Равинский Семен Хаимович

Я родился в 1924 году в селе Семеновка Николаевской области.
После окончания школы- восьмилетки жил в Одессе и учился в ремесленном училище №6, осваивал специальность токаря. Вскоре после начала войны, уже в двадцатых числах июля 1941 года, училище было эвакуировано в глубокий тыл. Ждали, что отправят, из Одессы, на пароходе «Ленин», да прямо из морского порта нашу колонну повернули назад,а вместо нас посадили 1200 призывников. Как мы переживали, что не придется на корабле по Черному морю плыть! А пароход «Ленин» через два дня потонул и с ним ушли в морскую пучину около четырех тысяч пассажиров... Сначала шли пешком до Николаева, потом на поездах - из Запорожья в Йошкар-Олу. Весь путь занял почти два месяца. Прибыли туда и через пару дней начали работать на военном заводе №297, так называемом - заводе минометного вооружения. Смены по 12-14 часов, спали в цехах. Кормили нас сносно, да и никто на свою долю не жаловался, все понимали что творится на фронтах и как необходима наша помощь. Ждали призыв в армию, и вдруг, в марте 1942 года,нам объявили, что до сентября 1946 года мы находимся на «брони» и не подлежим призыву! Это был жуткий удар для многих. Сидеть в тылу, хоть и помогая фронту своей работой!... У некоторых из нас, к тому времени, уже братья или отцы на фронте погибли...
По законам военного времени уйти с завода было нельзя, однодневный прогул считался преступлением, и за него получали срок, без разбирательств причин прогула. Один раз я шел по железнодорожным путям, а там стоял эшелон, с солдатами, уходящий на фронт. Кто-то крикнул-«Пацан, поехали с нами Гитлера бить». А я стою, горю от стыда, и только виновато улыбаюсь...

Г.К. -Так как же Вы все-таки вырвались на фронт?

С. Р. - В начале сентября 1942 года меня вызвали в военкомат. Вышел капитан, с покалеченной на фронте рукой, как оказалось, мой земляк из Одессы. Дал мне 15 повесток с адресами призывников и велел разнести повестки по домам. Наших заводских ребят нередко привлекали для разноса повесток. Я пробежался по домам, но две повестки вручить не смог. Вернулся в военкомат и говорю капитану ‐«двоих не нашел». Он мне в ответ -«Пойдешь снова, у них завтра отправка в армию». Вдруг меня осенило, вот мой шанс!
Я начал умолять его, мол отправь меня вместо одного из них, стыдно мне в тылу сидеть. Он сначала наорал на меня, дескать, как это я смею толкать его на должностное преступление, но потом сник и вдруг тихо сказал : «Убьют тебя на войне»... Но кто же в 18 лет о смерти думает... «Ладно,- говорит капитан -, выпишу повестку на тебя, только молчи об этом, и никому ни слова. Завтра в восемь утра будь на вокзале с вещами. Ваша группа едет в Арзамас, в пулеметно-минометное училище. Мой тебе совет, просись в минометчики». Я тогда не особо понимал, какая разница, - пулеметчик или минометчик -, представлял себя на войне с гранатой в руках, подрывающим немецкий танк и так далее. Ночью, собрал вещмешок и ушел из рабочей казармы. Только близкому другу Присману рассказал о своей удаче. Утром, уже в теплушке, проезжал мимо завода, а ребята мои стоят, руками мне машут... По моему «методу» на фронт сбежали еще три моих товарища, - Яблонский, Присман и Сиромаха. Слышал, что Яблонский выжил, в конце войны он был уже майором, а судьбу двух других своих товарищей я не знаю.

Г.К. -Чем Вам запомнилась учеба в училище? Куда Вы попали после окончания учебы ?

С. Р. - Арзамасское училище считалось большим, даже по меркам военного времени.
Двадцать курсантских рот, по 100 человек в каждой. Я попал в 17-ую роту, которая готовила офицеров - минометчиков. Наш командир лейтенант Кирсанов, уже хлебнувший фронтового лиха, учил нас на совесть. В октябре 1942 года, каждое утро, весь личный состав училища выстраивался на плацу, и по списку называли фамилии курсантов. Отобранных отправляли на фронт, под Сталинград, в сержантском звании. Так, к январю 1943 года, примерно 70 % курсантов ушло на фронт. Присман,мой товарищ, был в 20-й пулеметной роте и тоже попал на фронт, так и не закончив училища. В марте 1943 года я получил звание -«младший лейтенант» и был отправлен на Воронежский фронт в 30-ую Стрелковую Дивизию, в которой прошел всю войну. Неделю до отправки ждали, что выдадут новое английское (!) обмундирование, да так его и не получили.
На фронт приехал в обмотках, в кургузой курсантской шинели, гимнастерка и штаны все в заплатах и масляных пятнах. Одним словом, офицера я напоминал лишь отдаленно.
Определили меня в 35-й стрелковый полк, в 3-й батальон. Назначили командиром пулеметно-минометного взвода стрелковой роты. Позже, подобные взводы в армии упразднили. Дивизия стояла на переформировке. Ротой командовал старший лейтенант Аркадий Яковлевич Шапиро, ставший мне близким другом. Поначалу в роте было 15 солдат, а позже пришло пополнение. Таджики. Русским языком почти никто из них не владел, но ребята были неплохие. Пошли упорные слухи, что нашу дивизию отправят в Иран и поэтому нас пополняют «елдашами».
Но на деле вышло иначе. Нас перебросили на южный фас Курской дуги. Стояли во второй линии обороны. Когда началась Курская битва, нашу дивизию подняли по тревоге и перебросили пешим маршем километров на 100 севернее, но если честно, в серьезных боях мы фактически не участвовали. Там же получил пулевое ранение в руку. Пошел в санроту, проходил мимо позиции наших полковых 120 -мм минометов. Ближайший ко мне миномет взорвался из-за ошибки расчета,и вдобавок, я, получил осколок в шею. Лечился в своей роте, санинструктор перевяжет, вот и вся медицина. Дивизию вернули в «родной» 23-й Стрелковый Корпус генерал-майора Чувакова, пополнили по ходу боевых действий. Пошли по территории Полтавской области и здесь беда настигла нашу «несчастную» дивизию. Есть такой термин- «встречный бой».
Полки, на марше, попали в немецкую танковую засаду. Мы шли в полной тишине, в походных батальонных колоннах. Уже темнело. Вдруг, со всех сторон стрельба. Вижу, как десятки трассирующих пулеметных струй устремились на нас. Снаряды рвуться, мы залегли. Вдруг крик -«Танки!». С трех сторон нас давить начали. Полковые батареи даже не успели развернуться. Немцы заранее пристреляли весь участок предстоящего боя. Расчеты ПТР пытались открыть огонь, да их быстро в клочья снарядами разорвало. Минут через десять, когда мы уже потеряли боеспособность, появились немецкие самолеты. Таджики наши разбежались, кто в плен, кто в тыл. И тут началось! Казалось все небо, от горизонта до горизонта забито самолетами. После адской бомбардировки, мы, оставшиеся в живых, дрогнули и побежали... К тому времени я командовал простым стрелковым взводом, в котором осталось четыре человека.
После этой трагедии нас отвели на трое суток в тыл. Командира дивизии полковника Савченко сняли с должности.
А потом переправа через реку Псел, дошли до Днепра. Пополнили мобилизованными крестьянами из Сумской и Полтавской областей и стали готовиться к броску через Днепр.

Г.К. - Тяжело в 19 лет командовать взводом, где большинство солдат старше Вас по возрасту и обладают большим жизненным опытом по сравнению с Вами?

С. Р. - На передовой человек взрослеет и звереет быстро. Но изображать из себя «высокоблагородие в золотых погонах» в окопах? - такое желание в голову мне не приходило. Я знал, что моя задача на фронте - пойти по приказу вперед и если надо умереть. А возраст... Я однажды свой день рождения на фронте «пропустил», когда воюешь не всегда знаешь - а какое сегодня число? Всега вмете с простыми бойцами, под одной шинелью спишь, из одного котелка ешь, вместе смерть встречаешь, одних и тех же вшей кормишь. Все разговоры о еде, семьях, романах довоенных, госпиталях тыловых, да а разных чудесах на войне и в природе. К политике особого интереса никто не проявлял.

Жили одним днем, понимая, что завтрашнего может не быть.
Я не стеснялся с простым солдатом если надо посоветоваться, как, например, лучше позицию выбрать для взвода. Многих сберег, а многих нет... Война...

Г.К. - Была ли проведена специальная подготовка перед форсированием Днепра?
Знали ли Вы о приказе, представлять отличившихся при переправе к званию Героя Советского Союза?

С. Р. - Никакой особой подготовки не было. Наша рота должна была первой переправиться в полку. Поэтому, мы получили от саперов лодки и для нас заготовили несколько плотов. Остальные готовили «поплавки» из соломы и сами вязали плоты. Никого не спрашивали - умеет он плавать или нет. Но, я, парень деревенский, вырос на берегу Южного Буга, плавал хорошо, и широкого Днепра особо не опасался. А многие переживали... Может на полковом уровне отрабатывали какое-то взаимодействие с артиллеристами... Никаких партийных собраний с нами никто не проводил, и указа о представлении к высшему званию за Днепр - никто нам не зачитывал. Добавили к нам в роту человек пять опытных сержантов, бывших курсантов военного училища, направленного на фронт в полном составе, в разгар Курской битвы. Ведь, в нашей роте процентов семьдесят личного состава были, - «герои сумской дивизии»,- недавно призванные и плохо обученные военному делу,- жители левобережной Украины.
Я был простой взводный, что происходило в штабе я не знаю. Перед форсированием, комбат собрал, нас троих офицеров роты в землянке и сказал-«Ваша задача зацепиться за берег. Если доберетесь - дайте сигнал - две красных ракеты». Взяли по три боекомплекта. Ощущения, что идем на погибель у нас не было. Место для переправы заранее присмотрели. Уключины лодок смазали, все что может греметь, обмотали тряпками. Сели в лодки в полночь, лямки на вещмешках распустили и поплыли к правому берегу, высоко нависавшему над рекой. И повезло нам! Только, когда до берега оставалось метров сорок, нас заметили, и сразу река озарилась ярким светом ракет и ночную тьму разрезали свинцовые трассы, а разрывы мин и снарядов вздымали вокруг лодок фонтаны брызг. Больше половины роты выбралось на берег целыми и сразу кинулись по крутому склону вверх. А нам навстречу стена огня. Ворвались в немецкую траншею и началась рукопашная... Шапиро дал сигнал из ракетницы и полк начал переправу. С другого берега помогла наша полковая артиллерия. Немцы начали отходить, а мы, как говориться «на плечах противника» захватили небольшой участок, уже во второй линии немецких траншей. Немцы нас во второй траншее заблокировали, опять ночной рукопашный бой, но тут прямо по нам ударила, уже не поймешь чья, артиллерия, и немцы отошли. А к нам,- наши бойцы мелкими группами, под пулеметным огнем, просачиваются. От разрывов снарядов стало светло, почти как днем. Вот так и получился плацдарм - 300 метров в глубину, и в ширину 200 метров. К утру весь полк переправился, и мы,пошли в атаку на флангах и плацдарм расширился. От нашей роты осталось в строю двадцать три человека, а переправлялось больше восьмидесяти...
Потом были трехнедельные бои на плацдарме. Бомбили нас сильно только первую неделю, а потом, видимо у немцев появились плацдармы поважнее и они свою авиацию перекинули в другие места. Хотя, минимум раз в день наши позиции немецкие пикировщики долбили «каруселью» с неизменным успехом. Но непрерывные артобстрелы и танковые атаки не прекращались ни на один день. У меня не хватает слов чтобы об этом рассказать. Ад... Земля песчанная, от каждого разрыва тебя засыпает почти полностью. Танки на нас идут, а пехоту мы отсечь не можем, пехотинцы сзади к корме танков прижимаются. Артиллерия наша тоже не бессмертная... Гранатами от танков отбивались. Я раньше думал, что самое страшное на войне -это бомбежка. Но когда немецкий танк шел вдоль моей траншеи и остановился точно надо мной, я простился с жизнью. Вот, думаю, сейчас крутанет слегка гусеницами и засыпет меня землей и никто могилу мою не найдет. Так страшно стало!... Только шепчу - «нет... нет... ». В то же мгновение, сержант, с моей роты, кинул связку гранат и подбил этот треклятый танк ! Я по дну траншеи отползаю, а на меня -, с подбитого танка, - немецкий танкист прыгает. Сцепились мы с ним в клубок, стали душить друг друга. А у меня и рот и глаза песком забиты...
И все таки одолел я его... И так каждый день - обстрелы и атаки. В траншее оставаться - смерть, из траншеи выскочишь - тоже верная смерть... На плацдарм все снабжение доставляли только ночью, а обратными рейсами на лодках переправляли раненых. Если кого утром ранят, то нет никакой возможности переправить в медсанбат,до наступления темноты. Солдаты это понимали, и я, не раз видел, как молча,истекая кровью, уходили из жизни мои боевые товарищи. На береговых склонах были глиняные катакомбы. Мы сначала раненых там разместили. Только от бомбежек и обстрелов стены галерей рушились, погребая заживо наших бойцов. Каждую ночь, через реку,нам подвозили припасы,беспрерывно пополняли людьми. В отличие от других плацдармов - мы не голодали, да и боеприпасов было вдоволь. От жажды мучились. Водичку днепровскую попьешь, потом животом маешься. Вскоре, по приказу, пошли снова вперед, захватили деревню в километре от берега и снова окопались. Тут нам врезали... Помню, что два дня воевал первым номером в расчете пулемета «максим». Людей оставалось совсем мало и наш батальон свели в одну роту.
В мой окоп мина попала. Двоих солдат стоявших рядом с мной - «на куски», а меня только контузило. Я ползу и вижу, как мой боец, пожилой украинец, смотрит в ужасе на оторванную стопу его ноги и кричит протяжно -«Мама!». И через секунду в него прямое попадание. Человека уже нет, а крик его, еще стоит в воздухе... Какие-то мгновения прошли, рядом еще один снаряд разорвался - и я,сразу почти ослеп, встать не могу, тело как вата. Вынесли меня из боя на берег, ночью переправили и очутился я в медсанбате. Через две недели оклемался и вернулся в батальон.
Нашу дивизию перебросили на другой плацдарм и 7 ноября мы вошли в Киев со стороны Дарницы. Вошли в город без боя. А уже через неделю брали Житомир.
.
Г.К. - Вы были представлены к званию Героя Советского Союза. Как Вы узнали об этом событии? Почему не получили заслуженную награду? Вы первый в полку ступили на правый берег Днепра и согласно указанию Верховного Главнокомандующего Вам это звание заслуженно полагалось. Я читал о Вашем героизме на Днепре в воспоминаниях Милявского.
Что тогда произошло?

С. Р. - Когда с плацдарма эвакуировали, мне санитар помогал идти. Сам я передвигаться не мог, всего трясло и мутило из-за контузии. Возле лодок стоял генерал- лейтенант, а рядом с ним наш комдив, со свитой штабных офицеров. Генерал дал знак санитару, подвести меня к нему. Комдив говорит -«Это младший лейтенант Равинский, был на плацдарме одним из первых». Генерал спросил -«Представили?». Комдив ответил утвердительно. Я ничего не понял из этого диалога, тем более после контузии слышал слабо. Переправили на левый берег, в медсанбате осмотрели меня, вроде конечности целы. Лежим, ждем отправки дальше в госпиталь. Оказывается, что уже был приказ командира дивизии, что если кто-то, из представленных к званию Героя, будет ранен или контужен - стараться оставить их на лечении в медсанбате дивизии, и если состояние позволяет - не отправлять во фронтовой тыл. И у начмеда был список из 14 фамилий. Так ли это было на самом деле я не знаю.
Но меня и еще старшину из 71-го полка отделили от общей массы раненых. Санитарки подходят, поздравляют. Агитатор из политотдела руки нам жмет. Пришел начальник штаба дивизии и сказал - «Благодарю за мужество!». До меня еще долго доходило о чем идет речь. Да и не верилось, что простому мальчишке, Ваньке-взводному, да еще еврею - дадут Героя. Прошло несколько месяцев, я уже не вспоминал об этом эпизоде. После кровавых боев на Украине для меня высшей наградой было то, что я остался жив. Стояли мы на переформировке в Тернопольской области. В батальон приехал нас навестить мой бывший комбат Греков, тоже представленный к Герою за Днепр. Ему об этом лично сказал комдив, и наградной лист заполняли в его присутствии. Так комбат, рассказал, что когда, в штабе дивизии, поинтересовался по поводу наших наград, получил следующий ответ. Когда нас в конце октября 1943 года перебросили в 38-Армию, наградные листы остались в нашей 47-ой Армии и там затерялись?!? А лимит на Героев, выделенный на 38-ую Армию был уже исчерпан и на нашу дивизию в итоге, вместо десяти Геройских Звезд дали всего две. Я ему тогда не поверил, как это?, лимит на звание Героя?! Награды по разнарядке?! Короче - непонятная история. Прошло десять месяцев с момента форсирования, я и думать о том забыл. Начались тяжелейшие бои в Карпатах, там совсем не до орденов было. Иду в штаб полка, и вижу, что в овражке, рядом со штабом, замполит вручает медали солдатам из хозвзвода. Кричит мне - «Семен, иди сюда быстрей, тут тебе орден пришел !». Прикрепляет на грудь орден Боевого Красного Знамени - мечту каждого офицера. Дает в руки временное наградное удостоверение, а там запись -«согласно приказу командующего 47-й Армии», и т. д. Приказ датирован ноябрем сорок третьего. Захожу в штаб, все меня обступили и поздравляют. Попросил своих друзей Данильцева и Тарасенко, двух ПНШ,выяснить, с чего вдруг мне,такая «благодать с неба упала». Оказывается, из «днепровского геройского списка», кроме меня, в дивизии еще оставалось три человека, двое в 256 СП и один в 71 СП. И все получили одновременно со мной орден Красного Знамени из 47-ой Армии. Выходит заменили нам Звезды на ордена. Больше мне добавить по этому поводу нечего. За что купил, за то и продаю.

Г.К. -Ну если мы коснулись наградной темы, то расскажите, за что Вы получили другие награды? Как вообще отмечали отличившихся в боях бойцов?

С. Р. - В феврале сорок четвертого года, пришел в полковой тыл за пополнением. Я тогда уже командовал стрелковой ротой. Шапиро к тому времени был ПНШ по разведке в нашем полку. Зашел в землянку к ПНШ-6, помощнику по учету личного состава,взять список новых бойцов. Он мне говорит -«Равинский, ты уже месяц, как лейтенанта получил. Ты, что, звездочку на погоны не добавил?». А я от него первый раз об этом узнаю. Уже уходил от него, а он вдруг в железном ящике стал рыться, и достает коробочку с орденом Красной Звезды. - «Ты, - говорит,- еще за бои на плацдарме, орденом награжден, все сообщить тебе забываем!». Ладно, думаю, что на штабных злиться, после житомирского окружения забудешь как маму родную зовут, а уж про орден какого-то взводного... Но шел назад на передовую и радовался как ребенок и мечтал, что вернусь после войны, семья мной гордиться будет... Только я тогда не знал, что еще в сорок первом году, мою мать и младших сестру и брата немцы расстреляли...
Второй орден, Отечественной Войны второй степени, получил в Карпатах. Штаб батальона немцы окружили не соседней горе, так я огнем своих минометов их выручил. Задержал немцев на склоне. Мы тогда их минометным огнем больше пятидесяти человек уничтожили. Редкий случай,когда минометчики достоверно знали сколько немцев от их мин погибло. Ходили потом, смотрели на свое «художество», трупы немецкие считали.
Про Красное Знамя уже рассказывал.
Четвертый орден,- Отечественной Войны первой степени, - получил в мае 1945 года, за Моравскую операцию и за бои под городом Оломоуц в Чехословакии. В город вошли 9-го мая. Тогда уже -«никто не хотел умирать». А многим пришлось... 5-го мая наш полк выдержал тяжелейший бой и потери были большими... Последний орден вручали в торжественной обстановке, перед строем дивизии. Вообще, в нашем полку,офицеров с четырьмя орденами было всего пять человек. По поводу награждений солдат и сержантов.
Командир нашей дивизии Янковский был порядочный человек. Когда дивизия отводилась на короткое время в тыл, комдив приезжал в полки, личный состав выстраивался и он проходил вдоль строя стрелковых рот. Подходил к простым бойцам и спрашивал -«Сколько времени воюешь? Был ли ранен ? Чем отмечен?». И многих своей властью на месте награждал. Командир полка имел право награждать своих солдат боевыми медалями, но наш комполка щедростью не отличался. Хотя был у нас в батальоне пулеметчик с тремя медалями «За отвагу».
А вот офицерам, у нас, особо орденов не перепадало. Тот же Шапиро, ветеран дивизии, человек отчаянной храбрости, закончил войну только с двумя (!) орденами. Ему,кстати, за Днепр, вместо Боевого Красного Знамени дали орден Отечественной Войны.
.
Г.К. - Вы упомянули Житомирское окружение? Как Вы из него прорывались? Правда ли,что там попало в плен свыше двадцати тысяч наших солдат?

C. Р. - Я не знаю, сколько попало в плен под Житомиром. Но «пропавших без вести», только в нашем полку было примерно 70%. Мало кто вышел оттуда. Мы стояли рядом с Житомиром. Ходили слухи, что кавалерийский корпус захватил в городе богатые трофеи и перепился, тут немцы и ударили,и выбили нас из города.
Я знаю, что мы попали под танковый контрудар, а кто виноват ?... Нас кинули закрывать брешь в обороне, вроде на Коростень, - сейчас уже точно не помню. Не спрашивайте простого лейтенанта вопросы стратегии и тактики. Мой кругозор на войне -это сто метров траншеи и немецкая оборона напротив. Я умел хорошо воевать, а цитировать мемуары начальников - это не для меня. В этих мемуарах брехни чересчур много. Интересно, кто нибудь правду про Житомир в ноябре 1943 года написал? Тот же Москаленко? Про житомирскую трагедию вспоминают, только когда пишут, что знаменитый актер Иннокентий Смоктуновский там в плен попал... Неделю мы выходили лесами из окружения.
А там лесных массивов не так уж и много, это только в книжках -«житомирские леса»... И бомбили нас, и расстреливали из танковых орудий. Мы пробились днем к реке Тетерев, на другом берегу были наши войска. У них было три лодки, так они на правый берег их перегнали и начали раненых перевозить. Остатки нашего батальона выдвинулись вперед от реки, в заслон. И тут немцы на пяти бронетранспортерах,из пулеметов строчат, а нам укрыться негде, ни овражка, ни кустика возле берега.
. Хорошо хоть, на наше счастье, танков немецких рядом не было. Началась перестрелка, мы к реке отошли, а лодок нет! Боятся «земляки» под огнем плыть.
Пришлось вплавь, в «теплой» водичке. А несколько человек плавать не умели...
Все патроны им оставили,гранат штук десять. Мы доплыли до «нашего» берега, а двое солдат, только что переправившихся вплавь, босые и мокрые, сели в лодки, вернулись за товарищами и спасли их. Через пару часов подъехала полевая кухня покормить «окруженцев», все пошли к ней, у кого-то даже котелки сохранились. Прилетел шальной снаряд, попал прямо в кухню, и убил восемь бойцов из моего батальона, включая этих двух героев... Это, когда уже казалось, что все страшное позади! Вот такой эпизод... Прошло четыре месяца после житомирских боев и мы вновь попали в окружение, уже под Проскуровым. В наступлении, оторвались от своих, и сразу два наших полка оказались в «мышеловке». Заняли круговую оборону, а через два дня получили приказ на прорыв. Вот оттуда мы вышли красиво. На рассвете, плотным строем, без выстрелов,- тысячная масса людей шла мимо немецких позиций. Орудия на руках катили. Я сам видел, как немецкие расчеты застыли возле своих пушек, но они не стреляли!. Мы бы их просто затоптали... И даже в спину ни единого выстрела из вражеских траншей! Им, немцам, тоже своя жизнь дорога была... А Житомир... Второй раз мы город взяли 31 декабря. Праздновали Новый Год в полуразрушенном доме, но стол был шикарный. Захватили трофеи- немецкие посылки- подарки офицерам к Рождеству. Пили французский коньяк, закусывали деликатесами. Соседний полк захватил склад с обмундированием РККА, еще довоенного образца,( не пойму, как он у немцев сохранился), так мы у них «выцыганили» комплектов тридцать-сорок. Все переоделись в «новую» форму. Я в роте один офицер остался, да бойцов не больше двадцати человек. Мне бойцы говорят -«Лейтенант, скажи тост». Я встал с кружкой в руках, смотрю на своих солдат, а половина из них,по возрасту, мне в отцы годится. Только и смог сказать -«Спасибо вам ребята за все, что вы сделали!»...

Г.К. -Как Вы попали в минометную роту?

С. Р. - После десяти месяцев в пехоте, да все время на «передке», я понимал, что есть предел моему везению. Столько народу рядом со мной погибло ! А в пехоте шансов выжить весьма немного. В конце войны, я в полку считался - «полковой реликвией». Из личного состава полка весны сорок третьего года, к концу войны, я остался один, кто заканчивал войну на передовой или непосредственно близко к ней. Конечно, было еще человек пятнадцать в штабных и тыловых подразделениях полка, начинавших с Курской дуги, и даже двое, служивших в полку еще со времен боев на Северном Кавказе. Понимаете, в каждом полку есть ядро из 200-300-х человек, воюющих во втором эшелоне. Это штабные и хозяйственные службы, медики, химики, обозники, СМЕРШ, охрана штаба и так далее. Там можно было пройти войну без царапины. Хотя и тыловики иногда гибли от артобстрелов, бомбежек, подрывались на минах... В марте 1945 года, в районе Павловице, немцы зашли к нам в тыл и перебили всех обозников... Но под пулями тыловики не ходили, в окопах не загибались. Одним словом, уже в январе 1945 года, в первой линии, кроме меня, никого из ветеранов пок уже не оставалось. И меня бы в пехоте точно убило,но повезло,перевели в минометную роту. И буду откровенен, я был очень доволен, когда снова попал в минометчики. Думал, после войны приеду в Арзамас и военкоматскому капитану, - давшему мне совет проситься в минометчики, - ящик водки куплю. Попасть в минроту, у нас называлось- получить «путевку в жизнь».

Во-первых - потери меньше, во-вторых -воюешь в метрах -300-400 позади траншей нашей пехоты. А на фронте каждый метр ближе к войне, это расстояние ближе к смерти, до которой, как в песне - «четыре шага».
Да и вставать в атаку, в чистом поле, под пулями - радости мало, хоть и был я - и патриот и коммунист. Только когда в бою, рядом с тобой идущему человеку, разрывной пулей вышибает мозги, то как-то, в эти секунды, о патриотизме не всегда вспоминаешь... Первые четыре месяца 1944 года командовал стрелковой ротой. Ведешь людей в атаку, о смерти не думаешь. Я после боя ощупывал себя и все удивлялся, неужели цел ?! Не может быть! В Бога тайком верить начал... Это я перед бойцами ходил «гоголем», мол меня пуля не берет, смерти не боюсь, «не дрейфь ребята». А сам понимаю, что скоро меня убьет или покалечит...
В мае вывели нас на отдых и переформировку. Стрелковые роты существовали только на бумаге. На весь полк, было пехоты всего, - как тогда говорили, - сто сорок «активных штыков».
Прибыл новый комбат, майор, выпускник академии, человек высокой культуры, тактичный и образованный. К солдатам обращался на «Вы», не матерился, «барина» из себя не изображал, подхалимов не приветствовал. В пехоте таких офицеров было мало. Пока все солдаты в батальоне не были накормлены, он не позволял себе кусок хлеба съесть. Редкий человек... Мы невольно начали подражать его манере поведения... Приехал нас навестить мой бывший комбат Греков. Сели в украинской хате, выпиваем, тут Греков и говорит «академику» - «Отпусти лейтенанта в минроту, он же минометчик по специальности, хватит ему в стрелках бегать». А минроту уже сформировали и там не было вакансии командира роты. Майор говорит - «Если пойдет взводным, то проблем нет, только зачем ему понижение в должности». Все на меня смотрят и ждут, что я скажу. Отвечаю-«Зря что-ли в училище учился полгода? Согласен!».
Жив до сих пор... А комбата,через пару месяцев, ранило в ноги в карпатских горах. Сплошной линии фронта там не было, а так, -«винегрет»,- где немцы, а где мы,- не разберешь.
Так он просил, чтобы я его в санбат сопровождал. Несли его на носилках по горам несколько километров, нарвались на немцев, но отбились. Донесли его живым, в полном сознании. Такого прекрасного человека и командира, я надеюсь Бог сохранил.

Г.К. - Насколько сопоставимы потери в стрелковой и минометной ротах?

С. Р. - Мне трудно сказать что-то определенное по этому вопросу, по той причине, что наша минрота начиная с августа сорок четвертого года и до конца войны не потеряла убитыми ни одного человека! Фронтовики мне отказывались верить, но так было, и я сам понимаю уникальность этого факта. Все сорок солдат роты остались в живых! Бог хранил, не иначе. Ведь, мы прошли трудный путь, кровавые бои на Дукле, в Моравии, на Опавском плацдарме.
В минроте, личный состав держался дольше, чем в стрелковых подразделениях, там люди успевали узнать друг друга и подружиться. Стреляли мы, находясь в обороне, как правило из глубоких траншей полного профиля, с отходящими от них квадратными ячейками, в которых и стояли минометы. Между минометами оставались двух-трех метровые земляные стены, в которых расчеты вырывали подбрустверные блиндажи. Завесишь плащпалаткой - тепло и уютно.
В наступлении, тоже стреляли из оврагов или прикрываясь домами.
В роте три взвода. В каждом взводе три миномета, расчет из 4-х человек на миномет. У командира роты еще в подчинении связисты, ездовые.
По поводу пехоты. Я не могу оценивать потери на дивизионном уровне. После войны нашу дивизию сразу расформировали. Совета ветеранов дивизии нет, и некому узнать, сколько народу прошло через нашу часть за годы войны. А на ротном уровне, потери в стрелках всегда были приличные. Все время, с Курской дуги мы шли вперед, освобождая российские и украинские города и села. За счет освобожденных нас пополняли беспрерывно ! Вот, характерный пример. Январь сорок четвертого года прошел почти без сильных боев. Прислали к нам «черную пехоту»: местных украинцев и «окруженцев», которых даже контрразведка не проверяла. В феврале пошли вперед. Уже через неделю в роту пришли два офицера из СМЕРША. Говорят, что с последним пополнением, в мою роту пришли четыре бывших полицая, участвовавших в расстрелах евреев и советских военнопленных. А их уже в строю нет : двое убиты, двое в санбате... Надеюсь, что тех, двоих, в санбате достали и расстреляли. Есть преступления, которые нельзя смыть ранением... Жуткие потери были под Ахтыркой, на Днепре, и конечно под Житомиром. В марте-апреле 1944 года, за два месяца наступления, личный состав роты поменялся два с лишним раза, согласно записям ротного писаря.
Один раз приносят документы погибших в землянку, писарь список убитых составляет. Я смотрю случайно на одну красноармейскую книжку. Читаю, что там записано и оказывается - убитый - мой земляк, из соседнего села, тоже еврей, и тоже двадцать четвертого года рождения. Неделю у нас успел повоевать и его убило. А я, даже не знал, что человек жил рядом со мной до войны. Мало кто успевал в пехоте, во время наступления, поговорить толком с людьми. В обороне дело другое... Пехота - гиблое дело... Мой сосед, бывший пулеметчик курсантской бригады, рассказывал, как десять лет тому назад, ездил в Россию,на встречу ветеранов своего корпуса. Собралось человек триста. Был банкет. Подходят к микрофону в центре зала ветераны, вспоминают, приветствуют своих боевых товарищей. Он встал из-за стола и попросил подняться простых солдат и сержантов, воевавших в пехоте.
Таких было всего десять человек. Из трехсот...

Г.К. - Как подсчитывался урон нанесенный врагу минометчиками?
Как, в Вашем полку, в пехоте, определяли потери врага?
Насколько часто приходилось вступать в рукопашные бои? Довелось ли Вам участвовать в штыковых атаках? С каким оружием Вы ходили в бой?

С. Р. - Сложно ответить на вопрос по поводу минометчиков. Огнем поддерживаем пехоту, она идет вперед, а потом уже не разберешься, кто немцев убил, мы или они. Лавры победителей - это дело третье. Главное, что жив после боя.
Допустим видишь немецкий пулемет ведет огонь, кинешь по нему десяток мин, он замолчал. Значит,- огневая точка подавлена, но иногда, немцы успевали просто сменить позицию, даже под огнем. А так, главная наша задача немецкие траншеи минами засыпать. Видел три раза немецкие батареи уничтоженные на 100% процентов нашими минометами. Там все убитые были посечены осколками наших мин. В наступлении видишь результаты своей работы. По немецкой пехоте стреляли часто...
Про случай в Карпатах я уже рассказывал... Вот, кстати вспомнил, там же, мы мадьярскую роту уничтожили полностью. Они в низинке скопились для атаки, а мы их сверху закидали по «полной программе». Устроили им «Катюшу». Так называли беглый огонь из девяти минометов одновременно. Заряжающий кладет левую руку на ствол, чтобы чувствовать вылет мины, а правой, поочередно, с очень небольшим, привычно отработанным интервалом, опускает мины одну за другой в ствол. Шквал огня, шансов на спасение фактически нет. Но этот метод ведения огня был опасен и для нас. Если заряжающий на мгновение зазевался и не дождавшись выстрела подставлял следующую мину,то миномет, вместе с расчетом, разрывало в клочья... Офицеры в роте были опытные и пристрелочных выстрелов, как правило, мы не производили. Сразу били по цели. А вот, чтобы своих задели - я такого случая не припомню. Претензий к нам не было. А вот два раза нас свои же ИЛ-2 пробомбили. Да раза три от своих дальнобойщиков досталось, но это когда я еще в пехоте был.
В наградных листах на наших минометчиков писали -«... в составе расчета ( или взвода) подавил и уничтожил... ». А индивидуальных подсчетов не было.
В рукопашные схватки мы не вступали, и помню только даслучая, когда вместо пехоты, мы держали передний край силами минроты. Обычно, хоть редкая цепь пехоты, но была перед нами.

По поводу рукопашных схваток. Этот вид боя на войне весьма редкий, и, как правило, был уделом разведчиков, обнаруженных в немецких траншеях во время поиска. Ну, еще в городских боях рукопашная неизбежна.
За всю мою войну, я всего три раза был в настоящем рукопашном бою и все эти схватки случились на Днепре... Например, пошли мы в атаку и находимся уже рядом с немецкими окопами. Инстинкт самосохранения у немцев тоже был. Любой опытный солдат интуитивно определяет, когда надо отступить по ходу сообщения, чтобы спасти свою жизнь или выбрать более удобную позицию для продолжения боя. А если, пара-тройка немцев из траншеи вовремя не драпанули и мы их пристрелили или добили прикладами, то, я, - подобные случаи - за рукопашную не считаю. Саперную, хорошо заточенную, лопатку я носил с собой всю войну, на случай рукопашной схватки. Был у меня такой, скажем мягко, -«комплекс». Мне эта резня иногда потом снилась. Даже в минроте... Страшная вещь - рукопашная...
Штыковые бои на втором этапе войны вещь не то чтобы не характерная, а просто один из расхожих мифов войны. Это же не сорок первый год!... Война уже шла совсем другая... В том же проскуровском окружении, перед прорывом, прозвучала команда -«Примкнуть штыки!», так их, у большинства не было ! У нас и касок никто из офицеров не носил! Одеть каску, считалось чуть ли не проявлением трусости.
Воюя в пехоте, я ходил в атаку с карабином. На расстоянии двести метров, из автомата убить крайне сложно, а из винтовки - пожалуйста. Ходил в атаку в шинели, с собой брал штук пять гранат, ну и пистолет ТТ - для «красоты». Автоматами немецкими мы не пользовались, это только в штабе полка, у ординарцев, на них мода была. Перед связистками порисоваться...
По поводу сколько немцев я убил, могу сказать не стесняясь и не стыдясь. Тем более я не мирных граждан убивал, я врагов моей страны и моего народа. Достоверно, могу ручаться за сорок два убитых мною немцев, из них семь в рукопашных. Я говорю о тех, в кого лично стрелял и лично видел труп врага после боя. А в скольких попал и только ранил - я не знаю. На мою долю в пехоте выпало немало боев... Но зарубок на прикладе я не делал. Я же не снайпер.
А сколько «фрицев» погробил будучи в минометной роте, я понятия не имею, тем более там сражались «коллективными усилиями».
Когда докладывали в штаб о потерях нанесенных врагу, иногда использовали такой речевой оборот - «Убито до тридцати немцев». А сколько это, 21 или 29?...
Могли придти после боя из штаба полка, или из политотдела, и потребовать предъявить немецкие трупы. Отговорка, типа -«Немцы убитых с собой унесли» - не срабатывала. Поэтому, у нас в полку врали на эту тему мало. А то бывало, стоит немецкий подбитый танк на нейтралке, а уже и артиллеристы, и каждый стрелковый батальон отрапортовали, что это их работа. На бумаге - четыре подбитых танка. Был «бардак» в этом вопросе, и за него спрашивали строго.

Г.К. - Какое было отношение к пленным? Приходилось ли сталкиваться в бою с «власовцами»?

С. Р. - Разные были моменты. На Днепре пленных не брали. Одного я пожалел. Немец, лет тридцати, сразу «песню обычную завел», что он рабочий, и у него трое детей, и чуть ли Эрнст Тельман ему - дядя родной, и папа его коммунист. Подхожу к нему и говорю -«На, сука! Смотри, я юде! Юде!». Он кричит по -немецки в ответ, что евреев не убивал, он простой связист и просит пощадить. Приказываю своему солдату отвести немца на берег, к переправе, а боец заупрямился, мол не поведу, давай его здесь застрелим. Тем более, до берега целым добраться тоже было непросто, вся местность простреливалась круглые сутки. Перешли с ним на повышенные тона, спорим дальше. Немец понял, что его сейчас убивать будут, перестал дрожать, подтянулся, застегнул мундир на все пуговицы, и встал по стойке «смирно». Достойно... Нет, думаю, такой должен жить.
Говорю бойцу - « Не доведешь, пойдешь в штрафную». А боец только ухмыляется, мол нашел чем напугать, тут на плацдарме ничем не хуже, чем в любой штрафной роте. Но довел немца до реки, и даже в лодку посадил. Правда, пару затрещин ему по дороге отвесил. Понимаете,- если был тяжелый бой и потери у нас большие - тогда могли, под горячую руку, немецкого пулеметчика, взятого в плен, и расстрелять... В соседнем полку был случай, что застрелили немецкого офицера, при конвоировании в штаб дивизии, и за это происшествие, два бойца пошли под трибунал. Нет, мы зверями не были, и немцев, пленных, в массовом порядке не убивали. Простых солдат, как правило, не трогали, хотя... Всякое бывало... В тернопольских боях немецкая дивизия СС пробивалась к своим, через наши позиции. Когда мы узнали, что на нас идут эсэсовцы, тут было все определено заранее. Пленных не будет! Право мстить у нас было! Тем более, у меня лично. Последний год войны, будучи в минометной роте, я лично в плен, в бою, фашистов не захватывал. Иногда ведут мимо пленных, и так мне хочется подойти и их всех убить!... Лица своей семьи вспомню... С трудом, но сдерживался...
В одном из украинских сел, видел, как сельчане, забивали насмерть, не успевшего убежать полицая. Мы не вмешивались. Один из наших солдат, бывший «окруженец», наблюдая эту сцену, сказал - «Вот также, в сорок первом, эти колхозники политруков убивали и наших красноармейцев немцам выдавали... »...
С «власовцами» в бою не сталкивались. В мае 1945 года, в последние дни войны, мы движемся по дороге к Оломоуцу, а «власовцы», метрах в 500-ах от нас, идут параллельно, по гребню холмов. Шли они к американцам. Мы их не трогаем, и они в нас не стреляют. Случись такая ситуация на полгода раньше, мы бы кинулись их зубами грызть, а тогда... Все знали, что еще день-два и война закончиться. А нам так хотелось дожить до Победы.

Г.К. - Вы сказали, что в минометной роте личный состав сохранялся дольше, чем в обычной пехоте. Каковы были отношения, между солдатами и офицерами?.

С. Р. - Отношения во взводах были панибратские. Жили одной семьей, не обращая внимания на звания и регалии. Ротный держал солдат на определенной дистанции, но его должность обязывала. Никакого высокомерия по отношению к простым бойцам мы не допускали. Мой солдат Самодуров, родом из Пензы, простой русский мужик, почти пятидесятилетнего возраста, называл меня -«сынок». У него сын, мой одногодок, воевал на Белорусском фронте. Так Самодуров обо мне всегда заботился. Начинается артобстрел, или такая редкая для конца войны вещь, как немецкая бомбежка,- так он всегда возле меня. Спрашиваю -«Папаша, ты чего ко мне жмешься, я же не блиндаж и не девка ». А он отвечает,-« если я тебя от осколка не закрою, то как жить буду дальше, ты же мне как сын родной». Доппайки офицерские отдавались в общий котел. Мы получали папиросы, как сейчас помню марку -№5, так бойцы их не любили, предпочитали махорку. Узбек - ездовой, даже умудрился пару раз накормить нас пловом. Хорошо жили и воевали. Дружная была рота.

Г.К. - Межнациональных конфликтов не было?

С. Р. - Не было, по крайней мере - я не припомню. Приведу, вам для примера, национальный состав нашей минометной роты. Комроты Николай Шпирна - украинец, командиры взводов : Тарасян - армянин, Межегов - коми, Равинский - еврей. Среди бойцов были представители, как минимум,семи национальностей.
Единственный выпад в сторону моей национальности, позволил себе командир полка. Спрашивает меня -«Что у тебя за отчество такое, Хаимович? Давай запишем тебя в документах - Семен Александрович». Отвечаю -«Нет. Спасибо за заботу,но это имя моего отца и его менять не буду». Больше он эту тему не затрагивал.
Мне в этом отношении повезло, а другим нет. Своей национальности я не скрывал. В плен я, живым, все равно бы не сдался, так что, опасаться того, что все знают, что я еврей, мне было незачем.

Но один случай я вспоминаю с улыбкой. Был у меня в училище, со мной в одном отделении, - курсант, довольно недружелюбный человек, старше меня по возрасту лет на пять. Мне, он, пару раз выдал фразу следующего содержания,- мол, после училища, все на фронт поедут, а Равинский в Ташкент служить направиться. Первый раз я смолчал, а второй раз двинул ему в челюсть. Он после этого заткнулся, тем более ему ребята пообещали «бока намять», если еще раз на эту тему «философствовать» начнет. Он, в ноябре сорок второго попал в «сталинградский список» и ушел на фронт. Прошло почти два года. Был бой в Карпатах. Местность вся горно-лесистая, боевые порядки частей перемешались, как «слоенный пирог». Наша минрота оказалась на фланге другой дивизии. Перешли реку вброд с минометами на горбу, а перед нами высотка, на ней бой идет. Тут по склону наша пехота в тыл бежит, даже не отстреливаются. «Драп -марш», одним словом. Но мы, со своим « самоварным хозяйством», пока реку назад перейдем, немцы нас раз десять с высоты перебьют. Шпирна кричит мне -«Останови их, иначе крышка!». Выхватил у старшины из рук автомат и побежал наперерез бегущим. Сами понимаете, что в такие моменты пришлось кричать. Стоять! Вашу мать!и так далее, прочие «нежные и ласковые» слова. Получилось все-таки, завернул я их, кинулись снова на высоту, немцев там всего человек десять было, на наше счастье и удачу - они закрепиться не успели. Перебили немцев, вернули исходные позиции... Смотрю, по скату поднимается последним, раненый в руку, ротный командир моих «драпальщиков». Не может быть! Мой сокурсник по училищу! Подходит ко мне молча. Садится рядом. Не узнал... Я говорю ему - «Вася, что же ты, в Ташкент побежал ? А Равинский в это время должен ротой твоей командовать?». Он вгляделся в мое лицо, орет -«Сеня! Друг!». Выпили из его фляжки за встречу, я пошел к своим, а он говорит на прощанье - «Прости меня дурака за те глупые слова».
С ним больше жизнь не сталкивала.
А комбат, после боя, язвил -«Может тебя в пехоту вернуть?».

Г.К. -Трофеями увлекались?

С. Р. - С войны привез бритву «Золлинген» и часы. Был еще пистолет «Вальтер», но я его, перед демобилизацией, подарил своему солдату, сибирскому охотнику.
В конце войны Самодуров добыл для меня роскошный кожаный костюм, в комплекте с сапогами и крагами. Куртка подбита мехом. Видимо, полный комплект для шофера, кожа была великолепной выделки. Весь полк ходил любоваться на это чудо. Новый комполка, майор Плясунов, как то вечером, находясь в нашем расположении, сказал -«Что-то похолодало. Лейтенант, дай свою знаменитую куртку, согреться хочу». Назад, у комполка, я кожаную куртку уже просить «постеснялся». Через пару месяцев, наш «смершевец» поехал в отпуск на родину и попросил мои сапоги. И назад в полк не вернулся, прислал письмо, что получил новое назначение. Так я остатки комплекта отдал связному, он на мотоцикле трофейном гонял, ему нужнее. Барахольщиком я не был. А посылки мне некому было посылать, всех моих родных немцы убили. Щеголем я тоже не числился, нормальный офицерский китель уже купил в Моршанске, перед увольнением из армии. Фуражку так и не пошил.
А так, ходил почти всю войну в солдатской гимнастерке и в кирзовых сапогах.

Г.К. - Были ли в Вашей стрелковой роте случаи перехода к врагу или трусости в бою?

С. Р. - Переходов к врагу не помню. Один раз немецкие разведчики утащили двух наших бойцов из окопа боевого охранения. Такое бывало.
А вот насчет трусости... Солдат чувствует бой. И если залег под огнем и отползает назад в свою траншею - трудно назвать это трусостью. Умирать всегда страшно.
Был у меня случай, когда вся рота пошла в атаку, а пожилой боец, по фамилии Катулин, остался на исходной линии. Командир роты, в бою, идет метрах в сорока позади цепи, чтобы видеть поле боя. Заметил я, что солдат не подымается, «налетел» на него, обматерил и силой поднял его. Он метров сто пробежал, а потом его убило... Сейчас, вспоминаю о нем и думаю, могу ли я себя оправдать? Но если всех солдат надо было пожалеть, кто бы Родину защищал ?
Были моменты какого-то всеобщего отупления и полной отрешенности. Ты хоть любыми небесными и земными карами народ стращай, нет у людей сил встать в полный рост и идти на пулеметы... А вообще, патологические трусы в окопы не попадали, они, еще по дороге на передовую, в тылах и штабах оседали.
На войне всегда страшно... Был случай, что мы пошли в атаку пьяные. Из-за весенней украинской распутицы, нам все довольствие привезли на пару дней позже. Там грязь такая, что танк не пройдет. Старшина привез приварок на всю роту, а нас уже половина осталась, за прошедшие двое суток. Разместились в маленьком селе, разбрелись по хатам, согрелись. Дело шло к вечеру. Впереди нас стоял 2-й батальон нашего полка, так что, вроде мы и в тылу находились. Я разрешил старшине раздать «наркомовские» сто грамм бойцам роты. Вышло на каждого пьющего почти три порции. Через час слышу крики -«Немцы идут!». Они незаметно и тихо, через лес, просочились и вышли прямо на окраину села. Человек тридцать их было. Без паники, вся рота собралась в центре села. Все веселые, «поддатые», одним словом - « море по колено». Настроение -«Даешь Ганса на растерзание!». Пошли в атаку, думали, если внезапно нападем, то перебьем их по- быстрому. А немцы не дураки, почувствовали, что обнаружены и залегли. Получилось так, что мы в импровизированную засаду попали. По нам из двух пулеметов в упор ударили, человек семь сразу срезали, так мы назад и откатились, уже все трезвые как «стекло». И больше, до подхода подкреплений, не сунулись на окраину. Назвать наше ожидание и бездействие проявлением трусости я не могу. Просто гробить людей по глупому не хотелось. Подошел второй батальон, а немцев след простыл.

Г.К. - Особисты и замполиты чем-то запомнились?

С. Р. - Замполитов я в бою не видел, они во втором эшелоне комиссарили. Никто в атаках -«За Сталина!»- не кричал. Ходили в бой с криком -«Ура!». В июле сорок четвертого, «уломал» меня парторг полка заявление в партию написать. Текст был стандартный - «Хочу в бой идти коммунистом». Хотя насчет комиссаров я ошибаюсь. На днепровском плацдарме, наш замполит воевал геройски, в первой линии, и погиб там же. Но таких было мало. Митинг провести легче, чем в бой пойти...
Про особистов ничего «жареного» не помню. В конце войны, меня вызвали в штаб дивизии и предложили пойти на курсы офицеров СМЕРШа, но я военной карьерой не интересовался. Или еще пример. На формировке, весной сорок третьего года, у нас сбежало семь солдат-таджиков. Через пару месяцев их отловили уже где-то в Средней Азии и вернули к нам в полк! Не расстреляли за дезертирство, и не направили в штрафную роту! Разные были особисты, - были сволочи, но были и нормальные люди среди «чекистской братии».

Г.К. -Как Вы встретили известие о окончании войны?

С. Р. - Девятого мая закончился бой за город Оломоуц. Приводим себя в порядок. Прибегает комбат -«Ребята, война закончилась! Передали по радио!». И тут по всему города стрельба. Кто постарше был - плакали, а мы, молодые обнимались, что-то кричали. Начали отмечать... Мы с Петром Данильцевым «перебрали» и умудрились разбить вдребезги «виллис» командира полка. По случаю Победы нам эту «шалость» тут же простили. Конечно, день окончания войны - самый счастливый день в моей жизни...