Расскажите пожалуйста, про детство. Как я знаю, вся ваша юность была одновременно очень типичная и очень необычная.
Сложно сказать. Забылось многое, понимаешь. Да и будет ли интересно кому? Я уже старый ведь.
Ну что... Родился я по официальным сведениям в 1911 году в селе Акуличи, Брянского уезда Орловской губернии. При советской власти адрес немного сменился. Стало село Акуличи Брянской губернии Бежицкого уезда. Сначала волость числилась Акулицской, потом Людинковской. После еще раз переиначили — Людинковская волость стала Клетнянским районом. Но уже после меня.
Что-то из дореволюционного осталось в памяти?
А как же? Немного есть. Село большое было. Свыше пяти сотен дворов. Почти три тысячи народу. Школа была церковно-приходская. Из нее потом народную сделали. Я немного ее прихватил. Там только мальчиков учили. Потом, деревянная церковь была. Говорили, что село древнее очень. Я в этом не понимаю ничего.
Нас в семье трое детей было. Из тех, что выжили. Брат и сестра у меня еще. Брат в Няндоме, а сестра в Москве работала дворничихой, умерла уже.
Мать с отцом небогатые были. И меня отдали в обучение соседу — зажиточному мужику. Тот овец романовских держал. И я у него скорняжному делу учился — тулупы шить. Где-то год всего обучился — революция началась. Я и сегодня сам себе все шью.
Что в революцию в селе происходило?
Ну, ты хватил. Мне всего шесть лет было — что я могу сказать? У нас, понимаешь, совсем жизни не стало. Хотя первое время все шло по-старому. Но потом пропал без вести отец. Ушел в город и не вернулся. Его на первую мировую не взяли, так он вот так. Ушел то ли телку покупать, то ли продавать. И все. Так и не нашли его. Сгинул. Тогда такое часто случалось — время шебутное было. До чугунки там 30 верст с гаком, столько же до больницы. До Брянска вообще больше сотни. Так там почтальон раз в неделю приезжал. Хотя не считалось, что глухомань.
Как отец пропал в 1919, так стало плохо совсем. Жрать нечего. Хорошо, что речка Опороть рядом совсем. Я в ней рыбу с братом удил. Леску сами из конского волоса делали. Сами плели. Своей лошади нет, так мы у соседского мерина срезали. Только он если поймает — отлупцует.
Верши плели на рыбу, птичек силками ловили. Ели их, продавали на рынке. Голодные же.
Как-то я дятла поймал. Посадил в клетку — сам плел из ивы. А он как давай клетку долбить. Я испугался — всю клетку расколотит. И шума много. Давай ему клюв подрезать. Тот не унимается. Я еще подрезал. И ненароком язык ему прихватил. Сдох он у меня. Такой вот случай был.
А после мать нас бросила. Просто взяла и ушла. Ничего не сказала. С тех пор нас всех и раскидало. Потом, уже в 70-е, мать всех детей нашла. В Вичуге, Няндоме, Москве. Всех троих! Мы и не знали, что все мы выжили. А она нашла. Мол, кормите меня. Пенсионерка вроде как. Я с братом ее послал. А сестра приютила. Вот, понимаешь, как бывает. Пила она много.
Так мы втроем промаялись. Ну и пошли побираться. Кому мы нужны? Там самим соседям жрать нечего было. Что трое детей в деревне наработают?
Получается, вы стали беспризорничать?
Так, понимаешь, и получается. Где грибы-ягоды. А где и сопрешь чего. Завшивел я. Еле ноги таскал.
Акуличи интересно расположены. Тут Белоруссия рядом, Украина. Как бы на границе мы со всеми. Так меня на Украину занесло. Дотопал я аж почти до польской границы. Метров пятьсот не дошел (смеется). Там меня и подобрали пограничники. Стал я у них чем-то вроде воспитанника. Такой вот сын полка. Мне фамилию-то по границе дали. Поляков — вроде как у поляков подобрали. Так я с 1920 года стал военным.
Я день рождения и месяц помнил, а год не знал. По виду записали 1911. Я тощий был, драный. Правда, мать говорила потом, что я с 1909. Но тут врать не буду, понимаешь. Не знаю. Просто есть шанс, что я на два года старше. Сейчас это уже роли не играет.
Вас как-то официально зачислили в штат части? Польского похода хватили?
Нет. Войны польской не застал. Через нас шли какие-то части, но наши боевых действий не вели. А про то, как я числился по штату... Да кто его знает? Я же не писарь. Какую-то обновку справили. Тогда в частях всяких умельцев полно было — от сапожников до печников. Все могли делать. Так что кормили, одевали. А уж каким именем записали — так то дело десятое. Я и этому рад был. После года с лишним беспризорщины. «Путевку в жизнь» видел? Так у нас еще похлеще в жизни было.
Я за лошадями следил. Ну я же деревенский — мне это знакомо. Ходил в школу при гарнизоне. Меня в нее от заставы возили. Или лошадь давали. Недалеко было. А сам я жил на заставе.
В казарме?
Да, в казарме. Как солдат обыкновенный. Или, как тогда говорили, красноармеец. Или боец.
Так что я в армии четверть века пробыл. С 1920 по 1945.
А дальше как сложилось?
Так я жил до 1932 года. В 1932 меня призвали в армию. В ту же часть, где я до того и жил — по ходатайству командира. Так что жизнь у меня и не изменилась. Я и до того служил. Только теперь мне стали винтовку официально выдавать. Я даже в пограничной школе не учился — для всех пограничников это было обязательно. Я уже и так все умел, что нужно. Я даже женился первый раз примерно тогда, прямо в части. В 1934, если мне память не изменяет.
Как вообще происходит охрана границы?
Ну как... Есть комендатура. Ей подчинены несколько застав. В каждой заставе командир и десятка три бойцов. Они и следят за границей. Что-то вроде небольших укрепленных пунктов. И мы вроде как набеги из них делаем — границу проверяем. По расписанию определенному. Главным образом по контрольной полосе следили и по агентурным данным — местные хорошо помогали. Тогда же такой настрой у людей был.
Оружие какое было?
Да обычное. Наганы, винтовки. У меня драгунка была еще с царских времен. А кому-то старые пехотные достались. Те вообще с версту. Меткие, но слишком длинющие, понимаешь.
Автоматов не было — я первый уже в войну увидел в финскую. Два ДП на заставу. Еще Максим в оружейной комнате. Тяжелый он, неудобный. Его только в секрете. С ним мороки много. В обороне он хорош. А так уж очень тяжелый. Лента чуть намокнет — беда. Она брезентовая, как из фанеры сделана. Зато если поставил Максим — хрен кто пройдет, пока расчет цел и патроны есть. Ну так до расчета еще добраться надо!
Вы какую границу охраняли?
Мы к Киевскому округу относились, вроде. Плохо уже помню. Вот спроси фамилии — ни одной не вспомню.
Против нас румыны стояли. Граница с Румынией. Хотя бывало, что нас в командировку посылали. Вроде как перекрестный контроль. Чаще всего в Среднюю Азию — контрабандистов всяких ловить. А тамошних ребят к нам заселяли. Вроде как стравливали по-хорошему, эффективность проверяли.
Ну и кто победил в таком соревновании?
Да ничья. Там проще работать было. Одного возьмешь — считай, вся банда твоя, если времени хватит. Там банд много было. Басмачи долго носились. Помогало то, что они все наркоманы. На маке сидели. Так что как поймал — только подождать надо. Он в камере. У дежурного стол. А в столе специально палочки гашиша. Он чем-то на прополис похожий. Нам специально выдавали. И как этого в камере крутить начинает, так он даже за простой гашиш все тебе расскажет и покажет. Так что там просто было работать. Только варежкой не торгуй. И свой хер не суй туда, куда собака свой не сует. И все нормально будет. Ну а тайники всякие... Так они везде примерно одинаково делаются. Люди-то примерно схоже думают. Да и у меня школа беспризорного воришки хорошая была. Так что в Азии хорошо работалось — жарко только.
Такой эпизод запомнился. На тамошней заставе сортир не ямой сделан, как у нас. А просто мазанка и в ней здоровенная лопата шахтерская. Долго не могли понять, зачем такое. А оказалось: на лопату делаешь — и в степь ихнюю.
Упоминали финскую. Вы на нее попали?
Так, мельком. Я до финской еще в Бессарабию сходил. А еще до нее на командира выучился.
В конце 1936 меня отправили учиться в училище, сначала в Свердловск, потом в Харьков. Его я закончил в 1939 году. Так что в Бессарабию я уже был в звании младшего лейтенанта. Мы тогда к НКВД относились.
Какие порядки в училище были? Что запомнилось?
Да ничего не запомнилось. Мне с 1920 года любая военная часть родной казалась. Так что я совершенно не помню что там было. Все на одну мерку выходило. Подъем, зарядка, занятия. Нет разницы. Все одинаково, понимаешь.
А вот в Бессарабии запомнилось. Там боев мы не вели — только стычки небольшие. Вот неприятное ощущение, я тебе скажу. Лучше так воевать, чем ждать каких-то мелких катавасий, понимаешь. А то постреляешь-постреляешь. Толку ноль.
А когда уже все утихло, мы по городу гуляли. И тут ко мне дамочка подходит. Симпатичная такая, хорошенькая. И заявляет: «Пойдемте перепихнемся, пан офицер!» Уж на что я привычный — у меня уже трое детей было. А тут опешил. Оказалось, что Гитлер их братию в лагеря отправлял. Так они все на нашу сторону рванули. Мы как раз на стыке СССР, Румынии и Польши были. Так что эти проститутки, что бежать успели от немца, не умели ни хрена. И языка не знали. Вот они одно выучили. И ходили всем, предлагали.
А мы тут с женой развелись как раз — ей такая жизнь надоела по заставам. И она нашла себе какого-то мужичка, да рванула с ним в Свердловск. Он бездетный был. Так что трем ее и моим только обрадовался.
Так что решил я как-то попробовать эту дамочку. Они к тому времени не денег просили, а пожрать. За котелок каши. И вот ты ее дерешь раком, а она в это время кашу жрет. И так мне противно стало, что я больше такое проделывать и не пытался.
И тут нас зимой в Ленинградский округ перебросили. Но в бой не пустили, а поставили чуть сзади войск наступающих. Мы как бы в усилении вторым эшелоном стояли. И уже оттуда, как все в 1940 году утихло и все договоры подписались, нас отправили назад, на границу с Румынией.
Под Финляндией я увидел первый раз автомат. Финский. У него в круглом магазине сильно тугая пружина была. Ребята рассказывали, что иногда финнов в окопах мертвыми — он на нейтралке начинает патронами снаряжать магазин, так ему по рукам пружиной. И на морозе, порой такой раны хватало, чтобы обессилить и замерзнуть. А может, и врали. Не знаю. У русских ППД и ППШ я такого не упомню.
Скорая война чувствовалась? Было ощущение неизбежности?
Знаешь, еще задолго до того, как я в училище пошел. Мы войны ждали, причем много лет. И воевать не хотели — кто из нормальных людей воевать торопится?
Я тебе больше скажу. Мы регулярно в Румынию свои группы отправляли. Я в их переброске участвовал, наверное, раз сто.
Как это происходило?
В темноте уже, что бы лишних глаз не было, приходил человек или группа — больше троих не видел — одетых в ношеное штатское. И мы отводили их к реке, обеспечивали лодкой. Они переправлялись. При желании, через границу можно прошмыгнуть в то время было. Сложно, но выполнимо. Вопрос в навыках. А эти ребята точно не новички были.
И вот ведь какая штука, понимаешь... Я ни разу не видел, чтобы кто-то возвращался из них с той стороны. Если кто посознательнее, то они уходили. А те, кто посообразительней, открывали на середине реки стрельбу. Такая катавасия поднималась. Те назад гребут — нас обнаружили, переход невозможен. А ведь разве разберешь в темноте, кто первый палить начал?
То есть это была регулярная процедура — переправка разведчиков еще задолго до войны?
Вполне. И их Сигуранца к нам своих артистов слала. И они по нашей схеме действовали. Я же говорю: люди везде одинаковые. Так что войну ждали каждый год. Мы понимали, что не зря все это.
22 число помните?
Смутно. Так все в одну кучу смешалось. Нас подняли по тревоге. Потом пошли обстрелы. Потом полезли румыны.
Немцев не было?
Нет, только румыны. Много румын. Немцев тогда еще не было. И началось. Знаешь, я могу рассказать, как становятся героями. Ими становятся, когда деваться некуда — добровольных дураков я не видел.
Так мы держались на три дня дольше Лопатина. И им героев дали, а нам всем — хер в сраку. Просто мы выжили и прорвались к своим. А они погибли.
К своим у нас с заставы вышло меньше трети. Гораздо меньше. Человек семь. Плутали почти до конца лета. Жрали дрянь всякую. Да ну. Не хочу про это...
После мы воевали не в составе части, а в какой-то сборной солянке. Нас, кто вышел, сунули кучей оборону держать. Мы и держали. Считалось, что Южный фронт. Потом я в 42 армии был. Под Ленинградом. Туда отправили. У меня почти все перемещения с осенью связаны. Это осень 1941 была, самый ее конец.
Как с вооружением было?
Херово. Чужим не брезговали. У немца лучше было оружие. Мне больше нравилось. Винтовка Маузера очень меткая и удобная. В руке она лучше. Пистолет против нашего ТТ много надежней и метче. Я больше Вальтера любил. Он надежнее. Парабеллум грязинки боялся. Наш Наган, конечно, тут круче. Но перезаряжать его не дай бог. Пистолет намного лучше.
Автомат у немцев хороший был, понимаешь. Удобный очень. Песка боялся, да наш тоже приходилось постоянно прятать. Зато магазины рожками. Они плоские. Их напихал полные сапоги — вот тебе и подсумок. Удобно. Я к тому времени снова в разведке был. Я же всю войну почти командиром разведвзвода был. Так мы в поиск только немецкие автоматы и брали. И по звуку непонятно, кто стреляет, и веса в них мало. Наши уж очень тяжеленные были. Патронов в нашем побольше, так у него и скорострельность повыше. А из немецкого можно запросто одиночными стрелять. Приноровиться надо только.
Но вскоре мы под наши «катюши» попали. Это уже в 1942 году было. А там после них только пряжки и подметки остаются. Так нас так накрыли, что почти все и полегли. Я выжил, но получил пару осколков и контузию сильнейшую. Так что меня отправили почему-то сначала в запасной полк, а потом в госпиталь — я говорить не мог, меня трясло всего.
Долго лечение длилось?
Долго. По госпиталям меня помурыжили здорово. Знаешь, мог бы рассказать много чего. Про Славу, про штурмовики наши, что по своим попадали. Но не хочется. Это даже вспоминать неохота — а уж вслух проговаривать...
Так что ну его на хер. Мы ведь поначалу особо и не дрались с немцем. Не было охоты ни сражаться, ни подыхать. Да еще с нашим начальством. Я партийный сам был, еще до войны в партию вступил. А тут на этих мразей насмотришься — самому охота им глотку давить.
Вот такой расскажу эпизод. У нас во взводе был цыган. Уникальная личность. Его даже в поиск не брали — берегли. У него талант был уникальный. Мог украсть все, что угодно. В степи елку на новый год закажи — принесет. Пулемет как-то немецкий приволок. Представляешь? Коньяк, шоколад, часы, патефон — только скажи. На заказ воровал. И ведь все тихо. Никто не возмущался. Как он это делал?
И вот про талант цыгана узнали в штабе армии. И забрали к себе. Приказом. Им, вроде как, вор нужнее. Снабженец, понимаешь.
Так что сначала мы не особо воевать рвались. Только уже когда насмотрелись, что немец творит, тогда и обозлились. Тогда и сами озверели. И стали драться по-настоящему. Жаль только, мудаков в начальстве не убавилось. Широкой грудью воевали, а не мозгами.
В конце войны я уже на Южный не попал. Воевал в составе 2-го Белорусского. С осени 1944. А в феврале 1945 меня ранило — какому-то мудиле пришла в голову идея разведку с пехотой вместе пустить. На этом моя война закончилась.
В госпиталь я попал в город Вичугу — это Ивановская область. Там, в госпитале, познакомился со своей новой женой. Поженились. Стал работать следователем. Недолго. Подставили меня местные урки — я у них как бельмо на глазу был. Зона была за Волгой, на торфоразработках. Выпустили только в 1953, когда Сталин умер.
После работал начальником гортопа Вичуги. Как начальнику, мне лошадь полагалась — такой вот тогда личный транспорт был. Тогда вообще на город две полуторки газогенераторных были.
Вышел на пенсию. На пенсии продолжал работать кочегаром в котельной. Сейчас уже не могу — здоровье все.
Трофеи привезли?
Какие трофеи? У меня с фронта остался кинжал эсэсовский, немецкая плащ-палатка прорезиненная, да старый комсоставовский ремень довоенный. Вот и все мое богатство. Ремень сперли в бане из ящика, с кинжалом сын в лес за вениками ходил. Плащ-палатка испрела со временем, я ей дрова потом накрывал. Где кинжал не знаю. При переезде куда-то подевался. Вот и все мои завоевания.
Тут как-то приходили ко мне комсомолки в годах. Принесли подарки от администрации города. Корвалол да еще какие-то таблетки. Так мне бабка картошки наварила, блинов напекла, котлет пожарила. Бутылку даже дала. Я этих дур напоил и сказал: «Передайте этим мразям, что мне от них ничего не надо!» Не знаю, запомнили ли только? Сильно их развезло тогда.
Разговор записан примерно в 1991 году.
| Интервью и лит. обработка: | И. Поляков |
