12130
Пулеметчики

Бурденко Борис Петрович

- Я родился в городе Дубовка Сталинградской области в августе-месяце 1924-го года.

Семья у нас была большая. Отец у меня – учитель, мать – домохозяйка, четверо детей. Жить было очень трудно. Отец учительствовал в основном в заволжских районах нашей области. Учил пастухов грамоте в 1930-е годы. Мы с семьёй там жили. Как только он научил грамоте в одном месте – переезжали на следующий год в другое место. Так путешествовали примерно до 1940-го года. В 1940-м году в Дубовке мы остановились: где родились, где остались все мои родственники…

- 22 июня 1941-го года. Как Вы узнали, что началась война?

- Да дети же были, я в девятом классе учился. Заканчивал его. Отца сразу, как война началась, забрали в армию. Прям буквально в первые дни, как раз каникулы школьные шли… он в отпуске был – вызвали в военкомат – и сразу взяли. Остались мы, четверо неработающих детей, у матери. Сразу – летом дело было – пошли работать с братом. Брат – 1925-го года [Рождения. – Прим. ред.]. Работали на заготовке сена.

22-го июня, знаете, это было... в обед мы узнали. Отец сидел, плакал или чего-то, в таком состоянии был. На кого оставлять семью? Надо было на кого-то оставлять, тогда мало признавали это: забирали в армию – и всё, и мы вынуждены были с братом идти работать. Работали до сентября-месяца в колхозе, там где-то заработали мы хлеба, кое-как пережили…

А в 1942-м году, 5-го июня – и я был взят, при досрочной сдаче экзаменов за 10-й класс – и мама одна уже начала выживать…

Здесь, в Сталинградской области, были добровольцы, но в основном – всех забирали сразу, потому что положение было такое, начиная с мая-месяца, когда на Дону остановились немцы…

- Это уже 1942-й год. А в 1941-м?

- Ну, в 1941-м – я дитё ещё был… трудно себе это всё представлял. Как будто и страшно было, и отец так пугал нас… но мы, дети, в школу ходили, учился я как будто бы – и не задумывался… хлеб у нас был, мы заработали хлеб, питались.

- Неоднократно публиковались сведения, будто в самом начале войны у советских людей была чёткая уверенность, что они немцев сейчас разгромят: буквально в течение пары месяцев…

- Ой, знаете, на эту тему…например, я в послевоенное время попал в станицу Трёхостровскую Калачёвского района, за Доном, где был штаб Паулюса в момент прорыва на Сталинград. Летом. У него там церковь работала, казаки же донские… и уже после войны я с местными жителями, с казаками, всё время разговаривал – и вот старушки там говорят, что «если б Паулюс с нами так обращался, как вы – коммунисты – то мы б и сами могли его придушить»! Вот такие слова мы от старушек слышали. Ну а как на самом деле там было… в общем, там, где у него штаб был – немцы обращались с людьми вполне достойно, видимо.

- 1942-й год. Советская Армия отступает. Дошли уже и до Волги…

- Знаете, паникёров остановил «приказ 227». Очень сильно остановил «приказ 227».

А до него – были такие моменты, когда там стояло наших три дивизии со Средней Азии – и у них подошло время богослужения. Так они на коленях все молились! И немцы быстро и это место прошли, и Дон форсировали они быстро… а те – и в плен сдавались, и просто уходили.

Неразберихи было у нас много. Мы только в Сталинграде здесь сумели собраться в кулак. И наше руководство вместе со Сталиным – Жуков и другие командующие – сумели разработать мероприятие.

Опомнились. Мы русские – всегда до нас поздно доходит. Когда мы потеряли к январю-месяцу 1942-го года почти всю Украину, Белоруссию, Прибалтику. Был окружён Ленинград, в блокаде был. Допустили до того, что в Сталинград в середине года рвались – только здесь мы опомнились, что если только их не отрежем сейчас – займут немцы Сталинград, отрежут сами нас от поступления нефти, от топлива с юга, с Кавказа… если, предположим, железную дорогу заволжскую немцы перекроют – то нам хана будет!

Вот когда вспомнили это мы – и так сумели мобилизовать людей. Люди и дети, и старики, и женщины – встали в городе у станка, в деревне люди сели за тракторы, запрягали коров и сами впрягались. Выращивали зерновые, направляли хлеб нам, воинам. А мы здесь, в Сталинграде, бились так, что люди уже шли не щадя жизни…

…хоть два заградотряда здесь и было: за 64-й армией и за 62-й армией, примерно по 200 человек каждый. Это – как нам говорили. Я не знаю на самом деле, сколько было. Ну, как я вспоминаю – по 200 человек примерно в заградотряде было, за каждой дивизией [Так у автора. – Прим. ред.]. А что они делали – шут их знает. Ну, у нас был представитель заградотряда, который возглавлял все вот эти вот команды по ликвидации мелких десантов немецких.

А то они непрерывно переправлялись через Волгу на плавсредствах на разных, причём были очень сильно вооружённые, а мы – с винтовками. Винтовка – больше меня была. По десять патронов дали… мне, каждому из нас. И когда мы пытались там, было, возражать (кто-то из нас: там ребята смелые были), мол, как же так – то к нам партизаны приехали со знаменами революционными, и говорят:

- Ну отними у него автомат!

- Это у кого, у немца?

- Да. «Защищайся!» – были и такие возгласы…

В Сталинграде наш командир взвода выполнял полностью распоряжения вот этого вот представителя заградотряда… они вроде как два командира были, но мы всегда видели, кто главнее.

Одно отделение надо было посылать на борьбу с разведчиками. И ходили мы на пожары – тоже, предположим, отделение туда надо выделить. Или просто так мы выходили: поступают сообщения с Волги, что уж очень метко идёт обстрел тылов. Почему?! Где-то «регулировщики» есть [Имеются в виду вражеские корректировщики огня. – Прим. ред.]. Вот на этих регулировщиков нас и направляли.

Мы значит, взвод – вот там на видимость друг от друга, и ночью и днём, выходили прочёсывать территорию, вылавливать отдельных корректировщиков. Они – с рациями, метров за 20, 30 – провод на столбе телеграфном. И – корректирует, какие движения у нас происходят в тылу. И точно идёт обстрел от немцев из-за Волги.

- А когда Вы сами стали командиром взвода – сталкивались с особистами?

- Нет. Вообще, отношение к особистам и СМЕРШу в войсках было такое, что мы считали их просто как сборщиков трофеев у погибших: медальонов и данных про временные захоронения павших граждан.

У меня брат 1925-го года рождения погиб в Кировоградской области. Я ездил к нему уже в послевоенное время в ту область на могилу. Он был захоронен у меня три раза…

Там Ингулец – такая речушка есть маленькая. При форсировании этой речки он погиб. Его вот эти ребята, трофейщики, захоронили прямо в первой воронке. Забрали медальон. Местные жители видели, куда захоронили моего брата. Они его перезахоронили на гражданское кладбище, местные жители. А потом, когда лозунг был «Никто не забыт, ничто не забыто», третий раз его захоронили в центре Долинского… Долинский, по-моему, район, уже забыл какой. В центре райцентра, значит, установили там большой мемориал. Захоронили 6-7 человек погибших в братскую могилу. Установили памятник. И там хорошо. «Хохлы» в то время, когда с Украиной отношения хорошие были – честно ухаживали за кладбищем.

- Вы несколько раз упоминали Приказ № 227…

- Вообще, это страшный приказ был, конечно, 227-й...

Я его уже в училище в конце октября-месяца – в начале ноября-месяца прочувствовал. Значит, там были многосемейные люди – так они оставили жён одних в деревне. Ну и сбегали отсюда, значит, с фронта в Оренбургскую область (вон аж куда добирались), и – на заготовку корма. Так вылавливали там таких, и… я присутствовал на одном расстреле… вообще, это ужасное дело, конечно. Это жуткое дело было, когда расстреливали человека. Такого, у которого четверо или пятеро детей оставалось. Расстреляли его.

А когда я в 1942-м году был призван в ряды Советской Армии – Красной Армии – это был уже последний призыв десятиклассников специально для обороны Сталинграда: с некоторых районов, близлежащих к городу (теперь – Волгограду). И сталинградским ребятам в 1942-м году в апреле-месяце объявили о том, что прибыло сюда Качинское училище с Крыма. И набирает на лётчиков.

- В какие войска Вас направили?

- Я говорю – я хотел стать лётчиком, но на первом экзамене у меня сердце или что-то такое слабоватенькое оказалось, меня отчислили – и я попал в пехоту. И создали отдельную 24-ю запасную стрелковую бригаду. В 65-й полк зачислили нас: специально готовить младших командиров для Сталинградской битвы.

- Вас готовили, как младших командиров?

- Да-да, нас – школьников, девяти-десятиклассников. Весь 1923-й, 1924-й годы [Рождения. – Прим. ред.] – собрали школьников, и в районе Дубовки – между Дубовкой и Ерзовкой, мы были там прямо в степи целой бригадой в несколько полков – учили нас на младших командиров, на специальность сержанта.

2-го августа или примерно 1-го нас переправили через Волгу… мы уже приняли военную присягу. Переправили – и мы заняли оборону по левому берегу Волги. Начиная, где сейчас рынок… рынОк у нас называется за Волгой – ну, там хутора такие вот, и вдоль реки мы, вся эта бригада, чтобы не допустить немцев в тыл – загораживали левый берег Волги.

В Красной слободе, прямо против центра города, мы встречали маршевые роты – и все участвовали в организации переправ. Переправляли даже сюда некоторые маршевые роты. Ну и кто-то из нас уходил при недостатке младших командиров, пополняли их, а в основном мы уже поднатаскались, представление имели, как это делать с маршевой ротой: кому сдать, от кого документ взять, всё уже представляли – и мы переправляли под постоянной бомбёжкой, голодные…

Мы не только принимали участие на переправе. Немцы всё время направляли мелкие десанты за Волгу, когда Тракторный и Красный Октябрь у нас были заняты полностью до уреза Волги, а мы с той стороны, значит, охраняли. Как раз Приказ №227 "Ни шагу назад" вышел – и нас в отдельные группы собирали. Как только десант мелкий появлялся немецкий в наш тыл, чтобы разведать, в основном, где наши авиационные аэродромы, временные хранения оружия, продуктов и так далее, и так далее, устраивали пожары – и вот непрерывно участвовали мы в тушении этих пожаров. В общем, нас, детей вчерашних, вот таким образом, значит, всё время – причём и днём и ночью – поднимали.

Ночью, когда нас поднимали, немцы развешивали такие на парашютиках... осветительные мины. Там светлее, чем днём, было! И на бреющем полёте налетали стреляли по нас. Это самые страшные дни у меня были там. Ну, погибали мои друзья-товарищи, кто не успел упасть, бежал – вот по бегущему, на бреющем полете… с окон бросали гранаты или мелкие бомбы, и из пулемётов стреляли по нас.

Потом, в конце-середине августа-месяца примерно – под Баскунчаком был высажен десант немецкий… там непрерывная разгрузка шла для Сталинграда и горючего, и… и раненых туда тяжёлых доставляли для отправки. В общем, нам объявили, что выбросили десант; мы не видели, как его высаживали, но мы вовремя явились помочь местной группе охраны в ликвидации вот этого пожара.

Я там впервые военнопленного немца увидел. Страха в глазах у него – не было. Не было ничуть. Он считал уже себя победителем.

Кроме этого, мы занимались сбором вокруг населённых пунктов этих самых листовок, которые массово сбрасывали немцы. На одной стороне – на красочной бумаге, листы такие [Показывает.] – пропуск был в Германию, в случае оказания помощи немцам. А на другой стороне – такие стихи были, что ли:

"По степи пройдём с гармошкой,
Сталинград возьмём бомбёжкой".

Такие штуки были написаны. Сталин с гармошкой стоит у колодца, последний нынешний денёчек поёт, а на обратной стороне вот эти пропуска давали всем. И обещали немцы очень большие льготы. Вот мы собирали все эти листовки по степи и у населённых пунктов – и говорили людям, что это ложь всё, но были такие деятели, которые им помогали. Мы таких старались ликвидировать: вылавливали, сдавали… представитель у нас был от заградотряда – считай, командир взвода… сдавали – а дальше мы не знаем, чего там с ними делали.

- В августе 1942-го года была страшная бомбёжка Сталинграда. Вы её застали?

- Знаете, я всё это видел из-за Волги: как горели наши нефтеналивные баки на берегу, как горела река… мы на той стороне видели с содроганием: дети были, боялись. Страшно было, когда нас поднимали на борьбу с этими, с мелкими десантами, обстреливали нас. Ну, было – и "мама" кричали, плакали… и всякое было. Потому – знаете, как страшно было, когда погибали мои сверстники – школьники вчерашние, необстрелянные дети?!...

А уже потом я воевал, даже командиром взвода был – и всегда боялся. Но я полностью подчинялся командиру батальона, который был кадровый офицер, майор. И он – хохол был – мне говорит:

- У меня таких рубцов много было, вот я тебе приказываю, значит: ты в траншее находишься, вот тебе коробка, наушники, и – слушай мою команду!

И я всё время прятался, хоть и интересно было посмотреть, что наверху делается, но я слушал его команду, не показываясь. Потом даёт мне новую команду: переставить пулемёт туда-то… тогда уж я выскакивал, рискуя всем, давал уже мою команду солдатам – пулемёт в другое место передвинуть, перетащить…

- Получается, боем Вашего взвода руководил Ваш комбат?

- Знаете, будем считать даже и так, потому что ему было, как опытному командиру, всё ясно. У него ещё три взвода, надо за всеми уследить – а он успевал командовать всеми нами всё время! Офицер!

Так вот, тогда в 1942-м, в конце августа-месяца, мы принимали участие в расстановке наших «Катюш». На Сарептском острове. И участвовали в их переправах на эту сторону. Я впервые здесь в нашем районе увидел 20-го числа обстрел ими Лысой горы. Это было зрелище – невероятное! Знаете, это было вообще страшное зрелище, особенно страшно было смотреть, когда с острова через Волгу летели ракеты вот на ту гору. Вот на ней – посёлок сейчас, Горная поляна. А тогда в основном там были венгерские и немецкие дивизии. Но немцев там мало было: были вот эти вот сателлиты, помощники, и вот по ним-то мы и стреляли.

Как летят они – следы такие огненные. И по Лысой горе било примерно три машины. Причём все они – наши ЗИС-5 были. Деревянные, с фанерными кабинами. Метров 500, наверно, шириной захват был этого. Сплошь всё в огне было. Вот мы там были свидетелями: кто "Ура!" кричал, кто как, а кто и от испуга далеко прятался.

- У меня дед сам служил на «Катюше». Он рассказывал: они выходили, давали залп – и тут же уходили, после чего по позициям, где они стояли, сразу же немцы отвечали. У Вас – так было?

- Через 10 минут налетали немецкие самолёты на место залпа, делали облёт – уже их там не было никого. Вот, например, вот здесь 112-я школа наша есть [Показывает.], оттуда вели огонь, у меня 1925-го года товарищ, участник войны, Ольховский – он говорит: "Я был пацаном, видел, как это всё было". Налетели, говорит, немецкие самолёты, откуда «Катюши» произвели залп, стрельнули...

Мы – что делали? Мы, перед тем, как «Катюшам» переправляться – мы переправлялись сами и вели разведку, откуда произвести стрельбу. И куда отъехать, спрятаться. Подбирали и позиции, и укрытия. Но не оборудовали огневые позиции. Нет. Мы только искали, где спрятаться можно. За большие деревья можно спрятаться, но чтобы это было в течение первых десяти минут после залпа. Через 10-15 минут – появлялись немецкие самолёты. Где-то близко их, наверное, аэродромы тут были. Засекали они очень быстро наши «Катюши».

А на Сарептском острове – тоже наши были с нашей бригадой. Я, правда, не был на том острове, там другие были. Ну, там у нас в лесу есть дубовый участок: легко было куда спрятаться, отойти. Вот таким образом с «Катюшами» дело было…

В октябре-месяце, в конце, нас, десятиклассников, неожиданно отозвали. Выдали нам чистые бланки. И спросили меня:

- На офицера – хочешь?

Когда уже в Сталинграде некому командовать было. Офицеров не осталось. «Кто десятиклассники – выйти из строя». Ну, мы вышли из строя. Чистые бланки дали – и отправили в училище. Так моя эпопея в Сталинграде была закончена. И около года я учился.

Обучали нас там… командиры такие нас обучали! Как они уже назывались тогда? Довоенные! Были хорошие ребята, были... кадровые офицеры учили нас! И как стрелять, и винтовку изучали, что она собой представляет… ручной пулемёт Дегтярёва… до «Максима» – не доходило дело, но вот то всё мы изучили, и присваивали нам звания младших лейтенантов.

Кормили тогда – отвратительно! Сперва – потому что ещё когда мы переправлялись через Волгу, у нас погибла наша баржа с продуктами питания. Дней пять… без питания мы были – несколько дней! Ну, потом встали на учёт. А кормёжка всё равно была скудная. И те, кто в запасной бригаде был, и кто на фронте был – одинаково.

В училище – «Прощай молодость» был такой паёк… Конечно, командующие, видимо, командиры – подворовывали. Кормили очень плохо нас там. А после 1943-го года кормёжка улучшилась, ещё бы!

Нас из 2000 человек выпустили 30 всего…

- А остальные?

- А остальным – присвоили звание сержанта и отправили на фронт раньше. Произошёл такой серьёзный отсев более грамотных. Из десятиклассников – оставили десять человек. Подготовленным – в конце поставили лейтенантские кубики.

Ну, мы там даже баллистику проходили! Представляете, что это такое? Это трудный предмет такой. Отклонение пули, рассеивание, дистанции, параболы там и прочее. Термины всякие очень сложные были. Стрельбы там практические проводились. Пушки… из крупнокалиберных ДШК стреляли мы... из танков стреляли. В общем, нас там подготовили всесторонне, хорошо. А с питанием – трудно было, плохо.

Так вот, это Чкаловское пулемётное училище я закончил в 1943-м году, и был отправлен на фронт командиром пулемётного взвода в декабре-месяце этого же 1943-го года. На I-й Украинский фронт. На станковом пулемёте «Максим» работал. Получил звание младшего лейтенанта, потом лейтенанта. И так лейтенантом я и закончил в результате тяжёлого ранения в Львовской области.

Стал командиром пулемётного взвода в 19 лет, а возраст солдат тогда во взводе – мои родители были, отцы. Старше были – вдвое! Дело вот в чём. Когда мы освобождали Западную Украину, то в 1941-м году при отступлении, видимо, многие остались в тылу. Поженились там, завели семьи. Многие жили до освобождения. А как только освобождали мы область – через 5 дней устанавливалась советская власть, их мобилизовывали – и вот у нас сразу пополнение… и я получал таких вот... сорокалетних.

- Есть легенда, что это была такая «чёрная пехота», которой обмундирования не давали…

- Нет, такого не было. В 1944-м году, когда я воевал командиром взвода – все были полностью экипированы. То пополнение, которое приходило – оно подготовку проходило какую-то маленькую первичную, но появлялись все уже одетые полностью. И большинство оснащалось винтовками, а некоторые даже имели ППШ.

Но воевать им было очень трудно. Например, 32 кг станок надо было на плечах тащить! 26 кг – ствол вместе с жидкостью охлаждающей! Тяжёлая матчасть. Две ленты: коробки – по 5 кг лента, 6 кг – щит… представляете, какая тяжесть была? На семь человек вот это всё было рассчитано. Тяжело было. Каждую неделю или примерно, может, 10 дней – я полностью менял состав. Тот – убегал. Перебегал в другую часть. Уходил от нас в пехоту, в артиллерию: кто возьмёт рядового – туда и убегали. А у нас – очень тяжело.

Я списочный состав выкладывал командиру батальона Застрожному, а он принимал решение, пополнял за счёт резерва… или из штаба полка давали команду замены каждую неделю, когда некому оставалось тащить пулемёты.

Лишь в марте-месяце 1944-го кто-то такой из умных людей придумал, значит… такие варить стали из нержавейки лодки-плоскодонки – представляете себе? – под пулемёты Максима. И мы его уже не стали разбирать, а прямо в этой лодке полностью сбор пулемёта устанавливали – и два человека на лямках тащили… по траве, по снегу – очень легко, только по брусчатке и асфальту – нет... а по траве – очень легко два человека тянули этот пулемёт.

- Насколько храбро воевали люди, призванные со вновь освобождённой территории?

- Тогда мы не засекали такого явления, как дезертирство.

Всё время было: «Можно пулемётный станок снять?» – я разрешаю снять – он прокатит его несколько километров… так называемый стол у него есть, у станка: стол этот разладился – всё. Потом, как установишь ствол туда – надо опять регулировать было этот стол.

Я не мог этого распознать, сознаюсь честно: не умел тогда установить такое вредительство. Только мог это Застрожный. И он говорил: «Если ты разрешишь ещё раз станок покатить – хоть он и на колёсах! – то я тебе физиономию разобью!»

Я подчинялся полностью – и скулили люди поэтому. И были такие вот… я не считал это дезертирством. Сбегали, убегали – от трудностей. Ну, 30 километров маршрут, предположим; на плечах протащить троим, четверым – 30-32 килограмма, не считая своего оборудования, и сумка с питанием, и скатка – тяжело было.

- Выдавали ли Вам на фронте знаменитые «100 грамм»?

- Я получал. Получал я 25 пачек папирос таких – "Пушка" была… 2 пачки турецкого табаку… и на месяц, по-моему, несколько плиток шоколада было – ну и 2 литра водки. Но я эту водку никогда не видел, а только расписывался в ведомости у старшины.

- А куда ж она девалась?

- Ну, там... старший…

- А, поэтому... до передовой – не доходила, как всегда…

- Да. Ну, мне и не нужно было.

Я добивал Корсунь-Шевченковский котёл. Знаете, до чего там всё было кратко? Ведь в основном там был прорыв, готовился прорыв в Западной Украине. Там мы больше разведку боем вели. Южный Буг форсировал, взвод только принял, молодой, встали на отдых – и случилась беда: наш командующий Ватутин в конце февраля-месяца ехал проверять прорыв на Корсунь-Шевченск [Так у автора. – Прим. ред.] в Львовскую область из Каменец-Подольской. И получил тяжёлое ранение в ногу. Его – бандеровцы.

16 «Виллисов» шло! И второй только обстреляли: где он был сам. И получил он – была разбита большая берцовая кость ноги. А его охрана – 16 «Виллисов» там ехало тогда! Причём двигались они (я не видел сам, рассказывали мои сослуживцы) – говорят, что по такой ненакатанной дороге, что чуть ли не в первый раз по этому лесу! Как, откуда бандеровцы узнали дорогу?! Кто-то из местных, или из своих, или даже из этих 16-ти сопровождающих «Виллисов» мог сообщить… или то не бандеровцы вообще были.

Получил он ранение – в Киеве через месяц умер после двух операций. С нашего полка ездили туда хоронить. Я не ездил. И принял нас на это время – Жуков. Как раз он делал этот прорыв во Львовской области. Я там получил одно ранение, потом был ранен второй раз…

После Корсунь-Шевченковского мы пошли… короче, Каменец-Подольскую область я всю освобождал. Форсировал реку Збруч, там такая бурная речушка есть. При освобождении города Борщева я получил ранение в правую ногу. Да, река Збруч. Там немцы перед отступлением взорвали мост. Там она, может быть, 100 или 70 метров всего лишь, эта речушка. Но она – такая… полу-горная. Шустрая речушка. А было это 3-го или 4-го февраля. Виноват, марта. Холодно. Марта – всё равно холодновато.

И мы с ординарцем… нас первыми послали перейти по фермам упавшего моста. Лёд ещё лежал – они проломили его и были там. И как раз мороз был, а вода захлёстывала на эти фермы. Я там уже во второй половине, её почти форсировали, почти перешли, сзади нас тоже шли люди, которые укладывали доски… не сапёры – просто наши люди: чтоб быстрей… и я там упал в воду. Меня ординарец вытащил из этой речушки – и мы побежали в ближайшую деревню, чтобы хоть бегом согреться. Пока добежали – во льду были оба!

Там тяжёлые бои были. Там я потерял три пулемёта в этих страшных боях. Там погиб мой друг с Урюпинского района – Толька Шульпенков. Всё я видел... Было так же страшно. Я всегда боялся. Некоторые говорили, что не страшно – а я всегда боялся.

Я говорю: Толька Шульпенков у меня в соседнем взводе был – погиб при форсировании Збруча. Мы первые прошли, а они уже когда переправлялись – то откуда-то с флангов там, ну я не знаю – немцы появились и из миномётов стали обстреливать.

- А когда Вы переходили Збруч – по Вам не стреляли немцы?

- Стреляли, но это были очень редкие выстрелы, редкая стрельба, не всё ещё было понятно. А когда уже массовое форсирование стало – и по льду пошли, и по фермам пошли – вот там у меня Толя Шульпенков и погиб…

А командир батальона был – Застрожный. В батальоне – три взвода по три пулемёта: всего девять. Роты – у нас не было. Прям был батальон из девяти пулемётов.

Ну, были такие моменты, когда я терял пулемёты. Я же четыре месяца не умывался, всё время в боях, вперёд и вперёд. Разведка боем! Три раза принимал участие в разведке боем: при Ватутине один раз, один при Жукове, а потом уже и при Коневе.

- Вы должны были заставить раскрыться огневые позиции немцев?

- Разведка боем – такое мероприятие, когда снимали пехотный полк, а мы усиливали его с флангов. С наиболее опасных флангов прикрывали вот этих вот «разведчиков». Ребята были, пехотинцы – как смертники. Шли. А сзади – фиксировали. Даже самолёты вылетали, которые фотографировали расположение. Мы же – поднимались и заходили на немецкие позиции. Надо для командования было подготовить место прорыва. Вскрыть огневую систему противника, обозначить позиции наших: для того, чтоб свои не долбанули…

Мы уже тоже научились немца в клещи брать. Этим особенно Жуков пользовался, вот этим способом. Я его не видел ни разу, но среди наших шли разговоры, что вот это – обхватывают в клещи. И что это именно мы – Красная армия – придумали такое мероприятие: «разведка боем». После него мы всегда по 10 дней отдыхали. После одного двухдневного, после вот этой вот разведки – нам давали такой отдых! Вот я и первое, и второе мои боевые ранения – как раз там в разведке боем получал. В ногу было – и было в мягкие ткани, но там так вышло, что от штанов застрял кусок ваты…

- Заражение пошло?

- Не пошло ещё, а так – отёк был большой. Мне вытаскивали оттуда вату. Ну, молодой был, 19 лет: быстро заживало. За один месяц, за две недели – всё закрылось. Но даже в медсанбате я был. И документ у меня есть медсанбатовский. Я же свою дивизию, свой полк же – оставил. Оставлял.

А второй раз – вот в руку у меня ранение. И в бок было…

А после медсанбата я снова нашёл свою часть. 171-ю дивизию I-го Украинского фронта. Нашёл. Вернулся. Пришёл, значит, я после ранения туда 20-го мая – и, когда зашёл в штаб дивизии – там лежали уже от мамы письма. Она у меня была эвакуирована в Липовку, а потом вернулась в Дубовку.

И я не получал шесть месяцев зарплату, как офицер. Значит, 1200 рублей у меня были полевые, 700 рублей у меня было зарплаты. За шесть месяцев я сразу получил. Мне начфин говорит:

- Надо все деньги тебе перевести в счёт защиты нашей Родины.

Я сразу, как письмо от мамы – ему: прочитай! Мама у меня с тремя детьми помирает с голоду в Дубовке! Не работала мама, дети маленькие, 1938-го и 1928-го года дети у неё были на руках без продуктов питания! Тогда же не было того, чтобы и деньги ей, и аттестат там какой.

Сейчас, помню, отправил сразу за шесть месяцев зарплату ей, спасибо там командующий 171-й дивизии – сам бывший начфин. Он согласился. И она получила всё это, я спас её от смерти…

И вот получил ранение в мае-месяце 1944-го года. Тоже с бандеровцами, тоже в разведке боем. Это было где-то рано утром, были мы в палатке – и такая стрельба там открылась непонятная! Я получил в бок. Не то бандеровцы атаковали нашу часть, не то… в общем, мы не знаем, кто. Может быть, свои… или там немцы выходили… Там, знаете, вот такая кутерьма была! Ну, ночь – и стрельбу открыли. Кто – там, кто – кричит, кто – вон из палатки… была такая там наземная, обычная брезентовая палатка – и выскакивали из неё, кто куда, как и я.

- Вы были не на передовой, а в тылу?

- Да это наоборот из тыла к нам на передовую приходили все на ночь!

- На передовую?

- Да! Со штаба дивизии. Бандеровцы с Каменец-Подольской области им там в тылу не давали покоя, поэтому на ночь они приходили к нам на передовую ночевать! Им на передовой было безопаснее, чем в тылу.

Ну, была такая кутерьма. Потом сняли одну дивизию. По-моему, 173-ю, нашу соседнюю. А перед этим проехали на «Виллисах» с громкоговорителями через каждую деревню: там, где более опасно было. Банда такая свирепствовала, что такое было! Невозможно!

И вот им объявили, что такого-то числа будет весь этот лес, вся вот эта местность пройдена людьми вооружёнными, и если только будет хоть один выстрел из деревни – в этих вот разведчиков, в солдат будет сделан выстрел – то без предупреждения деревня эта или посёлок будет сожжён, и все будут убиты: и дети, и старики, и...

Ну, и не было такого.

Был один случай, как будто – рассказывали, где-то в одном месте вдруг раздался выстрел, ну и сожгли деревню! Но людей – не стреляли. А деревню – да, сожгли всю.

Так и прекратилась вся эта кутерьма. Выловили там бандитов. А некоторые испугались, значит, и прекратили свои диверсии. И стало всё нормально.

В общем, там Львовская область, Каменец-Подольская – был самый свирепый и насыщенный бандой Бандеры район. Они покоя не давали никому. Ни немцам, ни нам. Будем так говорить – они и тех и тех били. "Хай жыве Радзянска Украина!" – они так говорили. Такой лозунг был.

- После этого второго ранения Вы уже попали в госпиталь?

- Попал, отлежал. В Боржоми в госпитале был, в Закавказье. И в марте-месяце 1945-го года был демобилизован, а ещё война шла. В 1942-м году был призван, а в 1944-м получил то ранение. В мае. Лечился четыре месяца в госпитале, потом был в Тбилиси, там полк офицерского запаса. И там нас 36 таких офицеров собралось, которых ни один «покупатель» никуда не брал. И нас направили в Москву в марте 1945-го. В Москве прошли комиссию – и я был направлен сюда, на Родину. «Не годен к военной службе – в мирное время, и ограниченно годен второй степени – в военное время». Вот и держали нас на всякий случай в Тбилиси. В 31-м ОПРОСе: это – отдельный полк резерва офицерского состава.

- Были у Вас замполиты?

- Были. Читали нам «приказ 227», мы его слушали, вот… и призывали исполнять его. Замполит у нас в полку – очень добрый человек был. Мы даже – кто-то из ребят – про него сочинили песню. Мы её, как строевую, пели. Очень добрый был человек. Слова такие: «Комиссара каждый знает»… Ну, там не помню:

«Комиссара каждый знает:
Он не молод и не стар.
Никогда не унывает
Наш товарищ комиссар.
Сложили песню мы недаром
и от души её поём.
Вперёд за нашим комиссаром
в огонь и воду мы пойдём».

Вот такую песню мы маршевую пели.

- В полку – был хороший. А когда Вы стали командиром – какие были?

- Тогда я дело с замполитами уже, будем говорить, не имел.

- Они в бой – ходили?

- Я не видел. Как относились к замполитам – шут их знает… знаете, сейчас на эту тему говорить, как меня спрашивал прошлый глава администрации:

- Бурденко, скажите, вот вы боялись в плен попасть – или нет?

Я, конечно, боялся. Ну а как?! Не знаю – применил бы я пулю для себя? Но патроны в шапке для своего ППШ держал. А использовал бы его или нет – трудно сказать сейчас с годами. Но тогда я, видимо, так настроен был, что да…

- Встречались ли Вам на фронте бывшие военнопленные?

- Нет, но я встречал ребят, которые были в штрафных батальонах. Не в ротах, а в батальонах. В них тогда были офицеры, а в штрафных ротах были рядовые и сержанты. Вот я встречал ребят таких, которые «искупали свою вину кровью».

За что они в штрафбат попали – за всякое: за изнасилование, за потерю оружия… ну, были такие – за побег: «драпмарш» совершали… я – тоже однажды участвовал в «драпмарше»… вот таким образом.

- Вы несколько раз упомянули Жукова…

- Ну, знаете, он командовал I-м Украинским фронтом очень короткое время, а потом сразу Иван Конев принял от него всё. Он осуществил только один прорыв. Это было 10 дней. Жуков. Он подготовил после Ватутина прорыв на Корсунь-Шевченский [Так у автора. – Прим. ред.] котёл, как мы называли – кольцо. Сделали там кольцо, подготовили для освобождения Львова плацдарм – и пришёл Конев, принял у Жукова, и Жуков ушёл на Белорусский фронт. То есть с Жуковым я особо не сталкивался. Не знаю, какой он командир был, как...

Но осуществил он, конечно, мастерски вот эту группировку Корсунь-Шевченскую без Ватутина. Всё же он разобрался очень быстро в ситуации. Ватутин – месяц готовился! Значит, надо было на прорыв подготовить по два боекомплекта. Жуков ничего не стал дополнять, что было заготовлено. Он – этими средствами. Ну и мы сумели освободить Каменец-Подольскую область…

- Что скажете про бытовые условия на фронте?

- Трудные были бытовые условия. Как правило, ночью не воевали мы. Воевали только днём. Будем так говорить – или вечером. Выявляли за день позиции немецкие – и вечерний бросок делали, отталкивали их на другие позиции. И всё на этом заканчивалось обычно вечером. Так, вспышки потом были. А погибало много людей всё же, погибало много людей…

- Немец был сильный противник?

- Да. Безусловно. И оружие у него было такое, знаете – МГ-42 пулемёт этот, который 1200 выстрелов в минуту давал – во-первых. Во-вторых, у него такие самоходные орудия были, крупнокалиберные пулемёты были там установлены. Оружие у него было тогда, конечно, из чешской стали. «Шмайссеры» были сделаны на очень большую совесть.

- А Вы в своём взводе – использовали трофейные пулемёты?

- Был МГ-34, у меня был… взяли там ребята, принесли – мы решили разобрать его. Он весь состоял не из винтов, а из шпилек. А порядка – не знали мы, как он устроен. Разбирали-разбирали, и когда откровенно он весь разлетелся на куски, мы поняли, что его собрать потом не сможем. Вот такой МГ-34 двухствольный был [Смеётся.]

Стреляли мы из него. Пробовали. У него на 50 патронов лента металлическая. Кто-то присоединял… присоединяют – очень быстро… на гашетку нажал – пока плевать не начнёт. 250-300 выстрелов делал, дальше – красный ствол, пули вот так падают [Показывает: летят близко, быстро снижаются.], свинец вылетает, ствол аж шипит.

- А если сравнить тот же МГ и «Максим»?

- Ну понятно, что «Максим» гораздо тяжелее, а тот до 15-ти кг весом всего. Это до «Максима» никак не дотягивает. Наш – и гораздо тяжелее, он и несколько неудобнее. А вот по скорострельности – наш 600 выстрелов в минуту. Был вдвое с меньшим, но зато прицельная способность лучше – у «Максима». Дальность, точность...

У нас один соседний батальон был… это было 4-5-го марта 1944-го года… занимали мы там кое-что… снег выпал, пурга такая была – необычное дело в Западной Украине. В начале марта – пурга! Днём это было, в первой половине. Пропало всё, но вдруг погода сразу мигом изменилась – и один парень увидел, лёжа прямо за пулемётом «Максим»: идёт строй немцев! Батальон там или сколько. И, как нам потом говорили, что он тогда около двухсот человек разом убил с пулемёта.

На «Максиме» ленты были матерчатые, а у МГ – металлические. Перекосы патронов – случались, было такое. Каждый раз перед стрельбой специально выверяли. Три человека обслуживает, и один – специально патроны поправлял. Ну ничего, справлялись…

- Что скажете про пулемёт Горюнова, который пришёл на смену «Максиму»?

- Не застал.

- Как относилось население вновь освобождённых территорий Украины к Вам – и как Вы к нему?

- Я, когда поехал в санаторий туда на Украину, в Трускавец… слышали такой курорт? Как раз это Каменец-Подольская область, Львовская область... после войны, где-то в шестьдесят девятом – я в каждом пожилом человеке видел бандеровца. Это моё впечатление, я со страхом на них смотрел. Говорят, разговаривают вот там в Трускавце местные жители: половина – украинский, половина – польский. В общем, не поймёшь, на каком языке они говорят.

- Женщины в Вашем батальоне, полку – были?

- Начиная от командира батальона, полка и выше – кончая командующими Жуковым, Коневым и другими командирами – у всех них были «ППЖ». Как у нас к этому относились – шут его знает… они жили вместе, готовили баньки им... Один у нас был честный командующий на севере: Черняховский. Один, по-моему, он только с женой и был с собственной. Ну, молодые были…

- Вы сказали, что после медсанбата вернулись в свою дивизию. И?..

- Я, например, когда возвратился после первого ранения – 5-го апреля был ранен, 20-го мая вернулся – побольше, чем полтора месяца не был в строю. И я ни одного человека не узнал: полностью замена личного состава была. Выбивали нас очень сильно. Убывали – или по ранению, или убиты были, знаете, или переводили, передислокации, туда-сюда перебрасывали всё время… постоянно же в движении были!

- Вши?

- Конечно. Как с ними боролись – сейчас я Вам расскажу…

Когда мы с ординарцем освобождали город Борщев Каменец-Подольской области, у одного ангара стали взламывать замок. Прибегает ко мне ординарец – и говорит:

- Знаешь что, пойдём: там сломали замок, а в ангаре немецкой одежды – сколько хочешь!

Мы побежали туда. И у ангара – стоит лошадь такая, значит, тяжеловоз, и – двуколка. Два колеса всего – двуколка! И ящик. Я говорю:

- Максим, держи эту лошадь, никому не отдавай. Смотри, она нам пригодится!

А сам пошёл на склад. Как посмотрел – там сапоги, одежда вся немецкая… Много было вискозного белья. Я спрашиваю ребят…

- Ой, знаешь, бери вот это бельё: вшей не будет!

И я действительно целую повозку белья набрал. И потом, когда в баню ходили или просто – вошь не держится в вискозном белье, она падает. Я стал в вискозном белье ходить – и избавился от вшей.

- В баню часто водили?

- Нет. Я даже умываться неделями не мог! А баня – вообще как повезёт. Никакого распорядка, никакого порядка не было. Или по ранению только попадёшь, или как-то случайно, значит, там обмыться была возможность. Месяцами – я точно воды даже не видел. Всё-таки фронт, регулярно ползаешь… там не только грязь, там ещё колючая проволока (и наши, и немцы устанавливали проволоку колючую). Резали её ножницами. Специальные ребята были, ножницы имели. Щёлк – и готово.

- Если форма после боя в грязи, крови, рваная – меняли Вам её? Или Вы сами её чинили?

- Меняли в любое время. Если ты ранен, у тебя в крови... – меняли форму. Я, например, после первого ранения появился – у меня зимняя форма была. А пришёл – уже на летнюю. И мне сразу выдали её. Офицерскую летнюю форму полевую. Погоны были уже.

Я погоны впервые надел 23-го февраля 1943-го года в Чкалове. За что был жестоко избит лётчиками. Но я убежал. И ребята у меня тоже избиты были. Не ладили мы с лётчиками… Там ЧВАУЛ-1 и ЧВАУШ-2 [Авиаучилища. – Прим. ред.] были. Мы же, по сути, пехотинцы, а они нас дразнили: «Рождённый ползать летать не может».

Если мы в наряд уходили – мы их били, если они в наряд уходили – они нас колотили. Такая «дружба» была… но, знаете, не было такого вот, как сейчас – «дедовщины»! Не было. Жили дружно все. Даже вот с лётчиками, если мы там… а если один на один встречались – дружно разговаривали. Это просто-таки такая вот молодость… восемнадцатилетние ребята, что уж там!

- Вы говорили, что первый раз видели пленного немца в 1942-м году. Как Вы к ним относились?

- Знаете, я со страхом к ним отнёсся. А потому с удовольствием на него пленного смотрел.

А в 1944-м мне уже было интересно посмотреть, что же там, наверху, делается! Город Шевченск [Так у автора. – Прим. ред.]. Там было взято много пленных. Я, правда, сам не допрашивал никого, но видел, слышал, как рассказывают. Особенно – румыны, венгры. Этот если что-то говорит – так сразу фашистов-немцев ругает, а немцы – тоже клянутся, что «Гитлер нас послал». Вот так все и отпираются. С удовольствием уже они уходили в плен. Если в него попал – назад к своим не хотел уходить.

Был у нас такой расклад… я сам не знаю – рассказывали ребята: когда окружали большие группировки немцев во Львовской области – приходил взвод, например. Наши посылали их назад и говорили:

- Приведёте батальон – возьмём. А сейчас – прям строем – марш назад к своим!

Вот это политруки этим занимались.

- День Победы Вы встретили в Москве?

- Нет, в Сталинграде.

- Кстати, здесь тогда были пленные немцы: восстанавливали город…

- Я принимал участие в охране лагеря военнопленных. Там 2000 человек было. Это завод Стройдетали. Они себе бараки строили, получали трофейные деревообрабатывающие станки из Германии и устанавливали здесь. И часть их строила «жёлтый дом» наш. Знаете наш «жёлтый дом»? Милиция. Главное областное управление МВД.

Тут они уже многие могли по-русски... вот я говорю – с марта-месяца 1945-го года с ними вращался, ещё война была – а по-русски многие уже разговаривать научились. Некоторые тут даже пожениться собирались. И были они здесь до 1948-го года. Сперва отправляли в 1946-м, 1947-м годах добровольно, а некоторые оставались. Ну, из-за женщин, похоже… И вот, по-моему, в 1948-м году последняя группа уехала в Германию.

Знаете, около нас большой Сарпинский остров есть… они убегали туда. Зачем убегали – непонятно. К женщинам опять же, наверно. Подкармливали их… ведь питались – неплохо. Я сам с их котла одно время ел. Как только пришёл. 700 грамм карточку стал получать, представляете? Мама у меня – 300 грамм. Брат у меня 1928-го года – 400 грамм получал хлеба, сестра младшая – 200, что ли, или 300 грамм получала, 1938-го года девочка. Вы представляете себе? Это же когда ничего другого – нет! И я со своим котелком подходил к раздатке немецкой – мне он, раздатчик, чуть погуще наливал – и всё, и я этим семью кормил!

- 9 мая встретили в Сталинграде… какое ощущение было?

- Знаете, этот День Победы вообще мне запомнился. Тогда был ясный, солнечный, тихий день. Мы все вышли на улицу. Люди собрались. Стали митинги такие вот импровизированные устраивать. Были слёзы радости. Были слёзы о погибших. Всё было там. Но в целом, конечно, люди восприняли это очень добро. Доброжелательно. Уже давно пора этому было произойти.

- Какие награды Вы получили в войну?

- Вот они у меня. Орден Красной Звезды… Отвага... За Боевые Заслуги… За Сталинград… За Победу Над Германией…

- Как по-Вашему – пехоту награждали справедливо?

- Нет. Мы особо не вылазили тогда насчёт награждений.

Дело в том, что вот я орден Красной Звезды получил… знаете – ранение, пролил кровь, прибыл назад – и мне вручают сразу орден. А как только ранило меня – ничего мне не было. Зато как возвратился в свою часть – дали. Не возвратился бы туда – всё. Так бы и «ушло»...

А кончилась война – дали «За Победу Над Германией» и «За Боевые Заслуги».

Пехоту награждали, знаете… Пехотинцы очень быстро выходили из строя. У нас текучка большая. Причём – так: если по ранению – просили: возвращайся в нашу часть! Лёгкое ранение получил, излечили – вот как меня вылечили – я поехал свою войсковую часть искать. Нашёл её.

Это очень-таки поощрялось. Потому что «я здесь пролил кровь – и я горжусь своей войсковой частью, своей дивизией; я снова пришёл именно сюда защищать свою Родину – вместе с тем командованием, которое здесь сложилось»!

Вот таким образом… но награждали, конечно, мало нас. В сравнении.

Больше всех наград получали штабные работники, которые имели отношение к дележу этих наград. Или лётчики, артиллеристы, которые… вот подбил он один самолёт – получил «За Отвагу», подбил два – орден, и так далее…

И ведь у немцев сейчас первую группу получают те, кто в окопах был! Они там и более высокую пенсию получают. Вторая группа – это артиллеристы, лётчики, связисты и прочие, кому служилось полегче. Третьи пенсионеры – только штабные, которые получают ещё меньшие пенсии. А у нас – всё одинаково… хотя одинаково – это тоже хорошо.

- Спасибо!

- Знал место, где потоплен в речушке один «Тигр». Я даже поисковую группу подготовил, написал заявку... Но в связи с тем, что у нас заменился губернатор – эта группа рассыпалась. А мне уже 88 лет, представляете?! Я этим инициаторам, этим ребятам, которые собирались этот «Тигр» вместе со мной найти – говорю:

- Я поеду с вами, но я не гарантирую, потому что я его видел последний раз в 1958-м году.

- Ну да, могли на самом деле и вытащить ведь…

- Они карту нашли: ту, которую я делал сам. Все были у меня, здесь договорились мы... а пришёл губернатор Боженов – разогнал, и теперь поиск не финансируют. Разбежалась эта группа. Ну, ничего. Я – ничего не потерял. Другие – пусть. Может, кто-то и найдёт…

- Спасибо, Борис Петрович!

Интервью: Н. Аничкин
Лит. обработка: А. Рыков

Наградные листы

Рекомендуем

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

22 июня 1941 г. А было ли внезапное нападение?

Уникальная книжная коллекция "Память Победы. Люди, события, битвы", приуроченная к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, адресована молодому поколению и всем интересующимся славным прошлым нашей страны. Выпуски серии рассказывают о знаменитых полководцах, крупнейших сражениях и различных фактах и явлениях Великой Отечественной войны. В доступной и занимательной форме рассказывается о сложнейшем и героическом периоде в истории нашей страны. Уникальные фотографии, рисунки и инфо...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus