Разгуляев Александр Михайлович

Родился 13 января 1915 года в городе Петрограде в семье рабочего. После окончания школы ФЗУ (фабрично-заводского училища) работал токарем на абразивном заводе «Ильич». В сентябре 1939 г. поступил в Ленинградское военно-морское училище. Не закончив училище, в июне 1941 года отправился добровольцем на Северный флот: служил сначала в полку береговой обороны, а затем, в 1942 году, был назначен командиром взвода разведчиков (было присвоено звание младшего лейтенанта, потом - лейтенанта) в состав 254-й отдельной бригады морской пехоты (Северный оборонительный район — СОР, Краснознаменный Северный Флот). Прошел путь от полуострова Рыбачьего до города Киркенеса (Норвегия). Был награжден двумя орденами Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Был дважды тяжело ранен и контужен. Инвалид Отечественной войны. После войны служил в ракетных войсках. Уволился в запас в звании подполковника. Ныне — полковник. Жил в Саратове, работал директором университета марксизма-ленинизма. С 1980 г. - в г.Кохтла-Ярве Эстонской ССР, 17 лет проработал в институте сланца на должности инженера-фотографа.

Расскажите, Александр Михайлович, для начала о том, где прошли ваши предвоенные годы.

Я, Разгуляев Александр Михайлович, родился в январе 1915 года в Петербурге. Через месяц мне исполнится 97 лет, но я ничем не болею, постоянно хожу на каток. Между прочим, как-то недавно у нас в городе хотели прикрыть это дело, но я пришел к властям и сказал: это что вообще такое, это как понимать?! И его распорядились снова открыть. Меня на катке поблагодарили, предложили бесплатно ходить. Но я так не могу, плачу им всегда деньги. Вообще-то говоря, коньки — это моя страсть. Я еще до войны в Питере вовсю на коньках катался. У нас был каток, который был от какого-то института. С тех пор с коньками не расстаюсь. Я и сейчас каждую неделю хожу на каток. У нас в городе построен крытый каток, это отвлекает людей от молодежи и наркомании, это очень хорошее дело. Дома у меня всегда лежат коньки. Позавчера зашел ко мне сосед и сказал: «Александр Михайлович, через десять дней каток будет.» Я так этому обрадовался, ты и представить себе не можешь. Так что чувствую в 96 лет я себя нормально. Я думаю, что каток каким-то образом и продлевает мне жизнь. И поэтому сегодня мне странно видеть то, что когда я прихожу на ветеранские собрания, некоторые из ветеранов, которые намного моложе меня по возрасту, где-то на 9-11 лет, ходят уже еле-еле.

Родители Александра Разгуляева: Николай Максимович и Ольга Карловна Разгуляевы. Начало ХХ-го века.

Теперь — о моих родителях. Отец мой, Разгуляев Михаил Максимович, русский по национальности, родился в Мордовии — на станции Торбеево, в селе Дракино. Когда в 1917 году происходила революция, он находился в армии. Тогда он перешел на сторону революционного движения, стал за свержение царской власти, участвовал в этих событиях и позднее получил за это орден Ленина. У меня сохранилась фотография, где я сижу с отцом, с мамой и сестрой. И там на груди у отца есть орден Ленина. Тогда он, этот орден, носился еще без колодки. После революции отец поступил на абразивный завод «Ильич», который находился около Черной речки. На заводе выпускали наждачную бумагу, наждачные круги. И вот, почти что с самой революции, где-то с 1918 или даже 1920 года до самого снятия блокады, до 1943 года, отец проработал на этом заводе мастером. В армию во время войны его, конечно, не взяли. И он эвакуировался уже потом, ближе к концу войны, в Мордовию, где родился и раньше жил. На заводе отец за орден Ленина пользовался большим авторитетом, его все время приглашали выступать по школам. Он был передовиком производства. Кстати, меня, как и его, но как ветерана войны, раньше после войны тоже по школам приглашали. Тогда у меня память была, а сейчас уже многое забылось.  Мама моя, Разгуляева Ольга Карловна, была по национальности латышка, родом — из Латвии. Ее братья, Артур, Отто и Вилли, были латышскими стрелками, они, по-моему, охраняли Ленина. Она была постоянной домохозяйкой. В то время было как-то не принято женщинам работать. Жили мы бедной семьей. Детство у нас было тяжелое. Нас было в семье трое детей: я, брат Иван и младшая сестра. Во время войны брат Иван погиб: у меня есть такое письмо-треугольничек, на нем написано: полевая почта такая-то, и там же, в этом документе, сказано, что Разгуляев Иван Михайлович погиб там-то и там-то и похоронен там-то и там-то. Погиб он вообще-то в боях на Орловско-Курской дуге. Сестра же моя прожила всю блокаду в Ленинграде вместе с родителями. Сейчас она уже умерла.

А о родителях вот еще что я хочу сказать. Вернее, о матери. Отец у меня умер легкой смертью после войны. А мать, которая для меня была как святая, которая была для меня настоящим олицетворением женщины, всегда добрая, всегда ласковая, умерла в мучениях. Я раньше даже считал, что все женщины такие. Так вот, после войны она тяжело заболела и около года промучилась. Я в то время служил в армии и мне сложно было на несколько дней вырваться, чтобы ее навестить. Разве это справедливо? Ведь она, как я считаю, святым была человеком. Ни разу ни одного плохого слова от нее я не слышал. Только скажет: «Шуренька, опять ты там что-нибудь натворил?» (в детстве я рос хулиганистым парнем) Помню, мне даже становилось не по себе от ее ласковости, я говорил только: мамочка, извини.

В детстве, когда вы жили в Питере, какие у вас были увлечения?

Я Питер очень любил. На танцы ходил, на каток ходил, зимой — так обязательно и все время каток посещал. Но на каток я и сейчас хожу. Недавно написали в газете, что я хожу на каток и в таком преклонном возрасте. Но если так говорить о детстве, то рос я вообще-то хулиганистым парнем. Я был первым хулиганом в Выборгском районе. Отец меня за мои проделки все время лупил ремнем. И 19-е отделение милиции все время меня забирало за мои хулиганские проступки. Ну вот, например, был у меня такой случай. У нас на Выборгской стороне шли трамваи: девятка и двадцать первый. Рядом находился институт. Мы жили, кажется, по такому адресу: Старопарголовский просект, дом 4, квартира 4. Так вот, когда зимой мимо нашего дома проходил трамвай, я к своим валенкам привязывал коньки, выходил так в них, хватался за трамвай и ехал на коньках за ним. Мы, самые хулиганистые ребята, все время так катались на коньках. Меня в отдел милиции за эти дела постоянно забрали. Потом вызывали отца и говорили: «Михаил Максимович, когда вы угомоните своего сына? Когда он кончит свои безобразия? Вы представляете? На коньках ехал за трамваем. Там, где лед, где камни, где асфальт, а он на коньках. Искры ведь даже летят!» Отец, когда в милицию приходил разбираться с моими «подвигами», всегда надевал орден Ленина. В отделе милиции он говорил: «Извините, я с ним разберусь.» И наказывал меня, порол ремнем. Помню, что около нашего дома была булочная. Там привозили хлеб двух сортов: черный и белый. И была хала такая. Так вот, бывало такое, что как только хлеб к этой булочной привозили, я хватал какой-нибудь хлеб и убегал. Тогда же карточная система была, хлеб только по карточкам выдавали. Ну меня и из-за этого в отдел милиции тоже забирали. Ну что еще? Голубей держал: прямо во дворе у меня была своя голубятня на сваях. Соседи из-за этого ругались все время, потому что если голубь садился на крышу — что-нибудь случалось. Я очень любил тогда голубей. И даже доходило до того, что когда друг у друга воровали голубей, если у меня какую-нибудь голубку утаскивали, я плакал. Ведь она, голубка, у меня на яичках высиживала голубят, я ее очень любил, а тут — такое. Бывало и такое, что как голубь появлялся на окне, я в иной раз окно разбивал, за это мне также попадало. Ну вот такая жизнь у меня была в детстве.

Александр Разгуляев, 1938 год, Ленинград.

Где учились, где работали в довоенное время?

Значит, получилось так: я окончил семь классов школы и после этого поступил в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества), это было почти как ремесленное училище. Там я обучался по специальности токаря по металлу и после того, как это ФЗУ окончил, стал работать токарем. Сперва работал на заводе имени Энгельса, а потом перешел на абразивный завод «Ильич», на котором работал мой отец. Отец мне посоветовал идти в тот цех, где работал и он: там как раз нужен был токарь по ремонту.  Я начал там работать, ну и детали разные вытачивал. На заводе я был отличным токарем и получал зарплату даже больше, чем отец. Отец, конечно, гордился мной. Но меня и на заводе как-то ценили. Бывает, помню, придет ко мне мастер и говорит: «Так, Разгуляев, срочно надо выточить то-то то-то то-то...» А вместе со мной работал еще один токарь: пожилой мужчина, который еще до гражданской войны работал на заводе токарем. Так тот всегда возмущался этим: «А почему только Разгуляеву?» А мы с ним сдельно работали. Так тот мастер, который у меня делал заказы, говорил на это старому рабочему: «А потому что тот молодой и все, и быстрее тебя сделает работу.». Работа была очень сложная. Это сейчас можно резьбу нарезать, передвинуть по формуле, и все — будет все готово. А в то время для того, чтобы изменить скорость, нужно было подбирать ремни, чтобы резьбу нарезать — надо было шестерни подбирать. Так что все мне приходилось вытачивать самому. Из-за этой работы я стал сутулым: я и сейчас хотя стройный, но немного все равно сутулый. И все это — из-за того, что на станке работал, и знал только одно: передняя бабка, задняя бабка, ременная передача. На этом заводе я работал до тех пор, пока не поступил в военно-морское училище.

А как так получилось, что вы в это училище поступили?

Так я об этом же мечтал с детства! В юности я много читал о том, как челюскинцы и папанинцы осваивали Север, тогда это модно было, и у меня у самого в голове из-за этого появилась мечта: попасть на Север. И в 1939 году, чтобы потом попасть на Северный флот, я поступил в Ленинградское военно-морское училище имени Фрунзе. Несмотря на то, что я пришел туда таким хулиганистым парнем, меня приняли. И я проучился там два года. Интересно, что отец, когда я ему сказал, что, мол, папа, я хочу пойти учиться в военно-морское училище, мне сказал: «Да кто тебя возьмет?! У тебя же ничего нет...» Но я одновременно еще, пока работал токарем на заводе, пошел учиться в вечернюю школу (у меня тогда семь классов образования было), чтобы получить 10-классное образование. Поступил я учиться из-за того, что в военно-морское училище принимали тогда только с полным средним образованием, то есть, после 10-ти классов школы. А военным моряком я мечтал стать с детства. Но оценки, честно говоря, были у меня в вечерней школе не очень хорошие. И поэтому, когда я сказал папе, что я пойду в военно-морское училище, он мне так и сказал: «Да кто тебя возьмет? У тебя двойки да тройки... Там только по конкурсу на одно место десять человек. А ты хочешь идти.» Но мама моя мне сказала на это: «Шуренька, Шуренька, поедем, поедем поступать...» Мы поехали, и я, наверное, на тройки — на четверки сдал свои вступительные экзамены. Мама тогда еще подошла к какому-то командиру (тогда в армии и во флоте были не офицеры, а именно командиры) и спросила: «Товарищ командир! Мой сын поступил?» Он ей на это ответил: «Через неделю вывесим списки поступивших.» Через неделю мы собираемся с мамой ехать в училище, а отец смеется, говорит: «Кто там примет тебя? У тебя двойки да тройки.» Но когда мы приехали в училище, я спросил у дежурного командира: «Я поступил или нет?» Он мне на это сказал: «Пройдите туда-то туда-то, там списки поступивших вывесили.» Когда я стал смотреть на списки, то обнаружил там и свою скромную фамилию. Там было написано: «Разгуляев Александр Михайлович, поступил.» И тут я поинтересовался у одного командира. Я спросил его: «Со мной такой-то сдавал, он на пятерки сдал. Почему не поступил?» «Он сын священника», - сказал он мне. Я тогда спросил: «А вот этот такой-то?» «А этот, - сказал он мне, - сын «кулака». «А такой-то такой-то почему не поступил?» - продолжал я его спрашивать.«А это, - отвечал он мне, - сын царского офицера.» В то время родителей таких абитуриентов, как правило, расстреливали. И этот же командир мне сказал: «А у тебя в анкете написано, что ты сын рабочего, поэтому тебя и приняли.» Приезжаем с мамой домой, отец говорит: «Ну что? Поступил?» Говорю: «Папа, да, поступил.» «Не может быть, - сказал он. Потом обратился к маме: - Ольга, поступил он?!» «Поступил,» - сказала она. «А почему?» «Потому что ты рабочий.» «Ой, твою мать, - сказал папа, - Ольга, беги за самогонкой.»

Как проходило ваше обучение в училище?

Тогда и в армии, и во флоте дисциплина была очень строгая. Такого, что творится сейчас в армии, в то время не было. А ведь это, помимо всего прочего, были еще и сталинские годы. Попробуй кто-нибудь тогда сказать: «А будь проклята эта советская власть»! Его бы сразу бы расстреляли. Были у нас такие случаи, когда люди исчезали. Помню, еще когда я не служил во флоте, а просто жил в Ленинграде, бесследно исчезали мои соседи. Тогда говорили, что их по 58-й статье забирали, а это означало, что забирали их за политику. Их или расстреливали, или сажали на 20 лет в тюрьму.

Что в училище вы в основном изучали?

У нас была тактика, мы изучали оружие, учились ходить строем. У нас было обычно: так же, как и в армии.

Кто-нибудь из преподавателей запомнился?

Нет, никто так особенно и не запомнился.

Было ли у вас в конце 30-х — самом начале 40-х годов такое предчувствие, что очень скоро нагрянет война?

Что-то такое было. Но мы в то время считали, что если война и будет, то во главе со Сталиным мы обязательно победим. Но самое главное, что немцы напали на нас внезапно. Вот возьми два таких примера: Германия и Франция. По территории обе эти страны были одинаковы. По населению они тоже были почти одинаковы. А Германия в то время начала войну с Францией. В то время между Германией и Францией проходила такая оборонительная линия Мажино. Там были и мощные укрепления, и блиндажи, в общем, французы были за себя спокойны. Но немцы благодаря уму своих генералов обошли с боку или с тылу эти самые укрепления, я сейчас точно не помню, как это происходило, и захватили чуть ли не за неделю всю Францию. А потом пошли дальше. Это была такая тактика у Гитлера. До того, как дойти до Советского Союза, Германия быстро занимала очень многие государства. И все наши беды, беды 1941 года,  были оттого, что мы совсем были не готовы к войне. Ведь Сталин считал, что у нас с Германией более-менее нормальные отношения, что в ближайшее время войны не будет. Но немцы внезапно на нас напали и оккупировали в первый год войны очень много наших территорий. Для самого Сталина это нападение было большим ударом! Но не только для нас, но и для всей Европы эти гитлеровские походы было внезапностью, к войне никто не был подготовлен. Но все дело в том, что у нас еще было очень мало грамотных офицеров и генералов. Только когда у нас окончательно поняли, что попадем в рабство, если будем продолжать так вяло воевать, - только тогда начали уже хорошо защищаться и постепенно-постепенно обратно отвоевывать свою территорию. И так окрепли, что дошли до Берлина. А до этого не были подготовлены. А тем временем гитлеровская фашистская теория смогла убедить немецкий народ в том, что они принадлежат к высшей расе, а остальные — нелюди и их надо уничтожить. Они это на практике и осуществили. Миллионы людей гибли в концлагерях. Даже дети гибли в газовых камерах!

Вы сказали о том, что у нас были неграмотные командиры. Вы это помните по своему фронтовому опыту, по своей службе во флоте?

Конечно, помню, армия была наша совершенно неграмотная. Но в каком смысле неграмотная? Я, например, об этом так рассуждаю. Ну как можно было сделать за пару-тройку месяцев лейтенанта? Ведь он совершенно был не готов отдавать приказы. Тогда, в самом начале войны, были, правда, еще не офицеры, а командиры, как это тогда считалось. Погон тогда не было, носили кубики в петлицах. Погоны ввели, по-моему, только в 1943 году. А вот у немцев была настоящая армия, настоящие офицеры. Ведь у них было офицерское сословие, все у них передавалось из поколения в поколение. Там, допустим, было так. Если какой-нибудь немецкий дворянин служил в армии, достигал какого-то звания, то он, когда с армии уходил, получал приличную пенсию. И он своих сыновей, если они у него были, наставлял на то, чтобы они шли по его линии. Поэтому у них, конечно, были более грамотные офицеры, чем у нас. Не неподготовленность нашей армии к войне исходила из политики того времени. Ведь в то время было так: если выяснялось, что командир из семьи священника, кулака, дворянина, то его из армии увольняли. Очень не хватало кадровых военных, отсюда и шли все вытекающие последствия. Многие кадровые офицеры, в прошлом служившие в царской армии, были расстреляны. А ведь это были специалисты!

С какого времени вы стали непосредственно участвовать в боях?

Как только началась война, я попросился добровольцем отправить меня на Северный флот. Написал рапорт, чтобы меня отправили на фронт. Надо мной смеялись курсанты-сослуживцы. А я говорил все одно: «Хочу на фронт, и — все!» Я все время слышал о Северном флоте, читал о папанинцах и челюскинцах, и мне все время хотелось туда. Ну и меня действительно отправили туда. Сначала находился в полку береговой охраны. Но училище я до конца не окончил и поэтому прибыл без звания туда. Служил я сначала в полку береговой обороны, который дислоцировался в городе Полярный. А Полярный — это была главная военно-морская база Северного флота. Кстати, командование Северного флота находилось не в Мурманске, а в Полярном. Там нас готовили к боям на полуострове Рыбачий. А потом, уже в 1942 году, перевели меня непосредственно на Рыбачий. И там, когда узнали, что я учился в военно-морском училище в Ленинграде, присвоили звание младшего лейтенанта. И тогда же я получил назначение в 254-ю отдельную бригаду морской пехоты. Попал в морскую пехоту, короче говоря. Я там был назначен командиром взвода разведки. Но одновременно я окончил курсы усовершенствования командного состава. И мне после них присвоили звание лейтенанта. И так там, на полуострове Рыбачьем, я простоял почти до самого конца войны, пережил голод, холод и все лишения войны. Потом освобождал Норвегию.

Какого характера были бои на полуострове? Расскажите о боях и операциях, в которых ваши пришлось участвовать, в порядке хронологии. Какая там, на полуострове, была в целом обстановка?

Ой, бои были очень страшными. Немцы все время нас бомбили. Как сейчас помню, они шли через Норвегию на нас с моря кораблями. Они все время стремились захватить город Мурманск. Почему? Потому что считали его для себя стратегически важным местом. Ведь в Мурманск с Англии и Америки, которые были нашими союзниками в этой кровавой войне, поступали продукты и боеприпасы, которые шли к нашим войскам в качестве помощи от них. Если бы не шли к нам эти огромные корабли с хлебом от союзников, война, может быть, и дальше бы продолжалась. Вот они все это через нас доставляли. Сейчас, например, много говорят о том, какую роль сыграли для нашей Победы те или иные вещи. Но что бы ни говорили, 20-30 процентов для Победы сделали американцы и англичане своими продуктами и боеприпасами. А война шла на территории Советского Союза. К Мурманску, повторюсь, немцы рвались через Норвегию. Но не только этого пытались добиться немцы на Севере. Также они пытались овладеть побережьем Кольского залива, где находилась главная военно-морская база в городе Полярный, и, кроме того, они стремились захватить железную дорогу между Мурманском и центром страны, пройдя через Финляндию и Норвегию. Я находился на полуострове Рыбачьем, что был у Баренцева моря и соединялся с материком, который был километров, может быть, на 12, в течение двух лет, так долго здесь бои продолжались. Надо сказать, в то время на полуострове Рыбачьем складывалась очень тяжелая обстановка. Бои шли день и ночь, был голод и холод, и все это было под открытым небом. А противник, кроме того, оседлал склоны перешейка горного хребта Муста-Тунтури. Важность этих мест была несомненна: считалось, что кто владеет Рыбачьим, тот держит в своих руках весь Кольский залив. Без Кольского залива Рыбачий существовать не мог. Вот немцы и хотели взять Рыбачий, чтобы дальше двигаться к Мурманску. И был там такой перешеек — хребет Муста-Тунтури, это были, так сказать, такие высотные горы. Там немцы, собственно говоря, и находились. И так получилось, что немцы заняли господствующее положение на этих высотах, а мы оказались у них внизу. В общем, получалось так, что они заблокировали нас на полуострове и пытались сбросить в море. Связь с нашими тылами была только по морю. Потери у нас были страшные из-за этого. Это можно все очень просто объяснить. У немцев были очень прочные укрепления на хребте, их огневые точки были выбраны очень умело, они занимали господствующие высоты. Я тебе уже говорил, что у них было очень грамотное командование. Их командиры были очень хорошо обучены всему, владели тактикой и стратегией, чего нельзя было сказать о наших офицеров высшего состава на тот момент, - за плечами многих из них были шестимесячные курсы. И так мы держались до 1944 года. А потом мы отвоевали у немцев высоту и на нее поднялись. И я, когда мы туда поднялись, помню, тогда просто поразился: за все это время, пока они начали здесь воевать, они уже успели вырубить в скалах жилище. Снабжение продуктами, боеприпасами, обмундированием у них было поставлено очень хорошо. А на сопки, где располагались немецкие части, была протянута канатная дорога с Линнахамари, по которой они получали все необходимое.

Между тем бои для нас были очень тяжелые. Особенно в летнее время. Ведь на Севере круглые сутки было светло! При незаходящем солнце мы находились под постоянной угрозой, в любую минуту, как с моря, так и воздуха, мы подвергались большой опасности, да и местность была скалистая и открытая. У нас постоянно были артобстрелы и авиационные налеты. Из-за всего этого сильно осложнялось наше снабжение продовольствием, обмундированием, оружием, ну и медикаментами. И представь себе, если зимой в полярную ночь нам можно было пробираться по глубокому снегу,  доставлять на наши позиции все необходимое, эвакуировать оттуда раненых и так далее и тому подобное, то в полярный день такие вылазки для нас были просто смертельными. Воевали мы на Рыбачьем по такому принципу, что после месяца боев нас обычно меняли, мы уходили на отдых на месяц. Наша 254-я бригада под командованием полковника Касатого сменялась 63-й бригадой полковника Крылова. Помню, как-то на отдыхе нам даже удалось насобирать грибов впрок на пропитание. Также очень часто мы подбирали вещи и еду, которые прибивались к берегу с потопленных кораблей, это тоже нас как-то спасало. В море в то время было очень много немецких подводных лодок. Периодически они топили наши маленькие корабли, которые пытались нам доставить продовольствие и боеприпасы. Но они еще охотились и за кораблями из караванов наших союзников, доставлявших нам продовольствие, боеприпасы. Ну а после отдыха мы возвращались на свое место, и все начиналось сначала: проволочные заграждения, мины, взрывы, сиюминутная опасность, гибель товарищей.

Благодарность от Верховного Главнокомандующего лейтенанту А.М.Разгуляеву.

Уже осенью 1944 года у нас полным ходом шла подготовка к высадке десанта на Линнахамари. Хочу отметить, что подобная попытка захвата уже предпринималась нами в мае 1942 года. Та операция называлась Пикшуевская. Командиром сводного отряда был Юневич. В этот отряд набирали разведчиков-добровольцев. Мне также довелось участвовать в этой операции. В общем, десант был высажен на мыс Пикшуевский. Но неожиданно для всех нас ударил сильный мороз. Насквозь вымокшие из-за этого, мы высадились на тот берег и вступили в бой. Нанести внезапный удар у нас не получилось, бои шли очень жестокие. Сам Юневич погиб там со своей группой и отстреливался до последнего патрона. Катера всех вывезти не смогли, много раненых и обмороженных осталось там на мысе. Но мне повезло, нас вывезли на катерах назад, на полуостров Рыбачий. Наши потери были очень большими, операция не удалась.

Ну а высадка десанта на Линнахамари осенью 1944 года чем вам запомнилась?

Ну, тогда для наступления на Линнахамари был сформирован сводный отряд моряков. Командиром его был назначен майор И.А.Тимофееев. Отряд был сформирован большей частью из добровольцев, которые служили на кораблях, в частях флота, в пулеметных батальонах на Рыбачьем. Я был одним из таких добровольцев. 9 октября ночью началась высадка десанта. Под прикрытием темноты и дымовой завесы наши катера стали двигаться к берегам Линнахамари. Командиры катеров пытались нас высадить сухими на берег, ведь нам предстоял бой на открытой скалистой местности, которая была покрыта снегом. В общем, сделали так: сторожевые и торпедные катера после высадки десанта оставались на месте у берега, выполняя роль плавучих причалов, другие катера пришвартовывались к ним и высаживали десант. Так и была успешно произведена высадка десанта. Не дожидаясь рассвета, десант начал атаку, бои были сложные, но стремительные. Так мы добрались до Титовки, потом — добрались до Линнахамари. Причем, что интересно, когда вышли на тот берег, немцы еще спали в гостинице. Такие были наши первые крупные успехи на Северном флоте. Но это было такое время, когда наши сухопутные войска, которые шли через Финляндию на Норвегию, стали оказывать нам помощь. Потом нас по Баренцевому морю высадили в город Киркенес, и мы с боем взяли этот город.

Расскажите, чем запомнилось вам взятие Киркенеса.

Да, освобождение Киркенеса — это была для нас очень важная операция, в первую очередь — из-за нахождения там завода тяжелой воды, это был стратегически важный для нас город. Сначала мы шли через хребет Муста-Тунтури. И прорвались через оборону немцев. Но мы были там не одни: была наша 254-я бригада морской пехоты, была 63-я бригада морской пехоты (бригада — это название по-морскому, по-сухопутному она была как дивизия), было несколько отдельных пульбатов, то есть, пулеметных батальонов. Когда мы пошли в наступление через этот хребет Муста-Тунтури, мы, разведчики, шли первыми. А потом меня со своим взводом, как и многих других, посадили на катер, чтобы взять город Киркенес. Ты, наверное, знаешь, что от Киркенеса идет Киркенесский залив, который впадает в Баренцево море. И нас прямо на катерах повезли через Баренцево море, чтобы мы внезапно, чуть ли не в тыл противника высадились и освободили бы город Киркенес. И мы все на катерах высаживались.

Что интересно: в Киркенесском заливе, не доплывая до самого Киркенеса сколько-то там, в его устье, находился такой остров Хелме, который был занят немцами. И там, на этом острове, находился у немцев лагерь для военнопленных. Там у них содержались французы, англичане, русские. Даже дети там были! И были там газовые камеры, в которых людей уничтожали. Все это мы видели. Когда мы туда пришли и их освободили, они были все изможденные такие. Они работали на немцев. Честно говоря, когда мы пришли на этот остров, мы перестреляли всех немцев, которые охраняли этот лагерь, а затем освободили оттуда заключенных. Так когда мы прошли за колючую проволоку и узников освободили, все они, и англичане и французы, на колени становились перед нами, благодарили за свое освобождение. На них страшно было смотреть: они были изможденные, истощенные, голодные, холодные. Из охранников некоторых все же в плен взяли, но мало. С этого острова мы пошли дальше и взяли Киркенес. Потом, когда взяли Киркенес, наша часть там остановилась. Кстати, у меня есть личная благодарность от Сталина за боевые действия в боях за овладение городом Киркенес и Петсамо. В этих боях за город Киркенес я был ранен. В этом же бою, в котором я это ранение получил, и, кстати, будучи раненым, я вынес с поля боя семь человек тяжело раненых бойцов. Мы тогда находились на задании. Потом около месяца лечился в местной больнице в Киркенесе.

Лейтенант Разгуляев, Северный флот, Норвегия. 1945 г.

Ну а потом что было? В общем, получилось так, что в Киркенесе бои для меня кончились, я уже не воевал. И вот что вспомнилось. Не хотелось бы хвастаться, но до того у меня был сильный патриотизм, чтобы воевать за Сталина, за Родину, что я хотел дальше воевать. И вот, помню, прибегают как-то ко мне ребята и говорят: «Сашка, ты знаешь что? Набирают желающих ехать на Дальний Восток, ну чтобы воевать еще против Японии.» Я прибегаю к командиру бригады и говорю: «Отправьте меня на Дальний Восток.» А я перед этим пленного взял, когда еще бои шли. И он говорит мне тогда: «Разгуляев, тебе уже досталось. Тем более ты приехал с отпуска  и сказал, что у тебя брат погиб (а я получил отпуск, когда меня в первый раз наградили; и когда я с отпуска приехал, то со слезами рассказывал, что у меня брат Ванюша погиб). Какого хрена? Ты свое уже дал для родины. У тебя два ордена Красной Звезды, две медали.» И так я остался на Севере служить.

А как норвежское население встречало вас?

Норвежцы нас встречали как родные, это было что-то невероятное. Ведь когда город был оккупирован немцами, фашисты издевались над норвежцами, поэтому и принимали они нас очень радушно. В общем, принимали именно как своих освободителей. И вот что интересно: когда я побывал в Норвегии и посмотрел, как хорошо местное население здесь живет, глазам своим не поверил. Ведь что интересно: в детстве, когда мы жили в СССР, нам внушали, что люди за границей живут плохо. Я хотя был еще маленьким, но помню, что на Украине был неурожай, так как об этом все время говорили, что для выдачи хлеба существовала карточная система: давали всем по 200 граммов хлеба всего по карточкам. Но нам в советское время все время говорили: несмотря на то, что мы живем по карточкам, что у нас есть те или иные проблемы, мы все равно живем хорошо, а вот за границей, там, где капиталисты угнетают рабочих и крестьян, — люди впроголодь живут. И когда я увидел, как в Норвегии хорошо люди живут, что там, во время войны, действуют магазины, я очень этому удивился. А встречали они нас очень тепло. Я даже ходил в норвежский клуб на танцы. Помню, что после танцев одна норвежка мне объяснила руками (по-русски она же не умела говорить): «Пойдем ко мне в гости чаю попьем!» Я к ней пошел. Посидели, отец-мать ее меня встретили, причем так радушно, поблагодарили, что мы их от немцев освободили. Потом я на часы стал показывать, говорю: «Мне надо идти в часть!» Это было уже вечером. Они меня уговаривали остаться, но я отказался. И ушел уже в часть свою. А потом меня в Норвегию стали все время приглашать на празднование Дня Победы. И я езжу все время. Только в этом году не ездил, так как у меня операция была. Один раз с дочкой ездил, ей сейчас 31 год. В Мурманске тоже я бываю, был как-то на параде, курсанты там проходили, все было красиво, хорошо... Я даже получил две памятные медали от короля Норвегии — в 2000 и в 2005 годах.

Удостоверение к медали от короля Норвегии, которой был награжден А.М.Разгуляев.

А вас туда официально пригласили?

Ну да, мне прислали приглашение из администрации. Прислали просто так, и, наверное, и не надеялись, что я туда приеду. А я взял да и приехал. С дочерью своей все те места, где когда-то воевал, посетил, помянул своих товарищей. Но я посещал там не только различные экскурсии, но и побывал, к примеру, у мэра города Киркенеса Туне Хатле. У меня есть фотография, где я вместе с ней запечатлен. Ехал я туда через Мурманск. Кстати, в самолете случайно познакомился с руководителем морского порта, и оказалось, что мы воевали вместе с его отцом. Но отец его умер уже. Этот начальник морского порта помог нам с дочерью, организовал экскурсию по городу, также помог с размещением в гостинице. Потом посол российского военного атташе в Норвегии отвез нас на машине до города Киркенеса. В общем, тепло нас там встретили. Помню, как-то рассказывал я норвежцам, как мы освобождали на острове Хелме из лагеря заключенных французов, англичан, русских. И вдруг ко мне подошел один человек и поблагодарил. И оказалось, что он один из тех, кто находился в этом лагере и кого мы освобождали от фашистов. Вот ведь как бывает!

Помните, как впервые отметили День Победы?

Конечно, я этот день хорошо помню. Мы в Киркенесе стояли, ну наша часть там тогда находилась. Естественно, праздновали. Но дело в том, что у нас в октябре месяце, я тебе говорю, уже закончились военные действия, и поэтому до мая 1945 года я не воевал. Радовались, конечно, Победе, стреляли из оружия.

Кстати говоря, Александр Михайлович, а что представлял из себя ваш взвод разведчиков, которым вы во время войны командовали, чем вы в основном занимались?

Непосредственно на Рыбачьем я был по должности командиром взвода разведчиков. А командир взвода разведки занимался в основном тем, что доставал сведения о противнике. Взять «языка» - как это у нас называлось. А «язык» - это был пленный немец, от которого мы, вернее, наше командование, получали ценные сведения для будущей обороны или наступления. Как начиналось наступление и приходило пополнение — так с нас, с разведчиков, требовали срочно взять такого «языка». И я помню, что очень часто ходил со своим взводом на задания, но почти всегда это было бесполезно: потому что у немцев все хорошо охранялось, у них были и проволочные заграждения, были спирали бруно, все было заминировано, а нам, значит, через эти препятствия нужно были ходить за пленным. Кроме того, было полно снайперов. Также местность хорошо просматривалась, чуть что — немцы выпускали ракеты для освещения местности. Летом было еще хуже, так как там было круглые сутки светло. Так что чаще наши попытки были безрезультатными, мы все время несли потери. Но потом все же несколько «языков» мне удалось захватить.

А сколько, Александр Михайлович, было на вашем счету «языков»?

Да «языка», наверное, четыре было, потому что нам все время нужно было получать сведения о противнике, и самые ценные сведения давал «язык».

Помните, как захватили первого «языка»?

Интересный вопрос ты мне, Илья, задал. Отлично помню этот случай. В общем, дело было так. Когда в 1942 году меня назначили командиром взвода разведки, у меня опыта не было никакого. А во взводе, куда меня назначили, были в основном штрафники, которых амнистировали в самом начале войны за мелкие уголовные преступления, в общем, за бытовуху, освободили из лагерей и отправили на фронт. Многие ведь из них рвались на фронт, так как был закон, по которому с них снималась судимость после первого ранения. Короче говоря, взвод состоял из таких хулиганов и прочих. При первом ранении или если они отличались чем-то во время выполнения боевого задания, допустим, брали «языка» или совершали какой-то подвиг, судимость с них снималась. Их много погибало. Так вот, когда меня назначили в разведку, у меня произошел один интересный случай. Тогда у нас как раз шло наступление на полуострове Рыбачий через хребет Муста-Тунтури. Я несколько раз ходил со своим взводом на задание. Командующим Северным флотом тогда был, по-моему, вице-адмирал Головко. Так вот, он приказал нашим генералам, которые находились на полуострове Рыбачьем, готовиться к большому наступлению, что, мол, скоро оно будет. И вот, в это самое время вызывает меня командир бригады и говорит: «Разгуляев, срочно нужен пленный «язык»! Потому что скоро мы пойдем в наступление, и нам нужны сведения о противнике.» Я говорю на это ему: «Товарищ полковник, мы уже раза три ходили. Бесполезно! Проволочные заграждения, спирали бруно, там минные поля, оборона у них крепкая, сложно его взять.» А до этого мы сколько ни ходили, все было бесполезно, и несли обычно потери по два-три человека убитыми. Он говорит: «Я уже разговаривал с командующим, а командующий говорит: тогда идите сами за «языком», раз ваши разведчики не могут взять.» Тогда обстановка на Рыбачьем была тяжелая, немцы занимали господствующие позиции, и нам не хватало сведений о противнике.

Короче говоря, с этим личным приказом командира бригады я пошел в землянку к разведчикам. Но представь себя на моем месте. Это сейчас мне 96 лет, хотя, как некоторые говорят, я еще молодо выгляжу. А представь себе меня, когда мне было всего 27-28 лет! Я был молод и находился всего лишь в звании лейтенанта. Помню, что еще когда меня назначили к ним командиром взвода, они встретили меня неприветливо, сказали в таком духе, что: «Ха-аа, прислали нам, твою мать, какого-то пацана, б....дь.» И они, эти штрафники, первое время вообще меня ни за кого не признавали. В общем, не считались они со мной. Но многие из них были старше меня по возрасту. И понятно, что никаким авторитетом я у них не пользовался. И так продолжалось долгое время, пока мы безуспешно охотились за «языком». Ну и вот, когда нам срочно понадобился пленный и я пришел к ним в землянку сообщить приказ командира бригады, они мне сказали так грубо: «Пошли они на х...й, пускай они сами и идут.» Можешь представить, каково было мое положение? Я не знал, что мне и делать. А дело в том, что у меня был ординарец Витя, родом с Вологды, здоровый такой парень. К сожалению, я уже позабыл, как его была фамилия. В армии ординарец был вроде как слугой у офицера: он стирал и сушил у него портянки, приносил покушать и так далее. Таким ординарцем и был у меня Витя. Так вот, этот Витя мне и сказал, когда узнал о приказе командира бригады: «Товарищ  лейтенант, а че мы гамбузом таким пойдем? Давайте вдвоем сходим в разведку. И тогда обязательно приведем «языка». А то мы помногу ходим и немцы нас обнаруживают.» Я сообщил об этом командиру бригады: так и так, больше взводом не пойду. «Как это так?» - спрашивает. «А мы вдвоем пойдем», - говорю. «Ты что, - спросил он меня, - хочешь убежать что ли? Спастись хочешь? Почему не взводом? Как же вы вдвоем пойдете?» Я ему сказал: «Да вы что? Ни за что не хочу сбегать! Мы приведем.» В общем, убедил я своего командира бригады в целесообразности разведки малой группой. «Ладно, - сказал он, - сколько времени тебе нужно?» «Дня три-четыре», - сказал ему. На том и порешили, как говорится.

Подполковник Разгуляев, Эстония, г.Кохтла-Ярве

А у нас, у разведчиков, были такие перископы-разведчики, в которые мы, значит, все время за немцами наблюдали. Маленькие такие. И  мы три дня за немцами по такому перископу наблюдали, искали, как захватить «языка». И вот, когда мы тогда наблюдали, то на хребте Муста-Тунтури обнаружили окоп, и в нем, как оказалось, снайпер сидел. И я тогда своему ординарцу показал на этого немца и сказал: «Будем вот этого брать.» Как только наступила ночь, мы, значит, к этому окопу поползли, взяли с собой ножницы, и, когда стали подходить к месту, то прорезали этими ножницами проволочное заграждение, прошли все, что нам нужно было, и уже подбирались к траншее, где находился наш потенциальный пленный. Тогда я своему ординарцу сказал: «Слушай, вот сейчас скоро будет окоп. Сделаем так: я прыгну вниз, а ты, когда я тебе крикну, - сверху. И так возьмем пленного.» Я прыгнул вниз в этот окоп и мы потихоньку стали ползти и ползти. Там шел окоп, и где-то там находился снайпер. У каждого немецкого снайпера была ракетница. Ночь была. Они периодически стреляли, смотрели, не идут ли к ним русские. А у нас и понятия об этих ракетницах не имели. И вот, когда я повернул голову, то увидел, что немец благодаря выпущенной ракетнице меня увидел. А дело в том, что когда мы уходили на задание, на нас мои разведчики нацепили не то тряпки, не то мочалки какие-то, в общем, для маскировки. И этот немец, когда меня увидел, испугался этих тряпок, принял это неизвестно за что, и, по-моему, даже начал молиться: мол, что это за черепаха такая ползет. Я сразу схватил его за ноги и дернул, и закричал: «Витя, Витя!» Витя навалился сверху и начал этого немца душить. Я ему тогда сказал: «Надо живого, живого.» Немец начал стонать. Он, как я понял, хотел кричать, чтобы предупредить своих. Мой ординарец прижал этого немца, помог его связать, засунул ему кляп в рот. И мы тогда приталились где-то на 5-10 минут. Это мы сделали для того, чтобы немцы, которые по соседству были, не увидели и не услышали эти крики. Ведь если бы они услышали, то нам было бы не уйти. А там вроде было слышно и видно, что немцы то с одной, то с другой стороны начали местность освещать. И вроде стрелять даже начали. И вот, только когда прошло какое-то время, мы этого пленного потащили ползком, помню, все тащили и тащили. Интересно, что когда до этого мы в перископ разведчика смотрели, нам казалось, что место, где был этот снайпер, от нашего расположения совсем близко находится. А на самом деле оно было далековато, до него нужно было ползти и ползти.

В общем, мы дотащили этого «языка». А тут вот еще какое дело получилось. До того, как мы с Витей пошли на задание, у меня был разговор с адъютантом командира бригады Вьюненко, я ему сказал, что к ночи мы пойдем за «языком». И он мне сказал тогда на это: «Я сегодня приду в землянку и буду ждать вас.» Так вот, когда мы вышли через проволочное заграждение и прошли на нашу территорию, вдруг выскочил этот самый Вьюненко. Я первым шел, а ординарец сзади пленного тащил. Вьюненко спрашивает: «Ну что, Сашка?! Опять бесполезно?!» Я говорю: «Есть.» «Не может быть!!!», - говорит Вьюненко. Я тогда говорю: «Где командир бригады?» «А он на нарах там спит», - сообщает Вьюненко. «Как спит?» А у командира бригады была договоренность с 101-м артиллерийским полком, который поблизости был, что в случае чего те начнут стрелять. И он сказал, что если будет что-нибудь такое, чтобы его немедленно будили. Я захожу в землянку и вижу, что командир бригады спит на нарах. Тогда я трогаю его за сапог. Он просыпается, кричит: «Ну что, опять бесполезно?» Я говорю: «Есть.» «Не может быть!!! - не поверил он в это. - Пошел на хер, что ты врешь?» И тогда, значит, к командиру бригады привели этого «языка». Командир бригады спустился с нар, обнял меня и сказал: «Получишь орден Красной Звезды!»! Это был первый орден Красной Звезды. А потом я еще получил второй орден Красной Звезды, тоже, значит, во время войны. Так вот, что интересно: после этого самого случая, когда мы с Витей привели пленного, штрафники стали признавать меня, стали со мной считаться.

Кстати, вы сказали о втором ордене Красной Звезды. За что вы его получили?

А мне этот орден дали за другого «языка» - мы пленного унтер-офицера тогда приволокли. Но тогда я уже не один, а со взводом ходил на задание. Это было во время взятия города Киркенеса. И вот что интересно. У меня вторая моя жена работала в милиции, дослужилась до майора милиции, и как-то раз, когда было нужно, она запросила данные в архиве о моем награждении этим орденом. И вот у меня есть представление на этот орден. Если тебе интересно, то можешь прочитать. Вот это наградное представление.

«Лейтенант РАЗГУЛЯЕВ А.М., находясь во главе разведгруппы 347 ОПБ (отдельного пулеметного батальона) в сентябре — октябре 1944 года, проявил себя мужественным, стойким, решительным, смелым и инициативным офицером. С 6 по 30 сентября 1944 года товарищ РАЗГУЛЯЕВ со своей группой сделал 9 вылазок по инженерной разведке переднего края противника, при этом было разминировано 70 противопехотных мин, обезврежено 10 фугасов и перерезано немецкого кабеля до 16 проводов, вырезанный кабель был доставлен на КП батальона. 10 октября 1944 года товарищ РАЗГУЛЯЕВ с разведгруппой подорвал проволочное заграждение в районе высоты 109,0, ворвался в опорный пункт противника, забросал гранатами траншеи и обстрелял из автоматов опорный пункт. При этом было подорвано 2 огневых точки противника вместе с материальной частью и солдатами. 11 октября 1944 года при наступлении из района 3-го опорного пункта нашего БО (боевого охранения) на опорный пункт противника товарищ РАЗГУЛЯЕВ первым ворвался в опорный пункт, воодушевляя и увлекая бойцов вперед. В траншее немецкий унтер-офицер пытался застрелить товарища РАЗГУЛЯЕВА. Унтер-офицер был разоружен и взят в плен. В этой операции было подорвано 2 огневых точки вместе с матчастью. Разведывая дорогу и населенный пункт Титовка — река, товарищ РАЗГУЛЯЕВ со своей группой обнаружил и обезвредил 320 противотанковых и противопехотных мин. Во время одной из вылазок товарищ РАЗГУЛЯЕВ был ранен, будучи раненым, он умело организовал эвакуацию раненых бойцов. Участвуя в операции в 254 БМП (бригады морской пехоты), товарищ РАЗГУЛЯЕВ лично уничтожил 2 немцев и вынес из под обстрела 7 человек тяжело раненых с оружием. Товарищ РАЗГУЛЯЕВ личным примером умеет мобилизовать личный состав на выполнение боевой задачи. Требовательный к себе и подчиненным, товарищ РАЗГУЛЯЕВ пользуется заслуженным авторитетом. ВЫВОД: за образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество представляю лейтенанта РАЗГУЛЯЕВА Александра Михайловича к награждению орденом «Красная Звезда». Командир 347 ОПБ МП СОР СФ (отдельной бригады морской пехоты Северного оборонительного района Северного флота) майор ШВЕДОВ, 10 ноября 1944 г. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ВЫШЕСТОЯЩИХ НАЧАЛЬНИКОВ: Наградить орденом «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА». Командующий СОР СФ генерал-лейтенант ДУБОВЦЕВ. 24.11.44 г.» (орденом Красной Звезды лейтенант А.М.Разгуляев был награжден приказом командующего Северным оборонительным районом Северного флота от 4 декабря 1944 г. № 046.)

Что интересно: когда я захватил пленного немецкого унтер-офицера, командир бригады мне сказал: «Получишь орден Красной Звезды!» Я сказал командиру бригады: «Не надо мне ордена Красной Звезды, у меня один уже есть.» «А чего ты хочешь?» - спросил он тогда меня.  И я ему тогда сказал: «В отпуск можно? Потому что у меня родители всю блокаду прожили в Питере, а сейчас они живут в Мордовии.» А я знал, что после блокады отец, мать и сестра эвакуировались за 200 километров к югу от Нижнего Новгорода в Мордовскую автономную республику, туда, откуда отец был родом. «Да ты что, с ума сошел?! - сказал мне командир. - Ведь есть приказ Сталина: никаких отпусков не давать. Да и потом: сейчас никаких пассажирских поездов не ходит.» Я только сказал: «Я доберусь на каком-нибудь товарняке и прочее. Ведь мне всю войну хотелось увидеть мать и сестру.» И он в в итоге сдался, сказал своему адъютанту: «Ну ладно! Вьюненко, скажи начальнику штаба, чтоб выписали Разгуляеву отпускной.» И он мне дал отпуск без дороги на 15 дней.

Встреча А.М.Разгуляева с семьей, осень 1944 г., Мордовия. Слева направо: сестра, отец, Михаил Максимович Разгуляев, мать, Ольга Карловна Разгуляева, Александр.

В общем, получил я свой отпускной. И так я стал добираться к своим в Мордовию. Сначала хотел ехать через Петрозаводск, но он, как оказалось, был еще немцами оккупирован. Тогда я поехал в Архангельск, с Архангельска — на Москву, и так доехал. А ехал знаешь как? Очень интересно. Я подходил к машинисту паровоза товарняка какого-нибудь и говорил: «Можно мне проехать вот туда-то и туда-то?» «В честь чего это?» - спрашивал тот меня. А я ему говорил: «Вот мне дали отпуск, вот документ есть, и там написано, что за героизм и прочее-прочее дан мне отпуск на две недели.» И показал ему этот документ. И он тогда говорил: «Давай, сынок, иди садись!» Ну я и ехал на этой угольной свалке, потому что поезд уголь перевозил и все это дело . Когда я впервые приехал в Мордовию и только-только зашел в избушку, где жили родители, отца на месте не оказалось. Это было на такой станции Торбеево, в селе Дракино, там, где и жили родители. А там, в Мордовии, тогда были такие Потьминские лагеря заключенных (они находились на станции Потьма, от этого и название). В основном во время советской власти там политические заключенные содержались. И отец работал там охранником. Потом, как война кончилась, он уехал обратно в Питер. В общем, сначала, когда я пришел домой, его не оказалось на месте, он работал. Мама, как увидела меня, так сразу сказала: «Шуренька, как ты сюда попал? Еще война не кончилась. Ты что, сбежал чтоли?» Я сказал ей: «Мамуля, я в отпуск.» Вдруг она как заплачет. «Шуречка, - говорит она мне, - а Ванечка погиб.» Я говорю: «Как?» «А вот есть бумажка», - сказала она мне. И она показала письмо треугольничком. Тогда конвертов не было, и письма, которые приходили с фронта, такими треугольничками заворачивались. И там было написано, что мой брат Ваня погиб на Орловско-Курской дуге. А брата я очень любил. Он у меня был красивый, стройный, выше меня ростом. Если мы куда-то с ним ходили, девчонки засматривались на него. Я ему все время завидовал, говорил: «Ванька, у меня нос такой здоровый, а у тебя аккуратненький, на тебя девчонки смотрят, а на меня нет.» Но он моложе был меня на целых восемь лет, родился в 1923 году. И вот он погиб. Потом пришел отец. Как увидел меня, так закричал сразу: «Твою мать, ну-ка убирайся на хрен!» Я говорю ему: «Пап, я в отпуск приехал.» «Какой отпуск? - говорит он.- Никто не приезжает, никаких отпусков нет, а ты тут приехал в отпуск.» Я говорю: «Да в отпуск я приехал.» «Ну-ка покажи отпускной!» - говорит он. Я показал ему свой отпускной. Тогда он говорит маме: «Ольга, беги за самогонкой!» Ну и потом отец ходил по знакомым и соседям, таскал меня, значит, показывал на меня, на мой орден, и все говорил: «Это мой сын! Это мой сын!» Кстати, когда я после войны приезжал к отцу и к матери, они так радовались, что я при орденах и прочее-прочее. Отец бегал по дому и кричал: «Сын приехал, герой приехал!» И всегда в таких случаях водочки предлагал. Я всегда отказывался, говорил: «Папа, да брось ты, я не хочу!!» Он обижался на меня. Может, потому я и жив в 96 лет. Но сейчас я могу позволить себе 20-50 граммов выпить.

Лейтенант Разгуляев (справа) со своей сестрой, осень 1944 г., Мордовия.

И вас наградили вторым орденом Красной Звезды?

Да, вторым орденом меня наградили.

А какими еще наградами вы были во время войны отмечены?

Я был еще награжден медалью «За боевые заслуги», медалью - «За оборону Советского Заполярья». После войны еще орден Отечественной войны получил. И есть еще у меня две памятные медали от короля Норвегии, - правда, эти награды я недавно получил.

Насколько часто бывали у вас неудачные походы за «языком»?

Таких походов было очень много. Как сейчас помню: как ни пойдем — немцы нас обнаруживали, начинали стрелять своими осветительными ракетами, и задание проваливалось. И самое главное, что в порядке вещей то одного, то другого нашего убивали. Так мы, когда приходили с двумя убитыми, считали это почему-то нормальным. И никакого пленного не было. Ведь сейчас если в армии так человек погибнет, того, кто его отправил на задание, просто засудят. А тогда считалось, что это нормально.

Вас, как разведчиков, вообще-то берегли?

Ну как сказать? Не знаю. У нас почти круглые сутки велась перестрелка. И мы, когда в разведку на задания не ходили, стояли в обороне, сменяли друг друга.

А как организовывалась у вас оборона?

Ну, у немцев была хорошо организована оборона, а у нас и никаких проволочных заграждений не было. Мы только, как говорят, в окопах находились. Жили же мы в землянках, которые сзади окопов у нас были выкопаны.

Как часто меняли места вашего расположения?

Случалось и такое, бывало, что меняли места нашего расположения. Было это так. Допустим, дней на десять выставлялась наша бригада. Потом мы отходили в тыл, туда, на побережье, в общем, располагались там, а другая бригада замещала нас. Потом — снова возвращались, менялись местами. По неделе, по полмесяца обычно мы дежурили. Но бывало и такое, что и на целый месяц на отдых уходили.

В атаках приходилось участвовать?

Ну как сказать - приходилось? Когда мы наступали — это же была атака. Когда брали хребет Муста-Тунтури, - там тоже же была атака. А было это так. Ну, давали нам такую команду, мы все бежали, ломали проволочные заграждения, впереди минеры были, которые мины эти обезвреживали. А мы, значит, бежали и стреляли по немцам.

Какими были ваши потери в годы войны?

Потери у нас были очень большими. Но большими наши потери были почему? Потому что в основном у нас никакого вооружения-то и не было: были только такие длинные мосинские винтовки. У немцев же у всех автоматы были. У нас их не было, несмотря на то, что потом в нашей стране автомат Калашникова изобрели. Пистолеты были только у офицеров. Ну так как я был офицером, у меня был пистолет ТТ. Когда я ездил в отпуск, у меня в моем аттестате так и было записано: пистолет ТТ. Так что у немцев было вооружение намного лучше, и, что самое главное, у них были очень грамотные офицеры, все это у них передавалась по династии. Ведь Германия в то время была как что-то невероятное. Ну как может маленькое государство полмира за считанное время завоевать? Против Америки, против Советского Союза, против Англии пойти! Я до сих пор удивляюсь, как могла такая маленькая страна на это пойти. Так что потери большие были, я и не сомневаюсь, что у нас 27 миллионов человек погибло.

А такой вопрос: неоправданные потери у вас были?

Такие потери у нас были постоянно. Ведь у нас было еще как? Вот приказывают солдатам: надо взять такую-то сопку во что бы то ни стало, она — господствующая. Чтобы завоевать эту сопку, нас туда посылают. Немцы дают отпор, человек 10-12 у нас погибает, и мы отступаем на свои исходные позиции. И так было постоянно.

Наших погибших как хоронили?

Между прочим, это тоже очень хороший вопрос. Когда я ездил в Мурманск, даже в последние годы, мы с одним священником объездили весь полуостров Рыбачий, и все там было усеяно костями наших солдат. Все время попадались кости. А в некоторых местах были сплошь кости человеческие. У меня есть фотография, где я с этим священником. Глубоко не захоранивали, это точно я тебе говорю, так, кое-как. Ну а что мы могли сделать с нашими лопатами-мотыгами, которые у нас были? К тому же, мы не успевали сделать это. Поэтому кое-как ямы отрывали и закапывали наших убитых. Было даже такое, что после войны на Рыбачий приезжали родственники погибших, и не знали, где их близкие захоронены. Ведь Рыбачий по существу был окружен, и вывезти на материк никого было невозможно. И каждый год ветеранская организация в Мурманске собирает тех, кто остался в живых. Их очень мало сейчас осталось: многие погибли, многие умерли в послевоенные годы. Но у меня никого почти из моих однополчан уже не осталось, или погибли, или умерли.

Сколько раз вы были ранены во время войны?

У меня было два тяжелых ранения и контузия.

Расскажите о том, как вы эти ранения получили.

Ну первое ранение как я получил? Первый раз пошли мы, значит, за «языком». Разрезали проволочное заграждение. А оказалось, что проволока была соединена с миной. Миноискателей тогда почти ни у кого из нас не было. Эти миноискатели появились, может быть, в конце войны уже. На Западном фронте они, правда, были, а у нас их не было. Там, на Западе, прежде, чем куда-то идти, брали миноискатель, а у нас и понятия об этом не имели. В общем, мина разорвалась, я получил ранение. Но лечился прямо в части, в тыловой госпиталь меня не забирали. Там же был полевой госпиталь. Там недельку я отлежался, а потом снова продолжил воевать. А второе ранение получил тоже, когда ходил за «языком» группой, это было в боях за освобождение города Киркенеса. Немцы стреляли из свой артиллерии. А у нас там тоже была своя артиллерия: рядом с нашей бригадой стоял 101-й артполк. Так вот, в то время, когда мы находились на задании, разорвался ихний снаряд, я получил осколочное ранение. Но не только один я был ранен: задело еще несколько человек. И я тогда помог эвакуировать семь наших раненых бойцов. Кстати, этот осколок мне вытаскивали уже после войны. Тогда у меня начались что-то сильные боли между сердцем и легкими, мне сделали операцию, и оказалось, что там осколок был. Ну мне его и вытащили. Была, кроме того, еще у меня и контузия, из-за этого у меня до сих пор проблемы с глазами: могу читать только с лупой. И я считаюсь инвалидом Отечественной войны, есть у меня такое удостоверение. А кроме того, я на Севере получил сильное обморожение, у меня, помню, даже кожа слезала. Но так было у всех, не у меня одного. Ведь жили мы в неотапливаемых землянках, и из-за этого у многих из нас были обморожены руки.

Как с пленными «языками» у вас поступали в дальнейшем?

Их отправляли дальше в тыл, там их допрашивали и делали какие-то выводы. У нас же тоже были лагеря, в которые военнопленные немцы содержались. Даже в Потьме в Мордовии, где мой отец охранял заключенных, был специальный лагерь для военнопленных. Я об этом знаю, но не видел. Дело в том, что мы отправляли в пленных в Мурманск на тех катерах, которые привозили нам продукты. А там уже начальство решало, куда их распределять. Но в лагеря специальные, очевидно, их отправляли. А те немцы, которые переходили на нашу сторону добровольно, так среди нас и жили.

Кстати, если говорить о немцах, которые добровольно переходили на нашу сторону, то вот мне какой вспоминается эпизод. Расскажу об этом. Это произошло в 1943 году. Однажды вызывает меня командир бригады. Я прихожу к нему. Смотрю: у него сидит какая-то женщина. Он говорит: «Разгуляев, познакомься!» Я подхожу к этой женщине, беру ее за ручку, знакомлюсь. Тогда мне командир бригады говорит: «Это женщина-переводчик, она прибыла к нам с Полярного для выполнения важного задания. Она поступает в твое распоряжение. Размести ее у себя в землянке. И она будет с вами воевать.» Это меня удивило. Ведь я был командиром взвода разведки, ходил за пленными, выполнял различные задания. Тогда, правда, мы на отдыхе находились. Мы периодически менялись: неделю одни служили, неделю — мы. И вот, тогда мы на отдыхе находились. Так я знал, как тяжело воевать в разведке. И вдруг мне говорят, что с нами будет воевать эта женщина. Я говорю: «А что так-то? Она пойдет с вами воевать? Зачем она нам нужна? Куда она с нами пойдет?» «Знаешь, что? - говорит мне командир бригады. - Она будет больше пленных ловить, чем ты с боем. Ты как сходишь в разведку - человека два-три погибает.» «Так а что она будет делать?» - с удивлением спрашивал я его. «Она тебе расскажет», - сказал полковник.  Я говорю: «А какое у нее звание?» «А никакого звания у нее нет.» Я говорю: «Как же она будет выполнять приказы?» В общем, молодой я был, мало что понимал тогда. Потом я привел ее в землянку. А у меня, я тебе говорю, во взводе разведки были в основном те, кто освободились с мест заключения по мелким преступлениям. Им для того, чтобы снять судимость, нужно было или «языка» притащить, или еще что-нибудь такое совершить. Я привожу эту девушку в землянку и говорю: «Ребята, вот эта девушка будет с нами воевать, она будет ловить пленных». Все, как услышали это, так и захохотали: мол, как это она воевать с нами-то будет? Но отказаться не могли, командир бригады мне сказал: «Знаешь что? Я тебе приказываю и хватит болтать. Вот все, что она скажет, то ты и будешь выполнять. Она тебе расскажет.»

Лейтенант Разгуляев (справа) со своим ординарцем, 1943 г., полуостров Рыбачий.

В общем, разместил я ее в маленьком таком уголочке у нас. Этот уголочек мы специально ей загородили: накрыли сверху плащ-палаткой от дождя, из досок сделали что-то типа кровати, дали пару одеял, но никаких подушек не было, и поэтому вместо нее шинель у нее была. Она пришла, значит, с каким-то чемоданом к нам туда. Потом она открыла чемодан, достала какие-то провода с микрофоном. И вот, когда стал приближаться вечер, эта женщина достала какой-то прибор, дала его мне и сказала: «Александр Михайлович! Знаете, этот прибор надо обязательно на проволочное заграждение немцев повесить. Ваши подчиненные должны его повесить.» Я спрашиваю ее: «Когда? Днем что ли?» А дело в том, что днем у немцев лучше все просматривалось, и я бы ни за что не пошел бы туда. А этот прибор, значит, нужно было установить на проволочные заграждения, где был хребет Муста-Тунтури. И там, как я знал, были и спираль бруно, и минные поля, в общем, все это было опасно, а днем — и тем более. «Нет, ночью», - сказала она. Ребята мои все слышали и только хохотали над этим: для чего это, мол, это нужно и прочее-прочее? Ночью штучку эту мы зацепили за проволочное заграждение. И вдруг утром в микрофон эта женщина по-немецки заговорила: «Ахтунг, ахтунг! Дойчен золдатен, унтер-офицерен!» Все это стало передаваться по громкоговорителю, который, как оказалось, мы у проволочного заграждения и установили. И вот она говорила: «Солдаты и офицеры! Скоро война закончится. Сталинград освобожден от немцев, освобождены такие-то города. Уже на Западе наши войска освобождают Европу, скоро подойдут к Германии. Скоро война закончится. Если хотите остаться в живых — сдавайте или переходите на нашу сторону. Тогда мы сохраним вам жизнь.» В общем, проводила она агитацию среди немецких солдат к сдаче в плен, сутки напролет сообщала о положении на фронтах, о поражении за поражением, которые терпит Германия, ну и призывала прекратить бессмысленные бои. Она этот текст читала по бумажке. И так она дня, наверное, три или четыре этим занималась. Мы хохотали только над ней. Я говорил ей шутя: «Иди, бери винтовку мосинскую и бери пленного.»

А рядом с нами по соседству стоял другой взвод. Вдруг прибегает оттуда один парень и говорит: «Сашка, немец перешел!» «Да вы что, охренели?» - не поверил я. «Мы его допросили, - сказал тот, - он сам к нам перешел.» Такое событие в нашей жизни случилось впервые, до этого из немцев никто на нашу сторону не переходил. И вот теперь говорят: немец перешел. Я только удивлялся тому: как же так, немец перешел? Ну и я попросил этого парня: а ну-ка приведи ко мне его. Привели ко мне этого немца. Я через эту женщину стал с ним разговаривать. «Спроси у него, почему он перешел», - сказал я ей. Немец заговорил. Он сказал: «Я слушал по радио сообщение, что скоро кончится война, что Германии, что капут Гитлеру, и там было сказано, что нам сохранят жизнь, если мы перейдем, что мы вернемся к своим родным и прочее-прочее.» И когда мы узнали о том, что немец перешел на нашу сторону по призыву этой женщины, как начали ее обнимать и целовать: ну ты и даешь. А когда она спросила этого немца, понимал ли он ее речь, он сказал: «Плохо понимал, вы с акцентом говорили.» А у немцев, кроме того, много наречий в языке есть: одни у них так говорят, а другие — так. Эта женщина плохо немецким языком владела. А так как он был чистокровный берлинец, то ее понял. Поэтому, говорил он, и не перешли на сторону русских некоторые другие немцы. «Хорошо, что я разобрался, о чем вы говорили, потому и перешел», - сказал немец. Потом его допросил командир бригады. И он мне сказал: мы его отправим в тыл, напишем, что он самовольно перешел на нашу сторону, чтобы его не казнили. А в то время в некоторых случаях пленных расстреливали. Потом эта женщина ко мне обратилась: «Александр Михайлович, а можно этого немца оставить здесь?» «А для чего?» - спрашиваю ее. «А я буду ему текст писать, а он будет читать.» Потом командир бригады пришел и сказал: дайте этому немцу место. Я с удивлением спросил: «Что его, на цепи что ли привязать?» «Да он сам перешел, - сказал мне командир бригады. - Если он вернется — его там расстреляют сразу. Он будет под руководством этой девушки «ахтунг, ахтунг» говорить.»

Лейтенант Разгуляев (крайний справа) играет на своем трофейном аккордеоне, друзья танцуют. 1944 год, Норвегия

В общем, под руководством этой женщины немец действительно начал на чистокровном берлинском агитировать немцев на добровольный переход на нашу сторону, все говорил им «ахтунг, ахтунг». И он говорил им, если не ошибаюсь, так:  «Внимание, внимание! Я перешел на сторону Красной Армии. Скоро меня отправят на родину, я теперь свободный человек, война скоро кончится, и Германия будет побеждена. Благодаря тому, что я перешел на другую сторону, я остался жив и очень скоро увижу свою семью, своих братьев и сестер.» И представь себе,  после него что-то три или четыре немца к нам перешло. Впоследствии тот немец попал в лагерь военнопленных, откуда добровольно перешедших на сторону Германии отправляли домой. Кстати говоря, что интересно, после войны на День Победы я случайно встретил эту женщину в Мурманске. Тогда она стояла на вокзале и уезжала куда-то в Россию. Я ее расцеловал. И на груди у нее был орден Красной Звезды. Я еще спросил ее: «А орден за что?» «А вот за то самое», - сказала она мне. Но она в то время не была военным человеком, ее как гражданское лицо просто мобилизовали для агитации среди немцев.

Некоторые ветераны, которым приходилось воевать в разведке, рассказывали мне, что зачастую неделями вели наблюдение за противником. А как у вас велось наблюдение?

Ну у нас это тоже было: мы все время из перископа разведчика, такой трубы, которые были на подлодках, вели наблюдение за противником. Особенные сложности были летом: ведь тогда на Севере была круглосуточная видимость, из-за этого голову из окопов нельзя было высунуть (бывало так: только высунешь голову из окопа — и раз, нет тебя), а немцы, к тому же, находились на вершинах и занимали господствующее положение.

Трофеи брали?

А знаешь, у меня есть трофейный аккордеон. Я его взял в Норвегии. Один мой друг, капитан, который хорошо владел игрой на аккордеоне, меня некоторым вещам научил, и я стал играть на аккордеоне. И я все время играл на аккордеоне. Даже сейчас могу играть! Но у нас многие брали трофеи, потому что были голодные и холодные. Из продуктов особенно. Представь себе, полуостров Рыбачий был окружен. Из продуктов прибывала к нам только крупа в основном. Я тебе говорю, мои воспоминания о Рыбачьем - это голод, холод и обморожение.

А оружие немецкое использовали?

Да, использовали немецкое оружие.

Как вас кормили на фронте?

Ой, плохо кормили, был все время периодически голод и холод. Бывало такое, что по три - по четыре дня не кушали.

А чем именно вас кормили?

Ну что сказать? Хлеб у нас был всухомятку, хотя была, правда, вода. Но нас в основном кашей кормили. Да в армии вообще все время кашей кормили, даже после войны, я помню, кормили щами да кашей. Но еды, повторюсь, катастрофически не хватало. Мы пытались бороться с голодом. Мне запомнился один такой случай. Однажды вызывает меня командир бригады и говорит, что у ребят на одной из наших позиций на Муста-Тунтури уже несколько дней нет даже хлеба. Ну и он сказал, что моя задача такая: доставить им продукты питания. А это ведь было летом, когда круглые сутки было светло. Немцы были на сопках, мы находились внизу, ну и естественно, были им видны как на ладони. Тогда мы взяли деревянные корыта для стирки белья, привязали к ним веревки, и получилось что-то наподобие санок. Эти корыта мы загрузили продуктами и боеприпасами. После этого мы построились в шеренгу с интервалом в два метра, у каждого корыта (так называемый «ботик») - на веревке сзади, ну и все побежали зигзагом по моей команде. Немцы, как только завидели нас, открыли по нам огонь. Смотрю: рядом кто-то упал и просит о помощи. Но у нас был такой приказ: не останавливаться ни при каких обстоятельствах, иначе немцы расстреляют еще больше матросов. Потом мы добежали до безопасной зоны, где немецкие пули нас уже не доставали. Там я стал делать поименную перекличку. Выяснилось, что часть ребят осталась лежать на поле: кто убитый, кто раненый. Но забрать раненых у нас не было никакой возможности. В этих местах и до сих пор лежат человеческие кости, я это точно знаю. Вот видишь, мы шли прямо под расстрел противника, а боем это не считали. Считали, что это просто доставка продовольствия и боеприпасов.

Из старших командиров кого-то запомнили?

Я уже многих забыл. Но я помню командующего Северным флотом вице-адмирала Головко, видал его, помню командира бригады. У нас на полуострове стояло две бригады морской пехоты: 63-я и наша 254-я. Так вот, Головко давал приказы командирам этих двух бригад. Но были еще два или три пульбата на полуострове и, кроме того, 101-й артиллерийский полк. Недавно я перечитывал воспоминания такого Кабанова, тоже из бывших командиров, и там все об этом написано.

А с обмундированием не было проблем?

Ну, во-первых, у нас никаких носков и никаких не было, так что согреваться было нечем. Были только самые обыкновенные портянки. Мы понятия не знали ни о чем шерстяном. А так были брюки-галифе, гимнастерка, шинель.

Что об особистах можете сказать?

Был такой особый отдел, мы боялись его, вдруг кто чего скажет... Ведь они, особисты эти, были в каждой части. Если слышали, как кто-то плохо что-то говорил про Сталина, то они принимали меры, человека арестовывали и расстреливали. Такое тоже было!

Расскажите о вашей послевоенной службе в армии.

На Севере я какое-то время послужил. Но потом отпросился, так как за все то время, пока воевал и служил, сильно был обморожен. С тех пор я все время мерзну. Больше того, не только зимой, но даже и летом, и из-за этого все время тепло одеваюсь. Такая у меня болезнь. У меня руки и ноги видишь какие: все время холодные. Даже ногти из-за полученного обморожения у меня плохо растут. Жена удивляется этому, говорит: «Ну как это так может быть? На улице плюс, а ты все время мерзнешь.» Это все с Рыбачьего пошло, там такая, значит, была обстановка. Летом там днем, правда, была круглосуточная видимость. А зимой все время было темно, и мы в окопах мерзли. Причем, мороз на Севере был страшный: минус тридцать градусов. И еще там были метель, пурга. Поэтому все, кто со мной вместе на Севере служил, - они все были обмороженные. А потом где-то в 1947 году перевели меня по моей просьбе в ракетные части. Служил я в разных местах, в общем, были у меня в армии сплошные переезды. Потом, когда наша часть переместилась где-то около Саратова, мне надоело с места на место переезжать, и я начал писать рапорта, чтобы меня уволили с армии. Но меня все не отпускали. А потом уволили. Я уже тогда подполковником был. Уже потом мне присвоили звание полковника. В Саратове я и остался жить, там же нанял квартиру. Но когда я встал на партийный учет, меня вызвала секретарь горкома партии и сказала: «У меня есть должность при горкоме — директор вечернего университета марксизма-ленинизма. Согласны поработать?» Я согласился и начал работать директором этого университета. И у меня там учились многие директора заводов, которые были коммунистами. В Саратове я получил прекрасную квартиру. Но потом в Саратове у меня умерла жена, от которой были дети. И я в 1980 году решил съездить в Эстонию, где жила моя сестра. Она работала главным ветеринарным врачом, как ветеринар работала в колхозах и совхозах. И там я познакомился с одной женщиной, бросил квартиру и уехал сюда к ней, то есть, в город Кохтла-Ярве. В общем, женился. У меня родилась дочка, сейчас ей 31 год. У нее сын и дочь, мои внуки. Внуку четыре года, а внучка уже ходит в первый класс. Здесь, в Кохтла-Ярве, я 17 лет отработал в Институте сланца. А должность у меня была такая: инженер-фотограф.

Эстония, г.Кохтла-Ярве, 9 мая 2011. Стоит полковник морской пехоты А.М.Разгуляев.

На сегодняшний день я всем доволен, получаю заслуженную пенсию из России. Благодарен городскому руководству в Кохтла-Ярве, где я проживаю, за хорошее отношение к нам, ветеранам Великой Отечественной войны. Но сейчас часто в средствах массовой информации читаю, что нас считают оккупантами. Но какие мы оккупанты? Мы работали для Эстонии. Недавно я услышал по радио и телевидению, а также прочитал об этом в печати, что нам, военным пенсионерам, которые проживают в Эстонии и имеют, как бы сказать, гражданский стаж работы в Эстонии, будет выплачиваться и эстонская пенсия. И это сообщение, скажу тебе, вызвало у меня не столько материальную радость, сколько то, что Эстония и Россия пришли к обоюдному согласию в отношении военных пенсионеров. Но одна проблема меня еще очень сильно беспокоит. Дело в том, что несколько лет назад вышел указ президента России о том, чтобы обеспечить всех инвалидов войны машинами. Я начал за этим обращаться, но мне написали, что так как я проживаю в Эстонии, то мне это не положено. Так чем я провинился? Тем, что оказался не по своей воле в один момент жителем другого государства? У меня написано обращение в Москву, я тебе зачитаю его. Для меня не так важно, что я могу получить машину или компенсацию за это. Важен сам факт внимания к ветеранам. Недавно были выборы в Государственную думу. Я голосовал за «Единую Россию», я поддерживаю Путина. Но чиновники обманывают его, пишут ветеранам какие-то отписки. Вот мое обращение:

«Уважаемый начальник комитета по правам человека! Обращаюсь к вам с болью в душе от несправедливости по отношению ко мне со стороны некоторых чиновников в России. Я с семьей проживаю в Эстонии. После распада СССР оказался за границей от России, лишенный всех прав с видом на жительство по статусу мигранта оккупанта. Пенсию я получаю с России, так как являюсь гражданином России. Зная о том, что в России инвалиды ВОВ получают транспортные средства, например, мои однополчане, живущие в России, я обращался к президенту России В.В.Путину с просьбой помочь мне получить как инвалиду транспортное средство (а/м Ока) для езды на свой огород. Мое письмо от президента пересылалось в Министерство труда и социального развития. С этого министерства чиновник господин О.Шатров отписался, что транспортные средства предоставляются инвалидам, постоянно проживающим в России. Чем я провинился за то, что нас, ветеранов, предали и оставили за границей, лишив положенных льгот. Обидно и досадно, что я разведчик морской пехоты Северного флота, воевал по освобождению частично оккупированной Мурманской области и Северной Норвегии от фашистов. Был дважды ранен и контужен. В одном бою я был ранен и вынес с вражеской территории семь человек тяжело раненых бойцов (прилагаю как факт копию наградного листа). Меня же по вине некоторых деятелей — перестройщиков — оставили на правах изгоя в чужой стране, где официально считают, что СССР, также, как и Германия, оккупировала Эстонию. Сейчас в этой стране служивших в войсках СС считают людьми с героическим прошлым. Я всю войну, неся службу на Севере России (полуостров Рыбачий и др.), недоедал с постоянным кровавым поносом, делал все для родной России и в результате лишился льгот, положенных в России инвалидам, из-за того, что меня оставили в чужой стране. Уважаемые господа! Помогите мне получить положенную как инвалиду ВОВ автомашину «Оку», для того, чтобы я мог ездить на ней на огород. Или помогите мне получить жилье в России, чтобы я мог себя чувствовать полноправным гражданином России. Обидно, что виновники развала экономики и всех бед не испытают на себе всех негативных последствий. Заранее благодарю. Желаю вашему коллективу здоровья, всех благ и не оказаться в таком положении без прав.»