Л.Ш.- Родился 17/6/1923 года в селе Хоптынцы Городецкого района Каменец-Подольской области. Мой отец, 1901 года рождения, в возрасте 18 лет ушел в Красную Армию, воевал с белогвардейцами и белополяками на Западном фронте, был ранен в бою штыком в руку, и после окончания Гражданской войны, служил снабженцем в пограничных войсках. Он приезжал домой на коне, в красивой форме, с маузером, и это осталось одним из первых и главных воспоминаний моего детства. Отец был идейным коммунистом, отвергал все религиозные догмы и запреты. В1926 году у меня родилась сестра Лиза, а еще через четыре года, после долгой болезни умерла моя мать. Отец через некоторое время снова женился. К тому времени его уволили с пограничной службы, поскольку у моей матери было непролетарское происхождение, и эта деталь не ускользнула от глаз политначальства во время очередной чистки кадрового состава погранвойск. Мы уехали жить к деду в пограничное местечко Сатанов, разделенное рекой Збруч на польскую и советскую стороны. Мы, мальчишки, часто собирались на нашем берегу и кричали польским солдатам -«Буржуи!», а поляки в конфедератках огрызались -«Пся крев!». Но и в Сатанове мы долго не задержалось. Сотрудники ГПУ арестовали деда, и стали выбивать с него золото, «для строительства коммунизма». Это тогда называлось «золототряской». Его поставили в подвале по стойке «смирно», сверху на голову деда методично каплями капала вода, сводя с ума. Продержали деда под арестом несколько дней, но потом отстали, да и откуда могло быть золото у простого деревенского кузнеца. И мы с дедом уехали в Проскуров, где он открыл кузницу, а я ему в ней помогал. Пережили вместе голод в 1933 году, когда у нас в районе умерло с голоду много людей, и нельзя было появиться на улице с куском хлеба в руке, моментально на тебя набрасывались и вырывали хлеб. Школу - десятилетку я заканчивал в местечке Ермолинцы, 80% населения которого составляли евреи. Имел значки «Ворошиловский стрелок» , «БГТО», был патриотом Советской Родины, но в комсомоле еще не состоял. Директором нашей школы был преподаватель географии Онищук, а военруком был участник боев на озере Хасан Захарчук, один из первых в СССР кавалеров медали «За Отвагу». Он очень хорошо подготовил нас к будущей военной службе. В 1939 году , во время похода Красной Армии на Западную Украину, в нашем городе остановился вместе со штабом сам маршал Буденный, и мне довелось четверть часа видеть вблизи, этого, прославленного в те годы, героя Гражданской войны. В 1940 году возле нас построили военный городок, в котором разместились: кавалерийская часть, артиллерийский полк тяжелых мортир, и танковая школа. Но, если ответить честно, то мы войны в скором времени не ждали, по крайней мере , я таких разговоров в нашем доме не припомню. После окончания школы, чтобы заработать рабочий стаж и получить справку в сельсовете для поступления в институт, я стал трудиться токарем на МТС, а потом заготовителем в селе Скарженцы. Собирался учиться на инженера - механика в институте в Воронеже. 22/6/1941 узнав о нападении немцев на нашу страну, я взял в «оружейке» у военрука Захарчука винтовку-трехлинейку, и пришел в дом к своей девушке(ставшей после войны моей женой). Позвал ее с собой, сказал, что если немцы до нас дойдут, то мы будем вместе партизанить. Вышел ее отец, Иосиф Ефимович Луфман, (уважаемый человек в нашем районе, бывший ординарец Котовского и кавалер ордена Боевого Красного Знамени за Гражданскую войну) , и прогнал меня- «Молокосос!А ну, иди отсюда!». А сам Луфман погиб в 1942 году в Сталинграде. Двадцать третьего июня мобилизовали отца, моего родного дядю Яшу, и мужа папиной сестры Залмана -одессита. В тот же день, вечером, по нашему селу уже прошли группой переодетые в красноармейскую форму немецкие парашютисты, сразу чувствовалось - эти, не наши!. Открытой паники еще не было, но в воздухе витала сильная напряженность, все- таки от нас до старой границы было лишь каких-то 37 километров. А на следующий день началось невообразимое. Через местечко пошли отступающие остатки разбитых частей, колхозники гнали на восток скот, все дороги была забиты грузовиками -полуторками, увозивших драпающих начальников и их семьи. Ведь это не «дежурный штамп», все так было на самом деле: идет машина, в кабине рядом с водителем сидит мордатый мужик начальственного вида в кожаном пальто или в новом френче, в кузове жена с детьми , барахло, чемоданы, и обязательный фикус в вазоне. Даже раненых они к себе в кузов не брали, а если кто-то из местных просился в попутчики, тот в ответ начальник изрыгал отборный мат, и угрожающе махал перед носом «наганом» или маузером. Все это неоднократно происходило прямо у меня на глазах. Через день стало понятно, что немцы скоро будут и здесь. И я пошел с вещмешком и «трехлинейкой» на плече на восток, хотел добраться до Сум , где у деда была дальняя родня, и когда со многими приключениями оказался в Сумах, то в середине июля выяснилось, что немцы уже взяли Винницу, и скорее всего нам придется бежать дальше. Соседи между собой спорили, куда податься, одни говорили, что надо уезжать в Астрахань, там много рыбы и с голоду не помрешь, другие грезили теплой Ферганой, а третьи говорили - «Никуда бежать не надо! Что нам плохого немцы сделают?». Я пошел на вокзал, увидел на запасных путях паровоз со сцепкой из четырех вагонов и забрался в этот «состав». Доехал в итоге до Воронежа, пришел в Дом Колхозника, где работал завхозом мамин двоюродный брат, он меня приютил. И вдруг слухи , немцы высадили десант. Сразу паника вокруг, народ побежал к вокзалу, люди штурмовали любой эшелон, лезли в вагоны, чтобы успеть вырваться из города. Но тревога оказалась ложной. И так я еще долго скитался вместе с потоками беженцев и эвакуированных, пока не оказался в Саратове, где наконец-то определилась моя будущая судьба.
Г.К.- Гражданский человек открыто идет с винтовкой на плече на восток летом 1941 года... Вас по дороге не останавливали патрули?
Л.Ш.- Конечно задерживали, но у меня была справка с печатью и двумя подписями, что винтовка выдана мне, как бойцу истребительного отряда. И тогда на дорогах было много молодых вооруженных парней из местных истребительных батальонов, или даже новобранцы, которые успели получить оружие, но их еще не переодели в красноармейскую форму. И на это, простые милицейские патрули реагировали относительно спокойно, проверяли документы, спрашивали -«Куда идешь?». Другое дело, когда стояли патрули из армейских заградчастей, тут всех проверяли досконально. И я , два раза, издалека увидев, что заслон красноармейский, просто шел в обход через лес, поскольку не хотел, чтобы у меня отобрали оружие. Но пришел в Черкассы, и там, утром, на базаре, меня задержали красноармейцы, сразу забрали винтовку и привели в военкомат. Посмотрели мои документы, сказали -«мы тебя призываем», и без всяких комиссий, я оказался среди нескольких десятков призывников, ожидающих отправки. Пришли какие-то «покупатели», отобрали себе людей по спискам, и к ночи нас осталось всего 5 человек, «неоприходованных». Утром на легковой «эмке» уехал военком с женой, и к обеду в здании вонкомата осталось всего несколько человек. Пришел заместитель военкома, дал нам поесть, говорит -«Ждите ребята, скоро должен прибыть сопровождающий, и мы вас отправим» . Еще через час, здание было совершенно пустым, открытые двери, бумаги носит ветром по полу. Замки были только на решетке перед дверью в оружейный склад. Мы заволновались, нам непонятно, а куда все сбежали?, но посовещались между собой, что предпринять, а не вооружиться ли нам, замки на «оружейке» плевые, но не решились их сломать. Продолжали чего-то ждать, вроде теперь мы люди армейские, без приказа уйти нельзя. Уже стало немного темнеть. Смотрим в окно, людей на улицах почти не видно, но вроде ничего подозрительного, стрельбы не слышно. Бежит мимо красноармеец, заметил нас -«Вы что, очумели? Бегите! Немцы в городе!». И мы рванули так, что пятки засверкали. Потом попали под бомбежку на мосту. Грузовики проносились мимо нас на максимальной скорости, никто не подбирал раненых. Хаос...
Г.К. -А что произошло с Вами в Саратове?
Л.Ш.- Спал на заплеванном вокзальном полу, подходит ко мне шпана, спрашивают -«Жрать хочешь?». Взяли к себе в шайку, но пробыл я в ней всего неделю, стоял «на атасе», более серьезного дела пока не доверяли. А потом меня позвал «пахан», одесский еврей, вор в законе, и сказал мне буквально следующее -«У меня и так восемь «шестерок», зачем ты еще сюда затесался? Ты еврей, какого хера тебе в урки лезть, ты воевать должен за нашу нацию. Иди в военкомат!». И когда я пришел в военкомат, меня никто не спрашивал, где я до этого момента «шлялся- пропадал» и почему раньше не призвался, а просто накормили, и отправили в запасной полк , находившийся в 12-ти километрах от города. Здесь, с декабря 1941 года по март месяц 1942 года, меня готовили на минометчика 82-мм миномета. В ЗАПе было голодно, кроме хлеба давали раз в день, в обед , только котелок баланды на двоих. В минометной роте было четыре еврея, отношение к нам было плохим, иногда прямо в лицо говорили, что «вся война из-за вас, проклятых евреев», или , «что жиды, хрен вам, не успели умотать на оборону своего Ташкента?», и хоть я старался не обращать на это внимания, но долго оставаться нейтральным к подобным высказываниям было нелегко, приходилось драться. На мою удачу, мне попался дружный учебный расчет: Переверзев, Гриша Сузанов и я. Был заряжающим, таскал на себе лафет. В марте , перед отправкой на фронт в ЗАП приехала комиссия. Начали вызывать из строя -«Уроженцы Львовской области, пять шагов вперед!»,... «Кто жил до войны в Бессарабии , выйти из строя»...и так далее. И на всех «западников» уже были давно готовы списки. Их, прогнали через комиссию, и почти поголовно отправляли в трудармию на Урал. Но тут добрались и до тех, кто родился в Каменец-Подольской области. И выясняется, что те, кто жил до 1939 года в пяти пограничных с Польшей районах, тоже считаются «западниками», а не «советскими украинцами». Таких, «не вашим, не нашим», нас набралось в ЗАПе 12 человек, и вроде по какой-то секретной инструкции на фронт нас нельзя отправлять, но с другой стороны, все мы выросли при Советской власти, половина из нас комсомольцы, доверять нам можно. Политруки с нами недолго мудрили, и нас тоже, с сопровождающим старшиной, направили «за Можай», в Нижний Тагил, в другой ЗАП. Но здесь, разбирая наши бумаги, штабные сказали, они же не «западники», зачем их с армии списывать?
И в конечном итоге , нас оставили в местном запасном полку , в команде, сопровождающей эшелоны с танками на фронт. Почти как караул ВОХРа, только армейский. И до начала 1943 года я был «тыловой крысой» и «почти западником», охранял танки в дороге. Обычно «танковые эшелоны» - летучки состояли из двух паровозов и восьми площадок , всего на 16 танков. Ездили в разные направления, например, два раза мы сопровождали эшелоны под Сталинград, и там попадали под лютые бомбежки. Командиры нас заранее предупреждали, что если будут бомбить - лезьте под танки. Между «командировками» мы отдыхали в ЗАПе. Командиром у нашего «охранного отделения» был вредный рыжий сержант, но в конце 1942 года нам добавили двух местных, уральских , сержанта Прохорова и еще одного рядового , весельчака -парня. Я, впрочем, как и другие, стал привыкать к своей относительно сытой тыловой жизни, и иногда мне казалось, что война закончится без моего активного участия. Но в душе понимал, что обязан оказаться на фронте, нельзя мне в тылу. Два раза я писал рапорт об отправке на передовую, меня даже вызвал к себе старший политрук, и заявил, что решение будет принято. Но когда, не сказал. А в конце января 1943 года нас, всем «западным отделением», наконец-то отправили на фронт, в составе маршевой роты. Попал на пополнение в гвардейскую стрелковую дивизию, простым стрелком в 5-ую Гв.Армию. Перед Курском, в начале июня, нас укомплектовали по полному штату, прислали на пополнение плохо обученных узбеков из Средней Азии, почти все 1925 года рождения, все в новом обмундировании. Командиры долго матерились, «причитали» вслух, что с нацменами, просто одна беда. Половина из узбеков ни знала по - русски и трех слов, но , в основном, они ребята были неплохие. На передовой было тихо. Но иногда это затишье внезапно обрывалось. Периодически возникали перестрелки, обе стороны устраивали артналеты, обстрелы из минометов. До немцев метров четыреста. Я как-то смотрю, немец спокойно напротив роет окоп. Прицелился, выстрелил, показалось, что вроде попал. Слез с бруствера, смотрю назад, а к нашим траншеям ползет из тыла молодой узбек. Немцы стали кидать мины, и уже метрах в двадцати от нас, этого узбека убило осколками мины. Сразу из окопов к нему кинулось человек семь его товарищей. Всех через 15 секунд накрыло залпом из шестиствольного миномета, в куски... Мы стояли в крепкой обороне, но незадолго до начала сражения нас перекинули на новые позиции.
Г.К.- Если я не ошибаюсь, именно Ваша дивизия оказал в центре Прохоровского сражения?
Л.Ш.- Вся битва под Прохоровкой прошла у меня на глазах, но мы были на правом фланге, по центру гибли гвардейцы из 95-ой дивизии. Но весь этот ад я лично видел, и там я убил несколько «своих первых фрицев» и пережил, наверное, самые свои тяжелые фронтовые дни.
Г.К. - Страшно было, когда танки на вас лавиной пошли?
Л.Ш. - И да, и нет. Видел, как рядом другие, опытные бойцы, хладнокровно воюют , и сам успокоился. У меня сначала был карабин и четыре гранаты. И когда пьяные немцы пошли на нас во весь рост, и до них оставалось 200 метров , я еще сожалел, что у меня нет штыка. Но стрелял хорошо, метко, еще до войны Захарчук научил меня точно стрелять. Но там , под Прохоровкой, у меня было ощущение не животного страха, а , скорее, жуткого потрясения, когда видел, как горящий танк лезет на танк. Но еще до этого танкового побоища, нам пришлось вынести страшный, тяжелый бой. Мы пропускали танки через себя, вставали в окопе , вслед кидали гранаты, все, как было задумано, и мы делали все то, к чему нас готовили, сражались на совесть, как настоящие бойцы. И не наша вина в том, что нас там крепко разбили в этот день. Нас просто раздавили. Первого немца я убил там выстрелом с сорока метров, а следующего застрелил уже в нашей траншее. Он перепрыгивал через траншею, я стрелял в него сбоку , влет, и первой пулей я попал ему в плечо. Фриц упал в траншею и пополз по ее дну, и я добил его выстрелом в голову. На второй день от батальона осталось шестьдесят человек. От нашего взвода - всего семеро: Бобров, Котенко, взводный Астафьев, я , один парнишка -узбек, и двое пожилых солдат, обоим лет под пятьдесят, фамилий не помню. Погиб мой товарищ по котелку Бекинеков. Из 12 «тагильских» ребят, прибывших в батальон вместе со мной - в тот день уцелело трое. И когда мы отошли на вторую линию, то там нам солдаты кричали в лицо -&laqoПредатели!Драпальщики, вашу мать!»..., было до боли обидно...Но под Прохоровкой наш батальон стерли в пыль окончательно. Семеро нас осталось, понимаете , всего семеро, и чуть позже, добровольно вернулось из санбата еще двое с легкими ранениями, один из них, кажется по фамилии Семенов, вообше вернулся на передовую с самодельным костыльком... И когда нам, выжившим, вручали награды, мой товарищ Степан прямо сказал штабному подполковнику -«Что?Смерть врагу, п....ц пехоте!?»... Всем вручили ордена, двоим даже дали орден Красного Знамени, а мне только медаль «За отвагу», фамилией, видать, не вышел... Был там еще один неприятный эпизод . В кромешном аду было утрачено знамя полка, и нашего комполка, фамилия которого была , вроде Кудрявцев, арестовали. А через месяц , уже после того как нас пополнили курсантами и снова нацменами, мы штурмовали Карачев, и меня ранило в колено. Принесли в санбат, оттуда в полевой госпиталь, там сразу кинули в санлетучку, и вскоре я оказался в тыловом госпитале в Саранске. Ранение на мою удачу оказалось легким, пуля прошла навылет между суставом и чашечкой. В госпитале я пролежал меньше трех недель, а потом, за «самоволку», меня выгнали на пересыльный пункт. Пришел туда хромым. Приехали «покупатели». Посмотрели на мою красноармейскую книжку , там запись -«минометчик», и отправили меня в Ульяновские леса, где находилась на отдыхе после Курска 32-я гаубичная артиллерийская бригада 12-й Дивизии Артиллерийского Прорыва РГК. Здесь меня распределили в 872-й артиллерийский полк, в 3-ю батарею четвертого дивизиона этого полка, разведчиком во взвод управления. Быстро обучили меня работе с буссолью, теодолитом, стереотрубой, были проведены полковые ночные стрельбы и стрельбы с закрытых позиций. Перед возвращением на фронт, помню, что нас покормили макаронами по-флотски , и уже в начале осени мы снова вступили в боевые действия.
Г.К. - Кто были Ваши командиры? Какие артиллерийские системы стояли на вооружении полка? Кто служил вместе с Вами в батарейном взводе управления?
Л.Ш. - Дивизией командовал генерал -майор Моисей Наумович Курковский, бригадой полковник Захаров Василий Владимирович, его заместителем был подполковник Крестов. Нашим полком на Курской дуге командовал Иванов, ставший там Героем Советского Союза, но он выбыл по ранению, и полк принял очень хороший офицер и порядочный человек, полковник Тихвин. Замполитом полка был ленинградский еврей майор Литманович, весь в орденах, а начальником штаба - майор Воробьев, кадровый офицер, настоящая «военная косточка». ПНШ - по разведке был нацмен, капитан Кадеков. Командиром 4-го дивизиона являлся капитан Назаренко, моей батареей командовал капитан Шмальков, командиром огневого взвода , старшим на батарее, был лейтенант Турков, а моим командиром взвода управления был москвич лейтенант Костя Смирнов , смертельно раненый в 1944 году на Висле. В нашем полку служило чуть меньше 600 человек. Полк был вооружен -122-мм пушками -гаубицами, но, например, мы одно время имели в своем взводе управления 45-мм пушку, для охоты за снайперами. Нашли ее целую на поле боя, и оставили у себя, и когда у нас был дефицит снарядов, то снаряды для «сорокопятки» воровали , добывали, где придется, помню как-то своровали три ящика у батарейцев из «армянской» дивизии. На батарее был свой пулемет «максим», а у «управленцев» два ручных пулемета. Во взводе управления по штату полагалось : шесть разведчиков, четыре связиста -телефониста, два топографа, два радиста. После того как Смирнова ранило, я до конца войны был КВУ, принял взвод под свое командование. Наш полк был на конной тяге, только в Белоруссии мы получили американскую автомобильную технику, и «студебеккеры» таскали гаубицы, а взводу управления выделили машину «Форд -6». Командиры батарей и дивизиона заимели «виллисы». Взвод управления, в мою бытность в нем, за более чем полтора года войны обновился процентов на 80%, у нас очень многие погибли. Под Речицой, в Белоруссии, когда полк понес очень большие потери, к нам в 872-й ГАП пришло массовое пополнение из бывших зеков - уголовников с малыми сроками заключения, часть из них после штрафной роты и госпиталей, а малая часть - прямо из лагерей. И поскольку, почти до самой Германии, наши огневые взвода и тыловые службы полка несли небольшие потери, то костяк из зеков на батареях полностью сохранился, и мы в каком-то роде, до весны 1945 года, были «отдельным зековским» полком , состоящим на две трети из бывших уголовников. Зеков распределили по расчетам, по следующей схеме: наводчик или командир орудия были кадровые и опытные, как говорили наши зеки - «из фраеров», остальные бойцы в расчете - «блатные». Все батареи в скором времени сносно разговаривали «по фене».
Но во взводах управления уголовников было мало, здесь личный состав очень быстро выбивало из строя, а из огневиков, к нам, добровольно, мало кто согласился бы перейти. Ведь вся наша жизнь, у «управленцев», проходила непосредственно на передовой , в пехоте. А кому умирать хотелось? После боев под Речицей и до вступления на территорию Германии , артиллеристы -огневики нашей батареи потеряли всего только 5 человек убитыми в орудийных расчетах. Или, я ошибаюсь?. Да…Вспомнил…Мы в Польше шли колонной в лесу, нарвались на засаду, и у нас было 12 убитых…
Г.К.- Если можно, то подробнее расскажите о своих товарищах и непосредственных командирах. Память у Вас великолепная. Какие бои довелось пережить, что пришлось увидеть на войне , во время службы в артполку?
Л.Ш.- От былой памяти остались одни воспоминания, да и глаза теперь плохо видят.
Ну, если хотите подробно, то начнем. Мой комбат Шмальков, человек невысокого роста, лет 45 -ти от роду , из запасников, любил хорошо выпить, до войны - агроном в совхозе на Урале, оставил о себе добрую память. Был человеком не мстительным и не злым.
Командир дивизион, капитан Назаренко. Говорили, что он до войны был директором школы в Магнитогорске. Сволочь первостатейная, бабник, пьяница, мародер и трус. Не получается у меня о нем ничего доброго вспомнить.... Вот так, грустно выходит...Погубил он по своей дурости немало солдат. Никогда не появлялся на передовой, не приходил на ПНП или даже просто не показывался на своем НП . В обороне всегда требовал, что ему делали блиндаж под 4-5-ю накатами. Его не повышали в звании и должности, поскольку знали, что он трусливая и подлая скотина, но ходил этот Назаренко с внушительным иконостасом орденов на мундире, и даже, к нашему всеобщему удивлению, имел орден Суворова 3-й степени . Комполка Тихвина он почти не боялся, и, единственный кто мог хоть как- то держать Назаренко в узде, так это был наш замполит Литманович. Но командир дивизиона имел постоянных корешей -собутыльников в штабе бригады , стабильно поставлял наверх спирт и трофеи, и они его всегда прикрывали. В самом конце войны, уже на Шпрее, пьяный Назаренко вдруг вышел с биноклем из укрытия, во всей красе, в новом кителе и фуражке, почему-то козырьком назад , с блестящими на солнце орденами. Решил посмотреть лично, где немцы, и по каким целям мы будем стрелять. Простоял на открытом месте секунд десять, и тут ему снайперская пуля попала прямо в горло. Его унесли к медикам, но те спасти не смогли. И даже сам факт его гибели не вызвал у нас каких-либо особых чувств , скажем - ощущения большой невосполнимой утраты, уж слишком он успел себя «показать во всей красе» раньше... Поймите меня правильно, но что можно сказать о таком офицере как Назаренко, который не гнушался даже «грабить» своих подчиненных в поисках трофеях. Вызывает меня как-то Назаренко к себе -«Шимко, у меня есть сведения, что у тебя трое трофейных часов. Выкладывай их на стол!» -«Товарищ капитан, да я их уже танкистам в карты проиграл» -«Командиру своему жалко часы подарить, жидовская твоя морда!? Ну, ты, Хаим, гад такой, ты об этом еще пожалеешь! Хер тебе, а не орден за Нарев!»... Или как-то договорился Назаренко с пехотой, что они ему две канистры со спиртом дадут. На его глаза попался именно я , с нашим водителем, солдатом -кавказцем. Назаренко мне приказывает -«Шимко, бери свой «форд», и дуй напрямую к пехоте, возьмешь у комбата , у Михайлова, спирт для меня, он все знает. Давай быстрее, не размусоливай тут!». Но он приказывает ехать через противотанковое минное поле, в котором не проделаны проходы для машин, а только помечены вешками проходы для пехоты. Я сразу возвразил-«Т-щ, комдив, я напрямую, светлым днем, по этому полю не поеду. Тем более, там саперы еще не все мины не убрали». Он меня начал крыть отборным матом, и мать мою вспонл, и нацию... И мы на этом поле наехали на мину, меня взрывом вышвырнуло из машины, я полностью оглох. А потом, мы, с раненым шофером, выползали с этого треклятого поля. Доложил Назаренко, что приказ не выполнен, машина подорвана, да он и сам все видел своими глазами, что произошло . Он что-то в ответ мне орет, а я ничего не слышу. Потом ребята мне рассказали, что Назаренко кричал- «Лучше бы вы сами, выблядки, угробились, что я теперь комполка скажу!?». Командир моего взвода управления, Костя Смирнов, смелый офицер, боевой парень, весельчак, охальник, любитель «пройтись по бабам». К нам зря не целялся, и если кто-то допускал серьезный промах, то Смирнов ему говорил -«Ты же потомок Суворова! Не позорь армию!». На переправе через Вислу Костю ранило осколком в живот. Его унесли без сознания к лодкам, но он поел перед боем, и нам было ясно, что не жилец...Светлая ему память...
Старшиной батареи у нас был Мошинский, «кадровик», начинавший войну под Ленинградом. Командирами орудий у нас были высокий блондин, полный кавалер орденов Славы Москвин, родом , кажется, из Бугуруслана, и старшина Илларион Лисица, невысокий крепыш, награжденный двумя орденами Боевого Красного Знамени, после войны ставший председателем колхоза в Брянской области.
Во взводе управления в разное время служили разведчики : Мельников, Полозов, Кривонос, Алексеев, Харнюк, Халтуринов, планшетист , бывший бухгалтер из Ташкента Мусалиев, кубанец Хоптярь, по кличке Хохол, погибший на Нареве, Петро- белорус, топографы Быков и Качалов, разведчики - Аксенов, бывший сибирский лесоруб Лисовский, был еще разведчик, средних лет казах, не расстававшийся с трубкой, был свой водитель , цыган Лешка, которому оторвало осколком несколько пальцев на руке, но он все равно вернулся к нам во взвод, и другие ребята.
Давайте я о них подробнее расскажу, уже по боевым эпизодам.
Г.К. -А почему Вас комдив называл Шимко? Воевали под чужой фамилией?
Л.Ш.- Не сразу, с конца сорок третьего года. У меня две боевые медали на имя Шамиса, а , например, ордена Красной Звезды и вторая медаль «За Отвагу» были вручены мне на имя старшего сержанта Шимко Леонида Ивановича . И только после демобилизации, уже в 1948 году, по суду, в Риге, я восстановил гражданские и наградные документы на настоящую фамилию. И даже на рейхстаге я расписался, как « Шимко Леонид Иванович».
Г.К. -При каких обстоятельствах Вас в украинца «перекрестили»?
Л.Ш. - В конце 1943 года, когда полк воевал в полуокружении, у нас, двоих артиллерийских разведчиков из нашего взвода, немецкие разведчики утащили прямо с ПНП к себе в плен , и кстати, оба бедолаги были из недавно призванных с «окуппированных территорий». Видно, заснули наши, и немцев «проспали». Пришел во взвод разбираться с ЧП полковой «смершевец», лейтенант Незнамов, неплохой мужик, он после войны меня спас от больших неприятностей. Начал «бочку катить» на взводного Смирнова и на меня, как на командира отделения артразведки - «Вы плохо воспитываете личный состав!». Я в ответ буркнул, что мы тут все плохо воспитанные, и сам я бескультурный. Через день меня вызывают в штаб полка, и я подумал, что это снова Незнамов, по мою душу. Оказалось, что нет. Сидит в блиндажике замполит майор Литманович, с ним ПНШ по учету, и два писаря. Замполит мне -«Шамис, давай сюда свою красноармейскую книжку». Он кинул ее в снарядный ящик , в котором лежали другие документы, и говорит ПНШ -«Фамилию, сам ему придумай». И дают мне новую красноармейскую книжку , где я уже Шимко Леонид Иванович, украинец. Литманович добавил -«Война закончится, заберешь в штабе полка свою настоящую книжку. А пока побудешь Шимко, а то , неровен час , попадешь в плен, и тебя на месте немцы прикончат. В соседнем полку один лейтенант, еврей, в плен попал, так его бензином облили и живьем сожгли. Повоюешь украинцем, у нас в стране все нации равны!». И как выяснилось, что это распоряжение отдал сам комполка Тихвин, который евреям симпатизировал, у него у самого жена еврейка была, актриса театра. Но когда в штаб полка с других дивизионов , из взводов управления, вызвали евреев сержантов Бейлиса и Бермана, то они поменять свои документы отказались. И вскоре на батарее привыкли, что слышится -«Шимко! К комбату!». Шмальков при этом всегда улыбался. Но от этого «крещения» я ничего не выиграл, «плотно замаскироваться» и не пытался, все и так знали, начиная от капитана Назаренко, и заканчивая любым бойцом в дивизионе, что я еврей, и за свою настоящую национальность я на войне немало выслушал оскорблений.
Г.К.- В наборе стандартных вопросов, рекомендованных для подготовки интервью с фронтовиками есть «обязательный вопрос» для представителей национальных меньшинств о межнациональных отношениях в армии в годы войны. Я этот вопрос раньше автоматически всем задавал, но некоторые читатели интервью неадекватно воспринимают саму постановку вопроса, считая его по меньшей степени - «провокацией». Уже решил, что на «эту тему» спрашивать буду только партизан и бойцов воевавших в прибалтийских национальных формированиях РККА, но Ваш случай в какой-то степени неординарный , Вы воевали под чужой фамилией, и Вам я такой вопрос все же задам. Межнациональные отношения в полку оставляли желать лучшего?
Л.Ш. - Конкретно, в нашем полку - да. И я думаю, что все это было, только благодаря полковому уголовному контингенту, которому «пролетарский интернационализм, как шел , так и ехал» . Хотите конкретные примеры?
Г.К. - Особо не настаиваю. На Ваше усмотрение.
Л.Ш. - Тогда я постараюсь коротко , на эту непростую тему. Полк наш был небольшой. Евреев было человек пятнадцать. Офицеры : командир второго дивизиона капитан Липкин, замполит полка Литманович, замполит нашего дивизиона старший лейтенант Тухман , и еще двое взводных -огневиков, и несколько КВУ, которых довольно скоро поубивало. Полковой врач с чисто русской фамилией Воробьев, и еще санинструктор нашего дивизиона Маня, которую в Германии смертельно ранило , осколок попал в живот. Управленцы : я, и с других батарей- молодой одессит , боевой парень, умница, который сочинял песни и прекрасные стихи, Наум Бейлис, и польский еврей Матвей Берман. При штабе полка было два старых закарпатских еврея, «западники»- один портной, другой сапожник, обоим лет под пятьдесят. Ну и по огневикам, еще человек семь в расчетах наберется, да «скрытых» несколько. Вроде не так много, но почему-то, каким-то непостижимым образом, евреи, и все связанное с ними в «негативном ракурсе», очень часто были на батареях «дежурной темой» для обсуждения и осуждения. Гоняют нашу дивизию без передышки и пополнения по всему фронту, с плацдарма на плацдарм, кто виноват? Зеки отвечают -«Это потому, что наш комдив Курковский - жид, вот и выслуживается перед начальством!» Логика убийственная... Нас кидают на Нарев, а соседняя 35-я истребительная бригада полковника Рапопорта остается в резерве во время переправы на плацдарм. Сразу комментарий на батарее - «Конечно, Курковский своего землячка Абрама бережет! А то с кем после войны курочку жрать будет в бердичевской синагоге?! ». Возражай, объясняй, доказывай, все бесполезно, никакие твои доводы и аргументы во внимание не берутся. Или мой близкий товарищ Лисовский, здоровенный сибиряк, с лесоповала, говорит мне -«Ты не еврей, Левка, ты слишком смелый, быть такого не может, чтобы ты не был русским»... Сижу для корректировки в пехоте, в траншее перед боем, а почт ся стрелковая рота из только что призванных с «освобожденных территорий» хохлов. Слышу, как они, человека четыре, между собой тихо говорят, что как только в атаку пойдут, то ротного в спину застрелят, мол, жид ротный , этот старший лейтенант, и нехер его жалеть. На меня, они, ноль внимания, я внешне чисто русским выглядел. И тут я подскочил к ротному, смотри парень, тебя тут твои хохлы в спину шлепнуть хотят. И не дал я им его убить...Не дал... Сами с ними «поговорили»... Идет бомбежка, но наши батарейные пьяные урки продолжают играть в карты в кузове «студебекккера». Их не задело, везение великое. Немцы улетели. Этот эпизод сразу интерпретируется в дивизионе следющим «макаром» -«Вот мы какие лихие и смелые, под бомбами спирт пили, а еврейчик наш, бл…, этот трусливый замполит Тухман, под «студер» во время налета спрятался !Ха-ха- ха!»... В Германии, немцы прорывались из окружения прямо через наши порядки, и на третьей батарее выбило полностью весь расчет, к панораме стал майор Литманович, сжег «тигр» и положил много фрицев, но один черт, потом слышишь - «еврей себе новый орден захотел заработать, вот и полез к орудию!».Понимаете, достало!... Наградной лист пошлют на имя Шамиса в штаб бригады , в результате - шиш да маленько, - как в воду канул, заполнят наградной на фамилию Шимко - получаю очередную награду. У меня от всего этого просто комплекс какой-то появился, я уже хотел кого-нибудь пристрелить за подобные высказывания., но сдерживался. Прошел месяц после войны. Мы стояли в городе Десау. Раздают обед, и тут один артиллерист заявляет повару - армянину -« Ты что, нас, падла жидовская, баландой кормишь!?» , и прямо в лицо плескает ему из котелка горячий суп. Я вмешался, сначала въехал ему головой в подбородок, он упал, а потом стал пинать. Где-то с минуту никто ко мне не лез. Меня скрутили, этого солдата в санбат, с переломами ребер. Меня хотели отдать под суд, но офицеры дивизиона заступились, а Незнамов, которому получили провести что-то вроде следствия, просто сделал все так, что я отделался всего лишь гаупвахтой... И от всего этого я озверел, вы не понимаете, как это больно, дико , нелепо и обидно было выслушивать всю эту херню, простите за выражение. Отец воюет, всех дядек поубивало и поранило на передовой, но, видимо, для некоторых и этой крови было мало.... Я иногда говорил себе, и стоило мне было так стремиться из Тагила на фронт, чтобы иметь еще и это «удовольствие»?, сидел бы себе спокойно в тылу, все равно потом скажут -«жидок в обозе прокантовался»... Из моего 10-го класса, из семнадцати парней- евреев, все с 1923 года рождения, кроме меня, уцелело на фронте всего два человека: Наум Нисенбойм и Аркадий Удлер. И поверьте, когда я в начале семидесятых годов долго колебался, стоит ли мне уезжать из Союза , то вспомнил этот случай в 1945 году с поваром, и сказал себе -Все , хватит ... Думал ответить вам коротко , а получилось - более чем достаточно...
Г.К. - Как получилось.... «Поедем дальше», по списку, по стандратным вопросам. Потери во взводах управления, всегда были высокими, оно и понятно, управленцы всегда находились вместе с пехотой на «передке», а зачастую принимали бой, как обычные стрелки. Но были ли еще какие-то специфические причины, обуславливающие серьезные потери?
Л.Ш.- Как правило, это была неудачная маскировка. НП обычно оборудуется ночью, и если ты чего то недоглядел в маскировке, то утром тебе прикончат. Немцы -наблюдатели если заметят незначительное изменение рельефа, то сразу на НП летят мины. Так у нас погиб Хоптярь еще с одним артразведчиком, с Кривоносом. Обоих в клочья прямым попаданием. Или пошли на Висле трое из взвода на передовую, приготовили ПНП, выставили стереотрубу, а «козырек» от солнца забыли поставить. На восходе, линзы блеснули, немецкая пехота засекла, минами накрыло НП. Вынесли сначала одного Харнюка, осколок попал под ключицу, и он истек кровью. Им на смену выдвинулись еще три «управленца», но их уже при бомбежке побило... Тяжелее всего приходилось нашим связистам, на каждый разрыв они шли на линию, под любым огнем, так их часто выбивало...
Г.К.- Снабжение в артиллерийской дивизии прорыва РГК как-то отличалось от обычных стрелковых подразделений?
Л.Ш.- Мне кажется, что существенной разницы не было. Когда я в пехоте был, так чтобы досыта наесться, бывало, что мы рыскали «по убитым», рылись в немецких ранцах, у них там всегда шоколад, консервы, а у наших в вещмешках от силы сухарь-другой.
Я считаю, что в ГАПе кормили на батареях весьма сносно, неплохо, полевая кухня была при штабе дивизиона, но управленцам находящимся в пехоте на ПНП приносили с батареи «порубать» что-нибудь горячее в термосе , в лучшем случае , раз в два дня, не чаще. Иногда нас пехота покормит, но мы тоже старались сделать для себя запас трофейных консервов, сухарей, раздобыть кусок сала. Самый лучший вариант , это когда рядом стоят танкисты, а их снабжали великолепно, и мы ходили к ним менять свои трофейные портсигары, часы, пистолеты и прочее - на еду. Голодать по настоящему нам пришлось как-то в пинских болотах, к нам несколько суток не доставляли даже куска хлеба. Рядом с нами «фокеры» разбомбили пехоту, так наш планшетист Мусалиев, взял карабин и пошел на место бомбежки, он там заметил двух раненых лошадей. Одна кобыла была с дыркой в спине, он ее дострелил, отрезал мясо с ляжки, снял шкуру, и мы эту конину сварили без соли. Перебивались как-то... Я много курил, мне не хватало, так всегда искал табак, даже менял свою пайку на махорку. Но я пил на фронте мало, хотя научился хлебать чистый спирт, не запивая. У нас во взводе всегда было двое-трое непьющих, так их пайковая водка шла в общий котел. «Наркомовские» на передовой нам выдавали раз в два дня, так каждый пьющий сразу пил двойную норму, и еще. Чтобы получить больше спирта, старшины тянули с докладом о потерях, скрывали их , выгадывая лишние «наркомовские» и сахар...Все так делали...
Г.К.- Какой период войны для «управленцев» Вашей батареи был самым тяжелым?
Л.Ш. - Боевые действия на Висле и Нареве. Там весь наш взвод поубивало и поранило. На висленском плацдарме управленцам пришлось долгое время непрерывно провести в пехоте, так теряли одного за другим. Когда на рассвете высаживались, то захватили плацдарм три километра по фронту, и полтора глубиной. Перед этим два часа шла наша мощная артподготовка. Был разрушен деревянный мост через реку , и мы на плотах стали ее форсировать. На середине реки немцы открыли по нам сильный огонь. Высадка прошла довольно удачно для управленцев, у нас только одного убило, Семена, но сразу нас несколько раз контратаковали, немцы смогли подойти к нам вплотную, на двадцать -тридцать метров, и мы отстреливались и забрасывали их гранатами. Левее нас, в восьмистах метрах, была мельница, и там немцы танками подавили один стрелковый батальон, вышли к берегу, но на нас, во фланг не пошли, с другого берега по ним начала лупить артиллерия из десятков стволов. Так немцы к нам на танках подойдут, постреляют, и назад. Мы расположились в немецких землянках, все уютно, хорошо продумано и оборудовано, даже радиоприемник был. Стенки траншей обшиты досками. Но управленцу в землянке долго находиться не приходилось, надо было занимать НП и передавать данные на огневые позиции. Все снабжение на плацдарм осуществлялось только ночью, и в это время немцы накрывали наши позиции из шестиствольных минометов. А с утра начинался методичный артобстрел и бомбежки. «Обычная фронтовая жизнь», такое было на любом плацдарме, немцы боеприпасы никогда не экономили. Тяжелые дни... Если кого утром ранят, то его санинструктора перебинтовывали, и ложили в окопе или в воронке, рядом, на берег вытаскивали только в темноте. У нас так двое раненых связистов до вечера не дожили, скончались. Лейтенанта нашего, Смирнова Костю, там же смертельно ранило. А нашему топографу Быкову повезло. К нам как-то переправился фельдшер дивизиона Ковельногий, «лепила», как его называли на батарее. И тут моему топографу Быкову попадает большой осколок в живот , прямо в пряжку трофейного ремня. Осколок разломил пряжку, потерял свою силу, и застрял в мышцах живота. Ковельногий нагрел на спичках пинцет и вытащил из Быкова этот осколок. Сразу топографа положили на плащпалатку , отволокли к переправе , погрузили в лодку и отправили на восточный берег. Напротив нас, на одном из участков плацдарма, занимали оборону «власовцы», мы потом к ним поближе подкапывались , слышали русскую речь.
Г.К. - Были случаи что артиллерийских разведчиков привлекали к участию в разведывательных поисках?
Л.Ш. -Да, у нас даже арт.разведчик, сержант с соседнего дивизиона нашего полка, по фамилии, кажется, Морсин, за такой разведпоиск получил звание Героя. Но я лично помню только один случай, что мне самому пришлость участвовать в разведпоиске. На плацдарме, как-то, у стоящих перед нами стрелков, погибло сразу восемь человек из полковой разведки, а приказа - «взять языка», им никто не отменил. Полковых разведчиков оставалось всего семь человек , и один пехотный майор , своей властью приказал, мне и артразведчику Полозову , готовиться с ними на поиск. Разведвыходом командовал офицер, и все получилось очень удачно, полковые немца схватили, я был в группе прикрытия, но тащить его на спине досталось мне. Когда немец стал брыкаться, пришлось его ударить, чтобы он затих. Всем ребятам из полковой разведки дали за этого «языка» по ордену, а нам двоим - «За Отвагу».
Г.К.-Вы говорите , что в Польше против наших частей на плацдраме стояли «власовцы». Приходилось с ними «общаться вплотную», скажем , брать в плен?
Л.Ш . - В Польше ыnbsp; их в плен не брали, а вот в Германии, был случай. Из леса вышли с поднятыми руками 12 человек в немецкой форме. Шмальков меня подозвал, я немецкий язык знал неплохо, и сказал -«Спроси их, сколько еще немцев в лесу прячется?». Немцы отвечают, что в этом лесу есть еще больше сотни солдат, но выходить они боятся, опасаются, что мы всех на месте постреляем. Комбат показывает пальцем на двоих пленных, (я перевожу), и говорит -«Ты и ты, возвращайтесь в лес, и скажите, чтобы шли сдаваться, и ведите их сюда. Я гарантирую, мы никого не тронем, всех оставим в живых!». И вдруг один из немцев, закричал по -русски -«Я не пойду! Меня там сразу убьют!». Оказалось - «власовец». На наш вопрос, как же тебя угораздило к немцам на службу попасть , он дрожащим голосом говорил, что не виноват мол, плен, расстрелы, лагерный голод, хотелось жить, думал к своим перебежать при первой возможности, и так далее...Один из наших «блатных» только замахнулся на него и сказал -«Сука ты продажная!», но в итоге этого «власовца» пальцем не тронули и отвели в штаб. А тех , кто из леса в итоге добровольно не вышел с поднятыми руками, всех, чуть позже, поубивали. Пехота подошла и мы этот лес зачистили...
Г.К.- А как поступали со сдавшимися в плен солдатами вермахта? Полк -то Ваш, судя по личному составу, был не совсем обычным.
Л.Ш . - Немцев, попавших к нам в плен, у нас оставляли в живых. Помню только два - три случая, что пленного убивали на месте, сразу после боя , или не довели до штаба... Вот один такой случай. В Польше это произошло. Из леса вышли пятеро немцев, держа на штыке белую нательную рубашку, мол сдаемся... Мальков приказал одному моему солдату, Петьке -белорусу, отвести их в штаб дивизиона. Он их отвел на 50 метров, и всех расстрелял, весь автоматный диск по ним выпустил... Пришел на батарею разбираться с этой историей старший лейтенант Незнамов. Петр ему говорит, с сильным белорусским акцентом -«Мать и сестру расстреляли, батьку повесили, шо я их, в штаб поведу?». Незнамов молча развернулся и ушел...
Г.К.- Вы сказали, что до вступления на территорию Германии, батарейцы из огневых взводов почти не несли боевые потери. А что произошло на немецкой земле?
Л.Ш. - Немцы выходили их «котла», и на рассвете, в полной тишине, незаметно подобрались к огневым позициям полка на сто метров, и, внезапно, кинулись в атаку, били по нам из «фаустов» с малого расстояния. На нашу великую удачу, мы стояли лицом к атакующим, на внутреннем обводе «кольца», и перед позициями были выставлены мины, немцы стали подрываться, и это дало возможность расчетам занять места у орудий, и открыть с прямой наводки. Остальные бойцы открыли огонь из стрелкового оружия, нашей пехоты рядом с артиллеристами не было. Но вскоре из леса вышли девять танков и двинулись на батареи, на поддержку своей атакующей пехоты, и нам стало совсем хреново... Мы отбились. Но в результате этого боя в расчетах осталось по одному- два человека в строю, мы понесли очень серьезные потери... В 1-ой и во 2-ой батарее нашего дивизиона вообще осталась в живых горстка артиллеристов. Наш старшина Мощинский, начавший воевать в артиллерии с 22-го июня, только сказал вслух -«У нас даже под Ленинградом таких потерь не было»...Вообще, в конце войны, борьба с выходящими из окружениями, «кочующими» группами немцев, стала для нас серьезной головной болью. Под Берлином, ночью, по нашим позициям немцы сделали мощный артналет, и потом из леса сначала рвануло вперед примерно человек 50-70 пехотинцев. Они сразу смяли наших стрелков, стоявших в 200 -х метрах перед нами. Мы открыли огонь, но видим, что в темноте можем задеть своих, и так, наверное, пару раз по своим врезали, и комбат приказал перенести огонь на лес, откуда по нам били две самоходки, которые немцы оставили в лесу для огневого прикрытия прорыва, у «самоходчиков» просто кончилось горючее, и они оставались на исходных. И тут , справа от нас, не тратя время на уничтожение нашей батареи, пробежали солидной толпой прорвавшиеся немцы . Много немцев... Комбат приказал -«Без паники!», но задержать этот прорыв мы бы не смогли. И еще один такой эпизод произошел в последние дни войны, когда мы шли на помощь чехам, в Прагу. Нарвались на большую групировку немцев, выходящих из окружения, шедших на запад , к американцам. Гаубицы поставили на прямую наводку. От пехоты к немцам поехали парламентеры на двух «виллисах», с белым флагом на первой машине, с предложением сдаться в плен, без лишнего и бессмысленного кровопролития. Немцы обстреляли парламентеров, убили одного капитана. А потом они пошли на прорыв, огромная людская масса. Наша и вторая батарея , оказались прямо по центру атаки, и били в упор шрапнелью по атакующим. Немцы залегли, но поднимались снова и снова, шли вперед, как настоящие смертники, но убийственный огонь не дал им возможности прорваться. А потом в контратаку пошла наша пехота, и после долгого кровопролитного боя , наступила тишина. Наш пехота тогда тоже очень многих потеряла. Нам приказали остаться на позициях. Стояла жаркая погода, и через два дня пошел смрадный запах от начавших разлагаться трупов. Мы не могли спокойно есть, некоторых даже рвало . Привели немецких пленных, приказали убрать тела и похоронить убитых. Немцы сносили с поля боя тела своих павших в последней атаке фронтовых товарищей, и укладывали трупы рядами перед захоронением. Старший над этой «похоронной командой» немец, нашему командиру доложил -«Собрано 420 трупов»... И это только перед позициями двух наших батарей...Здорово мы им тогда вломили. «Устроили сорок первый год», наоборот...
Г.К. - Чем Вам запомнились уличные бои в Берлине?
Л.Ш. -Уличные бои очень тяжело описать или рассказать о них в устной форме…Это сплошной бедлам, ад…Но если говорить честно, то настоящие бои в Берлине начались только 24-25- го апреля, окраины города немцы сдавали почти без серьезного боя. Мы не пользовались стереотрубой или другими приборами для корректировки огня, это просто было невозможно в городских кварталах. Вокруг - полная неразбериха. Мертвые «фольксштурмовцы» на улицах. А живых, вот таких «вояк из немецких пионеров и пенсионеров», пинками под зад мы выгоняли сдаваться из подвалов. Идем вперед, группой из 8-10 человек, и все время нас кто-то из пехотных офицеров пытается в приказном порядке подчинить под свою команду, забрать в какую -нибудь штурмовую группу. Пехоты нашей в Берлине было к концу боев совсем немного из -за больших потерь. Да и в самой пехоте , еще до начала наступления, в основном были новобранцы, без боевого опыта. Мы стреляем все время , в нас стреляют. Действовали мы в большей степени как автоматчики, а не как артразведчики. Где находится именно наш дивизион , мы в эти дни нередко имели смутное представление, хорошо, что все время в группе был радиорасчет. И так...воевали дней семь подряд. Помню, дошли по мостам через канал до Бранденбургских ворот, и утром 2-го мая все в Берлине для нас закончилась. Возле нас, рядом с каким-то памятником немецкому императору, пехотинцы уложили на землю в ряд тела убитых в последней схватке. Двадцать два солдата, и высокий офицер, старший лейтенант в хромовых сапогах… А на следующий день, утром , мы расписались на рейхстаге, а вечером поступил приказ двигаться на Прагу.
Г.К.- В рукопашной схватке Вам довелось принимать участие?
Л.Ш -Один раз под Курском, и второй раз, когда мы шли через Бреслау, в самом конце войны. На окраине города Бреслау мы шли через железнодорожные пути, и в пустой будке сигнальщика висел на стене на ремне, красивый кинжал в ножнах . Я сразу взял его как трофей, сунул за голенище, а ножны выбросил. Подошли к домам и завязали бой с засевшими в строениях немцами. В одном из домов, я забегаю на второй этаж, а там , прямо передо мной, живой немец. Я жму на курок, автомат молчит, диск уже пустой, а выхватить пистолет из-за пазухи я не успел. У немца наверное тоже кончились патроны, он сразу кинулся на меня. Мы с ним сцепились, нее повалил меня и стал душить сверху . И хоть я сам был здоровым парнем, в кузнице все -таки вырос, но немец оказался крепче, и почти меня придушил, но в такие мгновения, наверное, инстинкт сработал, я ослабил хватку , которой сдерживал руки немца, сжатые на моем горле , моя правая рука сама дотянулась до сапога и вытащила кинжал. Я ткнул им немца несколько раз в левый бок, его пальцы ослабли, глаза «затуманились», и он завалился в сторону. Добил его прикладом автомата, несколько раз бил, озверел... Снял с него часы, а больше «потрошить» не стал, он был весь залит кровью...Было еще несколько раз, что мне с товарищами пришлось вести стрелковый бой непосредственно в траншее, стрелять в упор с расстояния нескольких метров, но там не дошло до того , чтобы убивать ножом, или задушить кого-нибудь из немцев. Такое происходило , когда немцы врывались на наши позиции, или мы сталкивались с упорным сопротивлением в траншеях, когда противник не отступал, а дрался с остервенением до последнего солдата, не отходя ни шагу назад. В Белоруссии, например, был бой, когда я , вместе со своими «управленцами», находясь на корректировке, рядом с командиром стрелкового батальона, попал «в капкан». Батальон выбил немцев из трех линий траншей, но противник контратаковал по флангу, и оказалось так, что мы во второй линии окопов, а немцы вернули себе первую и третью линию, и стали нас «дожимать», подбираясь вплотную по ходам сообщений. Капитан собрал человек сорок пять бойцов, и мы пошли в атаку, на прорыв , на первую, еще недавно нами захваченную, линию позиций. Очень тяжело пробились , растекаясь по ходам, тут вся стрельба шла в упор, обе стороны забрасывали противника гранатами. Человек двадцать стрелков и артиллеристов -«управленцев» осталось в живых, отбили участок первой линии, и снова ее удерживали… Восстановили связь, и капитан вызвал «Огонь на себя»…
Г.К.- Трофейный кинжал Вам жизнь спас. А как, Вы , вообще , «относились» к трофеям? Многие ветераны почему-то стесняются на эту тему разговаривать. Но ведь это тоже часть войны…
Л.Ш. -С войны я «трофеев» почти не привез. Провез с собой из Германии , сохранил после демобилизации, пистолет, «браунинг» в «коллекционном оформлении» и 60 патронов к нему. Мне его мой товарищ Алексеев подарил. Иногда брал его с собой на охоту. Хранил на чердаке, в тайнике, и этот пистолет был мне дорог, как память о войне, и , несмотря на то , что «ходил под статьей» за хранение огнестрельного оружия, я этот пистолет властям не сдавал. А в семидесятом году жена его просто выбросила в реку, от греха подальше… С фронта домой солдатам разрешали посылать посылки весом по 5 килограмм , и я послал всего две посылки, одна из них дошла целой, а во второй все вещи кто-то подменил рванным тряпьем. После войны мне дали отпуск в родные края . Вез домой чемодан с «трофеями» и подарками для невесты и сестры , но в Белостоке этот чемодан украли из вагона. Что еще с войны привез…Часов две пары. Вот , мундштук памятный. С американцами когда встретились, то один американец, срезал с моей гимнастерки пуговицу, и подарил мне красивый мундштук. Было у меня желание привести «на гражданку» красивый цивильный костюм. Сам я сельский парень, и такая вещь как костюм, с большой долей юмора, у деревенских всегда считалась признаком, что человек достиг чего- то в жизни. Идет бой в Берлине , я захожу в пустой немецкий дом, в красивый особняк, поднимаюсь на второй этаж, смотрю, что все зеркала разбиты, значит - пехота уже здесь прошла. На полу лежит шляпа, и мы уже точно знали, что это- « обычный привет от пехоты», под шляпой кто-то навалил кучку дерьма., так тогда ребята веселились. Поднимаюсь на второй этаж, открываю одежный шкаф, и нахожу там красивый костюм, хоть сегодня в нем женись. Положил его в вещмешок, побежал дальше. Выскакиваю на соседнюю улицу, и попадаю под очередь немецкого пулеметчика, На мне нет даже царапины, а весь «сидор» прострелян, и «трофейный костюм» весь попорчен. Я еще подумал, может и правильная примета, что «от чужого добра только лихо бывает»…У нас во взводе казах был , классный боец, так он набрал в пустых квартирах три ковра. Хотел их в Казахстан, домой привезти, говорил, что у них в юрте на кошме или прямо на земле спят. Кто-то из артиллеристов, как я помню, искал обувь или хорошие часы для всей семьи и родни, оставшейся в тылу. Собирали трофеи «по интересам». Наши «бывшие зеки» , уцелевшие в боях и продолжавшие служить в нашем полку , так эти очень хорошо знали, что нужно брать. Ну, и старшие командиры неплохо разбирались в «трофейном вопросе». Но через какое-то время после окончания войны наш полк сначала из Десау перебросили в Ютербок, а потом и вовсе, из Германии вернули в Союз, на новое место дислокации в город Ростов -Ярославский, и многим, не попавшим под первые волны массовой демобилизации, пришлось свои «трофеи» оставить , бросить на старом месте.
Г.К. -Когда домой вернулись, что узнали о судьбе своих родных?
Л.Ш.- Что проиошло в Ермолинцах с началом оккупации я узнал еще будучи в первом армейском отпуске, когда приехал в местечко со службы из Германии. Немцы объявили, что всех евреев местечка и окрестностей, из гетто переселяют по приказу немецких властей на новое место жительства , а оттуда , отправят в Палестину. Приказали собраться с вещами, объявили, что те, кто не явится, будут расстреляны вместе со всей семьей. Пришло 3.500 человек. Их повели на станцию всего несколько десятков полицаев. Но когда дорога зашла в распадок, то там их уже ждали немцы -каратели, и еще добрая сотня полицаев. Евреев погнали к противотанковым рвам, на расстрел, под пулеметы. Люди пытались разбежаться в стороны и нескольким сотням человек даже удалось проскочить под выстрелами через полицейское оцепление. Но их вылавливали по округе, многих спрятавшихся сразу выдавали местные украинцы. Почти никто не уцелел… Но не все местные стали пособниками палачей. Мою мачеху, с двумя сестрами и братом спас местный мельник. Укрыл их у себя в подвале от неизбежной гибели .
Отец воевал все четыре года, стал кавалером двух орденов Славы, в Сталинграде был механиком -водителем на Т- 34, потом воевал в пехоте на Карельском фронте и Восточной Пруссии, а закончил воевать на Дальнем Востоке в японскую компанию , был три раза ранен. Его демобилизовали в конце 1945 года по возрасту, и отец снова вернулся на свое прежнее место работы в «Заготскот». Отец в Пруссии был представлен к третьему ордену Славы, но его не получил. После войны мы с ним написали запрос в наградной отдел, нам ответили, что документы подтверждающие представление не сохранились. Вернулся с фронта живым и мой дядя Яков, он с 1914 г.р, до войны работал в сельсовете, а на фронте был старшим лейтенантом -десантником, был в Вяземском десанте. Яков был неоднократно ранен на фронте. А Залман - одессит погиб. Его в июле1941 года в немецком плену односельчанин -украинец немцам выдал из строя, сразу после пленения, и Залмана расстреляли на месте . Этого предателя немцы отпустили из плена , и он ходил потом по селу и хвалился своим «подвигом»… Из всех моих ребят - однокласников только двое уцелели на фронте…
Г.К.- Почему Вы после войны не остались жить в родном селе?
Л.Ш. - Я демобилизовался в 1947 году и вернулся в Ермолинцы. На Украине тогда снова наступил голод. На второй день после возвращения, я пришел к своему школьному учителю, военруку Захарчуку, который вернулся с войны инвалидом на костылях, без одной ноги. Пошел Захарчук получать в магазин хлеб по карточке. Я направился с ним. Стоит очередь, 200 человек, все по номерам. Ждали мы несколько часов возле магазина, пока привезут хлеб из районной пекарни. Потом выходят, и говорят, что привезли всего 60 буханок. А в это время рядом с магазином из «тарелки» - репродуктора раздается голос диктора , с радостью рассказывающего «об успехах экономики в СССР». Захарчук поднял с земли камень и кинул его в «тарелку», добавив несколько матерных слов. Он еще не успел дойти на костылях назад до дома, как за ним приехали из НКВД и арестовали. На следющий день я пошел в милицию, чтобы узнать, может там в курсе, что происходит с Захарчуком, да заодно хотел получить гражданские документы. В паспортном отделе милиции, просмотрели мои армейские документы и сразу насторожились , « то Шимко, то Шамис». Сказали - завтра придешь к начальнику. Отец сказал мне -«Немедленно уезжай, сейчас любое лыко в строку вставляют». Я отправился в Ригу, где после войны жила моя сестра. Красивый чстый город, ни голода , ни следов войны. Все культурно. Пошел работать токарем на завод, и первую получку решил отметить в ресторане. Но в гимнастерке в ресторан не пустили, сказали, что вход дозволен только в цивильных гражданских костюмах. Пришлось первую получку тратить на пошив костюма. Обратился с заявлением в местный суд, с просьбой восстановить все документы на настоящую фамилию, и вскоре состоялось заседание суда, где мою просьбу удовлетворили без долгих проволочек. И я остался жить в Латвии, работал на заводе.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
