня свалилась уйма работы. В преподавательский коллектив я вошел быстро, установил нужные контакты, ознакомился с программой обучения и методикой преподавания. Правда с первых дней не нашел общего языка с заведующим учебной частью. Последний рассчитывал на занятие директорского места, а я перекрыл ему дорогу. Начались тихие подсидки с его стороны. К моему удовольствию весной 1940 года его призвали в армию и больше он не вернулся в училище. Заведующим учебной частью был назначен, по моей рекомендации, преподаватель географии, старожил училища, опытный методист, скромный и приятный, пожилой человек Константин Сергеевич Масленников. В дальнейшей работе он оказал мне большую помощь и был постоянной опорой в работе. Дружная, построенная на глубоком взаимопонимании, работа с К.С. Масленниковым позволило уделить внимание вопросам строительства нового здания для училища. Здесь я встретился с большими трудностями. Есть деньги - нет материала, есть стройматериал - нет строителей. Приходилось крутиться как в заколдованном кругу. Хорошо, что я встречал понимание со стороны руководства Горкома ВКП(б) и Горсовета, а также у руководителей промышленных предприятий города, к кому обращался со своими нуждами. Установил деловые дружеские контакты с деловыми людьми города и через них удавалось получать нужные фондовые строительные материалы. Трудно решался вопрос с пиломатериалом, его требовалось очень много. Вопрос решился внезапно и основательно. Как-то мы прогуливались по берегу Волги напротив училища. На Волге только что прошел ледоход и шел справ леса. Я обратил внимание на то, что по воде плывет много разрозненного леса, отдельные бревна. Они утыкаются в берег, выносятся на отмель и остаются лежать беспризорными. Пришло решение создать бригаду рабочих вылавливать отдельно плывущие деревья, вытащить их на берег и пустить в дело. На другой день сформировали бригаду рабочих, набрали у населения нужное количество лодок, выделили двух лошадей на трелевку леса из воды и дело пошло. В течении десяти дней выловили и обработали такое количество леса, что нам хватило его не только на отделку училища, но и дополнительно внепланово построить общежитие для слушателей. Правда, не обошлось без вызова на ковер к первому секретарю Горкома ВКП(б). Встретил он меня довольно сурово, обвинил в хищении государственной собственности и грозил различного рода карами. Я оправдывался, говоря, что вылавливал отдельно плывущие бревна, бесхозные и что делал это по нужде и без всякой скорости. Нам и городу нужно педагогическое училище, стоит коробка и на достройку никто не дает строительных материалов, хотя деньги отпускают, что делать при таком положении, забросить строительство, закроют его финансирование, где выход? Кто поможет выйти из этого путикового положения? Высказал я ему все накопившиеся у меня заботы довольно в резкой форме и просил подсказать выход из создавшегося положения. Подумал секретарь горкома и в заключении сказал: «Ладно, делай задуманное, только больше лес из реки не вылавливай». С тем я и ушел из горкома.
Из выловленного в Волге леса заготовили необходимый пиломатериал,  нажал на строителей и дело двинулось. С горем пополам нам все же удалось к новому учебному году (1939–40) переехать в новое здание. Разместилось училище во вновь построенном трехэтажном, большом здании свободно и удобно, в хорошо оборудованных новой мебелью и учебным инвентарем классах и учебных кабинетах. В здании имелся специальный физкультурный зал, читальный и актовый залы, чего не было в старом здании. Открылись широкие возможности для проведения лабораторных работ, развернуть широко самодеятельность учащихся, проводить вечера отдыха и другие массовые мероприятия.

Много пришлось уделять внимания подсобному хозяйству училища. В нем работала небольшая бригада рабочих, было несколько лошадей и набор необходимого инвентаря. Выращивались ранние овощи: огурцы, салат и другие. Часть выращенного реализовалось на местном рынке и это приносило большой доход, другая часть продукции шла в студенческую столовую. За счет пригородного хозяйства нам удавалось содержать его штат, вести расход на инвентарь и на другие нужды, а главное обеспечить полноценное и дешевое питание слушателей в училищной столовой.
Завершение строительства нового учебного корпуса и студенческого общежития значительно укрепило мое положение в коллективе училища и среди властей города. Удалось зарекомендовать себя и с методической стороны. Много практиковал открытых уроков, по просьбе Гороно, проводил методические занятия с учителями города. По заданию Райкома и Горкома партии систематически выступал перед тружениками города с лекциями о международном положении. Все это благоприятно сказалось на моем положении в училище и городе. В 1939 году меня приняли в кандидаты, в июле 1940 года в члены ВКП(б). Осенью 1939 г. меня избирают депутатом Ворошиловского Райисполкома.
В училище сложился хороший учительский коллектив, он пополнился хорошими методически грамотными товарищами. В их числе в училище перешла работать и моя жена Маруся. Теперь вопросы работы училища обсуждались не только на служебных местах, но и дома, за семейным столом. Осенью 1939 года к нам приехала из деревни моя сестра Лида. Она поступила на первый курс училища и жила у нас. В 1939 году у нас родился долгожданный сын Димушка. Из Штурма к нам приехала нянюшка, хорошая, работящая и заботливая женщина. Она взяла на себя не только уход за сыном, но и все хозяйство и позволила нам полностью отдаться работе в училище. Жили полнокровной жизнью, нередко коллективом учителей по очереди проводили вечеринки с песнями, танцами, проходили они в теплой дружеской обстановке. Все это обогащало и сплачивало нас.
Так без отпусков и выходных протекало время в напряженной работе. А время было беспокойное. Сгущались тучи на международном небосклоне. Для многих было ясно, что фашистская Германия осуществляет агрессивную политику, и войны с ней не избежать. Не успокоил людей заключенный Германско-Советский дружеский договор. Многие понимали, что договор это временная отсрочка войны. Грозовые тучи войны все сгущались и сгущались. В 1939 году вспыхнула война с Финляндией. В феврале 1940 года меня по частичной мобилизации призвали в армию. Попал в запасной полк. Готовились выступить на фронт, но не успели, к маю война закончилась, полк расформировали, а нас, офицеров, свели в командирский батальон и разместили в г. Белев Тульской области. Мне предлагали остаться в кадрах, я решительно отказался и в конце мая пришел приказ о демобилизации меня в запас. 1-го июня вернулся домой и приступил к исполнению обязанностей директора училища. В августе этого года заболел дизентерией Димушка. Вызвали лучшего по Рыбинску врача, но его вмешательство не принесло облегчения. Маруся с сыном легла в больницу, но и там ничего не смогди сделать. Он скончался и похоронили его на Рыбинском центральном кладбище. Мы остались втроем: я, Маруся и нянюшка. Сестра Лидушка проучилась один год и с каникул в училище не вернулась. В училище дела шли своим чередом. Готовились к новому учебному году, проводили приемные испытания на первый курс. Впервые была сформирована группа из окончивших десять классов средней школы с одногодичным обучением в училище. Велись большие хозяйственные работы. Правда, они меня особо не отягощали, в основном они лежали на моем заместителе по хозяйственной части С.М. Коробейникове: очень хорошем, дельном и добросовестном человеке. С тех далеких пор помнится еще один замечательный человек, который внес большую долю своей энергии и сил в благополучие училища. Это заведующий студенческой столовой Елизавета Григорьевна Бутусова. Она сумела обеспечить регулярное, достаточное и вкусное питание и не за большую плату. Она не требовала особого нашего вмешательства в ее дела и только в крайне необходимых случаях обращалась за нашей помощью.
Начался новый 1940–41 учебный год. Работа училища протекала спокойно и тревог не вызывала, а вот международная обстановка вселяла все большую и большую тревогу. Все мы внимательно следили за развивающимися событиями в германии и других странах. Фашистская Германия к этому времени захватила Австрию, Польшу, на наши предложения предпринять меры по коллективной безопасности Англия и Франция заняли негативную позицию, кроме того до нас доходили слухи о передвижении наших войск с востока к западным границам страны. Все это нас настораживало и вызывало опасения, что вот-вот начнется война с фашистской Германией. Но время шло, училище работало с полным напряжением. Я, в этом году, особенно часто выступал с докладами о международном и внутреннем положении страны. Наступила весна 1941 года. Заканчивались занятия в училище, шли выпускные экзамены и готовились к торжественному выпуску новой когорты учителей. Наступил и выпускной вечер – 21-го июня 1941 года. Училище сияло в электрическом свете. В зрительном зале, после митинга в торжественной обстановке я вручил дипломы об окончании училища выпускникам, тепло их поздравил и пожелал успехов на ниве просвещения. В заключении был дан товарищеский ужин. Вечер прошел торжественно, тепло и весело. Уже под утро, когда в небе разгоралась утренняя заря, заря 22-го июня, мы все вышли на высокий берег Волги, а она была величественная и торжественная на фоне разгорающегося неба. Преподаватели и выпускники разбились на группы, отовсюду слышались песни, смех, с особым подъемом исполняли новую в то время песню «Катюша». По домам разошлись, когда взошло солнце, легли спать не подозревая, что фашистская Германия вероломно напала на нашу страну и фашистские самолеты бомбили наши мирные города. Где-то часов в 10 утра меня разбудила Маруся и с тревогой сообщила – началась война! Я вскочил, начал одеваться, а вскоре прибежал посыльный с извещением, что меня немедленно вызывают в райком партии. Когда я пришел туда, там уже собрался почти весь актив района, люди стояли группами, удрученные и обсуждали случившееся. Появилось районное начальство. Всех пригласили в зал заседаний и секретарь районного комитета партии объявил о вероломном нападении на нашу страну фашистской Германии и определил задачи на ближайшие дни. По окончании совещания мы еще долго не расходились, с чувством, что для многих из нас это последняя встреча, делились своими впечатлениями и желали друг другу самого лучшего.

На том закончился мирный период нашей жизни и директорства в педагогическом училище. Я был доволен работой в нем. Чувствовал себя повзрослевшим, набравшимся житейского опыта и деловых навыков и с иронией смотрел на прошлую свою комсомольскую работу. Тогда я был слишком молод, неопытен. Вступил на самостоятельную стезю по окончанию Школы крестьянской молодежи, когда мне было всего 14 лет. Вся моя работа в то время строилась не на знании и опыте, а на желании что-то сделать полезное, на юношеском энтузиазме, на большом заряде энергии. Не всегда все получалось, были промахи в работе, неудачи и огорчения, но в тоже время я рос, набирался опыта и практических, деловых навыков. Ценным во мне в этот период было то, что я понимал свою слабость, что мне надо учиться, чтоб стать дельным человеком и к этому я упорно стремился. Учеба в институте и работа в Рыбинске дали мне ту необходимую жизненную зарядку, эрудицию, деловые навыки, которые позволили мне в последующем, в том числе и в новой для меня военной обстановке быстро ориентироваться, находить правильные решения в сложнейших условиях.
Я сознавал, что меня призовут в армию и морально готовился к этому, хотя трудно было расстаться с домом. Маруся последние дни ходила в положении, не сегодня-завтра отправиться в родильный дом, и если меня возьмут в армию, она останется в таком положении, а потом с малышом одна. Наша нянюшка к этому времени уехала к дочери в Саратовскую область. Сестра Маруси Татьяна, гостившая у нас в детьми летом, тоже уехала к отцу с матерью в совхоз «Штурм», к этому времени там тяжело заболела мать Екатерина Александровна и ее положили в больницу. Маруся оставалась одна без помощи близких. Все это меня угнетало, тяжело переживал. Решили, что после родов Маруся переедет к отцу в совхоз «Штурм» и там переждете войну.
23-го июня я получил предписание явиться с вещами в военкомат к 10.00 24 июня. Оставались одни сутки моего пребывания дома с Марусей, а дальше неизвестность. Что уготовит нам судьба?

ВОЙНА

Война страшное слово. Сколько ужаса и человеческих страданий заключено в нем. Какую страшную тревогу вселяет в души людей. Всего двадцать лет с небольшим прошло с той кровопролитной и разрушительной первой мировой и гражданской войнами, которые перенес советский народ, и они были свежи в памяти. И вот только-только начали налаживать жизнь, заработала промышленность, окрепли колхозы, наполнился товарами рынок, люди почувствовали себя людьми, зажили нормальной человеческой жизнью и вдруг война!
Это слово, произнесенное по радио председателем Совета народных комиссаров товарищем В.М. Молотовым, произвело ошеломляющее впечатление. Народ понимал, что несет за собой это слово, тем более, что война в век авиации, танков и другого мощного, технически высокооснащенного вооружения, связана с огромными человеческими и материальными жертвами и разрушениями. Советский народ единодушно и с пониманием откликнулся на призыв партии и правительства грудью встать на защиту своей родины. Началась всеобщая мобилизация военнообязанных в армию. Сотни тысяч советских граждан добровольно потянулись на призывные пункты. В крупных городах, над которыми нависала вражеская угроза, создавались народные ополчения, формировались воинские части и соединения и отправлялись на фронт. На захваченных фашистами территориях создавались партизанские отряды, которые наносили чувствительные удары по врагу. Советские люди, оставшиеся в тылу, приняли на свои плечи всю тяжесть труда на фабриках, заводах и в сельском хозяйстве. Взамен ушедших на фронт к станкам и сельскохозяйственным орудиям встали женщины, старики, дети.
Вся страна с первых дней войны, пришла в движение и под руководством коммунистической партии встала на защиту своей Родины.
Я, как и все граждане Советского Союза, хорошо понимал свою задачу и был готов выполнить с честью и мужеством свой священный долг перед народом и партией.
День 23 июня прошел в сборах и тревожных разговорах о будущем. Что-то нас ждет, как сложится наша судьба, предполагали, планировали, надеялись на лучшее, а 24-го июня простились друг с другом на долгие военные годы. Утром 24-го июня с грустью и большой тревогой в душе отправился в горвоенкомат на призывной пункт. В военкомате мои дела были быстро завершены. По-видимому, сыграла  роль моя известность в городе и личное знакомство с военкомом. С ним мы встречались довольно часто на различного рода собраниях и совещаниях и были в дружеских отношениях. Меня осмотрела врачебная комиссия и признала годным для прохождения воинской службы. Вскоре был вызван в кабинет военкома, где и получил назначение в формирующийся в Рыбинске батальон обслуживания станций снабжения. Я понял, что мне дали отсрочку с отправкой на фронт. Какое-то время батальон будет формироваться, а затем будет обслуживать станции снабжения в районах крупных железнодорожных узлов, производить работы по разгрузке, погрузке и охране военного имущества. Честно говоря, я был рад этому. Мне предоставлялось время для адаптации в условиях армии и некоторое время побыть рядом с домом.
Разместили офицерский состав батальона в школе на улице Ленина недалеко от перевоза через Волгу. Для меня это было удобно, значительно сокращалось время на дорогу при посещении дома, когда представлялась такая возможность. А дома оставалась одна Маруся со своими думами и переживаниями. Приближалось время родов, и она со дня на день должна была убыть в родильный дом, хорошо, что он был на той же стороне Волги, где жили и мы. Событие это не заставило себя долго ждать. Как-то прихожу домой, а мне сообщают, что Марию Ивановну утром отправили в родильный дом. Я туда. Дежурная сестра сообщила, что она чувствует себя нормально и ждем родов. С тревогой за исход вернулся в расположение части. На следующий день, рано утром я был в родильном доме. Дежурная сестра сообщила, что роды прошли благополучно и поздравила с сыном. Повидаться с Марусей в это утро мне не удалось, и я как на крыльях полетел в часть. День тянулся долго и нудно. Я с трудом сидел на занятиях, а по их окончании отпросился в отлучку и вскоре был в родильном доме. Через несколько минут в окошке увидел Марусю. Она подтвердила о рождении сына, передала, что чувствует себя хорошо, поздравили друг друга с прибавлением семьи, договорились назвать сынишку Сережей, обменялись мнениями по другим житейским вопросам, и я отправился в часть. Через несколько суток Маруся выписалась из родильного дома. Вернулась с сыном в пустой дом. Время было тревожное, решили, что как только окрепнет сынишка, они поедут к отцу в Саратовскую область в совхоз «Штурм».

Однако отъезд из Рыбинска ускорился телеграммой от отца, в которой сообщалось, что мать Маруси тяжело больна, и она по быстрому собралась в дорогу, захватив с собой только самые необходимые вещи для нее и малыша. 20-го июля рабочий техникума Рыбаков проводил Марусю на пароход, и они уехали на долгие годы из Рыбинска. В тот же день я пришел домой, но никого не застал, мне сообщили, что Маруся с сыном уехали на пароходе сегодня утром. Огорчило меня то, что я не смог их проводить и проститься перед долгой разлукой, хотя мы в то время никак не допускали столь продолжительной затяжки войны. Мы были отуманены широко рекламированными заверениями нашего руководства, как военного так и партийного, что «Красная армия лучшая в мире армия, и что если враг нападет, то мы не вершка своей земли не отдадим, а врага разгромим на его территории». Под этими заверениями долгие годы находился наш народ. Цену этих заверений советский народ узнал и познал за долгие годы кровопролитной Великой Отечественной войны. После отъезда из Рыбинска Маруси я остался в городе один со своим хозяйством, а управляться один я уже не мог, и быстро расправился с ним. Поросенок заболел свинкой и подох, а кур всех раздал рабочим училища. Была у нас большая библиотека с несколькими юбилейными подписными изданиями, ее передал библиотеке педагогического училища. Так я освободился от личного хозяйства и целиком отдался воинской службе. Поначалу служба давалась трудно. Жесткий воинский порядок и строгая дисциплина, большая учебная нагрузка, ответственность за подчиненных тебе людей, казарменное положение и это после самостоятельной, раскованной в своих действиях работы директором педагогического училища. Однако мало по малу все встало на свои места. Мы втянулись в службу и в армейские условия жизни и дела наши шли успешно. Надо сказать, что мне было все же легче, чем остальным моим сослуживцам, прибывшим из других регионов. Я был дома, рядом со мной был коллектив учителей училища, друзья и знакомые по мирным временам, я с ними периодически встречался и отводил душу. Нередко после трудных учебных и служебных занятий мы – командиры собирались в небольшие компании и шли в ресторан пить пиво. В первые месяцы войны в Рыбинске работал ресторан, где отпускалось пиво. За такими застольями обычно было весело и шумно, они сопровождались рассказами анекдотов, различной небывальщины, а среди нас были великие мастера по этой части. Такие вечера были для нас отдушиной и обычно возвращались в казарму поздно вечером душевно облегченные. Но так длилось недолго. Вскоре к нам стал поступать личный состав. Началось формирование подразделений. Я получил назначение командиром взвода и заместителем командира первой роты. взвод численностью тридцать человек по своему составу был очень разнообразный. В нем были рабочие с заводов, колхозники с различной степенью образования и интеллектуальным развитием. Многие из них не держали оружия в руках и не имели никакой воинской подготовки. И вот эту разношерстную массу надо было организовать, сколотить в организованный, дружный и боеспособный коллектив – боевое подразделение, дать необходимый уровень воинских знаний, приучить к дисциплине и беспрекословному выполнению любых распоряжений и приказов в любых условиях. Задача эта была архитрудная, учитывая то, что на ее решение отводилось минимальное время. Война требовала быстрейшего вступления в строй и командный состав батальона трудился днем и ночью. Выпадали короткие часы ночного отдыха, часы беспокойного сна и думой в голове, как там в «Штурме» живет моя семья, как они переносят тяготы войны, как устроились на новом месте. Особенно тревожно было до получения первого письма с извещением о прибытии на место. Насколько возможно успокоился, зная, что они на месте имеют благоустроенное постоянное жилье, а затем и работу в местной школе и живут в окружении своих близких и родных.
Так в напряженном труде и заботах прошли июнь, июль и часть августа. Все это время усиленно занимались, внимательно следили за событиями на фронтах, даже вели карту положение сторон на линии соприкосновения, а по вечерам в свободное от занятий время горячо обсуждали оперативную обстановку на фронтах и пытались делать прогнозы на будущее. Правда, все это делалось на уровне наших познаний и военного опыта. Изредка я в свободное время отлучался в училище, встречался с Константином Сергеевичем Маслинниковым, обсуждали с ним и другими работниками училища состояние дел в его коллективе и возможные перспективы на будущее.
Все больше и больше чувствовалось приближение расставания с Рыбинском. Батальон и его подразделения приобрели необходимый воинский облик, солдаты прошли начальный курс воинского обучения, приняли присягу и готовы были к выполнению боевой задачи.
В конце августа батальон передислоцировали севернее Бологое на железнодорожную станцию Угловка. Здесь размещалась станция снабжения северо-западного фронта и нам вменялось разгрузка, складирование прибывающих воинских грузов, охрана и оборона станции снабжения, а также загрузка прибывающих автомашин за грузами из армейских складов. Обстановка была относительно спокойной. Изредка вражеская авиация делала ночные налеты и бомбила район станции. В этих случаях мы по боевой тревоге занимали назначенные каждому подразделению заранее оборудованные оборонительные позиции в готовности к отражению нападения врага. Ожидались высадки вражеских десантов. Авиационные налеты противника особого ущерба станции не наносили, станция хорошо прикрывалась зенитной артиллерией с воздуха. Обычно бомбы ложились в стороне от станции и вреда не причиняли. Всю осень 1941 года батальон обслуживал станции снабжения на Западном и Ленинградском фронтах. В начале декабря нас, группу командиров батальона, в том числе и меня, вызвали в штаб батальона и объявили, что мы откомандировываемся в действующую армию.
По прибытию к месту назначения нас распределили по дивизиям, где меня назначили командиром роты в 1012 стрелковый полк. Из всей прибывшей группы вместе со мной в полк был назначен старшина Леня Широков, ранее в батальоне мы служили в одной роте и хорошо подружились. Я был очень рад нашему совместному назначению, среди незнакомых хоть один да свой человек. Сам старшина до войны отслужил кадровую, был подготовлен, сильный и мужественный человек, добродушный и надежный товарищ. Леня Широков получил назначение командиром взвода и моим заместителем, я был вполне удовлетворен таким исходом дела, мне было на кого опереться среди новых для меня людей.

Дивизия находилась во втором эшелоне и непосредственного соприкосновения с противником не имела. Личный состав занимался боевой подготовкой, в том числе и моя рота. На второй или третий день моего пребывания в полку в моей роте произошло ЧП – чрезвычайное происшествие. Рота занималась огневой подготовкой, и один из взводов отрабатывал метание противотанковой гранаты в цель. Один из бойцов во время броска гранаты замешкался лечь в укрытие, граната взорвалась и осколками поранила солдата. Солдат упал, лицо его было залито кровью, во взводе поднялся шум. Я услышал его и побежал к месту происшествия. Когда я подошел к месту события солдата подняли, лицо его было залито кровью, шинель порвана осколками гранат. Мне доложил командир взвода о случившимся, я осмотрел бойца и убедившись, что ничего страшного не случилось, он получил легкие травмы от осколков гранаты, отдал распоряжение отправить его в медицинский пункт и продолжать занятия. Этот случай послужил мне большим уроком на будущее. В последующем при организации такого рода занятий я очень скрупулезно организовывал их, тщательно инструктировал людей и требовал этого от своих подчиненных командиров. Подразделения дивизии усиленно занимались боевой подготовкой. Особое внимание уделялось отработке наступательной тематики, боевому сколачиванию подразделений, по всему чувствовалось, что дивизия готовится к наступательным боям. В последние дни декабря 1941 года дивизию подняли по боевой тревоге, и она выступила на марш. Шли в сторону фронта ночью, и чем ближе подходили к переднему краю, тем слышнее было дыхание фронта. Все ближе и ближе поднимались в небо осветительные ракеты. Все слышнее и слышнее были разрывы снарядов. На душе каждого из нас было тревожно. Скоро в бой. Для меня он был первым, как он сложится для роты и меня лично. Невольно вспоминались картины прошлой мирной жизни, перед глазами вставали близкие, родные образы Маруси, сына и родных, что ждет меня и их впереди. Размышления были прерваны возгласом конного связного – «Командир первой роты к командиру полка». Это меня. Я сел на коня и вместе со связным и ординарцем поехал в штаб полка. Там меня переадресовали в штаб дивизии. На мой вопрос, зачем вызывают начальник штаба полка, ответил, что там узнаешь. Поехал дальше. К этому времени колонны дивизии прямо в походных порядках остановились. Объявили привал. Вскоре я прибыл в штаб дивизии, где меня принял генерал. Принял он меня тепло, по отечески, но после нескольких вопросов о том, кто я такой, каково мое образование, где работал до войны и где воевал, объявил, что я назначаюсь командиром батальона 1210 стрелкового полка, то есть того батальона, в котором я был командиром роты. Генерал приказал мне явиться к командиру полка и получить боевую задачу, пожелал успешной службы, дал некоторые практические советы и отправил к месту назначения. Я был ошеломлен и смущен новым назначением. Дело в том, что я не имел практики командования не только батальоном, но и ротой, да еще в боевых условиях, а тут сразу батальон и в бой. На меня ложилась очень большая ответственность не только за успех боевых действий одного из основных подразделений и составных частей армии, но и за жизнь сотен людей. Меня, прямо скажем, пугало это назначение, но делать было нечего. Солдат есть солдат и должен не рассуждать, а приказ старшего выполнять.
Я отправился к командиру полка. Подполковник принял меня радушно. Он, конечно, знал о моем назначении и поджидал меня. Без каких-либо предварительных разговоров сказал, кому передать роту и поставил боевую задачу, из которой я усвоил, что дивизия вводится в сражение, полк наступает в первом эшелоне дивизии и имеет задачу сходу по льду форсировать реку Волхов и захватить плацдарм на ее западном берегу. Мой батальон должен наступать в первом эшелоне полка на его левом фланге, форсировать реку Волхов, захватить населенный пункт на ее западном берегу, захватить и удерживать рубеж два километра западнее деревни Лелявино. В последующем я выполнял много боевых задач и ни одна из них не была простой, но эта запомнилась мне на всю мою жизнь – она была первой.
В эту ночь дивизия не была введена в бой. Ее подтянули к линии фронта, рассредоточили в лесу на дневной отдых. Я это время использовал на детальное изучение обстановки по карте, на принятие решения и детального продумывания плана боя. На знакомство с батальоном и его командирами, на постановку ротам боевых задач и доведению ее до каждого бойца батальона. Побывал в каждой роте и подразделении, побеседовал с их личным составом. Рассказал им о предстоящем бое и важности достижения победы в нем. На этом закончился первый день моего командования батальоном, а ночью пошли в бой. Как сейчас помню светлая, лунная, морозная ночь, конец декабря 1941 года. Впереди бушует фронт. В небо то и дело взлетают осветительные ракеты, с шипением падают в снег, взрываются мины и снаряды. Мы все ближе и ближе подходим к линии фронта. Теперь разрывы снарядов начинают беспокоить и нас, появились первые раненые. Все яснее слышится стрекотня вражеских пулеметов и автоматов. Мы расчленяемся в предбоевые порядки и продолжаем сближаться с противником. Нервы обострены до предела. Тревога за ход и исход боя возрастает. Вот и восточный берег реки. Впереди широкое, ровное поле льда, покрытого толщей снега, по которому тяжело бежать, но бежать надо, и мы устремляемся вперед. Бойцы бегут молча, каждый чувствует огромное напряжение нервов и большую ответственность за выполнение задачи. Противник открыл по наступающим минометный и артиллерийский огонь, наша артиллерия открыла огонь, началась артиллерийская подготовка атаки. Подразделения батальона развертываются в боевые порядки. Бойцы, тяжело дыша, устремились к противоположному берегу. В лицо режет морозом небольшой ветер, мелкие частицы снега – крупа больно сечет в лицо, но воины не замечают этого, надо как можно быстрее преодолеть это опасное пространство, где ты у противника  как на ладони, и он режет тебя прицельным огнем. Но вот и западный берег реки. Слышу дружное «УРА», роты перешли в атаку. Я с наблюдательного пункта внимательно слежу, как развертываются события. Запрашиваю артиллерийский и минометный огонь и веду его корректировку по вражеским целям. Сосредотачиваю огонь нашей артиллерии по наиболее опасным и мешающим атаке целям противника. В деревне в нескольких местах вспыхнули пожары и осветили окружающую местность. Теперь хорошо видны наши атакующие цепи. Я связался по телефону с командирами рот, выслушал их доклады, отдал необходимые указания и сам с пунктом управления пошел по льду на противоположный берег, чтоб быть как можно ближе к своим подразделениям. По пути встречаются группы раненых, идущих в тыл на медицинские пункты. Здесь меня подстерегала самая удручающая, горестная весть. Навстречу несли на плащ-палатке тяжело раненого Леню Широкова. Я подошел к нему, его опустили на лед и открыли лицо. Леня тяжело с хрипами дышал и на мои вопросы не отвечал, был без сознания. Я попросил солдат осторожно и побыстрее донести его до медпункта. Это была последняя встреча с Леней Широковым.

А бой в деревне и вокруг нее разгорался все жарче и жарче. Противник упорно удерживал каждый дом, каждое строение. К чести наших солдат они дрались упорно, отдавая себя целиком для достижения победы и отбивали у противника одну позицию за другой. Когда я вошел в деревню, она была полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков, роты вели бой западнее деревни, продвигаясь на указанный конечный рубеж задачи. Штаб батальона разместился в подвале небольшого строения. По телефону доложил в полк о захвате деревни и положении рот батальона.
Ночь на исходе. Роты батальона вышли на указанный им рубеж и закрепляются. Я доволен исходом первого боя, но на душе тревожно: как поведет себя противник с рассветом, вряд ли он смирится с утратой деревни и согласится мерзнуть на открытом воздухе. Предупреждаю командиров рот о возможной контратаке противника, даю указания, что нужно сделать, увязываю действия с соседями на случай активных действий противника. Отправлены в тыл пленные. Кажется - все сделано, можно отдохнуть и покушать. Однако спокойно покушать не удалось. Командир второй роты старший лейтенант Стержневой доложил: противник перегруппируется и сосредотачивает силы перед фронтом его роты, по-видимому готовится к контратаке. Немедленно отдал всем подразделениям команду подготовиться к бою.
Около 10 часов противник силами до батальона пехоты атаковал вторую и левый фланг первой роты. Противник был встречен дружным ружейно-пулеметным огнем, артиллерия и минометы поддерживали бой нашей пехоты. Бой разгорался все сильнее и сильнее. Противник, несмотря на потери, упорно атаковал, ввел в бой два танка. Появление их встревожило нас. Сумеют ли наши солдаты не дрогнуть и отразить их атаку? Один танк противника прорвался через передний край нашей обороны и начал передвигаться в наш тыл. Срочно выслал навстречу танкам сапер для минирования местности, на направлении действий танков в наброс, кроме того приказал двум противотанковым орудиям выдвинуться на открытые позиции и поразить танки. Орудия быстро развернулись и открыли огонь. С первого выстрела один танк противника загорелся, а другой задним ходом начал отходить. Атака противника отбита и больше он не пытался наступать. Это была первая проба наших сил, способностей и победа. Для меня это было боевое крещение и удачное и запомнилось мне на всю жизнь.
Через сутки или двое нас перегруппировали левее деревни Лелявино и поставили задачу – прорвать оборону противника, перерезать шоссейную дорогу Новгород–Псков и обеспечить ввод в сражение части, как стало позднее известно, 2-й Ударной армии. Она имела задачей прервать кольцо окружения противника и соединиться с войсками Ленинградского фронта и тем снять блокаду Ленинграда. Наступление началось с наступлением темноты. В начальный период войны наши войска часто прибегали к ночным действиям. Это объяснялось тем, что мы не располагали достаточным количеством средств подавления обороны противника и в частности, ощущался острый голод в снарядах, кроме того, противник болезненно реагировал на наши ночные действия. Он предпочитал вести боевые действия днем, а ночью отдыхать, объяснялось это еще и тем, что противник имел большое преимущество над нами в авиации, светлое время суток позволяло им наиболее эффективно применять ее в бою.
Вот и на этот раз наше наступление началось с наступлением темноты. Задачей моего батальона было – прорвать оборону противника и развивая наступление в глубину, захватить населенный пункт на шоссейной дороге Новгород–Псков, удерживать ее и обеспечить пропуск через себя вводимые в сражение части 2-й Ударной армии.
Наступление наших войск развивалось успешно. Мой батальон прорвал оборону противника и тесня его подразделения сходу захватили населенный пункт, тем самым перерезали шоссейную дорогу Новгород–Псков, то есть выполнили поставленную задачу. Через наши боевые порядки перекатывались войска, вводимые в сражения. Все как будто шло благополучно, бойцы успокоились и охотно принимали приглашения местных жителей обогреться и отдохнуть в домах. Я не верил в столь легкий успех и ждал ответных действий противника, тем более, что он не мог лишиться такой важной дороги, как шоссе Новгород–Псков. Еще больше меня встревожило размещение личного состава батальона по хатам, вместо немедленной организации обороны и закрепления захваченных позиций. Во все роты разослал связных с приказом немедленно собрать людей и занять оборону на указанных рубежах. Сам пошел проверять выполнение приказа. Вошел в деревню. Вдоль улицы спешили солдаты. Роты выходили на указанные им рубежи. Я встретил командиров 1 и 2 рот и потребовал как можно быстрее организовать оборону на указанных рубежах. Опасение мое оправдалось. Противник не дал нам необходимого времени на организацию обороны с обоих сторон деревни, вдоль шоссейной дороги перешел в контратаку. Начался ожесточенный бой с превосходящим противником. Действия его пехоты поддерживались танками. Вдоль улицы и в воздухе летели рой светящихся пуль, всюду рвались снаряды и мины. Я застрял посередине деревни и почему-то оказался один. Пытался пересечь улицу с тем, чтоб перейти на командный пункт, расположенный на восточной стороне деревни на огородах, но автоматный огонь фашистского солдата, стрелявшего из-за угла пожарного сарая, не позволял мне перебежать улицу. Я укрылся за противоположной стороной пожарного сарая и попытался освободиться от опеки фашистского солдата, но мой автомат отказал, по-видимому, замерз и не работал. Я оказался в пикантном положении. Попытался достать противника огнем пистолета, но он также прикрывался сараем, и внимательно следил за моими действиями, всякий раз пресекал мои попытки перебежать улицу. Кругом трещали выстрелы, шел интенсивный бой, вдоль улицы летели трассирующие пули и вдруг я вижу, как прямо посередине улицы по дороге идет мальчик-подросток, накрывшийся спальным матрасом, непонятно, что его подвигло на такой безумный поступок, появление в это время на улице насквозь простреливаемой интенсивным ружейно-пулеметным огнем – смерть. Я пытался кричать мальчику, чтоб он укрылся за домами и оставил дорогу, но он, по-видимому, не слышал меня и случилось непоправимое, мальчик упал и больше не поднялся. Мой немец также чем-то отвлекся, и я воспользовался этим: перебежал улицу и вышел к своему наблюдательному пункту. На мое счастье старший адъютант батальона наладил и поддерживал связь с командирами рот, и я тут же связался с ними, уточнил их положение и отдал необходимые указания. Во время разговора с одним из командиров рот поблизости разорвалась мина, я стоял на коленях и меня сбило воздушной волной, но я ничего не почувствовал, а когда начал подниматься правая рука мне отказала и из рукава шинели текла кровь. Здесь я почувствовал боль в предплечье и понял, что ранен, вот и меня отметила война своей суровою печатью.

Находящийся на наблюдательном пункте санинструктор сделал перевязку, перетянул руку бинтом через шинель, так как снимать ее было нельзя, стоял сильный мороз, но такая перевязка не смогла туго перетянуть руку, и кровь продолжала сочиться. Присутствующий на наблюдательном пункте полковой комиссар (почему он оказался у нас на НП не знаю) приказал эвакуироваться в санитарную часть и дал двух солдат для сопровождения. И вот я в числе прочих раненых бреду в свой тыл, с каждым шагом все больше и больше слабея от потери крови. Наступил рассвет. Мы подошли к реке Волхов. Перед нами открылась панорама замершего широкого плеса реки, изредка обстреливаемого артиллерией противника. То там, то тут были видны и слышны разрывы снарядов. Мы спустились на лед и двинулись к противоположному берегу, а он казался бесконечно далеким. Я продолжал слабеть, появилось чувство полного безразличия. Никак не реагировал на разрывы снарядов противника, хотелось лечь и никуда не двигаться, просил сопровождающих солдат остановиться и отдохнуть, но они были неумолимы, остановка могла быть роковой, к этому времени противник усилил обстрел плеса реки, стрелял шрапнелью, в воздухе то и дело появлялись дымные барашки от разрывов снарядов. Солдаты спешили выйти из опасной зоны и быстрее выйти на берег. Наконец мы достигли восточного берега реки. На наше счастье здесь оказалось несколько упряжек из нашего полка, хозяйственники везли питание солдатам на передовую. Узнав, что я командир батальона и ранен, старшина хозяйственного взвода тут же освободил одну подводу, посадил меня в сани и приказал отправить в медицинский пункт. Здесь я почувствовал голод и попросил кушать. В повозке оказался каравай черного хлеба, но он замерз и был такой твердый, что его пришлось разрубать на мелкие кусочки топором. Кусочки класть в рот и там они таяли. Таким образом, я позавтракал. Ехали быстро, по пути заехали на медицинский пункт артиллерийского полка, где мне сделали квалифицированную повязку, разрезав рукав шинели и очистив рану от грязи. Для поддержания духа заставили выпить солидную дозу водки и отправили в медсанбат дивизии. Ехали и искали его долго, наконец меня сдали на руки медицинских работников, и я распрощался со своими сопровождающими, поблагодарив их за заботу, дальше армейский госпиталь, и через пару суток эвакуация в тыловой госпиталь. Наш эшелон, к моему большому удовольствию разгружался в Рыбинске и я попал в госпиталь, расположенный в школе № 1 на улице Ленина. Вскоре мне удалось установить связь с внешним миром. О моем пребывании в госпитале узнали в горкоме партии, и с этого времени я почувствовал повышенное внимание и заботу со стороны медицинского персонала. Меня посещали знакомцы по работе, и те с кем я пережил в довоенное время. В госпитале была хорошая библиотека (осталась школьная библиотека), и я много читал. Однако госпитальная обстановка утомляла меня и как мало-мальски поджила рана, начал настаивать на выписке. Я очень скучал по семье, по родным и задумал добиться кратковременного отпуска для поездки к отцу. Поездка к жене и сыну была нереальна, надо много времени, и я понимал, что такого отпуска мне не дадут. После двухмесячного лечения в госпитале меня выписали, представив десятидневный отпуск. Я поехал в родную деревню к отцу. До деревни добрался поздно вечером, выглядела она мрачно, кое-где в окнах домов светился слабый огонек, чувствовалось отсутствие керосина и глубокая печать войны. С замиранием сердца я зашел в свою хату и в полумраке, изба освещалась маленькой коптилкой, увидел над чем-то согнувшуюся мать. Она подняла голову, на скрип двери, и долго, долго разглядывала меня, потом ахнула и замерла. Я бросился к матери, обнял ее и начал тормошить, целовать и успокаивать. Наконец она пришла в себя и на мой вопрос, где папа? Ответила, что он в свинарнике. «Я его сейчас позову». Я сам схожу к нему, мама, – сказал я и пошел. В свинарнике было холодно, сыро. Двое дежурных, в том числе отец, сидели у печурки и грелись. Я подошел к ним, поздоровался, отец долго всматривался, он плохо видел, а потом бросился ко мне. Начались расспросы. Отец попросил коллегу отдежурить, и мы пошли домой. Прожил я дома двое суток. Теплота родного очага согрела меня, размягчила мою душу, и расставание с ним было тяжким и грустным. Я уходил из родного дома, от родителей не уверенный, что когда-либо увижу их.
Явился в отдел кадров армии, и он направил меня в другую дивизию. Находилась она в районе Мясного Бора под Новгородом и вела безуспешные бои по прорыву вражеского кольца окружения 2-й Ударной армии. По прибытию в дивизию меня назначили командиром батальона в стрелковый полк. Пробыл в нем я недолго. После нескольких дней боев дивизия потеряла большое количество своего личного состава, как мы тогда говорили, обескровила. Однако старшее командование стремилось во что бы то ни стало прорвать кольцо вражеского окружения вокруг 2-й Ударной армии. Откровенно говоря, у личного состава подразделений было подавленное настроение. Сплошное и безуспешное наступление и массовые потери от огня противника не вселяли особого оптимизма. На мой взгляд, неуспех наших войск объяснялся недостатком огневых средств и снарядов в том числе, в результате мы не могли надежно подавить огневую систему противника. Помню одно из таких наступлений. Батальону была поставлена задача прорвать оборону противника во взаимодействии с другими войсками дивизии. Предупредили, что батальон надо поднять в атаку сразу после окончания артиллерийской подготовки. Наступило время артподготовки. Наша артиллерия сделала несколько огневых налетов, не особо мощных и продолжала вяло постреливать. Меня позвали к телефону и вот в трубку слышу голос командира полка. – Как развивается наступление? Я ответил, что ожидаю, когда начнется артподготовка и вот трубка разразилась мощным русским матом. – Чего сидите, артподготовка давно кончилась, немедленно наступать.
Я ответил, что будет сделано, но практически людей в атаку не поднимал, понимая бесполезность такого наступления и неоправданных потерь человеческих жизней от огня на подавление огневых точек противника. Один и довольно продолжительный период мы ощущали крайнюю недостачу боеприпасов, в том числе и патрон и снарядов. С целью экономии их расхода устанавливался суточный лимит – два снаряда на орудие и обойму патрон на винтовку или автомат. Понятно при таком обеспечении боеприпасами трудно и более того, невозможно было рассчитывать на успех в бою. Однако старшее командование требовало активных действий и прорыва кольца окружения. Настойчивость командования была нам понятна, там в тылу у немцев действовало большое соединение наших войск, без нормального снабжения всем необходимым для жизни и боя. Их положение было критичным и надо было выручать их. Было принято решение, создать из оставшихся сил в дивизии один сводный отряд, усилить его всей наличной артиллерией и попытаться им решить поставленную задачу. Не знаю, чем руководствовалось командование дивизией, командование сводным отрядом было поручено мне, старшему лейтенанту, хотя была и более старшие по званию и опыту командиры. Но в армии не рассуждают, и я принял приказ к исполнению.

В течении трех–пяти суток шло формирование отряда и подготовка к прорыву. Наконец отряд был выведен в исходное положение для наступления. Получили боевую задачу, которая была доведена до каждого солдата. Отработаны все вопросы взаимодействия между подразделениями и другими родами войск, вопросы управления, и я смог доложить старшему командованию о готовности отряда к выполнению полученной задачи. Наступление было назначено с рассветом следующего дня. Поздно вечером накануне наступления связист подозвал меня к телефону и с тревогой сказал: «Вас вызывает большое начальство». Я взял трубку, представился и услышал голос назвавшимся позывным командующего фронтом генерала армии Мерецкова.
– Вы получили задачу? – спросил он меня, я ответил – Так точно, и мне все понятно. «Вы готовы к ее выполнению? Да, готов, – ответил я.
– Слушайте внимательно, – сказал он и продолжал. Я только что говорил, и назвал позывной главнокомандующего И.В. Сталина, он просил передать, чтоб вы приложили все усилия и выполнили поставленную задачу. За вами стоят четыре автобатальона с боеприпасами и продовольствием для окруженных, вы должны пропустить их к окруженным. Главнокомандующий предупредил, что за выполнение задачи будете немедленно награждены, ну, а если не выполните, пеняйте на себя. И далее командующий сообщил, что он придал отряду два дивизиона «РС» – катюш по одному залпу каждый, дивизионы задачу получили и выходят на огневые позиции, командиры дивизионов прибудут к вам для увязки действий. В заключение командующий пожелал успеха и разговор закончился. Честно говоря, разговор показался мне тяжелым, когда возвращал телефонную трубку связисту, рука у меня дрожала. И еще я понял, какая огромная ответственность легла на меня. Выражение моего лица после переговоров было такое, что все окружающие меня командиры бросились с расспросами: С кем говорил? Что сказал?
Вскоре появились на моем командном пункте командиры дивизионов «РС». С ними мы согласовали рубеж и время нанесения удара, договорились, что залп дивизионов будет завершать артподготовку и сразу за залпом пехота перейдет в атаку. Так как никто из нас до этого не видели, как действуют «РС», командиры дивизионов ознакомили нас с их тактико-техническими данными и возможных эффектах их залпов и предупредили, как бы наши солдаты не испугались эффекта от их залпов. После чего мы все разошлись по подразделениям с тем, что бы ознакомить с особенностью завтрашней артподготовки и как надо использовать результаты залпов дивизионов «4РС». До половины ночи все мы находились в подразделениях, вторая ее половина тянулась медленно и нудно, тревожно было на душе. Что нас ждет утром – успех или неудача.
Вот и настало долгожданное «Ч» – час начала боевых действий. Точно в установленное время началась артподготовка. Снаряды ложились точно по цели. Огонь артиллерии и минометов хорошо корректировался. Противник на наш огонь отвечал вяло. Артподготовка продолжалась не долго, но мощно и завершилась залпом двух дивизионов «РС». Залп произвел на нас ошеломляющее значение. Вначале послышался скрипучий вой, а вслед за этим полетели снаряды, полет которых обозначился огненными шлейфами в воздухе и завершился мощным взрывом. Перед глазами наших солдат поднялся огненный смерч, в воздух полетели обломки вражеских блиндажей и оборонительных сооружений, образовалась мощная полоса дыма и пыли. Это было необычайное зрелище. К моему огорчению, наши солдаты перепугались и бросились бежать к себе в тыл вместо атаки противника. Видя случившееся, я и окружающие меня командиры и солдаты бросились им навстречу с криком: Вперед в атаку. К моему счастью солдаты услышали наш призыв, быстро повернулись и побежали в сторону противника. Добежав до переднего края обороны, дружно атаковали противника и начали быстро продвигаться в глубину его расположения, не встречая серьезного сопротивления. Противник был настолько подавлен и деморализован залпами «Катюш», долго не мог отправиться и организовать сопротивления нашему наступлению, а оно развивалось успешно. У всех было приподнятое настроение и рвались вперед. Я в сопровождении автоматчиков и связистов продвигался вслед за наступающими, помогал им огнем артиллерии и минометов. Мы продвинулись километра на 2,5-3, когда со стороны противника послышался шум танков. Видимо, противник подтянул свежие силы и готовит контратаку. Я немедленно начал готовиться к ее отражению, подтянул и развернул противотанковые орудия для стрельбы прямой наводкой, подтянул резерв, поставил задачу саперам на минирование, поговорил с командирами рот. И вот видим, появился танк. Наша артиллерия встретила его дружным залпом. Но что это такое? С той стороны послышался крик и четко выделился в морозном воздухе русский мат. Я приказал артиллеристам прекратить огонь. Навстречу к нам бежали наши солдаты и при встрече обнимались с солдатами батальона. Я поспешил выяснить, кто нам встретился. Оказалось, что это солдаты 4-й гвардейской дивизии, участвующие в прорыве со стороны окруженной 2-й Ударной армии. Я встретился с командиром части 4-й гв. СД и договорились с ним об организации обороны образовавшегося прорыва. При этом на долю нашего отряда выпала оборона южной стороны прохода, а частя 4-й гв. СД северная сторона. Ширина прохода составляла около 3-х километров и по глубине более двух километров. Я доложил об успешном прорыве и образовавшемся проходе старшему командованию и приступил к организации обороны. Кончался тяжелый день. Наступала долгая ночь. Ее мы использовали для пропуска автобатальонов к окруженным войскам и на совершенствование занимаемого оборонительного рубежа в инженерном отношении. Во второй половине ночи дали личному составу отдохнуть, нам предстоял не менее тяжелый день. Я был убежден, что противник не оставит нас в покое и постарается взять реванш за вчерашнее поражение. Так оно и получилось. Часов в девять утра противник начал наступать на центральном участке нашей обороны. Первые атаки были отбиты с большими для него потерями. Но он атаковал нас снова и снова. Слышался бой и у соседа, значит, противник пытается сжать нас с обоих сторон и закрыть проход. У нас особенно сильно разыгрался бой во второй половине дня. Примерно в 13 часов в небе появилась вражеская авиация и основательно отбомбила нас, вслед за этим последовал мощный артналет, и атака пехоты при поддержке двух–трех танков. Наши солдаты не выдержали столь мощного напора противника и начали отходить. Я в сопровождении солдата с ручным пулеметом бросился навстречу отходящим, громко крича: «Куда? Назад!». Но меня никто не слышал. Тогда я приказал пулеметчику дать залп выше голов бегущих, однако длинная пулеметная очередь в воздух не образумила отходящих.

У меня осталось последнее средство остановить отступающих, я приказал пулеметчику, дать очередь по отходящим. Он с колебанием дал. Правда, не столь длинную очередь. Это дало свой эффект, люди почувствовав, что по ним стреляют с тыла остановились, чем я и воспользовался. Подав команду, ложись, я побежал вдоль цепи наших солдат и размещать их в обороне, приказав своему пулеметчику прикрыть нас огнем. Подходили все новые и новые группы наших солдат, оставшиеся в живых, командиры приводили их в порядок и организовывали оборону на новом рубеже. Подтянули и развернули на огневых позициях противотанковые орудия. Удачно сработала и наша артиллерия, расположенная на закрытых огневых позициях. Ее шквальный огневой налет удачно пришелся по наступающим подразделениям противника, один танк загорелся. Заработали наши ручные и станковые пулеметы и атака противника была отбита. Правда, в ходе этого боя мы потеряли около 500 метров территории и общая ширина проделанного нами накануне прохода сузилась.
Покамест я мотался по полю боя, был дважды ранен, правда, легко – касательно в голову без повреждения кости и перебило мизинец на правой руке. Вид я имел ужасный, лицо залито кровью, ворот шинели также пропитался кровью, полы шинели оборваны и висели лоскутьями, к тому же адская усталость, которая не чувствовалась во время боя, и особенно сильно сказалась после того, когда спало боевое напряжение. Возвратился на командный пункт, связался с командиром полка по телефону и доложил ему обстановку. Последний был уже в курсе обстановки. В конце разговора командир полка сообщил мне, что к нам на усиление идет учебная рота и приказал сдать командование ее командиру. А самому отправляться в мед. пункт. Так закончилась для меня эта эпопея. Я был доволен результатами боя и честно говоря, не хотелось оставлять полк. Из медицинского пункта меня направили в госпиталь в Большую Вишеру. На второй или третий день в госпиталь приехал член военного совета фронта и вручил мне орден Красного Знамени. Можно понять мое состояние, когда я принимал столь высокую награду. В начале войны награда таким орденом было делом редким и почетным. Меня, как орденоносца, перевели в отдельную палату с улучшенным питанием.
Пролежал я в госпитале недолго. Раны мои быстро затянулись, и я снова отправился в действующую армию. Из армии меня направили в свою дивизию, в свой полк, где снова принял батальон. К этому времени дивизия действовала северо-западнее Мясного Бора в лесу. Батальон занимал оборону на очень широком фронте, солдаты располагались в одну линию, парами зачастую не имея между собой не только локтевой, но и зрительной связи. Часто было так сидит, сидит солдат в окопе, кругом никого не видно, снимается и идет к себе в тыл.
Спрашиваешь, почему оставил боевую позицию? А он отвечает: Что там никого нет, мы остались одни. И приходилось водворять таких вояк обратно на их позиции.
Числа 5-го мая я решил проверить состояние обороны, взял с собой ординарца, автоматчика и связиста и пошел на передний край. Шли без особых предосторожностей. Кругом стоял мощный сосновый лес, и тишина, изредка нарушаемая птичьим гомоном. Дышалось легко, на душе было спокойно, и вдруг раздался одиночный выстрел. Меня развернуло, и я почувствовал, как по руке потекла кровь, а затем и боль появилась. Ординарец, а он был из сибирских охотников, заметил на дереве, откуда стреляли, вражеского солдата, навскидку выстрелил и снял его с дерева. Когда подошли к убитому, оказалось, что это финская «кукушка». Финны практиковали в то время засылку в наш тыл отдельных солдат или группами, они выбирали пушистое, с хорошим укрытием дерево, залезали на него и выслеживали наших воинов, особенно охотились за командирами. Жертвой такой «кукушки» стал и я. Недолго я продержался в строю и снова попал в госпиталь, и на этот раз опять в Рыбинск в тот, в котором я лечился первый раз. Встретили меня радушно, как старого знакомого, а так как я был ходячим больным, то мне позволяли бродить по госпиталю, пользоваться библиотекой и клубным помещением. Вскоре мне выдали обмундирование и разрешили выходить в город. Май, июнь и июль месяца я провел в Рыбинске. Часто посещал училище, встречался с знакомыми в городе и даже несколько суток рыбачил на Рыбинском водохранилище вместе со вторым секретарем Горкома партии.
В конце июля меня выписали из госпиталя, и я отправился в управление кадров Волховского фронта, где уговорил, чтобы меня послали на какие-нибудь курсы. Я был направлен в Боровичи на курсы командиров батальонов, но проучился на них дней пять или шесть. Однажды с занятий был вызван в штаб курсов и направлен на комиссию, прибывшую из штаба фронта, как потом выяснилось, эта комиссия была от 4-й гвардейской дивизии. Она отбирала для себя командиров из числа курсантов. Короткая беседа и моя участь была решена, закончилась моя учеба. По прибытию в дивизию нас принял командир дивизии генерал-майор Леленков. С каждым из нас он побеседовал и объявил назначение. Я был назначен командиром 1-го стрелкового батальона 11-го Гвардейского стрелкового полка. Перед уходом командир дивизии предупредил, что дивизия выступила на погрузку в железнодорожные эшелоны. Я прибыл в полк, когда он уже грузился в эшелон. На ходу нашел прежнего командира батальона, он познакомил меня со старшим адъютантом и комиссаром батальона, познакомил с списочным составом батальона и на том завершилась прием и передача командования. Во время погрузки меня вызвал командир полка и назначил начальником эшелона. Я попытался опротестовать назначение, мотивируя тем, что незнаком ни с батальоном, ни с полком, однако мои аргументы не были приняты, и я вынужден был вступить в исполнение для меня новых обязанностей. По пути следования знакомился с командным составом батальона и личным составом. И то и другие произвели на меня хорошее впечатление.

Всех нас волновал вопрос, куда направляют дивизию. Были различные предположения, и только по выезде из Москвы стало ясно, что едем на Сталинградский фронт, в самую горячую точку 1942 года.
16-го августа 1942 года дивизия прибыла к месту назначения под Сталинград и сходу получила задачу: занять и оборонять рубеж Старо-Донской, Пятидесятский, особо прочно оборонять участок станица Сиротинская, хутор Задонск-Авиловский. Задачи частям дивизии и их подразделениям были поставлены по карте, и с наступлением темноты дивизия выступила на марш. Части выходили на свои оборонительные участки без рекогносцировки, в темное время. Незнакомая местность, донская степь без каких-либо четких ориентиров, после Волховских лесов было непривычно. Темная южная ночь, скудные данные о противнике, незнакомая местность вызывали у личного состава особую настороженность и напряжение. Шли молча, пристально вглядываясь в темноту. Ночную тишину нарушали только отдельные команды, передаваемые по колонне, да изредка проскачет конный связкой. К утру 18-го августа дивизия вышла в свой район и заняла оборонительный рубеж. Мой батальон занял оборону на рубеже в районе Колдоирово-Белужино. Не обошлось и без инцидентов. Батальон выходил на правый фланг участка своей обороны, и мне казалось целесообразным развертывать его по ходу движения, то есть справа налево. Поставил ротам задачи, указал им рубежи обороны и они по ходу движения развертывались и занимали оборону, а я со своим штабом вышел в намеченный район расположения командного пункта, разместил его, и связисты потянули связь к ротам. Не успели полностью натянуть связь и переговорить с командирами рот, к нам на командный пункт приехал командир полка полковник Парфенов и приказал доложить обстановку. По карте я доложил свое решение, и какие роты и где заняли оборону, но по правофланговой роте не мог доложить, заняла она оборону или нет, так как не имел с ней связи. По-видимому, связисты сбились с направления и не вышли на командный пункт командира роты. Полковник вспылил, отругал меня и наговорил гадостей. Меня это до глубины души оскорбило, и обида на него осталась надолго.
С первых же дней обороны мы развернули активную разведку противника. Каждую ночь группа разведчиков переправлялась через Дон и уточняла положение и группировку противника. Его передний край проходил по восточной окраине станицы Сиротинская и далее на северо-запад по гребню высот и был удален метров на 500 от уреза реки. Таким образом, перед нами проходила полоса ничейной земли. На одном участке росла картошка, а остальная площадь была покрыта зеленой травой и на ней паслись лошади, по-видимому, оставленные нашими войсками во время отхода. Кое-где виднелись автомашины и другая техника. В одну из ночей мои разведчики переправили вплавь добротную лошадь, это надоумило меня пополнить конским составом наш батальонный хозяйственный взвод. В течение недели мы не только в батальоне укомплектовались лошадьми, но значительную их часть передали в хозяйственную часть полка. И больше то, в одну из ночей разведчики переправили на плоту исправную автомашину, чем батальон прославился на всю дивизию.
В первых числах сентября в батальон приехал командир дивизии генерал-майор Леленков. На моем наблюдательном пункте, расположенном на высоком берегу Дона, он заслушал мой доклад об обстановке, особенно детально интересовался данными о противнике. Задал несколько вопросов о моей службе в армии и на гражданке до войны. Осмотрел инженерное оборудование и построение обороны и, по-видимому, остался доволен. В заключение нашей беседы генерал предложил мне перейти в оперативное отделение штаба дивизии. Для меня такое предложение было неожиданным, и я не смог сразу вразумительно ответить на него. Дело в том, что я никогда не проходил воинской службы в штабах и плохо представлял характер их работы, о чем и доложил генералу. Он улыбнулся и сказал: «Подумай хорошенько, завтра или послезавтра доложи свое решение». И на том мы расстались. Я остался в глубокой задумчивости. С одной стороны мне хотелось выйти из подчинения полковника Парфенова, так как отношения между нами были не из лучших, а с другой стороны, я привык к батальону, сработался с его командным составом, да и работа была привычная. Мои раздумья разрешил приехавший на второй или третий день начальник штаба дивизии гвардии полковник Пугаев. Он вызвал меня в штаб полка, долго и обстоятельно беседовал со мной, не скрыл и того, что я понравился командиру дивизии и предложил перевести меня в штаб. Я повторил, что никогда не служил в штабах и не знаю характер штабной работы. Полковник Пугаев на это сказал, что штабные навыки дело наживное и что он поможет мне в приобретении необходимых навыков. Беседа носила очень дружелюбный характер, а сам полковник вызвал у меня полное к нему доверие, и я согласился на его предложение. Через два-три дня состоялся приказ о моем назначении помощником оперативного отделения штаба дивизии, и я убыл к новому месту службы. Начальником оперативного отделения был подполковник Албегов, осетин по национальности, высокий, энергичный и общительный лет тридцати с небольшим мужчина. Встретил меня добродушно, быстро расположил к себе, и так началась моя новая служба. Я внимательно приглядывался к деталям будничной работы, изучал характер и порядок разработки различного рода документов. Часто полковник Пугаев вызывал меня к себе и давал задание на разработку документов, а затем после проверки до мелочей пункта за пунктом подробно разбирал мое творение и указывал, как следует формулировать ту или другую мысль, и как в целом следует отрабатывать документ. Вскоре с его помощью и с помощью товарищей по работе я освоился со своим кругом обязанностей и полностью отдался их исполнению. Работа мне нравилась, часто выезжал в части и подразделения дивизии с различного рода проверками и оказанием им помощи. Будучи заместителем начальника отделения, одной из моих обязанностей возглавлять передовой наблюдательный пункт дивизии и организация его перемещения в пункт указанный командиром дивизии. Перемещение командно-наблюдательного пункта обычно происходило ночью с таким расчетом, чтобы в темное время суток выйти в новый пункт, оборудовать его в инженерном отношении, установить связь с частями и успеть передислоцировать основной наблюдательный пункт.

Обычно в состав передового командно-наблюдательного пункта включались: заместитель начальника оперативного отделения – старший, офицер разведывательного отделения, взвод связи с радийной машиной, взвод сапер и отделение комендантского взвода. И вот в таком составе ночью выдвигались как можно ближе к передовым наступающим частям, выходили в заданный район, отыскивали наиболее удобную точку и развертывали новый наблюдательный пункт. Особо ответственным моментом был период, когда основной командно-наблюдательный пункт снимался со старого места и переезжал на новое. На это время он передавал управление войсками на новый наблюдательный пункт и тогда я вступал в исполнение функций основного командира. Это требовало от меня хорошей тактической подготовки, умение быстро оценивать обстановку, делать правильные из нее выводы и своевременно реагировать. Мне, по-видимому, удавалось это неплохо, я быстро получил доверие от командиров полков, мои решения и указания воспринимались ими с доверием и беспрекословно исполнялись. Даже будучи на основном командном или наблюдательном пункте командиры частей часто обращались непосредственно ко мне, не желая беспокоить командира дивизии, и решали возникшие у них вопросы. Доверяли и ценили мою работу командование дивизии, за что я получал от него неоднократные поощрения.
Я не считаю необходимым подробно описывать мою службу в составе 4-й Гвардейской стрелковой дивизии, поскольку ее действия я осветил в рукописи о боевом пути дивизии. Во всей ее деятельности я принимал активное участие, в различных ролях, в различной степени, но без моего участия не обходилось. Здесь остановлюсь только на отдельных эпизодах моей боевой жизни, наиболее памятных мне и имеющих для меня наибольшее значение.
Прежде всего, участие в грандиозной, имеющей огромное политическое и оперативно-стратегическое значение Сталинградском сражении, разгром большой группировки фашистских войск. Правда, до этого наши войска успешно осуществили Ельнинскую наступательную операцию, разгромили фашистские войска под Москвой, но после этого мы устали от сводок, сообщающих о неудачах наших войск и оставлении все новой и новой территории. Мы прекрасно понимали, что чем глубже проникает противник в глубину нашей территории, чем большую территорию он оккупирует, тем труднее и труднее становится положение наших войск и Родины в целом. Было больно и обидно слушать сводки Совинформбюро о наших неудачах на Советско-Германском фронте. Все мы желали и с большим напряжением ждали начала перелома на фронте, и была какая-то уверенность, что этот перелом произойдет под Сталинградом, и мы будем непосредственные его участники. Такие надежды подогревались доходящими до нас слухами о том, что сзади нас идет крупное сосредоточение войск. Уверенность в грядущем еще больше окрепла с прибытием на фронт маршала Г.К. Жукова. Среди солдат бытовала уверенность, где маршал Жуков, там наступление, там победа.
Время шло, у нас в тылу что-то делалось, а мы совершенствовали свою оборону, предпринимали разведку боем, вели глубинную разведку, накапливая все больше и больше данных о противнике. Напряжение нарастало. Повсюду шел разговор, что вот-вот начнется «свадьба», и она началась. 19-го ноября 1942 года с рассветом началась мощная артиллерийская и авиационная подготовка наступления. Оборона противника была буквально задавлена, он даже не оказывал никакого сопротивления. Все мы вышли из своих укрытий и наблюдали за артподготовкой, солдаты так же поднялись в окопах и стоя в рост наблюдали за происходящим. Я впервые за войну наблюдал такую мощь артиллерийского и авиационного огня. Подготовка атаки продолжалась около часа, а затем в небо взлетел букет красных ракет – сигнал начала атаки. Наша пехота поднялась и пошла в наступление. На меня была возложена задача, держать постоянную связь с наступающими частями по радио, и я с двумя радистами и автоматчиком продвигался вслед за наступавшими полками, периодически запрашивал у них обстановку и докладывал ее в штаб дивизии. На второй день наступления штаб армии потерял связь с двумя или тремя дивизиями первого эшелона и никак не мог установить с ними разговор. В то время я поддерживал с ними в порядке взаимодействия постоянный контакт. Когда армия узнала об этом, то немедленно связалась со мной и поручила служить промежуточным связующим звеном между штабом армии и дивизиями, с которыми он не имел связи. Эту дополнительную функцию я и выполнял в течение суток. Грамотное и достаточно полное обеспечение штаба армии данными о положении дел на фронте подняло мой престиж, как оперативного работника и не прошло бесследно.
Вторым запомнившимся мне эпизодом из этой операции было мое участие в отражении контратаки противника. Наши войска завершили окружение Сталинградской группировки войск противника и сравнительно далеко отбросили внешний фронт окружения. Наша дивизия вела бои на внешнем фронте восточнее Нижнее-Чирская в районе хут. Рубежный. Овладев хутором, дивизия закрепилась и имела задачу не допустить прорыва противника вглубь нашего расположения. Дело в том, что к этому времени командование противника сосредоточило против наших войск крупную группировку под командованием Манштейна с целью нанесения контрудара по нашим наступающим войскам, нанести им поражение и деблокировать окруженную в Сталинграде 6-ю армию Паулюса. Наша дивизия оказалась в зоне активных действий и вела тяжелый бой с превосходящим противником. Противник, не считаясь с огромными потерями, упорно продолжал наступление. И на одном из участков обороны дивизии ему удалось потеснить наши подразделения и начал продвигаться вглубь обороны. Создалось угрожающее положение, оно усугублялось еще и тем, что у командира дивизии не было каких-либо свободных резервов. Я в это время в ближайшем тылу принимал пополнение – маршевый батальон, прибывший в дивизию.

Узнав о прорыве обороны противником, не раздумывая, скомандовал батальону к бою. Вывел батальон на нужное направление, развернул его в боевой порядок и повел в атаку. Солдаты оказались бывалыми, стремительно атаковали противника, на отдельных участках завязался рукопашный бой, противник упорно сопротивлялся, но не смог устоять столь дружному и стремительному удару, повернул вспять, а мы, восстановив оборону, отошли в тыл дивизии и после приведения в порядок продолжали распределение пополнения по частям. Позднее за обеспечение оперативной связи с соединениями армии и за умелое руководство и проявление мужества в бою при отражении прорыва противника, я был награжден медалью «За боевые заслуги». После завершения Сталинградской наступательной операции наша 4-я гвардейская стрелковая дивизия действовала в составе 31-го гвардейского стрелкового корпуса 5-й Ударной армии по освобождению Ростовской области. И к апрелю вышла на реку Миусс в районе большой Токмак, позднее была выведена во второй эшелон армии: фронта отведена в район села Дьяково, где до июля 1943 года формировалась, вела работы по инженерному оборудованию армейского рубежа обороны и занималась боевой подготовкой личного состава. Это время для меня оказалось хорошей школой в постижении всех тонкостей штабной работы. Я приобрел хороший навык разработки учебных материалов: программ по боевой подготовке на различных уровнях и категориях обучающихся, разработок командно-штабных и войсковых учений в различных условиях обстановки и с применением различных родов войск, приобрел навыки организации и проведения различного рода учений и занятий. В дальнейшем я не встречал каких-либо серьезных затруднений в работе штаба. Время передышки от боевых действий и для меня не пропало даром. Я серьезно, не зная отдыха, трудился в войсках и над своим совершенствованием, что придало мне большее уважение со стороны командования дивизии и со стороны сослуживцев-товарищей по ратному труду. 20-го августа наша армия провела частную наступательную операцию, которая не принесла нам больших успехов, но выполнила задание командования, приковала к себе резервы противника и не позволила перебросить их на Курское направление, где в это время осуществлялась Курско-Белгородская наступательная операция. Наша армия в конце июля отошла в исходный район за реку Миусс и приступила к подготовке новой наступательной операции. В это время, будучи в звании подполковника, я получил назначение начальником оперативного отделения штаба дивизии. В этой роли я пробыл в дивизии до ноября 1944 года. Работал с увлечением, отдавая всего себя работе. К счастью подобрался хороший коллектив: моим заместителем был майор Гулин, скромный и работящий офицер, всегда готовый придти на выручку в трудное время, помощниками капитаны Саганенко и Суханов, добросовестные, работоспособные, имеющие широкий командный опыт офицеры. С ними мне работалось легко и дружно. О них до конца жизни сохраняю хорошую память и товарищескую связь. У меня сложились самые добрые отношения с начальниками служб и отделений штаба дивизии, а оперативное отделение стало центром всей жизни штаба. Особо доверительные отношения у меня сложились с командирами дивизий, вначале с генерал-майором Кухаревым, а затем с полковником Парфеновым. Особо теплые отношения были с генерал-майором Кухаревым. Я до сих пор благодарен ему за отеческое, душевное отношение ко мне, за его добрые, полезные и товарищеские советы. В начале 1944 года судьба свела меня с полковником Елсуковым П.Я., он был назначен к нам на должность заместителя командира дивизии и прибыл, когда я исполнял уже продолжительное время должность начальника штаба дивизии. С ним мы познакомились, быстро сошлись и начали вместе работать. Он мне очень помог советами по методике боевой подготовки подразделений и в обучении солдат. Сам он имел богатый опыт работы в войсках, приобретенный за долгую службу в армии в различных должностях еще в довоенное мирное время. В общем, наша дружба и взаимное уважение сохранялось до последних дней его жизни.
Незабываемым событием этого времени для меня явились события под Новой Одессой в марте 1944 года. Перед этим дивизия вела долгие изнурительные бои по освобождению юга правобережной Украины. Войска были обескровлены и утомлены. Нуждались в отдыхе и пополнении личным составом. И вот на подступах к Южному Бугу дивизия получает задачу – завершить разгром группировки противника на восточном берегу реки Южный Буг и овладеть во взаимодействии с соседями крупным населенным пунктом и районным центром Одесской области Новая Одесса. К этому времени наступательные возможности дивизии были на исходе, а ее тылы растянулись на большую глубину, из-за весеннего бездорожья подвоз всего необходимого для жизни и боя осуществлялся с перебоями и крайне недостаточно. Если с питанием как-то перебивались за счет местных ресурсов и трофей, то с боеприпасами было совсем плохо. Противник в район Новой Одессы, отступая, сосредоточил значительные силы и, учитывая, что сзади его протекала река, разлившаяся и затопившая весенним паводком широкую пойму, представляло собой труднопреодолимое препятствие. Все это обусловило стремление противника любыми средствами удержать за собой занимаемый клочок земли, и в будущем использовать его как плацдарм для нанесения удара по южной группировки советских войск. С подходом к Новой Одессе завязался упорный бой. Дивизия действовала двумя полками, третий находился в резерве корпуса. События развивались медленно, но наши полки упорно продвигались вперед, тесня противника и нанося ему крупные потери. Бой завязался непосредственно в населенном пункте. Большая его часть была очищена от противника, и вот в это время противник нанес сильный контрудар пехотой и танками. Завязался неравный бой, гвардейцы упорно сопротивлялись, но противник медленно оттеснял их. Бой переместился в район расположения наблюдательного пункта дивизии, в бой вступили все, кто находился на нем. Командир дивизии принимает решение подтянуть и развернуть противотанковые пушки, как-то стабилизировать оборону. В этой суете он был ранен в голову, рану перевязали, и он остался в строю. Положение было критическим, выбыл из строя командир артиллерийского полка подполковник Писанко, создалась реальная угроза прорыва противника и выхода его на наши тылы, на простор. Выручил третий полк, вовремя переданный дивизии из резерва корпуса и подошедшего к полю боя. Командир дивизии сходу ввел его в бой, и тем решил исход боя. Удар свежего полка для противника был неожиданным и неотразимым, его наступательный порыв был сломлен, и враг начал беспорядочно отходить. Исход боя был решен. К вечеру Новая Одесса была полностью очищена от противника.

Штаб дивизии разместился на окраине села, где мы встретились с командиром дивизии. Подвели итоги боя за Новую Одессу, подсчитали издержки и рассчитывали, что нам дадут какой-то отдых, время для приведения себя в порядок и для подтягивания тылов и пополнения силами и средствами. Однако этого не случилось. Вечером того же дня мы получили приказ: форсировать реку Южный Буг, овладеть населенными пунктами Ткаевка, Ковалевка, захватить рубеж по гребню высот 1,5-2 км западнее населенных пунктов и удерживать его. Такая задача поставила нас в тяжелое положение. Мы прекрасно понимали, что она на грани невыполнимой, мы не располагали достаточными силами и средствами для ее выполнения. Надо форсировать реку, а у нас нет переправочных средств, и скорый их подход не обещали. Но приказ есть приказ. Командир дивизии и я сели за карту и начали внимательно изучать местность наших действий, возможный характер действий противника, возможные действия наших войск и определять наиболее целесообразное решение. Утром на другой день вышли на берег реки, и нами овладела оторопь. Как форсировать разлившуюся на 1,5-2 км реку без табельных переправочных средств? На западном также низменном берегу несколько в глубине расположились два населенных пункта Ковалевка и Ткачевка, а дальше за ними гребень высот. Ясно было, что противник передний край обороны имеет по этим высотам. Восточный – наш берег был высоким и с него хорошо просматривалась глубина обороны противника. Долго и молча стояли на берегу реки, противник не проявлял себя, каждый прикидывал возможный вариант решения, наконец обменялись мнениями и командир решил: с наступлением темноты, на рыбацких лодках, переправить небольшую группу разведчиков, следующую ночь нарастить их усилия дивизионной разведкой и частью основных сил двух стрелковых полков, захватить плацдарм, а затем переправить основные силы дивизии и выполнить поставленную задачу. До начала действий готовить переправы из подручных средств, собрать все имеющиеся у местного населения лодки и собрать из местного материала плоты. На том и порешили. Началась подготовка к форсированию. В первую ночь нам удалось довольно удачно переправить разведку 11-го гвардейского стрелкового полка. Разведчики без шума высадились на западный берег, подошли к населенным пунктам и здесь обнаружили противника. Вел себя он спокойно, не рассчитывая, что русские в таких условиях что либо предпримут. Получив данные от разведки, приняли решение ускорить переправу основных сил дивизии, для активных действий на западном берегу. Однако вторая ночь нам преподнесла сюрприз. Поднялся сильный, порывистый до штормовой силы ветер, пошел дождь со снегом, река взбунтовалась, спущенные лодки на воду выбрасывались обратно на берег. Все наши попытки переправить на усиление разведчиков 11-го полка, хотя бы частью дивизионной разведывательной роты, не увенчались успехом. Насквозь промокшие, иззябшие, пришли в штаб дивизии с надеждой, что к следующей ночи погода успокоится. Наши надежды оправдались. На следующую ночь мы переправили не только первые батальоны, но и все силы двух (11 и 8-го) полков. Они успешно начали боевые действия и к утру захватили деревни Ковалевку, Ткачевку и завязали бой на рубеже гряды высот. Это был успех, но он не вселял нам оптимизма. Дело в том, что нам удалось переправить с войсками только две 45-мм противотанковые пушки с ограниченным запасом боеприпасов. Вся артиллерия осталась на восточном берегу, и переправить ее на западный берег было не на чем. Мы отчетливо понимали, что если противник применит против нас танки, то нам нечего будет им противопоставить, единственным средством у пехоты были противотанковые гранаты, но и тех был ограниченный запас. Утром командир корпуса потребовал, чтобы мы перенесли свой наблюдательный пункт на западный берег реки. Невыгодность этого нам была очевидна: низкий, плоский, поросший кустарником противоположный берег не предоставлял возможности выбрать точку, с которой просматривалась оборона противника, а это значило вести бой вслепую. Мы поставили об этом в известность командира корпуса, доложив ему, что с восточного берега обеспечивается хорошая видимость и управление боем. Однако командир корпуса настоял на своем. Я предлагал командиру дивизии выехать на передовой командный пункт мне, а ему остаться на основном наблюдательном пункте (на восточном берегу), но он не согласился, сказав, что все равно вслед за тобой командир корпуса выгонит и меня и тогда дивизия совсем останется без управления. Ты оставайся на этом берегу и вместе с Плешаковым (командующим артиллерией) управляйте огнем артиллерии и информируйте меня о наблюдаемой вами обстановке. На том и порешили. Следующий день прошел в обоюдных стычках. Наши попытки развить успех не дали результатов. Противник в свою очередь предпринимал активные действия, но они не носили решительного характера и легко парировались нашими войсками. Следующая ночь протекла относительно спокойно, а с утра завязался ожесточенный бой. Противник подтянул учебную и танковую дивизии и перешел в решительное наступление. Наши солдаты самоотверженно, до последнего дыхания вели борьбу с противником, понимая, что путей отхода для нас нет, позади река без переправ. Весь день шел ожесточенный бой, мы с Плешаковым старались поддержать действия наших солдат огнем артиллерии, но ко второй половине дня истощались запасы боеприпасов. Командир дивизии требовал от нас огня, а нам нечем было помочь ему. Доложили командиру корпуса и просили его оказать нам помощь снарядами. Он прислал нам минометный полк, но с запасом мин на один залп. Огонь артиллерии и минометов использовали очень экономно и направляли только в самые горячие точки. Силы оказались слишком неравными, противник занял Ковалевку и Ткачевку и продолжал теснить подразделения нашей дивизии и 40-й гвардейской стрелковой дивизии в пойму реки, разрезая наши боевые порядки на отдельные части. Командир дивизии принимает решение отвести части дивизии на восточный берег и теперь все усилия сосредотачиваются на прикрытие единственной в два метра шириной переправы, дамбы пересекающие реку и организованный отход подразделений к ней. Командир дивизии генерал-майор Кухарев со своей группой был отрезан от переправы и пытался преодолеть реку вплавь, но ледяная вода, тяжелое обмундирование и ранение в голову сделали свое дело, командир не справился с водной стихией и погиб в реке.
Я всей душой понимал и чувствовал трагичность сложившегося положения и мало чем мог облегчить положение отходящих подразделений дивизии. Всю эту ночь я провел на берегу реки, принимал переправившихся с того берега, организовывал их обогрев и кормление, определял пункты сбора частей и направлял туда личный состав. К утру удалось собрать людей по полкам, батальонам и ротам, расположить их в обороне, так как не исключена была возможность попытки форсировать реку противником. Но таких попыток не последовало, противник в свою очередь понес огромные потери, и не рискнул предпринять форсирование реки. Наши потери были значительными, мы потеряли многих командиров, рядовых солдат, в частности погибли командир 8-го гвардейского полка подполковник Кишко, начальник штаба 3-го гвардейского полка майор Панин, мой заместитель майор Гулин, начальники разведки корпуса и дивизии и много, много других.

На второй день после отхода в дивизию прибыл новый командир дивизии ее ветеран старый сослуживец гвардии полковник К.Д. Парфенов. Так судьба свела нас опять вместе, и я об этом не сожалел. Мы хорошо сработались и понимали друг друга. Он настаивал об моем утверждении в должности начальника штаба дивизии и долго исполнял его обязанности. Утверждению меня в должности начальника штаба помешала одна моя оплошность. К нам в дивизию на должность заместителя командира дивизии прибыл из Москвы полковник П.Я. Елсуков. Пожилой, коренастый и добродушный командир, имеющий хороший армейский опыт работы. Мы с ним хорошо сработались и даже подружились. Он оказал мне большую поддержку в работе и передаче своего богатого, довоенного опыта по организации боевой подготовки войск. С ним мы много занимались планированием и организацией боевой подготовки в частях дивизии, разработкой и проведением различного рода учений. В общем, работали дружно и плодотворно. В апреле 1944 года дивизия вела бои по завершению освобождения восточной части Молдавии, вышла на рубеж реки Днестр и получила задачу форсировать реку севернее Чубручу и захватить плацдарм на ее западном берегу. Условия выполнения задачи были сложными, обуславливались весенней распутицей и паводком на реке. Однако дивизии удалось форсировать реку и силами двух полков захватить и удерживать небольшой плацдарм. Бои на плацдарме шли упорные и ожесточенные, противник никак не хотел мириться с нашим присутствием на западном берегу реки. Спустя несколько дней, я получил из штаба корпуса приказ, гласящий о том, что корпус передислоцируется на другое направление и нам следует сдать свой боевой участок 82-й стрелковой дивизии, сосредоточиться в районе Глинное и быть готовым совершить марш в район Беляево, Маяки, это южнее километров на 50-70. Я изучил приказ, прикинул план сдачи обороны 82-й дивизии, и вывода своих войск с плацдарма, а также набросал план осуществления марша в новый район. Все эти материалы доложил командиру дивизии, получил одобрение и приступил к оформлению решения командира дивизии. Находились мы на наблюдательном пункте и обстановка для работы была полевая. На наблюдательном пункте появился полковник Елсуков и попросил у меня корпусной приказ, чтоб ознакомиться, я, конечно, дал его и без расписки, и это для меня было роковым. Приказ пропал. Полковник Елсуков утверждал, что приказ отдал, а его у меня не оказалось, и все поиски не увенчались успехом. Я вынужден был доложить о его утере командиру дивизии и в штаб корпуса. Дело было передано в прокуратуру, началось расследование. Мне грозил военный трибунал. Переживал случившееся очень тяжело, я понимал, что мне грозит полное разжалование и штрафной батальон. Но сработало непредвиденное, моя добросовестная и хорошая работа побудила командира корпуса заступиться за меня. Он вышел с ходатайством перед командующим армии, чтоб меня простили и следственное дело прекратили. Командующий армии, который тоже хорошо знал меня, пошел навстречу, дело было прекращено, но зато мое представление на утверждение начальником штаба было отозвано. Я был несказанно рад такому исходу дела и благодарен командиру корпуса и командующему армией. Дивизия передислоцировалась в район Маяки Одесская область, в устье Днестра и заняла оборону. Оборона проходила по пойме реки, залитой внешней водой, и располагалась отдельными островками и на плотах. Однако в таком положении мы оставались недолго. Вскоре нас сменили и дивизию вывели во второй эшелон армии, а затем в резерв фронта в район Платановки, где и находились до начала Ясско-Кишиневской наступательной операции. Все это время дивизия пополнялась личным составом и техникой, вела инженерные работы по оборудованию армейской полосы обороны, и усиленно вела боевую подготовку – учебу войск. В этот период мне удалось дважды съездить в город Одессу. Первый раз с полковником Елсуковым на пятый день после освобождения Одессы, а второй раз с работником отдела кадров по служебным делам. Первый раз нас поразила в Одессе широкая частная торговля и изобилие всевозможных товаров и изделий. Рынок шумел, был забит людьми, малыми и крупными продавцами, в продаже было все, даже офицерские погоны. Мы встретились с комендантом города генерал-майор Н.И. Никитиным и в беседе с ним спросили, чем объяснить столь широкий размах частной торговли, и он ответил – государство в данный момент из-за нарушения коммуникаций и хозяйственного расстройства не в состоянии обеспечить жизненный уровень населения, поэтому допустили частника и как видите, он справляется неплохо. Но это дело временное, как только наладится транспортная связь, частника прикроем. В Одессе мы пробыли одни сутки и вернулись в дивизию. Потекла обычная армейская жизнь. Здесь у меня было больше свободного времени, и я очень часто писал домой и все больше и больше думал о доме, о своих близких и родных. Дома рос сын Сережа, я представлял, какой он сейчас и как там Маруся переносит все тяготы войны. Как хотелось побывать дома и хоть немного побыть с семьей. В период пребывания в резерве фронта к нам в дивизию приезжали московские артисты и дали несколько концертов. Какое это было наслаждение, слушать арии из опер и песни в исполнении мастеров высокого класса, мы чувствовали себя это короткое время в каком-то другом мире, без войны и военных невзгод. Наступил август 1944 года. Нарастало чувство приближения важных грандиозных событий. Мы усиленно отрабатывали с личным составом наступательную тактику, форсирование рек и преследование. Интенсивно проводились полевые учения с войсками, учеба шла днем и ночью. В это время я работал, не зная отдыха. Многочисленная разработка различного рода учений, командно-штабных занятий, их проведение, поверки и оказания помощи полкам поглощали все мое время. На отдых оставалось минимальное время и то урывками.
Мое положение усугублялось еще и тем, что в дивизию назначили нового начальника штаба подполковника И.И. Богатенко, приехал он из генерального штаба, до этого на фронте не был, с особенностями работы в боевой обстановке не знаком и опять основная тяжесть оперативной работы штаба легла на меня, только я теперь должен дополнительно согласовывать все вопросы с начальником штаба.

В середине августа дивизию вывели в исходный район для наступления. Переправилась через основное русло р. Днестр в районе Тирасполя и заняла рубеж по восточному берегу старого русла реки. Дивизия занимала широкую пойму, раскинувшейся между двух русел реки, покрытую огромными садами. На деревьях зрели яблоки, груши, слива, абрикосы и другие фрукты. Солдаты вдоволь насытились дарами природы. Противоположный берег, занимаемый противником, был высоким и увенчивался хребтом гор, с него противник хорошо просматривал наш передний край. Фашисты хорошо укрепились, организовали многослойную систему огня, а населенный пункт Чебурчу превратили в мощный опорный пункт. Нам было ясно, что без надежного подавления обороны противника, его огневой системы нам этот орешек не разгрызть. Наше командование, понимая это, сосредоточило на участке прорыва обороны противника мощную ударную группировку войск. Наша дивизия действовала в первом эшелоне на главном направлении удара. На участках прорыва была создана большая плотность артиллерии и сосредоточена большая масса авиации. Мы в штабе дивизии с большой детализацией и продуманностью разработали все вопросы, связанные с прорывом обороны противника и развитием наступления в глубине.
Наступило утро 20-го августа 1944 года, оно было солнечное, яркое, высоко над нами стояло прозрачное, голубое небо, кругом стояла тишина. Природа как бы замерла в ожидании чего-то необычного, грозного. Только изредка стрижи прорезали воздух своим стремительным пролетом, да кое-где слышался птичий посвист. Все замерло в ожидании. Люди в траншеях также застыли в молчаливом ожидании начала действий.
В 8.00 тишину потряс мощный залп артиллерии, запели «Катюши», через десять минут в небе появилась наша авиация и нанесла мощный бомбовый удар по обороне противника. 45 минут длилась огненная свистопляска, на противника было обрушено сотни тонн взрывчатки. Над обороной противника поднялась огромная полоса дыма и пыли, то и дело прорезаемая огненными вспышками. Это было поразительное зрелище. Наши воины вышли из своих укрытий и стоя в рост следили за артиллерийской и авиационной подготовкой. Село Чебурчу горело. Противник, подавленный нашим огнем молчал, ни одного ответного выстрела. Все это вселяло в нас уверенность в успехе и с нетерпением ждали сигнала начала атаки. В 9.00 в воздухе появились букеты красных ракет – сигнал в атаку. Наши солдаты организованно и дружно поднялись и на заранее подготовленных переправочных средствах быстро преодолели реку и с криком «Ура», «За Родину» бросились в атаку. Вскоре мы получили данные, что передний край противника прорван и бой развивается в глубину. Настала и наша пора перемещать наблюдательные пункты вслед за наступающими частями. Навстречу нам двигались группы пленных фашистских вояк.
Наступление развивалось успешно. Противник на ряде направлений пытался контратаками задержать наше наступление, но безуспешно, наши части упорно и в высоком темпе продвигались вперед. Противник рассчитывал остановить наше наступление на заранее подготовленных оборонительных рубежах по рекам Прут и Сереет, но наступление развивалось настолько стремительно, что он не сумел организовать на них обороны, а наши части схода форсировали Прут и Сереет и продолжали развивать наступление. Противник поспешно отводил свои войска, наши преследовали их. Под столь сокрушительным ударом Румынская армия рассыпалась, была полностью деморализована и не оказывала какого-либо сопротивления, целыми частями, подразделениями сдавалась в плен. Успешно развивалось наступление северо-западнее Кишинева войсками 2-го Украинского фронта в результате успешных действий войск обоих фронтов 2-го и 3-го была окружена крупная фашистская группировка войск юго-западнее Кишинева.
В течении 10–15 дней была полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков Румыния и к 5-му сентября наши войска вышли на румыно-болгарскую и румыно-венгерскую границу. Наша дивизия всеми силами вышла на реку Дунай и заняла рубеж по берегу реки на фронте Джурджу, Олтеница, Колораш. Перед нами голубой Дунай, а впереди братская Болгария. Встретила она нас загадочно, полным молчанием, и мы гадали, как поведут себя болгарские воины – будут воевать с нами или нет. Вскоре это недоразумение выяснилось. Командир Болгарского полка, стоявший Силистрии, прислал своего парламентера с письмом, в котором писал, что Болгарская армия воевать со своими русскими побратушками не будет и встретит их на болгарской земле с радостью. Так оно и получилось. 11-го сентября мы вступили в Болгарию, встретили радушный прием и продолжали наступления без какого-либо сопротивления в направлении Софии. Скоро мы узнали, что в стране произошла революция, власть взяли в свои руки рабочие и крестьяне и нас возвратили в Румынию. Здесь два дня приводили себя в порядок, а затем получили приказ следовать в направлении Темошары и далее в Югославию. Начался наш великий переход через северные отроги Альп. Переход через Альпы был трудным и опасным. В темное время суток по узким горным дорогам, дивизия вытянулась в одну колонну. Нельзя было не обойти, ни обогнать. Слева отвесная стена, а справа крутой обрыв в пропасть. Чуть зазевался, сорвался с дороги и полетел в пропасть. Так мы шли всю ночь и только к утру спустились вниз и вступили в Югославию. Здесь начались жаркие бои. Особенно тяжелым для дивизии был бой за Петровоград. Здесь дивизия захватила большие трофеи, в том числе около двух десятков немецких самолетов, в большинстве исправные. Далее дивизия во взаимодействии с югославскими партизанами действовала в направлении города Сегет, освобождая Югославию от фашистских захватчиков. Повсюду мы встречали братский, радушный прием со стороны Югославского народа, и я внимательно приглядывался к окружающему и народу Югославии. После освобождения Югославии я вместе с дивизией воевал в Венгрии, принимал участие в окружении Будапешской группировки войск немцев. Но здесь я выступал уже в роли командира 11-го гвардейского стрелкового полка. Назначение на полк я получил в ноябре 1944 года, и я с большим удовлетворением принял это назначение. Мне чертовски надоела оперативная работа, постоянно лавировать между командиром дивизии и начальником штаба, первый часто игнорировал последнего, оказывал большее расположение ко мне, а это вызывало определенную натянутость в наших взаимоотношениях и мешало в работе штаба.
Дела в полку у меня пошли хорошо. Я всех в полку знал, и меня приняли как ветерана полка, доброжелательно. Полк действовал успешно, провел блестящий бой по овладению городом Бычки, а затем во взаимодействии с танковым батальоном города Естергом, где соединился с частями 2-го Украинского фронта. Действующие севернее реки Дунай, и тем самым было завершено окружение Будапешской группировки немецких войск. Бои под Будапештом носили очень ожесточенный и маневренный характер. При отражении первого контрудара немецких войск, ставившего целью деблокирование окруженных меня сильно контузило и я на несколько суток потерял слух, но строя не покидал и продолжал командовать полком, обмениваясь с подчиненными письменно или через адъютанта. Бои за Венгрию для нашей дивизии и моего полка завершились овладением крупного города и узлом железнодорожной и шоссейной связи Шапронь. Запомнился город жаркими боями и крупными складами военного имущества, в том числе отличного хрома. В память о городе мне пошили в полковой мастерской отличное кожаное пальто коричневого цвета, с ним я приехал домой после войны.

Далее наш путь лежал в Австрию. Дивизия в составе 4-й Гвардейской армии во второй половине марта 1945 года пересекли Венгеро-Австрийскую границу, и началось освобождение Австрии. Наступление развивалось бурно и очень динамично. Мы устремились к Вене. Фашистское командование стремилось любыми средствами удержать за собой последнего своего сателлита и оказывало нашим войскам упорное сопротивление. Однако советские солдаты, окрыленные победами советских войск на обширном советско-германском фронте и близким окончанием войны, рвались в бой, стремясь как можно быстрее приблизить победоносное окончание войны. На нас командиров всех степеней накладывалась особая ответственность за сохранность каждого солдата, каждой жизни. Я исключительно болезненно переживал потери в полку и стремился всеми мерами максимально их снизить. Поэтому в заключительных операциях привлекалось на участки прорыва большое количество артиллерии, авиации, танков, сначала противника надежно подавить, а затем его атаковать пехотой и танками.
5-го апреля 1945 года подошли к столице Австрии городу Вена. Наша дивизия вышла к его южной окраине. Перед нами лежал огромный город. На память приходили напевы Венского вальса, слава о городе как о крупном мировом культурном центре. Город молчал. Подошли мы к нему поздно вечером, заняли исходное положение для штурма. Ночь использовали для уточнения задач частям и подразделениям, формированию штурмовых отрядов. Сказался большой опыт войны, и подготовка к наступлению к утру была завершена полностью. Ночью людей покормили, дали возможность выспаться, благо противник не проявлял никакой активности, молчал. К утру наши войска полностью развернулись и заняли исходное положение для штурма города. Я доложил командиру дивизии о готовности полка к штурму. Он уточнил время атаки, сверили часы. Все замерло в ожидании начала действий. Настроение было приподнятое, но и тревожное. Все знали, что это последний бой, и он самый тревожный.
Взошло солнце, его лучи ярко осветили город. Над домами кое-где вился дымок, дышало миром и спокойствием, но мы знали, что там затаился враг, и что он без боя нам город не отдаст, бой будет упорный и жестокий. В назначенное время воздух взорвался от мощного залпа артиллерии и «Катюш». В дело вступила авиация. Город, особенно окраины, были застланы дымом и пылью, горели дома. Грозди поднявшихся в небо ракет известили о начале штурма. Я передал сигнал в «атаку» в батальоны полка… Солдаты поднялись и пошли на штурм, и тут проявил себя противник. Он встретил атакующих сильным огнем из подвалов зданий из оконных и дверных проемов. Начались затяжные и кровопролитные бои за город. Бои шли за каждый дом, за каждый перекресток улиц. Иногда сопротивление противника было настолько сильным, что его приходилось выжигать. Для этого к очагу сопротивления – к дому подтягивались огнеметы, и они залпом горючей смеси в оконные и дверные проемы поджигали внутренность здания и таким путем противник выжигался. Наиболее памятным для меня остался бой по овладению Венским оперным театром. Он находился в полосе наступления полка и разведчики доложили мне, что театр сильно укреплен. Я вышел на наблюдательный пункт, с которого хорошо просматривался театр. Все его проемы были заложены мешками с песком, просматривались амбразуры с пулеметами и фаустпатронами. Оборона была круговой и вся местность вокруг театра хорошо простреливалась. Встал вопрос, как брать театр? Можно было просто сжечь и тем самым избежать неизбежных и возможно больших потерь, но перед нами лежал знаменитый оперный театр, и его разрушение могло быть расценено, как уничтожение. Решили овладеть театром действиями штурмовых отрядов, ночью без применения мин и снарядов. Штурмовые отряды снабдили вдоволь гранатами и холодным оружием на случай рукопашных схваток. Наступила ночь. Я с наблюдательного пункта подал сигнал, и штурм театра начался. Группы захвата ползком, без шума подползли к театру и под прикрытием огня огнестрельного оружия начали проделывать проходы в проемах дверей и окон. Огонь автоматов все больше усиливался, в бой вступили пулеметы. Я напряженно слежу за боем, жду, когда завяжется бой внутри здания. Но вот послышались разрывы гранат внутри помещения. У меня вырвался облегченный вздох. Половина дела сделана. Наращиваю силы для боя внутри здания. К рассвету все было закончено. Театр сохранен и освобожден от врага. Осматриваю внутренность театра, кругом следы боя, но не видно разрушений и больших повреждений, цель достигнута. Мы, группа офицеров и солдат, участвовавших в штурме театра, сфотографировались на фоне театра, на ступеньках при входе в него, и пошли наступать дальше. 12-го апреля город был полностью очищен от противника и нас отели в Венский лес, где мы в течении двух суток приводили себя в порядок, а затем возобновили наступление в направлении Линца. На подходе к городу наступление было остановлено, дивизия заняла рубеж обороны.
Утром 2-го мая меня разбудил шум и стрельба на улице. В дом вбежал адъютант и сообщил: «Товарищ полковник, война закончилась! Фашисты капитулировали!» Я быстро оделся и выскочил на улицу, и здесь попал в руки солдат, они подхватили меня и с криками «Ура!» высоко подкидывали. Я пытался высвободиться, не  тут-то было. Солдаты продолжали качать меня. Торжество и радость царило неописуемое. Не только мы, но и природа как бы ликовала вместе с нами. Стояла ясная, солнечная и тихая погода, воздух был ясен и прозрачен, высоко в небе резвились птицы, кругом все было в цвету. Обстановка была приподнятая и торжественная. Шумно и суетно прошел весь этот день, а на утро полк получил задачу занять оборону по восточному берегу протекающей недалеко небольшой речки. Речку условно поделили пополам с немцами, обороняющимися на противоположном берегу, стороны вели себя мирно, солдаты обоих сторон купались, но не пересекали условной линии посередине реки. И тем обиднее была гибель начальника артиллерии полка капитана Дьяченко. Он шел вдоль обороны по берегу реки, любовался купающимися солдатами, и вдруг одиночный выстрел с противоположного берега и капитан пал замертво. Все глубоко пережили эту нелепую утрату, смерть унесла от нас боевого товарища, с которым был пройден долгий военный путь. И тем тяжелее была эта утрата, что приключилась она, когда кончилась война.

9-го мая состоялся Парад частей дивизии в честь Победы, а затем начались праздничные приемы в полках. Каждый полк организовывал праздничный обед и приглашал на него командование дивизии и офицеров других полков дивизии. 11-го мая такой обед состоялся и в моем полку.
Обед прошел шумно и весело, разошлись поздно вечером, угомонились солдаты, я прошелся по подразделениям, проверил порядок и караульную службу и тоже отправился отдыхать. Среди ночи был передан сигнал боевой тревоги. Полк подняли, вернее, начали поднимать, но солдаты, принявшие обильную дозу спиртного, мертвецки спали и не хотели подниматься. Меня вызвал к телефону командир дивизии и поставил задачу на марш. Мы должны были форсированным маршем прибыть в Чехословакию в район Праги и там получить боевую задачу. Я доложил командиру о состоянии полка, указав, что значительная часть солдат не может передвигаться, на это он сказал: «Как хочешь, принимай любые меры, но полк должен выступить на марш вовремя». Я принял решение освободить весь имеющийся транспорт, складируя имущества на грунт и под охраной оставить его на месте, пока не получим возможность перевезти его, а на освободившийся транспорт погрузить солдат, не способных идти и таким образом выполнить поставленную задачу. К утру солдаты пришли в себя, и полк принял боевой облик, а освободившийся транспорт вернули за имуществом. В намеченный район полк прибыл в назначенный срок без отстающих. К этому времени в Праге было все покончено, недобитые фашисты сложили оружие и нас вернули на территорию Австрии, где и расположились на длительное время. Началась мирная плановая жизнь, чередующаяся занятия с отдыхом. Все наслаждались мирной жизнью, но жили одним: скорее домой и этот вопрос постоянно ставился при встрече солдатами да и офицерами. Томительным ожиданием возвращения домой к своим жил и я. Вскоре выяснилось, что наша армия остается в Австрии, как оккупационная армия, демобилизации подлежат только старшие возраста, а офицеры остаются в кадрах и получат соответствующий отпуск. Семьи ввозить не разрешалось. Меня это не устраивало, я не хотел оставаться в кадрах, и все мои устремления были вернуться на прежнюю работу. Выискивались различные варианты демобилизации из армии. Где-то в середине июня мне позвонил командир дивизии и сообщил: «Есть предложение послать вас на учебу в академию им. М.В. Фрунзе, как вы на это смотрите?» Я ответил, что положительно. И на том разговор был закончен. Вскоре я был вызван в управление кадров фронта, где работала отборочная комиссия на учебу в академию Фрунзе. Комиссию возглавлял заместитель начальника академии генерал-лейтенант Сухомлин. Он вызвал меня и после основательной беседы объявил, что я подхожу для учебы в Академию и буду зачислен ее слушателем, время выезда будет сообщено дополнительно. Я таил надежду, что по приезду в Союз в Москву мне все-таки удастся найти путь к демобилизации из армии. С этой надеждой в начале июля я отбыл на учебу. Прощание с полком было трогательным и тяжелым. Полк выстроили на плацу: вынесли полковое знамя, я выступил с прощальной речью, поцеловал на прощание знамя полка, отдельно попрощался с офицерами и отбыл по назначению. Поехали на легковой машине, своим ходом. Машину заправили, взяли в запас несколько канистр бензина и две канистры спирта, рассчитывая поменять последний на бензин и так добраться до Союза. Однако нашим мечтам не довелось сбыться. В Польше у нас кончились запасы бензина и спирта, ехать было не на чем и бензину достать было невозможно. Приняли решение машину искорежить, чтоб она не доставалась полякам, а самим пересесть в стоящий на станции воинский эшелон и добраться до Москвы. Машину шофер с разгону ударил о железобетонный столб и покорежил. А мы, я, шофер, ординарец, с выгруженными из машины личными вещами и оружием пересели в железнодорожный эшелон, направляющийся в Союз, который проходил через Москву. Несколько суток в пути и мы в Москве. Два дня прожили у тети Лели на квартире, оформили билеты на Рыбинск и вскоре нас на Рыбинском вокзале встретила Маруся и сын Сережа. С большим волнением я ждал этой встречи после столь долгой разлуки, как примет меня сын. И вот выхожу из вагона, на перроне стоит улыбающаяся Маруся и рядом с ней сын. Когда я сошел на перрон, Сережа сорвался с места и побежал ко мне, бросился в объятья и закричал «Папка!» Я был тронут до глубины души и не мог удержать выступивших слез, а затем объятия с Марусей и здесь я почувствовал, что я дома среди родных. Трудно описать и пересказать те чувства радости и счастья возвращения домой к родным. Это незабываемо.

ГОДЫ АКАДЕМИЧЕСКИЕ

Отпуск пролетел быстро. Я не успел насладиться тихой, спокойной семейной жизнью, вдосталь не наигрался с сыном Сережей и не налюбовался красотами Волги и Волжского простора, подоспело время ехать на учебу в Москву, в военную академию им. М.В. Фрунзе. С Марусей договорились, что в Москве я снимаю квартиру и присылаю вызов на всю семью, в то время без вызова Моссовета и специальных пропусков в Москву въезд был запрещен. В середине августа 1945 года я выехал в Москву. Академия встретила меня шумным скоплением офицеров. Все фронтовики, заслуженные люди, их грудь блестела иконостасом орденов. Бесконечные рассказы о фронтовых и отпускных впечатлениях, а еще больше анекдотов. В Москве нас не задержали, отправили в г. Загорск. Здесь в скитах размещался лагерь академии и нас поселили в бывших монашеских кельях. Разбили нас по учебным группам и без раскачки приступили к занятиям, они, как правило, проходили в поле или артиллерийском парке. Изучали тактику в объеме батальона и тактико-технические данные вооружения и боевые стрельбы из артиллерийских систем. В составе нашей группы занимались полковник, трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, дважды Герой Советского Союза подполковник В.И. Лавриненко, Герои Советского Союза подполковники Н. Волков и Альбетков. Наша группа насчитывала человек двадцать пять и состояла из офицеров с большим фронтовым опытом, прибывших на учебу с должностей командиров полков, начальников штабов дивизий, оперативных работников дивизионного и корпусного звена. Группа быстро перезнакомилась и зажила дружной и спаянной семьей.
Дни занятий были насыщены до предела и проходили они преимущественно на открытом воздухе в поле, а осень выдалась сырая и холодная и доставляла нам много неприятных хлопот. Главное, в казармах негде было обсушить промокшую за день одежду и обувь и проходилось ходить все время в сырой одежде. Кормежка тоже желала много лучшего, кроме столовой ничего нельзя было подкупить, и мы часто оставались полуголодными. Подкармливали себя корнеплодами: репой, брюквой, благо она росла рядом с районом занятий, а позднее приспособились ловить карпов в местных водоемах. В них местный рыбхоз разводил прудовую рыбу. Правда, лов рыбы был запрещен, но мы ухитрялись и успешно добывали ее. Улов сдавали в столовую, и это составляло дополнительный паек.

В половине сентября закончился наш лагерный период, и мы переехали в Москву. Состоялся приказ о нашем зачислении на первый курс Военной академии им. М.В. Фрунзе. Всего было зачислено 1200 человек, которые распределялись по параллельным курсам. Всего их было пять от А до Б. Меня зачислили в первую группу курса «А», куда вошли и ранее поименованные товарищи. Наша лагерная группа с небольшим изменением сохранилась, и мы были очень довольны этим. За время пребывания в лагере притерлись друг к другу, подружились и работали дружно. Особо близко я сошелся с подполковником Героем Советского Союза Н. Волковым. Руководителем группы и основным преподавателем по тактике нам назначили опытного и грамотного полковника, Героя Советского Союза Лев… Был он требователен и внимательный, всего себя отдавал работе с нами, и мы отвечали ему признательностью и вниманием.
В нашей группе чувствовалась серьезная и крепкая дружба, сопровождавшаяся большим вниманием друг к другу и взаимной выручкой, и это нас морально обогащало и поддерживало в трудную минуту. Мне помнится такой случай. В апреле 1946 года у нас с Марусей родилась дочь Танюша. Я был счастлив прибавлением в семье. Теперь в ее составе был сын и дочь. Конечно, не мог скрыть своей радости и от группы. Утром пришел на занятия и товарищи по моему виду поняли, что у меня что-то произошло. Я сообщил, что у меня родилась дочь. Начались поздравления и естественно первый вопрос: Как назвали? Я отвечал: Пока никак. Тогда встал А.И. Покрышкин и заявил, что постановляем дочь назвать именем пушкинской героини Татьяной.  Группа с предложением согласилась. Согласился с этим именем и я. Наутро пошел к Марусе в родильный дом и рассказал о решении группы. Она также согласилась с ним, и так у нас в семье появилась Татьяна.
Жили мы тогда в коммунальной квартире в комнате 12 кв. метров, тесно было, нас пять человек. С нами жил Марусин папа. И, конечно, на такой площади было трудно разместиться. К тому же в комнате стояла железная печка-буржуйка. Наша жизнь в Москве на какое-то время усложнилась еще и тем, что Маруся, не дождавшись вызова из Моссовета, приехала в Москву. И, естественно, всех их не прописали. А без прописки не давали продовольственных карточек. Жили на один мой паек. Хлеба не хватало и приходилось покупать на рынке по 100 рублей за буханку. С получением из Рыбинска вызова мы получили прописку и продовольственные карточки – жить стало легче.
Я ушел в учебу, рано уходил из дома и поздно возвращался. Приходилось работать в Академии и в часы самоподготовки к занятиям, так как материалы были все засекречены и выносу из Академии не подлежали. Дома я практически только спал.
Первый год учебы прошел быстро. Я особенно сблизился и подружился с Героем Советского Союза подполковником Николаем Волковым и подполковником Иваном Тархановым. Завершился учебный год выездом в Гороховецкие лагеря, где мы участвовали в войсковых учениях и в артиллерийских стрельбах. В этот период Москва торжественно отмечала свое 800-летие. Небывалое убранство Москвы и само празднование вызывало восхищение у присутствующих и всех жителей Москвы. Нам, к сожалению, видеть этого не довелось. По окончании плановых занятий на июнь, июль месяца мы все разъехались на стажировку в войска. Я в составе группы товарищей попал в Центральную группу войск в Германскую демократическую республику в город Эрфурт на должность заместителя командира стрелкового полка. Стажировка завершилась участием в больших оперативных учениях, которыми руководил маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский, где довелось познакомиться с ним лично. На меня он произвел большое и незабываемое впечатление и оставил о себе приятные воспоминания.
По возвращении со стажировки нам представили двухмесячный отпуск. Провели его у моих родителей в деревне Малые Вески, приятно было провести время в родных местах и вспомнить свое детство и юность. В этот год у меня побывали командир дивизии генерал-майор К.Д. Парфенов и его заместитель по политической части полковник Н.В. Ляпунов. Встречи были интересными, они познакомили меня с послевоенной жизнью дивизии, рассказали о судьбе моих сослуживцев и многое другое. Во время моей учебы часто встречался с полковником П.Я. Елсуковым, с ним я поддерживал дружеские связи, дружили и семьями. Мы часто бывали у него. Жили они втроем: сам Прокопий Яковлевич, его жена Анна Андреевна и их дочь Тамара в двухкомнатной квартире с большой жилплощадью. Относились они к нам очень хорошо, с пониманием наших трудностей и старались чем можно помочь. Сам Прокопий Яковлевич работал начальником отдела кадров в Главном управлении кадров Советской армии и чувствовал себя уверенно и на месте. При встречах он любил вспоминать нашу фронтовую жизнь, дружную совместную работу.
Первого сентября 1946-го начался мой второй год обучения в Академии. Для меня он ознаменовался назначением старостой второй учебной группы того же курса «А». Не хотелось расставаться с первой группой, уж очень мы сдружились, но приказ есть приказ. И я принял новую группу. Начались нормальные занятия. Наиболее близко я сошелся с парторгом группы подполковником В.И. Матвеевым, тоже командиром стрелкового полка на фронте. С ним свела нас судьба на долгие годы совместной учебы и работы, до конца жизни сохранилась между нами теплая дружба.
Однако продолжать учебу в тех условиях, в которых я с семьей, я не мог. Посоветовавшись с Марусей, решил демобилизоваться из армии и перейти на гражданскую работу по прежней специальности, но предварительно провел разведку в Наркопросе. Явился в отдел кадров Наркопроса и предложил им свои услуги. Они предложили мне занять должность директора педагогического училища или заведующего кафедрой общественных наук в учительском институте. Предложили ряд городов в центральной России с представлением жилплощади. Это меня устраивало и договорились, что после того, как я оформлю демобилизацию из армии, явлюсь к ним за назначением. Написал рапорт об увольнении меня из академии и армии и с ним явился к начальнику академии генерал-полковнику Чибисову. Последний внимательно меня выслушал, взял мой рапорт, прочитал и с грубой руганью обрушился на меня. Как я додумался до такой нелепицы, как отчисления из Академии и армии, пригрозил возможными невзгодами. Однако я продолжал настаивать, мотивируя свое решение отсутствием жилья и связанным с этим бедственным положением семьи. Наконец он вызвал к себе заместителя по хозяйственной части и приказал ему немедленно подобрать мне жилье и разорвал мой рапорт. С тем я и ушел от начальника академии. Через несколько дней нам с майором Олениковым, слушателем курса «Г» предложили большую комнату, бывший учебный класс в Спасских казармах на Садовом кольце недалеко от метро «Красные ворота». Мы попросили разъединить класс на две комнаты с небольшой прихожей и согласились на этом варианте. Через неделю мы въехали  новую квартиру, фанерную стенку разгораживающую комнаты завесили с обоих сторон коврами. Жили с Олейниковым очень дружно. У них была дочка Тамара такого же возраста, как и наша Танюша и жена Николая Клара часто помогала Ивану Васильевичу ухаживать за Таней, когда Маруся была на работе. Так мы прожили около трех лет.

В 1948 году закончилась наша учеба в Военной академии им. М.В. Фрунзе. Закончил ее с хорошими результатами. Государственные экзамены сдал на отлично. Всех нас волновало назначение на работу. В академии за месяц до начала экзаменов начала работать комиссия управления кадров Советской армии. Мне предложили продолжить службу в воздушно-десантных войсках, я решительно отказался, мотивируя тем, что никогда не служил в этом роде войск и не прыгал с парашюта. После этого мне предложили продолжить учебу в военно-дипломатической Академии, я всячески отказывался принять это назначение. Я плохо представлял характер работы выпускников этой Академии, но знал, что в основном она готовит военных разведчиков. Работа эта сложная, опасная и не перспективная. Многие товарищи, работающие за рубежом, срывались и попадали в тяжелое положение, а затем увольнялись из армии. Наконец комиссия от Военной академии генерального штаба предложила мне поступить к ним в Академию в адъюнктуру с условием за два года вместе со слушателями основного курса окончить Академию, а затем написать в течение года кандидатскую диссертацию, защитить ее и остаться преподавателем на кафедре тактики высших соединений. Это было приемлемо, и я дал свое согласие. 1-го сентября 1948 года я прибыл на кафедру тактики высших соединений, представился ее начальнику генерал-лейтенанту Озерову и приступил к занятиям. Кроме меня на нашу кафедру прибыл подполковник В.И. Матвеев, а на оперативную кафедру подполковники Вольхин и Мартыничев, все одного выпуска со мной из Академии Фрунзе. На нашей кафедре годом раньше начали заниматься в должности адъюнктов подполковники Шепилов и Устроев. Нас всех адъюнктов разместили в одной рабочей комнате и помощь старших товарищей нам, на первых порах, очень была нужна. В течение двух лет мы занимались вместе со слушателями основного курса, вместе сдавали зачеты и экзамены, писали и защищали дипломные работы, вместе сдавали государственный экзамен и получили диплом об окончании академии. В отличие от слушателей академии для нас было установлено свободное посещение лекций и самостоятельная работа над задачами. Весной 1952 года закончился основной курс обучения, и мы приступили к написанию диссертации. Работал я над диссертацией под руководством старшего преподавателя кафедры, кандидата военных наук генерал-майора Елисеева Сергея Николаевича. Это был старый служака кавалерист, прославленный биллиардист, когда-то держал первенство в Московском гарнизоне, грамотный, довольно эрудированный,  со старческими безобидными причудами. Темой моей диссертации была «Встречный бой стрелкового корпуса». Я разработал план проспект, согласовал его с руководителем, а затем его обсудили на кафедре и началась работа по ее написанию. Работал над ней очень упорно, надо было уложиться в отведенные сроки, а они были максимально сжаты, причем работа над диссертацией сопровождалась посещением проводимых преподавателями кафедры занятий в порядке стажировки. Домой приходил поздно и практически только спал, семье мог уделить время только в выходной день. В жизни семьи произошло новоселье, в выделенную нам академией Генерального штаба комнату с карманом в Чернышевских казармах, недалеко от Даниловского рынка. Комната была размером метров двадцать с прихожей. К прихожей примыкала небольшая комнатка без окон, мы ее называли карманом. В ней у нас спал Иван Васильевич. Пищу готовили на общей кухне семей на 10–15. Но это было значительно лучше, чем в Спасских казармах и к тому же недалеко от академии, куда мы ходили пешком.
С переездом в Чернышевские казармы Маруся перешла на работу в ближайшую школу, преподавала историю в старших классах. Сережа ходил в школу, с Таней занимался отец Иван Васильевич. Я дома появлялся поздно вечером. В то время был установлен порядок работы с утра допоздна. Обычно заканчивался рабочий день часов в 9-10 вечера. Объясняли такой распорядок работы тем, что Сталин, а следовательно и министры работали долго по вечерам, этого порядка придерживались и все остальные сверху до низу. А вдруг начальнику потребуется какая-либо справка. Иногда у преподавателей и делать было нечего, а сиди, и занимались, кто чем, часто играли в биллиард или шахматы. Правда, у нас, адъюнктов работы хватало, мы спешили разделаться с диссертациями и заступить на преподавательскую работу, что помимо морального удовлетворения резко изменяло материальное положение в лучшую сторону.
Осенью 1951 года тяжело заболел отец Иван Васильевич, положили его в больницу, а на другой день получили телеграмму, что скоропостижно скончался брат Маруси, военврач Сергей, работавший начальником медслужбы в автомобильном училище в Сталиногорске, ныне Новоподмосковск. Мы с Марусей выехали туда на похороны и новое несчастье – в день похорон Сергея получили телеграмму, скончался в больнице отец Иван Васильевич. Маруся немедленно выехала домой в Москву, а я задержался на сутки, завершал похоронные дела. На следующие сутки выехал в Москву и я, дома шли похоронные хлопоты. Похоронили Ивана Васильевича на Даниловском кладбище. На похоронах присутствовало много родных и знакомых, а также моих товарищей-сослуживцев.
После похорон пришлось вплотную заниматься квартирой. Для академии выделили вновь построенный дом на Октябрьском поле, и я подал рапорт о выделении мне квартиры. Командование учло семейное положение, и мы получили трехкомнатную квартиру жилой площадью 36 кв. метров на пятом этаже. Мы были очень рады этому и вскоре переехали на Октябрьское поле и стали обживать новую квартиру. Маруся перешла на работу в ближайшую 702 среднюю школу, в которой учились и закончили Сергей и Татьяна.
В начале 1952 года состоялась моя защита диссертации. Она прошла успешно, не получил ни одного черного шара, т.е. диссертация прошла единогласно. Вскоре последовал приказ о моем назначении старшим преподавателем на кафедру тактики высших соединений. С этого периода значительно улучшилось наше материальное положение. Я стал получать довольно солидный оклад, плюс заработок Маруси позволял нам жить, не стесняя себя. Правда нам приходилось все время помогать родственникам, полностью содержать моих родителей, а потом и построить дом в городе Александров, куда переселили их из деревни. Со строительством дома хватало хлопот для всех, почти каждую неделю приходилось ездить в Александров по делам строительства, а потом и к родителям.
В сентябре 1952 года Высшая аттестационная комиссия при Министерстве просвещения присвоила ученую степень кандидата военных наук, а 16-го января 1960 года звание доцента.

Работа преподавателем Академии мне импонировала, и я полностью отдался ей. Все время был в творческом поиске, поиске наилучших приемов и наиболее эффективных приемов проведения занятий со слушателями. С ними у меня был всегда деловой, товарищеский контакт, что способствовало продуктивным и качественным занятиям. Успеваемость по предмету в группе была высокой, и моя работа неоднократно поощрялась со стороны командования академии. Кроме учебной работы я постоянно занимался научной работой, как по плану кафедры, так и по инициативным темам. Разрабатывал учебные задачи, участвовал в коллективах по разработке фундаментальных тем, много писал учебных пособий и журнальных статей. Печатался в академических изданиях и Воениздате.
Осенью 1958 года по плану Академии я был откомандирован на стажировку в войска. Стажировался я в должности заместителя командира дивизии в Киевском военном округе в городе Лубно под Полтавой. Маленький, но очень уютный и чистый городок. Стажировка не могла меня удовлетворить, так как я попал в дивизию, где был штатный заместитель и дублировать его было не удобно, не вписывалось в нормальный ритм работы заместителя, а быть простым наблюдателем я не привык и поэтому свою деятельность посвятил различного рода учениям, проводимым в частях и дивизии. И, кроме того, выполнял отдельно поручения командира дивизии. Осенью 1959 года возвратился в Академию генерального штаба и приступил к исполнению своих прямых преподавательских обязанностей.
В начале 1968 года меня направили в Египет в качестве преподавателя Академии генерального штаба Египта. Выехали вместе с Марусей. В Египте нас встретили и приняли очень тепло. Обеспечили очень хорошо в бытовом отношении. В Академии я вел занятия со слушателями и большую научную работу. Был старшим группы по разработке учебников по тактике и оперативному искусству. Осуществлял разработку других методических и учебных пособий. Так в работе и экскурсиях по историческим местам Египта, которые мы совершали в выходные дни, пролетели два года. Это срок нашего пребывания в стране. Но мы не уложились с написанием большого учебника по оперативному искусству и меня задержали там еще на один год.
В Египте у меня сильно обострилась аденома, требовалась срочная операция, дольше откладывать было нельзя и в конце концов, нас с Марусей отпустили домой.
Вернувшись в Москву, я еще некоторое время работал на прежнем месте, преподавателем на кафедре оперативного искусства. В 1972 году по выслуге лет и болезни был уволен в отставку, и дальше началась обычная жизнь пенсионера.