Байтман Михаил Ильич

М.Б. - Родился в июле 1925 года в местечке Народичи Житомирской области .

В начале тридцатых годов моя семья переехала жить в Киев, отец работал учителем, потом бухгалтером. Жили на улице Котовского расположенной в районе ЕвБаза, рядом с табачной фабрикой. После окончания семи классов обычной средней школы, я пошел учиться в специальную военно-морскую школу- СВМШ № 5. Тогда по стране создали несколько десятков военных спецшкол для подготовки будущих курсантских кадров : артиллерийских, морских, авиационных, и три из них открылись в Киеве. Наша школа располагалась в четырехэтажном здании на улице Красноармейской. Школьники ходили на занятия в морской форме, только на наших бескозырках не было лент. Школьников -артиллеристов дразнили «бананами», учащихся авиаспецшколы-«вентиляторами», а нас , моряков , -«калюжниками». Командовал нашей школой капитан - лейтенант Лисовский.

Г.К.- Что было с Вами сразу после начала войны ?

М.Б - В июне сорок первого мы находились в летнем учебном лагере, возле села Плюты, ходили по Днепру в походы на шлюпках. 22-го июня мы узнали о начале войны, и уже на следующий день всех спецшкольников на катерах вернули в Киев, где нас распустили по домам. Пришел домой, а мать сказала, что отца уже призвали , и сегодня его должны отправить в армию вместе с другими мобилизованными . Их призывная команда ожидала отправки в Печерском районе, и я пошел проститься с отцом. И уже когда до Печерского оставалось совсем немного, меня окриком - «Стой , руки вверх!», остановил милиционер. Его, видимо, «смутила» моя черная морская форма. Под дулом нагана он повел меня в отделение милиции, и люди , глядя на эту «картину», громко говорили: «Шпиона поймали!». Я предстал перед начальником отделения, который ошарашил меня вопросом - «С какой целью заброшен!?». На мои объяснения, что я живу на ЕвБазе , и учусь в киевской военно -морской спецшколе, начальник только зловеще ухмылялся - «Ты только посмотри, как их готовят! Все знают!». Я просил его просто позвонить в школу, и тогда все прояснится, но получил ответ - «Мне тебя легче шепнуть!». И пока, наконец , милиционеры «снизошли» до звонка, (и выяснив у секретаря, что есть такой ученик, что все учащиеся школы № 5 ходят в форме, и что произошла нелепая ошибка), решились меня отпустить, моего отца уже отправили из Киева. Попрощаться с ним мне не довелось. Отец погиб на фронте в том же сорок первом году.

В июле стали снова собирать спецшкольников, и вскоре , пароходом , нас отправили до Днепропетровска, а оттуда наш путь лежал на Донбасс. Шли пешим ходом. Сидим в одно «прекрасное утро» в каком-то небольшом городке, нас было примерно пятьсот человек из школы ВМФ, а мимо нас по городу проносятся... немецкие танкетки... Капитан - лейтенант Лисовский быстро нас собрал в колонну и погнал строем на вокзал.

С револьвером в руках он носился по железнодорожной станции , пока не нашел машиниста, и заставил его выгнать из депо на пути старый паровоз, к которому прицепили несколько пустых товарных вагонов. И вся наша орава, плотно набившись внутрь и облепив эти вагоны, благодаря решительным действиям Лисовского , вырвалась из города и не попала к немцам.... А случись такое, даже страшно представить, чтобы нас ожидало, больше трети спецшкольников были евреями по национальности... Добрались до узловой станции, здесь нам выделили вагоны, дали другой паровоз, и повезли на юг. Мы были без продаттестатов, нас не хотели кормить на пунктах питания МПС, а жрать -то хочется, и мы начали громить и грабить ларьки и склады на станциях, так по пути нашего следования , возле продпунктов, выставляли вооруженную охрану, все уже были предупреждены, что к ним движется орда голодных моряков. Привезли в Баку, расположили на территории Каспийского ВМУ. Почти одновременно с нами в Баку прибыли курсанты Ленинградского военно- морского училища им.Фрунзе. Нас, спецшкольников 1924-1925 г.р., зачислили на подготовительное отделение этого училища, но надолго в Баку не оставили, пароходом через Каспий перебросили в Среднюю Азию. Мы были временно размещены в селе Чон -Курган, в 18 километрах от Джамбула.

В конце осени поступил приказ отправить наш подготовительный курс в Красноярск. Кстати, там же, в Чон -Кургане, остался капитан -лейтенант Лисовский и несколько мичманов из преподавательского состава, проводить новый набор в спецшколу.

Г.К.-Что произошло с Вами в Красноярске?

М.Б.- Поселили в здании городского театра, и начались занятия. Мы к тому времени уже приняли присягу. Начались обычные курсантские будни, кормили нас хорошо, давали паек по курсанской норме 1А. Но наше настроение было подавленным, мы не могли спокойно учиться, зная, что Киев отдан врагу, а немцы стоят под Москвой. Но как уйти на фронт? Из училища никого в армию не отпускали. Нас подобралась «веселая компания», человек восемь, начали куролесить, специально нарушали дисциплину, вытворяли черт знает что, но никого с курса не отчисляли! Мы только постоянно «залетали на губу», но гауптвахта это не передовая. Но мы твердо «следовали своим курсом». Ребята, помогавшие штатным писарям в канцелярии курса , заранее «подготовили почву» для нашего ухода на фронт, и в наших личных делах , год рождения был переправлен на 1923 год. Решили пойти другим путем, и завалить все зимние экзамены. Специально получили по три двойки, последнюю из них я «поимел» на экзамене по французскому языку, хотя это предмет «уважал» еще учась в пятой школе в Киеве. Нас, «двоечников», вызвали к начальнику училища, капитану 1-го ранга, грузину. Ротный дал свою аннотацию -«Это преднамеренный саботаж!». Каперанг, стал нас материть, орал -«Всех, б...., под трибунал отдам! Будете учиться!?» -«Нет»-«Будете пересдавать?!» -«Нет»... В итоге, был отдан приказ по курсу о предании меня, моего друга Валентина Претко, и еще одного курсанта -армянина, суду военного трибунала с формулировкой - «за саботаж». Согласно «принятому ритуалу» при отчислении из училища «по дисциплинарной статье» нас должны были исключить из комсомола на комсомольском собрании. Два раза курсанты это собрание срывали. Политрук в третий раз собрал курсантов роты , и снова объявил повестку дня . Возле рубильника специально выставили часового, чтобы курсанты не выключили свет, как в прошлый раз , и не сорвали собрание. Встал наш товарищ Жора Мажный и сказал -«Предлагаю ограничиться обсуждением». Все проголосовали единогласно, мы остались в рядах ВЛКСМ. Мы сидели на «губе» в ожидании трибунала, у нас постоянно отбирали бушлаты, но каждый вечер товарищи приносили нам новые. А потом за нами пришли...и объявили, что мы отправляемя в запасной полк, что суда над нами не будет. Переодели в старое армейское обмундирование, но из элементов морской формы нам оставили тельняшки, сказав при этом, что это «подарок&rquo;,&bsp; с разрешения начальника училища, который приказал-«Тельняшки у них не забирать, пусть всегда помнят, что такое морская душа». Привезли в Ачинск, в «запаску». Голод, холод, нары. Баланду в обед давали в шайках, на взвод, так все набрасывались на баланду, как голодные звери...Месяц мы провели в ЗАПе, разок проползли, пару раз стрельнули. А потом нас снова переодели в форму третьего срока, выдали обмотки, и в ЗАП приехали «покупатели» за маршевым пополнением. Один из них, в звании капитана, заметив наши тельняшки, сразу поинтересовался -«Кто такие?Ко мне пойдете?». И уже через две недели мы были на фронте под Москвой, в бригаде морской пехоты, кажется, в 110-й. Нас , всего 13 человек, отобрали в разведроту бригады, которая в этот момент находилась на переформировке во втором эшелоне. Командир роты, старший лейтенант, и несколько разведчиков из «старожилов роты», сразу занялись нашим «воспитанием»: учили стрельбе, рукопашному бою, показывали нам , как правильно сломать шею часовому, как метать штык, как маскироваться, и прочим вещам, необходимым любому разведчику. Бригада ранее была создана в основном из бывших матросов Балтфлота, бойцы ходили в смешаной форме, многие моряки сохранили бушлаты и бескозырки. Но все наше обучение не продлилось и двух недель. В спешном порядке нас бросили на передовую , и, в этих боях , разведрота действовала как обычное стрелковое подразделение, по крайней мере, я не помню, чтобы еще до своего первого ранения, в то время, мне довелось участвовать в настоящем разведывательном поиске.

Г.К. -Кто-то из товарищей , бывших спешкольников из пятой школы ВМФ, или, из курсантов с подготовительного курса ВВМУ, позже последовал Вашему примеру, и тоже вырвался на фронт?

М.Б. - Таких было не так много, моих товарищей, к тому времени, уже облаченных в форму курсанта -моряка, сдерживали рамки армейской( флотской) дисциплины и сила приказа. Но все равно, находились отчаянные головы. Например, был у нас один парнишка со шпанскими замашками, Митька Жила, сын одного из руководителей Украины . Его отец был зампредседателя Совнаркома УССР. Митька «слинял на фронт» еще под дороге из Баку. И когда об этом узнал его отец , находившийся вместе с правительством Украины в Куйбышеве , в эвакуации, то Жилу стали , по поручении папочки, разыскивать по всем фронтам. Обнаружили его аж на Ладоге, в военной флотилии. Митьку под конвоем вернули к нам, но, насколько я знаю , он училища так и не закончил, куда-то опять исчез, возможно, что снова сбежал на фронт. Или был у нас в классе Гриша Пирогов. Столкнулись с ним после войны, в Лукьяновской тюрьме , находясь по «разные стороны баррикад». На фронте он был лейтенантом, а после войны Гриша стал профессиональным вором, и когда мы случайно встретились в тюремном коридоре , он «шел под делу» под фамилией Николаев. Мы обнялись, пожелали удачи каждому на своем «поприще», лишних вопросов друг другу не задавали, хотя он сильно удивился, что я остался на войне живой. Ему кто-то из общих знакомых рассказал, что меня убило на фронте еще в 1942 году.

Г.К.-Ваши первые фронтовые впечатления?

М.Б.-Вот вам маленький эпизод. Идет бой, мы лежим в отдельных ячейках. Рядом разрывается снаряд и мне осколком перерубает палец на ноге. Из соседнего окопчика мне кричит раненый Валька Претко -«Мишка, куда мы, блин, попали?!Тут же убивают!»...

Г.К.-В госпитале долго лежали?

М.Б. -Где-то с месяц. Потом, из госпиталя, мы, вместе с Валентином, попали в 12-ую гвардейскую стрелковую дивизию, отведеную в прифронтовую полосу на пополнение.

Нас сразу направили в дивизионную разведроту.

Г.К.-Существует «стандартный набор вопросов» к бывшим разведчикам. Примерно 20-25 «дежурных» вопросов. Если какие-то из них Вам покажутся банальными, лишними или наивными - не судите строго. Вы три года провоевали в одной разведроте и остались в живых, случай крайне редкий...Давайте, начнем. Как Вас встретили в разведроте?

М.Б.- Сначала присматривались, приглядывались. Как себя ведет? Как пьет? Некоторым, моя фамилия - Байтман- поначалу показалась «неблагозвучной», но я был товарищ хулиганистый и дерзкий, отпор давал сразу, пил наравне со всеми, и быстро «вписался в наш дружный бандитский коллектив». Физически был здоровым, очень крепким, до войны был хорошим гимнастом, и когда начались занятия разведчиков, (мы тренировались на ночные вылазки и прочее), то я показал себя на должном уровне, и все «сомнения в мой адрес» исчезли сами собой . Разведрота, на тот период, состояла из двух взводов, нас с Валькой зачислили в первый взвод.

Г.К. -Весь сорок второй год 12-я гв. дивизия вела позиционную войну на Московском направлении, и проведение разведпоисков в условиях подготовленной во всех отношениях стационарной эшелонированной обороны противника всегда являлось сложной задачей. Каким для Вас был первый разведвыход?

М.Б.-Сидели на передовой, в первой траншее, долго приглядывались к немецкой обороне. Потом , ночью, мы поползли. Впереди сапер, за ним десять разведчиков, сзади связист и санинструктор. Прямо возле первой немецкой траншеи, кто-то из наших кашлянул, немцы нас заметили , в воздух полетели осветительные ракеты, и по нам открыли бешеный огонь со всей линии немецких позиций. Мы насилу «унесли ноги», выбрались из этой передряги, имея в группе одного раненого . Начальство приказало -«Завтра пойдете снова!». На следующую ночь мы пересекли «нейтралку» без проишествий, затаились возле немецкого блиндажа. Смотрим, часовой «маячит», решили его «снять», а потом забросать блиндаж гранатами, но так получилось, что часовой, считайте, что сам пришел в наши руки, мы его скрутили, сунули ему кляп в рот, и начали отходить. Но не проползли и двадцати метров, как немец выплянул кляп и заорал на всю округу, его товарищи сразу всполошились, поднялась паника, по нам открыли пулеметный и минометный огонь, и, кстати, «языка» легко ранило, но немца мы доставили в штаб дивизии. Начальству этот «язык» категорически не понравился, наши «штабные боссы» ходили недовольными, с кислой физиономией...

Г.К.-Из кого формировалась разведывательная рота 12-ой гв.СД?

М.Б. -Набирали в разведку только добровольцев. Исключений - не помню... В разведку шла в основном бесшабашная азартная отчаянная молодежь, бывшие уголовники и бывшие штрафники, одним словом, те люди, которым нечего было терять , и, которые, заранее , сознательно и по своей воле, подписали себе смертный приговор или «заявку на тяжелое ранение» уже в ближайшем будущем. Иногда приходили опытные бойцы, люди в возрасте, помню, как к нам прибыл один пожилой сибиряк, бывший таежный охотник, так его сразу стали использовать «по прямому назначению», как снайпера. У нас в роте была своя снайперская винтовка. Один раз в роту попал молодой паренек, прирожденный разведчик, ас разведки, как говорят - от Бога. Он всегда сам лез в самое пекло и был смертельно ранен. Никогда в роту не зачисляли тех, кто был на «оккупированных территориях». Примечательно, но мне запомнилось следующее - что в конце войны к нам стали реже попадать бывшие уголовники, видимо, «кадровики» и разведотдел уже стали «фильтровать при приемке» будущих разведчиков, а может все просто - поток зеков на передовую иссяк. Одним из «последних урок» , попавших в мой взвод, был «щипач» - карманник, по имени Виктор, неплохой парень, но полностью испорченный тюрьмой. Прибыл после штрафной роты и госпиталя, и вскоре выбыл из роты по тяжелому ранению. Добровольцы были всегда, но из-за высоких потерь людей постоянно не хватало. Нередко в роту попадали «случайные люди», наивно думавшие, что в разведке «веселая житуха» и «ордена мешками», а потом ... как разбирались, что тут у нас творится, то не знали, как от нас выбраться. Насильно в разведроте никого не держали, но и сразу из роты никого не отпускали, начинали уговаривать...Некоторые оставались, «из-за любви к искусству», и постепенно втягивались в наш тяжелый и очень кровавый труд.

Г.К.- Как готовились разведвыходы? Каким было вооружение и оснащение в разведроте? Кому разрешалось не участвовать в поисках?

М.Б.- Как правило, полученную задачу мы обсуждали всей разведгруппой, назначенной на поиск, сразу отбирались 5-6 человек в группу хвата, и 8-12 человек в группу прикрытия. А что там будет дальше, никто из нас знать не мог. Простое задание могло обернуться в сложное, и наоборот. А нередко нас гнали в поиск с бухты-барахты, без предварительной должной подготовки, с требованиями немедленно достать «языка», любой ценой, умереть, но добыть, кровь из носу, не считаясь с потерями. Характерные примеры приведу позже. Насчет вооружения : автоматы ППШ, гранаты, финки, трофейные пистолеты. Ручных пулеметов в нашей разведроте было несколько, но в поисках их не использовали. Иногда брали в поиск трофейные автоматы. Мне пару- тройку раз пришлось вести в бою огонь из немецкого трофейного пулемета, изумительное, скажу я вам, оружие, легкий и надежный пулемет. В конце войны разведчиков вооружали автоматами ППС. Своего автотранспорта в роте не было, только после войны мы «прибарахлились», у меня даже появился свой личный мотоцикл марки «Лендерер», на нем и гонял. По поводу участвовавших в поисках. Саперов и радистов нам придавали из дивизии. В поиске, кроме «штатных разведчиков», участвовал наш санинструктор, прозванный «Санька с трубкой». И даже наш ротный повар мог по своему желанию пойти в разведку. В обороне нас кормили от штаба дивизии, и наш повар, в принципе, сидел без дела, так иногда сам вызывался на задание. Старшина роты в поисках не участвовал, но это не гарантировало жизнь, и они, старшины, тоже под Богом ходили, у нас за войну погибло трое или четверо человек, служивших на должности старшины роты, кого при бомбежке убьет, кто поедет в тыл за провиантом и на мине подорвется...

По командирам . Долгое время нашей ротой командовал капитан Медведев. В поисках он лично не участвовал. Но я не могу поставить ему это однозначно в упрек, поскольку , как мне помнится, у нас в разведроте говорили, что был с конца сорок третьего года какой-то специальный приказ, запрещавший офицерам , находившимся на должности ПНШ- по разведке или служившим в разведотделе дивизии, и подобным им, ходить в тыл врага, так как они являлись носителями секретной информации. Но был ли такой приказ в действительности - я не знаю. На должности командиров разведвзводов присылали бывших пехотных офицеров, после госпиталей, людей тертых, с фронтовым опытом. «Зеленые лейтенанты», которые , сразу - «с корабля на бал» - «вчера из училища», к нам очень редко попадали. Взводные у нас постоянно менялись. Командирам разведвзводов приходилось попотеть, пока их разведчики посчитают своими. Иногда над новые взводными лейтенантами подшучивали, проверяли реакцию. Могли «подначить», в темноте кинуть к новому лейтенанту в землянку комок земли и крикнуть -«Граната!» - и посмотреть, как он себя поведет в этой ситуации. Одно время у нас был очень хороший взводный, свой парень, смелый разведчик , лейтенант Федорчук.

Г.К.- Из тех, кто был в роте весной 1942 года, сколько довоевало в ней до конца войны?

М.Б.- Двое. Я, и Федя Уржаткин, сибиряк , 1920 года рождения. Еще было два человека, прибывших в роту под Курском. Но все «ветераны роты» были за время службы в разведке ранены, как минимум, по 2-3 раза, и возвращались, именно как гвардейцы, в свою часть после госпиталей. А остальные разведчики нашей отдельной дивизионной разведроты начинали воевать в разведке на Днепре и позже. И если в начале сорок третьего года в составе разведроты числилось 40-50 человек, то в мае 1945 года списочный состав разведроты дивизии состоял из 19 человек, и это считалось нормальным явлением. А сколько всего сотен человек прошло через нашу разведроту за три года войны? - я сказать затрудняюсь.

Г.К. - Разведчики считали себя кастой?

М.Б.- Безусловно, мы считали себя отдельной, особой группой бойцов, со своими традициями и правилами . Сплоченная группа со своим «монастырским уставом».

В нашей разведроте был непреложный «обет молчания». В роте боялись лишнего ляпнуть, сразу бы последовала немедленная расправа. Нервы у всех и так были на пределе... Кто нас прилично зацепил - могли его запросто убить...

И все солдаты знали, что , например, лейтенант такой-то, погиб не от немецкой пули...

Или , если достоверно узнавали , что кто-то стал «стучать особистам», то такого человека быстро «убирали» при первой возможности, «пришивали» в подвернувшейся обстановке.

Г.К. -Что такое «обет молчания» конкретно в Вашей разведроте?

М.Б . -Пример хотите? Был у нас в сорок втором году на переформировке один бывший моряк - черноморец, украинец, мой земляк из Киева, старше меня лет на семь. Призводил впечатление «тертого калача», прошедшего «огонь и воду», умел так «травить баланду», что мы ему чуть ли не в рот от удивления и восхищения заглядывали. Одним словом, умел этот моряк призвести достойное впечатление и заслужить наше уважение. Но когда дивизия вернулась на фронт, он прямо перед выходом в поиск прострелил себе из автомата мясо под мышкой. Классический самострел , замаскированный под случайный выстрел. И мы его решили спасти от трибунала и не выдали. После санбата он, к нашему удивлению, вернулся в разведроту. Потом меня ранило, и получаю в госпитале письмо от ребят, что моряк снова себя «повредил», стал «голосовать», специально высунул руку из траншеи, и получил от немцев пулю в ладонь. И опять его не выдали... Через тридцать лет после войны, этот человек стал в республике довольно известным деятелем, писал книги о героических разведчиках, и о себе в том числе. Я случайно столкнулся с ним на улице, в Киеве . Он сразу меня узнал , побледнел, как стена, но я ему сказал -«Живи спокойно, я тебе не судья, «геройствуй» дальше»...

Г.К.- Как командование дивизии и офицеры штаба относилось к разведчикам?

М.Б . - Отношение к нам было весьма сложным. Насчет первого комдива полковника Эрастова, я ничего толком не помню, а вот полковник Мальков, командовавший дивизией два года, не очень разведку жаловал, в своих «любимчиках» нас не держал, и, что особенно грустно - разведроту никогда не берег. При любой «возможности и необходимости », надо - не надо, или чуть- что где-то идет не так, использовал разведчиков в бою, как простую пехоту. Приходил к нам в роту всего несколько раз , на вручение наград, и, очень хорошо запомнилося его визит к разведчикам, перед форсированием Днепра, когда он лично ставил нам задачу. Никакой «слабости» комдив к разведке не питал. А отношение к нам штабных офицеров или командования полков было в большей части негативным, они считали , что своим развязным видом и независимым поведением мы подрываем дисциплину в дивизии.

Нас все побаивались, считая отпетыми «отморозками», головорезами...

И полковые разведчики, иногда смотрели на нас искоса, они считали, что мы более устроенные, «пригрелись возле штаба дивизии с девками из санбата». Мы могли себе позволить гораздо больше , чем они...

Г.К.- По Вашему мнению подобное отношение командиров к дивизионной разведке было обоснованным?

М.Б. - Возможно. Мы, зачастую, вели себя как блатные, как прожженные уркаганы, наша речь была пересыпана словами из воровского или морского жаргона. А что поделаешь, если треть роты из бывших зеков. Докладывая начальству о поиске, старший группы мог, без задней мысли, сам того не замечая, использовать слова « шухер, хипиш, фраер, пика», и так далее. Иногда мы просто подъигрывали себе, «работали на репутацию» нашей, так сказать- «свирепой и кровожадной роты разведки». Даже то, как мы были одеты и вооружены, разительно отличалось от обычной пехоты или полковых разведчиков. Когда в Германию зашли, то мы там здорово покуражились.

Иногда, стоит перед нами группа цивильнных немцев, а ребята на меня пальцем показывают, и , говорят им - «Это юде! Юде! Ферштейн? Сейчас вас шиссен будет!».

И немцы, в ожидании «расстрела», с ужасом смотрели на меня, а мы смеялись... Посмотрел как-то в заброшеном доме на себя в зеркало , а ведь действительно , я выглядел как настоящий громила : на голове кубанка, чуб, лицо зверское, из растегнутого ворота видна тельняшка, хромовые сапоги, на мне автомат, гранаты, пистолет в трофейной кобуре, отдельно штык-нож, да еще висит какой-то кривой ятаган в серебнных ножнах, подобранный в немецком «буржуйском» особняке. «Живописный анархистко- бандитский вид»...

Г.К. - Политработники и «особисты» , скажем так, - «уделяли внимание» разведроте?

Как Вы лично к ним относились?

М.Б . - Иногда из штаба дивизии в расположение роты приходили всякие парторги и комсорги, но все их слова были настолько далеки от нас , и любые призывы агитаторов отскакивали от нас как горох от стенки. Мне лично это было ни к чему, я воевал за Родину и за Сталина, мстил за свою убитую немцами родню. Всю семью мою немцы уничтожили, а наш дом разрушили. Отец, все мои дяди и все восемь двоюродных братьев погибли на фронте. Бабушку убили прямо возле нашего дома, еще до Бабьего Яра, просто вытащили на улицу и застрелили у порога....Так к чему мне была нужна комиссарская пропаганда? На войне я в партию так и не вступал.

Сталина я на фронте считал Богом, верил, что все, что говорили о «врагах народа» и о «вредителях» - это чистая правда, готов был во имя вождя любого убить. Во второй половине пятидесятых годов, когда я работал в прокуратуре, началась волна реабилитаций по делам репрессированных в 1937-1940 годах. Людей в прокуратуре для пересмотра дел не хватало, и нас «бросили на подмогу» группе, официально занимавшейся этим вопросом. Каждый день, утром, секретарша разносила нам, по столам прокурорских работников, стопки папок с делами расстрелянных , на решение о реабилитации . Я читал эти дела и волос вставал дыбом. Дела тонкие , всего 7-9 подшитых бумажек, донос, постановление об аресте, протоколы двух -трех допросов, а в конце бумага с постановлением ОСО , суда или трибунала о расстреле , и еще одна , обязательная - о приведении в исполнение. И все .., и нет человека... Дела, почти все, за малым исключением, - насквозь липовые , но больше всего поражало обилие доносов, с дикими обвинениями , например, такими -«читал газету «Правда» и при этом ехидно улыбался». Дальше - «раскрутка» по 54-й статье УК УССР, и «высшая мера социальной защиты».

И когда я понял, за что , а главное - сколько! безвинных людей погубили по воле и во имя «вождя народов», то я прозрел, мне стало страшно - я не мог до конца понять , почему наше поколение было настолько слепым и одурманеным, ведь мы умирали в бою не только за Родину , но и за этого деспота и тирана тоже....

Но , это я немного отклонился от вопроса...

Что еще добавить о комиссарах? Перед серьезными поисками, сложными заданиями, они могли пожаловать в разведроту, иногда даже мог заявиться лично, сам нач. ПО дивизии полковник Юхов. И в эти «визиты», они, иногда , помимо обычных «напутствий», нам открыто говорили следующее -«Не дай Бог вам попасть в плен! Последнюю гранату, последний патрон - для себя! Вы, разведчики, воюете без права на плен!». Есть еще один аспект деятельности политработников, в котором надо отдать им должное . Национальная напряженность в стране постоянно витала в воздухе, и только политруки смогли подавить подобные настроения в армейских рядах...

А с «особистами» разговор был отдельный. С разведкой им было сложно «работать», у нас их «хитрогребанные штучки-дрючки» не прокатывали... Круговая порука...

Один раз «особист» хотел меня «вербануть», ты, мол, старший группы, заслуженный разведчик, мы на тебя надеемся. Я ответил ему -«Эти номера у вас не пройдут, и , вообще, наш разговор пустой и бесполезный. Если мы чего заметим, то без вас с любым разберемся сами». Он ретировался совершенно спокойно, поскольку заранее ожидал подобный ответ... Да и зачем ему с нами связываться? У нас хватало отчаянных голов, которые бы не посмотрели ни на звание, ни на род войск, ни на принадлежность к спецслужбе. Как-то у нас по тылам гонял на машине пьяный заместитель командира корпуса генерал- майор Густышев, известный самодур. «Порядки наводил». Нарвался на молодого старшину, который ехал в тыл за боеприпасами. Генерал схватился за пистолет, и матом -«Я щас тебя!Почему драпаешь в тыл !? Вперед! Застрелю!». Старшина направил автомат на Густышева , передернул затвор и сказал -«Б...! Смерти захотел, морда генеральская!? Получай!». Трезвеющий на глазах Густышев заскочил назад в свою машину и отвалил по -быстрому. И нашему старшине ничего за это не сделали, никто его не тронул, хотя этот случай стал известен многим. Видимо, сам генерал не хотел поднимать шум, и выставить себя в самом неприглядном виде. Вот такой эпизод...

Следует заметить, что в разведроте никто не вел разговоры на политические темы, мы не обсуждали действия генералов и всяких там командармов, или «преимущества колхозного строя»- нам это было ни к чему...Жили одним днем...Никому не завидовали. Мы сами выбрали свою судьбу. Один раз пришлось напрямую контактировать с «особистами», и выполнять специальное задание за линией фронта по «заявке СМЕРШа», и, кстати, «особисты» - офицеры пошли вместе с нами в тыл к немцам.

Г.К.- Какие ощущения Вы испытывали перед поиском и по возращении с задания?

М.Б. - Перед любым поиском, неважно, пятый он для тебя или двадцатый, я испытывал сильное душевное напряжение. Чувство грядущей смертельной опасности само выдавливало из тебя слова -« Если что, не поминайте лихом»... Завещали «трофеи» своим товарищам ... А вернувшись живыми, и, осознав задним числом всю степень риска и тяжести выполненного задания, мы радовались, как дети, выпивали, и, даже, пели песни под гитару.

Г.К. - Мелькала иногда у Вас мысль, мол, - устал воевать?

М.Б. -Не было у меня таких ощущений и мыслей, что я - «устал убивать и воевать». Но, иногда , мечталось о легком ранении, хотелось немного отдохнуть на госпитальной койке. Постоянное физическое и психическое напряжение настолько выматывает, что волей-неволей, организм и психика сдавали и требовали передышки. Постоянное ожидание смерти деформирует психику, а служба в разведке, когда ты постоянно теряешь боевых товарищей, или убиваешь кого-то - это отдельная тема. После войны я сам удивлялся, насколько зачерствело и озлобилось мое сердце, и какими стали мои нервы, я «заводился с пол-оборота»... Поймите сами, выдержать все это было непросто. В Пинских болотах зимой немцы закрепились на высотах, а мы лежим в воде на болоте. Холод собачий. Замерзали насмерть, но даже чихнуть толком никто не мог себе позволить, сразу в небе появлялись осветительные ракеты, а все болото прочесывали из пулеметов. И когда мы вышли из этого болота и прикладами автоматов отбивали лед со своих шинелей, то никому из нас мало не показалось. Но вот ранило меня в очередной раз. Под Брестом, прямо в окопе, осколками мины зацепило по ногам, не задев костей. Пролежал я несколько дней в санбате и сразу затосковал по своим товарищам по взводу , и даже, по своей фронтовой службе и доле...

Г.К. - Вы сказали - « мы никому не завидовали». Но, обычно, дивизионная разведывательная рота находится в затишье рядом со штабом дивизии. Возле Вас постоянно снуют с деловым видом сотни людей в военной форме, скажем там : штабники, обслуга, писаря, снабженцы, холуи -ординарцы, рота охраны, солдаты различных тыловых служб и специальных подразделений , ППЖ , - одним словом, группа военнослужащих , вся война для которых проходила в 5-7 километрах от передовой.

Ведь управление дивизией и ее тылы - это целый аппарат, с многочисленным личным составом и разной челядью, и так далее . Сытые, бритые, блестят орденами на кителях. Кому война - кому мать родна ... Честно скажите, не было желания поменяться с ними местами? Ведь сколько можно жизнью в разведке рисковать.

М.Б. - Нет , у меня никогда не возникало желания стать «тыловой крысой». Поймите меня правильно, я был здоровый молодой парень, патриот до мозга костей , и по молодости лет даже не представлял , как это можно человеку , имеющему совесть - увильнуть от передовой? Но в отношении этого сонма людей, служивших по праву, по специальности или по возрасту во вспомогательных и штабных подразделениях, или, скажем, к определенной категории красноармейцев - «пристроившихся» в тылу, мы особой ненависти не испытывали. Пренебрежение проскальзывало, но зависть - никогда. Мы же сами, добровольно пришли в разведку, и знали , какая судьба нам достанется.

А в отношении тыловиков, что сказать... Все понимали, что «свято место пусто не бывает», и всегда, среди массы людей, найдется кто-то очередной «хитромудрый» , что пригреется адъютантом или денщиком в штабе возле сытого начальника, а вместо него погибать и проливать кровь будет какой- нибудь простой и безответный Ванька -взводный . Понимали , что кто-то другой должен передовые части снабжать , обеспечивать, писать докладные, подвозить боеприпасы, чинить, кормить, охранять склады, и тому подобное... Всех в первую цепь, в атаку, « в активные штыки», все равно на загонишь... Недоумение и презрение у нас вызывали не пожилые тыловики- обозники , а только молодые здоровые наглые «лбы», сразу «нашедшие свое место на фронте» в писарях , «особистах» , и в многочисленных рядах всякого пошиба «ординарцах»...

Г.К -Вы считали себя «смертником»?

М.Б.- Если честно - да... И даже матери с сорок второго года никаких писем не писал.

Она прислала мне письмо на фронт со словами , что-то вроде -«... сынок , бей врага без жалости, смелого пуля боится и штык не берет», я его прочел, меня эти «пожелания» почему-то задели, и я решил больше маме не отвечать. Зачем надеждой мать мучить, пусть думает , что ее сын уже погиб...Написал ей снова только через несколько месяцев после войны, когда немного «отошел сердцем», и сам убедился в том , что, наверное, буду жить дальше. Мать мое письмо получила и все равно тогда не поверила, что я живой. Ей в конце 1944 года прислали «похоронку», что я убит в бою под Ригой... Сколько раз , вернувшись из боя или с разведзадания , мы не верили, что уцелели, что нас не ранило и не убило, ощупывали себя, шалея от радости...

Это же постоянное балансирование на грани жизни и смерти...

А других, «на ровном месте» убивало , кого шальной пулей, а кто и на мине подрывался в своем тылу... Осенью сорок третьего, мы освободили какое-то небольшое село. Из одной хаты вышла женщина с сыном, парнишкой лет пятнадцати, вынесла нам, троим разведчикам, кринку молока. Стоим , разговариваем, пьем молоко. И тут внезапный немецкий артналет по селу. У хозяйки за домом была вырыта щель для укрытия, на случай бомбежки. Мы туда. Двое товарищей прыгнули в нее, я пропустил женщину перед собой, и тоже бросился в щель.Ее сын упал на меня сверху. Залегли. Взрыв снаряда .

И тут у меня вся спина от чего-то стала мокрая. А это... сыну хозяйки голову начисто, как бритвой, крупным осколком оторвало, и его кровь хлынула на меня...Я до сих пор не могу забыть горе и крик его матери...Не было бессмертных.... Долго никому не везло...

В дивизии был один командир батальона, ГСС, которого все считали заговоренным от пуль. Из любой смертельной схватки, из любой кровавой переделки, он выходил живым . Ни разу не был ранен, хотя , как все говорли, ни разу не ложился под немецким огнем. Помню, в Прибалтике, прямо на моих глазах, во время боя , этот комбат, в до блеска начищенных сапогах , идет вперед в полный рост, под сильным артиллерийским и пулеметным огнем противника. Рядом с ним разрывается снаряд и его взрывной волной швырнуло на землю. Он встал, отряхнулся, сказал -«Вот, гады, попадать начали!», и снова пошел вперед... Мы просто «охреневали». Но в следующем бою несут этого комбата с поля боя на носилках, и все говорят- ранение-то смертельное...

Но не всегда судьба разведчика заранее была обречена . Некоторые из наших ребят- разведчиков, после очередного ранения , из госпиталей попали в военные училища, и вернулись на фронт уже офицерами, после относительно долгого перерыва в «своей войне», и, в итоге - остались живы. Мой верный товарищ Валя Претко после очередного ранения, в 1944 попал в танковое училище, после войны стал подполковником . И наш гитарист, Коля Легкоступ, тоже после ранения был направлен учиться на офицера , и дослужился до подполковника.

Г.К. -У разведчиков роты были предчувствия, что именно сегодня -«последний день»?

М.Б . -Да... Такие предчувствия были не только у разведчиков.

Многие безошибочно определяли, когда их убьет. У меня был товарищ, еврей, фельдшер одного из стрелковых батальонов нашей дивизии, в звании старшины. Звали его как и меня, Михаилом, до войны он успел закончить два или три курса медицинского института. Шутник, весельчак, бесстрашный человек. В Латвии он как-то начал с утра прощаться с товарищами, сказал -«Сегодня меня убьют». Батальон шел по дороге и тут случился внезапный немецкий артналет. Все побежали к ближайшему лесу, а он остался сидеть на повозке. Ему кричали -«Мишка , сюда! Давай к нам!». Но он не побежал, а просто не сдвинулся с места. И через минуту в него прямое попадание...Когда мне сказали о его гибели, я места себе долго не находил...

Г.К. - Были случаи что разведгруппы из состава Вашей разведроты полностью погибали в немецком тылу?

М.Б. - Чтобы никто из поиска не вернулся - у нас таких случаев не было. Случалось, что погибала большая часть разведгруппы . Помню, как-то в Белоруссии ушла к немцам в тыл группа из 12 человек, а к своим , вышли, а вернее сказать- выползли , истекая кровью , только двое раненых разведчиков. Остальные погибли... Таких трагических эпизодов в нашей роте было несколько в 1943 -1944 годах...

Г.К.- Кто-то из разведчиков роты попал к немцам в плен? Существовал ли у вас в роте закон - убитых товарищей врагу не оставлять?

М.Б.- Таких достоверных случаев, чтобы кто-то с нашей роты в плен к немцам попал - я не припомню. Понимаете , сам факт, что такое может где- либо случиться , казался нам невероятным, воспринимался нами как вселекая катастрофа. Мы были уверены, что в любом состоянии, даже тяжелораненный разведчик, на последнем дыхании, находясь в сознании, не даст себя пленить, и успеет застрелиться, или, взорвет себя последней гранатой. Но на войне всякое могло произойти. Пафосные лозунги и легендарные символы - это, конечно прекрасно, но...Ведь попадали в плен и дивизионные разведчики...И за примерами я вас далеко не отправлю. Рядом со мной живет Зильберштейн, воевавший на Калининском фронте в отдельной разведроте 93-й Стрелковой Дивизии в группе ГСС Головина. В феврале 1943 года немцы перебили в двадцати метрах от своих позиций группу захвата из шести разведчиков, и единственного живого, тяжелораненного Зильберштейна взяли в плен, почему-то добивать не стали, а даже отправили на перевязку к своим медикам. Он по национальности наполовину армянин, в плену назвался фамилией матери -Саджанян, и поэтому, смог уцелеть.

В сорок четвертом году сбежал из плена, под Витебском вышел к своим, но на проверке в СМЕРШе из него стали «ковать» предателя, мол, «как же ты так опозорился, разведчик, и в плен попал!? А может, сам к немцам слинял?», и в трибунале ему дали 10 лет сибирских лагерей, «десятку за плен», как изменнику Родины. Немцам или «власовцам» он не служил, полицаем не был, но плен ему не простили, и основным лейтмотивом на допросах , был именно этот- «Разведчик в плену!?Быть такого не может!». Реабилитировали его только в пятидесятых годах.

И такая судьба иногда была у разведчиков...

Насчет раненых в поиске, я могу сказать следующее - своих раненых товарищей- разведчиков мы немцам ни разу не оставили Пошли на задание, прямо возле первой немецкой траншеи , у кого-то хрустнула ветка под ногами, нас заметил часовой, дал длинную очередь, и ранил одного из разведчиков в бедро. Мы не ввязываясь в перестрелку, сразу стали отходить, чтобы вытащить своего раненого. Вынесли его к своим, в госпитале ему ампутировали ногу. И этот эпизод достаточно типичный для полковых или дивизионных разведчиков. Жизнь раненого товарища была для нас самым важным на свете. Ползем к своим под огнем, у нас раненый и немец- «язык», тяжелый сволочь попался, да еще крутится все время. Чувствуем , что двоих к себе не дотянем. Старший группы командует -«Кончай его!» . Я ударил «языка» финкой под сердце раза три. Потом, в штабе, за это дело, мы получили очень серьезный нагоняй, но обошлось без трибунала...Но вот у меня был очень неприятный случай, что мы не смогли вытащить тело убитого товарища . Пошли в поиск, нас засекли на подходе и немцы начали преследование. Мы группа захвата, всего четыре человека, отбивались. Одного из наших тяжело ранило, а второй получил множественные смертельные ранения . И мы оставили тело убитого, и отстреливаясь , потащили своего тяжелораненного. И когда мы вернулись к своим, то разразился неимоверный скандал. На меня орали, как на последнего предателя. А что можно было сделать в той ситуации?..

Г.К.- Допустим, подготовлен поиск, все заранее спланировано, все роли распределены.

В каких ситуациях допускались «импровизации»? Я не имею в виду случаи, когда разведгруппа обнаружена противником.

М.Б.- Приходилось постоянно приспосабливаться к новой ситуации , любой шаблонный подход, тупое следование первоначальному плану, в случае возникновения непридвиденных обстоятельств, грозил смертью для всей группы. Например, мы планировали взять «языка» из боевого охранения, но обходя «свежее» минное поле и заграждения, вышли сразу к сильно укрепленной траншее первой линии обороны.

А «языка» брать необходимо. Рядом большой немецкий блиндаж. Часового зарезали, в трубу тихо опустили две гранаты. После взрывов ворвались в блиндаж, раненых добили, а двоих целых, но сильно контуженных немцев, взяли с собой. Вышли к своим без потерь убитыми в группе.

Г.К. - Например, группа получает задание из разряда «невыполнимых». Могли разведчики сознательно не пойти на такое задание или «схимичить» при его выполнении?

М.Б - Невыполнение приказа во фронтовой обстановке , это, знаете ли - не шутка.

Или к стенке поставят, а в лучшем случае - в штрафную зашлют, третьего не дано. Хотя был один исключительный случай, что мы смогли убедить начальников, что шансов нет, и на данном участке немецкой обороны нам ничего в поисках не светит. Но к нашим доводам прислушались, только после того, как разведчики дважды нарывались на немецкие засады. А такая вещь, как «заранее спланированный сговор в группе» , чтобы «сачкануть», даже если полученное задание на все 100% процентов гибельное - мне не кажется возможным. Пять -шесть человек в группе захвата, еще с десяток в группе прикрытия - со всеми не договоришься, кто-нибудь обязательно лишнее когда-то ляпнет. Но , если мы видели, что «дело пахнет керосином», то сами отходили назад, без «языка», или даже без попытки захвата. Наш командир разведроты шел докладывать наверх об обстоятельствах неудачного поиска, и на следующий день нас снова гнали на то же задание. Но «крылатая фраза» начальников - «Без «языка» лучше живыми не возращайтесь!» - звучала нередко...

Г.К. - Как часто разведчики роты ходили в немецкий тыл на задания, заранее предусматривающие нахождение во вражеском тылу в течение несколько дней?

М.Б. - Мне трудно сказать, с какой частотой давались подобные задания, но обычно это происходило, когда мы получали приказ, любой ценой взять только «языка» - офицера.

Один раз , в Белоруссии, мы торчали в немецком тылу трое суток, зашли вглубь километров на восемь, но не могли никого взять. Нас, пять человек разведчиков, и еще приданный группе радист. По рации нам передали приказ - «Без офицера не возращаться!». А что нам оставалось ?... Расположились в лесу возле дороги, по ней интенсивное движение, между машинами короткие интервалы. Выбрали момент, на дороге подложили «скобы». Шла немецкая «легковушка», скаты пробило. Шофер вылез посмотреть, что произошло?, тут мы его «уработали ножичком», а в машине взяли целым офицера , гауптмана. Офицер , кстати, смертельно перепугался и от неожиданности даже описялся. Машину закатили в лес, труп водителя спрятали, нас не успели заметить. Его довели живым, вышли назад без «больших приключений», и , самое главное - без потерь...

Г.К.- Какой свой разведвыход Вы считаете самым удачным?

М.Б . - Каждый поиск, из которого вся разведгруппа вернулась живой, для меня - самый удачный. Но был один поиск, от результатов которого все наше командование просто «впало в экстаз». Это произошло там же, в Белоруссии, и «сценарий захвата» чем-то похож на предыдущий случай. Взяли « с дороги» обер-лейтенанта с хорошими штабными документами, офицера, который действительно много знал, и оказался весьма разговорчивым и информированным. За него для нас орденов не пожалели. Но взять «языка» -офицера удавалось редко...Офицер - это большая удача...

Г.К.- Как немцы вели себя в плену?

М.Б .- Тех, кто держался в плену стойко и достойно - было немного, хотя и попадались крепкие духом. Один интересный момент. У нас в разведотделе штаба дивизии переводчиком служил немец- коммунист, перебежавший к нам еще до войны. Он , помимо работы переводчика, еще занимался контрпропагандой на установке ПГУ.

Так этот переводчик, мог зайти на допрос «языка» в немецкой офицерой форме, и приказать пленному солдату или унтеру - Рассказать все! И немцы, свято чтившие и соблюдавшие армейскую дисциплину и субординацию, начинали «развязывать языки», получив приказ от «герра лейтенанта». И такое бывало...

Г.К. -Немецкие разведчики работали также успешно, как и наши?

М.Б . - А я не знаю, по каким критериям оценивалась успешная деятельность немецкой разведроты. Но работать они умели, в воинском мастерстве им не откажешь. Как-то в Белоруссии они утащили у нас офицера из штаба дивизии, так об этом ЧП, многие не решались говорить даже шепотом. Но немцы аккуратисты, у них все было рассчитано по секундам, без гибкости, и такой подход нередко их губил.

Г.К. - С немецкой разведкой на «нейтралке» приходилось сталкиваться? Некоторые разведчики упоминают подобные эпизоды в своей боевой биографии.

М.Б. - На самой нейтральной полосе у меня такого не случалось, но был один выход, что мы уже подползли очень близко к немецкой траншее, и приготовились к захвату, как из траншеи вдруг стали выползать в свой разведпоиск довольно большой «компанией» немецкие разведчики. Мы сразу открыли огонь в упор, и отошли с боем. Немцев было раза в три больше, чем нас, но они были ошеломлены и , наверное, здорово перепуганы от такой неожиданности, и толкового преследования за нами не смогли организовать. Мы не взяли «языка», но и сами вернулись без потерь в группе.

Г.К. - Как принимали пополнение в разведроте? Проводились ли с новичками какие-то специальные занятия по подготовке разведчика?

М.Б. - Все зависело от предыдущего фронтового опыта новичка. Бывшего партизана или человека, уже немного повоевавшего в разведке - многому учить было не надо. Если в разведку попадал совсем «зеленый», то его учили бесшумно ползать, убивать кинжалом, сворачивать шею, объясняли смысл тех или иных жестов, используемых в поиске.

Г.К. - Умение «убрать» врага ножом не всем дано. Были такие, которые оказались психологически неготовыми действовать холодным оружием?

М.Б . - Я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, у нас в роте таких «кисейных барышень и слабонервных» не было. Вы же прекрасно знаете, что в разведку не приходили, скажем, массово, «студенты консерватории по классу виолончели», в дивизионные разведроты набирали в основном «отпетую публику», решительных и смелых бойцов . Ножом все могли работать. Борьба за жизнь из слабых делала сильных. Просто, у нас не было большого выбора: или жизнь, или смерть. Жить захочешь - начнешь хладнокровно вражеские глотки резать, без малейшей нервной дрожи в руках и каких-то душевных терзаний. Но бесшумно, без крика, моментально и качественно «убрать» часового - это действительно редкое умение. Но разведчики «тренировались», у нас зарезать по -тихому немца в траншее или в боевом охранении при выходе из немецкого тыла, считалось почти обыденным, но приятным делом.

Г.К.- Статус «ветерана разведроты» неофициально существовал?

М.Б . - На словах - конечно, но этот статус не давал никаких поблажек, а только способствовал тому , что в любой сложный поиск ты пойдешь одним из первых, или , придут новички - и тебя пошлют сразу с ними заниматься, или, малейшая неясность в обстановке , и ты должен сам , первым, со всем разобраться. Этот статус больше обязывал, чем давал возможность «в почете почивать на лаврах».

Г.К.-Вы упомянули о спецзадании, в выполнении которого также участвовали представители контрразведки СМЕРШ. Можно услышать подробности?

М.Б.- В приграничном районе, между Украиной и Белоруссией, нам поручили переправить в немецкий тыл, в партизанский край, двух офицеров- «смершевцев», капитана и подполковника, и радиста, с той же «конторы». Мы поступили в их распоряжение. Пошли с ними примерно двадцать разведчиков. И когда мы удачно прошли километров 25-30, «смершевцы» нам объявили боевую задачу. Речь шла о проведении карательной «воспитательной акции» в отношении бандитского партизанского отряда. Застали мы этот отряд врасплох. Сорок с лишним «партизан», почти все из «окруженцев». Несколько женщин среди них... Они занимались грабежами, мародерством, с немцами не воевали, подчиняться командованию партизанского края наотрез отказались. В землянках у них висели на крюках свинные туши, а самогона было- хоть залейся...Неплохо устроились, «зеленые»... Разоружили этих «партизан». «Особисты» провели несколько скоротечных допросов. Потом вывели из шеренги командира этого отряда и трех его ближайших подручных. Подполковник зачитал приговор- «Именем Советской власти!», и этих мы расстреляли. По рации офицеры вышли с кем-то на связь, и уже через час-другой, к нам подошли представители двух партизанских отрядов и забрали с собой оставленных в живых «партизан»- бандитов. Мы благополучно вернулись вместе с «особистами» через линию фронта к своим. Нам стало ясно, что все мы участвовали в «показательном мероприятии», целью которого было довести до умов всех «зеленых» бандгрупп, выдающих себя за настоящих партизан, но не ведущих активной борьбы с врагом, что возмездие неминуемо, и что за их головами , если надо , придут и из-за линии фронта.

Г.К.- Мне один бывший старшина , дивизионный разведчик, человек честный, настоящий боец с большими заслугами перед Советской Родиной, рассказал похожую историю, как силами усиленной разведроты под руководством и с участием офицеров СМЕРШа, была проведена в Польше, в немецком фронтовом тылу, в 30-ти километрах за передовой , специальная операция по ликвидации отряда АК, в котором , по его мнению , также находились парашютисты , заброшенные «польским «лондонским» правительством». Но на публикацию этого эпизода в своем интервью , он не согласился.

М.Б - И правильно поступил. А то бы завтра поляки , по примеру литовцев, стали бы «наживать политический капитал» и забрасывать прокурорскими запросами с требованием -«выдать на следствие». Есть многие моменты в деятельности разведгрупп, «запретные темы», о которых даже сейчас не стоит говорить...

Иногда , такое творилось, что...

Г.К.- Но, скажем, «акты мщения» отдельных солдат из наших передовых частей по отношению к немецкому гражданскому населению весной 1945 года, для Вас являются «запретной темой»?

М.Б. -Нет, почему же , я не собираюсь прикидываться ангелочком, как некоторые.

Я не буду говорить, что происходило в этом «аспекте» в стрелковых полках дивизии, могу рассказать только о своей роте. Немцев мы никогда не жалели, и гражданских в том числе...Творили мы , что хотели, и каяться в этом я не собираюсь. Это была справедливая расплата за их преступления совершенные на нашей земле.

До Германии оставалось три километра, и нам в разведроту приехал командир корпуса. Один из разведчиков его спросил -«А что с немцами делать можно?». Комкор оглянулся по сторонам , и сказал -«Да все , что угодно!»... Первые 50 километров мы прошли по немецкой земле не сталкиваясь с гражданским населением. А потом началось...

Мы озверели от войны, доходило до того, что иногда , просто , со спокойной душей , забрасывали гранатами погреба и подвалы , в которых , вместе с солдатами вермахта прятались и гражданские немцы. Было в нашей роте такое несколько раз... И цивильных могли под горячую руку пострелять... И я забрасывал гранатами , и убивал тоже...

Но зверьми мы стали на войне только благодаря немцам. Они были «прекрасными учителями», и убивая, или насилуя, мы брали пример с них! Немцы ведь нас не только здорово воевать научили... Мы, за три с лишним года насмотрелись на их дикие изуверские жестокие бесчеловечные злодейства. Мы напрочь забыли такие фразы, как «рабочий класс Германии», или, там - «простой немецкий трудовой народ ждет избавления от гитлеризма» ... Тем более, у меня, как у еврея, не было к ним ни малейшей капли жалости. Только ненависть и желание убивать всех до последнего....Сказал, как было. Хотите, напечатайте, ... вам решать...

Г.К. - Командование и политработники сразу пытались «обуздать мстительный порыв» передовых частей?

М.Б. - Да. Вскоре был издан приказ о борьбе с насилием и мародерством, за это стали расстреливать на месте. Только войска заходили в очередной город, еще бой не затих, как сразу появлялись патрули «по борьбе», в каждом : офицер и два автоматчика. Какой нибудь солдатик тащит чемодан с барахлом , нарывается на такой патруль - так иногда могли сразу расстрелять на месте, как «мародера». Порядок наводили железной рукой, но до нас , до разведчиков, эта «рука» добралась последней...Но и после этого приказа, еще долго происходили дикие случаи. Пятнадцатого мая 1945 года все бойцы нашей разведроты, стали свидетелями одного трагического эпизода. Наша рота расположилась в доме на отшибе, прямо возле трассы. Два пьяных офицера из пехоты, капитан и старший лейтенант, пытались рядом с дорогой, в кювете, изнасиловать молодую немку, но она отбивалась, вырывалась и убегала, а офицеры , «пьяные в стельку», с трудом ее догоняли. Мы не вмешивались, только обсуждали между собой , получится у них , или нет. И в это время на дорогу выехала колонна из нескольких легковых штабных машин,и два «студера» с охраной. В одной из машин находился очень большой чин. Фамилию его я называть не буду, это был известный в армии человек . Если скажу фамилию, то нас с вами потом на пару сразу заклюют и слюной забрызгают, и с воплями , обвинят в желании опорочить честное имя одного из героев ВОВ. Лучше обойдемся без лишних уточнений. Колонна остановилась, немка как раз перебегала через дорогу, спасаясь от насильников. Этот начальник вышел, посмотрел, понял в чем дело, и приказал, повязать своей охране этих двух офицеров и подвести к нему. А ребята эти, офицеры, были настолько пьяны , что даже «лыка не вязали» и вряд ли они понимали , перед кем их сейчас поставили... Он лично расстрелял, этих двоих из своего пистолета, и приказал -«Зарыть, как бешенных собак!». Колонна поехала дальше, только одна машина с порученцем( или адъютантом, кем он там был?) , осталась стоять на месте. Полковник - порученец, прошел 15 шагов до расположения нашей роты, и приказал нам : взять лопаты, и зарыть тела возле дороги, запретив даже забрать у убитых документы Нам позволили только вытащить из кобур личное табельное оружие этих офицеров, которое тут же было передано порученцу. И полковник оставался рядом с нами, пока мы полностью не выполнили его приказ...

Г.К. -Вы считаете подобные меры оправданными?

М.Б.- Нет. Это было слишком жестоким наказанием. Но карательные органы в конце войны в Германии «работали на всю катушку». Просто, вот пример «борьбы с дезертирами». Пошла в 1945 году такая «мода», солдаты дезертировали не в родные края, а самовольно оставались в каком-нибудь маленьком немецком или польском городке, или селе , объявляли себя комендантами, и «оттягивались по полной программе»: пьянство, женщины, жареное мясо, пуховые перины - до того момента, пока их «особисты» не хлопнут. Их , дезертиров, периодически вылавливали. У нас из уст в уста передавалась и муссировалась одна цифра, за достоверность которой я ручаться не могу. Говорили , что только по нашей 61-ой Армии за подобное дезертирство были расстреляны или осуждены трибуналами свыше 900 человек.

Г.К. -Использование разведчиков роты в качестве простой пехоты, как-то обсуждалось?

М.Б. -Мы никогда чересчур пристрастно не обсуждали решения начальства, были обязаны выполнять приказ, даже если нам не хотелось идти на смерть из-за чьей-то спеси , желания выслужиться , или тупости. Были моменты, когда приказ кинуть разведку в пехоту, был сразу принят у нас с пониманием. Например , на Курской дуге.

Там просто уже некому было идти в бой. Такие были потери... Три дня наступления, и дивизия была полностью выбита. До их пор стоит перед глазами картина, как нас отводили на переформировку. Сидим на поляне. Приказ- «32-й полк , поротно, становись!». И начинается построение. Поднимается какой-нибудь сержант -«Третья рота, становись!». К нему идут пять человек. Дальше , встает лейтенант -«Вторая рота, выходи строиться!». К нему выходят семь бойцов. И когда мы видели такие дела, то злиться на комдива или на разведотдел дивизии, что не уберег нас, и кинул в стрелковый бой на погибель, мы даже и думать не смели. Были моменты, что просто бросали в бой все, что было под рукой. В Белоруссии, целые сутки пытались прорвать немецкую оборону в одном селе расположенном на возвышенности , постоянно атаковали, но все бесполезно, немцы держались стойко. Это был не бой , а настоящее побоище, и разведроте тогда тоже очень сильно досталось. Но приказ был не двусмысленный - взять село любой ценой. Утром мы снова поднялись в атаку, а по нам не ведут огонь. Проясняется следующее. Немцы ночью ушли из села, наверное, выровняли линию фронта. Когда мы смотрели назад, на поле вчерашнего боя, и увидели, сколько народа здесь полегло, то самим жить не хотелось. Страшная картина...А через два часа получаем приказ -«Оставить село!». И зачем столько людей положили?

При форсировании Днепра от разведроты осталось меньше трети, но тут и так было ясно, что разведка первой пойдет захватывать плацдарм через реку. Весной сорок пятого, мы, разведчики, как правило, действовали как штурмовая группа, обычных «стандартных разведпоисков» уже было мало. Нередко были случаи, когда пехота не могла выполнить поставленную задачу, и сразу подключали к делу дивизионную разведроту. Например, хорошо запомнился случай, когда с горки нашу пехоту крепко и надолго прижал одиночный немецкий пулемет, и стрелки залегли. Мы там рядом находились , «по своим делам». Нас попросили -«Разведка, разберитесь!». Зашли с тыла. Пулеметчик, видимо, нас почувствовал, перевернулся на спину и запил -«Братцы , не убивайте! Я свой!» . Оказался «власовец». Командир нам не дал его прикончить, «власовца» отвели в штаб.

Г.К.-В обычном бою разведрота в плен брала?

М.Б. - Твердой установки не было, все по определеным обстоятельствам. Могли просто в зубы дать, а могли, в исключительных случаях, действуя по обстановке, и пострелять всех пленных на месте к такой-то матери . Если речь не шла о нужном «языке», или нам перед боем , или после него, строго не приказывали, не трогать пленных, то разведчики могли и порешить всех взятых в плен, «не отходя от кассы», без особых колебаний... Всякое бывало, что греха таить...Но если такое происходило, то мы хорошо знали, что рискуем своей головой и можем попасть под трибунал...Узнают в штабе или в Политотделе , что это наша работа, или «сдадут» нас «добрые люди» при случае - вряд ли начальники или «особисты» в очередной раз отреагируют спокойно. Но не мы первые начали убивать пленных. Когда нам пришлось несколько раз своим глазами увидеть, трупы наших солдат , попавших в плен и расстрелянных немцами, то тут уж, как говорится -«око за око». Фашисты же нас русских, советских - за людей не считали. И мы стали платить им той же монетой. Для нас убить кого-нибудь, стало, как «дважды два».

В последний год войны нам довелось неоднократно освобождать лагеря военнопленных. Наши военнопленные все изможденные, измученные, «живые скелеты», мы их жалели, сразу давали им все свои консервы, хлеб, табак. А рядом бараки с пленными французами. Все французы здоровые, сытые, загорелые, даже , как выяснилось, в лагере в футбол между собой играли. Зашли к ним, лежат на стеллажах посылки со жратвой из Международного Красного Креста. Какой-то «свой французский аппарат для варки самогона» стоит в углу. Мы удивлялись...

Г.К. -Сталкиваться в бою с немецкими танками Вам приходилось?

М.Б - Один раз , на Украине, когда немецкие танки прорвались к штабу дивизии, нам пришлось идти в последний заслон. У каждого разведчика было по две противотанковых гранаты. Но в тот день нам повезло, в самый критический момент, когда казалось, что уже все, «приехали, станция Вылезай», и сейчас наши кишки намотает на траки, нас удачно и метко прикрыла наша ПТА.

Г.К. - В последний год войны разведчикам стало легче воевать?

М.Б.- Несомненно. Война стала совершенно другой. Бой за какой-нибудь маленький немецкий городок длился от силы два часа, мы занимали населенные пункты с малыми потерями. Стало легче брать «языков», да и сами мы, к тому времени, стали настоящими асами разведки. Воевали мы всегда чуть навеселе, в любом городке находили бочку с вином или цистерну со спиртом. Кураж был другим, а настроение, в основном, боевым, приподнятым. И противник стал иным. Я не говорю о сопливых подростках из фольксштурма, которые бегали с фаустпатронами. Даже эсэсовцы стали нас «разочаровывать». Мы привыкли, что если перед нами части СС, то они будут стоять до последнего человека, как настоящая гвардия. Но помню, как в Прибалтике мы, в разведке, вышли к морю и с высоты наблюдали, как на берег в этот момент высаживаются наши морские пехотинцы в черных бушлатах, и вступают в рукопашный бой с СС, которые держали оборону на берегу. Немцев там было на порядок больше, но когда «братишки» яростно ударили в штыки, то эсэсовцы побежали прямо на нас, с криками-«Майн гот! Шварце тодт!». Да и моральный дух немцев резко упал. Я нередко беседовал с пленными, и к середине сорок четвертого года было ясно видно, что уже «не тот немец пошел».

Г.К.- Немецкий язык Вы хорошо знали?

М.Б. -Немецким языком я не владел в совершенстве , и, в основном, говорил с немцами на идиш. Они меня понимали с трудом, я их - лучше.

Г.К.- Вы рассказали, что мать в 1944 году получила на Вас «похоронку»?При каких обстоятельствах товарищи Вас посчитали погибшим?

М.Б . - Под Ригой, в сорока километрах от города , мы пошли в атаку , рядом взорвался снаряд и меня засыпало землей. Только сапоги из земли торчали. Сапоги, кстати, знатные были, хромовые. Но когда какой-то пехотинец стал снимать сапоги с «трупа», я подал звук. Меня откопали, вытащили, отправили в госпиталь. Пришел в сознание. Ничего не слышу , онемел, говорить не могу . Контузило здорово. При мне никаких документов. Постепенно дело пошло на поправку. И тут слухи по «солдатскому радио», что нашу армию перебросили в Польшу, под Варшаву. И я решил убежать из госпиталя к своим ребятам. Ушел в форме, но без каких-либо документов. Добирался на «попутных» воинских эшелонах. Войск в Польшу тогда из Латвии много перебрасывали , и найти теплушку, где славяне с радостью возьмут с собой морячка -братишку (возвращающегося на фронт из госпиталя), до очередной станции , огромного труда не составило. Приходилось только прятаться от офицеров и патрулей. Но когда до моей дивизии оставалось всего каких-то тридцать километров, на станции Минск -Мазовецкий меня сцапали, я расслабился и «зевнул» патруль. А я весь заросший, чумазый, в грязной шинели, и главное - без каких- либо документов. Привели в комендатуру на станции. Начали допрашивать, сразу стали «лепить» из меня немецкого агента- диверсанта .

Я прошу, чтобы связались с 12-ой гвардейской дивизией , прямо со штабом, попросили бы кого-нибудь из разведотдела, и сказали им, что разведчик, гвардии старший сержант Байтман просит подтвердить его личность. И что даже комдив меня лично знает, и , скорее всего , должен помнить мою фамилию. На мою просьбу старший лейтенант из комендатуры только ощерился -«Кто будет звонить? Я?! Я тебе , что, б...., связист?»...Ночь продержали в холодном сарае, а утром под конвоем доставили в СМЕРШ. И тут началось нечто похожее, что произошло со мной в Киеве 23/6/1941. Только «декорации» и форма «на начальниках» были другие. Допрос вел майор. Начал он так -«Сознавайся сволочь, что ты немецкий шпион, или я тебя сейчас на месте расстреляю!». Я железно стою на своем, мол, разведчик, догоняю своих, вы обязаны это проверить. В ответ - все таже «мелодия» : мат и угрозы. Заходит еще один «особняк», в чине капитана. Майор ему говорит-«Смотри , взяли этого вчера на станции , какой матерый! Как держится красиво , собака!». Капитан мне -«Откуда родом?» -«С Киева» -«Да ты шутишь, не может быть!» -«Никак нет, товарищ капитан, до войны жил на ЕвБазе»-« Да ты только погляди, земляки мы с тобой будем!». И начал меня этот капитан «гонять по киевским улицам», спрашивать - где, что и как. Я отвечал. Потом он говорит майору- «Это наш парнишка , точно свой, хлопчик с ЕвБаза, отпусти ты его, никакой он не шпион». Они еще между собой посовещались, и говорят -«Свободен!» . Ям -«Хоть документ какой-нибудь выпишите, меня же по дороге в дивизию, неровен час, снова ваши сграбастают!»- но «смершевцы» стали надо мной изгаляться - «Ничего, тут недалеко, из Прибалтики «зайцем» сюда добрался, так для тебя 30 километров- это раз плюнуть. Какой же ты тогда разведчик? С документом, каждый дурак до своих доедет!». И когда я вернулся в роту «с того света», то ребята были потрясены, не в силах поверить, что я «восстал из мертвых».

Г.К - Приказ от сорок четвертого года, о возвращении моряков из Действующей армии на флот Вас не коснулся?Или, вообще, когда -либо поднимался вопрос о откомандировании Вас с фронта на продолжение учебы в ВВМУ?

М.Б . - О таком приказе я тогда и не слышал, но я не думаю , что он распространялся на бывших курсантов подготовительных отделений. Отзывали назад на флот имеющих «корабельные специальности», а я был по флотскому определению -«салага». Но на фронте мне несколько раз предлагали поехать на учебу в пехотное училище, где «офицеров -скороспелок» пекли как блины , всего за шесть месяцев, но я отказывался, считая себя - исключительно «только моряком» , и мечтая, после войны, если выживу, вернуться в училище имени Фрунзе и стать морским офицером. Летом 1946 года в армейском отделе кадров я получил направление на продолжение учебы в ВВМУ. Приехал в Ленинград. У Васильевского острова у стенки стоял корабль , и я вижу на нем весь свой курс. Они как раз выпускались из училища в 1946 году. Моим сокурсникам повезло, по директиве наркома флота Кузнецова и с разрешения Верховного , начиная с осени 1942 года , курсантов -моряков ВВМУ имени Фрунзе и ВВМУ имениДзержинского, целыми курсами, на фронт с учебы уже не снимали, и моим товарищам дали возможность окончить в войну полный курс училища. Только два раза, в 1943 и в 1944 году, курсантов с моего курса отправили на летнюю боевую практику на воюющие флота. Я поднялся по трапу на корабль. Меня сразу узнали , кинулись обнимать. У них ходили слухи , что на Днепре я получил звание ГСС, так сразу начали трогать награды и спрашивать -«А где Звезда Героя?». Тут появляется капитан этого корабля, и когда он увидел человека в зеленой армейской форме на палубе судна , его натуральным образом покоробило , он вальяжно ткнул в меня пальцем и презрительно воспрошал -«Что это?». Понимаете не -«кто это?», а - «что это?». Извечный антогонизм между армией и флотом... Ему ребята кричат -«Это Мишка Байтман! Наш бывший курсант, он на фронте в разведке воевал!». Капитан со скривленными губами, удалился... Прихожу в училище, в канцелярии подняли мое личное дело. Говорят -«Пожалуйста, мы вас примем на учебу, только вы должны снова сдать все вступительные экзамены».

Об автоматическом зачислении на 1-й курс речь даже не шла...Я прекрасно понимал, что за годы войны забыл многое из школьной программы , и после всех контузий и ранений, быстро подготовиться к вступительным экзаменам я просто физически сейчас не смогу. Развернулся, и поехал обратно в часть. Последние месяцы перед демобилизацией я служил в отдельной роте при Киевском училище самоходной артиллерии.

Г.К. - «Дежурный вопрос» к Вам, как к представителю национального меньшинства. Какими были межнациональные отношение в Вашей части?

М.Б . -Я в свой адрес никаких оскорблений по поводу моей национальности на войне не слышал. Если бы мне кто-то сказал слово «жид», убил бы сразу, на месте. Нервы ни к черту были. Уже после войны, дослуживая в Киеве последние армейские дни, произошел со мной один эпизод. Идет солдат мимо меня , несет доску на плече, и приговаривает -«Айн, цвай, драй!». И мне показалось, что это он меня дразнит , как еврея. И я жестоко избил его. Прибежал ротный -«В чем дело? За что ты его ?». Отвечаю - «Он знает». А солдат - то, оказывается и не думал меня оскорбить, просто «маршировал» под этот «айн, цвай»... Я на войне , если говорить честно, вообще , людей на нации не делил. Приходит в соседний взвод еврей, но «косит в документах под русского», но у меня не было желания , подойти к нему и начать выяснять «особенности» его происхождение или причины и нюансы его «мимикрии». В роте в основном служили русские ребята, но, например, был казах Карагулов, которого мы звали Сашей, был парень с Кавказа, разведчик Шура Азаров ( Ашуров), и дальше дружеских безобидных подтруниваний, разговор об их национальности не заходил. Карагулов все -равно сразу «вскипал» -«Вы почему разжигаете рознь между народами?!». Сашку ранило , его отправили в госпиталь , а Шура погиб. Осколок попал ему прямо в шею.

Единственное, в чем я чувствовал всю войну «двойной стандарт» в этом « нац.вопросе» - это когда дело доходило до наград. Перед каждым поиском нам обещали ордена за взятого «языка». Иногда эти обещания претворялись в жизнь. И когда разведчикам вручали награды, несколько раз меня «забывали отметить». Вся группа получает ордена, а мне - ничего. Ребята смущаются , им неудобно, а я хожу, улыбаюсь... Хотя я был старшим группы в этом поиске , и лично брал «языка», но мне - ничего... После очередного такого «момента», я понял, что «ордена не для евреев», кто-то из тех, что наверху, в штабных канцеляриях , решает вопрос о награждениях и утверждает списки, такую фамилию, как Байтман, не в силах вынести своей «штабной душонкой».

Меня несколько раз на фронте товарищи в роте , а также писаря , перед выпиской из госпиталей, уговаривали -«Слушай , запишись русским, Байковым например!»- я не захотел. Но сказать, что подобный «зажим евреев в наградах» был характерным для всех, без исключения , частей нашей армии - я не могу. У меня был товарищ в Черкассах, Аркадий Винницкий, воевал в диверсантах, так у него помимо прочих орденов, было два ордена Боевого Красного Знамени , значит, не везде смотрели на национальность, решая, кого награждать, а кого нет.

Г.К - С какими наградами лично Вы закончили войну? И вообще , как отмечали отличившихся разведчиков?

М.Б . - К концу войны я имел орден Красной Звезды, два ордена Отечественной Войны, 1-й и 2-ой степени, медали «За Отвагу» и «За БЗ». В 1945 году в разведроте было три человека, имевших , помимо других наград, по два ордена Славы , и один с орденом БКЗ. Так что, особенно в последний год войны , награждали разведчиков , не сильно скупясь.

Г.К.- У меня вот какой вопрос. 12-я гв. СД отличилась при форсировании Днепра и за захват плацдарма на вражеском берегу, в дивизии почти 60 человек получили звания ГСС. По мемуарам комдива Малькова первой высадилась на правый берег штурмовая группа в составе которой была Ваша разведрота. По воспоминаниям ГСС командира роты Манакина, первой переправилась через Днепр его группа совместно с полковыми разведчиками из 32-гв СП. Спрашиваю следующее -Кто первым форсировал реку?

И почему после столь щедрого награждения Звездами Героев «за Днепр» отличившихся воинов 12-гв.СД , никто из разведроты дивизии не получил звая ГСС?

М.Б. - Одновременно в первой волне высаживались несколько штурмовых групп из нашей дивизии на разных участках. Так что, и Мальков, и Манакин, пишут «про Днепр» свою правду. Перед форсированием, нам , разведчикам , комдив Мальков лично заявил -«Запомните мои слова. Если вы захватите и удержите плацдарм - вы , все , получите звания Героев Советского Союза!». Но я не думаю, что это обещание как-то особо нас воодушевило или повысило и без того наш крепкий боевой настрой. Тем более мы предвидели, что нам предстоит испытать при захвате плацдарма, и когда ты знаешь, что сегодня тебя скорее всего убьют, то тебя никакое звание - «Герой посмертно» - не волнует. Немецкий берег был высокий. Мы поплыли на лодках и плотах. На середине реки нас «зацепили» осветительные ракеты и по нам открыли убийственный , жуткий огонь. Били по нам так... , как - будто по куропаткам на охоте стреляли. Там, наверное, вся вода в реке стала красной от крови. Течением наши лодки сносило к островку, к отмели, на которой находились немцы с двумя пулеметами. Мы кинулись прямо на них. Был какой-то дикий порыв, нечеловеческий - убивать и победить. С отмели, по мосткам ,рванули на берег и с ходу заняли две траншеи. Стали держаться. Радист вместе с рацией уцелел. Передал на наш берег -«Плацдарм захвачен!». Продублировали ракетами. По рации нам передают -«Держаться до последнего!». А утром нас начали атаковать . Беспрерывно по нам била немецкая артиллерия. Днепр в том месте широкий, к нам никто на подмогу переправиться не смог. А раненых своих девать некуда... До вечера продержались из последних сил , а нам опять по рации открытым текстом -«Стоять до последнего человека! Вы все удостоены звания Героев!». В темноте немцы ворвалисьс флангоа в траншею , но мы каким-то чудом снова отбились , уже в рукопашной.

А через ночь к нам через реку пришло подкрепление. В живых от разведроты осталасть только треть бойцов. Ходим гордые , ждем из Москвы свои Звезды на грудь, некоторые из выживших разведчиков уже домой родителям или невестам написали , что стали Героем Союза. Ждали до середины января 1944 года, до последнего «днепровского указа», и в итоге - никто из разведроты ничего за Днепр не получил , ни звания ГСС, ни простой медали. Причин этому, как мне представляется сейчас , всего только две .

Когда на дивизию выделили по согласованному лимиту « энное» количество Звезд и в штабе дивизии начали их распределять между полками и подразделениями , то не нашлось человека среди начальства , который бы «замолвил слово за разведку», хотя все прекрасно знали, что мы были на правом берегу первыми, и удержали своей кровью захваченный плацдарм. Причина вторая - возможно, что кандидатуры выживших разведчиков не устраивали командование: кто-то из бывших зеков, кто-то бывший штрафник, еще у кого-то фамилия на «ман» или на «штейн» заканчивается, кто -то, просто - головорез, одним словом, мы «некошерные товарищи», чтобы стать Героями Советского Союза, гордостью державы . И что там произошло на самом деле - поди теперь разбери. Да и нужно ли это сейчас? Мне это - точно не надо...

Г.К. - В воспоминаниях ГСС Манакина описан редкий эпизод. В самом конце войны частями дивизии был захвачен немецкий танковый ремзавод. На нем обнаружили 350 немецких танков, 100 БТР, и что особенно интересно, рядом , на ж/д станции нашли : 4.500 пулеметов «максим» и 4800 ПТР , в свое время взятых немцами в качестве трофеев в первые годы войны. Что нибудь об этом расскажете?

М.Б. -Я помню, что где-то после Альтдама, (или перед нашим штурмом Эберсвальде ), вроде был захвачен огромный секретный немецкий завод, но лично я на его территории не был, и что-то добавить к рассказу своего однополчанина - не могу.

Г.К. -Какую специальность Вы выбрали себе после войны?

М.Б . - Я демобилизовался, не имея никакой гражданской профессии. Но «адреналина в крови не хватало» , спокойная размеренная жизнь была мне не по нутру, и я решил пойти работать в уголовный розыск или в прокуратуру. Меня взяли в Киевскую прокуратуру, и вскоре я стал работать следователем, окончил заочно Всесоюзный юридический институт. В 1966 году по постановлению ЦК я , среди многих других , был направлен на укрепление органов МВД, и стал начальником следственного отдела УВД города Киева. В 1978 году вышел на пенсию в звании подполковника милиции. Но продолжал еще много лет работать адвокатом в областной коллегии адвокатов.

Г.К . - Разведчик 16-й Литовской СД Шалом Скопас мне в своем интервью сказал -«Спросите у бывших разведчиков, какие сны они до сих пор видят по ночам, и вы все поймете, какая была война у бойцов разведрот...»...

М.Б. -Первые десять лет после войны я очень часто по ночам видел «фронтовые» кошмарные сны : орал во сне «Ура!», ходил в атаку, кого - то резал в траншее, стрелял- а потом вскакивал в холодном поту с кровати, не в силах понять, где сон, а где явь...Пережитое на войне постоянно возвращалось ко мне во снах по ночам. Жена настолько к этому привыкла, что перестала обращать внимание. И тогда я решил, что обязан заставить себя постараться забыть все, что пришлось пройти и увидеть на фронте, иначе, этот тяжкий груз не даст мне спокойно жить дальше . И вроде получилось... Что не смог забыть сам, годы стерли из памяти...Такой возраст, что просто точно вспомнить чью-то фамилию уже неразрешимая проблема. Но , сейчас, все опять «вернулось на круги своя», видимо , война слишком прочно засела в голове и не уходит из сознания . До сих пор иногда вижу сны, где я убиваю, где убивают меня, где на моих руках умирают мои товарищи -разведчики... И от этого страшного прошлого уже не уйти никогда...

С наградными листами ветерана можно ознакомиться на следующих страницах.