Бараков Василий Александрович

Детство моё было трудным. Тяжело жили. Хвалиться, и восхищаться абсолютно нечему. Но, мы были молоды. Нам все нравилось, потому что мы лучшего не видели. Мы жили в деревне Некрасово, в той, что за Ипатьевским монастырем. Это - моя родина. Дом у нас был прямо на берегу озера. Тогда был у нас колхоз им. Сталина. Когда еще отец был жив, мы жили единолично. Была лошадь, было хозяйство, была своя земля. Отец умер 43-х лет в 1934 году.  После его смерти мать вынуждена была вступить в колхоз. Обрабатывать землю стало некому. Старшей сестре было 14, нам с братом (мы двойняшки) по 8-м, младшей сестре было пять и младшему братишке два года. Маме было тогда 42. Я помню те времена, когда отец еще был жив, но уже болел. Приходили комиссары в кожаных регланах из Костромы. Их я помню хорошо. Какая у них была цель? Чтобы крестьяне отдавали государству запасы своих продуктов. А у нас хозяйство было овощное. Основной продукт - это картофель. Нас вынуждали выполнять поставки. Не знаю, были они в программе или же их кто-то придумывал на местах. Отец был больной, уже был не работник. После его смерти ничего не изменилось. Также приходили. Доходило до того, что они спускались в подвал и там смотрели и пиками проверяли, не спрятано ли чего. Эти времена навсегда остались в моей памяти. И эту власть, в лице этих людей, я не любил. Когда отца уже не было, мать боялась, как бы у нас не вычистили оставшуюся картошку. Она не хотела, чтобы дети пошли по миру с корзиной. И говорила: «Детки! Хоть вы помогите мне отстоять это»

- А как мамка?

- Плачьте (смеется).

И когда комиссары приходили, мы пятеро начинали дружно выть. Они поглядят, потопчутся и уходят. Вот это мне запомнилось на всю жизнь. Когда нам с Борей исполнилось 12 лет, мать вступила в колхоз. Бригадир Григорий Захарович Алешин сказал матери: «Надежда, тебе надо вступать в колхоз.  Как-нибудь поможем». У простых людей сохранились человеческие отношения. Мама сумела устроить нас с Борей работать. Мы пасли колхозный скот четыре лета подряд.  Она часто приходила к нам на луг. Все прочие дети купаются, а мы жаримся на солнышке. Мама всегда успокаивала нас: « Деточки, уж ладно поработайте. Зато хоть, мы будем с картошкой. Не будем с голоду помирать».  И мы терпеливо работали. Часто она шла домой из Костромы мимо нас. Там она продавала молоко. Только так было возможно получить на руки хоть какую-то копейку. В колхозе в то время только палочки писали. Натуроплата. Картошка да капуста. Так вот бывало, купит она нам в городе бутылку кваса и батон белого хлеба. Для нас это была роскошь. Вот так мы жили и никогда не унывали.  Летом пасли телят, а осенью ходили в школу. До четвертого класса я и Боря были ударниками учебы. Раньше отличников называли ударниками. В пятый класс мы пошли в школу №17 фабричного районного комбината им. Ленина. Там училось всё фабричное хулиганье. И вот нас из нашей деревенской школы туда перевели. Мы туда ходили пешком. Помнится, в начальной школе зачеркивали портреты в учебниках (репрессированных). Искали везде вражеские интриги. Даже в тетрадях отыскивали. Везде искали вражеские изображения антисоветского содержания.

Мы тогда в соответствии с тогдашней идеологией считали, что при царе было плохо, что царь был угнетатель. Мать всегда говорила нам обратное: »Не слушайте их. При царе-то было лучше! Придёшь к купцу в лавку-то. Он тебя не выпустит. Обязательно что-нибудь найдет, предложит. А уж если купил чего, так он еще тебе совочек семечек подденет в благодарность».

У меня были дядья по отцу: Сергей, Геннадий и Дмитрий. Как-то мылись мы в бане с Сергеем Васильевичем. Он смеялся над нами: «Детки хватит с бабами ходить в баню». В баню он пришел подвыпивший. Разговор зашел тогда на эту опасную тему. А ведь уже были 30-е годы, уже арестовывали по ночам. И у нас бывало в деревне заберут неизвестно за что. Молчок и тишина.

Мы ему говорим: «Раньше ведь стачки были и забастовки»

- Были. Правильно были. Бывало, у комбината Ленина сойдется стачка. Приезжает урядник на коне. С нагайкой. И уговаривает: «Граждане расходитесь». Ну а кого и нагайкой по спине. А сейчас? А сейчас приезжают и забирают по ночам. А за что неизвестно. Это Сталинский террор!

Помню фразу.

Прямо так и сказал?

Так и сказал. Я тогда впервые слово террор услышал. Запомнил на всю жизнь. Он только в бане так говорил. Они (дядья) все служащие были. Геннадий был член партии. Потом по партийной линии работал в Ярославле. Они всегда молчали. Понимали, чем грозит болтовня. Кем был Дмитрий, не знаю. Но факт тот, что он был не простым. Мы с братом шарили как-то у него в шкафу. У него была фуражка с красным околышем и погоны. Дядья были культурные. Не помню, чтоб они матерились.

II. Про деньги и мясо.

22 июня помните?

Да. Я в то время уже работал на судомеханическом заводе. Помню, бьешь по раскаленной клепке, а окалина в лицо летит. А если мимо ударишь, мастер на тебя орет: «Тудыть твою растудыть». Её же надо горячую успеть расклепать. Это сейчас все на сварке, а тогда клепки были. А 22-го числа была прекрасная погода. Я в деревню пришел, а мне говорят: «Васька, поди-ка сюда. Война ведь началась». Я тогда как-то несерьезно отнесся. А нам односельчане мужики постарше говорят: »Э-э-э, нет ребята. Мы немца по той войне знаем. Это серьезные ребята. С ними вам придется повозиться». Вот так. Наследующий день на заводе митинг. Многие рабочие уже с повестками. Тогда это все оперативно делалось. Раз-раз. А с завода я ушел. Получилось так. Нас забрали на трудфронт. Мы копали на левом берегу Волги у Ярославля окопы и противотанковый ров. Ров такой же, как в кино показывают.  С офицером помню, ездили на телеге. Он втыкал колышки в землю (определял огневые позиции), а я правил лошадью. Кстати, ведь и у ТЭЦ на берегу в Костроме тоже копали окопы. Да. Потом, правда, когда немцев под Москвой взгрели, это все забросили сразу. После Ярославля на завод я не вернулся. Я и еще несколько ребят остались работать в деревне. А за такие дела давали срок. Ну и в одно утро приносят повестку в суд. Мать собрала сидор с вещами и провизией. Все всё понимали. Утром я и остальные явились в здание суда. Просидели прямо на полу до вечера. Мне это все надоело. Я открыл двери и обратился к сидевшей там женщине: «Я такой-то, со мной такие-то. Когда нас будут судить?». Она полистала дела и сказала: «Приходите завтра». Вернулись назад в деревню. Наутро опять в суд. Женщина посмотрела наши дела, спросила, работаем ли мы сейчас. Подумала, подумала…

И отправила нас назад в деревню, обещав наложить штраф. Штраф я так и не получил. Ну а потом повестка в армию. Собрались. Опять рюкзак с едой. Проторчали на вокзале в Костроме десять дней. Эшелона не было. Потом ехали 13 дней ехали в Марий-Эл. Поезд остановился на станции Сурок. Там учебный лагерь в 30-ти километрах от Йошкар-Олы. Стали готовить на минометчика. Как там гоняли, это просто ужас. Тяжело было привыкать после дома. Сержант гонял жестоко. Как кого из командиров увидит, так вытянется по струнке и докладывает с растяжкой: « Сержант Р-р-р-родин. Происшествий нет». Старался очень. На фронт чтоб не попасть. Кормили нас ужасно. Все мысли были только о еде. Однажды с другом идем, а навстречу солдат с кухни. Что-то жмет у пояса. Предлагает купить или обменять. Я ему: «Так покажи. Чего там жмешь?» Он показывает кусок вареного мяса с жилами и жиром. Я ему как дал по руке снизу. Мясо, кувыркаясь, полетело в песок. Набросились втроем. Победили мы, нас же двое. Сожрали прямо с песком.

А одни раз я был дневальным. Заходит командир. Мне бы рапорт ему, и все как полагается. А я стою, молчу, голову набок. Он походил молча и так же молча удалился. Меня тут же Родин: «А ну бегом к командиру»

Я спускаюсь в землянку к нему. Там печка, стол и кровать. А в кровати бабенка. Он давай меня материть: «Ты такой-сякой. Понял? Кру-у-гом». Я повернулся.

- Стоять. Через левое плечо.

Поворачиваюсь через левое.

- Стоять. Где так точно?

- Так точно.

- Убирайся с глаз долой.

Да оно и понятно. Баба его ждет. Не до меня ему.

Мать выслала мне 900 рублей. А я попал в санчасть, приболел. Жду. Никакого перевода нет. Прикатил солдат из нашего отделения Витька Попов.

- Слушай, там, в штаб батальона твою красноармейскую книжку требуют. Я отнесу.

- На. Бери.

А там фотографии нет. Унес и все. Выписался я. Пишу матери, что нет денег. Она обратилась на почту. Там нашли квитанции, мол, деньги вручены. Витька пришел, получил.  Ведь из нашей же деревни. Мы с ним в начальной школе учились. Гаденыш, чего говорить.

Потом, когда окончили курс, нам должны были присвоить звания. А в это время Орловско-Курская дуга началась. Видимо в это время срочно потребовались пополнения. И у нас свертывают экзамен. Оставалось один предмет сдать. И был бы командир минометного расчета. Но не позволили. Нас в эшелон. Отправили на фронт простыми минометчиками. Если туда из Костромы ехали 13 суток, то от Марийской ССР до Орла пролетели за трое суток. Была зеленая улица. Только состав встанет, бригаду сменят и погнали дальше. В Орле высадились и марш до Карачева. Вот отсюда начался мой боевой путь.

III. Про ботинки

Первый бой?

Помню. Помню, очень хорошо (смеется). Мы медленно входили. По горизонту дымы. Орудия гудят. Всё! Там бой. Там передний край. На встречу бредут раненые, или их везут на повозках. Значит уже рядом. Мы скоро должны войти в соприкосновение с противником. Уже вот-вот. Стали попадаться трупы. Наши! Растет напряженность, появляется робость и страх быть убитым. Это все было. Неправда, что не страшно. Страшно. Выхода нет! Помню, потом мы перешли речку-бродок вроде Сендеги. (Сендега – река в Костромской обл.-  Прим. С.С.) А на берегу свежей землей засыпан труп. Ноги в ботинках почему-то торчат из земли. Я посмотрел и тут такая грусть меня взяла. Такая грусть! Ведь я иду туда, где убивают.

Потом вышли на простор. Началось. Командир - старший сержант Шаронов. Высокий. Опытный. Участвовал уже в боях. Надсадно кричит.

- Минометы к бою!

Всё! Мы готовимся. Устанавливаем миномет. Тут началось. Снаряд с визгом над головой. В-з-ж-ж-и-у-у... Шмяк…. за спиной. Шмяк второй. А за спиной мельница. Там вообще ад кромешный. Мы носом в землю. И так несколько раз. Только начнем, опять снаряд. Снова идет над головой. Вроде невысоко. Неужели наш? Бух. Тут же сзади взрыв. Это же смерть. Настоящая! Вот, вот же она. Кажется, именно в нас летит. И мы опять плашмя. Шаронов смотрел-смотрел. Как заорал: «Твою бога-душу-мать! Вы не миномётчики, вы мудомётчики» Оттолкнул нас двоих. Залп. Не обращает внимания на взрывы кругом. Навел. Одну мину бросил, вторую.

- Вот так надо. Поняли?

Ну, всё. Мы отрезвели. Изменилось отношение. С тех пор я стал относиться ко всему без всякого страха. Вот такое было первое столкновение с врагом.

Опишите тактическое построение минометной роты в том бою.

Впереди командир батареи. Связь имеется телефонная. Связисты при нем. Он видит противника, передает. Связь постоянная. Мы сзади. Мы противника не видим. Команды идут.

- Миномёты к бою.

- Угломер такой-то.

- Прицел такой-то.

- Одной миной залп.

Корректировка. Смотрит.

- Тремя залп. Беглый огонь.

Он смотрит, как мина рвется. Пехота двинулась. Мы за ними. Ищем постоянно лощину или овраг.  Или чтоб перед тобой был холм. От снарядов там прячемся.

Дальность полета мины 3100 метров. Поэтому мы должны быть от пехоты на расстоянии 1,5-2 км. Чтобы мины им не падали на головы.

Убитых немцев видели в том бою?

Не видел я их в первый день. Дело в том, что мы пробивали укрепленный рубеж. Они же бьют по наступающим. И у них нет таких потерь как у нас. Нас видят, а сами сидят в укрытии.

Танки были?

Нет. Не было. Они (немцы) держались за счет цепочки опорных пунктов. Чтоб мы не шли открыто и свободно. Тяжелые бои и прорыв обороны предстояли впереди.

IV. Про капусту

Чем окончился первый день?

Наступил вечер. Освободили какую-то деревню. Тишина. Стрельбы нет. Сел в огороде. Жрать хочу. Срезал кочан капусты. Сижу и думаю: «Войну знал только по книгам. «Разгром» Фадеева прочитал. Там герой Морозко. И вот я на настоящей войне. Вот бы мать видела, где я, и что я». В голове никак не укладывалось все происходящее. А потом усталость взяла своё. Все легли спать. Охранение только бодрствует. Кухня приехала. Никто не встал. Не до еды.

V. Про луну

Орел взяли тогда, пошли дальше. Нам была поставлена задача перерезать шоссе на каком-то участке. Мы не знаем где и что, это дела командного состава. Нам говорили, что немцы там будут отступать. Надо продвинуться незаметно для противника около 3 км.

- Подтянуться!

- Не курить!

- Не разговаривать!

Выдвинулись к реке Десне. Холодная. Ведь сентябрь месяц. Подошли к реке, разделись. Там заранее был натянут  трос. В одной руке винтовка, обмундирование, а в другой трос. И вот так бредешь. Вода ледяная. Тихо перешли, оделись, двинулись дальше. Ничего не видно. Ночь! Только луна мутно виднеется. Тишина кругом, будто и войны нет. Какая-то старая дорога. А вокруг луга, луга. Бредем тихо. Тишина. Я по времени понимаю, что три километра мы уже прошли. А противника всё нет. А я до школы ходил 3 км. Я ж помню, сколько идти. Значит, мы примерно подходим к месту назначения. Может никого не будет? Может, перестраховались? Вдруг из темноты выскочили ракеты. Прямо перед нами несколько штук. И пошла стрельба по нам.  Как ракета, так падаешь замертво. Всё! Старики говорят: «Ну, всё. Попали!» Тут команду орут: «Вперед! Вперед!». Взрывы кругом. То место, по которому мы шли, было пристреляно. И они нас ждали. И по этому месту как начала артиллерия лупить. Вокруг луга. Трава. Земля сырая, тяжелая. Снаряд с воем в землю. У-у-х разрыв! И по нам тяжеленые комья земли. По спине, по голове. Не подняться. Сил нет.

- Вперед! Вперед!

Ни влево, ни вправо. Вперед!

Бежим. Такой ужас, такой страх. Снаряды один за другим. Да сколько ж их бьет по нам? Да в темноте.

Ну, вышли. А немцы заслон сняли и отошли. Скрылись. А мы бродили, болтались. Заблудились. Стало светать. И пришли назад на место обстрела. Я посмотрел на эту картину. Жуткое дело. Воронка! А по краям-то! Лежат. В таких-всяких позах трупы лежат разбросаны, исковерканы. Ведь в самую гущу снаряд лёг. Вот такая картина. А ночью кричали, стонали. А ведь вперед, вперед. Все бросили. Никто никому не помогал. Вперед, только вперед.

Кто вел колонну в ту ночь?

Не знаю. Может командир роты, может комбат. Не знаю, как там было организовано. Наше дело телячье! Телячье! Знай, шагай. Да плита от миномета за спиной. Миномет где-то 60 кг. Делится на три части. Винтовка, лопата штыковая. Так мы на эту дорогу так и не вышли ведь. Немец ушел по этой дороге. Проболтались. Я тебе скажу, что на фронте много такого бывает. Там никто ни за что не отвечает. Никто!

VI. Про курево.

Я попал там в такую ситуацию. Лежал, будучи раненым между немцами и нашими. Как получилось? Рано утром вышли из леса. Осень была. Туман. Вышли. Пули проскакивают трассирующие. Понимаю, противник где-то рядом. А ведь командиры ведут. У них карта. Смотри на командира отделения и не отставай. Только так. Подошли к речке. Перешли ее. Вышли на другой берег. Пули посвистывают, проскакивают. Где-то петухи. Деревня рядом! Командир дал команду готовить минометы. Хотя противника не видно. Но он понял, что немцы рядом. Дали несколько залпов. В туман. В направлении петухов. Потом команда: «Минометы на вьюки! Сменить позицию!»

Бежим вперед. Бежишь. Только б не отстать. Туман рассеивается. И вдруг. Очередь. Пошел треск со стороны деревни. Передо мной на траве пули фонтанчиками. Видел в кино? Вот также. Траву пули секут. И р-р-аз мне по ноге. Впереди бегущему обе ноги прострелило. Упали оба. Оказался старшина рядом. Наш старшина. Ногу мне перевязал! И только стал что-то делать. Снова очередь по нашей группе. Бах! Опять по нашей группе. Старшина моментом вытянулся струной, руки вперед. Моментом!

Всё!

Насмерть.

Затихли. Я понял, что немец на нас смотрит! Он нас видит. Туман рассеялся окончательно. Деревня на возвышении, а мы в низине. Луговина, знаешь ли, такая сырая. Кустики кое-где. До деревни метров триста. Наши отошли, нас оставили. Убитые и раненые лежат. Тут кто-то орал: «С-о-б-о-л-е-в-а  у-б-и-и-ли. Соболева». Не знаю, кто это был. Стонут, кричат. А наши отошли под берег реки. Наступать на деревню не стали. Прежде чем наступать, надо артналёт сделать. Подавить огневые точки. А так, это ж насмерть! Вот и лежим. Я и мой сосед, да мертвый старшина. Тишина опять. Всё затихло. Лежим. Я на левом боку лежу. Тело медленно погружается в болотину. Одежда мокнет. И этот сосед мой лежал, лежал, а потом начал канючить: «Курить. К-у-у-р-и-т-ь». Я говорю:

- Слушай. Что ты тут… понимаешь! Ведь мы же…находимся в поле. И если ты лежишь как мертвый, он на тебя не смотрит. Стоит тебе пошевелиться. Он даст очередь. Пойми ты. Ведь видит же нас. Лежи спокойно. Надо лежать. Ну?!

И все-таки не смог я его убедить. Терпел, он терпел. Тяга к куреву велика. Пересилила. И он начал копошиться. Снял рюкзак и стал искать свою махорку.

Снова треск!!! Немец как даст.

Попал!

Всё!

Он подскочил, потом затих.  Ногами засучил. Ну, всё. Конец. Агония. Я еще больше вжался. Надо лежать. Время тянется. Прошло, может полчаса. Гляжу, очухался мужик! Очухался. Пуля третья ему в грудь попала, пробила легкое. А сердце видимо не задела. Так он опять за своё.

Я взорвался уже: «Терпи твою налево. Добьет ведь!»

И вот мы с ним пролежали до 4 часов вечера. Пока наши артиллерию не подтянули. Она сделала несколько залпов. И пехота пошла с берега реки на деревню. Немцы отошли. Соседа положили на плащ палатку и унесли, а я поковылял, опираясь на винтовку. В деревне распределили по избам. Я зашел в одну. Хозяйка вернулась из леса, печку растапливает. А я на печку залез и там забылся. Тепло стало. Проспал. На другой день нас увезли. В госпитале пробыл меньше месяца. Как на собаке зажило.

Кость задела пуля?

Нет. Попала в мякоть. По касательной.

VII. Про кассацию.

На самострел проверяли?

Конечно. Что вы? Я тебе случай расскажу. Когда мы освободили Белоруссию, всех мужиков призывного возраста сразу мобилизовали. Их под ружье. Присяга. В бой. А я уже тогда был в пехотной разведке. Мы стояли во втором эшелоне. Нас собрали на поляне. Полк там стоит. Стол накрыт красной тканью. Сидят майоры с погонами, и сидит человек. Да два автоматчика около него стоят по бокам. Это был человек из призванных белорусов. Он себе совершил самострел. Ему вопрос:

- Ну, давай рассказывай. Как ты это сделал?

- Так шо рассказывать? Вы все знаете?

- Мы-то знаем. А они вот не знают. Вот, ты и расскажи. Принимал присягу?

- Не

- Как нет? Вот записано.

- Так это мы все гужом принимали. А так не. Мы пошли в наступление. Немец стал стрелять и я дюже испужался.

- Ты испугался? А когда ты в руку стрелял, ты не испугался? Стрелял бы в голову себе. Так нет. Ты не захотел защищать Родину. По законам военного времени ты подлежишь суду.

Все закончилось. Зачитали, что положено. К расстрелу. Трое суток на подачу кассации.

- А куда? Куда? Куда кассацию?

Да кто с ним будет канителиться. Раз, два и увели. Прошло полчаса. Опять приглашают. Стоит вопрос, где расстреливать его. Тот уже со связанными руками сидит. Голову повесил, ничего не видит. Погрузился в себя. Вывели его. Мы все вышли на площадку. Перед нами склон. Пули уйдут в землю. Выстроили полк подковой. Он в центре стоит. Обращаются: «Так разведчики. Добровольцы есть?» Один от нас, один из пехоты. Трое вышли - добровольцы. Встали перед ним с расстоянием друг от друга в три метра. И вот он обратился: «Вы ребята лучше стреляйте»

- Будь спокоен. Хорошо стрельнем.

- По изменнику Родины - огонь!

Треск. Он не то, что б упал, его как ветром отбросило. Моментом. Не дрогнул даже. Ничего не почувствовал. Саперы тут же его закопали в ямку. Неприятный осадок остался. Ос…ий Николай Иванович, дома двое детей и жена. Без конфискации имущества. Жена не виновата.

Как этому относиться?

Это было нужно. Показательные суды. Да чтоб не повторял никто подобное.

VIII. Про благословение.

Вы обмолвились про разведку. Можно подробнее?

В разведку попал из запасного полка. Пришли покупатели. Первыми приходили разведчики. А мы слышали, что дивизионная разведка ходила и не вернулась. Погибли все. В первый день выстроили всех в запасном полку. Приходил офицер, начал было про разведку беседовать, искать желающих. Все молчат. Мы ж знали про неудачный поиск. Но они набрали кого-то. Я не пошел. На другой день опять строят. Опять ищут желающих. Это уже была полковая разведка.

В чем отличия?

Полковая не ходит за линию фронта, а дивизионная ходит. У них масштабы и задачи более сложные. Ну и нас стали уговаривать: «Да вы поймите. Ну, пойдете в пехоту. Пойдете открыто. А разведка скрытно идет. Так, что у нас ничем не хуже, чем в пехоте».

И я согласился. Познакомился со всеми. Занятия начинались по ночам. Садится командир, а мы ползем. Как только услышал или увидел нас, то сразу кричит, что идите назад и ползите заново. Три группы было. Одна центральная была группа захвата, а по бокам группы отсечения. А впереди идут саперы, снимают мины перед немецкими траншеями. Вот помню, был и у меня поиск. Это была у меня первая и последняя операция. По сто грамм водки. Командир благословил нас. Конечно не священным знамением, а словесно успеха пожелал. А до этого долго наблюдали. Сутками дежурили. Стереотруба стояла. Ну, пошли. Впереди два сапера. Сначала идем свободно. Потом река. Подъем. Поле картофельное. Боровки. Начинаем ползком. Между боровками. На расстоянии вытянутой руки. Если, что нужно дергаешь соседа за ногу. Как мы тогда не пытались, а немцы все гранаты швыряют. Только саперы начнут, гранаты летят. Лежим. Движения нет. Саперы к нам: «Не можем. Не можем. Гранатами швыряются». Долго мудохались. Поняли, что нас ждут. Время уходит. Скоро рассвет. Опытные разведчики решили отходить. Друг  дружку за ноги дергаем. Отход, отход. Стали отходить. Ползем. Тут ракеты, стрельба. Такой кавардак. Одного в ногу ранило. Тащили его. Поиск сорван. А завтра наступление. Потом мы узнали, что поиск не удался не только у нас, по всему фронту были неудачи. Вот так! И когда началась артподготовка, первые немецкие траншеи были пустые. Они всех солдат тихо убрали. Снаряды ложатся в пустые окопы. Все перемешали там. А людей нет в траншеях.  Илы, которые потом шли на штурмовку, горели один за другим. Мы только наблюдали, как они гибнут. И мы тогда смогли продвинуться всего километров двадцать. Эта октябрьская операция была неудачная. А ведь даже даны были грузовые машины для входа в чистый прорыв.

Как доложили о срыве поиска?

Как доложили? Да так и доложили, как было. Противник был настороже. Мы не были для них неожиданные, нас ждали.

IX. Про славян.

А потом мы вошли в Восточную Пруссию. И там потеряли двоих. Оборону прорвали. Вошли в Пруссию. Был день хороший. Тепло. Октябрь месяц. Мы в масхалатах бродим. Ничего не понятно. Ни не немцев, ни наших. Хотели выяснить, где находимся. Видим солдат идет. Стали  орать: «Славянин. Какого полка?». «Славянин» встал. Постоял, пошел. Мы опять: «Славянин». А тут глядим, из ровиков каски немецкие торчат. А они смотрят, чего это русские разведчики орут? Мы попали прямо на оборонительный рубеж в разрыв между нашими частями. Немцы! Мы назад бегом. Ружейная стрельба в спину. Метров 300-500 до нас. Одному напарнику тут же палец большой срезало пулей. Отлетел сразу. А нас разведчик Сахаров был еще. «Цыган» звали его. Бежал нагнувшись. Пуля в спину сзади вошла и в живот. Он ткнулся лицом в землю и затих. Выскочили из под огня. Как его забрать? Меня к артиллеристам. Пусть огня дадут. Я пришел на чужую батарею, рассказал. Они тоже ничего не понимают. Где немцы? Никто ничего не понимает!

- Там немцы. Наш солдат лежит. Дайте огня. Мы под прикрытием вашего артогня его вытащим.

Они открыли огонь. Вытащили нашего товарища. Но он умер уже. Потеряли его.

Палец кому отстрелили?

Татарин, не помню его фамилию. Хороший парень.

Масхалат у вас был отечественный?

Да. Выдавали нам их. Ткань легкая, удобная. Пилотки носили еще. Только пилотки. Вооружены были ППС.

Как вам ППС? Хороший?

Если он не засорен, то хороший. Песок попал в него, он уже плохой. Постоянно надо за ним следить.

Ножи были у вас?

У нас нет. Это только в кино бывают. Ножи-то. Пистолетов не было. Мы ходили без гранат. В кино многое иногда показывают, чего не было. Вот я кино теперь смотрю, там подворотнички белые. Да какое там. Мы ж все грязные были как черти.

Давайте не будем про кино. Вши были у вас?

Нет. Этого не было. Как только переформировка, все в «жарилку». Такой цилиндрический бак. Там подогрев. Всё обмундирование закладывается туда. Там высокая температура и все живое дохнет.

Кто был командир разведчиков?

Не помню фамилию. Русский парень, лейтенант. Впечатление о нем осталось хорошее. Он опытный был. Учил нас уму-разуму ночью на тактических занятиях. Почти каждую ночь.

Какое ощущение от Пруссии?

Хорошо. Как подошли. Господи помилуй! Домики уютные белые. Крыши из красной черепицы. Да, это Германия! Помню, когда переходили границу, до нас прошла пехота. И как раз на границе лежит тело солдата нашего. От пояса до головы все цело, а ниже ничего нет. Одни кишки торчат . Вероятно мина разорвалась. Вот такая картина запомнилась.

Вы привыкли к таким вещам?

Привыкли. Хоть бы что. Притупилось всё. Бывало, через труп прыгнешь или вступишь на него. Притупление идет постепенно. И главное к снарядам и выстрелам также. Слышишь, он уже пролетел. Если на тебя, то не услышишь. Привыкаешь.  И хоть бы что. Начинаешь даже понимать, где нужно уберечься от снайпера.

Шамков В. С.

X. Про белый полушубок.

Зимой наступали на деревню. Нас тогда сразу из запасного полка бросили на передний край. Там был офицер. Старший лейтенант кажется. Отбирал себе. Меня отобрал в ячейку управления. Ставит мне задачу пойти на кухню и принести завтрак. Пошёл я на кухню значится. Принёс завтрак, водку. Напарник сидит в ячейке. Так, ребят накормил. Соседа спрашиваю: «Слушай, а где моя-то водка?»

- Хы. Какая твоя водка?

- Положена водка-то.

- Старший лейтенант всю выпил. Мою выпил и твою выпил. Всю вылопал.

Мать честная. Всю ведь вылопал. Ну ладно. Хрен с ним. Сожрал и ладно. Потом значит, сидят все в ровиках. Метель началась. Ветер со стороны немцев. Густой снег пошел. Зеленая ракета.

- В атаку!

- Встать.

Никто не вылезает из ровиков. Идет командир и орет:

- Встать.

А что? Свели их всех незнакомых с разных частей. Не идут. Ну и он мне орет:

- Иди, поднимай людей. Собирай.

Я бегу от ячейки к ячейке. К одному, к другому. Один сидит, грызёт горбушку хлеба и заполняет диск от ППШ! У него диск еще пустой! Заполняет мать его. Нацмен. Не русский. Других стал выгонять, не идут. Сидят, дрожат. Да господи, боже мой. Ну ладно, выгнали всех. Пошли вперед. А навстречу не только снег, град пуль! Бог ты мой. Помню, как выскочил. Прыгнул в какой-то ровик на моем пути. А там два солдата раненые лежат. Один на другом, да я третий. Они на меня матом. Я их локтями раздвинул и вишу над ними. Уперся локтями в края, чтоб не давить на них. Вишу над ними. Ладно, выскочил. Вперед. Холм перевалили, спустились вниз.  Остановились, перевели дух.  Впереди деревня, дальше роща какая-то. Командир разложил гранаты перед собой. И заявил: «Будем стоять насмерть. Видишь ту рощу? Видишь солдат в ней?»

- Вижу.

Хотя ничего не видел. Рощу-то плохо видно было.

- Будем насмерть сражаться. Иди к пулеметчикам, пусть бьют по этой роще.

А пулеметчики на холме в воронке сидят. Прежде, чем к ним подойти, надо преодолеть возвышенность. А по ней бьет снайпер. Побежал по траншеям. Вдруг землянка развернутая входом к немцам. Запрыгнул в нее, а там наши раненые. На меня солдаты: «Какого ты хуя! Демаскируешь всё».  Вот, так по существу. Выскочил я. Их понять можно, они раненые. Выжить хотят. А у них вход к немцам развернут. Из траншеи смотрю. Солдат бежит с нашей стороны. Он про стрелка не знает. Чик-чик. Пуля. Ткнулся в снег. Стонет. Жив. Ребята бросили ему что-то, он ухватился. Притянули его, взяли за шинель и в окоп. Затянули его в траншею и стоим. Мне-то как быть? Надо исполнять. Ладно, моя очередь. Я напрягся. Выскочил. Кинулся вправо. Кинулся влево. Туда-сюда. Тык-тык пули.  Напрягся, вылетел за гребень и покатился вниз колбаской. И вот заместитель командира по политчасти мне: «Молодец солдат. Молодец». Разыскал я пулеметчиков. Сидят у пулемета, не стреляют. Не знают куда. Я им передал приказ командира стрелять по роще. Командир, мол, видел там солдат. Сам сел тихо в воронку и задремал. Не спавший я. Когда спать-то?

Проснулся. Бежать туда в лощину. А там собрались солдаты, дальше не пройти. Поддержки артиллерии нет. Вот все в этой низине и сидят. Ищу командира роты. И тут артналет по лощине. Снаряды рвутся. Ад кромешный. Посмотрел на них после обстрела. Как сидели они. У одного лицо все в крови. Вижу, воронка дымит. Я в эту воронку. В надежде, что два раза не попадает. Готов был влезть, черт знает куда. Кончился артналет. Потом искал командира. Нет его. Всё затихло. Солдаты стали выходить, выползать на исходные рубежи. На те, с которых мы начали наступление. Таких случаев было много. Когда бои местного значения, это неэффективно. Одна потеря людей. Только и всего. Это было в Брянской области в феврале месяце. Ну и потом вечером собрались живые. Нас построили. От роты осталось человек шесть-семь. И этот старшой тут. Увидел меня, кинулся:

- Ты почему не выполнил моего распоряжения?

- Выполнил.

- Почему не доложил?

- Так я вернулся к вам, а вас там уже не было.

- Да я расстреляю сейчас тебя как овцу.

Пистолет вытащил. Трясет им. Мать честная. И какому-то лейтенанту:

- Забирай его отсюда. Не нужен мне такой.

Ушли мы с ним. Долбим ровик по очереди. Работаем. Земля мерзлая.Он отдохнет, я отдохну. Потом я сходил в лощину и снял там с убитого белый полушубок. Мы им накрылись и уснули. А на следующий день его перевели на другой участок.

XI. Каждому своё.

День и ночь на снегу. Ни согреться, ни обсушиться. Горячего чайку не попьешь. Ничего этого нет. Ни умыться, как в кино показывают. Господи ты, боже мой. Всё время грязный. А потом полк сняли и отвели в лес на переформировку. Там копали землянки и стали валить лес. И день и ночь. Получился военный городок. Там нас пополняли живой силой и оружием до 28 мая. Питались там хорошо. 28 мая дано распоряжение все убрать. Ни бумажки не должно быть. Двинулись маршем по ночам. С местным населением не разговаривать! Днем спать. Только часовые стоят. И так до 18 мая. Переходили на другой участок фронта. Готовилась операция «Багратион». Когда мы шли маршем ночью, над нами жужжал самолет У-2. Командующий проверял маскировку. Всю Белоруссию я прошел миномётчиком. Всю! Пешком! Не было машин. Это была 26-я стрелковая дивизия, 79-й стрелковый полк. А в 75-м был Юрий Смирнов. (Стрелок 77-го гвардейского стрелкового полка, 26-я гвардейская стрелковая дивизия, 11-я гвардейская армия, 3-й Белорусский фронт), гвардии младший сержант. В ночь на 24 июня 1944 года, в бою, под деревней Шалашино (Оршанский район Витебской области) десантник Юрий Смирнов был тяжело ранен и захвачен в плен.  Из акта, составленного советскими воинами, обнаружившими труп Юрия Смирнова в немецком блиндаже: «Я, комсорг 2-го батальона 79 гвардейского стрелкового полка, гвардии старший лейтенант Кустов Петр Алексеевич, находясь в боевых порядках своего полка, … проходил немецкими позициями и зашел в штабной блиндаж… Взглянув на правую стену блиндажа, я увидел прислоненного, как мне показалось, человека, обнаженного, с раскинутыми руками. Подойдя ближе, я разглядел, что человек прибит гвоздями к доскам блиндажа. Тело его было распято на специальной крестовине из досок… Оглядев помещение повнимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Я прочел эти документы и установил, что они принадлежат гвардии рядовому 1-го батальона 77-го гвардейского полка нашей дивизии Юрию Васильевичу Смирнову…». Юрию Смирнову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Одна из улиц Костромы имени Ю. Смирнова. Прим. С.С.) Помнишь? Танковый десантник. Они прорвали оборону. Его ранило, и он с танка упал. И немцы прихватили его. Танки разрезали фронт и дальше пошли. В день проходили по 30 км. Мы шоссе идем и идем. А немцы в лесах прятались. Потом их в колоннах гнали мимо нас. Идут и всё. Мы на них не обращали внимания. У них своё дело, у нас своё.

XII. Про тишину.

Вообще операция «Багратион» великолепная была. Столько техники сосредоточили. Столько орудий. Началась рано утром. Мы выдвинулись на передний край заранее. Подготовили огневые позиции. Огневая позиция круглая высотой с твой рост. В середине стоит миномет. По бокам ровики. И накануне должна быть разведка боем. Разведка боем производится с двумя резонами. Первый это захват пленного, если удастся, конечно. Второй это проверка засеченных огневых позиций противника. На месте ли они, не переместились ли? Во время этой разведки вражеская артиллерия так лупила по нашим огневым позициям. Так лупила. Снаряды тяжелые. Земля дрожит. А нам стрелять не положено. Я сидел в этой огневой. И я не выдержал и спустился в пехотную траншею. Он же не бил по пехоте. Через траншею бил по нашим точкам. Знали они прекрасно. Спустился туда, где болотина. Бруствер насыпан. А нашей высотке ад кромешный. Огонь и дым. Гляжу, солдат мертвый лежит. Спрашиваю: «У вас же тишина? Чего он?»

- А он умер. Вчера пришел с пополнением, поглядел на это дело. Ага. И умер.

Я пересидел этот налет. Кончилось всё. Я назад. Ищут двух солдат,  ужин которые принесли. Нашли. Разрывом снаряда засыпало их на пару в ровике. Задохнулись! Вот это были наши первые жертвы до наступления. Нашел палку и фанерку. Я написал имена и фамилии. Закопали в 4 часа утра.

Сигнал к артподготовке это «Катюша». Тишина. Нигде никого не видно. Не слышно. Будто вымерли. Но все наполнено ожиданием. И как только «Катюша» проиграла, вся земля вздрогнула. Именно вздрогнула. Сотни орудий. А мы из минометов лупим. Одну за другой мину. Немцы отвечают, огрызаются черти. Два часа так. Ничего не слышно. Грохот.

И вот тут я чуть-чуть не погубил остальных и себя.

Вот смотри два шрама (показывает запястье). Вот шрам и вот шрам. Ведь там как? Левой рукой я принимаю мину, а правой опускаю. Левой тянусь, а там из ствола уж вылетает. И тут почувствовал, как по руке шаркнуло. И кровь тут же. Что за черт? Брызжет кровь. Замотал, как мог и опять стрелять. А потом! Смотрю, а расстояния между шрамами равно оперению мины. Когда я тянулся, мина выскочила из ствола. Головка проскочила, а оперение зацепило руку. Чуть дай я рукой дальше, развело бы миномет «венчиком» и все бы погибли. Выстрела ведь не слышишь. Вздрогнет ствол, мина улетела. Вздрогнул, улетела. Так вот. Сплошной гул ведь. Ад. Бывали случаи, мина не выскакивала. В ствол еще одну и привет. Что случилось? И почему? Рассказать уже некому. А ведь бывало, снаряды немецкие не разрывались. Когда он не рвется, он своей массой шарахает в землю! Земля содрогается даже больше, чем когда он рвется.

Потрепали немцев в тот день?

Так ну-у-у ясно. Конечно. Такая артподготовка. Что ты. Через немецкие позиции переходили, так все перемешано.

Немцев много было убитых?

Не знаю. Не до этого. Некогда смотреть. Вперед. Даже когда свои лежат. Не обращаешь внимания. Вперед, вперед. В эту операцию мы почувствовали своё превосходство. Дошли до Литвы. А в Литве я попал в пехотную разведку. А в Восточной Пруссии попал в разведку артиллерийскую.

XII. Про шофера.

Почему ушел из пехотной разведки?

Там нужно в любых ситуациях не обнаружить себя. А у меня как позже выяснилось, мне уж 40 лет было, дефект был. Бронх легкого сросся с пищеводом. И из пищевода пища попадала в легкое. И иногда так прижмет кашель. И шли в поиск один раз. Ползком. На вражескую территорию. У меня такой кашель. Ткнулся лицом в землю, содрогаюсь. А мне шипят: «Не кашляй такой-сякой» А я не могу, меня разбирает. Еле справился. И я понял, мне надо уходить от них. И после этого воспаления из медсанбата я ушел в артиллерию. Оказался на моем пути сержант Базанов командир орудия 35-го артполка. В медсанбате, когда я был, он позвал меня в артиллерию.

Постойте. Вы сказали, был один поиск? Куда вы ползли ночью в этот раз?

К немцам ползли. По заданию пошли. Я им тогда не стал объяснять, почему кашляю. Сам не знал. Сумел унять тогда и дальше пошли. Выскочили на дорогу. Идет машина немецкая. Взяли там офицеришку. Всё очень просто. Выскочили из кювета с автоматами. Там же не было сплошного фронта. Чувствовали там себя хозяевами уже. Это ж не с окопа брать. С окопа не довелось взять.

Он один был в машине?

Шофер был еще. Офицера взяли.

А шофер?

Нет. Он не нужен. Его убрали и всё.

За «языка» вас наградили?

Так я ж ушел тогда. Не знаю. Быстро заболел. Из санбата попал в артиллерийскую разведку. Там в этом отношении удобно было. У тебя стереотруба на наблюдательном пункте. Фиксируешь вражеский передний край, изображаешь что увидел. Журнал ведешь, как положено. Записываешь туда, что заметил и когда. Под Кенигсбергом уже стояли. Февраль месяц. У меня был наблюдательный пункт на чердаке дома. Я там сидел, рисовал панорамы. Проявил себя в этом деле неплохо. Я  уже много рисовал.  Танк «Тигр» рисовал подбитый, рисовал цитадель. Принимал участие в штурме города. Мы шли с южной стороны. Штурм длился четыре дня. Начали 6 апреля, закончили 9-го апреля.Здорово. Питание хорошее. Все солдаты загорелые. На воздухе ведь постоянно. Оружие и своё и трофейное. Наши солдаты уже чувствовали и силу, и превосходство. Всё там было. И хулиганство было.

В чем заключалось хулиганство?

(смеется) Немок насиловали. Конечно. Нас  ведь предупреждали, чтоб этого не было. А как удержишь солдат? Но все бегом. Мимоходом. Они чистоплотные. Наши ведь «торфушки». В фуфайках, в платках и прочее. А немки барышни. Аккуратные. А ведь там как было. Не по одному.

XIII. Про пистолетную рукоятку.

Мы ворвались в Южный Вокзал. А из города мимо вокзала в разрыв между нами и немцами бежало население. И вот мы бродим по вокзалу. Кто-то пиво в подвале нашел. Там ведь ресторан был. Камеры хранения разбиты. Барахло всякое валяется. Чемоданы вывернутые. Солдаты ходят, их подкидывают, бросают. И тут вбегает пара. Немцы. Мужчина и женщина. А тут и разведка и всякие-прочие. Все рыскают. Да подвыпившие. Сначала все застыли. Пришли в себя, хвать за эту немку. Муж вступился: «Майн фрау, майн фрау». Один офицер ему рукояткой в лоб. Бах. Потекла кровь. Оторвали ее от него, уволокли в помещение. Закрылись. Остальная братия стоит в очереди. Народу набежало. Ну. Война! Прикатил парторг какой-то. Как начал шуровать. Все разбежались. Парторг ушел. Все опять встали в очередь. Как крысы из нор. Немка плачет.

Однажды моя дочь после войны прочитала статью немецкого офицера в журнале. Он описывал, как бесчинствовали солдаты при штурме Кенигсберга. Тогда в прессе такого не было. Она спросила: «Пап, это правда?»

- Правда.

Но ведь они, приходя к нам, они тоже такого натворили. Ну. Да еще и похлеще. Бывали зверства, чего говорить. Во время штурма бежим мимо магазина с начальником штаба дивизиона. Витрины разбиты, дверь выбита. Кто-то кричит оттуда. Мы тут же внутрь. Там солдаты немку прихватили. Одежду рвут. Она в очках. Высокая такая. Глаза вытаращила. Злобная. Мы подошли. Она начштаба увидела и заорала: «Швайнэ. Руссише швайнэ». (Свиньи. Русские свиньи. - Нем. Прим. С.С.). Он пистолет вынул и пристрелил. Эти все отпрыгнули. Человек в войну делается чёрствым, жестоким, безжалостным.  Или вот Пиллау штурмовали. Поймали немку в подвале. Она извивается, верещит чего-то. Я говорю: «Спроси хоть, что она верещит». Он спросил. Десять человек уж прошло. Сколько можно? Отпустили. Вот в Восточной Пруссии никого не было, все убежали. Потом уж бывает, встретишь повозку. Скарб везут. А когда война кончилась, еще много гражданского населения оставалось в Кенигсберге. Очень было плохо с продуктами. И многие немки шли на определенные шаги, что бы прокормится. Вот допустим, начальник штаба дивизиона говорит мне: «Собирайся. Сегодня пойдем кое-куда. Я договорился». Договорился он. Уж я не знаю, как он разговаривал, но меня заставил собраться. Он доверял мне, мы с ним воевали. Я взял автомат и пошли вечером. А ведь в зоне, где живут немцы, ходит патруль. Нам туда нельзя. А он понимаешь, договорился, значит надо идти. Дома одинаковые. В один зайдем, в другой зайдем. Не тот. Ходит. А мне что? Моё дело телячье. И потом всё-таки наскочили. Патруль! Комендантский патруль. Тут уж по существу всё равно, офицер ты или нет. Проверка документов. Остановились. Он понял, чем пахнет. Офицер в зоне. Я никогда не мог ожидать от него…

Он вместо документов выхватил пистолет и ударил им в лицо патрульного. Тот схватился руками, кровь брызнула. Мы дали «драпака». Я был поражен. В каком-то ручье он замыл китель от крови. И что ты думаешь, пошли в часть? Нет. Пошли искать дальше. Нашли дом. Он постучал в окно. Немка закудахтала: «Колья да? Колья?»

- Да, да. Коля. Я, я. Я, я.

Заходим в прихожую. В одной из комнат два моряка сидят. С моряками не стали связываться. С моряками тоже знаешь…

А немки то хороши. Надо чем-то поживиться. Мой буханку хлеба принес, шмотки. И со  своей ушел на кухню. В кухне свое дело сделали.  Идем назад:

- О. хороша. Б…ь.  Ох, хороша.

Молодые были. Все равно, какая баба. Была бы баба. Лишь бы сбросить напряжение. Это естественно. Вот такая штука. Не надо может это писать? (смеется)

Вокзал в Кенигсберге

Трофеи были?

А какие трофеи? Куда ты возьмешь?

Часы хотя бы.

Был у нас разведчик. Такой чудила. Выдвинулся вперед. А население выходит из под огня. Через южный вокзал. Перегородил путь, снял шапку: «Ур давай» (Uhr – часы. Нем. Прим С.С.) Потом всем раздавал. У всех были часы трофейные. Сапоги у меня были одно время немецкие. Крепкие. Кожа хорошая. С мертвого немца снял. Я не брезговал. Чувство брезгливости уходит. Готовальни были отличные у немцев. Бумага. А техники. Что хочешь. Кто мог домой отправить, тот обогатился.

После Кенигсберга куда?

Пиллау (ныне Балтийск. Прим. С.С.) Дошли до пролива. Доколотили группировку. Там коса Фришнерунг и залив Фришгаф. Сопротивлялись они серьезно там. Били из морских орудий. Картина ужасная была. Коса шириной 800 метров завалена трупами лошадей. Хорошие лошади, ухоженные, с обстриженными хвостами. А техники сколько там. Куда убежишь? Море.

Написано в наградном листе, что вы были перехвачены немцами. Вступили с ними в бой и одного убили, спасая данные разведки.

Было такое, но не так ярко как у них написано. Не перехватывали они меня, по своим делам двигались. У меня даже особо этот эпизод в памяти не отложился. Обычный эпизод. Удивительно. Надо же. Ты знаешь, когда я работал в Мантурово, (Костромская обл. прим. С.С.) мне позвонили из военкомата. Пришла медаль «За отвагу» на моё имя. Но я не поехал. У меня ж две уже. А тут третья. Куда? Ошибка какая-то. А орден в 85-м году дали. (Орден Отечественной войны)

День Победы?

В Кенигсберге. Мы с Васькой Шамковым (Шамков Василий Семенович, гвардии сержант 35-го АП), были. Вместе работали. Он постарше меня. Пиво с ним пробовали немецкое в фарфоровых кружках. Мне не понравилось это пиво. Он в штабе работал делопроизводителем. Нормальный парень. Общительный. Со всеми за панибрата, обходительный. И рано утром почти ночью стрельба. Вскочили. Я думал, банда немецких солдат напала. Я схватил автомат, Васька схватил. Все рожки высадили в воздух. Потом митинг. И остались там служить на три года.

XIV. Про паламут.

Были межнациональные разногласия?

Если и были, то открытых проявлений не было. Мне много пришлось пережить с ними. Они хорошие люди. В них не было националистического духа. Ведь это у нас. Мы ведь их звали нацмены. И если ты к ним относишься хорошо, они тебе отплатят тем же. У нас был в минометной роте один нацмен Зурбардыев. Вот сколько бы его не учили, как назвать миномет.

- Стальной паламут!

- М-и-н-о-м-ё-т!

- Стальной паламут.

Хоть кол теши на башке. Паламут и всё. На тактических занятиях старается. Но понять устройство не мог. Перевели в пехоту его.

С СМЕРШем сталкивались? Вот ваш сосед Аркадий Михайлович говорит, что не верили органы про три побега.

Не верили? Вполне могло такое быть. Меня тоже проверяли. Еще как проверяли. Жестоко. Выключи микрофон. Я расскажу…

Как воспринимали Сталина лично вы?

Я по Сталину не могу сказать. Пока не стал знакомиться с литературой. Но тогда это был бог. Он безукоризненно порядочный человек и кто-то, минуя его, творит бесчинства. Так считал. Когда он умер, я уже был студентом 4-го курса художественного училища. Помню момент похорон. Все встали, гудки заводов и фабрик загудели. Педагог стояла грустная и сказала: «Как теперь жить будем?». А Игнатьев Генка, студент такой был, сказал: «Чего?! Чего вы тут все приуныли? Радоваться надо. Тиран умер! А вы». Я удивлен был. Как он решился? Никто не донес на него.

Про командование пару слов.

Полковник Беляев. Начальник штаба артиллерии. Мой непосредственный начальник. Заместитель подполковник Никольский. Полковник Беляев изумительный был человек. Авторитет. Стройный, красивый. Я хочу сказать, что армия мне помогла поверить в себя. Помогла мне закрепиться и утвердиться в жизни. Научила тому, что нужно всего добиваться упорно и настойчиво.