Кармин Леонид Яковлевич

Я родился 20 июня 1921 года в Белоруссии. Когда мне было 7 лет, мы переехали на станцию Перловская, в 16 километрах от Москвы. А я тогда русского не знал, только по-белорусски говорил, так что, пока я осваивался и учил русский, я в школу не ходил. Пропустил год и в сентябре 1941 года я окончил десятилетку.

22 июня я со своей девушкой собирался в Большой театр, но услышали выступление Молотова. Надо сказать, что у нас, школьников, мнение было – подумаешь война началась – наши сейчас как дадут немцам, мы так были воспитаны. А началась война, стали поступать сведения о том, что немцы захватили Минск, что немцы подходят все ближе и ближе. Но мы все равно не предавали этому большого значения. Мы считали, что наша армия сильнее всех и все равно мы победим. А вот старшее поколение, оно лучше нас все понимало.

В конце июля начались налеты на Москву. По немецким самолетам можно было часы проверять. В одно и то же время начиналось гудение и немецкие самолеты пролетали в сторону Москвы. Так, постепенно, наше представление о войне изменилось. Мы стали дежурить по ночам, готовясь бороться с зажигалками, рыли щели. Где-то в конце сентября меня призвали в армию. Военкомат находился на станции Леонидовке. Там нас сбили в одну команду, которой поручили эвакуировать конный завод по направлению к Горькому, в Гороховецкие лагеря.

В Гороховецких лагерях нас поселили в землянки, где стояли длинные двухярусные нары, а сами землянки освещались только одним фонарем.

Скоро наступили холода и среди нас оказались такие, которые ленились выйти на улицу, оправлялись прямо в землянке. Кормили там очень плохо. Мы были голодные, злые.

Рядом с лагерями находилась деревня Зорино, в которую мы ходили менять одежду на еду. Мы приходили, отдавали хорошее пальто, они за это давали нам четвертушку или половинку хлеба. А, бывало, попросишь воды, они говорят: «Вон колодец, пей». Мы все очень были злы на жителей этой деревни и мечтали, чтобы немцы разбомбили эту деревню.

Потом произошла формировка. Из нас сформировали одну команду, выдали армейскую форму, ватные штаны, телогрейки, выдали винтовки, после чего погрузили в полуторки и повезли к Москве. Мы ехали преимущественно ночью, а полуторки открытые были, мы мерзли. Минут 40 проедем, после чего стучались шоферу, чтобы он остановил чтобы и мы могли выскочить, погреться. Потом у нас кончился бензин. Мы стали тормозить машины, чтобы позаимствовать у них бензин, но тогда ходили слухи, что немцы, под видом наших красноармейцев, могут выбросить десант и водители, пугаясь этих слухов, не останавливались. Тогда мы втроем выстроились на дороге и когда увидели машину, выстрелили в воздух. Машина остановилась. Мы подошли, а там сидит трясущийся шофер. Мы когда сказали, что нам нужен бензин, он говорит: «Бензин я вам дам, но, ребята, что вы делаете? Я же не смогу теперь никуда ехать, у меня все трясется».

Доехали до Москвы и там нас поселили в каком-то именье, я помню что там на воротах были кони были изображены. Какое-то время мы жили там, кормили нас гораздо лучше, чем в Гороховецких лагерях. Конечно, не фронтовой паек, мы же не на фронте считались, но лучше. Где-то в ноябре нас погрузили в теплушки и повезли на фронт. Везли нас, большей частью, вечером и однажды наш эшелон попал под налет немецкой авиации. Эшелон, чтобы не попасть под бомбы, дергаться стал, то вперед то назад. Выгрузили нас в каком-то чистом поле, построили и командуют: «Мыться, бриться, приводить себя в порядок». После чего нас стали распределять по командам. Я попал ручным пулеметчиком то ли в 420-ю, то ли 426-ю команду, артпульбат, артиллерийско-пулеметный батальон.

Наш батальон размещался в позициях на берегу Угры, недалеко от Юхнова. Мы охраняли деревню, которая наполовину была разрушена. Морозы стояли жуткие. Мы, поневоле, находили какие-то норы и старались там хоть какой-то огонь разжечь, чтобы погреться. Но разжигать надо было так, чтобы немцы не заметили огонь. И вот там произошла неожиданная встреча, которая запомнилась мне на всю жизнь.

Рядом со мной жил Алексей Новиков, у нас дома рядом стояли. Его в армию раньше меня призвали и я только знал, что он служил в кавалерийском корпусе Белова. Корпус Белова ушел в рейд по немецким тылам, а когда возвращался из рейда через наши позиции. И вот, когда я сменился с поста, смотрю через эту деревню проходят какие-то войска. Ну я, на всякий случай, спросил: «Скажите, а вы не конница Белова? А такого Алексея Федоровича Новикова не знаете?» Мне ответили, что у них есть такой. Я оббежал всю деревню, она небольшая была, но не нашел его. Попросил беловцев, если они его встретят, передать, чтобы зашел ко мне. Показал избу, где я жил. Прошло два или три дня, я утром сидел в этой избе, готовился идти на смену. Тут входит красноармеец, ухо шапки опущено, шинель прожженная. Говорит «Кармин здесь?». Я говорю «Здесь!» Он говорит «Ленька ты что не узнаешь?» Это Лешка Новиков оказался. В общем, мы с ним пару дней проговорили. Он приходил ко мне на пост, помню принес мешок сухарей, у них людей много выбило, а еды им на всех выдавали. Потом их сняли и они ушли на пополнение в деревню Пятовское, а нас направили на передовую под Калугу.

А передовая – страшное место. Это был кусок земли, который языком выходил к немцам, там узкое горлышко было, все простреливалось. Там были вырыты землянки на все подразделение, траншеи в полный рост. По ночам мы дежурили взводами, ротами, а днем, по очереди, отсыпались.

Помню, мороз под 40, солнце светит, ясно и все видно на километр. А где-то с полкилометра от нас немецкие позиции и мы видим, как немец из землянки выходит, и начинает перед землянкой от снега дорожку расчищать. А мы молчим, мы боимся открыть огонь. Если откроем огонь – они нас минами завалят, перережут это горло и все… В конце концов я не выдержал, поднял планку винтовки на километр, и несколько раз выстрелили в направление немцев. Но, не попал, немец так и продолжал дорожку расчищать.

Ночью мороз усилился. Мы все замерзли. Наконец я, и со мной еще несколько человек, не выдержал, выскочили из окопов: «Убьют так убьют», – и стали бегать на виду, лишь бы согреться. А немцы осветительные ракеты запускали, это нужно видеть. Раздается значит «пух» и оттуда мертвый такой огонь. Освещает не очень, но контуры видно. И так вот мы выскочим, согреемся немного, и вниз.

Дважды в день старшина в термосах приносил нам туда еду. Когда начинало светать, они приносил нам завтрак, после чего уползал обратно в тыл, а когда начинало темнеть приносил нам ужин. Так мы и питались дважды в день.

Через некоторое время нас оттуда перебросили в направлении Новосокольники. Сперва нас направили на склады, мы там разгружали ящики с коктейлем Молотова и там мне обожгло спину. Бутылка разбилась, эта жидкость разлилась и загорелась. Я даже не сразу почувствовал, потому что на мне была телогрейка и шинель. Но, в конце концов, почувствовал. Рядом была землянка с санитарами, я пошел туда, они меня перевязали, а когда я вернулся на то место, где наши стояли – а там уже никого не было. Ну что делать дальше? У меня спина болит, я на снег лег и лежу. Мимо какой-то командир в полушубке проходит: «Ты чего, лежишь, боец?» Я говорю: «Вот так вот, обожгло мне все, я не знаю дальше куда часть ушла». Говорит: «Пойдем в землянку, я посмотрю что с тобой». Я говорю: «Вы кто?» «Доктор». Пришли в землянку, он посмотрел: «У вас два выхода – либо идти в медсанбат, либо я вам предлагаю перейти в нашу часть, будете работать связистом». Я говорю: «Как с этим делом со спиной?» «Я каждый раз буду вас перевязывать». А я пошевелиться не могу, у меня ожог, но в медсанбат я не хотел и согласился остаться в части. Оказалась это была артиллерийская часть сибиряков.

Посадили меня в землянку, от землянки до батареи был протянут провод и я должен был поддерживать связь с батареей, а в случае обрыва – бежать соединять эту нитку. Нас еще между собой бойцы «тенятники» называли, тянет нитку. Вот там тяжело было. Если связь пропадала, я надевал на себя винтовку, брал телефонный аппарат, мотки с проводом и, нагнувшись, бежал по этой нитке, искал обрыв. Нашел обрыв – ищешь второй провод, потом его соединяешь. Присоединяешь телефонный аппарат, проверяешь, если все в порядке – возвращаешься в землянку.

Под Новосокольниками там страшное дело было. Танки горели. Помню, вот я бегу и недалеко разрывы раздаются и вдруг «пух» черный дым и пошел танк горит, наш или немецкий – не знаю.

Ну и вот, когда я тянул этот тенятник, меня осколком ранило в ногу. Меня ребята оттащили, положили на дровни, а недалеко была деревня, в которой расположился медсанбат. Меня приволокли в эту деревню, положили на операционный стол и дали наркоз. Наш наркоз – это жуткое дело. Я не то что сразу погрузился в сон, а мне как будто поленом по голове дали, боль дикая и я потерял сознание. Проснулся я от того, что несут меня на носилках и я ору. Приволокли в избу, положили на нары. Раненых много, кто пить просит, кто горшок, а санитарка одна и она устала до смерти. Потом приехала полуторка, в которую нас погрузили. Привезли на станцию и отправили в госпиталь, который находился в Кашино. В госпиталь я попал весной 1942 года и все лето там лечился.

Госпиталь размещался в бывшей школе, там в классах большие палаты организовали. Я сперва лежачий был и сестры утку приносили. А сестры молодые были, многие десятиклассницы устроились работать в этот госпиталь, ну мы тоже ребята молодые, так что, когда эти девчата мыли пол, мы старались, хоть и больно было, поговорить с ними, а иногда и потрогать. Был и такой грех, молодые ребята. Ну они знали про это и увертывались.

Потом стал постепенно ходить. Сперва на костылях, потом с палкой, потом палку бросил и меня определили в команду выздоравливающих, это ребята, которые уже выздоровили, но им нужно было физически окрепнуть. Мы в этой команде и дрова для кухни заготавливали, и строевой занимались. В общем вот так я все лето провел в этом госпитале.

После выписки из госпиталя я попал в Рыбинск, на формировку. Там собирали выздоровевших со всех госпиталей, формировали из них части и направляли на фронт.

Я когда там был, помню – солдатам нельзя отдыхать. Мы на работу идем, а я увидел двухэтажный дом и забился на чердак. Не хочу работать. А когда построение на обед – слезал и шел. Уже умел во всем приспосабливаться. У нас там поговорка ходила: «Где харчи там и торчи». Ну и повару, когда он в котелок наливал, ему все говорили: «Ты давай, черпани-ка снизу пожирнее, а сверху попостнее».

Из Рыбинска я попал в пехотную часть, она на передовой в районе Тверской области была. Сперва был птрэровцем, такое длинное ружье для подбития танков, которое таскали двое. Было два ПТР – Дегтярева и Симонова. У нас, кажется, Дегтяревское было, однозарядное. Оно тяжелое было, отдача у нее сильная была, так что я быстро его бросил.

В феврале 1943 год меня вторично ранило. Опять осколком и опять в ногу. У меня вообще так получалось, что зимой я воевал, а летом попадал в госпиталь. Мы потом смеялись – потому что летом хорошо и не мешает отдохнуть.

После госпиталя я попал на фронтовые курсы младших лейтенантов. Учили нас там больше шагистике и умению кричать команды. В начале 1944 года я окончил эти курсы, получил звание младшего лейтенанта и был направлен командиром пулеметного взвода в 96-ю стрелковую дивизию. Мы освобождали Белоруссию, а потом, в районе Минска, нашу дивизию направили на границу Восточной Пруссии.

В ноябре 1944 года началось наступление. Ночью нас вывели со второй линии на первую. Заняли позицию, а немцы сделали поиск, утащили одного человека и узнали о том, что здесь заменилась часть. И наутро они выкинули огромный лозунг «Власовцы». Думали нас этим испугать, ведь власовцев не брали в плен, их расстреливали здесь же.

Подогнали и 122-мм орудия, сорокопятки, все в одну линию выстроили и открыли огонь на час пять минут. Земля ходила под нами ходуном ходила, мы в траншеях не стояли, а лежали, а нас обносили водкой. А после артподготовки мы пошли в наступление.

Первыми на границу Восточной Пруссии вышли другие части, а нас просто ночью построили в колонны и ночью мы перешли границу.

Помню зашли в немецкий городок, булыжная мостовая, 3-4 этажные дома, тишина, только и слышно как мы топаем, и чувство такое, что сейчас из этих коробок домов по нам кто-нибудь пальнет. Это первое ощущение было, потом привыкли.

В Восточной Пруссии мы прошли через Грострокинен, Нойтрокинен, взяли Прейсиш-Эйлау, он мне почему запомнился, в «Войне и мир» Толстого написано про битву у Прейсиш-Эйлау.

Вообще, в Восточной Пруссии практически все города пустыми были, правда, мы, в основном, шли по сельской местности. Там у немцев фольварки были разбросаны, это типа наших хуторов. Нас, конечно же, поразило, что дороги были прекрасно замощены, обсажены деревьями. В домах был полнейший порядок

Ну так вот мы и шли от города к городу, от фольварка к фольварку. Помню мы ворвались в один фольварк, а там местные так быстро бежали, что не успели взять птицу. А там снайпера работали, так что мы у стены молочной фермы столпились, высунуться нельзя было. Один из старших офицеров взял пистолет, выстрелил в индейку и говорит одному бойцу из моего взвода: «Принеси!» Там бежать то недолго – три шага туда, три шага обратно. Но боец только успел высунуться за стенку, как его снял снайпер и он упал ко мне на руки. Это было жутко. Я первый раз на фронте расплакался – человека убили из за индейки. Потом я сидел в землянке, ко мне приходили, утешали, но вот тому офицеры, если он жив – пусть это проклятие сниться всю жизнь.

Надо сказать, что в Восточной Пруссии у нас и самострелы были, потому что пополнение приходило с Западной Белоруссии и Западной Украины. Помню такой случай был – нас во вторую линию вывели, пришло пополнение, его собрали в одну избу и мне поручили провести с ними занятие: рассказать им из чего состоит пулемет, немецкая винтовка и так далее. А там еще не вся местность разминирована была, мы ходили по одной разминированной дорожке, и на нее немцы иногда ставили ловушки. И вот я веду занятие и слышу взрыв. Мы выскакиваем, слышим парень кричит: «Я подорвался, я подорвался!» Ну позвали минеров, потому что знали – где одна мина, там и вторая. Они пошарили кругом, ничего не нашли, только нашли чеку от РГД. Взяли парня, оказалось, что он западник, испугался фронта, снял чехол с РГД, подложил под пятку и рванул.

Через 3 дня полк построили буквой П, посредине ставят стол. Приезжает скорая помощь, вытаскивают его. Его перед столом поставили, зачитали приговор и здесь же старшина вынул пистолет и выстрелил ему в висок.

Там еще один случай был. Мой взвод в сарае размещался. Ну я его собрал и приказал оружие почистить, а сам вышел. И вдруг слышу там выстрел, я бегом туда. Что оказалось, когда автомат чистят снимают диск и делают контрольный спуск в воздух, вдруг в патроннике патрон, а здесь неопытный парень, он этого не сделал и при чистке случайно выстрелил и попал в руку бойца, сидящего рядом. Это тоже могли за самострел принять, но я написал записку, что я, Кармин, такой-то взвод, такая-то рота, такого-то полка, что при мне во время чистке оружия вот такое произошло и отправил бойца в медсанбат. Потом, правда, приезжали, бойцов допрашивали, но никаких последствий для меня не было.

Третий раз меня ранило под Кенигсбергом. Мы наступали, к вечеру вышли к лесу, ну какой же дурак ночью в лес полезет? Нашли старые немецкие траншеи, залегли в них. Вокруг тишина была. И тут я как-то неудачно высунулся, щелчок – и мне в ноги опять пуля попала. И тишина.

Это был конец февраля, а из госпиталя я вышел только в августе, инвалидом 3 группы, рана не заживала, потому что мне пуля попала туда же, куда и осколок до этого. Поступил в МАМИ, женился на той девушке, с которой перед войной в Большой театр идти должен был.

- Леонид Яковлевич, у вас какие пулеметы во взводе были?

- «Максим».

- Он надежный вообще?

- Если умеешь с ним обращаться, очень надежный. Там же как, в казенную часть может попасть соринка, и нужно знать как это исправить. Знать почему происходят задержки.

- Машинки для забивки лент были или ленты вручную набивали?

- Нам старшина уже привозил готовые ленты.

- А как ленту снаряжали?

- 4 патрона простых, 1 трассирующий, чтобы ты сам видел, куда пули идут.

- В атаке пулемет разбирался на части?

- Он разбирался на 2 части – на тело пулемета и каток. Были случаи, когда, в наступление, в неразобранном виде таскали – потому что надо было быстро развернуться и поддержать, если будет наступление.

- А щиток снимали?

- Щитки выбрасывали. Таскать на себе лишнюю тяжесть, он же не от чего не спасет.

- Пулеметы где находились? Чуть сзади пехоты?

- Да нет, вместе с ними.

- С самоходками, танками взаимодействовали?

- Да. Помню, первые самоходки – трактор, на нем пушка и щиток, а боковая защита матерчатая, мы их прозвали «Прощай Родина», они большие, громоздкие, а защиты никакой. И вот они появились, надо наступать и нам самоходчики: «Ну пехота, давай наступай». А что у нас грудь железная что ли? «У тебя железная, давай ты».

- Самое опасное немецкое оружие какое?

- У нас была Катюша, у них Иван. Скрипучий такой, его называли еще скрипач, осел. Ну и танки…

У меня случай был, в Восточной Пруссии. Когда мы шли, ко мне прибился пулеметный расчет: «Мы потеряли дорогу, возьмите нас к себе». Я взял их к себе. Потом немцы нам дали по макушке, мы остановились и стали окапываться и тут вышли немецкие. Я говорю: «Ребята, забейтесь по щелям и не вылезать». Мы забились, а вот этот расчет который ко мне прибился, он полоснул по танкам, по месту где сидит шофер. Он, видимо, думал, что ослепит танк, а танк так небрежно развернулся и плюнул – расчета не стало. Нельзя было обнаруживать себя.

- Немецкая авиация доставала?

- Под Калугой были. Они бомбили нас, побили здорово.

- Как вообще потери воспринимались?

- Потери… Ну вот смерть бойца, которого снайпер убил, ее я трудно переживал.

Но к неизбежности смерти относились так – в голове оставалось да, убит, но дальше думаешь о своем, как бы уберечься, как бы уйти.

- Вы говорили, что к вам приходило пополнение из Западной Украины и Западной Белоруссии. А среднеазиатское пополнение было?

- А вот это было. Узбеки. Перед каждым наступлением приходили из политуправлением, комсорги и все прочие, проводить политучебу. Говорили: «Приказ товарища Сталина знаете?» «Баркас, знам». Ну что там говорить-то: «Вперед» да и все.

Они еще говорили: «Тактик – мало-мал бежал, мало-мал копал. Лопатка маленький Советский Союз большой-большой копай и копай».

А, бывало, приходили ко мне и говорили: «Командир, сахир хуйта?» Понятно? Нет сахара? Хуйта?

Но ничего, находили общий язык. У них только привычка была нехорошая – ранят одного, они к нему сбегались со всех сторон, не смотря на стрельбу совали записки, мол ты уедешь в тыл, сообщи что я жив. Но ребята были ничего.

Вообще, люди разные были. Я помню, когда шли мимо медсанбата, один, мужик, наверное, лет 40, выходит: «Ребята, я с вами не пойду, я готов выносить судна, я готов подмывать всех лишь бы не на фронт». И такие настроения были.

- На фронте вообще боялись?

- Всяко было. Помню такой случай был – мы были в наступление и я со своим пулеметом вырвался вперед, впереди башня. Мы ее заняли, полезли на 2 этаж, а там огромные мешки с маком. Наелись мы этого мака и нас повело в сон. А тут танк идет. Подошел к самой нашей входной двери в эту башню, остановился. Мы сидим как мыши, не дай бог. Пулемет во внутрь втащили, нас не видно. Танк дернулся, потом назад, потом еще вперед, потом развернулся и ушел. Я говорю «Господи, пронесло!».

- Со СМЕРШем приходилось сталкиваться?

- Когда парня при чистке ранило, то приезжали ко мне из СМЕРШа.

- Когда в госпиталях были, какое было ощущение – хорошо бы отлежаться, или хотелось обратно на фронт?

- Сперва голова была занята тем, что у тебя все болит. А потом, когда немного оклемался, был доволен, что я нахожусь в госпитале, а не на фронте.

Надо сказать, нам не то что на фронт не хотелось, мы знали, что неизбежно попадем на фронт, но старались оттянуть мысль об этом как можно дальше. Жили одним днем. А на фронте интересная деталь была, мы когда на встречались со знакомыми офицерами, радостно кричали не здравствуй, а «Жив?» «Пока жив!» Это въелось. Уже после войны, когда я работал у Туполева, я увидел своего друга, с которым давно не виделся, и у меня вырвалось: «Жив?» А он: «А что я должен быть мертвым?» Сила привычки.

- А о чем шли вообще разговоры на фронте в 1941 году?

- В 1941 году – как бы согреться.

Ну и, в 1941 году там были не только такие молодые, как я, прямо из десятилетки, но было и старшее поколение. И вот они делились с нами своими воспоминания. Помню, что я бегал с одним, так он мне рассказывал, что был директором большого магазина. Ну и обычные такие семейные разговоры.

Такие же разговоры и в Восточной Пруссии были. Мы там уже не думали о смерти. Помню, шли, прочесывали местность. Три взвода в линейку развернулись, идут, и мы, три молодых офицера, сзади идем и разговариваем. Один вспоминает, что у него сестра дома осталась, другой мать. Потом по своим взводам разошлись, и тут откуда-то шальная мина «шарах» – и одного не стало.

- Личное оружие было?

- Да, был пистолет.

- Приходилось личным оружием пользоваться?

- Нет.

- Солдаты как к вам относились?

- Около какого-то города в Восточной Пруссии нас стали бомбить. Мы залезли в подвалы, чтобы не разбомбили. И тут появляется пьяный офицер, пистолетом размахивает кричит: «Там людей убивают, а вы сидите тут по подвалам, расстреляю всех!» Пехота вылезла на пригорок, я со своими пулеметчиками тоже. А там такое место, вроде оврага, мертвое пространство, а дальше на возвышенности немцы. Легли, сжались и лежим. И начинается чик-чик-чик. Сколько не кричат в атаку, никому не хочется подниматься, пули на грудь принимать. Один офицер стал бегать в открытую и бить по задницам: «Вперед! Вперед!» Ну мы и рванули, и захватили немецкие окопы. Зашли в блиндаж, а он благоустроен – посреди большой стол чистенький, справа и слева скамейки, даже ниши сделаны в земле, где можно хранить всякие приборы. Ну пошарили, нашли масло, хлеб. Ко мне совершенно незнакомый боец подходит и говорит «Я с тобой вместе бежал, возьми!» И дает мне большой кусок хлеба, намазанный маслом. Это много значит.

Вообще, фактически войну выиграли молодые лейтенанты, их больше всего убивало. Они выстраивали фронтовую линию, и их все время готовили. Убивают и снова присылают.

- Леонид Яковлевич, вот вы вспоминали, что в Гороховецких лагерях вас плохо кормили. А под Москвой, когда на фронт попали, кормили нормально?

- Кормили, по тем временам хорошо. Но так как мы все время были на морозе, нам, конечно, не хватало. Пайку выдавали сразу, 500 или 600 грамм хлеба на день. Сперва мы ее сразу съедали, но потом научились делить пайку пополам, потому что когда в конце дня нам приносили обед, суп из концентратов, то без хлеба это было очень не сытно.

А в Восточной Пруссии мы отъелись. Повар даже ругался, что мы у него ничего не едим. Доходило до свинства Один боец раз поросенка подстрелил, вырезал лучший кусок на кухню понес себе поджарить. Второй вместо того, у убитого взять мясо, убил другого. Но это сейчас так думаешь, что это по-свински было, а тогда ухарь-купец и все.

- А водку давали на фронте?

- Да, давали, 100 грамм аккуратно выдавали.

А в Восточной Пруссии и вино было. Был такой случай. Всех командиров пулеметных расчетов отвели на вторую линию, на стрельбы. Ну стали рыть окопы под пулеметы. Роем – огромная труба, диаметр метр наверное, а в ней немецкое и наше обмундирование. Стали рыть дальше, а там огромная бутыль с вином. Ну вытащили ее, но у нас пропаганда была, что немцы всю еду отравляли. Вытащили бутылку, и тут начальник штаба кричит «Вино отравленное, тащите ко мне в кабинет!» Потащили в кабинет. Кабинет на 1 этаже был, а на 2 этаже мы, молодые офицеры, жили. Мы где то нашли ведро и отлили половину вина. Притащили наверх и сели вокруг него – а может отравлено? Сидим молчим. Наконец один идиот взял выпил, ничего, вот тогда стали пить. Идиотом этим был я. Такое ухарьское отношение было. Но вино, до сих пор помню, изумительное было, очень вкусное.

- Вши были?

- Вши были у меня в деревне Дворцы. Белые большие вши. Правда, вот в Белоруссии и Восточной Пруссии вшей не было, а под Юхновым были.

- Женщины на фронте были? Как к ним относились?

- Женщины – это несчастные люди. Иногда их офицеры силой в постель затаскивали. Вот, еще на Калининском фронте было, в самом начале, когда меня обожгло. Прислали нам связистку. Я сидел с этими наушниками. Они там выпили, ну стал офицер ее ломать. Я вышел, где-то в лесу, лег, ватник подстелил и тут кто-то прижался ко мне спиной. Потом я узнал, что это была эта самая связистка.

А в Восточной Пруссии была женщина-снайпер, из Белоруссии. Она мстила за свою семью. К ней очень уважительно относились.

- Когда в Восточную Пруссию вошли, какое отношение к немцам было?

- Ну был такой случай: заняли мы город значит, мы это наша часть, потом отделили роту пехоты, мои 2 пулемета и мы пошли в обход и там заняли сзади этого города оседлали шоссе. Когда оттуда пробегали на лошадях, мы обстреливали и когда заняли этот город, нас поставили окраину города – впереди лес. Я расставил постовых, сам лег отдыхать. И вдруг слышу выстрел из пулемета. Вскочил, в чем дело – двое немцев выходили из леса, одного убили. Я вышел, я немецкий со школы помню: «Ком хир!». Подошел, он ранен был говорит: «Перевяжите». Я говорю: «Никаких перевяжите». Дал бойца отвели в штаб батальона.

Ну, в самом конце войны мы в плен всех немцев брали. Помню взяли старика – ну некуда его деть. Наступление идет. На старика рука не поднимается. Иди гуляй и все.

- Какие-то случаи с женщинами в Восточной Пруссии были?

- Я как-то залез я в подвал, а там у них подвалы на 2 метра глубиной, все защищены хорошо бетонной стеной и окна как амбразуры, жить там можно. Залез в подвал, а там ребятишки немецкие и одна женщина. Я в кресло сел, а по-немецки что-то кумекал, спрашиваю: «Где муж?» Она говорит: «На фронте». А детей много: «Твои все?» Да мои. Ну дальше молчал. И вдруг она говорит: «Мне нужно перину из подвала перетащить, помогите мне». Я говорю хорошо пойдемте. И тут крик: «Гвардии младший лейтенант на выход!» Все бросил, побежал на выход. А потом думаю, чего она попросила, наверное хотела лечь со мной в целях безопасности. Она же не знала - уйдем мы или останемся.

- Что-то из трофеев брали?

- Да нет. Трофей брали сзади нас идущие. А у нас существовал закон: если ты в вещмешок набьешь что-нибудь – обязательно подстрелят. Вот такие чисто фронтовые поверия были.

- Но разрешали там посылки посылать?

- Да, но только не нам. Мы не успевали. Входит часть в город, конечно можно обобрать магазины и жителей. Но у нас – раз-два и выходи, когда там было посылки брать? Я слышал о том, что посылки посылали. Может быть такие части как артиллерия, она дольше на одном месте сидит.

- Спасибо за рассказ.