Воробейчик Марат Наумович

М.В.- Родился в феврале 1926 года в украинском городе Полтава. Отец работал закройщиком, был коммунистом и в начале войны вступил в ополчение.

В первых же боях отца ранило, ему оторвало ногу и его привезли в полтавский госпиталь. Когда стало ясно, что немцы возьмут город, я, вместе со старшей сестрой Марией (она с 1924 года рождения), наняли лошадь с подводой, забрали отца из госпиталя и привезли на железнодорожную станцию. На путях стоял эшелон с эвакуированными, составленный из вагонов-"телятников", все было забито битком, до предела. Как раз началась бомбежка станции, все разбежались по сторонам, и в этот момент, не обращая внимания на разрывы бомб, мы занесли отца в один из вагонов. После бомбежки беженцы вернулись по вагонам, на нас стали кричать, но моя сестра была боевой девушкой и всем дала резкий отпор. Так нам удалось вывезти отца на восток. На одной из станций рядом стоял санитарный поезд, мы договорились с медиками, что они примут отца к себе.

Санлетучка шла в Среднюю Азию, в Самарканд, и мы тоже отправились вслед за отцом в эти края, и вскоре оказались в маленьком городке Катты-Курган. Поселились на квартире у бедной узбекской семьи, я окончил курсы слесарей при ремесленном училище и стал работать на маслоэстракционном заводе имени Микояна. Спал на заводе, по рабочей карточке выдавали только пайку хлеба, приходилось откровенно голодать.

При заводе были курсы Всеобуча, и я, под влиянием фильма "Чапаев", выбрал для себя курсы пулеметчиков, хорошо изучил "максим", мог с закрытыми глазами разобрать и собрать "замок" пулемета. Осенью 1943 года, в возрасте 17,5 лет, меня призвали в армию.

Уходил на службу с тяжелым сердцем, оставляя дома больную мать и отца-инвалида. Сестра к тому времени вышла замуж за моряка и уехала с ним на Дальний Восток.

Призывников привезли в ЗАП в Самарканд, где новобранцев готовили полтора месяца к отправке на фронт. Большинство народа в запасном полку были русскими, узбеки к 1943 году уже хорошо научились, как "откосить от призыва". Моей учебной ротой командовал старший лейтенант Зайцев. В последних числах октября сорок третьего года нас погрузили в эшелон и в составе маршевой роты отправили на фронт.

Один вагон узбеков, один - чисто русский, в котором меня выбрали старшим.

К тому времени мне уже присвоили звание сержанта. Ехали до фронта три недели, потом нас выгрузили в каком-то лесу и за пополнением приехали "покупатели".

Я попал в пулеметную роту мотострелкового батальона 15-й (впоследствии 34-й гвардейской) мотострелковой бригады. Бригада входила в состав 12 гв. ТК

Рост имел 171 сантиметр, но физически был крепким, мог спокойно подтянуться на турнике 30 раз и меня сразу забрали к пулеметчикам. Рота на тот момент в основном была укомплектована сибиряками, прекрасными людьми, которые встретили новичков очень хорошо. Командовал батальоном майор Матвеев, а нашей пулеметной ротой - старший лейтенант Черкас, будущие Герои Советского Союза. Взводом командовали молодые лейтенанты, но когда они выбывали из строя, то обычно действиями взвода руководил один из опытных "старых вояк"-сержантов.

В 1944 году к нам, с понижением в должности за какие-то прегрешения, прислали командиром на взвод офицера в капитанском звании. Фамилии его я называть не хочу.

Он был законченым алкоголиком, от участия в боях увиливал, как мог, появлялся у нас только в затишье, непременно с матом и пьяными угрозами, мы этого капитана откровенно ненавидели, и когда его убило, у нас никто о такой потере не сожалел.

Одним из командиров пулеметного взвода был хороший парень, младший лейтенант Увередя, но его тяжело ранило, осколок снес ему часть черепной коробки, даже было видно мозги, но сам лейтенант был в сознании и его живым отправили в тыл.

Моим первым командиром расчета был Павел Павлик из Карелии, очень толковый, замечательный и мужественный человек. Меня назначили первым номером, наводчиком пулемета. На марше я тащил на плече тело пулемета и половину ленты с патронами.

Еще на себе: 3-4 гранаты, немецкий "шмайсер", на ремне - револьвер "наган" (положенный мне по штату как первому номеру), на горбу - свой вещмешок + саперная лопатка, фляги, да иногда еще и шинельная скатка. Щиток от пулемета, который весил 8 килограмм с собой никогда не брали, в бою он демаскировал расчет. Так что сами посчитайте, сколько это все весило и какое здоровье надо было иметь, чтобы это таскать.

Г.К. - Как Вам легче рассказывать, в хронологическом порядке или по боевым эпизодам?

М.В. - Наверное, по отдельным боям будет легче вспоминать. Обо всем уже не расскажешь, но самые яркие эпизоды остались в памяти.

Мне запомнился один бой, когда два пулеметных расчета, 10 человек, без офицеров, двое суток удерживали польское село, отбивая повторные немецкие атаки. Нас посадили на танки, мы закрепили пулеметы стопорами на корме, и два танка Т-34 ночью внезапно зашли в село, в котором немцы видно крепко спали, даже не выставив боевого охранения. Мы стали стрелять по сторонам и немцы в одних подштаниках стали драпать из домов. Мы сняли "максимы" с брони, танки развернулись и ушли.

Остались в селе два расчета, мой и ленинградца Бурлова, у которого был с собой еще трофейный пулемет МГ-34. Бурлов повел своих на окраину ближе к лесу, а я занял оборону на правой оконечности села, на крыше дома разобрали черепицу, оборудовали позицию и стали ждать. Утром с нашей стороны к селу по дороге пошла колонна немцев, я подпустил их поближе, а потом как стал лупить из пулемета по ним в упор. Живые немцы побежали назад к лесу. За светлое время суток немцы пытались еще дважды атаковать. На второй день немцы открыли артиллерийский огонь и четвертым снарядом попали прямо в наш дом. От разрыва снаряда ошпарило огнем, я отлетел в сторону, ударился головой об балку. Дом фактически развалился.

Я на куске веревки спустил пулемет из чердачных развалин и стал раскапывать своих товарищей. Двоих, Рогозина и Растяпина, откопал живыми, а четвертого, узбека, подносчика патронов, из под развалин вытащил уже мертвого. Мы снова заняли позицию. Утром на нас пустили две танкетки, но у нас была коробка с бронебойно- зажигательными пулями, я стал стрелять по баку, бил по второй танкетке и сжег ее.

И так мы продержались двое суток, отражая непрерывные атаки. Когда все затихло, я оставил Рогозина у пулемета, а сам с Растяпиным пошел посмотреть поле боя и трофеи. Стоят немецкие БТРы с низкими бортами, в которых могли сидеть сразу по двадцать человек, а внутри месиво из убитых и кругом ... только трупы. Врезали мы им здорово.

У меня в руке пистолет, и кто из лежащих немцев еще подавал признаки жизни или притворялся убитым, тех я сразу добивал выстрелом в голову. А кого тут было жалеть...

В одного стрелял несколько раз, а он мне "язык показывает", я распсиховался, а Растяпин меня за руку тянет, мол, успокойся, этот труп так застыл, язык вывалился наружу.

Только на третьи сутки к нам подошло подкрепление и мы на радостях кинулись с ними обниматься. Никого из нас за этот бой не наградили.

Г.К. - Орден за что получили?

М.В. - За взятие Инороцлава. Ночью на танках проскочили с боем через весь город.

Мы спешились, но везде и вокруг немцы, бой не затихал. В какой-то момент мой расчет вел бой в одиночку, и когда наступило затишье мы пошли искать своих.

Нас было четверо: я, Рогозин, Тряпицин и еще один боец. Перед нами мост, за ним никого не видно. Я сказал своим, что займем оборону здесь, потом пойдем проверять, что творится на той стороне, за мостом. Затащили "максим" на первый этаж дома, навели на мост пулемет. Вдруг, слышим шаги. Слева и сзади от нас в темноте идет строем небольшая колонна, и вроде все одеты в наши шинели... и тут мы замечаем среди них идущих в шеренгах немцев! Сразу открыл огонь. Потом кричу -"Рогозин, к пулемету!", а сам на второй этаж и стал оттуда кидать гранаты. Короче, тех кто не успел прыгнуть в реку, мы всех перебили и взяли в плен шестерых западных украинцев в наших красноармейских шинелях поверх немецкой формы. Один из них был ранен и я ему дал перевязаться свой индивидуальный пакет. Пленные попросили закурить, мы поделились с ними махоркой. Решили держать оборону на этом месте. Нам кто-то прислал подмогу, придали пять автоматчиков, все пожилые, так они сразу спрятались в подвале дома, наверх носа не показывают. Другой берег от нас в семидесяти метрах, и вижу, как на той стороне показались два немца. Одного я успел застрелить из трофейной винтовки, а второго нет, шустрый попался, сразу юркнул за угол, но потом он вернулся и утащил труп своего товарища за стену дома. Появился немецкий танк, въехал на мост, дал очередь из пулемета, но переехать на другую сторону экипаж не решился.

Вижу сзади нас мелькнули двое немцев, понял, что нас могут обойти, сразу ору Рогозину -"Кинь гранату!", а сам в подвал, к автоматчикам -"А ну, все наверх! К бою!", и слышу в ответ -"Да пошел ты нахер!". Вытащил "лимонку" и снова - "Наверх! Всех б.... подорву!", и солдаты, поняв, что с ними никто шутить и разводить тары-бары не собирается, кинулись занимать позиции на первом этаже. Мы отбили одну атаку, и тут появляются три артразведчика. Одного из пленных украинцев схватили и пристрелили за углом. Я возмутился -"Ты бы их в бою убивал!", а мне артразведчик отвечает -"А что ты лезешь?! Это мой земляк, имею право на его голову!". Только утром мы нашли свой батальон. За этот бой меня наградили орденом Отечественной Войны.

Г.К. - Сколько раз Вы были ранены?

М.В. - Имею два ранения и четыре контузии.

Первый раз меня "зацепило" в середине сорок четвертого года. Мы атаковали немецкие позиции по открытому полю, а у немцев в обороне были закопаны танки и полевые орудия. Вот на этом поле они нас всех и перебили. Снаряд разорвался совсем рядом, моего второго номера, сержанта, разнесло на куски, я только успел заметить, что за какую-то секунду я стал весь с головы до пят в крови, и потерял сознание.

Очнулся, на мне куски чужого мяса, весь залит своей и кровью напарника... Ничего не слышу, голова раскалывается, будто по ней кувалдой били...

Выползал с поля боя в одиночку, под прицельным огнем...

Полежал с контузией немного в полевом госпитале, а потом вернулся в свою роту.

Второй раз меня задело в Польше. Стрелял из винтовки во время боя, немецкая пуля, попавшая в приклад, срикошетила и ударила меня в плечо, не задев кости. Но это ранение было легким, с ним я даже не ушел из батальона в санбат.

А последний раз меня ранило уже в самом Берлине. Ночью поступил приказ -"На танки!", мы закрепили пулеметы на корме, и боевые машины рванули к окраине немецкой столицы. По дороге с моей головы слетела пилотка. Поступил приказ спешиться, и один из танкистов, увидев мою непокрытую голову, дал мне каску, мол, ему в танке она ни к чему. И тем самым этот танкист спас мне жизнь. Начались уличные бои.

Надо было перебежать через улицу, которую держал под прицелом немецкий снайпер.

Я перебежал первым, таща за собой пулемет и одну коробку с лентами. Вторым должен был перебегать невысокий плотный сибиряк по фамилии Катышев, с двумя патронными коробками. Ширина улицы была метров пятнадцать, и уже в конце дистанции Катышеву немецкий снайпер влепил пулю прямо в лоб. Наповал. Я нашел длинный кусок проволоки, сделал крюк, и, прячась за углом дома, только с третьего раза смог зацепить и подтащить к себе коробки с патронами, лежащие возле сраженного Катышева.

Обзор для ведения стрельбы был плохой, затащил с ребятами пулемет на второй этаж дома, выбрал позицию и открыл огонь. А из дома напротив немцы стали бить по мне. Одна пуля, рикошетом от каски попала мне в колено, а вторая пуля перебила пальцы на ноге, меня оттащили от пулемета, разрезали сапог и галифе, перевязали. Наступило временное затишье, и я, на своих ногах, спустился с этажа и захромал по краю дороги в тыл. Стоят артиллеристы и один из них мне кричит -"Сержант, иди в ту сторону, там стоит машина для сбора раненых!". Прошел еще немного, и действительно, вижу "студебеккер", в кузове лежит пьяный до беспамятства офицер. Меня положили рядом с ним. И тут начался сильный минометный обстрел, и я еще прикрыл этого офицера собой. Обстрел закончился, я смотрю, а офицер уже не дышит, и перед моими глазами только его застывшая кровь, вытекшая из пробитого из легкого. По какой замысловатой траектории прилетел этот роковой осколок, я так и не смог понять, но осколками убило его, а не меня, лежавшего над ним сверху...

Из госпиталя я добирался в свою бригаду. На прощание мне еще подарили кубанку.

Узнал, где находится моя часть, и меня на машине подбросили артиллеристы.

Кузов машины был забит консервами и водкой, артиллеристы от всей души со мной поделились, сказали -"Бери, сколько унесешь. У нас такого добра еще навалом". Батальон стоял в палаточном городке. Я пришел в палатку пулеметной роты, выставил водку и закуску на стол, и мы сразу стали отмечать мое возвращение из госпиталя.

В батальоне после берлинских боев из 500 человек оставалось меньше 150 бойцов и офицеров. Сидим, выпиваем, вспоминаем бои, и вдруг стало как-то не по себе, постепенно умолк шум из соседних палаток, затихли звуки гармони. Мы вышли посмотреть, что случилось... и стали свидетелями страшной трагедии...

Командир минометной роты батальона, отдавая приказ своему водителю "студера" ехать на заправку, увидел в кузове стоящую бочку, которую шофер откуда-то умыкнул. Унюхав запах спирта, ротный попробовал, вроде чистый спирт, все в порядке, и он налил себе две канистры и отправился выпивать в офицерскую палатку. А за ним и весь батальон набрал себе спирта из этой бочки и только пулеметная рота пила водку, которую мне дали от щедрот душевных артиллеристы...А спирт в бочке оказался древесным. Сразу появился фельдшер батальона и примерно 80 человек, отравившихся этим спиртом были отправлены в госпиталь. Но мало кого из них могли откачать. Это было ЧП.

Наш командир бригады Герой Советского Союза генерал-майор Николай Петрович Охман по итогам берлинских боев был представлен к званию Дважды Героя, но, после этой трагедии, его наградной лист был отозван из ВС СССР...

Вот таким страшным и грустным мне запомнилось мое возвращение в свой батальон...

Г.К. - В моих руках копия наградного листа, заполненного в 1945 году Вашим командиром роты ГСС старшим лейтенантом Черкасом, в котором Вы представляетесь к ордену Боевого Красного Знамени. Идем по тексту - "... Заняв населенный пункт Хепов, батальон сосредоточился для дальнейшего наступления. Противник используя наш открытый фланг, стал обходить батальон со стороны населенного пункта. На прикрытие фланга был брошен пулеметный взвод, в том числе и расчет сержанта Воробейчика. Танки противника подошли на 400 метров, и тогда сержант Воробейчик, выдвинув свой пулемет вперед, стал ждать пехоту противника. Вслед за танками показались цепи противника, старавшиеся срезать дорогу, идущую в наш тыл, но губительным огнем своего пулемета Воробейчик заставил залечь атакующие цепи. Танки стали отходить, немецкая контратака была отбита. Через некоторое время противник снова предпринял одну за другой три контратаки, но под огнем пулемета сержанта, вновь откатывался назад. Танки повели огонь по пулемету. Были ранены командир расчета и командир взвода. Сержант Воробейчик, сменив огневую позицию, оставаясь за командира расчета и наводчика, продолжал отражать контратаки. В этом бою наводчик пулемета Воробейчик рассеял до роты противника и уничтожил 25 гитлеровцев. Достоин правительственной награды - ордена Красного Знамени"... Число, подпись и так далее.

Ордена БКЗ Вы так и не получили, но мой вопрос сейчас о другом.

Насколько точно можно было подсчитать урон, нанесенный врагом пулеметным расчетом? Ведь на поле боя творится невообразимое, кровавая кутерьма, кромешный ад. Как пулеметчик мог знать свой личный счет убитых врагов?

М.В.- За полтора года войны мне пришлось принять участия примерно в десяти крупных боях и во множестве мелких стычек и боевых столкновениях. Обычно, все немецкие трупы, лежащие на поле боя в секторе стрельбы твоего пулемета - "твои крестники", "твоя работа", тем более расчеты нередко перед боем выдвигались вперед на "нейтралку". Я думаю, что примерно 120-130 немцев я на фронте убил. Надо еще учитывать, что приходилось убивать не только из пулемета, но и стрелять из винтовки, кидать гранаты с малого расстояния. Так что мне за свой личный боевой счет краснеть не приходится.

Один раз даже пришлось участвовать в рукопашном бою. Был случай, что нам приказали оставить пулеметы на машинах и дали команду пулеметной роте в пешем строю атаковать и захватить какой-то полустанок. У меня при себе был немецкий автомат и мой "наган". Там получилась серьезная заваруха, весь бой шел в упор...

Г.К. - О тяжелых потерях в пулеметных расчетах иногда задумывались? Почему такое происходит?.

М.В. - Я действительно нередко думал, почему чаще всего погибают пулеметчики?

Сам по молодости лет страха смерти не осознавал, погибнуть не боялся, но каждый раз, видя, сколько нас осталось после боя, мне на душе было горько. А главная причина больших потерь в расчетах - это вовремя не смененная огневая позиция.

Задержался лишнее мгновение на одном месте и ты уже труп.

Помню один бой на окраине какого-то села, когда мы с сибиряком Николаем Рогозиным, отстреляв ленту с открытого места, решили срочно поменять позицию.

Ползем по пашне, дома уже рядом, и видим, как в проеме между домами стоят: мой командир расчета Павлик и наш взводный капитан-"алкаш". Сзади них еще стоит танк Т-34. Я, проползая мимо, кричу им -"Уходите, сейчас будет обстрел!", и в ответ меня этот капитан материт до десятого колена, мол, да пошел ты, и так далее.

Мы дальше поползли на новую позицию и тут за нашей спиной разрыв снаряда. Оборачиваемся. Лежат на земле взводный и Павлик с осколками в спине.

Мой боевой товарищ Павлик, бледный от потери крови, успел мне отдать свою планшетку с документами, и я написал позже письмо его родителям о том, что их геройский сын тяжело ранен в бою. Раненых оттащили в сторону, потом за ними пришла машина из санбата, но вряд ли они выжили, слишком серьезные были ранения.

Пулеметчики погибали не только в бою, находясь у пулемета, потери мы несли по разным причинам. У нас в батальоне был взводный ГСС лейтенант Паршин. В Берлине, сверху из дома кинули ему под ноги гранату и лейтенант погиб.

Подорвался на мине уже после боя мой подносчик патронов Ваня Боярский, призванный со станции Амутинка Тюменской области. В одном месте мы наткнулись на трупы зверски замученных немцами наших, попавших в плен танкистов. Среди них была и девушка-санинструктор, так над ней дико надругались, насиловали, а перед тем как убить, фактически на куски разрезали. И на тела ребят-танкистов нельзя было смотреть без содрогания, у многих были вырезаны гениталии и выколоты глаза. Боярский задержался возле этих трупов, да, видно, кто-то рядом наступил на хорошо замаскированную немецкую мину. Ему оторвало ногу, выбило взрывом глаз, и он умер на месте...

Г.К. - Как относились к такому явлению как "танкобоязнь"?

М.В. - Мне несколько раз пришлось столкнуться с немецкими танками, атакующими наши позиции, и я не припомню, чтобы кто-то из пулеметчиков дрогнул. Никто из нас не бросал огневые позиции, нашей задачей было - отсечь от танков сопровождающую атакующую пехоту, и если придется, пропустить танки через себя.

Кроме того, все расчеты имели противотанковые гранаты. Как-то немцы нас атаковали 4 танками, и наш боец Семилетов гранатами подбил "тигр", второй танк сжег экипаж нашей Т-34, кстати, полностью составленный из грузин. А два оставшихся немецких танка просто не стали испытывать судьбу и отошли назад, на свои исходные.

Г.К. - "Стандартный вопрос" к Вам, как к представителю национального меньшинства. Были какие трения в роте на "межнациональной почве"?

М.В. - Отношение ко мне и к другим евреям в роте было исключительно хорошее.

Я внешне больше похож на русского и мне приходилось чуть ли не бить себя кулаком в грудь, доказывая сибирякам Рогозину, Шестемирову и другим, что я еврей по национальности, они поначалу не верили. Не было никакого антисемитизма.

Через нашу роту за последние полтора года войны прошло человек пять-семь евреев. Одним из них был наш ротный комсорг, кавалер трех орденов, пулеметчик из расчета Бурлова, Леня Тухшнайд. Он погиб уже в самом конце войны.

Другим был Сонькин, попавший на фронт прямо из тюрьмы, где он сидел за кражу пенициллина. У нас в роте кроме него было еще несколько бывших заключенных, мне из них наиболее запомнился младший сержант Семенихин, очень колоритная личность. Так вот, как-то вечером мы попали в засаду, немцы загнали нашу роту в болото и обложили с трех сторон. Отойти без приказа мы не могли, но приказывать "на отход" было некому, наш ротный был со штабом батальона, а других офицеров с нами не было. Лежим в трясине, кушать охота, и Сонькин пополз за едой для нас в видневшуюся неподалеку деревню. Уже на обратном пути, на наших глазах его на куски немцы изрешетили из пулеметов... В соседнем взводе командиром расчета был бессарабский еврей, пулеметчик Лева Бердичевер, награжденный двумя орденами Славы, плохо говоривший по-русски. Он выжил на войне. И еще одного товарища из роты, Самуила Вайнштейна, я нашел уже здесь. В одном из боев его тяжело ранило в живот, я думал, что шансов выжить у него нет, да вот нашли друг друга через 60 лет.

Другим нацменам, например, среднеазиатам, приходилось намного сложнее. Им было труднее приспособиться к войне, и тут играло свою роль не только плохое знание русского языка. Был у меня в расчете подносчик патронов Халияров. Идет бой, кричу ему -"Халияров, вперед!", оглядываюсь, а он в траншее растелил коврик и молится.

На Висле у нас произошел один эпизод: группа узбеков из бригады, сразу 12 человек, отрубили себе саперной лопаткой пальцы на руках и всем скопом пришли в санбат, мол, нам осколками пальцы оторвало. "Особисты" сразу определили что здесь что-то нечисто, провели расследование и кто-то из узбеков на допросе выдал своих. Все 12 солдат-узбеков, были расстреляны возле штаба бригады перед строем за "саморубы". Сразу после расстрела, нас, 15 человек из роты, вызывали почередно в блиндаж политотдела, где мы писали заявление о приеме в партию. Шел обстрел, среди нас появилось несколько раненых, но все написали под диктовку -"Хочу в бой идти коммунистом". Только после войны я случайно узнал от замполита, что давно являюсь кандидатом в члены партии.

Г.К. - Кем пополняли пулеметную роту? Был какой-то особый отбор в пулеметчики?

М.В. - Старались присылать только здоровых, крепких ребят. Больше ни на что не смотрели. "Дохляк" тяжелый "максим" на себе далеко не утащит, а более легкие пулеметы, системы Горюнова, мы получили уже после войны. В Германии к нам в роту прислали трех бывших офицеров, освобожденных из плена. Их отправили к нам дослуживать, но уже в сержантском звании. Бригадные "особисты" до этого лишь изредка появлялись в роте, пытались "вербовать агентуру", а тут, после пополнения из пленных, к нам зачастили, все "присматривались" к бывшим офицерам, но вроде их больше не тронули.

Г.К. - Каким было снабжение гвардейского мотострелкового батальона?

М.В. - Гвардейцами мы стали только в конце 1944 года, но на наше снабжение это никак в лучшую сторону не повлияло. Я, к моему большому удивлению, на фронте нашей полевой кухни ни разу не видел. До самого конца войны мы питались только трофеями, тем что находили в брошенных подвалах, тайниках и складах, или "побирались у танкистов". Никакого подвоза провианта к передовой фактически не было.

Кто был начпродом или помощником комбата по хозчасти, я понятия не имею, но вот их бы надо было бы судить в трибунале...

Г.К. - Представим следующее - бой затих, перед Вашим пулеметом лежат сраженные солдаты противника. Какие мысли возникали в эту минуту?

М.В. - Может, поначалу я как-то радовался, делился с товарищами впечатлениями от боя, мол, сам живой, а скольких положил. А потом "повзрослел", и ко всему относился спокойно, без особых эмоций. Живой и хорошо, а убьют..., значит, судьба такая...

Это же была моя работа на войне - убивать... Если ты не убьешь, убьют тебя, - фронтовой закон, - все просто, как дважды два...Но вот когда после войны у нас по разным причинам стали погибать люди, то к этому я уже не мог относиться равнодушно...

В Германии, сразу после войны, развелось большое количество дезертиров, а некоторые просто уходили в "самоволку" и занимались мародерством. Одного такого солдата, за "самоволку", лично застрелил наш командир полковник Шпольберг, за что его сразу отозвали из оккупационных войск в Россию, и что было дальше с полковником - я так и не знаю. Но сам факт, что война закончилась, а люди гибнут...Это было тяжело принять...

Г.К. - Сколько лет после войны Вы еще служили в армии?

М.В. - Как и все мои одногодки, до 1950, семь полных лет.

Был старшиной роты, инструктором-пулеметчиком, служил все время в ГСВГ.

После демобилизации уехал на Кавказ, на строительство Военно-Грузинской дороги.

Потом вернулся в Полтаву, домой, и долгие годы проработал крановщиком пятого разряда на башенном кране, а после трудился в полтавском СМУ-7.