Баранов Владимир Дмитриевич

Родился я в Ленинграде 3 марта 1926 года. Мать – домохозяйка, отец – служащий.

– Какое у вас образование?

Шесть классов. Я в ремесленное училище поступил перед войной.

– Шесть классов для Ленинграда не очень стандартно…

В то время да, но мы же поступали в училище, которое давало и общее образование, но война помешала. О тех ремесленных училищах сейчас сложилось мнение, что в них попадали недисциплинированные ученики обычных школ, и что ремесленные училища плохо обеспечивались…

Это неправда, мы хулиганами не были. Ничего подобного! У нас и дисциплина была, и одевали хорошо. Нас как моряков одевали. У нас была выходная форма и рабочая, и простая форма была. И питались мы в столовой.

– А жили тоже в училище?

Кто приезжий – в училище, кто местный – тот дома.

– Вы помните 39-й год, Финскую войну?

А как же! Началась она в 39-м 30 или 31 ноября, а кончилась 13 марта в 40-м. В городе было полно оповещателей. Когда объявляли воздушную тревогу, все высыпали на улицу, посмотреть на самолеты. Не только пацаны, но и взрослые. И когда войска проходили по городу, бегали смотреть…

Но войну мы не ощущали… Мы – пацаны были... Никакая политинформация до нас не доводилась. Даже когда с финнами было перемирие в 40 году, мы в Териоки (сейчас Зеленогорск называется) с ребятами ездили за грибами на поезде!

– А какие были ощущения в предвоенные годы?

Трудно судить. Мы в политику особо не вдавались, газеты писали, конечно, но нам по 15 лет было, мы их не читали. В комсомол еще не вступили…

– Как для вас война началась?

У нас было самое большое ремесленное училище в Союзе – 3,5 тысячи учащихся. Готовило кадры для трех заводов: Судомеханического, Артиллеристского и Балтийского. У каждого завода свой выходной день. У нас на «судомехе» был понедельник выходной. В воскресенье были в училище. Учимся в классе. Смотрим, мастера все разбежались, самолеты над городом летают. Не поймем ничего! Никого нет. В 12 часов приходит мастер и говорит:

- Война началась.

Так мы узнали про войну.

Наша семья на даче была. Приехал туда, там начались разговоры. Там Сиверские четыре больших аэродрома были.

– А предчувствия какого-то...

Ничего не было!

– У вас была какая-то военная подготовка перед войной?

А какая подготовка в 15 лет? В ремесленном училище заставляли строем ходить под стихи Маяковского, приветствия отдавать. Вроде как, военное дело было. А потом началась война, и нас стали посылать копать окопы.

– А куда?

В пригороды Ленинграда. В Гостилицах копали мы…

– Это лужское направление?

Нет. Это было правее. На таллиннское направление посылали копать. Копали до осени…

Вернулись в город – голод начался. На заводе…

–  Уныние от неудач нашей армии не появилось? Вы копаете, и опять. Вы копаете и опять.

Энтузиазм был. Копали быстренько.

– А разговоры были о том, что армия проигрывает, не было?

Нет, не было. Мальчишки были. Копали и копали себе эти окопы. Раз получилось так, что копаем, и вижу – самолет летит. В Котлах на аэродроме были. Летит самолет, интересно. И вдруг смотрим – от него отрывается бомба. Как пошел от нее свист, все сразу попадали. Мастер кричит:

- Брось панику наводить!

Одну бросил так, и улетел. Потом мы вернулись на завод.

– А как с довольствием было на окопах?

Кормили как солдат, были полевые кухни.

– И когда в город вернулись, город уже заблокирован был?

Да. По-моему, 8-го сентября уже полностью был окружен.

Когда первые карточки появились – еды хватало, даже не выкупали в городе хлеб по карточке. Потом Бадаевские склады сожгли – на моих глазах это было, я все видел. Мы с ребятами ехали в Стрельну за картошкой, там уже немец подходил. Днем был налет, Бадаевские склады и сожгли.

– В Бадаевских складах не так много и продуктов-то было…

Этого я не считал. Основной запас города вроде там и был!

– Я где-то читал, что для города с этих складов пропал всего лишь недельный запас…

Для трехмиллионного города неделя много значит.

– Блокаду характеризуют обычно двумя словами – голод и холод. У вас такое же впечатление?

Это не впечатление, это на самом деле так было. Хорошо, что в сарае дрова были заготовлены…

Я жил тогда на улице Декабристов, в Минском переулке, у театра имени Кирова.

На зиму дрова все заготавливают, у нас было два дровника. Этот дом принадлежал графу Юсупову. В этом доме он артистов размещал. У меня отец еще дворником работал при этом доме. Я самый младший в семье.

– Дрова у вас воровали?

У кого как. У кого воровали, а у кого и сил даже не было брать. На заводе мы получали 250 граммов хлеба – 2 карточки по 125 граммов. Одну дома оставлял, одну с собой брал, там обедал. По талонам выдавали суп, хлеб.

У нас в доме булочная была. Бывало, не хватало хлеба, то не привезут, то еще что. Ругались люди, да что там говорить об этом!

Потом мне еще не исполнилось 16 лет, и я  поступил вольнонаемным на флот. У нас в доме работал механик дальнего плавания, он меня устроил в отряд бронекатеров. Мы работали на буксирах. Я и на танкере был кочегаром. Обеспечивали флот продуктами, баржи таскали, снаряды таскали, корабли. Вся же Нева в кораблях была, никуда им не выйти было.

Недавно вспоминали про крейсер «Киров», там 85 человек погибло. Я своими глазами это видел. Как-то мы стояли на «судомехе» на левом берегу, а крейсер «Киров» стоял напротив нас, на правом берегу, у 8-й линии. Я в 12 часов поднимался из машинного отделения, а в это время налет и обстрел. И ему у задней трубы попала бомба. Сразу пожарные шланги заработали, потушили… Ночью его перетащили к мосту Лейтенанта Шмидта, а на его место поставили торгово-пассажирский пароход «Свирь». Его поставили, чтобы немцы думали, как будто это «Киров».  На следующий день обстрел и налет. И «Свирь» потопили – он, правда, полностью не утонул, его на бок положили.

– А что вы на «судомехе» делали?

До войны подводные лодки выпускали и ремонтировали. А во время войны: ремонт маленьких барж, чтобы груз перевозить по Ладоге. Во время войны уже подлодки не выпускали.

– Нева вся была заставлена кораблями, судами, вы говорите…

Там стояли крейсера «Киров», «Максим Горький». Я видел, как он подавлял обстрел города. Я уже был кочегаром на буксире, мы в порту грузились углем, маслом. И вот аэростат вывесили, он корректировал, а крейсер подавлял немецкие батареи, обстреливающие город, днем из носовых своих шести пушек, в двух башнях.

– Когда стало ясно, что город выстоит блокаду?

Уже когда я пошел на флот, нам паек давали морской – 700 граммов хлеба, представляете? Это было в марте 42-го. Уже Ладога отработала.

– По воспоминаниям жителей, самыми тяжелыми были февраль-март 1942 года...

Да. Не было ничего. Пока Ладога не открыла дорогу.

– Но ведь в феврале-марте Ладога-то уже работала!

Работала. А сколько вы можете вывезти на «полуторках» продовольствия на всю армию и на город?!

– А почта действовала?

Не помню, я не писал никому.

– А из ваших все блокаду пережили?

Мать умерла. Две сестры детей потеряли, у сестры муж погиб. А отец выжил, и брат, он на юге служил.

– Вы на буксирах ходили по Неве, а не заходили в Кронштадт, Ораниенбаум?

Нет, мы только вдоль Невы. До совхоза «Овцино». И потом мы через мосты проводили суда военные. Им самим по габаритам было не пройти.

– Не помните, как лодки проводили подводные, когда одна из них перископом за мост зацепилась?

Это я уже в армии был. Как ребята говорили, оплошность командира. Как его тащили…  Впереди буксир идет. Сзади тоже буксир, он в состоянии утащить весь караван, этот задний... На растяжках лодку тащат. Как получилось: задний буксир понесло на быки. Он стал отрабатывать. Ну, а командир лодки, видимо, испугался, машины включил, и кувырнулся…

Судьба это или не судьба, но когда в 43-м навигация кончилась, нас всех в военкомат отдали.

Я попал в пехоту, в пулеметный батальон. Нас сформировали отправить на фронт, но вышел приказ – переучить на крупнокалиберные пулеметы. Мы остались. Когда закончили учиться, у нас было два Барановых – один должен в одну роту попасть, я в другую. Писарь инициалы перепутал, мой однофамилец  попал в Польшу, я на Карельский перешеек. Вот судьба!

– А чему учили-то в пехоте?

Пулемет «Максим». Таскать его, стрелять…

– Сделанный до революции, но надежный?

Мне не пришлось с ним воевать. Только учился. Потом ДШК  был – крупнокалиберный.

– А где использовались ДШК?

Как прикрытие войск, как зенитные пулеметы.

– А как учили? На практике стреляли?

Пулеметы привезли, нам показали, что они могут сделать. Потом у нас стрельбы были. Стреляли, а как же!

– Пулемет вам понравился?

Тут уж не «нравится, не нравится». Дали – бери.

– В уставе 36-го года была для пулеметчика «стрельба с закрытой позиции». Вас этому учили?

Нет, нас не учили. Когда мы встали в оборону в Финляндии, рядом с нами встала рота станковых пулеметов, и они по закрытым целям стреляли. Но от них видно толку никакого не было. А они знаете, как это делали? Ставился пулемет. Ставили колышки, и по уровню колышков стреляли. Мы же стояли в зенитном положении. Наш пулемет комбинированный был – и такой, и такой. И на колесах, и на треноге. Тяжелый – 180 кг.

– Но зато там пуля такая, если прилетит – достаточно…

Достаточно. 52 грамма, броню на 15-20 миллиметров брала.

– Вас направили в 23 армию?

Да, была такая поговорка в армии:

- Какая армия не воюет? Третья – турецкая, 23 – советская.

– А сколько времени вы учились на пулеметчика?

Не помню. Сперва нас станковым учили, потом наш фронт расформировали и направили на передний край, в 177-ю стрелковую Любанскую дивизию. Я попал как раз в 5-ю роту охранять передний край, мы в оборону встали.

– И далеко ваши зенитные пулеметы стояли от переднего края?

В каком смысле? Там же рота – нас было шесть взводов. Мы не вместе  стояли. Каждый взвод охранял свое – один медсанбат, другой – штаб дивизии, третий – передний край. Ну, от переднего края были за километр или меньше.

– Насколько я помню, у финнов с авиацией было не очень…

Они вначале не тревожили. Вначале, пока наступление было, мы встали в оборону и стояли. А когда мы дошли до того же места, что и в 39-м – там нам уже не дали пройти.

– Вы до Выборга дошли?

Мы правее. Мы на Светогорск шли. А Выборг брали с боем.

Там природные условия очень тяжелые. Мы землянку себе хотели сделать – и не могли. Сверху болото, внизу – камень, гранит. Можно сделать нору 1,5 метра на двоих – так и спали. Один на посту – другой спит.

– С питанием проблемы были?

Нет. У нас каждый взвод получал питание. Старшина привозил нам еду. Мы в роте не находились, мы по всей дивизии по разным точкам стояли. Шофер еще был. На каждый пулемет положена была машина, но у нас была одна на три.

– В случае передислокации – самоходом, или на чем?

На буксир пулеметы не берут. Грузили на полуторку и вперед…

– С ленд-лизом было что-то связано?

Одевали и кормили нас. Канадская обувь была, консервы.

– А обувь сапоги или ботинки?

Ботинки, с обмоткой.

– Шинели?

Шинели у нас свои были, английские вроде давали кому-то.

В сентябре 44-го, когда заключили перемирие с финнами, мы по договору прошли вперед. Тогда уже пошли к Светогорску, там строили оборону. Дерновую. Весь корпус строил оборону. На сопках делали укрепления. На камнях, которые весной все с талой водой утекли. Потом нас перебросили в Выборг – там в 3-х километрах на острове было какое-то там училище. Там в казарме мы и расположились. А штаб дивизии стоял в Выборге, и мы ходили в Выборг на караулы через крепостной мост.

– Когда началась активная фаза боевых действий против Финляндии в 44-ом году. Сколько по времени ваша часть фактически воевала?

Не могу сказать, я же позже в эту часть попал. А они прошли уже линию Маннергейма и встали в оборону там. Дальше не пошли.

– И там стояла позиционная оборона?

Там передний край стоял.

– Вы ходили на линию Маннергейма.

Я на эту линию не ходил. Они прошли уже и встали в оборону чуть подальше.

– Местное население было какое-то?

Никого. Их не угоняли – сами ушли. Дома не были разрушены, скотные дворы – все осталось в целости.

– А с финнами доводилось вживую общаться? Или они совсем ушли?

Нет. Сперва пограничники шли.

– Было впечатление, что находитесь на чужой территории? Или воспринимали как свою?

Как чужая территория, там совсем другие порядки.

– Вроде в 40-ом году уже все наше?

Нет, еще не все наше.

– Как относились к тому, что финнов вынудили против немцев воевать?

Что может солдат знать об этом? Мы на сутки позже кончили военные действия, чем финны. Потом по договору прошли вперед и встали. Они дальше рубежа не пошли своего.

– А были сомнения, что мы в принципе можем войну проиграть?

Нет, не было уже. Агитация была такая, что мыслей даже таких не возникало.

– Как относились к партии и Сталину?

Отлично.

– А в настоящее время?

Я не был в партии. Сейчас читаешь, вспоминаешь многое. Много открывается неизвестного. Может, если бы не было такой жестокости, мы бы и не выиграли.  Много жестокости, но без этого нельзя. Началась бы паника… Все бы это пошло.

– В 41-м году вы помните, как по радио объявляли, что наши летчики Берлин бомбили?

Да. Народ нормально воспринимал. Если не ошибаюсь, полковник Преображенский.

– Как Сталинградская битва?

Мы уже были вооружены хорошо. Тогда уже техника к нам пошла, студебеккера, вся армия встала на машины американские.

– Скажите, как бойцы относились к союзникам? Я два варианта встречал. Первый: спасибо за ленд-лиз с одной стороны...

Да, спасибо за хлеб и за соль.

– А другой: мы почти в Берлине, а они второй фронт только открывают.

Это только в кино показывают, а нам это на ленинградском фронте не освещали. Канадские, английские продукты и вещи. Шоколад американский, лекарства – все это шло.

– Опишите оснащение и табельное оружие, которое было у пехотинца?

Автомат ППШ, противогаз, лопата. Противогаз как положишь, многие выкидывали. Из одежды – полушубок, шинель и ватник.

– А куда это все девали, если лето наступило?

Сдавали старшине, пускай он куда хочет, туда и сдает. Не понесешь же с собой в мешке!

– На следующий год получали старое или свое?

На следующий год ничего не получали – кончилось уже все.

– А с боеприпасами для ДШК проблемы были?

Не было. В смысле проблем с боеприпасами не было.

– Вот вы были в 23-й армии, потом когда война с Финляндией закончилась, Вы так там и стояли?

Да, потом нас перебросили в Курляндию.

– На Восточную Пруссию?

Да, в конце самом.

– На ваш взгляд, кто был более серьезным противником – финн или немец?

Смотря в каком году.

– С кем вы воевали, в 44 это финн был. В 45 немец.

Да мы подошли когда, дивизию уже прижали их к морю.

– Да, но они чуть ли не до 13 мая воевали.

Мы когда туда прибыли, там, когда объявили, что война кончилась. Наш взвод последним грузился в Выборге. Мы прикрывали погрузку дивизии.

Когда мы пришли, там уже латыши ходят, грабили, не грабили, а забирали что попало.

– Мародерствовали?

Не то, чтобы мародерствовали. В деревне никого не было. Они жаловались

- Вот немец нас пограбил, было семь коров, а стало 4.

А потом нас когда перебросили назад, к станции Войнода, мы в палатках жили до октября месяца. Потом пригнали платформу, и нас перебросили в Россию. Там нашу зенитную роту расформировали как ненужную, я попал обратно в пехотный полк на станковый пулемет. А оттуда я попал на курсы шоферов при дивизии, при артполку.

– А с местными немцами в Либаве общались?

Ну, мы три дня ходили по городу – немцы ходят, мы ходим.

Много было случаев, что они стреляли. Патрули подстреливали.

– А местные? Сейчас там такая истерика антисоветская, антироссийская. А тогда как относились?

Так же. Но мы тоже не ангелы были. Трудно судить об этом. Про всех не скажешь.

– В порт ходили?

Нет, пришли на берег Балтики, постояли, вышли.

– Как относились  к особому отделу и политработникам?

Шерстили нас, спрашивали, смотрели. Много было взяток с оккупированной территории.

– Как, по-вашему, политотдел был нужен?

Такие вещи я уж не могу сказать!

– Ну, вот для вас как для бойца? Или вам они до лампочки?

Бойцу только командир нужен был хороший.

– А, кстати, как у вас командир был?

Вот у нас командир взвода был отличный – он из Чернигова, инженер-текстильщик. Толковый мужик! Когда мы строили оборону, он грамотно все делал. Придет, с метровой палочкой померяет, куда, сколько еще земли таскать надо. Мы таскаем. Позже всех начинали, раньше всех кончали. А другие с бухты-барахты и «тащи»! Никогда лишней работы не давал. В этом смысле толковый был мужик. Он никогда лишнего не заставлял. Сам солдатом был, потом в училище. Инженером из Чернигова.

– А особисты?

Они нас не касались. Мы отдельная рота при дивизии были. Стояли отдельно. Нас они не касались… Мы подчинялись командиру артиллерии дивизии и командиру дивизии.

– Скажите, а ранения у вас были?

У меня нет ни контузий ни ранений. И ни одного зуба не осталось, цинга съела. Язва была, меня комиссовали в 47-м. Комиссию московскую проходил. Нестроевой, а потом меня отправили.

– В вашем подразделении были солдаты, которые  воевали в 41-м, 42-м годах?

Нет, у нас молодежь была в большинстве. Было несколько человек освобожденных из оккупации. А стариков не было. Вот водители были.

– Я неоднократно слышал рассказы, что когда вели пленных, то у кое-кого из тех, кто начинал войну, или с оккупированных территорий, сдавали нервы, и желание отмстить приводило к тому, что стреляли в пленных… из автоматов...

Не видел такого, врать не буду. Но были, наверное, случаи. Насолили-то они нам хорошо.

– Как день Победы встретили?

Никогда не забуду! 8-го Либаву брали, а мы должны были 9-го мая брать. 8-го наша рота была у штаба дивизии. Нас решили  использовать не как зенитные средства, точки в домах подавлять. 12,7мм - это хороший заряд. На планке, если не забыл, риски до 3.5 километров. Любой деревянный дом не устоит. Нам выдали патроны зажигательные.

Ну, конечно, и стрелять надо уметь. Без наплечников стрелять по самолетам нельзя, повалит.

– Ну, так как день победы прошел?

8-го мая мы в сарае спали недалеко от штаба дивизии, слышали, что аэродром обстреливали. Ночью мы в сарае спали. Тут слышим - пулеметы. Неужели немец на прорыв пошел? Автоматы, зенитки бьют, мы не поняли ничего в сарае. Прибегает командир 2-го взвода, грузин у нас был такой, орет:

- Рота, подъем! Тревога!

Все вскочили.

- Конец войне!

Высыпали на улицу, что делалось! Где пехота стояла, весь верх белый. Мы за свои 18 штук схватились. Салют, все небо было в трассерах… Такого не увидишь ни в кино, нигде. А мы сразу после этого на берег.

– Немцы после этого уже не сопротивлялись?

Нет, конечно. И три дня гуляли, анархия была. Гуляли немцы, ходят строем, песни поют. Потом стали прибираться, нас уже увели из города.

– Вы закончили войну с наградами?

Да. Медаль «За отвагу», «За оборону Ленинграда». Брежнев дал орден Отечественной войны.

Самое главное: руки-ноги целы…