Жилкин Василий Григорьевич

- Иногда, ночами мне все вспоминается. Жизнь перед глазами идет колесом: где родился, какая семья была, сколько в ней было человек. И так где-то до двадцатилетия моего. Потом воспоминания сминаются, сминаются, а потом – раз! – полоса какая-то и ничего не помню. Все словно проваливается в яму…

Я родился в сентябре месяце 1921 года в Воронежской области, недалеко от Воронежа. Деревня наша называлась Орловка Терновского района. Дальше Орловки уже была Жердевка Тамбовской области. К нам в Орловку немец дошел. Наша деревня хоть и глухой была и располагалась в лесу, но, во время войны, в ней стояла воинская часть - танки были, солдаты. Потому что это была уже прифронтовая полоса, ведь немец уже был близко к Воронежу, а от нас до него было всего километров двенадцать.

Родился я в большой семье. У отца моего, Григория Филимоновича, было два родных брата: Степан Филимонович и Василий Филимонович. Отец с братьями всю жизнь прожили в одной семье. Все они родом из Сибири. А я уже появился на свет здесь, в Воронежской области. У отца нас было семь душ: у меня было два брата и три сестры: Рая 1900 года, Илья 1913 года, Александра 1914 года, Иван 1915 года и Мария 1919 года.

Отец воевал еще в русско-японской, Первой мировой и гражданской войнах. Во время русско-японской он был ранен, у него была прострелена челюсть и он немножко шепелявил. Меня в армию долго не брали, потому что забрали обоих моих братьев, а семья наша была большой. Отца в эту войну не призвали, потому что к тому времени уже он был стариком.

- Расскажите про Вашу маму.

- Мама у меня была одногодкой с отцом. Умерла она уже здесь, в Волгограде. Умерла вот на этом месте, на этой самой кровати, где сейчас и я лежу.

- Чем Вы занимались перед тем, как Вас призвали в армию?

- Перед войной я учился. В Орловке у нас была школа начальных классов. А большая школа была от нас в пяти – семи километрах. Перед войной у нас в районе не было десятилеток, в основном были семилетки. А после семилетки была восьмилетка. И вот я, рождения 1921 года, сентября месяца, какого числа меня мать родила она не помнила…

- То есть точной даты рождения своего Вы не знаете?

- Нет. Мать меня записала как рожденного 15 сентября. С тех пор я считаю своим днем рождения 15 сентября 1921 года. Мама мне говорила: «Я тебя родила во время уборки овса». Как я говорил, мой отец жил вместе со своими братьями. А потом, когда семья стала разрастаться, пришлось ему отделяться. Отец мой был сибиряк хороший. У него лошадь была. Перед революцией он пенсию получал. Вернее, не пенсию, а царское пособие, как инвалид войны. Пособие это составляло шесть рублей. Когда началась война, меня не сразу взяли в армию. Моих братьев сразу забрали, а меня в начале войны не взяли. Меня забрали в армию позже, когда пошел второй призыв. Тогда уже немец подходил к Калачу.

- Вы срочную службу служили? Ведь Вам к началу войны уже было почти двадцать лет.

- Нет. Меня даже на срочную не призывали, как кормильца в семье. Моя старшая сестра была к тому времени замужем. У нее своих трое детей было. Поэтому я остался со своей большой семьей.

- Вы заканчивали школу восьмилетку или семилетку?

- Восьмилетку заканчивал. У меня даже где-то аттестат сохранился.

- После окончания школы где-то продолжили учебу или пошли работать?

- После окончания школы я поехал учиться в Борисоглебск, в ФЗУ. Отучился там и получил документы, что я слесарь-автоматчик четвертого разряда. Еще до войны я работал в Поворино на прицепке, принимая для обработки товарные поезда, идущие со стороны Балашова. Я работал осмотрщиком вагонов, но там я немножко поработал, у меня это даже в трудовой книжке не было записано. А потом я приехал домой и началась война.

- Как Вы узнали, что началась война?

- Выходной день был, поэтому я был дома. А о начале войны передали по радио. Орловка село маленькое, в лесу находилось. А тут приехали и начали всех забирать, кому уже двадцать, девятнадцать лет исполнилось. Всех забирают, а меня не берут. У меня дядя был председателем колхоза, он мне говорит: «Возьмут тебя, ты не спеши». А мне обидно: я здоровый, крепкий, физкультурником был хорошим. У меня рядом с домом был турник, и я каждый день на нем занимался. Еще я бегал хорошо: бегал и спринтерские и стайерские дистанции.

Потом все-таки прислали мне повестку в армию, «выдали котелочек», как говорится. Призвали меня в Терновский военкомат, а это в сорока километрах.

- Вместе с Вами много односельчан призвали?

- Нет, я один был.

- В каком году Вас призвали?

- В 1941 году, а вот месяц я уже не помню. Кажется, в сентябре месяце. Направили нас из Терновского военкомата в Борисоглебск. Рядом с Борисоглебском есть, так называемый, Телермановский лесхоз. В лесах этого лесхоза еще в свое время Петр Первый отдыхал, когда он пытался прорыть канал, чтобы соединить Дон с Волгой. Там дуб был огромный, под которым когда-то стоял шатер царский. Не знаю, жив ли сейчас этот дуб. А деревья с этого леса брали для строительства петровского флота, волоком их до Воронежа тащили. Вот в этом Телермановском лесхозе, в лесу, находилась полковая школа. В этой школе нас обучали на младших командиров. Обучение длилось два или три месяца и по окончанию нам присвоили звание ­­­­­сержанта. Все время, пока мы обучались в полковой школе, мы все были в своих домашних тряпках, форму нам не выдавали. Даже по выпуску нам форму не дали, взамен нее только какие-то бумаги выдали.

Там же, в полковой школе мы приняли присягу. Как сейчас помню: «Я, сын трудового народа, принимаю присягу… Пусть меня постигнет…»

- Несмотря на то, что вы не были одеты в солдатское обмундирование, присягу принимали с винтовкой?

- А как же! Как положено!

- Винтовки за вами уже были закреплены?

- Нет, у нас для принятия присяги использовалась одна учебная винтовка на всех.

- Как проходило принятие присяги?

- Построили нас на плацу. Вся полковая школа стояла. Приняли мы присягу, расписались. Начальство поздравило нас. Все хорошо было.

- В какой род войск вас готовили?

- ВУС-первый. Пехота. Основная масса курсантов была двадцати - и двадцатидвухлетнего возраста. Нас всех, наверное, тогда уже готовили для Сталинградской битвы. По окончании учебы в этой полковой школе у нас была комиссия и тех, кто учился хорошо и имел спортивную подготовку, направляли для дальнейшего обучения в военные училища. И вот, в марте месяце, меня и еще несколько человек из Борисоглебска отправили в военно-пехотное училище в город Тамбов.

В этом училище до этого располагалась Первая кавалерийская школа. Это была старая школа, которая там находилась еще до войны. И вот во время войны, по приказу Ворошилова, он тогда еще был наркомом, кавалерийскую школу переводили подальше от фронта. А в освободившиеся казармы заселили нас и стали мы курсантами военно-пехотного училища, будущими младшими командирами.

- Когда вас заселяли, кавалеристы уже все уехали или оставались там?

- Какая-то часть их еще до нас уехала, но мы еще их застали там. Ребята там были все бравые, молодцы!

У нас там, в училище, скандал небольшой случился. Когда нас только привезли туда, нас было человек пять или семь. Собрал всех какой-то капитан и говорит: «Ребята, мы сейчас занимаем вот эту комнату, и вы выставляете караул для охраны помещения. Вооружаетесь автоматами и, главное, не давайте никому вывозить из помещения оборудование, чтобы кавалеристы не обрывали провода, а то они, когда уезжают, то все забирают с собой, даже провода». Стоим мы с одним курсантом, идет какой-то полковник с двумя солдатами. А нам же команду дали никого в помещение не пускать. Мы им: «Стой! Нельзя!» Они нам: «Откройте!» Они самостоятельно открывают дверь, заходят в помещение и начинают там снимать шторы, снимать со стены розетки, выкручивать лампочки. Я из автомата делаю выстрел вверх. Сразу после выстрела началась суматоха и ко мне прибежало все мое подразделение во главе с капитаном: «Кто стрелял?» Я отвечаю: «Вот, товарищи пытаются вынести имущество». И назревает скандал. Капитан командует нашим ребятам «к бою!», ведь они же все вооружены автоматами. А тем, кто был в помещении командует: «Уходите из помещения!» В общем вывели их, после этого инцидента помещение заперли на замок, а нас заменили другими караульными. Скандал был, конечно, большой: в училище чуть друг друга не постреляли.

А в этот день в Тамбов приезжал Ворошилов. Инцидент у нас произошел днем, а Ворошилов приезжал ночью. И нас в эту ночь немцы бомбили. Там такой поднялся шухер! Весь Тамбов подняли! Но немецкие бомбы угодили в мельницу и весь Тамбов оказался в белой пыли. Шухер был страшный. Я не встречал нигде, чтобы об этом потом писали где-нибудь.

- Где в это время находился Ворошилов?

- Где-то в городе, город ведь большой.

- К вам в училище он заезжал?

- Нееет.

- Часто ли Тамбов подвергался бомбардировкам во время вашей учебы?

- Нет, не часто. Но по тревоге нас в училище поднимали частенько.

- Чему вас обучали в училище?

- Учили нас разбираться во всем автоматическом оружии. Особенный упор в обучении нашей роты делали на изучение автоматов ППШ и ППД, изучали и винтовку СВТ. Когда учились в Тамбове, телефоны там были такие, что в них постоянно приходилось кричать «алё!», а если провод рвался, то нас отправляли устранять порыв. Такие телефоны у нас называли «матюкальники».

Пробыли мы в училище, наверное, месяца два, а может и больше. А потом, в июле 1942 года, по приказу Ворошилова, нам всем присвоили звание «младший лейтенант». Выдали нам обмундирование и прицепили всем по одному «кубарю» на петлицы. Форму выдали уже офицерскую, сапоги хромовые. В общем, снарядили как настоящих командиров.

- Выходит, у вас был досрочный выпуск из училища?

- В приказе говорилось: «досрочно присвоить звание», значит, получается, что досрочный.

Там, в училище, народ долго не задерживался, особенно командиры. Каждый день кого-то отправляли на фронт: построят, речь скажут, сыграют «Вставай, страна огромная!», в эшелон и «ту-ту!». Училище располагалось рядом со станцией, поэтому далеко идти не надо было.

Нас из училища выпускали хоть и ночью, но тоже под оркестр. Сначала нас всех построили, а потом бегом отправили на станцию для погрузки в эшелон, который направлялся в Пензу.

В Пензе стояла на формировании воинская часть. Вернее, не в самой Пензе, а в Бессоновке, это от Пензы в восемнадцати километрах. В Бессоновке раньше был колхоз, в котором лук выращивали. Там были большие такие стеллажи, на которых лук сушили когда-то. И вот мы там весь июль находились на формировании. Дел у нас там было много: с солдатами занимались постоянно, причем упор делался на стрелковую подготовку. Вместо винтовок нам выдали автоматы Шпагина, ППШ. Причем дисковые, а не рожковые – в них 72 патрона вмещалось, а в рожковый 47, кажется. Материальную часть автомата изучали до такой степени, чтобы в любое время дня и ночи могли рассказать.

Потом, в августе месяце, пришел приказ о том, чтобы мы совершили в ночное время марш для загрузки в эшелон. Подогнали для нас поезд, расположили нас в нем и оттуда повезли. Везут, а куда везут – мы не знаем.

- Какая часть формировалась в Бессоновке?

- Стрелковая.

- Номер не вспомните?

- 104 стрелковый полк.

- Там формировался только Ваш полк или дивизия целиком?

- Не знаю. Я только за свой полк знаю. Командир полка у нас был подполковник Максимович. Небольшой мужик, черноватый такой, внешне похож на жителя Прибалтики.

- Как Вы его оцените как командира?

- Мужиком он был жестким, строгим. У него уже было ранение. Но мы с ним мало общались. Когда еще перед отправкой нас построили, он нам говорил: «Ребята, вы – моя гвардия!»

Командиром нашей роты был старший лейтенант. Он тоже уже повоевал, у него была одна желтая нашивочка за ранение. Фамилию его никак не вспомню.

- После того, как вы прибыли к месту формирования полка, вам стали туда привозить пополнение?

- Когда мы приехали, там уже было пополнение, а нас назначили командирами взводов. Сразу суета началась: все бегают, оружие получают, какие-то списки составляются. Я был помощником командира роты и командиром первого взвода. Командиров не хватало, у нас в роте всего двое офицеров было - командир роты и я, поэтому другими взводами командовали сержанты.

- У вас была рота автоматчиков?

- Да.

- Откуда, в основном, было пополнение в полку?

- Из разных мест. Со мной в Пензу приехал вместе мой приятель еще по училищу. Мы с ним в училище рядом всегда спали. Он тамбовский, фамилия его была Рубанов, но мы продолжали его звать, как и в училище, Рубан. Это для того, чтобы по имени не называть. А меня в училище все звали Жилка. И так мы с ним вместе всегда держались друг друга, что попали в одно место формирования, правда в разные подразделения: я попал в автоматчики, а он стал ПТРщиком. Мы с ним потом встретились однажды, в Орловке под Сталинградом. Правда встреча была короткая, минут пять.

- Расскажите о питании. Если сравнивать полковую школу, училище и в части во время формирования – где лучше кормили?

- В полковой школе. Там всегда было горячее. Пшенка и перловка, или как ее называли «шрапнель». Каша, каша, каша… Правда, с маслом.

В тамбовском училище норма довольствия у нас была уже курсантская. Когда приехали туда, с нас сняли все свое деревенское обмундирование и выдали военное, правда б/у. Выдали нам обмотки, ботинки, на гимнастерки прицепили «секульки» сержантские.

- То есть, Вы проходили обучение в полковой школе, окончили ее, получили сержантское звание и Вам за это время ни разу не выдали военного обмундирования!?

- Да. Мы только в Тамбове получили свою законную курсантскую военную форму!

- Чем курсантские петлицы отличались от других?

- Красненькие такие, бордовые полоски на них были. Погон тогда еще не было. У меня на петлице было два треугольных «секулька», красный кант по краю петлицы и две скрещенные винтовки.

Мы в училище редко бывали. В основном в поле с автоматами. Все поле излазили, автоматы разбирали – собирали постоянно.

- Чему Вас еще обучали, кроме автоматов?

- Уметь пользоваться саперной лопаткой-минометом. Ее можно было и как лопатку использовать и как миномет. Но у нас для нее не было мин, поэтому даже учебных стрельб из нее не производили, только в теории изучали.

Но из ППШ мы стреляли много, очень много.

- Другие модели автоматов изучали?

- А как же! Дегтярева, с рожковым магазином.

- Какой из них лучше?

- Шпагина, конечно. Там же 47 патронов, а в этом 72.

- А если не брать в расчет емкость магазина, а сравнить по надежности?

- Все равно Шпагина. Мы с ним и в дождь попадали и в пыли, и в грязи были, оботри его хорошо – и он снова готов к стрельбе. А то и вообще встряхнешь его, обольешь водой, чтобы грязь смылась и можно стрелять. Самое главное – чтобы патроны были сухими.

- А как кормили в месте формирования полка?

- Там кормили просто «на убой». Это, наверное, потому, что нас там не слишком много народу было в формируемом полку. В бывшем луковом колхозе располагалась наша рота, а рядом стоял какой-то стрелковый батальон нашего полка. В Бессоновке только наш полк формировался, а неподалеку еще какой-то полк стоял. Вообще, там много частей стояло на формировании.

- Где вы жили в Бессоновке?

- Было лето, зимнего обмундирования нам не выдавали. Мы жили в подвалах, где до этого сушили лук. Еду у нас готовили отдельно, вода была горячая всегда. В общем, все было обустроено хорошо – там до нас уже какая-то часть стояла на формировании. Ее отправили на фронт, а нас на ее место расположили. А потом, после того, как мы своих солдат подготовили к боевым действиям, нас убрали, а на наше место новых прислали.

Нас ночью подняли по тревоге, собрали всех в полном боевом. Автоматы у нас уже были собственные, у каждого свой. Мы за ними постоянно ухаживали: чистка – стрельба, чистка - стрельба. Мы с ними всегда были: идешь в туалет – автомат с собой, не бросай его, идешь в столовую – бери и его с собой. Все время, куда бы ни пошел, оружие всегда при себе. Нас за это здорово «жучили»! Мы этому солдат учили, поэтому первые должны были быть примером.

- Патроны боевые не выдавали при этом?

- Были патроны. Обязательно при себе три магазина: один на автомате и два в подсумке. А когда на фронт нас отправили, так мы набрали себе по пять дисков. Когда на фронт пошли, то хлеб с собой не брали, а брали патроны. Без патронов никуда, патроны – это жизнь твоя, а не хлеб!

- Когда вас ночью погрузили в эшелон, вы знали, куда вас везут?

- Нет. Нам об этом сказали, когда мы стали подъезжать к станции Петров Вал. Недалеко от этой станции, на каком-то полустанке, нас разгрузили. Причем все делалось ночью. Выгрузились, построились и сразу развели всех нас или в кусты или в лощину неподалеку.

Пошли мы пешочком в сторону Сталинграда. А там расстояние, наверное, километров девяносто. Шли мы в основном по балкам. На окраине Сталинграда есть две балки: Сухая Мечетка и Мокрая Мечетка. Они одним краем сливаются, а другим упираются в Волгу. И на краю этих балок находится населенный пункт, который называется Орловка. Во время войны участок около этого населенного пункта назывался Орловский выступ.

На этот выступ прибыл весь наш полк. Но его весь разбросали по разным местам, чтоб все находились отдельно. Немец ведь летает, наблюдает. Он часто нас бомбил еще когда мы эшелоном добирались: под Камышином бомбил, да и когда мы пешком шли тоже. Поэтому мы передвигались только ночью, а днем по кустам и лесополосам прятались. Костры разводить нам не разрешалось, курить тоже нельзя было, с этим было строго. Шли мы в полном боевом.

Наш полк шел побатальонно. Командир нашей роты выставлял один взвод вперед, а по бокам боевое охранение. Проходим так какое-то расстояние, и на небе начинает появляться зарево – город полыхает. «Все, ребята, скоро Сталинград будет! Привал! Не курить! Не курить! Проверить боевое снаряжение!» Я, как командир, должен был проверить каждого своего солдата, как у него закреплено снаряжение, не болтается ли, не потерял в дороге чего-нибудь, на месте ли котелки и ложки. Это хорошо, что у нас при себе было только летнее обмундирование. Все проверили, а потом попадали на землю, ноги вверх позадирали. Днем мы отдыхали, не шли. Погода хорошая была, тихо, ветра нет, птички щебечут, а в ответ им наш храп раздается.

На привалах обязательно назначались дежурные и выставлялось боевое охранение. Все, как положено.

А в небе слышно, как гудит: «Ууууууу!» - это «Фокке-вульф» двухфюзеляжный на разведку прилетел. Он каждый день весь Сталинград с юга на север пролетал и обратно.

В нашей роте ребята еще везли пушку-«сорокапятку». Она легкая, словно самокат.

- Они ее на руках тащили?

- Да, они руками своими ее катили. Командиром орудия у них был сержант, не офицер, и у него человек пять подчиненных. Я даже, бывало, уже почти перед рассветом иду и засыпаю на ходу. Так я рукой за ствол ее облокочусь и иду, сплю. А некоторые солдаты, засыпая на ходу, уходили из строя в сторону. Им кто-нибудь всегда кричал: «Ты куда? Вернись!» Засыпали в строю часто.

- Где вы воду брали во время марша?

- У каждого с собой была во фляжечке, которую наполнили при выгрузке из вагонов. Но разрешалось делать только по глотку.

- А где брали воду при выгрузке?

- Там в вагонах стояли большие баки с водой. Наливали во все емкости: во фляжки, в котелки с крышками, у кого такие были. У кого были мешки типа целлофановых, в них тоже наливали. Воду во время движения берегли.

- Как долго вы шли от места выгрузки до своих позиций?

- Дня три, наверное, шли точно. Когда стали приближаться к городу, уже и пыль поднялась и дымком потянуло.

- И прибыли вы пешим маршем в Орловку?

- Да. Там от сталинградского тракторного завода, наверное, километров семь или шесть было. Наш полк занял пространство между этими двумя Мечетками и саму Орловку. Хотя самой Орловки там уже не осталось: ее растащили уже всю на укрепления, все поломали и на блиндажи разобрали. Местность сплошь из ям и буераков состояла, там, среди этих буераков и были наши позиции.

- Вы вышли прямо на Орловку или ближе к Сталинграду?

- Прямо на Орловку. Когда мы подходили к Орловке, небо горело сплошным заревом и все вокруг заволокло дымом.

Пришли мы на позиции ночью. Командир роты наш был старше меня, 1917 года, Трофимов его фамилия, вспомнил! Старший лейтенант Трофимов. Он уже до этого успел повоевать: у него на гимнастерке были полосочки за ранения. Он сразу начал все наши взвода «расселять» по траншеям и поставил нам задачу: «Самое главное - не пропускать танки через наши боевые порядки на тракторный завод».

Когда мы заняли позиции в траншеях, нам указали наши секторы обороны и сказали: «Не болтайтесь! Сидите в окопах и из них без надобности не вылезайте! Если кому приспичило – сделай дела свои на лопатку, а потом это все за бруствер выбрось». Уже потом, чтобы никто не вляпался, мы сделали в окопе ответвление и вырыли там ямку: если приспичило, сходил туда и сделал там свое дело, чтобы вокруг позиций было чисто.

- Вы себе на позициях вырыли блиндажи?

- Там уже все было вырыто до нас. Те, кто был до нас, взрыли все, как кроты. Когда мы пришли на позиции, там же уже были люди. Но было их всего лишь по два – три человека. Это были солдаты, которые обороняли эти позиции еще до нашего появления и их осталось уже совсем немного. Побитых было много у них, да и у нас потом тоже их было немало.

- Кто собирал убитых?

- Да при медсанбате была какая-то похоронная команда, но она их редко когда собирала. Иногда мы сами это делали.

- Где вы хоронили убитых?

- Да тут же, в балке. Или, если осталась воронка от попадания большой бомбы, так мы туда всех стаскивали.

Нашего командира роты взрывом ранило. У него весь бок и весь пах были разворочены. Ребята его в медсанбат отправили, а дальнейшую его судьбу я не знаю. А меня назначили исполнять обязанности командира роты.

У нас в роте была медсестра с Пензы. Она конечно, была не одна, были и еще медсестры, которые появлялись во время боя. Но эта была постоянно с нами. Раненых у нас с позиций редко выносили, в основном люди гибли: или от прямого попадания снаряда или засыпает кого взрывом. Бомба пятисоткилограммовая когда попадет, там, если засыплет, то сам не откопаешься ни за что. Да там особо и не копали. Это мне, можно сказать, повезло. Да еще повезло, что на мне каска была. Когда бомба летит, иногда было видно, как она вращается. В таком случае сразу начинаешь зарываться в землю поглубже или в окопе к стеночке прижиматься. Как только услышал, что она в стороне где-то взорвалась, сразу думаешь: «Слава тебе, Господи! Мимо пронесло!» Бомбежка была почти что каждый день.

- Как насчет веры было в подразделении?

- Я всегда ребятам говорил: «Ребята, вспоминайте Бога!» Да и сейчас могу сказать, что мы воевали вместе с Богом. При каждом обстреле все крестились, не стесняясь. Даже коммунисты. Некоторые перед боем начинали прощаться друг с другом. Я тоже, бывало, прощался с солдатами. Я с ними всегда жил хорошо, не ругался, не скандалил, мер грубых не принимал. Вот за курение только гонял.

- Скажите, каски здорово помогали во время боевых действий или от них толку никакого не было?

- Может в наступлении они и помогали, но в обороне они нам только мешали. То ты на поле боя и глазами смотришь и прислушиваешься вдобавок, а в каске слышно было плохо. Надо же слышать, откуда в тебя стреляют. Ночью трассирующие пули помогали определить цель и самим свой огонь скорректировать. Но каски все равно заставляли носить, несмотря на то, что они были тяжелые. Поносишь ее долго, и голова становится будто кошелка, поэтому старались ее снимать почаще. После Сталинграда я ее в боях старался носить постоянно.

Кроме танков особенно боялись немецких автоматчиков. Немецкие танки наступали в больших количествах: по пятнадцать – двадцать танков на расстоянии пятнадцати метров один от другого. А шли они таким образом: один впереди, два по бокам от него, а остальные чуть позади. Шли, как говорится, «свиньей». А на танках и за ними двигалась немецкая пехота. И все боялись, чтобы эта пехота не заняла наши боевые порядки.

И вот сидим мы в окопах безвылазно. А немецкие самолеты, пролетая вдоль всего Сталинграда, и уходя вверх по течению Волги, регулярно нас бомбили. Каждый день.

- На фронте вам выдавали алкоголь, так называемые «фронтовые сто грамм»?

- У нас в Сталинграде, в Орловском выступе, в траншее нашей роты стояла канистра с водкой, но ребята ее много не пили, только если совсем по чуть-чуть. Иногда спрашивали у меня: «Командир, можно мне рюмашечку?» Выпивали и сразу спать.

- Как вам в Сталинграде еду доставляли в окопы?

- Там сухомятка была сплошная. С кухни редко что доставляли. Был у нас старшина, тоже бывалый служака, балагур еще тот. Он приготовит там, где-то, «шрапнельку», принесет нам и бегом обратно к себе. У нас, у каждой роты, в тылу кухня на машине была. Они варили километрах в двух позади нас, затем подъезжали поближе к позициям, и отправляли солдата-вестового на позиции. Поваров было, как правило, двое и при кухне кто-то из солдат был. Вот этот солдат приходил на позиции и говорил: «Обед приехал. Зовите ребят кашу получать». Обычно, те, кто бегает хорошо, брали котелки на двоих – троих и бегом к кухне. Иногда два человека ходили и получали на все отделение. А потом у нас людей стало мало и бегать было некому. Иногда повар в эту кашу бросит что-нибудь- масло или мясо. Но всегда ее ели, даже если она была недоваренной, жрать ведь охота.

- Немцы охотились на тех, кто бегал с котелками?

- Нет, они в это время не появлялись. Наши автоматчики тоже ведь хорошо стреляли: поставят переводчик огня на одиночный, целик выставят метров на 200. Это тогда на автоматах ППШ целики стояли на 100 и 200 метров, а потом уже на них стали прицельные планки устанавливать, как на винтовках.

Хлеб у нас был американский. Такие маленькие кирпичики серого цвета, весом примерно по 150 грамм. Жесткий! Но начинаешь его крошить, он, как сено, крошится в труху. Правда, давали нам его немного.

- Он был во что-то упакован?

- Нет, простая прямоугольная булочка.

- Воду тоже доставляли в окопы?

- У нас там были балки Сухая и Мокрая Мечетки, там мы воду себе и набирали: на дне балки землю только копнешь сантиметров на двадцать, так ямка моментально водой наполнялась. Пошлешь солдата с оборонительных позиций, он два – три котелка наберет воды. Так что воды у нас было навалом.

- Вши были?

- Нет, вшей не было.

- Ваш полк входил в состав какой армии?

- По-моему, 62-й Армии Чуйкова.

- Номер дивизии не помните?

- Нет, не помню.

Просидели мы там почти месяц. Я там и день рождения свой отпраздновал. Мы из-за дыма уже потеряли ощущение, когда день, а когда ночь. Все было темно, гарь, горит Спартановка, горят заводы: тракторный, «Красный Октябрь», «Баррикады». Все пылает. А когда с Волги ветерок дунет, так весь этот дым к нам направляется и вся тяга идет мимо нас. Смрад, дым, ничего не видно и мы все в этом аду закопченные в траншеях сидим, не пропускаем автоматчиков. Позади нас стояли наши танкисты и артиллеристы. Их целями были немецкие танки, а мы должны были отсекать пехоту. Несколько раз даже машины приезжали с реактивными снарядами.

- «Катюши»?

- Ага. Только мы их звали «эресы». Они однажды через наши головы ночью огонь открыли. Страшно нам было: шипящие стрелы огня над нашими головами. Очень низко ракеты летели, шипели как змеи. Проходит минут пятнадцать и наступает тишина. Немцы молчат и наши машины сразу же куда-то уехали.

- Как близко располагались к вашим позициям установки реактивной артиллерии?

- Километрах в двух позади нас, не более.

- Были случаи обстрела артиллерией собственных позиций?

- Нет, на нашем участке такого не случалось. Но я там был всего полтора – два месяца.

- Наши танки, которые стояли позади вас, ходили в атаки на немецкие позиции?

- Нет, они все время стояли и стреляли только тогда, когда появлялись немецкие танки.

- Они просто стояли и стреляли?

- Они были в землю вкопаны, были в этих, как их… в капонирах.

- Эти танки были не на ходу?

- На ходу. Но они стояли для того, чтобы если немецкие танки прорвутся, они нам оказали бы помощь в их уничтожении. Нельзя было пропустить немцев в сторону тракторного завода. Немецкие танки прорывались сквозь наши позиции где-то в районе Мамаева кургана, шли на «Баррикады» и «Красный октябрь», но у нас в то время их сдерживали.

Немцы днем не воевали: в основном утром или вечером. А днем нас закидывали снарядами, минами и бомбами. Берегли они своих солдат.

- Много немецких танков подбивали?

- Много.

- Кто чаще подбивал: пехота или артиллерия?

- Да все подбивали.

- На северном участке обороны Сталинграда в борьбе против танков использовались зенитки с женскими расчетами. Были на вашем участке такие орудия?

- Нет, таких у нас не было. Может их на позиции вывели уже позже, когда немцы подошли ближе к городу.

- Были в ваших боевых порядках части, сформированные из моряков?

- Нет, моряков мы там точно не видели.

- Как далеко от вас располагались позиции немецкой пехоты?

- Небольшие одиночные окопы были и в метрах пятидесяти. А основные их позиции были метров за сто - сто пятьдесят. Это смотря, какая местность была: если местность ровная, то дистанция между нами увеличивается, а если местность холмистая, сплошные буераки, то близко друг от друга мы были. Там на ровное место только выберешься, так он тебя сшибет сразу же. Больше всего попаданий от пуль было в конечности. Особенно от «блуждающих» пуль во время переползания.

- Что за «блуждающие» пули?

- Ну, это шальные пули. Мы их называли «блуждающими». Ползешь, а они рядом пролетают: «вжик, вжик». Днем их только слышишь, а ночью еще и видно. Даже успеваешь иногда заметить, как в твою сторону летит, и голову пригибаешь.

- Когда Вы после ранения ротного стали исполнять обязанности командира роты, кто Вам ставил боевую задачу и как это происходило?

- У нас сразу, когда мы пришли, когда нас только разводили по местам, капитан, который там до нас воевал уже, он сдал свои позиции нашему старшему лейтенанту: «Вот вам место, от и до». Первый взвод занимал примерно двести метров обороны в длину, второй взвод еще туда дальше. И вот когда начинаются боевые действия, когда кто-то закричит: «Танки!», так ребята друг к другу жмутся. Мы днем все время сидели в земле, старались не высовываться.

- А ночью?

- Куда же нам ночью ходить? Тоже сидели, дежурили. Обычно двое бойцов отдыхали, а двое дежурили, наблюдали за горизонтом поля боя, чтобы разведка немецкая к позициям не подобралась. Иногда к нам из тыла приходили наши разведчики, все хорошо экипированные, с финками. Вот только автоматов у них я не видел. Они проходили мимо наших позиций и уходили в сторону немецких. Ребята наши говорили: «Пошли за «языком». А вот чтобы они обратно с «языком» возвращались через наши позиции, я не припомню этого. Я не знаю, где они обратно через линию фронта проходили.

Курить у нас в окопе ночью нельзя было, немцы сразу все примечали. Курили только сидя на дне окопа. Хоть я сам и некурящий был, но получал, как и все, по норме довольствия курево. Такие маленькие тоненькие папироски давали нам, их на две затяжки всего лишь хватало. Но они слабые были. Но такие папироски выдавались только офицерам, а солдаты получали махорку в пачках.

- Где солдаты брали бумагу для самокруток?

- Ой, да этой бумаги было много! Везде валялась.

- Табак вам приносили вместе с едой?

- Нам его выдали еще при выгрузке из вагонов, это был наш НЗ-паек на три дня. В него еще входили продукты, сухари, чай и прочее. Все это мы несли в своих вещмешках. Некоторые ребята не брали с собой запас продуктов, а брали побольше патронов.

На позициях у нас с патронами проблем не было. Ящики металлические с ними стояли в траншее. Кто-нибудь в отделении из тех, кто постарше и поопытнее, открывал их и разносил патроны по ячейкам. Патронов хватало, недостатка в них не было.

У нас каждый день начинался одинаково: стало светать, слышим: загудели у немцев моторы. А потом начинал бить немецкий шестиствольный миномет. Ни дня нам от него покоя не было: кидают по нам и кидают, и кидают. А снаряды у него огромные, накрывают наши позиции метко. Поэтому я своему взводу говорил: «Ребята, углубляйтесь в землю, зарывайтесь поглубже». В наши окопы немецкие пули почти не прилетали, основной урон нам наносили снаряды и мины. Осколки от них постоянно летали.

Я со своим взводом на этих рубежах просидел почти два месяца, наверное.

- Как было организовано взаимодействие с соседними подразделениями?

- Никак. Мы их вообще не видели. Мы обороняли только свой участок и даже не знали, кто рядом с нами держит оборону.

- Часто немцы предпринимали танковые атаки?

- Безудержно. Два - три раза в день. У нас же была своя, полковая, пушка-«сорокапятка». Ее держали на всякий случай, вдруг какой-нибудь танк прорвется. Когда меня ранило, ее уже у нас не было. Не знаю, куда она подевалась. А позади нас стояли и 76-мм пушки и такие, большие, тупорылые орудия. Мы их называли «свиньи». Но они мало стреляли. Нас очень хорошо выручали ПТРовцы.

- ПТРовцы вместе с вами пришли на позиции?

- Нет, часть их уже там находились, а потом к ним еще подмога пришла.

- ПТРовцы вместе с вами сидели в окопах?

- Нет, они в промежутках между нашими взводами располагались. Наши взвода, когда пришли на позиции, должны были растянуться в траншеях, чтобы между каждым бойцом было метров по восемь. А их начало выбивать, и они, в результате, в кучки сбились поближе друг к другу. Смертей там было много, очень много! Погибали каждый день и по нескольку человек в день. Особенно авиация вражеская быстро реагировала: как только соберется группа людей в количестве человек пять-шесть, жди – через пять минут прилетает и бомбит. Наши сообщают о налете и оттуда, из глубины наших позиций, прилетают уже наши самолеты, но немцы к тому времени отбомбились и улетели. Когда немцы бомбили нас, мы все падали на дно траншей. А там места свободного не было: и живые лежали и убитые. Нас все время бомбили и бомбили. Этот Орловский выступ был настоящий «котел смерти», отсюда мало кто уходил живым.

Солдаты мои молодцы, не пропустили ни пехоту, и ни одного танка. Недостатка в патронах у нас не было, как только выдавалась свободная минутка, мы снаряжали магазины, чтобы они у нас под рукой всегда были. Как только слышим, что немецкий танк «чихнул», то сразу команда давалась: «Заряжай!» И смотришь, выискиваешь или танкиста или пехотинца. И сразу стрельба начинается: только и слышно было «тра-та-та».

- Какие у вас во взводе были средства борьбы с танками?

- У нас гранаты были, правда, не противотанковые. Но у нас их, честно говоря, плохо умели бросать. Чтобы в обороне бросать гранаты, это надо уметь. Граната – она сама по себе тяжелая, а если на нее рубашку осколочную надеть, то еще тяжелее становится. Бутылок с зажигательной смесью у нас тоже не было, они были у других.

- А если танк пойдет в прорыв, чем же его остановить можно было?

- Немного впереди перед нашими позициями располагались «подрывники».

- Это саперы, которые мины ставили?

- Нет, они ничего не ставили. Если на расстоянии пятидесяти метров появлялся немецкий танк, то мы по нему открывали ураганный огонь, чтобы снять автоматчиков. А эти «подрывники» бросали в танк «КС» - бутылки с зажигательной смесью. Вспомнил, как этих «подрывников» называли: «пластуны»! Это была какая-то отдельная часть, не наша. Но ребята все были здоровые, видно, что физкультурники, да, к тому же, очень отчаянные. Мне кажется, что это были все-таки судимые, «штрафники».

У нас не было ни отступлений, ни наступлений. Мы, как сурки, зарылись в землю и все время были только в обороне. Снаряды летят, мины рвутся, а мы, как только заканчивается обстрел, зарываемся глубже. Земля там песчаная была, после каждого обстрела осыпалась. Но паники никакой в наших боевых порядках не было, ребята знали, на что шли. Морально мы их настроили еще в Пензе. После каждого обстрела начинаешь проверять личный состав, а в ответ слышишь: «Все нормально!» Трус умирает много раз, герой умирает однажды.

Наша задача была снять автоматчиков, а у ПТРовцев была задача выбить танки. Когда немцы начинали атаку, я проходил по траншее, расставлял своих бойцов по местам и постоянно им говорил: «Не высовывайтесь! Огонь открывать только тогда, когда увидите танки». Обычно начинали стрелять, когда танки были метрах в двухстах. Некоторые танки доходили и до пятидесяти метров. Но их поджигали «пластуны». У них специальные брезентовые сумки с кармашками были на спине и на боках. А в этих сумках у них бутылки были с зажигательной смесью. Бутылки были обычные, белые, поллитровые, в которых была запрессована жидкость. Белые бутылки были с тонким стеклом, которое легко разбивалось о танковую броню. Бывало, что зеленые бутылки у них иногда не разбивались: попадет на что-нибудь мягкое и лежит целенькая. Но «пластуны» потом эти бутылки старались подбирать и опять использовать. А если подобрать не получалось, то эти бутылки просто расстреливали.

- Вы потом встречались с кем-нибудь из своих бойцов, с которыми воевали на Орловском выступе?

- Нет, никого потом не видел.

- Вы упоминаете о постоянном господстве в сталинградском небе вражеской авиации. Что можете сказать о нашей авиации в первые дни сталинградской битвы?

- Были в небе и наши самолеты, появлялись иногда. Летали они откуда-то из-за Волги. Мы однажды наблюдали, как наш маленький серебристый самолет летел со стороны немецкий позиций в сторону Спартановки, видимо возвращался с задания. А потом видим: за ним летят два немецких самолета. Наш постоянно кружится, петляет: то вниз, то вверх. Немцы за ним. Видно было, что наш пилот был асом, крутил самолет в небе как хотел. Переживали мы за нашего пилота, но ему все-таки удалось оторваться от преследования и уйти к своим.

Каждый день мы должны были носить на командный пункт строевые записки: сколько человек в строю, сколько выбыло по ранению. Количество погибших в строевой записке почему-то не указывалось. Был у меня солдат, он собирал все необходимые сведения и относил на командный пункт полка. Командиру роты запрещалось самому носить строевые записки на командный пункт: командир должен быть на позициях вместе со своими солдатами, а для того, чтобы записку доставить, есть солдат.

- Где находился командный пункт полка?

- В тылу, километрах в двух, там, где вся основная военная техника находилась. Там же и медсанбат находился. А потом, после сильных боев, командный пункт подвинулся ближе, до полукилометра. Командный пункт с медсанбатом постоянно меняли место дислокации, потому что там нельзя было долго вместе собираться. Достаточно одного точного попадания бомбы – и все…

- Кроме командира полка Вы еще чьи-нибудь фамилии помните? Начальника штаба, например?

- Нет, никого не помню. Да я их никого и не знал даже: почти все были новые. Я и Максимовича то видел всего раза два или три. Я его впервые увидел еще в Бессоновке в штабе, который располагался на окраине населенного пункта.

- Где находился ваш командир батальона?

- У нас не было батальона. Батальоны были в стрелковых частях, а мы были отдельной ротой автоматчиков. Но назывались мы почему-то не «рота автоматчиков», а «спецрота». Наша рота одна придавалась полку. И если в полку солдаты были вооружены «дедовским» оружием, то у нас в роте все поголовно имели на вооружении автоматы ППШ. В роте было три взвода, по тридцать человек во взводе. Подчинялись мы командиру полка.

- Связь у вас осуществлялась только с помощью вестовых? Телефонную линию не протянули к позициям?

- Был сначала телефон, но где он был я не знаю. А потом без него стали обходиться. Бывало, что сигналы флажками передавали, как моряки. А так, в основном, голосом все команды передавались: я командирам взводов, они помкомвзводу и далее.

- Расскажите о встрече со своим другом Рубановым.

- Да, там мне случайно встретился мой старый друг по Тамбовскому училищу. Я относил на командный пункт справку о наличии живых в строю, возвращаюсь обратно, прохожу мимо позиций ПТРщиков, вдруг слышу, кто-то крикнул: «Жилка!»

- Вы сами носили строевую записку?

- Уже сам носил. Там некому уже было носить. Каждый день смерти и смерти были. Ну вот, я смотрю – а это мой товарищ по училищу! Мы же с ним и спали и ели вместе! Я обрадовался ему, кричу: «Рубан»! (Рубанов Геннадий Андреевич в составе 115 отдельной стрелковой бригады сражался на Орловском выступе. Его именем впоследствии была названа средняя школа поселка Орловка Городищенского района Волгоградской области – прим. ред.) Но мы с ним недолго пообщались, уже начинало светать. Да еще в это время начал гудеть самолет, надо было расходиться по укрытиям. Поэтому мы посидели, пообщались минут пять, не больше. Мне в свою часть быстрее надо было возвращаться, а то она без командира осталась.

- Позиции Рубанова далеко от ваших находились?

- Нет, недалеко. Они были немного сбоку от наших. Я правее был, ближе к Мамаеву кургану, а он левее, ближе к Спартановке. Рубан оборудовал себе позицию на пригорочке около Мечетки. «Смотри, - говорит мне, - на мою работу!» А там, метрах в пятнадцати от нас, было танков подбитых, наверное, около десятка. Посидели мы немножко, я пошел к своим и больше ничего не помню.

В этот день, рано утром 6 октября 1942 года, я попал под бомбежку и меня всего завалило землей в траншее. У меня до сих пор грудная клетка помята. Помню: громкий звук, удар – и все, ничего не помню! Мои солдаты увидели торчащие из-под земли мои хромовые сапоги, закричали: «Командира убило!» и стали меня откапывать. Откопали, положили меня на плащ-палатку и потащили в тыл.

А командование ротой, вместо меня, наверное, принял кто-то другой. В армии же принято как: если командира вывели из строя, то его место занимает следующий по старшинству.

Как меня обрабатывали медики, я не помню. Видите, я весь был нашпигован осколками: пах, живот и спина. У меня правой лопатки почти нет. Осколок размером полтора на полтора до сих пор сидит во мне, его не стали вынимать, сказали: «Он Вам не мешает».

Я от взрыва был контужен и долго не разговаривал, язык у меня словно отнялся. В общем, был словно глухонемой.

- Куда Вас сразу после ранения доставили?

- Как отнесли меня в санбат, я не помню. Как и куда везли, тоже. Очнулся я уже в глубоком тылу, в каком-то городке неподалеку от Саратова, в ушах у меня только один гул стоит. Там мне делали обработку. Я, помню, открыл глаза, и пытаюсь узнать, где я. «А Вы, - говорят, - в Саратовской области». В общем, в этом госпитале я начал подниматься и начал говорить. А немец уже бомбил Камышин и даже до Саратова долетал. Поэтому в этом санбате меня обработали и погрузили в поезд. Набрали нас отсюда, сталинградцев, целый эшелон и отправили прямиком в Ленинск-Кузнецкий, это в Западной Сибири. Везли нас туда почти неделю.

В этот город наш эшелон пришел первым: до нас там раненых еще не было. Было слышно, как местные жители кричали друг другу: «Ребята! Ребята, сталинградцев привезли!» и бежали помогать разгружать наш эшелон, в котором вагонов тринадцать было, не меньше. Брали они нас, как говорится, «под белые ручки» и выгружали из вагонов.

Разместили нас в какой-то школе, переделанной в госпиталь, напихали под завязку и начали лечить. Я там впервые встал на ноги. Первые дни ходил, словно пьяный, сил не было даже поесть: две ложки хлебнешь и все. Мы, сталинградцы, находящиеся на излечении в госпитале, постоянно следили за ходом Сталинградской битвы. Лечился я там до марта 1943 года. После окончания лечения и последующей выписки меня направили в Новосибирск.

- Что там было, в Новосибирске?

- А там был сборный пункт. Всех нас, раненых офицеров, определили в запасной полк. Вернее, не запасной, а резервный офицерский полк. В этом резервном полку я пробыл довольно долго. Ходил я тогда еще плохо, да к тому же и с рукой на перевязке.

В полк постоянно приезжали «купцы» и забирали кого надо и куда надо. Постоянно отбирали для себя народ танкисты, артиллеристы, автоматчики. Хотя офицеры еще не отошли от ранений, их забирали в части, давали, как правило, взвод. Ведь какой-никакой, а все-таки офицер – фронтовик, кубари в петлицах.

Кстати, там, в полку нам уже стали выдавать погоны. Я свои погоны получил в Абакане. Там стояла воинская часть, откуда приехавшие «покупатели» забрали меня к себе. В этой части я прослужил некоторое время, обучая молодых солдат. В общем, командовал: «Раз, два! Правой, левой! Кругом! Бегом!», объяснял им, как надо ползать по-пластунски. То, что мог, сам им показывал. А солдат постоянно у нас забирали и отправляли на фронт. Да и меня тоже отправляли из Абакана обучать молодых солдат то в Ачинск, то в Минусинск.

И так меня из части в часть «кидали» до конца 1943 года. А потом меня забрали в Москву, в Раменское. Но мы не в городе находились, а все время в лесу были, словно лесные люди, «лесовики». Началось в этой части у нас обучение. Опять мне пришлось, как автоматчику, вспоминать, как обращаться с автоматом. В Раменском мы пробыли месяца два – три, а после окончания обучения нас, офицеров, на машинах отвезли в сторону Смоленска, в город Дорогобуж. Там уже была действующая армия, там был фронт.

- Что за часть была в Раменском?

- Да тоже такая же: из нее кидали народ туда, где его не хватало. Командование затыкало дыры где надо было. У нас так и говорили: «Куда вас?» - «Заткнуть дыру». Там, в Раменском, еще и штаб какой-то находился в то время. Вроде бы командный пункт Западного фронта.

- А в Дорогобуже?

- Там уже часть была, там я принял под командование свой взвод. Только теперь он назывался «стрелковый взвод», а не «взвод автоматчиков».

- Отдельной роты автоматчиков в полку уже не было?

- Нет, не было. Были обычные стрелковые взвода, вооруженные исключительно автоматами. Номер этого моего полка и дивизии у меня где-то записан. А, вот: 251 гвардейский стрелковый полк 85 гвардейской стрелковой дивизии 10 гвардейская Армия.

- Роту не дали Вам?

- Нет. Да у меня же опыта немного было, повоевал я мало.

- В самом Дорогобуже часть стояла?

- В лесу. Там в лесу, куда не посмотришь, везде землянки, землянки… Это еще не передовая была. В сторону передовой мы еще потом по лесу пешком шли.

- Взвод, который Вы приняли под свое командование, был полностью укомплектован личным составом?

- Полностью. Некомплекта не было. Я и здесь с начальством не успел толком познакомиться. Например, как звали командира роты, я так и не успел узнать, а уж командира полка и подавно. Меня, как только привели в часть, представили командиру роты и сразу отправили во взвод. А перед этим выдали карту, объяснили ситуацию на передовой: «Вот тут у нас то-то, тут то-то, а здесь у немцев то-то». А под Сталинградом мне никаких карт не давали: вдруг она случайно к немцам попадет.

Под Смоленском в то время наши уже воевали неплохо, уже было чем воевать. И мы все время двигались вперед. Часто звучала команды: «Короткими перебежками, вперед, марш!», «Сектор такой-то, направление такое-то!» Причем в полку у нас винтовок уже практически не было, в основном были у всех автоматы.

Брали мы Смоленск. Брали мы его осенью. К тому времени у нас воды не было, еды не было. А местное население смоленское так долго под немцем там находилось, что некоторые из них и сами «онемечились». После взятия Смоленска нам дали три дня отдыха: дивизия пополнялась личным составом, оружие свое в порядок приводили. Выдали нам муку. Хотели мы что-нибудь испечь, а воды нет, даже все фляжки у нас пустые. Пошли мы у местных просить воды, так они нам ее не давали! Привыкли они жить под немцами.

Воду мы все-таки раздобыли. Развели костер, масло или жир нам тоже выдали. И напекли мы себе лепешек. Во взводе у меня было человек двадцать пять или тридцать. Почти все имели ранения. Многие, получив ранение, отказывались идти в госпиталь, говорили: «Я останусь в своем взводе, никуда не пойду».

Когда наступали, наши иногда обирали немцев. Их там убитых очень много валялось, а немецкие солдаты были богатыми: при них там все было. Они в Смоленске долго пробыли, поэтому при них и золото было, и деньги были. Мне было противно обирать трупы, поэтому я и сам этого не делал и солдатам своим говорил: «Ребята, не берите, не нужно этого делать».

- С «власовцами» в бою не доводилось встречаться?

- Нет, нам они не попадались.

- Документы свои Вы всегда при себе держали?

- У меня была офицерская книжка всегда при себе. А кроме нее у меня был металлический медальончик на шее, на котором были выбиты мои фамилия и имя. Я его получил еще перед отправкой на фронт. Еще перед Сталинградом, как только сели в эшелон и отправились на фронт, старшине было приказано раздать солдатам черные такие пластмассовые пенальчики, с палец толщиной, в которых они заполняли свои данные. Эти пеналы назывались у нас «фамильки». Кроме того, у солдат были солдатские книжки. Когда под Сталинградом в окопах сидели, книжки всегда при них были, а под Смоленском даже бывало, что у солдат забирали их красноармейские книжки, чтоб они их не испортили.

После Смоленска мы наступали в направлении населенного пункта Осинторф, это от Смоленска примерно в пятнадцати километрах. Мы, когда к этой деревне подошли, уже видно было, как из нее убегают немцы, мы им практически в спину стреляли. А там, за этим селом, уже ближе к Орше, у немцев был оборудован укрепрайон. И вот, у этого укрепрайона у нас был сильный бой.

Рядом со мной всегда был мой помощник, старший сержант, командир отделения. Он раньше был командиром взвода, всегда командирскую сумку мою носил. Я в офицерской форме ходил, а он в солдатской, так эта сумка ему солидности добавляла. Хороший мужик был, он меня всегда звал «Григорич» Я как раз гранату бросить собрался, а мне в это время разрывная пуля в кисть попала. Граната у меня выпала из руки и прямо под ноги. Мой старший сержант гранату ногой в сторону отбил, за шею меня схватил и сбросил в траншею. Там даже не траншея, а канавка небольшая была. И эта граната взорвалась над нами. Он меня спрашивает: «Ну что, Григорич, как ты?» Я ему отвечаю: «Давай, ты тут командуй, а то я опять ранен». Ранило меня, как сейчас помню, 2 декабря 1943 года. Я после ранения почувствовал слабость, голова у меня закружилась. Мои ребята все быстро организовали, носилки соорудили.

И с передовой я опять попал в Смоленск. Меня там держали, наверное, с неделю. Вся рука у меня сделалась красно-синей, мне регулярно делали перевязки. Врачом была какая-то еврейка, она про мою руку сказала: «Пилить!» Я отказался от ампутации, сказал, что им не дамся. Врачи и сами не могли прийти к обоюдному мнению: одни говорили, что надо отнять только кисть, а другие настаивали, что нужно отрезать руку по локоть. Рука у меня, конечно, была вся раздроблена, кисть висела, можно сказать, только на одних жилах.

Пришел как-то один из медиков, видно их старший врач, и говорит: «А что вы его до сих пор держите? Давайте, собирайте его в Москву». Отправляли в столицу не меня одного, там много таких как я было. Через день нас погрузили в самолет и через полчаса я уже был в Москве.

В госпитале, который располагался в Сокольниках, был один хороший врач. Он помял мне кисть руками и спросил: «Чувствуешь?» Я ему отвечаю: «Чувствую». Он говорит: «Раз чувствуешь, значит нервы еще живые, значит и рука выживет тоже. Давай, будем тебя лечить».

Разрезал он мне кисть вдоль, как огурец, на четыре части, вставил между этими частями тампоны и маленькие резиновые трубки. Долго я там лежал, в этом госпитале. И вот потихоньку-потихоньку, рука у меня стала двигаться. Врач мне говорит: «Работай кистью! Не обещаю, что рука у тебя будет работать полностью, но работать она будет. Ложку она, по крайней мере, держать будет точно». И вот так, с его помощью, я руку свою спас.

- До какого времени Вы находились в госпитале на излечении?

- До марта 1944 года я пролежал там. День Победы я уже дома встречал.

- Вас комиссовали?

- Комиссовали. Но меня не сразу домой отправили, а погоняли еще по военным округам. 5 марта 1944 года меня из Москвы отправили на курортное лечение в Сочи. В столице погрузили меня на поезд, который был полностью загружен ранеными, направляющимися на излечение. Все раненые были из тех, кто по выздоровлению еще могли бы работать «на гражданке». Спустя три дня мы были уже в Сочи в санатории «Текстильщик». В санатории я пробыл до мая месяца, а потом отправили меня туда, откуда я призывался. Мне говорят: «Поедете в свой округ». А я призывался из Саратовского военного округа, раньше был такой. Приехали мы в Саратов, а округа там нету: перевели его в Приволжский округ, в Куйбышев. Поехал я туда. Там еще раз прошел медицинскую комиссию. Спрашивают: «Откуда родом?» Я говорю: «Из Воронежской области». – «Давайте, поезжайте в Воронеж».

И я оттуда поехал в Воронеж. Там опять пришлось пройти военно-врачебную комиссию, по результатам которой признали меня инвалидом, дали третью группу и 15 мая 1944 года демобилизовали домой. Перед тем мне выписали удостоверение и выдали необходимые проездные документы.

- Домой поехали с наградами?

- У меня боевых наград нет. Некому было вручать.

Приезжаю я в свой район. Специальности у меня нету: только военная специальность, а «гражданки» нету. Думаю, чем же я в своей деревне Орловке заниматься буду. Отец у меня там в деревне еще жил, я его потом там и похоронил. Сестру там же замуж отдал, она вот только недавно умерла, до ста лет дожила. Старший брат Илья, 1913 года рождения, погиб при переправе через Днепр, мать на него получила похоронку. Другой брат, Иван, 1915 года рождения, после окончания ШКМ (школы коммунистической молодежи) поехал поступать в летную школу в Оренбург. Не знаю, окончил он ее или нет, но он был летчиком и мать получила и на него извещение: «Ваш сын погиб при защите города Ленинграда».

Илья еще до войны службу проходил на Дальнем Востоке, в городе Биробиджан. Служил в административно-хозяйственной службе, в звании капитана, кажется. Потом он демобилизовался, приехал домой, немного отдохнул и уехал работать в Москву. На фронт его забрали прямо оттуда, из Москвы. Но сначала он попал в Тамбов в КУКСы (курсы усовершенствования командного состава). А эти КУКСы были сформированы на базе того самого училища, в котором я когда-то проходил обучение. И он даже попал к тому самому командиру роты, который обучал и меня. Мама говорила, что брат ей писал: «Мама, я у того командира, который выпускал нашего Василия».

Я на фронте никогда не писал домой, где я в данный момент нахожусь, в то время эта информация была засекречена. И вот мой бывший командир роты говорит моему брату: «А я его знаю! Сообразительный такой парень, хорошо развит, лыжник хороший. Мы выпустили его младшим лейтенантом и отправили его на фронт, но не знаем куда».

И вот приехал я домой, значит. Специальность у меня только одна, как не крути – офицер, средний командный состав. Да, забыл сказать: мне же вот уже недавно присвоили очередное звание: Путин мне дал вторую звездочку, так что я теперь лейтенант. У меня даже запись есть с номером приказа.

Отец мой жил неплохо, он ведь был, как говорится, «и швец и жнец»: и скотину, если надо, подрежет и коня подкует. На все руки мастер. Мать у меня была верующая, а отец, как говорится, «и в Бога верил, и черта не обижал». Я и сам такой же, в отца, хоть и был коммунистом.

- В партию Вы где вступали?

- В воинской части, в 1942 году, перед выступлением на фронт. Это я уже тогда офицером был. Мне говорят: «Как же ты, офицер, таких молодых солдат в бой поведешь?» Делать нечего, пришлось написать заявление о вступлении в партию.

- Расскажите, как Вы встретили День Победы?

- Узнал я об этом в деревне, еще до того, как отправиться получать образование. Радости и слез в деревне, конечно, было много. У мужиков сразу самогонка нашлась, чтобы отпраздновать. Я по этому поводу надел свою форму офицерскую. Демобилизовали меня в хорошем обмундировании, правда, сапоги хромовые с меня перед этим сняли.

- Почему?

- Да там с меня сначала в госпитале еще и полушубок сняли. Меня же в марте месяце выписывали из госпиталя. И начальник госпиталя, и врачи стали меня уговаривать: «Зачем тебе это нужно? Может оставишь нам?» Денег-то ни у кого нет, чтобы купить. Ну, я и оставил им свой полушубок. А сапоги, это у меня уже тут сняли, в милиции, когда стал становиться на учет в Терновке. Сапоги у меня всегда были начищены до блеска.

- Как же сапоги с Вас сняли?

- Да так же. Попросили: «Зачем тебе хромовые? На тебе, вот, тоже хорошие сапоги!» Сапоги у меня были хорошие, считай, чуть не всю войну со мной прошли. Их с меня даже после ранения никто не снял для себя, и в госпитале они при мне были.

- Вы говорили, что у Вас нет боевых наград. А медаль «За оборону Сталинграда» Вам вручили?

- Есть такая медаль у меня!

- Вам ее вручили еще в действующей армии или уже после демобилизации?

- После демобилизации. У меня еще и орден «Отечественная война» есть, но это уже в 1985 году давали.

- Нашивки за ранения на форме у Вас были?

- Они и сейчас у меня на пиджаке есть. Вот, смотрите: красная и желтая. Желтая за тяжелое ранение под Сталинградом и красная за легкое второе ранение.

- Когда Вас направляли в Абакан и Минусинск, Вы обучали там призывников или там формировались какие-то части?

- Там части формировались, готовили солдат к боям.

- Вы к тому времени были ветераном боевых действий. Передавали солдатам какой-нибудь свой боевой опыт или обучение сводилось больше к строевой подготовке?

- Ну а как же! Учил всему, что сам умел, чтобы они могли выжить.

- Что, по-Вашему, было для них самым важным на фронте?

- Цель. Определение противника, расстояния до него. Ну и масса самых простых элементов, включая моральный дух. Чтобы этот моральный дух у солдата не упал ниже пояса. Учил солдат, чтобы они знали основы стрельбы: выбор цели, траекторию полета пули, умение поразить цель. Все это складывается для солдата в единое целое. Главное, чтобы ты смог убить врага, а он тебя не смог. Вот такой настрой у меня был как у командира и солдатам он передавался тоже.

- Какое оружие противника Вы считаете самым опасным? Какое ненавидели больше всего?

- У немцев были пулеметы, которые не давали нам покоя. Но больше всего мы ненавидели их шестиствольные минометы. Метко немцы ими били. У нас эти минометы называли «Ванюшка» или «Скрипач». Как начнут они выть, так и воют минут пять. Потом замолкают, наверное, перезаряжают их, а потом снова завопили. Значит, жди «гостинцы».

И еще. Я много прочел книг по истории Сталинградской битвы, но про нашу часть, про 104 стрелковый полк, я нигде не нашел информации.

- Вот об этом я хотел Вас спросить. Среди частей, участвовавших в боях на Орловском выступе нет 104-го стрелкового полка. Откуда у вас информация о такой нумерации? Как вы узнали номер полка, в котором воюете?

- Номер полка я прочел в госпитале на своем медицинском направлении. После того как меня обработали в медсанбате, мне выдали какую-то бумагу, в которой были все сведения о моих ранениях: где ранило, когда ранило. Там и был записан номер части, откуда я поступил.

- То есть, до момента ранения Вы не знали номера своей части?

- Я не знал. Когда мы были в Пензе и когда оттуда до Орловки добирались, вся информация была засекречена. Вот только в госпитале и прочел, где я воевал.

- Могли в госпитале сделать неправильную запись?

- Могли, конечно. Но разве сейчас уже правду узнаешь?

- Приходилось Вам использовать в боях трофейное оружие?

- Нет. У меня все время был свой автомат. И в Сталинграде, и под Смоленском.

- Что-нибудь из трофеев, кроме оружия, брали?

- Нет, мы ничего не брали. Этим, в основном, занимались те, кто собирали раненых и пленных. Мы и сами своим солдатам запрещали брать все немецкое, ведь могли и отравиться, и подорваться на чем-нибудь. Ранцы у немцев были, в большинстве случаев, пустые, ведь свое барахло они оставляли в обозе и шли в бой налегке, чтоб, отступая, было легко уходить или уползать по-пластунски. Кстати, наши солдаты были очень хорошо обучены ползать по-пластунски, лучше немцев.

- Вам с особым отделом довелось приходилось сталкиваться?

- Нет, никаким образом. Не было у нас повода для встреч: паники у нас никакой не было, дезертиров тоже. За нами даже в Сталинграде никаких заградотрядов не стояло.

- Пленных много брали в боях за Смоленск?

- Нет, не брали мы их. Много пленных брали в Орше. А под Смоленском у них был сильно укрепленный район, немцы оттуда по нам и из гаубиц били, и танки на нас пускали, и самолеты.

Жилкин В.Г. конец 40-х гг.

- Как сложилась Ваша дальнейшая «гражданская» жизнь?

- Говорит мне как-то отец: «Давай, учись. Езжай куда-нибудь». Я ему: «Да куда я поеду? Вот если только в Борисоглебск». А там от нас до Борисоглебска было всего шестьдесят километров, да и поезд регулярно ходит. Взял я с собой свое удостоверение школьное и отправился на вокзал родной. Решил я поступить в Борисоглебский лесной техникум. Из документов у меня было только свидетельство об окончании школы да военный билет. Там хоть и записано, что я всего лишь младший лейтенант, а все-таки это была «корочка», дающая мне право работать!

Поступаю я на первый курс лесохозяйственного отделения, «лесхоз» называется. А я тогда же уже был признан инвалидом войны с третьей группой. Мне предлагали перейти на вторую группу, я отказался, потому что третья была хотя бы рабочая группа. А со второй я работать не смог бы. А работать я очень хотел!

Закончил техникум, получил диплом. Теперь у меня уже профессия есть и «корка» есть настоящая. По распределению я попал в Томскую область, в Шегарку.

Обучаясь на втором курсе техникума, я женился на первой своей жене, которая была моложе меня на девять лет. Она как раз окончила десять классов и поступила учиться на педагога в Борисоглебске. А обучение в ее учебном заведении не давало высшего образования, поэтому она поступила на заочное в Балашов, в педагогический институт, дающий высшее образование. Она была сильным математиком.

Забрал я к себе в Шегарку жену, она стала преподавать в школе математику, а я работал лесничим. Не путайте с лесником! Лесник – это который охраняет лес, а лесничий этот лес выращивает.

Жена у меня со временем стала часто болеть и чахнуть. Я к врачам. А они и РОНО от меня были зависимы, ведь я, как лесничий, заведовал вырубкой леса на дрова. Поэтому, через полтора года, по состоянию здоровья я выписал оттуда и жену и сам выписался. Возвратились мы с женой к ней домой в Пешки, рядом со станцией Поворино.

В 1951 году, после того как у меня родился сын, я решил учиться дальше. Подал я документы в Павловское училище физвоспитания, я ж когда-то был спортсменом.

- А как же Ваша раненая рука?

- Ничего, приняли меня как инвалида войны на заочное отделение. Отучился, получил диплом учителя физического воспитания с правом преподавания в средней школе. А во время своей учебы я работал в пешковской школе преподавателем военного дела, ведь я имел на это право, как бывший офицер. Военруком я отработал 10 лет.

Тут прошел слух, что участникам Сталинградской битвы дают бесплатные квартиры в Волгограде. Приехали мы с женой в Волгоград в 1960 году.

Надо было устраиваться на работу куда-нибудь физкультурником, но во всех школах мне отвечали, что мест нет. Я устроился на тракторный завод, штамповал мелкие детали для танков. Проработал я два года на заводе, показал себя хорошо. Познакомился как-то на работе с мужиком, который сказал, что в средней школе поселка Гумрак нужен военрук и предложил пойти туда работать. Я с радостью согласился и с 1963 по 1982 год я проработал в железнодорожной школе поселка Гумрак военруком и физруком.

Еще по приезду в Волгоград мне предложили вступить в первый в городе строительный кооператив. Я вступил, продал кое-что из своего имущества, «обобрал» свою тещу, которую вместе со своей матерью привез тоже в Волгоград, и вот я живу в этом доме с 1962 года. Все жители моего дома, с кем мы заселялись в новостройку, уже поумирали. А я все живу…