55479
Разведчики

Скопас Шалом Лейбович, дивизионный разведчик

Ш.Л.С. - Я родился в июле 1925 года в городе Паневежис в Литве. Нас было в семье четыре брата. Отец в 1928 году уехал в Америку на заработки и не вернулся в Литву. Наша семья снимала полторы комнаты, все мое детство мы бедствовали и страшно голодали. Всего четыре года успел проучиться в школе-хедере. Родной брат моей матери Тевель Айбиндер был профессиональным революционером, коммунистом - подпольщиком, просидевший в царских, польских и литовских тюрьмах свыше двадцати лет за революционную деятельность. Под его влиянием я свято поверил в коммунистические идеалы и в 13 лет присоединился к коммунистическому движению и вступил в подпольный комсомол Литвы. Агитировал, вывешивал по ночам листовки с призывом бороться против буржуазного правительства. Когда в 1940 году Красная Армия пришла в Литву, я был счастлив.

Г.К. -Как Вы отнеслись к депортации из Литвы 14/06/1941?

Ш.Л.С. - Я видел своими глазами как происходила депортация так называемых «буржуазных и националистически настроенных элементов». Поверьте, мне было больно это видеть, даже слезы накатывались на глаза, но я был убежден, что вершится правое дело, ради идеалов свободы, равенства, братства и интернационализма, и выселение «буржуев» - это справедливое наказание за страдания и лишения простых трудовых людей . Я не торжествовал в душе, когда смотрел как депортируемых сажают в грузовики перед отправкой на станцию, но и не осуждал. Вся моя голова была забита коммунистическими идеями и задурманена пропагандой и политмассовой работой . Все свое детство я голодал, хлеба досыта не ел, кусок сахара в семье был праздником. Начиная с двенадцати лет, ложился спать с топором под изголовьем, чтобы в любую минуту быть готовым к схватке с антисемитскими бандами, которые в то время бесчинствовали в городе. Так, что вы хотите, моя реакция на происходящее была соответствующей моим убеждениям в тот период. Что было, то было.

Г.К.- Как для Вас началась война?

Ш.Л.С. -Я не чувствовал приближения войны. 22/06/1941 нас, пять человек комсомольцев, вызвали в горком комсомола, вручили винтовку и десять патронов и отправили на охрану сахарного завода. Два дня подряд все небо над нами было забито немецкими самолетами летящими на восток. Непрерывный гул моторов. 24 июня утром сдал пост охраны на заводе товарищу и пришел домой. В городе царила жуткая, дикая паника. Все работники советских и партийных учреждений бежали. Никакой организованной эвакуации не было. Немцы стремительно продвигались от границы к городу. Через город проносились на бешеной скорости машины набитые красноармейцами. Никто не собирался защищать Паневежис. И вообще, вся Литва была отдана немцам фактически без боя… Сосед сказал моей матери -« Пусть Шалом уходит на восток. Он комсомолец, и немцы его не пожалеют. А нас они не тронут!». Мать быстро собрала мне котомку в дорогу, дала мне единственную ценную вещь хранившуюся в нашей семье - дамские золотые часики, и впервые в жизни мне рассказала, что у моего отца есть две родные сестры в России, в Куйбышеве. Дала старый конверт с куйбышевским адресом. Русского языка я тогда совсем не знал и не мог прочесть написанное на конверте. Мать сказала - «Забери с собой старшего брата и спасайтесь! Благославляю тебя , сынок!». Прибежал к старшему брату Гилелю на работу. Пошли с ним на выезд из город . Стали голосовать вместе с толпой таких же бедолаг. Ни одна машина не останавливалась, красноармейцы драпали в тыл без оглядки. Решили запрыгивать в грузовики на ходу. Мимо проносилась колонна грузовиков. Бросились с братом к машинам. Я зацепился за борт грузовика. Красноармейцы сбрасывали меня с машины. Одной рукой вырвал из своего кармана комсомольский билет, протягивал его красноармейцам и кричал -«Комсомол!». Какой-то старшина посмотрел на билет и затащил меня за шиворот в кузов. Оглянулся на следующую за нами машину и не увидел Гилеля. Ему не удалось заскочить в грузовик… Маму, Гилеля и двух младших братьев расстреляли литовские полицаи…

Г.К. -Сколько времени длился Ваш прорыв на восток?

Ш.Л.С.- Я шел на восток два месяца. Из Прибалтики уходил в основном партактив. Мало кто из евреев успел убежать, многие не верили, что немцы поголовно уничтожают евреев… В Латвии наша колонна беженцев попала под страшную бомбежку и больше половины людей из колонны погибла. Дальше шли лесами. Без еды, не зная и слова по-русски, с единственным документом в руках, и то с написанным по-литовски текстом. Лучше не вспоминать все эти мытарства и страдания, все то, что пришлось испытать на дорогах отступления. Шел вместе с другом Хаимом Ритвесом, погибшим впоследствии на фронте в 16-й СД. Только в середине августа я оказался вдали от приближавшейся линии фронта. Меня определили в колхоз «Большое село», в глубинке Ярославской области. В колхозе уже было много семей эвакуированных из Ленинграда. Определили на постой в семью Сорокиных. Сорокины были из староверов, отнеслись ко мне с любовью. Мне многое было в диковинку -самовар, традиционная одежда… Показал Сорокиным «куйбышевский» конверт. Они написали письмо по указанному адресу, и вскоре пришел ответ от сестер отца. Они ждали меня. Тепло простился с Сорокиными, сел на пароход « Академик Бах» и поплыл по Волге. Обе тетки приняли меня с радостью. Их мужья уже были на фронте. В начале зимы сорок первого года случайно встретил кого-то из «литовских» беженцев, и услышал о создании 16-й Литовской Стрелковой Дивизии. Пришел в военкомат, попросился добровольцем. Мне там сказали, что «западников» в армию не призывают, а шестнадцатилетних на фронт вообще не берут, даже добровольцами. В Куйбышеве находилось представительство правительства Советской Литвы. Пришел туда. Меня принял 1-й заместитель председателя Совнаркома Литвы Кучинскас. Он хорошо знал моего дядю-подпольщика. Спросил его -«Почему меня не берут Хочу на фронт добровольцем!». Кучинскас написал на правительственном бланке следующее письмо военкому - «Комсомолец-подпольщик Скопас направляется добровольцем в 16-ую СД». Вернулся в военкомат, передал письмо военкому. Он посмотрел на меня с интересом и изрек - «Жди повестки». Через две недели, в дом тетки находившийся на улице Галактионовской №71 постучал посыльный из военкомата и передал мне повестку о призыве. Тетка сшила из наволочки вещмешок, дала какие-то продукты. В военкомате получил предписание явиться в Балахну Горьковской области в место формирования Литовской Дивизии. Ночью, ожидая поезда, заснул на вокзальном полу. Кто-то разрезал мой вещмешок и вытащил продукты и все документы. Я был в отчаянии. Пришел к начальнику станции, пытаюсь на ломаном русском языке объяснить свое горе. Начальник станции молча достал из ящика мои документы и вернул их мне. До сих пор не пойму - был ли он сообщником воров … 12/01/1942 года я уже был в Балахне . Прошел медицинскую и мандатную комиссию и сразу же был направлен в дивизионную разведроту.

Г.К. -Мало кто сейчас знает, как формировалась и что представляла из себя национальная 16-ая СД. Расскажите подробней о этом формировании. Литовцы в своей массе не поддерживали Советскую власть и подавляющее число беженцев из Литвы составляли евреи и литовский партактив. Где набрали литовцев на целую дивизию? В Советском Союзе литовцы почти не проживали. Латышей например в СССР было 150 тысяч человек, да еще пятьдесят тысяч беженцев из Латвии. Но где взяли литовцев?

Ш.Л.С. - Чтобы дать вам точную раскладку по цифрам , я буду сейчас вынужден использовать статистические данные из книги изданной в Литве и посвященной 16-й СД . 18/12/1941 был издан Указ ГКО о фрмировнии 16-й Литовской дивизии и 7-й Эстонской дивизии на территории МВО. Из Литвы успело убежать примерно 20.000 человек, мужчин, женщин, детей. Ядро дивизии составили литовские коммунисты-подпольщики, комсомольцы и солдаты так называемого 29-го стрелкового территориального литовского корпуса, сформированного на базе бывшей армии буржуазной Литвы(ЛА -Литовская Армия). Большинство солдат корпуса с началом войны разбежалось по домам или сдалось немцам в плен, но были среди них несколько сотен солдат и сержантов участвовавших в первых приграничных боях с немцами и отступивших с Красной Армией на восток. Одним из таких бывших кадровых солдат 29-го СК был мой будущий командир разведвзвода Альгирдас Гедрайтис, неожиданно изменивший присяге и перешедший к немцам в начале 1943 года. В январе 1942 года в дивизии было всего 1.500 человек. Этой группы хватило на комсостав и только для формирования специальных и артиллерийских подразделений. А потом пошел со всей страны поток евреев, беженцев из Литвы. Люди прибывали с Урала, Сибири, Азии. Их не брали в армию в военкоматах по месту эвакуации, они считались «западниками» не заслуживающими доверия, некоторые из них - были вообще людьми без советского гражданства. Но когда вышел указ о формировании дивизии им разрешили проследовать в Горьковскую область. Всех евреев направляли на формирование стрелковых полков, исключение на первых порах составили только медики. Кроме того в дивизию направлялись лица литовской национальности, ранее проживавшие на территории СССР. Немало литовцев жило в Ленинграде, в Руднянском районе Смоленской области. Были литовские села в Саратовской области, три больших литовских деревни под Новосибирском. Была еще группа поляков, уроженцев Вильнюсского края, считавшихся литовцами. Для усиления дивизии на многие командные должности направляли сержантов и офицеров русской национальности, в основном уже успевших понюхать пороха на фронте. Так например к нам прибыл в 167-й СП Герой Советского Союза Леонид Бубер, отличившийся еще на финской войне. Направляли к нам также солдат с литовскими корнями из других стрелковых дивизий Красной Армии. Но я знаю лично десятки людей , литовских евреев, которые воевали на разных фронтах, так и не будучи направлены в национальную литовскую дивизию. Так что к лету сорок второго в дивизии было примерно 11.500 человек, из них семь тысяч литовцев или уроженцев Литвы. Национальный состав дивизии был следующим - треть солдат и офицеров -литовцы, треть - евреи, и еще треть - русские и представители других национальностей. Примерно 70 % рядового состава в стрелковых полках составляли евреи. Дивизия состояла из трех стрелковых полков - 156 СП, 167 СП, 249 СП, из саперного, учебного и лыжного батальонов, дивизиона ПТА, зенитного дивизиона, 224-го артполка, отдельного батальона связи и моей 18-й отдельной разведроты. Поскольку само создание национальной дивизии являлось политическим актом, то в дивизии был большой политотдел, национальный оркестр и ансамбль песни и пляски. Была даже специальная группа фотографов, задачей которых было снять на пленку для истории весь боевой путь дивизии. Поэтому и существует множество фотоматериалов по 16-й СД. При дивизии во время формировки находилась специальная рота в которой готовили будущих диверсантов и партизан для действий на территории Литвы, а в Шуе была создана партийная школа в которой обучались будущие партийные кадры для республики. В Балахне оставался 2-й запасной батальон дивизии, ответственный за поставку «пушечного мяса» для 16-йСД. Для того, чтобы сохранить «прибалтийский » характер нацформирований, был издан строгий приказ согласно которому, все выбывшие из строя по ранению солдаты из прибалтийский дивизий направлялись после госпиталей только в свои части. В этом аспекте нас заранее уравняли с гвардейцами. Но из-за высоких потерь уже в 1943 в дивизию шло большим потоком «русское пополнение». И только после того как 16-я СД вошла в 1944 в Литву, вновь большинство солдат дивизии составили литовцы, коренные жители республики. Где- то читал, что со второй половины сорок четвертого года и до конца войны в дивизию на пополнение прибыло больше 12.000 литовцев из освобожденных районов Литвы. В июле 1942 года дивизия полностью закончила формировку и подготовку к боевым действиям и была признана готовой к отправке на фронт. В принципе, это весь «краткий экскурс» в историю создания дивизии.

Г.К. - Как происходил отбор в отдельную разведроту дивизии?

Ш.Л.С. - На мандатной комиссии меня сразу спросили - «Хочешь служить в Жвальгибе?». «Жвальгиба» - по -литовски это означает -разведка. Я с радостью согласился. В разведку дивизии отбирали самых лучших и подготовленных, только бывших подпольщиков, коммунистов и комсомольцев, но также была большая группа из бывших кадровых солдат 29-го стрелкового корпуса ЛА. В моем взводе «кадровиков» была почти половина. Евреев в разведку брать не хотели, желая сохранить элитарное подразделение дивизии мононациональным и составленным только из представителей титульной нации. Хотя у нас была часть ребят - русские, уроженцы Литвы. Но я имел «подпольное» прошлое и меня взяли в роту без проблем. Евреев в разведроте поначалу было всего четыре человека, это потом уже нас там собралось порядочное количество, хоть синагогу открывай. Наша рота называлась -18-ая отдельная моторизованная разведрота, но я не знаю, почему мы назывались «моторизованной», у нас даже мотоцикла в роте никогда не было, не говоря уже про БТРы. В роте на формировке было 120 человек, делившихся на три взвода. Разведкой дивизии командовал майор Стасис Гайдамаускас, бывщий офицер буржуазной литовской армии, человек лично смелый и требовательный. Строгий, но не подлый. Всегда предельно официальный. Одно время в должности начальника разведки был майор Шимко, человек тоже серьезный, оставивший о себе очень достойное впечатление. Ротой командовал бывший капитан ЛА по фамилии Даугела, человек интеллигентный, умный. Коммунистом он не был. К нам он относился очень корректно и сухо. В конце 1943 года роту принял капитан Евгений Барабаш, погибший осенью сорок четвертого… Вообще, дух и закалка старой Литовской Армии сохранялись в дивизии всю войну. Бардака в плане дисциплины или панибратства в отношениях с командирами в 16-й СД не было. Даже разведрота дивизии порой соблюдала «определенные рамки приличия». Внешне мы не производили впечатление «банды головорезов». Я попал во взвод лейтенанта Гедрайтиса, бывшего сержанта ЛА, удостоенного за бои под Москвой в составе Латышской дивизии медали «За Отвагу», и получившего за боевые отличия командирское звание. Его измена в 1943 годку потрясла меня, я не ожидал от него такого поступка. Со мной служили в роте бывший секретарь ЦК Комсомола Литвы наш ротный комсорг Антонас Жалис, прекрасный человек и верный товарищ, мой друг еврей Брянскис, парторг Бакас, и много еще хороших ребят и смелых разведчиков Бурокас, Витаутас Скобас. Многих еще можно назвать. Сразу после прибытия в роту мне вручили финку в ножнах, отличительный признак разведчика. Я был самым молодым разведчиком в роте А потом началась боевая учеба. На полевых занятиях все выглядело таким простым и легко достижимым. Учения по тактике разведчиков, ночные переходы, преодоления препятствий, ножевой бой, стрелковый бой, действия по захвату «языка», азы маскировки - все казалось «семечками»… Это потом, в первых боях мы быстро разобрались «почем фунт изюма» в разведке. На своей крови учились…

Г.К.- Почему дивизия почти год находилась в тылу?

Ш.Л.С. -Мне трудно вам что-то ответить дельное. Сталин объявил 1942 год победным и переломным, может быть «наверху» ждали и надеялись, что Красная Армия быстро дойдет до границ Литвы и берегли дивизию для участия в боях непосредственно на территории республики.. Не знаю… 1 мая сорок второго года нас привели к присяге. В июле приехала комиссия из штаба Московского округа и дивизию признали полностью боеспособной. В августе нас перебросили в прифронтовую полосу, под Тулу, дивизия была дислоцирована в районе Ясной Поляны. Здесь мы простояли в резерве до конца декабря. Вся дивизия уже мечтала побыстрей вступить в бой. И причина тут не только в патриотизме личного состава. Все бойцы были измучены голодной тыловой нормой питания. В день давали 600 грамм хлеба, который делили на три пайки, пустую баланду, которую мы прозвали «Волга-Волга», и по черпаку каши. Солдаты откровенно голодали. Отправки на передовую мы ждали с нетерпением.

Г.К.- Как происходила отправка дивизии на фронт?

Ш.Л.С. -В конце декабря нас перебросили в другой район Тульской области. В январе был совершен многодневный ночной марш в Глебовский район, потом в поселок Русский брод. Стояли сильнейшие морозы, снег валил круглосуточно, пурга занесла все дороги. Все обозы с продовольствием и боеприпасами безнадежно отстали. Нас беспрерывно гоняли вдоль линии фронта, мне уже казалось что этим переходам по 300 километров не наступит конца, и мы так и будем всю войну ходить из одного района в другой. В середине февраля мы выступили маршем на Дросковск. А потом нас перекинули в 48-ую Армию на Брянский фронт. Новый переход был выше всяких человеческих сил, мы были уверены, что до пункта назначения не дойдем. Машины и повозки не могли пройти по заснеженным дорогам, люди тащили на себе мины, снаряды, ящики с патронами. Холод был лютым. Мы шли по 25 километров в день, спали в снегу, многие замерзали насмерть. Обессиленными и изголодавшимися, 18 февраля 1943 года, после очередного неимоверно тяжелого марша мы продолжили движение в район деревни Алексеевка. Там дивизия приняла свое первое боевое крещение и по сути дела, деревня Алексеевка является сплошной братской могилой для солдат нашей дивизии. В февральских и мартовских боях сорок третьего года дивизия потеряла больше 80 % личного состава. Это колоссальные потери. Погибли самые лучшие люди дивизии, самые преданные Советской власти коммунисты и комсомольцы.

Г.К. - В книгах воспоминаний бывшего командира 249-го СП Героя Советского Союза Вольфа Виленского «Повороты судьбы» и ГСС артиллериста Григория Ушполиса «Тревожное время» сказано, что сразу после тяжелейшего перехода дивизию бросили в бой, в лоб на немецкие позиции, без артподготовки, со скудным запасом патронов полки пошли в атаку, и фактически, были брошены на убой. Почему дивизии не дали хоть пару дней отдохнуть и освоиться на новом месте? Ведь речь шла о частной армейской операции, а не о наступлении во фронтовом масштабе.

Ш.Л.С. - Я был тогда рядовым солдатом-разведчиком, и откуда мне знать, что там решали в штабах, когда гробили нашу дивизию. Но одну деталь я знаю достоверно. Когда 16-ая дивизия дошла до Алексеевки и был получен приказ наступать на Змеевку, командир нашей дивизии генерал Жемайтис вяло попросил по телефону у командарма несколько суток на отдых и на подтягивание артиллерии и тылов. Комиссар дивизии Мацияускас вырвал трубку из рук комдива и бодро отрапортовал, что дивизия к атаке готова и рвется в бой!.... Решил видно сволочь на день Красной Армии начальству подарок сделать и сам выслужиться. Командарм рявкнул -«Молодцы!», и так началось истребление нашей дивизии. 22/02/1943 дивизия пошла в атаку без артподготовки, фактически вслепую. По пояс в снегу в сорокаградусный мороз солдаты вышли на исходные позиции для атаки. А у немцев так каждый метр был пристрелян заранее. Еще до того как полки поднялись в атаку нас несколько раз нещадно пробомбили, а потом начался непрерывный артиллерийский и минометный обстрел. Батальоны продвинулись на несколько сот метров, но немцы пулеметами, из бойниц расположенных в снежном валу, косили наши атакующие цепи. Только с наступлением темноты живые смогли отползти в свои траншеи. А на следующий день все повторилось вновь, по тому же сценарию. Солдаты в полный рост, без маскхалатов, черными мишенями на снегу, пытались атаковать. У деревни Нагорная немцы закопали в снег свои танки, и к пушечному, пулеметному и минометному жесточайшему огню добавилась смерть изрыгаемая танковыми орудиями.. Дивизия так и лежала расстреливаемая на снегу, на страшном морозе, прямо перед немецкими позициями. Окопаться было невозможно. Приказа на отход никто не давал. Солдатам говорили -&luo;Ни шагу назад!». Наша артиллерия не могла нам многим помочь, у артиллеристов было в лучшем случае по 10 снарядов на орудие. Через шесть дней остатки полков вывели с линии передовой и перебросили под деревню Никитовка снова приказав любой ценой проврать оборону противника. И здесь вновь продолжалась «мясорубка». Это были не бои, это было убийство. Под Никитовкой люди просто стали околевать от голода. Две недели нам вообще не доставляли продовольствия. Съели всех коней, а дальше…Солдаты питались только замороженной брюквой . Изредка давали по горстке муки, и бойцы мешали ее с водой делая затируху. У многих от голода распухли ноги. А потом остатки дивизии вывели в тыл… Комдива генерала Жемайтиса по- тихому убрали с командования дивизией и отправили преподавать в Академию ГШ СА. Комиссар дивизии Мацияускас отделался строгим выговором. Никто не ответил за бездарную, ничем не оправданную гибель тысяч солдат Литовской Дивизии. Мне до сих пор иногда снится, как я лежал двое суток под непрекращающейся страшной бомбежкой в Алексеевской церкви среди штабелей трупов наших солдат… Когда весной нас меняла на передовой стрелковая бригада прибывшая из Сибири, то мы стали собирать из под снега тела павших товарищей и рыть братские могилы, каждая на пятьсот человек. Многие из нас не брились по несколько недель, а религиозным евреям вообще разрешалось носить бороды, и как-то так получилось, что очень многие убитые были с лицами заросшими черными бородами. Сибиряки, увидев горы трупов приготовленных к захоронению, спрашивали у нас - « Откуда у вас столько бородатых грузин?». Мы отвечали им - « Это не грузины, это евреи. Запомните это!»…

Г.К. -Как использовалась разведрота дивизии в этих зимних боях?

Ш.Л.С. - Первый поиск мы провели в ночь на 22-е февраля. Пошли группой в 12 человек. Немцы заметили нас на нейтралке и расстреляли из пулеметов. Тогда погибли Брянскис, Жалис, Бурокас, и еще три разведчика были ранены. Начальник разведки дивизии сказал нам, что мы еще «зеленые» и настоящей войны не знаем … и лично повел нас в поиск на следующую ночь. Нас снова расстреляли на подходе к немецким позициям. Потом нас кинули в бой как стрелковый резерв, а далее, послали в разведку боем, со всеми вытекающими отсюда для разведроты печальными последствиями. Ничего хорошего в моей памяти февральские и мартовские бои не оставили.

Г.К. - Как была вооружена Ваша разведрота?

Ш.Л.С. - У всех автоматы, гранаты, кинжалы. Ручных пулеметов или снайперских винтовок у нас не было. Со временем многие ходили в поиск с немецкими автоматами. Наши ППШ мы не любили, они часто заедали и давали осечки, а немецкие автоматы были легче и надежней. Трофейные пистолеты к сорок четвертому году появились у всех разведчиков. Бинокли были у многих, а ракетницы только у командиров групп.

Г.К. -Как обеспечивали разведчиков питанием и обмундированием?

Ш.Л.С. - Весной сорок третьего под Орлом мы жутко голодали. Такая же картина была под Невелем в конце того же года. Все дороги были разбиты, продовольствие не могли подвезти к передовой. Разведроту посылали через леса, за тридцать километров на армейские склады и мы несли в своих вещмешках сухари для штаба. Один раз в таком «походе» мы по дороге назад съели несколько десятков сухарей, так нас за это чуть не расстреляли. Весь взвод уже выстроили «у стенки», но приказа на расстрел комдив все же не дал, пожалел разведчиков. Без опытной разведки тяжело воевать… Я сейчас говорю серьезно… Но в основном питание разведчиков было хорошим. «Ленд-лизовские» продукты нас выручали. Обмундирование было у нас добротным, разведчики ходили в пуховых куртках, кстати отечественного производства. Сапоги в начале были только у комсостава, но со временем все разведчики поменяли обмотки на кирзачи. В бытовом плане нам было намного легче, чем пехотинцам. Разведрота в обороне обычно дислоцировалась рядом со штабом дивизии и организовать помывку в бане или стрижку для разведчиков было делом простым. В окопах мы мерзли только во время подготовки к поискам. «Аристократы» ….

Г.К.- Пили в разведроте много?

Ш.Л.С. - Канистры с водкой спокойно стояли в роте, и никто спиртным чрезмерно не увлекался. Но были моменты, когда перед разведкой боем мы выпивали грамм по 200 водки, а то, и побольше. Разведку боем у нас называли -« Разведка смертью». Те кто знают что такое разведка боем, меня сейчас поймут. Перед обычным разведпоиском как правило не пили, это была для нас обычная работа и в стимуляции нашей смелости алкоголем мы не нуждались.

Г.К.- Численный состав разведроты оставался всегда неизменным?

Ш.Л.С. - Нет, с лета сорок третьего года в роте никогда не было больше пятидесяти человек. В поиск у нас ходили все, кроме старшины роты Табенкина, нашего «ангела-хранителя и кормильца», и замполита Гутаутаса, бывшего коммуниста - подпольщика. Гутаутаса мы все уважали, это был умный и хороший человек, имевший на нас большое влияние. Он умел поддержать дух разведчиков в трудную минуту. Его слова -«Лучший немец -мертвый немец», стали девизом роты. Наш санинструктор роты принимал непосредственное участие в разведпоисках.

Г.К. - Как восполнялись потери в Вашей разведроте? Как менялся национальный состав разведроты?

Ш.Л.С.- На пополнение присылали добровольцев, обязательно с боевым опытом. Из полковой разведки к нам тоже приходили, помню евреев Петлицкого, Гришу Розенблюма, прибывших к нам из полковых разведвзводов нашей дивизии. Прибыл к нам после штрафной роты бывший ленинградский уголовник и будущий ГСС, литовец, сержант Болеслав Гегжнас, разведчик смелый и толковый, но личность во всех отношениях противоречивая. С середины сорок третьего к нам приходило после госпиталей на пополнение много русских ребят из других дивизий. Так в мою группу попали Щербаков и Рукавишников. Щербакова снова ранило во время разведки боем, но он вернулся в роту и вскоре был убит в поиске. Рукавишников погиб от пули снайпера. В начале сорок четвертого года рота была полностью смешанной по национальному составу, пришло много русских и украинцев. Вот видите на фотографии стоят - спокойный и храбрый Косолапов по прозвищу «Толстый», веселый Мельников, Бондарчук ставший кавалером ордена БКЗ, смелый Нестеренко. Тогда же в роту пришел разведчик, ставший моим близким другом на всю жизнь, Николай Хваткин. Кавалер трех орденов, мой одногодок. Живет сейчас в Москве и до сих пор преподает в ВУЗе. В сорок третьем году из соседней дивизии к нам перевели нового ротного командира, капитана Евгения Барабаша. Молодой парень, но уже совсем седой, с тремя орденами на груди. Боевой офицер Женя Барабаш был «скрытым» евреем, но по документам шел как украинец. Мы иногда над ним «шутили», подходили к ротному и обращались к нему на идиш. Барабаш с огромным трудом не реагировал и делал вид, что не понимает сказанного, сразу переспрашивал по-русски -«Что случилось?». Отчаянный смельчак и прекрасный командир роты Барабаш был тяжело ранен осенью сорок четвертого года и скончался в госпитале от ран. Никаких национальных конфликтов в роте не было. Главным языком общения постепенно для всех стал русский язык. Многие из русских ребят не могли выговорить мое имя-отчество - Шалом Лейбович, так называли меня Ленькой или Алексеем Ивановичем. Мы были как одна семья, все фанатично любили Советскую власть и были готовы за нее в любую минуту отдать жизнь.

Г.К. - Сколько разведчиков выжило из первого состава роты?

Ш.С.Л. -Из первого состава до января 1945 оставалось в строю всего человек пять-семь. Потом меня тяжело ранило, я выбыл из дивизии, и о дальнейшей судьбе некоторых товарищей у меня нет полной информации. Знаю точно, что сейчас живы из нашей роты три человека - Косолапов живет в Вильнюсе, Хваткин в Москве, а я в Израиле. Вроде еще жив Розенблюм, последние годы он жил в США.

Г.К.- Имели ли бойцы разведроты какие-то послабления в плане воинской дисциплины? Все - таки подразделение элитарное, отборное.

Ш.Л.С. - В 16-й Литовской СД была железная дисциплина, дух и даже традиции старой Литовской Армии (ЛА) в дивизии сохранялись. Никаких дисциплинарных послаблений или «эксклюзивных» привилегий разведрота не имела. С разведчиками не церемонились. У нас если кого в дивизии «к стенке ставили», то не смотрели, кто разведчик, а кто нет. Закон был один для всех. Из нашей разведроты только Гегжнас мог себе позволить почти все, поскольку был любимцем штаба дивизии и поставщиком трофеев №1. Конечно, и я мог при желании послать подальше какого-нибудь лейтенанта, возомнившего себя полководцем … Всякие были случаи… Но, в основном, дивизионные разведчики вели себя корректно, особо не зарывались и, как бы это повернее выразиться, - чрезмерной заносчивостью не отличались .

Г.К. - А мне ветераны Литовской Дивизии буквально легенды рассказывают о Вашей разведроте, в плане боевой деятельности, дисциплины и так далее…

Ш.Л.С. - Вы серьезно думаете, что я сейчас начну вам, как на духу, выкладывать все, что творилось в нашей отдельной разведроте? И у нас остались свои маленькие «тайны» и свои «скелеты в шкафу». Прежде чем я начну вам предельно откровенно рассказывать о кое-каких событиях, я должен хотя бы по телефону позвонить еще живущ на свете бывшим бойцам разведроты и решить вместе с ними, а стоит ли вообще давать, скажем так - «лишнюю информацию» …

Г.К. - Я уже привык, что бывшие разведчики и о боевой деятельности, о рядовых разведпоисках рассказывают крайне скупо и сдержанно.

Ш.Л.С. - И правильно делают. Берегут психику молодого поколения. Поймите, разведчики и диверсанты - это единственные люди в армейских рядах, которые всю войну провели, как говорится, лицом к лицу с врагом и со смертью. В буквальном смысле… И любой фильм ужасов покажется вам лирической комедией, после честного рассказа войскового разведчика о том, что ему пришлось увидеть и испытать в разведке. Нам ведь очень и очень часто приходилось немцев не из автомата убивать, а резать ножами и душить руками…Сами вдумайтесь, что стоит за фразой - «я снял часового», или, «мы бесшумно обезвредили охрану»… Спросите разведчиков, какие кошмары им снятся до сих пор по ночам. Просто спросите, не для публикации…

Г.К. - Как относились к бойцам дивизионной разведроты в полках дивизии? Какими были отношения с полковыми разведчиками?

Ш.С.Л. - Солдаты нас очень уважали. Это бесспорный факт, и мы этим гордились.. С полковыми разведчиками тоже были хорошие отношения, все-таки одно дело делали. У нас, кстати, среди полковых разведчиков были настоящие мастера разведки, например ГСС сержант Вася Федотов из 249 -го СП. А вот командование батальонов и полков относилось к дивизионной разведке по- разному. Помню пришли в батальон Виленского готовить поиск, а он нам заявляет -«Е.. вашу мать! Валите отсюда! Вы тут нагадите, а мне здесь потом за вас все дерьмо разгребать!»…

Г.К. -Какие-то законы и традиции были приняты в Вашей разведроте?

Ш.Л.С.- Еще до выезда на фронт мы поклялись - ни в коем случае не оставлять врагу своих раненых и убитых. Это был наш основной закон. Был еще один закон - Разведка погибает, но в плен не сдается!..

Г.К. -Вы говорите, что в разведку отбирались лучшие из лучших, самые проверенные и преданные люди. Но, сейчас в Интернете опубликована книга бывшего работника Особого Отдела 16-й СД Яцовскиса «Забвению не подлежит», в которой он описывает несколько случаев перехода разведчиков дивизии на сторону врага. Группа Вашего взводного Гедрайтиса, переход к немцам группы Климаса- Чернюса из полковой разведки 156-го СП. В книге Виленского, которая никогда не издавалась в СССР, рассказывается о измене младшего лейтенанта Повилайтиса. Значит не все так было просто и даже при тщательной фильтрации и отборе в разведку можно было «проспать» будущих предателей?

Ш.Л.С. - Вы зря заостряете внимание на этих эпизодах. Ну о чем еще писать бывшему работнику СМЕРШа? Только о подобных случаях. Он же не стрелковой ротой командовал и все его воспоминания будут только на эту «скользкую» тему, связаны с его фронтовой службой «по профилю». Сразу вам хочу сказать, что у нас в Особом Отделе дивизии служили только бывшие литовские подпольщики-коммунисты, это были люди порядочные, зря солдатские нервы не трепали, « липовых дел не стряпали» в промышленных объемах и показательными расстрелами и прочими акциями устрашения чрезмерно не баловались… Да, в дивизии были перебежчики и дезертиры, а где их на фронте не было?

Г.К. - И тем не менее, как Вы оцениваете эти случаи?

Ш.Л.С. - Переход группы командира моего взвода лейтенанта Гедрайтиса к немцам в начале марта 1943 года был для меня ударом. Мы все были в шоке. Я был должен идти с этой группой в поиск, но слег с высочайшей температурой и они пошли в немецкий тыл без меня. В группе было шесть человек, все бывшие солдаты и унтер-офицеры из 29-го территориального СК, кадровики ЛА, включая помкомвзвода Яздаускаса. Группа не вернулась. Через день линию фронта под немецким огнем перешел какой-то паренек в прострелянной телогрейке. Он рассказал, что группа Гедрайтиса, прячется от немцев в подвале дома, в селе расположенном от передовой в 11 километрах. В группе несколько раненых и они ждут от нас помощи. Передал ремень Гедрайтиса, как знак того, что ему можно верить. Сразу в роте организовали отряд из 25-ти разведчиков. Несколько дней мы наблюдали за немецкой передовой, пытаясь нащупать место для удачного перехода линии фронта. И когда уже вроде все было готово к операции, к нам пришел «особист» и сказал -«Отбой!». Заметили в Особом отделе, что на телогрейке у парня все дырки от пуль свежие, а следов крови нет, и взяли этого хлопца в оборот. Тот сознался, что сам он служит у немцев полицаем,и что послан немцами для того, чтобы заманить разведроту в засаду. А сам Гедрайтис добровольно, без боя, сдался со своей группой врагу в плен и предвкушал, как нас перебьют во время операции «по спасению разведгруппы». Этого парня привели к нам в роту и он все нам рассказал. Потом спросил - «Кто здесь Ленька Скопас?». Я поднялся. Парень мне и говорит, что его Гедрайтис лично попросил удавить «Леньку -жиденка» … А ведь Гедрайтис ко мне на формировке относился очень хорошо… Я не могу понять причин его предательства. Ведь Гедрайтис мог еще в 1941 переметнуться к врагу, а он под Москвой храбро воевал и даже заслужил боевую медаль. Почему он сломался?.. Может, увидел поле боя под Алексеевкой полностью покрытое трупами солдат дивизии и выбрал жизнь ценой предательства… А может, не выдержал напряжения, когда перед каждым разведвыходом нам говорили открытым текстом представители разведотдела дивизии -«Если «языка» не возьмете -будете расстреляны! Без «языка» не возвращайтесь! Лучше сами себе пулю в лоб пустите!». Добавлю только одно, отец Гедрайтиса какое-то время после войны получал пенсию за своего сына, как за «пропавшего без вести». И такое случалось. Почему перешла к врагу группа Климаса из полковой разведки 156-го СП я точно не знаю. Слышал, что Климаса поймали в Литве после войны и расстреляли. Младший лейтенант Повилайтис тоже получил свое за измену Родине. Бывший унтер-офицер сверхсрочник ЛА. Перебежал к немцам 4/07/1943, прямо перед началом Курской битвы, и доложил немецкому командованию , что на участке обороны Литовской Дивизии литовцев нет, находятся, как он сказал «…одни жиды и сброд из русских, а жиды, известное дело, воевать не умеют и не желают». Немцы и ударили в районе высоты 248, 0 в стык «жидовским полкам», это западнее поселка Красная Слободка. Сначала позиции 156-го СП два раза пробомбили 120 немецких бомбардировщиков, а потом немцы нанесли удар, пустив на узком участке двадцать танков. И так мы готовились к сражению, но после побега Повилайтиса все передовые части были приведены в полную боевую готовность. Мы ждали немцев и атака была отбита с большими для противника потерями. 7-го июля мы увидели в бинокли как немцы подняли над своими позициями прибитый гвоздями к доске труп Повилайтиса. После, из допросов пленных немцев и из захваченных документов, выяснилось, что немцы посчитали младшего лейтенанта Повилайтиса, специально заброшенным к ним в тыл лазутчиком, с заданием ввести в заблуждение немецкое командование относительно системы обороны и дислокации 16-й СД. Этот случай широко стал известен в дивизии. Собаке -собачья смерть! А теперь я вам хочу сказать следующее. Я думаю, что процент людей в Литовской Дивизии искренне и беззаветно сражавшихся за Советскую власть был самым высоким в Красной Армии. Наша дивизия была по сути дела - добровольческой и коммунистической, состоявшая из фанатиков. Еще один важный фактор. 30 % дивизии составляли евреи, и у каждого из них был свой личный счет к врагу. Поэтому я не хочу смаковать всякие «истории с предателями». Если бы все воевали как 16-я СД, мы бы войну на пару лет раньше победой закончили.

Г.К.- Начало Курской битвы, каким оно было для Вас?

Ш.Л.С. -Утром, 5/7/1943 пошел навестить своего варища Иозаса Левицкаса. Стояли с ним возле землянки, разговаривали. На передовой не стреляли, полное затишье. Вдруг, в тишине, раздался гул авиационных моторов. Над нами низко летели 300 немецких самолетов. А потом была такая бомбежка, что до сих пор ее забыть не могу.

Г.К. - Немецкий прорыв на участке 167-го СП происходил на Ваших глазах?

Ш.Л.С. - Случай в «семидвориках» имеете в виду?

Г.К. -Да. Прорыв немцев через позиции 110-й отдельной армейской штрафной роты. В воспоминаниях Вольфа Виленского этот случай описывается подробно и я думаю, что номер штрафной роты назван правильно.

Ш.Л.С. - На развалинах деревни Панская, в так называемом районе «семидворики», разместилась приданная нашему 167-му СП отдельная штрафная рота. Немцы выставили напротив своих «штрафников». Там нейтральная полоса составляла метров семьдесят, а посередине «нейтралки» стоял колодец. «Штрафники! С двух сторон как-то договорились между собой и друг друга…не трогали. Подходили к колодцу без особого страха и даже устроили «натуральный обмен» на «нейтралке» - наши оставляли на земле махорку, и взамен получали от немцев сигареты. До братания не дошло, но бдительность наших «штрафников» притупилась. Под утро, немцы, без выстрелов, быстро перемахнули нейтральную полосу и вырезали наших «штрафников» спящих в землянках. Так начинался этот прорыв в «семидвориках», немцы зашли в стык между дивизиями. В 167-м СП срочно создали ударный отряд. И комбат Виленский со сводным отрядом отбил назад утраченные позиции. Дивизионную разведроту к участию в этом бою - не привлекали.

Г.К. -Какой из разведпоисков сорок третьего года Вы считаете самым удачным?

Ш.Л.С. - В разведотделе нам «плешь проели» требованиями достать «толковых языков». Пошли группой 15 человек. Нас повел Гегжнас. Зашли к немцам в тыл, расположились в лесу, рядом с дорогой ведущей к немецкому госпиталю. И так мы с этой дороги восемь человек в лес затащили. Один из них был офицер в звании капитана. Он достал трубку и закурил. Дым нас мог демаскировать. Говорю ему-«Быстро трубку затуши!». А он мне в ответ целую тираду выдал, мол не имеете права, согласно Женевской конвенции никто не смеет унижать пленного офицера. Нагло себя повел офицерик… Начал он орать на всю округу, так мне пришлось его сразу ножом зарезать. Стали совещаться, что будем делать дальше. Семерых немцев трудно через передовую провести. Зарезали еще троих. А четверых привели в плен. Договорились между собой, что если в разведотделе станут задавать лишние вопросы, то скажем, что немцы убиты при попытке к бегству. А что с нас взять…Мы были головорезами…И это факт. Все «ломом подпоясаны»… Все разведчики участвовавшие в этом поиске были награждены.

Г.К. - В роте существовало «соцсоревнование» между взводами, кто больше «языков» захватит?

Ш.Л.С. -Такого не было. Все делали одно общее дело. Например, второй взвод возьмет в плен офицера, так мы вместе радуемся. Примите во внимание, что очень часто, за каждого взятого «языка» мы платили жизнями своих товарищей-разведчиков. Тут не до «взаиморасчетов» было.

Г.К.- Как шел зачет «языков» взятых разведчиками роты? Знали ли Вы о существовании так называемой «нормы» для разведчиков на представление к званию ГСС за 20-25 взятых «языков»?

Ш.Л.С. - О таком приказе я не слышал. Я был занят войной и наградами не интересовался. Зачет взятых «языков» шел на ту пару разведчиков из группы захвата, которые непосредственно взяли «языка» . Группе прикрытия засчитывалось участие в поиске. Всю канцелярию «по зачетам» вели в штабе и в разведотделе дивизии. Зачетным «языком» считался только пленный, взятый в подготовленном поиске в условиях стационарной обороны противника. А если ты в бою взял в плен «полвзвода или полбатареи» немцев, то они зачетными «языками» не считались. Поэтому, когда я слышу цифры, что разведчик Фисатиди взял 150 «языков», а еще кто-то, Герой Союза, имеет на счету свыше 80 «языков», то я не знаю как к таким данным относиться. Чтобы успеть такое взять количество «языков» надо быть трижды бессмертным и суперсчастливчиком. Для человека воевавшего несколько лет в разведке цифра в 25-30 «языков» на личном счету мне кажется максимальной. Лимит жизни и удачи для разведчиков был ограничен. Потом , любого удачливого разведчика обязательно убивало или калечило.

Г.К.- Как вели себя в плену немецкие военнослужащие захваченные бойцами дивизионной разведроты?

Ш.Л.С. - Разные попадались немцы. Было немало пленных державшихся в плену гордо и достойно, но в основном, конечно, многие «языки» попавшие в руки разведгруппы были в шоковом состоянии и с перепугу забывали и о присяге, и о гордости, и о своей немецкой родной маме. Особенно, если немец видел, что попал в плен к евреям, то страх его был ужасен. Немцы боялись, что евреи их на месте порешат.

Вот вам фотография для примера. Разведчики допрашивают немца. Рядом с «языком» стоят разведчик Яскевич, лейтенант Акерман и переводчик Пактор. Все, как говорится, -«ребята с нашей синагоги». Что немец мог от них ожидать. Шоколадки? Или заслуженной пули в живот? И ничего, если позарез требовался «язык», мы оставляли немца в живых . Работа у нас была такая…

Г.К.- Я не зря задал этот вопрос. Встречался в свое время с двумя бывшими бойцами дивизии и они утверждают, что например в 2-м батальоне 249-го СП вообще старались пленных никогда и ни при каких обстоятельствах не брать.

Ш.Л.С. - Это не совсем так, я думаю эти люди немного преувеличивают. 2-й батальон 249 го-СП долгое время считался чисто еврейским, и когда солдаты пришли на землю Литвы и узнали, что все их родные уничтожены, то жажда мести была очень велика. И какой-то период действительно в плен в этом батальоне никого не брали. Не забывайте, что 96 % еврейского населения Литвы было уничтожено немцами и их пособниками. Но вскоре слава о батальоне пошла по армии, налетели проверяющие из политотделов и Военного Совета. Комбата , как я слышал, с трудом «отбили» у трибунальцев, и даже хотели отозвать его представление на Героя . Но кроме этого случая, я не помню рассказов или примеров о том, что солдаты 16-й СД массово стреляли пленных, взятых в бою . Другое дело «власовцы», но здесь был принят общий «фронтовой стандарт». Идешь по лесной дороге, а на деревьях висят повешенные «власовцы» с табличками на груди -«Изменник Родины». Такое я видел. Когда мы зашли в Литву, то, нередко, захваченные в плен полицаи или служившие в карателях - «погибали при попытке к бегству». И то, всех не убивали… Но военнослужащих вермахта в расход у нас никто «пачками не пускал».

Г.К.- Как щедро в Вашей дивизии отмечали разведчиков правительственными наградами? Каких наград удостоились Вы лично за службу в разведке?

Ш.Л.С.- Вопрос непростой, и увольте меня сейчас начинать обсуждение наградной темы, а то я неровен час, скажу кое-что лишнее. В 1943 году я был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу», в 1944 году получил орден Отечественной Войны. Имею еще польский орден - «Крест Грюнвальда». Ладно, скажу вам еще одну вещь. Дивизия наша была «местечковой», но…Невзирая на атмосферу интернационализма в дивизии, евреи все равно считались национальными кадрами «второго сорта» и каждый наградной лист на евя рассматривали через лупу, и евреям ордена за подвиги давали скупо и со скрипом… Евреев награждали только когда уже начальству деваться было некуда, слишком очевидна и весома была боевая заслуга. И то, после третьего наградного листа… У нас даже в роте была частушка - прибаутка. Служат рядом еврей Скопас и литовец Скобас. Вот и шутили -«Представляли Скопаса, а наградили Скобаса»… Так было …

Г.К. - Как разведчики относились к возможной смерти в разведпоиске?

Ш.Л.С. - Мы относились к смерти спокойно. Знали, что рано или поздно нас не минует чаша сия. Но не было ни одного случая явной трусости в нашей разведроте. Свои бы сразу труса пристрелили… Для нас главным было выполнить задание, о своей жизни никто не думал и себя не жалел А каждый поиск для нас - это обязательная встреча со смертью. Кто кого… Часто разведчики рвались на минах, но в основном гибли при отходе к своим или прямо перед немецкими траншеями, будучи обнаруженными противником . Было несколько случаев когда немцы сознательно, без боя, пропускали нашу разведку в свой тыл и там вырезали разведчиков или пытались их взять в плен. Какие-то смутные надежды выжить у меня все-таки были. Таскал в поиски в кармане гимнастерки как талисман - оберег свою первую награду, медаль «За Отвагу», хотя все награды полагалось сдавать старшине роты перед каждой операцией. И эта медаль спасла меня от стопроцентной смерти. Осколок гранаты летевший прямо в мое сердце покорежил медаль, вырвал из нее кусок металла и изменил свою траекторию, попал в легкое. Там и сидит этот осколок в левом легком по сей день.

Г.К. - Расскажите об этом эпизоде подробней.

Ш.Л.С. - 12/1/1945, за несколько дней до переброски дивизии из Курляндии под Клайпеду, я получил приказ немедленно взять свежего «языка». Понимаете, мне приказали - немедленно! Даже не дали времени подготовить поиск или дождаться ночи. По опушке леса шла линия немецкой обороны, которую держали войска СС. Пошли днем на участке 156-го СП, вел за собой 17 человек. Ворвались незамеченными к немцам в траншею …и началась рукопашная схватка. В итоге - убили 29 немцев, а «языка» не взяли. Всех побили в «горячке боя». Наши потери - трое убитых, двое тяжелораненых. Я успел убить в рукопашной пятерых немцев, но не успел среагировать на эсэсовца выскочившего из-за поворота траншеи и метров с пяти кинувшего в меня гранату. Достал меня, курва немецкая.

Та самая медаль "За отвагу"...

Дальше взрыв, боль, и полный провал… Очнулся в госпитале на третьи сутки, весь пораненный осколками, с перебитыми костями. Долго не мог понять, на каком свете я нахожусь. Хирург оперировавший меня, принес мне мою покореженную медаль, и сказал -«Если бы не медаль, тебя бы в живых не было, осколок должен был точно в сердце попасть!». Отправили меня в тыл «санлетучкой». Рядом со мной лежал раненый и обгоревший, ослепший капитан-танкист без обеих рук и без ноги… Я был полностью закован в гипсе. Через месяц снимали гипс по частям и иссекали язвы и струпья, руки и ноги закрыли гипсовыми «лангетами». Когда 9/05/1945 объявили о Победе, я на радостях пытался пуститься в пляс, сорвал с себя все «лангеты» …Медработники меня снова «определили» в гипс. Прошло еще два месяца, прежде чем меня выписали из госпиталя. Дали 30 дней отпуска на долечивание. Поехал к тетке в Куйбышев, а оттуда уже вернулся в Литву, в свою 16-ую Литовскую Краснознаменную Клайпедскую Дивизию.

Г.К.- При каких обстоятельствах погиб командир разведроты Барабаш?

Ш.Л.С. -Это случилось уже во второй половине сорок четвертого года. Дивизия шла маршем в полковых колоннах. Впереди пустили нашу разведроту. Сплошной линии фронта не было и где точно находятся немецкие позиции мы не знали. Женя Барабаш, был отменный танцор, весельчак,, но больше всего он обожал лошадей. Увидел Барабаш в бинокль на опушке леса красивейшую лошадь белой масти. Рядом с ней примерно человек двадцать - тридцать немцев. Барабаш нам приказал -« Немцев всех режьте, а лошадь чтоб целой осталась!». Мы пошли на захват, человек двадцать пять. Немцев всех поубивали, но лошадь тоже угробили случайной автоматной очередью. Но самое страшное, что эта группа немцев была частью грандиозной засады выставленной на 16-ю СД, шедшую маршем. У немцев не выдержали нервы и по разведроте открыли огонь из танков, орудий пулеметов. Зажали нас в ужасные огненные тиски, нам в те минуты белый свет показался в копеечку. Каким-то чудом часть разведчиков уцелела. Полки дивизии успели остановиться и развернуться в боевые порядки, и не попали в подготовленную западню. Получается, что своей «авантюрой с лошадью» мы спасли дивизию от полного краха и раскрыли немецкие позиции и расположение засады. Разведрота отошла с большими потерями. Погиб командир 2-го взвода Ивашкявичус, литовец из Ленинграда, был тяжело ранен мой товарищ, ветеран роты Бакас. Много народа у нас погибло в тот день. А командир роты Барабаш получил ранения в грудь и обе ноги. Мы вытащили его с поля боя. У Барабаша началась гангрена, в госпитале ему предложили ампутировать ноги, но он отказался, и через несколько дней умер… Его смерть была горем для всех бойцов роты…Выжившим разведчикам вручили ордена за этот бой, но мы даже одевать тогда их не стали. Нам было больно на душе, что мы не уберегли Барабаша…

Г.К.- Создание Литовской Дивизии действительно в какой-то мере было политическим актом ставившим целью показать Западу участие литовцев в борьбе с немецкими захватчиками. Но дивизия была стрелковой и потери убитыми и ранеными понесенные дивизией на ее боевом пути составляют согласно статистике, по разным источникам, больше 30-35 тысяч солдат и офицеров. У меня нет сейчас под рукой точных статистических данных. По Вашему мнению, пыталось ли как-то фронтовое начальство сохранить дивизию в мясорубке сражений до вступления на территорию Литвы, или отношение к национальному формированию было как к обычной стрелковой дивизии?

Ш.Л.С. - Я считаю, что ни каких поблажек дивизии не делали. Бросали ее все время в самое пекло боев. Единственное, что мне представляется теоретически возможным, что с подачи политорганов старались после трагедии под Алексеевкой не допустить полного истребления дивизии. Да и в самой дивизии, хоть и очень пытались с Курской дуги воевать грамотно, все равно, по большому счету , людей никто не жалел. До сих пор не могу забыть один случай в Белоруссии, происшедший на моих глазах. Батальоны залегли под сильным немецким огнем и не могли подняться в атаку. В передовую траншею пришел командир полка полковник Владас Мотиека, будущий комдив 16-й СД , пошел в полный рост, потом достал пистолет и … застрелил подряд пятерых солдат лежавших в траншее. И люди пошли снова в атаку. Но можно ли с позиции нынешнего времени оправдать поступок Мотиеки? Под Полоцком послали в немецкий тыл 1 -й батальон 249-го СП брать штурмом штаб немецкого корпуса. Подобные попытки уже предпринимались и немцы были «готовы к приему гостей». Послали батальон по старому, «засвеченному» маршруту, через лес зажатый с двух сторон озерами, прекрасно заранее зная, что ничего не получится, но штаб дивизии строго выполнял приказ корпусного начальства. И нет больше 1-го батальона… Когда пленных бойцов батальона - евреев, офицеров и коммунистов, немцы повели на расстрел, то один из наших, Хаим Душкес, смог убежать. Кинулся в озеро и благополучно переплыл его в утреннем тумане. Немцы стреляли в него, но попасть не смогли. И что вы думаете. Через несколько дней, нашей дивизии снова «оказали высокую честь», и снова приказали направить в немецкий тыл уже два батальона по той же тропе с тем же боевым заданием!.. Так что никто Литовскую Дивизию не оберегал и не опекал. Воевала наша дивизия как любая другая обычная стрелковая, хотя я могу с гордостью сказать, что 16-я СД воевала лучше, чем многие другие.

Г.К. -Куда Вас направили служить после возвращения госпиталя?

Ш.Л.С. - Вернулся в дивизию. Нас отобрали 25 человек, ветеранов дивизии, направили на ускоренные трехмесячные курсы политработников и комсоргов. После окончания курсов все получили офицерские звания и назначение в 50 -ую стрелковую дивизию, составленную из жителей республики, призванных в армию уже после войны. Контингент там был сложный, но об этом сейчас говорить не стоит. Вот нас, бывших фронтовиков, владеющих литовским языком, послали в эту дивизию для политработы. В начале 1947 года я демобилизовался из армии. Только нашел работу и встал на учет в райкоме партии, так меня сразу, как коммуниста, мобилизовали на укрепление Советской власти на селе. Раз в месяц посылали на 10-15 дней в сельские районы - то на проведение хлебозаготовок, то на помощь в проведении займа или выборов, и так далее. А война с «лешке бролес» - «лесными братьями», в 1947 -1948 годах была очень кровавой. Иногда мне казалось, что это хуже фронта. Смерть на каждом шагу и из-за каждого угла или дерева. Приезжаешь на хутора, тебе улыбаются, чуть ли не руки целуют, только отвернулся, сразу получаешь пулю в спину или топором по затылку… У меня был бельгийский пистолет. Одной рукой жмешь протянутую селянином руку, а в другой пистолет сжимаешь. Всегда патрон в стволе… Вы даже себе не представляете, сколько активистов, партийцев, советских работников, пограничников и представителей органов погибло в той «лесной войне» в послевоенной Литве. Можете смело, любую опубликованную статистику помножить на три…

Г.К. - Вы были коммунистом, фанатично верящим в партийные идеалы, и ярым сторонником Советской власти. Почему в пятидесятые годы Вы решили покинуть СССР?

Ш.Л.С. - Когда после войны началась разнузданная и дикая антисемитская истерия по всей стране - изгнание евреев с работы, чистка армии и советских органов от обладателей «пятой инвалидной графы», «борьба с космополитами», «дело врачей», разгром ЕАК и так далее, я все равно продолжал слепо верить партии и ее руководителям. Когда скончался Сталин, я рыдал, и не было предела моей скорби … Но когда в начале 1953 года, мой товарищ Окользин , бывший подполковник, после войны работавший в руководстве ж/д, привел меня на станцию и показал сотни пустых вагонов- теплушек, стоявших на запасных путях и в вагонном депо, предназначенных для депортации евреев в Сибирь и ожидающих своего часа, то у меня внутри, в душе, за какое-то мгновение, будто все выгорело … И при этом Окользин сказал, что на днях ожидается директива из Москвы об окончательном решении вопроса с «космополитами». И я сказал себе - За эту страну я воевал, резал врагов и проливал кровь, свою и чужую. И если эта страна так поступает с моим народом, то в ней я жить не желаю! И дал в ту минуту себе слово, что буду жить только на своей земле. А слово я всегда сдерживал. Первым порывом было просто пройти через три границы. Я был уверен, что с моим навыком разведчика, пройду советско-польскую и польско- германскую границы, а там до Запада, как говорится - рукой подать. Но я осознавал, что мои товарищи пострадают и будут подвергнуты репрессиям, если власти каким-то образом узнают, что я подался на Запад или если меня схватят на границе. Я не хотел подставлять своих друзей. Уехал легально, через Польшу, с волной «польской репатриации из СССР». В 1959 году сошел в Хайфе с трапа парохода, и так началась моя жизнь в Израиле.

Г.К. - На стене Вашего кабинета висит в центре на ленте Ваша медаль «За Отвагу» и Ваша фотография 1942 - совсем еще мальчишка в красноармейской форме. Часто вспоминаете фронтовые годы?

Ш.Л.С.- Конечно. Ностальгия по тем годам и по фронтовым друзьям меня никогда не покидала. Скучаю по русскому народу который очень люблю. Раньше летал в Россию, а сейчас врачи запрещают летать…Здоровье уже не то… Жаль, что многое не вернешь… Знаю одно, что нет для меня в жизни ничего дороже тех дней, когда мы вместе -- русский, литовец, еврей, украинец, шли в смертный бой не щадя себя, чтобы спасти мир от фашистской чумы.

 

Интервью: Григорий Койфман

Лит. обработка: Григорий Койфман


Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus