Ботян Алексей Николаевич

— Меня зовут Алексей Николаевич Ботян, я родился 10 февраля 1917 года в деревне Чертовичи Виленской губернии. Являюсь Героем Российской Федерации, ветераном Великой Отечественной войны. Командовал диверсионной группой 4-го Управления НКВД СССР. Отличился в ряде диверсионных операций.

Я жил в Чехословакии, моя жена была уроженкой Чехии. К сожалению, сейчас ее уже нет в живых. В Чехословакии я закончил машиностроительный техникум, работал. Моей задачей было стать чехом. Это мне посоветовало мое руководство, оба были толковые мужики, один из них сам долго был нелегалом. Тогда у меня уже было два ордена Красного знамени, я написал рапорт, просил у руководства, чтобы дали мне возможность получить высшее образование. Тот говорит: «У тебя опыт большой есть, все остальное — наживное. Езжай, между Чехией, Латвией и Советским Союзом подписан договор-соглашение».

Так и было, чехи, проживающие на территории Советского Союза, в Киеве, Житомире, Волынской области, считались немцами, были и чешские колонии, им разрешали ехать в Чехию. Там была Судетская область, она была заселена немцами. После войны немцев выселили оттуда, разрешили остаться смешанным семьям, например, мужу-чеху и жене-немке. Остальных выселили в Германию. Места свободные были, поэтому чехи, которые жили в Советском Союзе, поехали в Чехию. И у меня была задача поехать туда, там чехом быть. В 1947 году я выехал на Украину, там работал на железной дороге слесарем по ремонту передвижного состава.

Я тогда хорошо знал польский язык, чешского не знал, потому что жил в Польше. Но это дело наживное, когда я жил в Польше, чешский язык тоже был у меня на слуху. Польский и словацкий — еще больше, к тому же, там много общих слов. Их можно быстро освоить. Я приехал в Чехию, было распределение по специальностям. Сбор состоялся в городе Жатец, где-то в ста километрах на север от Праги. Недалеко оттуда был город Хомутов, там был машиностроительный завод. В основном, производили трубы — газовые и нефтяные, большая часть уходила в Советский Союз. На этот завод я и устроился слесарем. Потом узнал, что в этом городе есть техникум, но у меня с собой не было документов об образовании. Я решил поступить в этот техникум, там ко мне хорошо относились, потому что я был эмигрантом, приехавшим из России. Чего не знал, спрашивал у других.

— Ага, значит не было такого, что Вас, как эмигранта, называли русским, да?

— Нет-нет. Просто хорошо относились. Спрашивал все, чего не знал, мне объясняли. Мне в дирекции сказали: «Езжайте в Прагу, в Министерство высшего и среднего образования, спрашивайте, дадут ли Вам разрешение поступить». Я и отправился. Поехал в Прагу, там приняли. Это был 1948 год, в Чехии уже была советская власть. Чехи были не привыкшими к нашему образу жизни. Я отправился в Министерство, там как раз был не приемный день. Я сказал, что эмигрант, позвонил дежурный, меня пропустили. Поднялся наверх, меня спрашивают: «А Вы в партии не состоите?». Отвечаю: «Нет, не состоял и не состою. Хочу получить образование, быть полезным себе и стране». Сказал, что документы утеряны при бомбежке, родители погибли, а я чудом остался в живых, так как был не дома. Так и попал туда. Сказали, что отдадут приказ в техникум, чтобы меня приняли с испытательным сроком.

С сентября 1948 года я начал учебу. Первый год было тяжеловато: литература, чешский язык, сложно было писать правильно, но мне помогали. Чтобы стать гражданином страны, чтобы выхода из России не было. Все это у меня получалось хорошо. Когда я закончил техникум, меня направили работать механиком на рудниках. Один я там не был. Туда приехали работать чехи, которые жили в Украине. Из Житомирской, Киевской и Волынской областей тоже приехали.

Встречи со мной тоже были, потому что наша армия еще находилась в Австрии. Иногда приезжал начальник отдела – толковый мужик. Мне сначала было тяжело. Как и все рабочие, носки сам себе штопал, а потом постепенно с начальством налаживал контакт. Начальник отдела мне деньжат подкинул. Я ему и говорю: «Что ж я один болтаться буду? Вот девка приехала оттуда, толковая, бывшая комсомолка. Не одному же мне быть, надо пару найти». Он и говорит: «Женись, но имей ввиду, если нужно будет уехать, придется ее бросить». Я понял, почему. Чехия — это трамплин для выезда в Канаду или США для работы в разведке. А вдруг она не захочет, Бог ее знает, может быть, семья образуется. Во всяком случае, я с ней познакомился. Она была зубным техником. Потом я жил с ней, фотография есть, могу показать.

Она приехала с Украины, Житомирской области. В дальнейшем я стал чехом, получил чешский паспорт, ездил за границу. В Канаде был однажды. Не знаю, как в дальнейшем сложилась бы моя судьба. Я работал на рудниках, у меня была хорошая зарплата. Но получилось так, что наши руководители были арестованы. Пришел Хрущев, придурок этот. Пришли ко мне руководители и говорят: «Ну что, Алексей Николаевич, что делать будете? Может, Вас домой отправить?». А я говорю: «В колхоз домой, что ли?». Во всяком случае, было предложение, хотя я и отказался. Могли устроить в местные органы, я был как чех. Но раз не надо, нужно было вернуться домой, что я и сделал. Приехал сюда в 1955-ом году. Мне сказали езжать в Беларусь. Я сказал: «Дайте мне жилплощадь в Москве и пошли вы к чертовой матери». В общем, я был уволен по сокращению штата. Звание у меня тогда было, кажется, майора, точно не помню. Потом сокращение в 1955-ом году было, увольняли из армии. В том числе и тех, кто жил в Москве, они имели возможность где-то устроиться.

Я был знаком с одним опытным евреем (толковый мужик был), его тоже уволили, но назначили заместителем директора ресторана Праги. При встрече он сказал: «Мы подбираем метрдотелей со знанием иностранного языка (французский, испанский, английский)». А я владел только чешским и немецким. Он предложил: «Давай ко мне, если хочешь». Так я и устроился в ресторан. Поддерживал связь с нашим главным. Там разработки были, техника. А потом в руководство пришел Фадейкин, генерал. Зовет меня к себе и говорит: «Алексей Николаевич, хочешь вернуться к работе?». Я говорю: «С удовольствием». Хоть материально в ресторане и неплохо было. Зарплата была небольшая, но я там питался, с собой что-то брал домой. Жена работала зубным техником.

Потом я вернулся обратно в Чехию, там побыл. У меня с немецким языком неплохо было, меня направили в Германию. Там я жил длительное время, 7 лет, в Берлине. У меня была хорошая работа, толковое руководство. Из руководителей были Фадейкин, Наливайко, они разбирали молодых людей, которые работали легально. Поддерживали тех, кто приезжал. Я встречал их, отвозил к родителям, организовывали встречи с семьями. Поэтому в Германии результат у меня был хороший, главным образом, по подбору нелегалов. Среди немцев – большая часть молодых. Через 7 лет я вернулся в Чехию, там был 7 лет.

— Расскажите, на каком уровне у них образование? Что можете сказать о чехах, их отличительных чертах? О немцах? Поляках?

— Чехи давали очень хорошее техническое образование, просто замечательное. Всегда были хорошие преподаватели, после окончания учебы было легко устроиться на работу на любое предприятие. Что касается отличий, у них, все-таки, западный стиль жизни. Они ведут хозяйство, как немцы. Дочь у них остается в семье, а сын уходит туда, где женился. Ничего плохого о чехах сказать не могу, культурные люди, не видел пьяных, как у нас, никто не напивается до беспамятства.

Немцы, в целом, похожи. Очень дисциплинированный, исполнительный народ. Если мастер дал задание сделать работу, он уже не контролирует его выполнение, так как знает: все будет сделано. За ними не надо следить, проверять. Пьяных немцев я не видел. Если, вдруг, едешь в автобусе, а выпивший пассажир пристает к женщине, водитель остановится, возьмет его за воротник и выгонит вон. Толковые люди.

Поляки есть разные. Есть такие, кто может и напиться, и поскандалить. Они похожи на словаков. Во время войны мы освободили город Илжа, у меня даже есть диплом почетного гражданина этого города. Там до сих пор есть школа, табличка с цветами в память о 14-15 июля 1944-го года, когда диверсионная группа Алеши (тогда меня называли партизаном Алешей) разгромила немецкий гарнизон при освобождении поляков. Мы тюрьму освободили полностью, гарнизон немецкий был, большая часть немцев была инвалидами. Нужно было блокировать полностью, я со своей диверсионной группой освободил, они были благодарны.

— Алексей Николаевич, расскажите, пожалуйста, про период перед войной. Как люди восприняли советско-польскую войну?

— Я белорус. Дело в том, что белорусы веками были связаны с Россией. Польская оккупация была с 1920-го года. Занятия в школах проводились на польском языке, считалось, что чиновники пришли с Польши, местных было мало. Только в одной гимназии преподавали на белорусском. Так что отношение было не дружелюбное. Кроме того, есть еще и религиозное отличие, в Беларуси большая часть населения — католики, есть и православные. Поляки, безусловно, католики. В паспорте национальность не писали.

Меня призвали в армию в 1939-ом году, мне было 22 года. Нападение Германии на СССР не было неожиданностью, чувствовали, что война подходит.

Я служил в польской армии в зенитной артиллерии, в городе Вильнюс, входившем в состав Польши. Там я служил в ПВО (зенитчик). На вооружении были шведские зенитные пушки образца 1936-го года, 40 мм. Я был наводчиком. Самолет летит, набирает скорость и высоту, я сразу поднимаю ствол.

— Расскажите, как вас готовили, обучали в диверсионной школе?

— Подрывному делу обучали, как подбирать помощников себе. Преподавателями были бывшие участники гражданской войны, у них был большой опыт, давали сильную физическую подготовку. Утром нужно было вставать и пробегать по пять километров. Потом сформировали два полка, я попал в первый. Первым командиром полка был Самус, вторым — Иванов (его сын был заместителем министра иностранных дел РФ). Подготовились, затем была война, я участвовал в обороне Москвы, особенно, на северном участке. Все прошло нормально.

В немецком тылу очень помогла наша физическая подготовка. Кто был плохо физически подготовлен, мог и не выдержать такой нагрузки. В 1943-ем году перебросили в немецкий тыл, потом на Украину, в Польшу, под Краков. Зная польский язык, я находил надежных помощников. В 1945-ом году мог получить звание Героя Советского Союза. Недавно, года три назад, Иванов решил меня проверить, мы пошли в тир, я говорю: «Давайте мне любой пистолет». Дали, я выбил в первый раз 10 из 10, во второй — 9. Он не верил, ведь мне сейчас 99 лет. Автомат всегда был при мне.

— А как готовили бойцов в польской армии? Была ли разница в обучении Красной и польской армии?

— Поляков готовили нормально, хорошо. Физическая подготовка была хорошая. Ездили на полигоны. А мае-июне 1939-го меня призвали. Тренировки у нас были на высоком уровне, за дисциплиной следили. Преподаватели, в основном, были из числа офицеров. Когда началась война, мы отступали от Вильнюса, перебросились на запад, в Познань. 17 сентября Красная армия вошла на территорию Польши. 19 сентября мы сдались в плен. Бой был небольшой, нас держали в лагере, окруженном проволокой. Впечатления остались интересные. Слышу, кричат: «Ботян, Ботян!».

Я огляделся, меня справа звал еврей, мой подчиненный, бросил мне буханку хлеба. Я служил унтер-офицером, досрочно получил звание, его мне присвоил майор Кшевоблоцкий. Все дружили, все были вместе, — русские, поляки. Был в подразделении один немец. Отношение к нему было хорошее, никто его не обижал. Не могу сказать, что в обществе было какое-то нагнетание. В 1935-ом году был заключен договор, но отношения с Россией были напряженными. А Гитлер в марте потребовал от Польши коридор шириной 25 км. В обществе это не обсуждали, большую часть с радиоприемника слышал.

— А как же Вы воевали за него? Какие мотивы были воевать за чужое государство?

— Я солдат, выполнял свой солдатский долг. Воевал я хорошо. Относились ко мне хорошо даже в польской армии.

— В Вашем подчинении были литовцы и евреи. Кто из них был лучшими солдатами? Какая атмосфера была, в целом?

— По-разному было, были и такие, что строевым ходить не умели. Были евреи, которые спали в носках. Все общались на польском, так что все было нормально, не было языкового барьера. Большинство офицеров было поляками. Офицеры должны были иметь среднее образование. Звание офицера присваивал только президент, высокая честь. Большинство офицеров служили по контракту.

Столовая была отдельная для офицеров и простых солдат. Кормили неплохо, по выходным давали кофе с молоком, по будням — черный кофе. К польским солдатам отношение было разное, некоторые относились очень хорошо. Драк, дедовщины не было, офицеры солдат не били.

— А Вы помните своего офицера?

— Майора помню — Кщевоблоцкий, закончивший во Франции военную академию. Воевал вместе с нами, приехал перед самой войной. Попал в плен. Все поляки воевали, даже мой дядя, гражданский, был мобилизован. И потом уже, когда польских военнопленных собрали, нас держали в лагере, километров 40 пешком дошли к Припяти. Там я встретил брата моей матери Дмитрия. Нас всех собрали, отправили в Россию, я говорю: «Дмитрий, знаешь что, давай будем держаться вместе». Стали дружить. Однажды ночью, при луне, я увидел поезд, в проемах было видно солдат. Поезд тронулся, я сообразил, что он едет на восток, а значит, не домой (домой нужно ехать на север). Ехали-ехали, подошли к железнодорожнику и спрашиваем, куда поезд отходит, он нам ответил: «До Барановичей, давайте, садитесь скорее».

Мы без охраны, в польской солдатской форме. Доехали до Барановичей, потом на Лиду. Этот солдат увидел, что я в форме, говорю ему: «Мы водички попьем и вернемся». Мы не доехали одну остановку, со станции на Воложине сошли. Пришли домой, никто меня не искал, все было нормально. У нас хозяйство было небольшое, две или три коровы, лошадь. Потом я решил пойти в район, там километров 5. Посмотреть, что там творится. Оказывается, пришла советская власть. Нужны были учителя, я записался, меня взяли на переподготовку. Изучали историю, ВКП(б), белорусский язык. У меня был приемник, я знал советские песни, меня выбрали секретарем комсомольской организации. Местные власти стали знакомиться, кто я такой. Когда мы закончили переподготовку, меня назначили заведующим вечерней школы. Участвовал в выборах, километрах в десяти от родной деревни.

Большая часть людей хотели соврать. Нужно было выбрать кого-то из местных жителей. Я попал в поле зрения наших органов НКВД, меня вызвали в Минск. Я приехал, там я рассказал все, как я воевал, подошел им. Но спросили, как и вы, почему я, белорус, воевал за польскую армию. Я и объяснил, что выполнял свой солдатский долг. Видимо, такой ответ их устроил, отправили в Москву. Тем временем, туда приехали литовцы и латыши. Нас обучали, как искать людей, работать с ними, была оперативная подготовка. Когда началась война, мы все решили пойти добровольцами.

Через некоторое время была создана бригада ОМСБОН. Первое время были отряды, а потом сделали два полка. Потом были подготовка, война и участие в обороне Москвы. Зима была холодная. У нас были телогрейки. Из Москвы руководство не уехало, Сталин, вроде бы, остался здесь, хотя самолет, на всякий случай, был готов. Но немцам все-таки не удалось взять Москву.

— Вас два раза хотели наградить званием Героя. Почему не награждали?

— Да потому что у тех кадровиков зависть была. Как же так, я, солдат польской армии, буду Героем. Самое главное, в Житомирской области я нашел людей, которые обслуживали немецкие казармы, их там и оставили, в этих казармах. Поселились немцы, приехала команда немцев, я узнал всю информацию о движении эшелонов противника, ходил вдоль железной дороги в униформе железнодорожника. И нужно было находить людей, которые не сдали бы тебя полиции. Это было на Украине, в Житомире. Там был надежный человек, бывший старшина Красной армии Дьяченко. Он вернулся домой, жил у тещи, но остался прежним советским человеком. Мы у него ночевали. И я у него спрашиваю: «Как относятся к тем, кто работает у немцев? Ты меня с ними свяжи». Он меня переодел, поехали с ним к Каплюку, он работал в администрации города. Я говорю: «А полиция как?». Он мне сказал: «Я тебя представлю как своего родственника».

Мы приехали к этому Каплюку, он меня представил: советский партизан. Он спрашивает: «Ты что, собираешься работать на немцев? Ты с ними собираешься уезжать». «А мне что делать? Мне жить надо», — сказал Каплюк. Я сказал ему подумать. Мы привезли ему взрывчатку, я научил его, как поставить заряд, подзарядить, завести будильник на нужное время. Даже жену постепенно включил в это дело. Она ему в корзине еду приносила. Приехала немецкая команда для борьбы с партизанами, остановились в этой казарме, я забрал его с семьей в лес. Дали заряд. Завели на 11 часов ночи. И, действительно, в 11 часов прогремел взрыв. Вся немецкая команда, более 70 человек, была уничтожена. Немцы самолетами отправляли трупы в Германию. Это был мой первый хороший результат диверсии.

— Расскажите, пожалуйста, про битву за Москву, Вы тоже по тылам немцев ходили?

— В битве за Москву все было, как и во все остальные, были организованы небольшие разведгруппы. Была холодная зима, наши командиры были в полушубках. Немцы не покидали землянок, закапывались где-нибудь и бросали ракеты. Мы ходили в белых маскхалатах, чтобы быть незаметными. Подходили к немцу, брали за шиворот. Уничтожали коммуникации и линии связи врага. Брали «языка» и уходили. Я также принимал участие в легендарном параде 7 ноября 1941 года на Красной площади в Москве. Мы проверяли у каждого, кто направлялся на Красную площадь, документы и пропуск. Прекрасно видел весь парад и слышал речь Сталина.

— А как немцы вели себя, когда их брали за шиворот?

— А что одному немцу делать против 2-3 человек? Таким образом мы воевали под Москвой. В немецком тылу я провел много времени, с января 1943-го года, Украина с начала войны встречала немцев с хлебом и солью. На Украине партизанских отрядов почти не было. Дошли на границу Житомирской области и Беларуси, сделали партизанскую базу и оттуда уже начали ходить на разведку и устраивать диверсии. Большая часть уходила на патруль железных дорог. Мы ставили заряд под железную дорогу и отходили метров 50, ждали, когда идет немецкий эшелон, взрывали. Подбирались ночью к рельсам, пропускали охрану и пробегали. Взрывчатку нам доставляли на самолетах. Мы принимали наши самолеты, принимали людей.

— А много было таких как Вы, направленных из Москвы?

— У нас три разведгруппы было. Карасев был пограничником, я входил в его диверсионную группу, у меня сначала командиром был капитан Пегучин. Он вскоре был ранен и умер. У Карасева человек 30 было.

— Вы переходили линию фронта?

— Именно на северной части Беларуси перешли фронт. Там была фронтовая разведка. Мы связались с командиром войсковой части. Их солдаты, которые ходят туда-сюда в разведку, поэтому там было легко перейти. Немцы ходили только по больших дорогах, охраняли.

— А вас везде тепло в деревнях встречали?

— Да какие там встречи. Придешь, попросишь перекусить что-нибудь. Никогда не отказывали. Мы сами силой нигде ничего не брали.

— Как было организовано снабжение партизанского отряда?

— Сами снабжали. На Украине, к примеру, были немецкие хозяйства, совхозы, колхозы. Немцы их не разгоняли. Вот туда мы и приходили, забирали, что нужно и все. У людей старались не брать. Яичко, молоко и больше ничего.

— Были ли контакты со старостами, которые были с Вами, советские?

— Большую часть уничтожали, тех, которые служили немцам. А так, очень многие переходили к нам.

Некоторые были сволочами. Были и наши старосты, которые помогали партизанам. В некоторых случаях, били с нами немцев. Венгры были с населением очень жестоки. Был случай, однажды ловили венгров. У немцев были хорошие лошади, седла. Мы ждали, когда они из этого места выйдут, потом сразу их уничтожали. Забрали лошадей и седла.

— А полицаи и бандеровцы? Вы считаете, они были самыми жесткими?

— Смотря какие. Большая часть переходила к нам. Тех, кто работал с немцами, мы уничтожали. Тех, кто работал в полиции по нашей указке, мы использовали для своих целей, зная, что это наши полицаи. Были сволочи, которые стреляли вместе с бандеровцами.

— Против кого Вам чаще приходилось воевать?

— Да черт его знает, кто попадал под руку. Немцы были, власовцы были. Я знал об одном случае перехода власовцев на нашу сторону в Белоруссии. Но мне не удалось. Это было под Краковом, там наши власовцы были. Я от поляков, с которыми поддерживал связь, знал, что они хотят перейти в партизаны. Я подошел, спустился с гор, зашел в местный дом, сижу, жду. Вечером подходит ко мне поляк и говорит: «Пойдем. Вас жду». Я своих ребят оставил, сам пошел на встречу.

Там были власовцы, человек 20-30, все сидели, ждали. Я подошел, поздоровался с ним и говорю: «Ребята, вы ни в чем не виноваты, что вы в таком положении остались. Давайте искать возможность, как уйти отсюда и больше навредить немцам». Мы договорились, вроде бы. Я ждал, ждал, но ничего не вышло. Потом уже я жалел, что этих людей с собой не забрал. Не получилось.

— Вы сталкивались со зверством немцев, полицаев? Видели ли Вы военное преступление? Часто ли происходили стычки с бандеровцами, власовцами?

— Конечно, видел. Не только немецкие, наши полицаи тоже зверствовали, мадьяры (венгры) тоже. Немцы на фронте были, в тылу их почти не было. На охране где-то были немцы, под Житомиром, когда я там освобождал наших заключенных. Но там старики были, пожилые люди сидели. Была одна немецкая казарма, когда они начали уходить, я выставил два ручных пулемета и били по их казарме. Потом поляки освободили тюрьму.

Дело в том, что у них была хорошая связь с населением: они же местные. Но их мы знали как своих, пароли их знали. Где-то под Киевом была станция «Мотуев», там комиссар нашей диверсионной группы Михаил Иванович Филоненко, украинец, связался с местными жителями. Они говорят, что венгры охраняли станцию «Мотуев», но сдадутся, как только партизаны будут ее брать. Карасев согласился на такое и дал мне задачу: «Алексейка, (у меня такое было прозвище), ты будь там, если будет паника, чтобы ты ее остановил». Мадьяры не сдались, они, наоборот, позвонили в Ковель, и оттуда приехали немцы. При обстреле ранили нашего комиссара Филоненко.

Там был местный партизанский отряд. Хорошо, что они недалеко были. Врачи перевязали Филоненко, оказали помощь. Потери у нас были большие. У нас пограничники были, снаряд взорвали рядом с одним. Ему ничего, а зрение потерял. Глаза на месте, но он не видит. Он был из Одессы, так и остался слепым, все врачи были бессильны.

— Какое оружие Вам нравилось? Немецкое или наше?

— Какое попадало. Вообще, у меня пистолет был, всегда стрелял из него. Привык я к нему. Я очень хорошо стрелял.

— Вы лично совершали ошибки на фронте?

— Бывало. За примером далеко ходить не надо: когда газовую станцию надо было брать, партизаны были не нужны. Они должны внезапно нападать, чтобы противник не знал. Неудачи бывают.

— А была ли нехватка оружия у партизан?

— Нет. Этого не было. Запасы всегда вовремя пополнялись.

— А аэродромы были?

— Да, были. У нас не было, но были у секретаря местного обкома.

— А многие ли партизаны одевались в немецкие плащ-палатки?

— Многие. Сложно было отличить, не было никаких красных ленточек. Просто видно, наши или нет. Мне показалось, что немец стоит. Польским языком я владел, немецкий разговорный понимал.

— Какие помните боевые эпизоды войны с Польшей? Как Вы узнали 1 сентября о войне? Куда Вас направили?

— Немцы потребовали коридор. Чувствовали, что война подходит. Хотя у нас между Польшей и Францией был договор о взаимопомощи, поддерживали связь. Нас в августе перебросили из Вильно чуть ли не под Познань. Первого сентября немцы начали войну. Поляки отступали. Пока не сдались советской армии. Мы сбили три «Юнкерса». Я был наводчиком, автоматически их сбивал.

— Не только Ваше орудие стреляло? Выводили ли на прямую наводку?

— По большей части, мое орудие стреляло. На прямую наводку мне выходить не приходилось.

— Немцы бомбили Вашу батарею?

— Я не помню. Но все остались живы.

— А страх Вы испытывали?

— Страх все испытывают. Важно, как дальше человек себя настроит. Никогда нельзя терять рассудок. Можно выйти из любой ситуации. Я не терял рассудок.

— А о Боге на фронте вспоминали?

— Нет, но я думаю, Господь точно миловал меня. Ангел-хранитель был, наверное. Я участвовал во всех боях, однажды, пуля прошла у моего виска. Сколько погибло моих товарищей, которые со мной воевали, а я остался живым, невредимым. Не было ни царапины.

— А приходилось ли выходить из окружения?

— Нет. Ни разу такого не было.

— А как вас отделили от польских офицеров? Был советский лагерь для солдат и офицеров?

— Никого не отделяли. Все одним скопом были.

— Сильно ли изменилась жизнь при советской власти у Вас в деревне?

— Я не знаю. Сперва колхозов не было, они появились после войны. Было личное хозяйство, лошадь, куры, коровы, овцы. Отец хозяйство держал. Летом я помогал. Обидно было, что некоторые гуляют, а я должен был работать. Было в деревне много поляков. Мы не голодали, но трудиться надо было усиленно. У матери было двое сестер, они нам тоже помогали. Кто работал, тот жил хорошо. У большинства не было такого хозяйства, как у нас. Может быть, только у половины. У нас было пять гектаров, даже небольшой лес на участке. Под картошку навоз давали, сеяли рожь, пшеницу. В огороде все обязательно сажали.

— Поделитесь, пожалуйста, с нашими читателями секретом долголетия.

— Секрет простой: нужно знать во всем меру. Кушать и заниматься в меру. Я вырос в деревне с чистым воздухом. Не пью, выпиваю иногда, но на фронте не пил не разу. Никогда не курил: отец мне запрещал. Если во время войны давали махорку, я ее кому-нибудь отдавал.

— И последний вопрос: как Вы относитесь к Сталину?

— Положительно.

— Уважаемый Алексей Николаевич, большое спасибо Вам за эту беседу.