Родился я в 1924 году в крестьянской семье в деревне Страшково Устюженского района Вологодской области. После окончания семилетки в 1939 году поступил в Устюженское педагогическое училище.
С 1 сентября 1941 года, несмотря на военное лихолетье, мы продолжали учиться. Время было тяжёлое и тревожное. Наши войска отступали. Немцы свирепствовали на оккупированных территориях, беспощадно бомбили наши города и сёла. Не хватало продовольствия. Была введена карточная система.
В январе 1942 года все мы, студенты третьего курса, были направлены на строительство оборонительных сооружений. К месту назначения, за 120 километров от Устюжны, нас перевезли на открытых грузовых машинах. Расселили в крестьянских избах по 7-8 человек. Спали на соломе, разостланной на полу, а укрывались своей верхней одеждой. Питание было скудное, поэтому мы дополнительно варили похлёбку из мороженой капусты, которая кое-где оставалась на колхозных полях.
Каждый день в течение двух месяцев мы копали окопы и противотанковые рвы. Зима в тот год была суровая, так что в землю приходилось вгрызаться при помощи лома и кирки. Хотя и работали в рукавицах, но у всех на руках постоянно были кровавые мозоли. И всё же норму выработки, которую нам определяли, мы всегда выполняли.
Весной мы снова продолжили учёбу. В педучилище у меня были замечательные друзья: Коля Рогов, Вовка Карамышев, Аркашка Образцов и Сеня Смирнов. Мы оканчивали училище, и нам очень трудно было расставаться. Шла война, мало кто надеялся встретиться вновь.
Коля и Вовка в войну погибли на фронте, Смирнов Сеня вернулся с войны инвалидом, потеряв ногу, а после работал директором школы в городе Пестово. С Образцовым Аркашей мне довелось вместе служить в десантной бригаде, пока нас судьба не развела: неудачно приземлившись с парашютом, он сломал ногу и был направлен в госпиталь. Большинство моих однокурсников погибли на фронте.
После окончания педучилища меня направили на работу в одну из школ Череповецкого района, но я предпочёл остаться дома. Мне было тогда уже 17 лет, и, как многие мои сверстники, я стремился попасть на фронт. 30 августа 1942 года получил мобилизационную повестку.
Проводы были тягостными. Слезы матери, грусть и тревога в глазах отца тяжёлым камнем легли на моё сердце. Наконец последние прощания, и телега, на которой нас повезли в районный центр, тронулась. Однако мама так зарыдала, что я вынужден был вернуться, чтобы успокоить её. После она утверждала, что есть такая примета: если уходящий на войну сын или муж, простившись, ещё раз вернётся, то это спасёт его от смерти. Кто знает, быть может, она и была права, ведь я вернулся из этого пекла живым.
В военкомате меня и двух моих товарищей: Вовку Карамышева и Аркашу Образцова - направили в Липецкое пехотное училище. Сборный пункт для отправки в Липецк находился в Череповце. От Устюжны до Череповца почти сто километров. Мы это расстояние за три дня прошли пешком, но оказалось, что опоздали.
Нам дали новое назначение в воздушно-десантную бригаду, расквартированную недалеко от Москвы в городе Ступино. Здесь проходила напряжённая армейская служба, в процессе которой мы постигали военную науку.
Уже в октябре я совершил свой первый прыжок с парашютом. Помню, как "Дуглас" набирал высоту, а наш инструктор пытался поднять нам настроение. Из-за шума моторов его было почти не слышно, но по мимике и жестам угадывалось, что он рассказывает что-то очень смешное.
Вдруг завыла сирена. Дверь самолёта открылась, и раздалась команда: "Пошёл!". Ребята, стоявшие впереди меня, быстро, один за другим, стали выпрыгивать из самолёта. А когда очередь дошла до меня, то до двери оставалось около метра. Тогда я, помня о том, что нужно добиться кучности приземления, прыжком приблизился к двери и вылетел в бездну.
Первые секунды было страшновато. Наконец - рывок, и парашют раскрылся. Я посмотрел вверх: купол наполнился воздухом, и меня охватил восторг. Плавно лечу к земле, любуюсь окрестностями, далёким горизонтом. Красота неописуемая! Объекты, находящиеся на земле, стремительно увеличиваются в размерах. Разворачиваюсь, чтобы ветер дул в спину. И вот земля! Я приземляюсь на пашню, хватаю нижние стропы и подтягиваю их на себя. Парашют, не успев раздуться парусом, расстилается по земле. У меня прекрасное настроение, и я горю желанием ещё раз повторить прыжок.
Однако второй прыжок состоялся только в декабре. Был лютый мороз. Стоя на аэродроме в ожидании самолёта, мы все дрожали от холода. Наконец подошла и наша очередь. Всё повторилось как в первый раз. Я смело выпрыгиваю из самолёта. Но проходит секунда, другая, третья, а я не чувствую рывка открытия парашюта. Смотрю вверх. О, ужас!!! Мой парашют перехвачен стропой, и его края плещутся на ветру, а я стремительно лечу вниз. Все ребята, которые прыгали раньше, оказались вверху. Меня бросает в жар. Дёргаю кольцо запасного парашюта, но и он не раскрывается, по-видимому, смёрзся. Тогда сбрасываю рукавицы, подтягиваю к себе вывалившийся запасной парашют и пытаюсь его растеребить... Наконец-то он наполнился воздухом и раскрылся. Я вздохнул с облегчением: опасность миновала.
Третий прыжок с полным снаряжением мы совершили в январе 1943 года. Я тогда немного волновался, так как вспоминал свой второй, не вполне удачный прыжок. Но на этот раз всё прошло благополучно.
В начале февраля нашей воздушно-десантной бригаде было присвоено звание гвардейской. Мы покинули казармы, и на машинах нас переправили в окрестности города Калинина, который к тому времени был уже освобождён. Меня перевели в пулемётный взвод. На вооружении у нас был станковый пулемёт.
Весь дальнейший путь от Калинина до линии фронта продвигались пешком. Шли только в ночное время, а днём, чтобы нашу дивизию не заметили немцы, мы отдыхали в лесах.
Наступившая оттепель сильно затрудняла наше продвижение, из-за бездорожья кухни и обозы далеко отстали. Сухой паёк весь был давно съеден. Изнурительное движение в ночной темноте по бездорожью и мокрому снегу, постоянное недосыпание и голод мы перенесли очень тяжело. Часто даже засыпали во время ходьбы, а если объявляли "привал", то все падали в снег и мгновенно засыпали. По команде "подъём" все также быстро вставали и продолжали движение.
Однажды ночью нам объявили привал, так как впереди немцы бомбили какие-то объекты. Мы соорудили шалаш из веток сосны и ели, в центре развели небольшой костёр, чтобы согреться и просушить портянки. Недалеко от нас, на дороге, мы обнаружили убитую лошадь и нарезали полные котелки мяса. В шалаше сварили и съели его. Это была первая за несколько дней горячая и сытная еда.
Уже светало, и мы решили взять мяса впрок. Когда же подошли к убитой лошади, то увидели недалеко от неё ездового, буквально на части разорванного снарядом. Чувство брезгливости не позволило нам тогда подойти к этому кровавому месиву.
Наконец мы прибыли на линию обороны, которая оказалась совершенно пустой. Кто её оборонял? Какова их судьба? Этого мы так и не узнали. Наша рота заняла круговую оборону возле деревни, в которой не было ни одной целой избы, и лишь кое-где стояли полуразрушенные печки.
Костры разводить запрещалось. Обессилев от многодневного голода и изнурительного марша, мы вырыли в снегу ямы, настелили туда веток хвои и, укрывшись сверху плащ-палаткой, поочерёдно отдыхали.
Через трое суток, наконец-то, прибыла полевая кухня и обоз. Нас накормили кашей, выдали патроны, пулемётные ленты, гранаты и сразу же повели в наступление, которому предшествовала небольшая артподготовка.
Впереди шла пехота. Мы, пулемётчики, следовали за ней, тащили пулемёты на лыжах. Первый километр передвигались по мелколесью. А когда вышли на открытое пространство, немцы встретили нас шквальным пулемётным и автоматным огнём с противоположного берега реки Великой. До линии обороны немцев оставалось около 300 метров.
Пехота залегла, готовясь к новому броску. Но вряд ли это можно было называть броском, так как глубокий и сырой снег не позволял быстро передвигаться. Нам пришлось бросить лыжи и тащить пулемёт на руках. Несли втроём. Через несколько шагов останавливались и начинали вести огонь по огневым точкам противника. Потом снова продвигались вперёд.
Когда мы в очередной раз поднялись из снега, немецкий пулемётчик выпустил очередь по нашему расчёту. Я видел, как пули врезались в снег в двух-трёх метрах от нас. Не успел я что-либо предпринять, как вторая очередь настигла меня: пуля пробила правую ногу ниже колена. А моих товарищей спас щиток пулемёта. Я упал, но через минуту, собравшись с силами, пополз к лесу.
В лесу, на мое счастье, меня встретил политрук нашей пулемётной роты и оказал первую помощь. Сильная боль не позволила снять валенок, и его пришлось разрезать. После перевязки кровотечение уменьшилось.
Теперь мне нужно было попасть в санчасть. Снова ползу по глубокой тропе, протоптанной солдатами при подходе на боевой рубеж. Но вот впереди неожиданное препятствие - глубокая, наполовину наполненная водой воронка. И я вынужден ползти по самому её краю. Внезапно в рану упёрся торчащий из земли корень. От резкой боли теряю равновесие и падаю, погружаясь по пояс в ледяную воду. Боль утихает. Я не спешу вылезать из воды, но мысль о том, что могу замёрзнуть, пронзает моё сознание. Судорожно пытаюсь выбраться из воронки, и вскоре мне это удаётся. Медленно, опираясь о снег руками и коленом левой ноги, снова ползу и ползу. Безразличие к своей судьбе, охватившее меня вначале, сменилось острой жаждой жизни.
Через несколько часов меня, ослабевшего и полузамерзшего, подобрал санитар и оставшийся километр до медпункта тащил на волокушах. Здесь, в шалаше, покрытом еловыми ветками, я влез в спальный мешок и немного отогрелся. А ночью меня вместе с другими ранеными на дровнях отвезли в медсанбат.
Медсанбат - это огромная палатка, в которой раненые бойцы лежали на раскладушках. В центре стояла жарко натопленная печка, сделанная из большой металлической бочки.
В медсанбате мне прочистили, обработали и забинтовали рану. И впервые за несколько недель я получил здесь горячую пищу. Уже на пятый день начал слегка наступать на ногу.
Как только появилась возможность, нас, раненых, на машине повезли в полевой госпиталь. За полтора-два километра до госпиталя машина поломалась, и мне пришлось на костылях преодолеть это расстояние. Уже в госпитале нога сильно распухла и отекла, появилась нестерпимая боль, которая усиливалась при малейшем движении. Никакие лекарства не помогали. Тогда меня причислили к категории тяжелобольных и отправили в тыловой госпиталь.
Первую часть пути до города Вышний Волочок мы преодолели на машинах. До прибытия эшелона нас разместили прямо на полу в зале ожидания вокзала. Я оказался в самом центре. Кругом ни на минуту не стихали стоны, а иногда и ругань. Опухшая нога нестерпимо болела и казалась тяжелее пуда.
Ночью нас перенесли в санитарный поезд. Пока трясся в поезде, отек ноги стал понемногу спадать, да и боль притупилась.
Поезд сделал остановку в городе Иваново. И некоторое время я лечился в госпитале, размещенном в одной из его школ. Вскоре меня перевели в другой госпиталь в город Приволжск. Здесь здоровье моё быстро пошло на поправку, правда, рана ещё долго гноилась и не заживала.
Наконец я выздоровел и снова в строю, в воинской части, которая недавно вышла с передовой для отдыха и пополнения. Но какой же это отдых, если ежедневно велись занятия по совершенствованию боевой выучки. Часто по тревоге в ночное время проводились марш-броски на десятки километров. После таких походов вместо отдыха приходилось срочно рыть окопы, блиндажи и землянки для командного пункта. Здесь я невольно вспоминал своего отца, трудолюбием и выносливостью которого всегда восхищался. Как мне хотелось тогда, чтобы он был рядом.
Через пятнадцать дней наш полк был направлен на передовую. Глубокой ночью мы вышли на открытую поляну, которая периодически освещалась немецкими ракетами. Во время вспышки очередной ракеты мы мгновенно ложились на землю. А над головами почти непрерывно визжали трассирующие пули. В этот момент все мы испытывали дискомфорт, если не сказать больше. Очень не хотелось получить шальную пулю в лоб, не дойдя даже до линии фронта.
Наконец мы прыгаем в окопы. И началась наша окопная жизнь, которая продолжалась более месяца. Активных боевых действий на этом участке фронта пока не велось, однако опасность быть убитым или раненым подстерегала в любую минуту. Это и систематический обстрел наших позиций из минометов, и налеты немецкой авиации, и прицельный обстрел, который вели немецкие снайперы.
Пищу и воду мы по очереди доставляли в тёмное время суток в больших термосах. Было несколько случаев, когда бойца с термосом по дороге настигала пуля или миномётный осколок, и тогда все оставались без ужина или без завтрака. Обед не приносили, днём было опасно. А однажды мы больше суток оставались без воды - термос оказался пробитым пулей, и вся вода вытекла.
Часто приходилось выполнять и более опасные задания. Мы помогали сапёрам, переносили противопехотные и противотанковые мины на нейтральную полосу, постоянно обстреливаемую немцами из пулемётов и освещаемую ракетами.
Много раз приходилось бывать в боевом охранении. С наступлением сумерек пробирался на нейтральную полосу, выбирал удобное для наблюдения место (обычно это была воронка от снаряда). Размещал вокруг себя гранаты, чтобы в любой момент мог достать их, не глядя, и вёл наблюдение. Перед рассветом возвращался в свой окоп.
Чтобы разгадать планы нашего командования, немцам нужно было захватить языка, и они часто шли на хитрость. Как-то раз с нейтральной полосы двое суток доносились стоны солдата, который просил о помощи: "Братцы, спасите. Я умираю от жажды и ран". Однако эта немецкая уловка была своевременно разгадана: до нас доносился голос, записанный на магнитофон.
Однажды к нам в окоп явился молодой красивый юноша в офицерской форме, но без погон. Он представился офицером, разжалованным за какой-то проступок, и сказал, что набирает команду из добровольцев для выполнения опасной боевой операции. Командование предоставило ему возможность реабилитировать себя, выполнив ответственное боевое задание - штурмом взять господствующую высоту, которая находилась в двух километрах от наших окопов. На ней были сильно укреплённые огневые точки противника.
Нас, добровольцев, отвели в тыл, сытно накормили, выдали вместо карабинов автоматы. Ночью мы стали незаметно приближаться к занятой немцами высоте (шли босиком, чтобы не было шума). Когда были уже в нескольких метрах от окопов противника, немцы нас обнаружили и открыли шквальный огонь. С криками "Ура!" мы бросились навстречу огню к немецким окопам, на ходу стреляя и бросая гранаты. Началась яростная перестрелка, но немцы не выдержали напора. Нам удалось выполнить боевое задание, выбив противника с высоты и обеспечив беспрепятственное наступление дивизии.
Во время этой атаки, когда я был уже на самом краю немецкого окопа, осколком гранаты меня ранило в колено. Больше бежать я не мог и вынужден был вместе с другими ранеными отходить назад.
На нашем участке фронта начались активные боевые действия. В госпитале, где я лечился после ранения около двух недель, увеличился поток прибывающих раненых. Здесь мне приходилось помогать санитарам, переносить раненых в палатки и на операционный стол, а иных - прямо в морг. Сколько страданий, сколько загубленных жизней несла эта война!
Но вот однажды в госпитале появился офицер (своего рода вербовщик), который пригласил меня в полковую разведку. И я, не задумываясь, принял его предложение.
В этот период наша дивизия вела наступательные бои на территории Смоленской области. Днём мы, разведчики, чаще всего находились на некотором отдалении от передовой, отдыхали. А ночью нашим объектом изучения была нейтральная полоса и огневые точки противника на переднем крае.
Как-то раз, когда наше наступление остановилось, командир взвода разведчиков поручил мне проникнуть на нейтральную полосу и обнаружить огневые точки противника. В полукилометре от наших окопов я заметил тщательно замаскированное пулемётное гнездо фашистов. Прежде чем доложить командиру о выполнении задания, подошёл к артиллеристам и указал им координаты огневой точки противника. Они незамедлительно выпустили несколько снарядов по указанному мной ориентиру и попали точно в цель. Через несколько минут пехота снова смогла пойти в наступление.
Впереди на возвышенности находилось село, из которого немцы открыли шквальный огонь. Справа от села был небольшой холм, покрытый кустарником. С него не стреляли. Получив задание обследовать этот участок, осторожно пробираюсь ползком между кустами (место было заминировано). И вот я уже на вершине, в заброшенном немецком окопе.
Сверху был отличный обзор. Вижу, как мои товарищи отходят в тыл. А впереди, на расстоянии примерно в сотню метров, за лесопосадкой, были хорошо видны не очень глубокие окопы и передвигающиеся по ним немцы. Я нажимаю на курок, выпускаю по фрицам весь диск из автомата и, не дожидаясь, когда немцы откроют ответный огонь, быстро отхожу назад.
Вернувшись в своё расположение, я был свидетелем такого события: перед разведчиками стоял мальчик лет девяти или десяти, и, рыдая, рассказывал о том, как издевались фашисты и как убили его мать. Он хорошо знал эту местность и прошел незамеченным с занятой немцами территории.
Наш взвод разведчиков получил боевое задание: перейти линию фронта, углубиться на несколько километров в тыл противника и устроить засаду для отступающих фашистов. Задание было ответственное и весьма опасное. Но никто из нас не думал об опасности. Приказ есть приказ, и его надо выполнять.
Во второй половине дня группами по десять-двенадцать человек мы пошли лесными тропами в тыл фашистов. Нашим проводником был тот мальчик, который перешел к нам через линию фронта. Быть может наш командир поступил немилосердно, вновь подвергая его жизнь опасности. Но война есть война.
На нашем пути оказалась небольшая полянка. И, как назло, в это время над нами пролетел немецкий самолет-разведчик, который мы называли "рамой". Вероятно летчик заметил нас. Вскоре на эту полянку упал снаряд - раздался мощный взрыв. Удар осколка и взрывная волна опрокинули меня на землю. Нестерпимая боль обожгла плечо и грудь.
Мне показалось, что это последние мгновения моей жизни. Но прошло несколько минут, и боль понемногу стала утихать. Я был ранен осколком в левое плечо.
Вскоре я уже стоял на ногах. Оглядевшись вокруг, увидел жуткую картину: восемь моих товарищей были мертвы, а двое мучились в предсмертной агонии. И только я да ещё один солдат с ранением в шею поднялись с земли.
Превозмогая боль, тошноту и головокружение, мы направились в обратный путь, в сторону полевого госпиталя. Чтобы облегчить боль, я засунул кисть простреленной руки под ремень гимнастёрки.
Наконец мы в госпитале. Меня сразу положили на операционный стол. Прочистив рану от земли и осколков раздробленной кости, наложили швы, сделали повязку и загипсовали руку от груди до самой кисти. Дальнейший мой путь лежал в тыловой госпиталь.
Вначале нас перевезли в госпиталь, размещённый недалеко от Смоленска в бывшей психиатрической больнице. До освобождения города в ней находился немецкий госпиталь, а рядом с ним было немецкое кладбище с одинаковыми деревянными крестами. Я был очевидцем, как наши танкисты гусеницами сравняли его с землёй. В нашем сознании тогда это не вызывало возмущения: слишком сильна была ненависть к фашистам.
Когда рана перестала гноиться и начала подживать, меня определили в команду выздоравливающих, и мы несколько дней заготавливали дрова для госпиталя.
Прошло время, и я снова на фронте. Теперь я связист, секретарь комсомольской организации роты. Моя задача - обеспечивать бесперебойную телефонную связь между штабом полка и командиром роты.
Наша дивизия вела наступательные бои, и в районе городов Пскова и Острова мы оказались в "мешке", так как далеко углубились в оборону противника. Нас обстреливали и с фронта, и с флангов. Поэтому телефонная связь ежеминутно нарушалась.
В периоды затишья, когда велась подготовка к новому наступлению, нам, телефонистам, часто приходилось и днём и ночью восстанавливать повреждённую связь. При наступлении, когда интенсивность обстрела усиливалась, нужно было смотать кабель и протянуть его к новому командному пункту командира роты. Конечно, опасность быть убитым или раненым была вполне реальной. Кругом рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. А днём на открытой местности мы были хорошей мишенью для снайперов, зато удавалось быстрее найти обрыв кабеля и восстановить связь.
Ночью же приходилось двигаться к повреждению, пропуская кабель через руку. Трудно было в темноте найти второй конец оборванного провода. Была ещё одна опасность - попасть в руки вражеских разведчиков, которые нередко ночью проникали в наш тыл, повреждали кабель и поджидали в засаде.
Отдыхать приходилось в оврагах или воронках, а иногда рыли щели. Однажды наша линия обороны оказалась в болоте. Под ногами между кочками стояла вода. Постелили мох, вокруг из болотного торфа насыпали небольшой бруствер. Ночью это укрытие от пуль и осколков покрывали палаткой и здесь отдыхали или прятались при интенсивном обстреле.
Летом 1944 года меня, как обстрелянного фронтовика, командование направило на курсы младших лейтенантов в город Остров. Здесь же, на курсах, мне вручили Орден Красной звезды, к которому я был представлен ещё на фронте. А ещё раньше, когда был в разведке, я был награждён медалью "За отвагу". После окончания курсов мне присвоили звание гвардии младшего лейтенанта, и я был направлен в отдельный полк связи Третьего Прибалтийского фронта.
Весна сорок пятого вместе с радостными чувствами, навеянными оживлением природы, несла новую радость: наши войска вели завершающие бои с фашистами. Чувствовалось приближение полной победы над врагом.
Многие эпизоды фронтовой жизни стёрлись из памяти. Мне не пришлось испытать горечь и тяготы отступления. Все воинские части, в которых я воевал, вели наступательные бои или находились в активной обороне, хотя и несли большие потери.
У меня, как и у многих бойцов, была непоколебимая вера в нашу победу. Эта вера и любовь к Родине поднимали боевой дух наших солдат.
И вот, наконец-то, она наступила, эта долгожданная Победа! Трудно выразить словами ту радость и ликование, которые мы тогда испытывали. Конец войны застал меня в Латвии. Девятого мая в полку состоялось торжественное построение, с яркой речью выступил наш политрук, затем был праздничный обед и небольшой концерт.
А потом снова продолжалась служба в прежнем ритме и с неизменно строгим выполнением всех уставных требовании. Через несколько дней наш полк связи со всем оборудованием и техникой погрузили в товарные вагоны и отправили на Дальний восток. Поездка продолжалась больше месяца. В пути следования не раз случались продолжительные остановки на железнодорожных станциях, в тупиках и на переездах. Дни были по-летнему тёплыми. Мы часто ехали на открытых платформах, на которых перевозили автомашины, и любовались красотой сибирской природы.
Квантунская армия японцев была уже почти полностью разгромлена, и только японцы-смертники несколько раз обстреляли наш эшелон. В одном ущелье состав остановился, и я с группой солдат направился вперёд, чтобы обезопасить дальнейшее продвижение. Нам удалось обнаружить и окружить смертника, который был прикован к пулемету. Осознав, что его миссия на этом свете завершена, он сам вспорол себе ножом живот.
В сентябре 1945 года Япония капитулировала, но наши войска ещё некоторое время оставались в Харбине.
Вскоре меня откомандировали в подмосковный резерв офицеров связи, а затем, в феврале 1946 года, демобилизовали и направили на медицинскую комиссию, признавшую меня инвалидом третьей группы. Мне была предложена должность преподавателя в суворовском училище, но я предпочёл вернуться домой.
Чувство радости переполняло моё сердце, что я снова дома, со своими родителями. Какое это счастье после долгих лет разлуки, после всего, что пришлось пережить на полях сражений, вернуться к родному очагу, где всё так знакомо и так мило, где прошло мое безмятежное детство!
Воспоминания присланы самим ветераном
