А.И.Д. - Родился в июле 1926 года в местечке Волочиск Каменец-Подольской области. Это местечко было пограничным и разделялось рекой Збруч на две части: польский городок Подволочиск, и советское местечко - Волочиск, которое, имея почти десять тысяч жителей, являлось районным центром. Через реку был переброшен деревянный мост, на середине которого проходила государственная граница Польши и СССР, а 17/9/1939, после того как Красная Армия зашла на территорию Западной Украины, открылся железнодорожный мост через Збруч. На той стороне уже была Тернопольщина и основным населением Подволочиска были поляки.
Семья наша был небольшой: родители, я и младшая сестра 1930 г.р. Отец работал бухгалтером, а после начальником планового отдела в райисполкоме. В 1937 году арестовали чуть ли не половину взрослого мужского населения местечка и всех судили, кого зачислили в "троцкисты", кого в "сионисты" или в "польские шпионы", но отца каким - то образом миновала горькая чаша сия, и он остался на свободе. Я рос патриотом, в детстве гордился тем, видел 1-го секретаря КПУ Постышева, приезжавшего к нам в райцентр, а в 1939 году во время нашего вторжения в Польшу даже "имел честь" видеть самого Хрущева с орденом Ленина на косоворотке, проезжавшего через Волочиск на запад. Тогда же, в 1939 году по мосту через Збруч гнали в Союз под конвоем тысячные колонны пленных поляков, и наши сердца переполнялись гордостью за свою Красную Армию. Граница отодвинулась от нас на запад, но погранотряд остался на месте, и мы, школьники, почти каждый день ходили к пограничникам, помогали ухаживать за лошадьми на огромной отрядной конюшне, и даже бывали на стрельбище. Возле города был построен укрепрайон, линия ДОТов на консервации, и мы, пацаны, лазили возле этих бетонных огневых точек, представляя себя красноармейцами, идущими в атаку на линию Маннергейма или на японских самураев. Все мое поколение было воспитано в духе преданности партии, и как-то, когда я в своем доме в очередной раз стал пересказывать прочитанный в газете "Правда" текст, о том, как покарали "троцкистов - врагов народа", мне отец сказал - "Пройдет время и ты еще будешь вспоминать Троцкого только добрыми словами"...
В феврале 1941 года я вступил в комсомол, а 20.6.1941 года окончил восьмой класс украинской школы. Двадцать второго июня в 11-00 утра Волочиск уже подвергся первой бомбежке. Немецкая авиация бомбила вокзал, территорию сахарного и кирпичного заводов, находившихся рядом с железнодорожной станцией. Тридцатого июня через город пошли потоки отступающих красноармейцев, а второго июля мы, погрузив на подводу два узла и чемодан, поехали на железнодорожную станцию, откуда уходил на восток последний эшелон с семьями пограничников. Мы забрались на открытую платформу, рядом с нами разместились отступающие красноармейцы, и под звуки разрывов поезд двинулся из Волочиска. Две мамины сестры с семьями и наш дедушка не смогли убежать от немцев в 1941 году. Они были расстреляны во рвах возле кирпичного завода вместе с другими евреями из нашего местечка и его окрестностей. Тогда за один день немцы расстреляли 18.000 человек. А для нашего эшелона только дорога до Проскурова заняла двое суток. А расстояние то было, всего - ничего, шестьдесят километров. Нас бомбили беспрерывно, люди рассыпались по полю, прячась от бомб, а после, когда паровоз начинал движение, все запрыгивали на ходу. С последнего вагона в воздух летели сигнальные ракеты, кто-то наводил немецких летчиков на цель.На моих глазах красноармейцы бросали оружие, слезали с платформы и уходили в хлеба. Становилось страшно от этой картины. Мы доехали в итоге до города Дружковка Донецкой области, где жила еще одна мамина сестра. Мать пошла работать в ордена Трудового Красного Знамени совхоз "Гигант", а мы с отцом устроились работать на завод "Метиз" в токарный цех. Через месяц началась эвакуация из Дружковки и вместе с заводом мы отправились в Узбекистан. Дорога была очень тяжелой, многие терялись по пути, многие заболевали. На восток тянулась нескончаемая вереница железнодорожных составов с вывозимым оборудованием заводов, "санлетучки" с ранеными.
Отец был "белобилетником" по здоровью и вместо фронта его забрали в Трудовую армию, а нас привезли в город Коканд Ферганской области.В Коканде прибывших распределяли по районам и наша семья вместе с другими родными оказалась в кишлаке Кудаш. В этом кишлаке проживало примерно 3.000 местных узбеков, и сюда привезли еще 1.000 эвакуированных с Украины. В 1942 году на моих руках умерла моя мать, а в 1945 году, когда я был в армии, там же, в Кудаше, скончалась моя сестра. Вообще, для нашей семьи этот Кудаш стал трагическим местом, здесь, за время эвакуации, умерло восемь человек из нашей родни. Жили мы в маленькой мазанке из самана. Голод был страшным, доходило до того, что приходилось воровать фрукты с садов и зерно прятать за пазухой. Я работал на сборе хлопка и на ферме, пас овец, брался за любую работу, чтобы принести родным еду. В 1942 году перенес малярию.В Кудаше разметили Дом инвалидов, где собирали покалеченных на фронте, все после ампутаций - кто без рук, кто без ног. И от них, инвалидов, мы все знали, что происходит на фронте. Так врач этого Дома инвалидов и вылечил меня от малярии. Собирался поехать в Актюбинск, где находилась в эвакуации Харьковская артиллерийская спешкола, в которой учился мой двоюродный брат, но когда умерла мать, все мои планы на этот счет рухнули, я не мог оставить 12-летнюю сестру. Я хотел призваться в армию еще в мае 1943 года, но опоздал в майский набор, а следующий призыв новобранцев 1926 г.р. рождения был только в декабре 1943 года.
В армию я шел с большим желанием, хотел воевать за свою Родину, а некоторые молодые местные узбеки надо мной откровенно смеялись, уже тогда у них было поставлена на поток система откупа от армии "за бараны", или им в сельсовете просто подделывали документы и занижали настоящий возраст на пару лет, избегая призыва, а там глядишь и война закончится. В армию я был мобилизован только 1/12/1943. Прошел пешком 12 километров до райцентра Яйпа, и оттуда призывников направили в 211-й маршевый запасной полк, дислоцированный на станции Скобелево, недалеко от Ферганы. Двадцатого декабря мы приняли присягу, и начали боевую подготовку, которую "боевой" можно было назвать с большой натяжкой. Вокруг сплошные пески, на занятия ходили ежедневно с полной выкладкой семь километров в один конец. Кормили по печально знаменитой "2-й тыловой норме" - 600 грамм хлеба на сутки, черпак каши утром и баланда в обед. Почти весь наш призыв был славянским, узбеков среди новобранцев были считанные единицы. Нам выдали "трехлинейки" и СВТ и начали давить строевой подготовкой и занятиями по штыковому бою. Стреляли мы из своих винтовок очень редко, на каждую стрельбу выдавали по три патрона. Жили в бараках, внутри нары в три этажа, так те, кто хотел "отсачковать от фронта" забирались наверх и писались, в надежде, что их комиссуют из армии по причине энуреза. Один нацмен как-то даже бросился на штык. Но у абсолютного большинства солдат был общий настрой - побыстрее вырваться на фронт. На это общее желание, кроме нашего патриотизма, еще сильно влияло отношение офицеров запасного полка к недавно призванным красноармейцам. Нас эти офицеры, все без исключения "кадровые тыловики" во главе с комполка, усатым майором, просто гноили, за каждую мелочь - мат и "наряды вне очереди", а наш ротный как-то "блеснул афоризмом" - "Страх перед наказанием превращается в сознание" И натал день нашего избавления. Пятнадцатого апреля 1944 года из ЗАПа была отправлена на фронт первая группа из нашего призыва - 800 человек, в сопровождении офицеров из 211-го полка. Нас одели в новую форму из английского сукна, подарок британского короля Георга Красной Армии, помню, как все с удивлением смотрели на широкие английские ремни со стальной пряжкой. Вагонов не хватало, так в отдельные теплушки набили по 80 человек, не продохнуть. Моя двоюродная сестра Маша дала телеграмму моему отцу в Коканд, что меня отправлют в армию, но отец не успел приехать и проводить. Двинулись на Запад, поезд пошел по казахским пустыням, и мы остановились на станции Аральское море. Прямо у насыпи увидели горы соли, и местные нам говорили -"Набирайте соль, в России за нее что хочешь дают". И действительно, на каждой российской станции мы меняли аральскую соль на любые продукты, и до самого прибытия на фронт бойцы были сытыми. Ехали недели три, нас постоянно обгоняли идущие на запад эшелоны с техникой, а навстречу шли санитарные поезда.
Прибыли в Великие Луки, выгрузились из вагонов. Нас разделили на две части, и приказали заночевать прямо на месте. Город разбит, станция в развалинах. Утром проснулись, а вторую часть, размещенную на ночевку за зданием вокзала, уже увезли. Прошел час-другой и за нами прибыли "покупатели". Всех погрузили в кузова "студебеккеров", и автоколонна пошла в сторону фронта. На второй день мы уже шли пешим маршем. Нам объявили, что с сегодняшнего дня мы являемся солдатами 213-го гвардейского стрелкового полка 71-й гв. СД 6-ой гв. Армии. Я попал в 1-й батальон полка в роту, которой командовал капитан Шахов, в стрелковый взвод старшего сержанта Прудникова. Новичков построили. Ротный подошел ко мне - "Образование?" - "Восемь классов, товарищ капитан" - "Будешь пулеметчиком, командиром расчета " - "А какой пулемет?" - "У нас "максим". Видел раньше?" - "Так точно, но надо потренироваться. Я в запасном полку только один раз из него стрелял" - "Пойдет. Подбери себе второго номера". А вторым номером у меня стал мой старый друг Фима Ройтман, а подносчиком патронов в расчет определили молоденького, как и мы, парнишку, по имени Гриша, его фамилию уже не вспомню. Погрузили "максим" на подводу, мне вручили еще карабин с патронами, который я в первых же боях поменял на автомат ППШ. И дальше, вместе со всеми полками дивизии, мы совершили пеший марш в Белоруссию, к передовой, преодолели 200 километров пути, делая за сутки по 25-30 километров. Шли по лесным дорогам, ночевали в разрушенных немцами городках и деревнях. Видели, как из лесов выходят партизаны, получившие приказ следовать в Минск на партизанский парад. Прошли по выжженой немцами территории Витебской области, и уже на границе с Литвой полк вступил в соприкосновение с противником. А потом, я, как говорится, - "на своем брюхе всю Литву пропахал". Паневежис, Тельшай, Биржай, Рокишкис, Шауляй...
Г.К. - Каким был для Вас первый бой?
А.И.Д. - Немцы пошли в атаку, под прикрытием минометного и артиллерийского обстрела. Мне сразу осколки мины попали в левую ногу и в руку, но я не покинул поле боя, осколки костей не задели. Подползла девушка-санинтсруктор, меня перевязала, и тут ей осколок попал в бедро. Теперь уже мне пришлось ее перевязать. Пошли в контратаку, я залег с пулеметом возле какого-то валуна, по нам такой огонь ведут, что страшно стало. Я голову от щитка приподнял, и такое жуткое ощущение, что все немецкие пули летят только в тебя. Ротный кричит - "Стреляй, твою мать!". Я назад за щиток, немцы контратакуют, цепи в двухстах метрах от нас. Выпустил по ним три полные ленты, и немецкая атака захлебнулась.
Г.К. - Первый орден у Вас за этот бой?
А.И.Д. - За следующий. Мы держали хорошую позицию, выкопали окопы полного профиля. На нас пошли немецкие танки, часть бойцов попятилась, побежала в тыл. По нашей траншее открыли огонь, подносчика Гришу тяжело ранило осколками. Справа от нас находился расчет ПТР, смотрю, а весь расчет уже убитый лежит. Говорю Фиме - "Давай попробуем из ПТР по танкам пальнуть", он утвердительно кивнул в ответ, и мы поползли к ружью. На третьем выстреле я подбил немецкий танк, примерно в ста метрах от нашей линии обороны. Экипаж выскочил из танка, и мы, моментально вернувшись к "максиму", скосили их из пулемета. Ротный Шахов все это видел, и после боя представил нас к наградам, меня к ордену Красной Звезды, а Ройтмана к медали "За Отвагу". Но получить награды тогда мы так и не успели, вскоре я был ранен, Ройтман тоже выбыл в госпиталь по тяжелому ранению, а Шахова убило. Мы пошли в атаку, он шел чуть сзади от нашей цепи. Упал..., потом по цепи передают - "Капитана убили.."..
Г.К. - Если я не ошибаюсь, в первом, "неудачном" взятии города Шауляй, впереди шел именно Ваш полк?
А.И.Д. - Так вы о первом штурме Шауляя спрашиваете?.. Рассказывать не хочется... Ладно....Мы ворвались в город, добрались до ж/д станции, а там эшелон: цистерны со спиртом в сцепке. Я непьющий, Ройтман тоже, и мы отошли в сторону, а многие набросились на спирт, стреляли по цистернам, спирт тек ручьями возле наших ног. Подошли наши танки, штук десять Т-34, все экипажи сразу шасть к цистернам. Настоящий погром. Все перепились до чертиков, кто-то даже на гармошке начал играть. Вроде было тихо, никакой стрельбы, кроме нашей, "пьяной", нигде слышно не было. Немцы появились совершенно внезапно для нас, танки и пехота ударили с двух сторон, а мы уже были не стрелковым полком, а пьяным сбродом, и офицеры не смогли организовать отпор. Кто-то первый в панике побежал, за ним кинулись остальные, а попробуй соориентируйся в такой обстановке и побегай, когда в тебе поллитра плескается. Короче..., мало кому из нас посчастливилось выбраться с этой станции, мы там очень многих потеряли. Те, кому повезло уцелеть, драпали без оглядки шесть километров, и я в том числе. Но пулемет вытащили с собой. Таким вот получилось - "первое взятие Шауляя"...
Г.К. - Какой была огневая мощь Вашей стрелковой роты?
А.И.Д. - В роте было всего три пулемета системы "максим", два-три ручных ПД, у бойцов винтовки и автоматы. Трофейных немецких пулеметов МГ у нас не было.В роте никогда не было больше 35-40 человек, фактически мы являлись взводом. Но так было во всех батальонах. Не успеет прийти пополнение, как на следующий день снова в строю остается треть, а остальные - кто убит, кто поранен. В бой мы брали четыре коробки с лентами - это 1.000 патронов, ленты набивали сами вручную.С собой еще имели еще четырехлитровую флягу с водой для кожуха пулемета.Вот и вся наша огневая мошь... Бойцы таскали еще с собой гранаты - "лимонки", а противотанковые гранаты многие старались выбросить, они считались тяжелыми...
Г.К. - Когда Вас во второй раз ранило?
А.И.Д. - 16/8/1944, в районе Тельшая. Пошли в атаку. Рядом разорвался снаряд, меня поранило и контузило, кровь пошла со рта и из ушей. Да еще вдобавок, смешно сказать - мы атаковали по капустному полю, так кочан капусты, подброшенный взрывной волной, попал мне в голову и выбил передние зубы. Санитары вынесли меня с поля боя, оттащили в тыл, в санбат. В это время немцы прорвали линию фронта и двинулись по направлению к санбату, и всем раненым, тем, кто мог держать оружие, раздали винтовки, все, что было под рукой, но боя не случилось, немцев задержали в километре от нас. Я недолго пробыл в санбате, а оттуда отправили дальше. Привезли в госпиталь в Паневежис. Первые две недели я не мог говорить, плохо слышал. Раненым показали кинокартину "Радуга", приехала передвижка, так я смотрел этот фильм как немое кино. Как-то вышел за ворота госпиталя в город, встретил пожилого литовского еврея, выжившего в концлагере. Звали его Рувим, и он повел меня на место расстрела 20.000 местных евреев, рассказал мне, как литовцы с ними расправлялись. Потрясенный увиденным и услышанным, я вернулся в госпиталь, подошел к своему врачу, капитану медслужбы Евгении Васильевне, и попросил сегодня же меня выписать на передовую, объяснил, в чем дело. Врач сама была еврейкой по национальности, и не стала препятствовать. Из госпиталя в тот день выписывались еще несколько человек из нашей дивизии, нам выдали сухой паек на дорогу и сказали куда идти. Шли трое суток, питаясь в дороге по "бабушкиному аттестату". Видим, стоит хуторок возле дороги, если крыша крыта цинком или черепицей, - значит, хозяин зажиточный, здесь нас обязательно покормят. Пришел в свой батальон, оформился у писаря и вернулся в роту. Я уже был младшим сержантом, и меня назначили командиром стрелкового отделения, в пулеметчики я уже не попал. И с начала сентября 1944 года по конец ноября наш полк вел непрерывные боевые действия на тильзитском направлении, пытаясь пробиться к Восточной Пруссии.
Г.К. - Насколько тяжелыми были бои в этот период? С каким настроением воевали?
А.И.Д. - Немцы держались стойко, дрались за каждую высотку, за каждую пядь земли. Что мы только не пытались делать, постоянно, чуть ли ни ежедневно ходили в атаки - ничего не получалось. Нам не удавалось захватить кого-то из немцев в плен в эти месяцы, они перестали сдаваться даже в безвыходных ситуациях. Там действительно шли ожесточенные бои, на смерть. Несколько раз нас сажали в качестве танкового десанта на броню "тридцатьчетверок"... Но чувства обреченности у нас не было, я лично смотрел в будущее с оптимизмом. Верили, что все равно, рано или поздно, прорвем немецкую оборону, и если не мы, так другие бойцы доведут дело до конца. Понимаете, я когда воевал и убивал, то испытывал всего две эмоции: злость и ненависть.
Г.К. - Что за люди воевали в Вашей роте?
А.И.Д. - Фамилий многих уже не помню... Вот сказал вам, что мой первый взводный был старший сержант Прудников, прошло пару минут, а мне кажется, что Прудников был наш ротный старшина... Столько лет прошло... Народ в роте всегда подбирался хороший.Как-то перед боем мы всем отделением собрались в землянке, я посмотрел на своих ребят и с гордостью подумал, вся страна против немцев поднялась - сидят семь бойцов: русский парень, два белоруса из бывших партизан, киргиз, казах, грузин и я. Пошли в атаку, после боя только я и один партизан целые, остальные убиты...В ротах, я еще раз повторюсь, никогда не было больше сорока человек, взводами командовали сержанты. На роту - один офицер. После каждого боя нас оставалось 10-15 бойцов, и когда старшина привозил еду и спирт в окопы, то живым доставалось по 300 грамм "наркомовских" на человека. В атаку ходили все, и ротный, и наш писарь, только старшина роты с двумя ездовыми и подводами оставался в батальонных тылах. Своего повара с полевой кухней в нашей роте не было.
Г.К. - До рукопашных боев доходило в этот период?
А.И.Д. - Нет. Немцы не давали нам подойти ближе, чем на 50-100 метров. Но я не думаю, что у нас в роте люди были морально готовы к рукопашной схватке. Ножи никто не носил, но штыки были у многих, и тем не менее...Рукопашная, это в первую очередь, способность в одно мгновение превратиться в жестокого сильного зверя, - не каждый мог...У меня одно время была красивая финка с наборной ручкой, товарищ подарил, но финку украли в госпитале. Мы воевали обычным стрелковым оружием, предпочитая ППШ с рожковым "магазином", поскольку с круглыми дисками была одна беда, пружина в них постоянно заедала. При себе держали обычно три запасных рожка. У большинства солдат на поясе еще висело по 4-5- гранат РГ-42, саперная лопатка. Одно время носили противогазы, поскольку нас предупредили, что немцы готовят химическую атаку, а когда опасность такой атаки миновала, мы скинули все противогазы на повозку к старшине.
Г.К. - Какие-то "свои" фронтовые приметы у Вас были?
А.И.Д. - Нет. За свои пять месяцев на передовой я так и не успел "обзавестись" приметами. Разве что, вот эта: я брезговал что-то брать у убитых немцев.Ходил в обмотках, даже сапоги себе с трупов не снимал. Но когда мне ребята принесли в подарок трофейную бритву "Золинген", я даже не спрашивал, с трупа она взята, или у пленного забрали. Так что, все относительно...
Г.К. - Когда Вас отправили с фронта в военное училище?
А.И.Д. - В начале декабря, как-то ночью меня вызвал к себе наш новый ротный, капитан с орденом Красного Знамени и медалью "За Отвагу" на гимнастерке. Сказал мне - "Ты грамотный, образование 8 классов, два ордена имеешь. Нашей стране нужны офицеры, и ты подходишь. Явишься утром в штаб полка. Ничего, не горюй, поедешь в училище, пройдет четыре месяца, и ты снова к нам вернешься". Вернулся ко взводу, рассказал обо всем, а ребята говорят - "Пусть тебе повезет, может, пока ты на офицерских курсах будешь, и война закончится". Из моей роты в училище также отобрали Володю Черепашкина, хорошего парня, 1926 г.р., родом из Каменец-Подольска. В штабе полка, нас, 5 человек с разных батальонов, кандидатов на учебу, после того как мы сдали оружие и получили соответствующие документы, отправили в штаб дивизии. Здесь уже было 10 сержантов с других полков, также ожидающих отправки в училище. С каждым из нас побеседовал политработник, потом собралась мандатная комиссия, смотрели наши боевые и комсомольские характеристики. Я, если сказать честно, действительно хотел стать офицером. К нам вышел полковник, начальник штаба дивизии, и объявил, что мы отправляемся в Тульское пулеметное училище, для прохождения четырехмесячного курса подготовки, и после получения лейтенантских погон, мы вернемся в свою гвардейскую дивизию. Каждому выдали жалованье, денежное довольствие, по 150 рублей, а в Ярославле мы столкнулись с тем, что буханка хлеба на рынке стоила 200 рублей. Получили еще продталоны на дорогу. В сопровождении офицера нас отвели на станцию Тельшай, посадили в поезд, привезли сначала в 176-й армейский ЗАП, а потом в Калинин. Добрались до Москвы, там пересели на другой эшелон и прибыли в Тулу.
Г.К. - Какие мысли были у будущих офицеров в те дни?
А.И.Д. - Было такое ощущение, что тебе заново подарили жизнь, что ты снова народился на свет. Многие из будущих курсантов так и говорили - "Все начинается с чистого белого листа". Нормальный человек не может понять, что такое для простого пехотного солдата-окопника, получить отсрочку от войны и от смерти на целых четыре месяца.Это даже больше чем счастье. Мы сами не просились в тыл, но если нам уже выпала такая козырная карта, отдохнуть от вшей и холодных окопов, от ежедневных потерь своих товарищей и постоянного смертельного риска - то никто не возражал.Мы ехали на восток и поражались увиденному. На каждой тыловой станции видели сотни молодых здоровых солдат и офицеров с сытыми ряхами, в добротных шинелях и сапогах, и чем дальше к Москве, тем их было больше. И не могли понять, что они тут делают, когда на передовой, в ротах остается по 15 человек, и на одного солдата в обороне иногда приходилось полсотни метров траншеи. Прибыли в Москву, на Курском вокзале нас ожидала пересадка. В Москве жила младшая мамина сестра. Ее муж погиб на фронте и она одна растила трехлетнюю дочь. Я попросил у военного коменданта вокзала увольнительную, наш поезд должен был отбыть только через 12 часов. Дал увольнительную на три часа. Только зашел в метро, как на меня сразу налетел комендантский патруль - "Почему в полевой форме? Ты задержан". Откупился от них продовольственными талонами, добрался до тетки, посидел там тридцать минут и вернулся к своей команде. Прибыл наш пассажирский поезд, мы загрузились в вагон, доехали до Тулы, оттуда дальше - в районный центр Плавск, где размещалось Тульское пулеметное училище. В этот день, 26/12/1944 года нас зачислили курсантами в отдельный батальон, полностью состоявший из фронтовиков. Наш набор был исключительно фронтовым.
Г.К. - Об учебе в училище не желаете рассказать?
А.И.Д. - Да особо и рассказывать нечего. Обычные курсантские будни. Кормили неплохо, по "9-й курсантской норме", утром давали даже масло и по два кусочка сахара. В Плавске в это время были дислоцированы несколько частей, так у кинотеатра нередко проходили драки. Заденут "тыловые крысы" кого-нибудь из наших курсантов, так мы сразу с шомполами от карабинов "летим" разбираться и "восстанавливать справедливость". Второго мая 1945 года из нашего батальона вызвали по списку тридцать человек, включая меня, и нам объявили, что мы отобраны для продолжения учебы в Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР, в "кремлевские курсанты". В тот же день нас отправили в Москву, училище размещалось в казармах рядом с парком МВО. Училищем командовал генерал-майор Младенцев, а после него - дважды ГСС генерал Фесин. Ночью, 8/5/1945, нашу роту поднял по тревоге командир роты Владимиров и приказал старшине раздать всем холостые патроны. И потом объявил, что в течение ближайших часов будет объявлено об окончании войны с Германией.В пять утра по всей Москве началась стрельба в воздух. Утром нам всем выдали увольнительные на три дня, открыли ворота училища и сказали, что занятия отменяются, и мы только обязаны раз в сутки отметиться в училище. Двадцатого мая нас отвезли в полевые лагеря на озеро Сенеж в район Солнечногорска. Здесь из 500 курсантов нашего набора был проведен отбор 100 человек на Парад Победы, отбирали курсантов ростом не ниже 175 сантиметров и ГСС. У нас во взводе был свой Герой Советского Союза Арутюнов и его сразу забрали в сводный курсантский полк для участия в параде. В начале июня нам объявили приказ о переводе училища на двухгодичную программу подготовки. Многие из нас отказались учиться дальше. Выстроили курсантов - "Кто не желает продолжать учебу? Три шага вперед!". Нас из строя вышло чуть больше ста человек. Всю группу отказчиков отвели в сторону, стали нам "промывать мозги" - "Если вы отказываетесь учиться, то мы всех вас отправим на Дальний Восток! Ну, кто из вас еще не навоевался?". Мы стоим на своем - "Учиться не желаем". Через день всех "отказчиков" повели строем на Ярославский вокзал, выдали сухой паек на два дня, посадили в вагоны. Мы уже приготовились ехать на войну с японцами, но привезли нас на станцию Всполье в Ярославле, где располагалось минометно-пулеметное училище. Нас построили в каре, к нам вышел начальник училища генерал-майор Репин, и не стесняясь в выражениях, сказал -"Будете учиться!" - "Нет!" - "Мы вас заставим!"... А куда деваться... армия, все держится на силе приказа... Через два дня нам устроили экзамены: контрольная по алгебре и сочинение. Отправили всех "отказчиков" вместе с другими "местными" курсантами, всего 400 человек, в учебный летний лагерь на речку Черная, это уже на границе с Костромской областью. Через месяц команда - "Тревога! В ружье!", и мы совершили пеший марш из лагеря обратно в училище. Здесь снова с нами провели собеседования, различные комиссии, и нашу роту в полном составе перевели в Ярославль, в пехотное училище имени генерала Харитонова, расположенное в "Нахимсоновских казармах". Оказывается, что вышел приказ Сталина о расформировании училищ военного времени, и о переводе курсантов для продолжения учебы в училища, существовавшие еще до войны. И пришлось нам дальше тянуть курсантскую лямку. А в 1947 году нас ожидал еще один "сюрприз", сообщили о приказе о переводе на трехгодичную учебную программу подготовки. Повезло только тем, кого в 1947 отобрали для службы в ВДВ. И так получилось, что ехал я с фронта всего на 4 месяца учебы, на ускоренный курс, а выпустили нас лейтенантами, только в декабре 1948 года. Человек предполагает, а начальство располагает...
Г.К. - Как складывалась Ваша офицерская послевоенная служба?
А.И.Д. - Получил назначение на службу в БелВО, отправили в Слуцк, командиром мотострелкового взвода в 53-ю механизированную дивизию. Вскоре стал командовать отдельным снайперским взводом. Через полтора года меня вызвал к себе замполит - "Ты уже четыре года в партии, мы решили тебя направить на курсы политработников при ПУР БВО, поедешь в Минск". После этих курсов я служил замполитом танковой роты в 32-м ТП 29-ой танковой дивизии. В апреле 1952 года меня вызвали к начальнику политотдела дивизии. Полковник спросил - "Как вы смотрите на смену климата?" - "Запахло востоком?" - "Правильно чуешь!". И получаю приказ прибыть на Дальний Восток. Во Владивостоке, в районе 2-й Черной речки находился пересыльный офицерский пункт. Первое, что там бросилось мне в глаза, так это большое количество офицеров еврейской национальности, все бывшие фронтовики. Их было 50% процентов от общего состава офицеров ожидающих назначения. Как раз на самом пике была "борьба с космополитами", но тогда мне и в голову не пришло, что все идет к депортации евреев на Дальний Восток, и заранее отправляют по "медвежьим углам", тех, кто, имея по службе личное оружие и боевой опыт, может в потенциале оказать сопротивление. Распределяли отсюда на Чукотку, Курилы, Камчатку, Сахалин, остров Врангеля, отдельно шла отправка групп в Корею и в порт Далянь. Офицеры открыто говорили - "Сослали нас к черту на рога!". Я попал на Камчатку в 122-й тяжелый самоходный артиллерийский полк под командованием полковника Попова, дислоцированный в восьми километрах от города Петропавловск -Камчатский. Получил назначение замполитом в самоходно-артилерийский дивизион полка вооруженный установками СУ-76 (позже мы получили СУ-100). Из 50-ти офицеров 19 были евреями. Ежегодно, я желая продолжить военное образование, пытался поступить в высшее военное учебное заведение, сдавал экзамены в округе в Бронетанковую Академию, в Военно -Политическую Академию, в Ленинградский военно -педагогический институт имени Калинина, а позже в Перопавловск-Камчатский приезжала приемная комиссия из Москвы и решала судьбу каждого кандидата на учебу в отдельности. Четыре года подряд я сдавал все вступительные экзамены на отлично, но на комиссии мне отвечали - "Вакантных мест нет". Командир полка Попов, уже в третий раз не хотел отпускать меня на экзамены, прямо заявляя - "Даель, успокойся, хватит тебе на экзамены кататься. Не примут тебя никогда, фамилией ты не вышел. Неужели, ты до сих пор этого не понял, капитан?". Прослужил на Камчатке 4,5 года, а потом меня перевели в Прикарпатский Военный Округ, был замполитом мотострелкового батальона в Луцке, служил во Владимир-Волынском, а с января 1966 года был замполитом 847-го артиллерийского полка 24-й Железной Самарской-Ульяновской мотострелковой дивизии.
Г.К. - Эта дивизия входила в Чехословакию в 1968 году?
А.И.Д. - Да. Дивизия получила боеприпасы со складов, проделала марш из Львова к Перемышлю, и перешла 9-го мая государственную границу. Три месяца в боевой готовности простояли в Польше, пока на рассвете 20/8/1968, по приказу, не пересекли границу с Чехословакией. Ввод полка на территорию чужой страны был бескровным, все потери, которые мы понесли, были небоевыми: ЧП, ДТП, неосторожное обращение с оружием. За выполнение этого приказа Правительства командир полка получил орден БКЗ. Полк занял район радиусом 60 километров, были образованы три комендатуры, и каждый день, я, с группой из трех офицеров, объезжал эти комендатуры.В ноябре мы вернулись в Союз, к местам прежней дислокации. В апреле 1973 года, имея 34 года армейской вылуги, я демобилизовался из рядов Вооруженных Сил в звании подполковника. Еще до демобилизации я закончил исторический факультет Львовского Государственного Университета, заочную аспирантуру, и с 1973 по 1990 год работал преподавателем в школе для подготовки специалистов железнодорожного траспорта.
| Интервью и лит.обработка:Г. Койфман |
