Я родился 25 июня 1924 г. в селе Беседовка Недригайловского района Сумской области. Родители мои были чернорабочими, работали в колхозе. До начала войны я успел окончить 5 классов, мы все учили сразу три языка: немецкий, украинский, русский. Дальше образование прервалось, т.к. в 1941 г. началась война. Я стал работать в колхозе летом, пас коров, в пять часов утра побежал к ним. Вернулся в село, смотрю, на площадке стоят люди и слушают громкоговоритель, по которому передают, что началась война. Не скажу, какое настроение пошло среди людей, как-то не прислушивался, но все прекрасно понимали, что настали плохие времена. В тот же день 22 июня сразу после обеда начался призыв.
Затем через село потянулись отступающие войска на подводах. Все солдаты передвигались исключительно на лошадиной тяге. Даже раненных ребят, и то перевозили в повозках. В домах каждый чувствовал боль, она всех нас мучила. Вскоре пришел немец, говорили, что как Киев взяли, так они и пошли, наши не успевали отступать. Эти не просто топали, даже не бежали, а летели вперед на мотоциклах и машинах. Я видел немцев исключительно на механическом транспорте, не знаю, но почему-то мне так запомнилось.
Как только немцы пришли, ребята, кто младше, кто старше бегут с горы и кричат мне: "Петр, немцы приехали воевать, пошли, посмотрим!" Мать говорит: "Иди, иди, дурак, посмотри на них, потягай их". Все побежали, и мне тоже хочется, я подошел под горку, они там ходят, только "хенде хох!" покрикивают. Посмотрел на такое дело, и быстренько назад вернулся, мать мне говорит: "Ну что, сбегал?". Отвечаю: "Я не бегал, просто постоял на болоте, и домой пришел". А ребят, что подошли к ним, немцы подозвали и в поле забрали, солому тягать, чтобы им спать было на чем в селе. Так для нас началась оккупация.
Полицаями в селе стали те, кто раньше, до коллективизации, был из богатых. Это Савченко Василий, еще мужик по прозвищу "Шкурат", не знаю, фамилия это или нет, Амурец Петр, кстати, он у немецких помощников главным стал, его братья Гриша и Леша. Немцы в селе все захватили под свои казармы, вот мы и сидели по домам, матери на улицу никого не пускали - боялись. Вскоре немцы начали безобразничать, бить сельскую молодежь, а сами бегали по нашему и окрестным населенным пунктам и собирали яйца, молоко. Как-то бабы им сказали: "Вон там ниже по дороге у лесочка есть село". А немцы в ответ: "Нет, там пук-пук, партизаны!" Боялись, собирали там, где поближе к городу.
При оккупации колхозы никто не отменил, все продолжали работать в поле. Правда, стало тяжелее, из мужиков в основном остались одни старики, сеяли и пахали на лошадях, тракторов не было. Хотя у нас имелась своя МТС, но всю технику или испортили, или отогнали в тыл, чтобы немцам не досталась. Это сильно усложняло работу.
На работы в Германию молодежь взялись угонять еще с 1942 г. Первое время взялись за девчонок, у меня две сестры были в Германии, одна 1922 г. рождения, другая 1925 года. Три раза немцы организовывали большие угоны людей в Германию, в последний раз моя молодая жена туда попала.
Я тоже мог туда попасть. Прибыла комиссия, расположившаяся в нашем сельском школьном зале. Со мной на нее пришли Иван, Кузьма, Николай Марченко, Мельник Дмитрий и Алеша Темченко. Там сидели немецкие врачи, с ними переводчики, начали нас проверять на здоровье. Я говорю ребятам: "Парни, тут ничего не сделать, они не приняли только слабеньких и глухих". Спасло то, что нас как неплохих работяг ценил староста села Власенко, которого в селе прозывали "Парамонтий", кстати, своих детей он отвел назад домой, договорился как-то. Мы же дожидаемся очереди, гуляем у дома. Выходят к нам староста и Павел Богословский, назначенный при немцах на должность главного по сельским работам, говорят нам: "Кто тут еще не проходил комиссию? Идите, заходите!" В дом, там начинают расспрашивать, чем я в детстве переболел, начал дурить, подгибаю плечи, туда-сюда, тут Богославский Павел говорит: "Оставьте мне зятя!" При этом показывает на меня, переводчик его слова объясняет, а наш Парамонтий тоже присоединяется: "Вы из моего села должны были взять 64 человека, а уже набрали 68!". Но все равно доктор не отцепился, всех проверил, какую-то непонятную медную ерунду вставил в ухо, туда-сюда крутил. Мы убежали домой, по пояс раздетые, с собой дали синенькую бумажечку с белыми полями, я видел, что тем, кого угоняли, в специальную графу вписывали цифры "01", а на моей стояла "А", и перечеркнутая.
Не представляете, бегу по улице, молодой парень, а встретившийся полицай хватает за штаны, куда, мол, летишь, я ему показываю справку. Он говорит: "Одевайся". Прибежал домой, радовался недолго, вскоре приехали новые немцы, мать предупредила, "Тикай быстренько отсюда, потому что понабирали всяких, эти ни на кого не смотрят". Я быстро из села удрал, к счастью, район знал, не дорогой, а обходными путями скрылся, пока они из села поехали, я уже снова дома был. Кстати, в Германию забирали в первую очередь тех, чьи отцы воевали на фронте в Красной Армии. Мне было чего опасаться, ведь все родственники были там.
А так в оккупации немцы установили строгие порядки, нас родители гулять вечером не пускали, т.к. был введен комендантский час. Очень быстро молодежь определяли на работы, к примеру, Катьку Шиянку направили учиться сапожной специальности. Я работал с Грицьком, который пришел в село с поля боя раненный, ему нос пробили. Он меня ремеслу учил. Как-то он задерживал меня, иду вечером домой, к своей девушке забегу. Один раз домой прибежал, ее нет, уже ушла к кому-то. Нашлась у подруги, тогда ведь все по домам бегали, не дальше. Сидим, уже темно, свет не включали, чтобы внимания не привлекать, разговорились, но тут заскочили непонятно как узнавшие о посиделках полицаи. Крик, гам, орут одно: "Выходи!" Что делать, мы во двор, а Василий Савченко, который жил по соседству, говорит мне тихонько: "Петр, постарайся убежать сейчас". Ведет меня по дороге рядом с собой и все повторяет: "Давай!". Дорога осенняя, везде замерзшая грязь, идем по ней, и вижу, в доме, где дед Михайло жил, ворота открыты. Я раз, и туда, выскочил через огороды, бегом домой. Захожу, мать спрашивает: "Кто за тобой гонится?". А я, шутя, отвечаю: "Это земля вон там гудит, вот и прибежал домой". Мамке ничего не сказал, на утро парней, что попались, спрашиваю: "Ну что? - они отвечают, - до утра подержали в холодной камере и отпустили".
- Как произошло освобождение деревни?
- В августе 1943 г., у нас только снопы были собраны. Помню, что когда немцы стали отступать, они поделили между собой заранее заготовленные факелы и начали все сжигать. Это было вечером, мать мне говорит: "Выведи корову из сарая, немцы сейчас все сожгут". Вывел я корову в лесочек, который у нас назывался "Шульженковский", там уже пасется скот отцова брата дядька Ивана, и привязал свою коровенку, а сам ушел в кукурузу. Наш дом не сожгли, он находился вдалеке от дороги, зато кто жил по обочинам, у всех сгорело. На второй день после отступления бежит по улице Романовский, который работал бригадиром, кстати, он из плена в село пришел, и кричит матери: "Григорьевна, где Петр?". "Я не знаю" - отвечает она ему. Оказывается, меня вызывали в полевой штаб. Разыскали, я, Яков, Иван, и Кузьма из соседских пошли к бутенковому дому, где расположился полевой штаб наших войск. Только тут мы узнали, что вернулась Советская власть. Спрашивают: "Где твой отец, что делал, ты сам где был, тоже что делал?". Я говорю: "Отец где-то воюет, сам я учился, после работал в нашем колхозе, вот так…". Все, меня в сторону. Остальных начали спрашивать, первый вопрос: "Где твой отец?". Яков говорит: "Мой отец был старостой". "А твой?" - указывают на Ивана, тот объясняет: "Мой двоюродный брат остался в селе, он при немцах был, как бы вам сказать, исполнителем". Не знаю, как они судили, в итоге всех десятерых призвали в армию. Выжило нас 8, осталось на фронте 2 человека, погибли Гнасюк Иван и Постол Петр.
После комиссии нам приказали придти вечером обратно в бутенковский сад, с собой взять белье и покушать на сутки, а там определят, куда направить нас. Мы пришли домой, только я приготовился к выходу, прибегает пацаненок и передает, мол, утром в 4 часа быть. Пришел, мы вышли в сторону Томашовки, где находился сельсовет, на месте меня определили в связь. Попал в 161-й артиллерийский полк на батарею 76-мм орудий.
Из Томашовки мы двинулись вперед и прошли целый ряд населенных пунктов, в том числе Смелое, Борозенку, Талалаевку, и в итоге дошли до Днепра, через который мне довелось вплавь переправляться, кстати, я и Десну также форсировал. Естественно, никаких машин не было, в хозвзводе служили старики и их послали на паром вместе с орудиями, а нас как молодежь собрали и на конях мы переправлялись. Свой первый бой я сейчас и не вспомню, на самом деле связист всегда в бою. Наше дело одно: чтобы на передовой была связь, а как и что, никто не спрашивает. В итоге меня научили, как узел морской завязывать из кабеля, скручивать провода, на том обучение и закончилось. В то время я даже не знал своего звания. Смешно, но даже своего командира я первое время называл "дядька". И кого вызываю по телефону, тоже дядькой зову. Вот такие дела.
После форсирования Днепра наш полк постоял в резерве, а затем рванул вперед и вошел на Западную Украину, в боях на Правобережье не довелось участвовать, так как меня ранили и я попал в госпиталь, откуда вернулся в часть уже подо Львовом. Кстати, тут мы почувствовали, как переменилось настроение местного населения, нас там уже называли не "солдат", а "москаль". Что-нибудь попросишь, все как один в ответ твердят: "Немае ничого". В общем, они такие были. Затем после Перемышля мы вошли в Польшу, пошли интересные названия, под Краковом был ранен уже в новом качестве - служил пулеметчиком.
Мы остановились перед городом в какой-то деревеньке, вместе с нами оказалась интересная часть, у меня даже в военном билете сохранилось название - Третья морская стрелковая бригада, воевавшая в составе 127-го легкого горнострелкового корпуса 4-го Украинского фронта. Это была часть прорыва, понесшая большие потери, они попросили у нашего командира людей, вот он и прислал группу, в том числе и меня. Там о специальности не спрашивали, куда надо, туда и поставили. Мне командир роты, куда я попал, сразу сказал: "Вот хохлов у меня до сих пор не было в подразделении, пошли, посмотрим, что ты за птица!". Ну что же, прибыли, они мне сразу глаза завязали, и замок дали от "Максима", мол, он в разобранном виде, а ты собери. Думали, я не смогу, но побыв связистом, многое начинаешь руками чувствовать, особенно после нескольких заходов ночью. Я с первого раза все собрал, так и остался с ними воевать станковым пулеметчиком.
Сначала назначили вторым номером, заряжающим. Были большие потери, потом в первых боях уже убили командира расчета, стал исполнять его обязанности, назначили стрелком. Не спрашивают, надо тебе или нет, бери должность и работай дальше.
Особенно врезался в память первый бой в качестве стрелка, утром завязалась перестрелка у какой-то деревеньки, немцы не выдержали и отступили, конечно же, мы все поразбежались по домам, поискать чего покушать, хоть где-то, хоть что-то надо нам. Вдруг видим, к нам немцы гонят коров, а сами за ними прячутся и идут в контратаку, расчеты ротных пулеметов, туда-сюда выскочили, и открыли огонь. Отбились мы, хотя трудно пришлось, немцы рвались вперед. Во время стрельбы самое важное - подпустить противника, выждать момент и открыть огонь таким образом, чтобы как можно больше поразить. Главное, ждать, все время сидеть и не открыть огонь раньше времени. Не знаю, но у меня в каждом бою мысль в голове одна сидела - быстрей бы врага перебить, и дальше пойти, может, с отцом где увижусь, или сестричку с женой освобожу. Так и не боялся боя, никак.
Так как наша бригада всегда находилась на острие прорыва, то потери мы несли постоянно, и все время в бою, даже по ночам сражаемся. За время службы пулеметчиком я был ранен еще два раза - под Краковом получил осколочное, а затем 15 марта 1945 г. в Германии. Кстати, после войны меня даже вызывали в военкомат и уточняли данные, оказывается, нашу часть переименовали сначала в отдельную морскую бригаду, а затем в горнострелковую, в моем же билете так и осталось - 3-я морская бригада. В итоге все выяснилось.
- Как Вы встретили 9 мая 1945 г.?
- Мы узнали о Победе уже 8 числа, помню, все небо сияло. Утром сказали спуститься с верхнего этажа госпиталя, организованного в бывшей немецкой казарме, вниз и выйти на площадку, где должен был быть организован парад. Сошлись мы грязные, немытые, небритые. Поэтому нас сразу заставили побриться, помыться, одеться по своей форме, подшить воротнички и только тогда построиться на площадке, оказалось, пока мы занимались, нам есть сварили. После обеда сразу парад прошел, мы стояли и прошли буквой П. Слезы от счастья, встречаемся, друг на друга смотрим, большая победа…
- Что тяжелее было нести у "Максима": ствол, станину или коробки с патронами?
- Самое тяжелое ствол, станину нести легче, я как командир расчета тащил коробки с патронами, кроме них, на тебе лопатка и все на свете, все тело от этих ремней перетянуто. Общий вес пулемета составлял 64 кг, вот и представляйте себе, что это такое! Второму номеру специально давали два пайка за носку ствола, а станину на плечи повесишь, и все.
- Вы использовали металлическую или матерчатую ленту пулемета?
- Ленты были и такие, и такие. Все зависело не от материала для ленты, а от того, как патрончики вбиты, если только все правильно и подогнано, то все в порядке, если же не совсем, то сразу же перекос. У меня в расчете молдаванин был, фамилию его не помню. Как-то вечером, после боя, говорю взводному командиру Номеренко: "У меня автоматика не работает". "Как это нет?" - спрашивает. "Да не знаю, куда-то делось - говорю - не то что-то". Он говорит: "Раз такое дело, твой расчет будет ночью охранять штаб бригады", а другой пулемет послали на передовую. Утром мне говорят: "Шульженко, сейчас бери "Максим" и в мастерскую". Пошел туда, а в пулемете есть две специальные пружины, оказалось, что одна пружина освободилась, шуруп выкрутился и когда очередью стреляешь, то замок наперекос идет и пулемет клинит. Спрашивают меня: "Это что такое снова? Ведь недавно "Максим" работал прекрасно!" Подозреваю, что это сделал молдаванин, специально выкрутил, но точно не знаю, не пойман не вор. А так, в бою, пулемет почти не клинило.
- Трудно было вырывать позицию для "Максима"?
- Конечно. Занимаешь позицию по ориентирам, вырываешь окоп, и тут приказ перейти на другое место, так что лопаткой работаешь много и постоянно. Саперная лопатка до конца войны у меня на боку телепалась. Конечно, по идее позицию должен выбирать командир взвода, но у него четыре расчета в ведении, в каждом 4 человека, за всеми надо присмотреть, так что на поле боя мы сами выбирали точку, где и как нам удобней. Очень помогал в щиток для пулемета, все время, постоянно слышишь, как дзинькает пуля и все. А вот каской мы ни разу не пользовались. Смешно говорить, но делалось это для быстроты, ведь каска-то мешает, никто про жизнь не думал, стремились, чтобы быстрей победа пришла. Сейчас меня спрашивают: "Вы за награды сражались?". А я отвечаю, что мы не за медали воевали, а бились, чтобы победа быстрей пришла, да и фашиста загнать домой и уничтожить.
- Какое у вас было личное оружие?
- Маленький автомат ППС. Довелось и пострелять из него. Врезалось в память, как падали немецкие солдаты под одной из моих очередей…
- Сколько позиций обычно вырывалось для "Максима"?
- Ну, мы старались, чтобы и себя замаскировать, и видно поле боя, и чтобы было удобно перебежать. А копали только одну, ведь в бою не бывает, чтобы ты находился на одном месте целый день, к примеру, в одном бою мы за день перебежками прошли 14 км, там нас немец пропустил вроде бы, а когда мы прошли, как влупил по нам, расчеты давай снова укрытие искать. Приходилось трудно, помогало то, что местность была ровная, и мы предпочитали катить пулемет на колесиках, иначе пока его понесешь, разберешь, это ж целое дело… и хотя считалось, что мы служили в горнострелковых войсках, таскали "Максим" так, а не по правилам.
- Какое в войсках было отношение к партии, к Сталину?
- Все мы кричали: "Ура! За Родину! за Сталина!" Тогда все друзьями были: молдаване, киргизы, татары, все как одна семья. Тем и выживали, никто тогда не смотрел на национальность. Объединяла одна цель, единая задача. Я, украинец, сейчас со своими соотечественниками хуже живу, чем тогда в войну с друзьями из иных народов. Националистов расплодилось на Украине…
- Как поступали с пленными немцами?
- Ну, даже не знаю как, их специально быстренько уводили в тыл. Под конец войны они сами подбегали к нам и сдавались в плен, крича "хенде хох!" По окончании войны я попал в Чехословакию, там увидел, что такое массовая сдача в плен. Нас посадили на "Студебеккеры" и повезли к городу Кутна-Гора, немцы обвязывались белыми тряпками или несли их как флаги, двигались к нам, повторяя как заведенные: "Гитлер капут, Сталин гут!" Сражались только с нами "власовцы". А места какие красивые, это туристический рай, как у нас в Бахчисарае изумительное место. Там были и "власовцы", и немцы среди пленных, но нам даже не разрешали с ними разговаривать. Но при этом я не видел, чтобы кого-то из них расстреливали.
- Как складывалось взаимоотношение с мирным населением в Польше, Германии?
- С поляками мне не приходилось с ними сталкиваться, но другие ребята рассказывали, что если попросить кушать, обязательно говорят, что: "Чисто герман забрал, нет ничего". Лучше всех встречали нас чехи. С флажками, выходили даже пожилые люди и дети, кричали: "Наздар, наздар!" Немцы же старались быть предупредительными, русский как идет, сразу повторяют одно: "Сталин гуд, Гитлер капут".
 |
Шульженко П.П., 9 мая 2010 г. |
- Посылали ли посылки домой из Германии?
- Нет. Когда война закончилась, в августе 1945 г. началась война с Японией, нас подняли по тревоге и погнали на восток, вскоре наши войска разбили врага, так что мне просто не приходилось долго оставаться на одном месте. Часы я как-то не собирал, да и у нас на передовой времени банально не было. Правда, уже после окончания боевых действий некоторые понабирали штамповки.
- Что было самым страшным на фронте?
- Когда смотришь, как идут немцы в наступление, тут уже держись, не зевай, иначе они тебя убьют. Главное - не прозевать их, или убьют мгновенно. Старались остановить, не подпустить их, если я его пожалею, то он точно меня убьет… и все. Вот что страшно, в живого стрелять.
- Как мылись, стирались?
- Однажды, по-моему, в Польше, в бане, в стоявшую на воздухе открытую бочку налили воды, положили сверху одежду, прозевали, вода испарилась, да так, что у некоторых из нас одежда погорела. А вот вши были на передовой.
- Выдавался ли сухой паек?
- Да. Основной едой там были американские консервы, открывавшиеся специальным ключиком. Нам выдавали его на сутки, но мы сразу съедали, зачем оставлять на потом? Про вкус не скажу, на фронте даже верблюжье мясо ели, там не разбираешь, что в рот совать.
- А вообще чем кормили в войсках?
- В основном перловкой, только приезжаешь в госпиталь, в тебя сразу же вталкивают эту самую перловку, на операцию не сразу берут, положат буквально друг под друга и дают кашу, после сто грамм выпил, ложишься на стол, потом уже определяют в палату, куда там надо. Запомнил надолго вкус перловки!
- Женщины в части были?
- Имелись. Мы как солдаты относились к ним хорошо. Они особенно помогали в санбатах и полевых госпиталях. И так... правда, мы с ними не ходили, больше офицеры ухаживали.
- Ваше отношение к замполитам?
- Ну, я безвредный был, выполнял то, что говорили, меня принимали на поле боя в комсомол. Свободное время есть, берешь газетку и расчету читаешь.
- Ваше отношение к особистам?
- Я с ними даже не сталкивался. Ничего такого не делал, преступлений не совершал, что от нас надо, выполнял. Скажу прямо: некоторые говорили, мол, надо перейти, но с теми, кто убегал, я никогда не связывался.
- Противогаз выбрасывали?
- Нет, его носили с собой, хотя никогда не пользовались. Если был лишний запас пищи, то прямо в него прятали. Особенно кусок хлеба удобно помещался.
Демобилизовался в 22 марта 1947 года, хотя по приказу Сталина должен был раньше. Но т.к. я находился на должности, то таких, как я задерживали, пока не готовили новое пополнение. После началась моя мирная жизнь.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
| Стенограмма и лит.обработка: | Д. Ильясова |
