10933
Разведчики

Старостин Николай Петрович

Я родился 10 апреля 1924 года в поселке Красновка Славгородского района.

Еще до революции, во время реформы Столыпина, мой дед перебрался в Сибирь. У деда было пять сыновей и три дочери, с которыми дед организовал артель. Один мой дядька, Василий, был кузнецом, его потом орденом Трудового Красного Знамени наградили, другой плотником, третий столяром. За работу брали немного, но, постепенно, хозяйство росло. К началу коллективизации хозяйство деда уже считалось кулацким, дед и сыновья с работой не справлялись и нанимали батраков. Ну и когда началась коллективизация, деда посадили. Но за него весь поселок заступился. Его же знали как человека добросовестного, если надо, он крестьянам семенами помогал, за работу платил по совести, а брал немного. Так что весь поселок собрался возле уездного управления и сказали: «Без Григория Титовича мы не уйдем. Никакой он не кулак, отец родной наш. Отпустите вы его, ради бога, без него нам будет очень трудно». К мнению крестьян прислушались и отпустили деда. Так что не все так просто с коллективизацией было – одних сажали, а других, если они были хозяйственными мужиками, но не просто на крестьянах наживались и за них заступались крестьяне – их не трогали.

Отец мой до революции окончил 4 класса, а во время Гражданской войны был мобилизован в армию Колчака. В одном из боев перешел на сторону красных, так его чуть не расстреляли. После Гражданской войны отец еще какое-то время служил, а потом его уволили по болезни. Вернулся в поселок и, как человек грамотный, возглавил там коммуну. Но коммуны не прижились, так что, после того как в селе был организован колхоз, его возглавил отец. Кто-то из завистников наябедничал, что отец белогвардейский офицер, а какой он офицер с 4-мя классами? Обычный рядовой белогвардеец.

Отец узнал про донос и испугался. Хотя он, по Ленинскому призыву, и был принят в партию, но, по совету друга, он бросил колхоз, и сбежал на Украину, думал, что там его не найдут, забудут о нем. Наивный человек был, нашли и там.

На Украине отец работал заведующим складом элитного зерна, склад всю Украину снабжал. В 1933 году мы, впятером, мать, я, брат Володя, сестра Катя и младшая сестра, Мария, перебрались к отцу. Жили, не тужили, но тут опять кто-то донес, что отец ворует зерно, что он белогвардейский офицер, и его арестовали. Мать с четырьмя детьми вышвырнули из квартиры, но нас спас друг отца, Штокман.

Пока отец сидел, Катя и Володя умерли от голода, а нас с Марией мать смогла спасти, мы же уже в школе учились, нам там похлебку давали. Она и отца спасла, из-подо льда доставала сорго, варила и носила отцу в тюрьму, в Каховку, за 25 километров от деревни.

А с отцом тем временем стали разбираться – действительно ли ворует? Взвесили все зерно – так все тютелька в тютельку сошлось. Отца из тюрьмы выпустили и начальник политотдела, по рекомендации которого отец поступил на работу, говорит: «Я вижу, что ты человек честный, но сам понимаешь – я поверю, а другой нет. К тому же, ты действительно у Колчака служил. Так что, у меня в колхозе «Путь Ильича» приятель работает, давай я тебе рекомендацию напишу, и ты поедешь в колхоз». Отец согласился. Переехал, стал работать в колхозе. За хорошую работу получили корову. Потом отца в Каховку отправили, на курсы механизаторов. Он на комбайнера выучился, а в 30-е года комбайнер – это фигура. Но отцу все эти мытарства настолько надоели, что он махнул рукой и сказал: «Вот что, поедем домой, в Сибирь. Там все наши. Если меня за побег посадят – бог с этим. Я больше так не могу». И мы вернулись в Сибирь. Поселились на станции Бурла, где я окончил 10 классов, и в 1942 году меня призвали в армию.

10 классов образования тогда мало у кого было, так что, после призыва, меня сразу направили в эвакуированное Виленское пехотное училище, где за 6 месяцев готовили командиров пехотных взводов. Но училище я не закончил. Война все время требовала кадров и многих курсантов направляли на пополнение дивизий. Так и мне в 1943 году присвоили звание младшего сержанта и направили на Степной фронт, в 116-ю стрелковую дивизию, позже, за освобождение Харькова, она получила наименование Харьковской.

Приехал в дивизию, а командиры полков требования дают на пополнение. К нам представители полков приезжали и отбирали кого куда, наиболее грамотных – в артиллерию, других в пехоту. Я попал в 406-й артиллерийский полк на должность командира отделения топовычислительного взвода. Меня командир артдивизиона, капитан Шмонин, вызвал и говорит: «Сержант, мы тебя будем рекомендовать командиром отделения топовычислительного взвода». Я говорю: «Я не хочу, товарищ капитан». «Что значит «не хочу»?! Ты знаешь, куда ты попал?!» «Знаю. Я ж воевать не отказываюсь, но я хочу наводчиком быть, а потом, если смогу, командиром орудия». А при этом разговоре присутствовал командир топовычислительного взвода, опытный геодезист. Услышал меня и говорит Шмонину: «Слушай, объясни этому юному артиллеристу, что такое артиллерия! Это коллективный вид оружия! Для того чтобы попасть, мы, топографы, должны провести привязку на местности, передать координаты на батареи и только после этого они стреляют! Пойми, за шнур тягать легче, чем проводить привязку элементов боевого порядка!» Ну что делать, я согласился. Командир взвода меня обучил, и я стал командиром отделения топоразведки.

Наша дивизия наступала на Харьков. Немцы чувствовали, что у них дело к поражению идет, и сопротивлялись отчаянно. К Харькову мы подошли практически на последнем издыхании, трудно было. Но у нас уже был опыт, у бойцов настроение боевое было. Вообще, после поражения немцев под Курском, на фронте как-то по-другому задышалось. Не смотря, на потери, мы как-то воспряли духом. Так что Харьков, хоть и с трудом, мы взяли. Многие за Харьковскую операцию награждены были. Я получил медаль «За боевые заслуги», наша дивизия стала Харьковской.

После Харькова мы пошли на Полтаву. Освободили Полтаву и, в районе Кременчуга, вышли на Днепр. Наша дивизия должна была форсировать Днепр одной из первых, но не просто форсировать, а мы должны были отвлекать немцев от основных участков форсирования. Из всех полков выделили подразделения, в том числе и мое отделение. Меня на берегу земляк провожал, секретарь комсомольской организации полка. Он тоже училище не закончил, но ему присвоили звание младшего лейтенанта. Мы с ним обнялись, и я пошел на плот. На этот же плот вкатили 76-мм орудие, закрепили его, и поплыли.

Только на середину Днепра вышли, как нас немцы заметили и открыли огонь. Снаряды рядом с плотом взрываются, плот качается, двое погибли, но мы, все-таки, смогли добраться до другого берега. Артиллеристы орудие развернули, а мы, разведчики, влились в ряды атакующей пехоты. Сопротивление там слабое было, место для плацдарма неудачное, а немцы-то воевать умели. Мы их относительно легко вышибли и пошли дальше, а километрах в трех от берега, там высота. Оказывается, на берегу, немцы только прикрытие оставили, а основная часть на высоте была, в которую мы уперлись. Штурмовали эту высоту, штурмовали – никак взять не можем. Немцы нас с высоты обстреливают, особенно по утрам. Головы поднять нельзя… А ночи через две нам приказ пришел: «Отступить!» Мы думаем: «Что за черт?!» Но, приказ – есть приказ. Переправились обратно, и там нам сообщили, что мы шли на ложный плацдарм. Нашей задачей было не дать немцам перебросить силы с этого направления.

После этого форсирования нашу дивизию на другое направление перебросили, и 16 января 1944 года я был ранен.

Ведь что такое разведчики-артиллеристы? Это люди, непосредственно связанные с пехотой. Мы в первых шеренгах идем, помогаем командирам рот. Вот командир роты цель заметил, нам указал, мы ее к местности привязали, координаты в дивизион передали, и дивизион уже эту цель накрывает. Так вот, я, как командир отделения, координировал огонь батареи. Слева немецкая мина взорвалась, и мне штук шестнадцать осколков в спину попало. Но я с поля боя не ушел, продолжал передавать данные. Да и не мог я уйти, еще светло было, а раненных с темнотой собирали. За этот бой я был награжден орденом Славы III степени.

В 2 часа ночи приехали медики, разрезали валенок, перевязали и направили в тыл. От передовой оттащили, погрузили на машину и довезли до медсанбата. В медсанбате выковыряли осколки, которые наверху были, сделали перевязку, на машину и в госпиталь. Причем, перед отправкой в тыл, в медсанбат замполит артполка зашел и мой друг. Говорят: «Ты Днепр форсировал, не тронуло тебя. Вот за Днепр медаль «За отвагу». Прямо в медсанбате вручили.

Привезли в Знаменку, там, в школе, наспех оборудованный госпиталь. Остальные осколки выковыряли, я полежал, полежал, стал ковылять. К марту оклемался и тут совершил проступок, тяжелый проступок. Ко мне заехал начальник разведки нашего полка, привет передать. Поговорили мы с ним, и он намекнул: «Если хочешь, я тебя могу захватить с собой в полк». Я говорю: «А как документы?» «Мне выдадут». Я соседу сказал, медсестру, Наташу, нашел, ей тоже рассказал и говорю: «Ты, пожалуйста, не выдавай меня. Мы из полка бумаги пришлем. Я же не в тыл убегаю, а на фронт». Она не выдала. И, поскольку я с офицером приехал, мне все это прошло. Из полка в госпиталь сообщили, и, для меня, это дело закончилось благополучно. А так, могли и под трибунал.

Продолжил воевать в своем полку воевать.

Воевали под Яссами и там печальный случай был. Тогда на фронт прибыло пополнение «чернорубашечников», это люди, которых еще не успели переодеть в военную форму. Нас немного в тыл отвели, на помывку. Мы сразу же вырыли окопчики возле банно-прачечного комбината, а с «чернорубашечниками» занимаются шагистикой. Тут налет, мы-то сразу в окопчики, а они даже не знают что делать… Стольку народу погибло зазря… Говорят, полковника, который с ними занятия проводил, потом судили, не знаю… А у нас ничего, только один старшина, погиб, по глупости. Все пытался показать, что он самый храбрый. Сам, дурак, из окопа вылез и погиб…

Когда началась Ясско-Кишиневская операция, меня вызвали в штаб полка и предложили поехать в артиллерийское училище. Я говорю: «Не очень хочется. Война заканчивается, мне в армии оставаться не хочется». «Надо. Кадры необходимы. Нам же еще на востоке воевать». Ну, надо – так надо. Направили меня во 2-е Ленинградское артиллерийское училище, где изучали 150-мм гаубицы. За шесть месяцев я освоил двухгодичную программу, но на восток мы не поехали. Победу я в Ленинграде встретил.

- А.Н. – Спасибо, Николай Петрович. Еще несколько вопросов. Когда вы жили на Украине вы в украинской или русской школе учились?

- С.Н. – До 5 класса я учился в колхозе «Маяк Ильича», а потом уже за пять километров в другую деревню ходили.

Школа была украинской, русский там как иностранный был. А потом, когда на Алтай вернулись – там уже русская школа, и вот там мне сложно было перейти с украинского на русский. Мне двоюродная сестра, учительница русского языка и литературы, помогала. Но в Бурле я неважно школу закончил.

А потом работал над собой. Зубрил русский язык, литературу, математику. После войны поступил на исторический факультет Высшего военно-педагогического института имени Калинина, защитил диссертацию.

- А.Н. – 22 июня 1941 года. До войны советская пропаганда строилась на «малой кровью, могучим ударом». Когда началась войны, вы думали, что она будет такой долгой и тяжелой?

- С.Н. – Нет. Я был воспитан на кинофильмах «Трактористы», «Если завтра война» и думал, что война быстро закончиться. Орудия наши сильные, танки могучие. Заблуждался как все.

- А.Н. – Война для вас была неожиданностью, или, все-таки, ждали?

- С.Н. – Знаете, каким-то седьмым чувством мы ощущали приближение войны. Понимали, что над страной нависала гроза.

- А.Н. – После начала войны, какое в тылу было настроение?

- С.Н. – Если говорить о своей семье, то, она все свои силы отдавала фронту. Отец от призыва был освобожден, комбайнером работал на трудовом фронте, сестру тоже на трудовой фронт мобилизовали, потом, правда, учли, что мать одна с ребенком не справляется, у меня тогда еще один брат родился, ему в 1941 году четыре года было, и сестру перевели на работу в районе. Ощущалось такое единство, которому можно можно. Все для фронта – все для победы! Я тогда еще не столько развит был, но понимал, что вся страна поднимается. Нет уже ни кулаков, ни середняков, а есть один народ, который должен отстоять Родину.

В то же время, не все так хорошо было.

Я в 41-м в школе учился, и у нас в школе работал один наш выпускник, Смирнов Сергей Петрович, преподавал математику. Он влюбился в немку, тоже учителя, женился. А когда началась, его, как офицера-артиллериста, призывают в армию. Он, конечно: «Есть, готов. Только, моя жена беременна, и я хочу, чтобы она получала мой аттестат». Так разрешалось, все по закону. Но, он прошел семь кругов ада и ничего не добился. Приходит: «Немка? Ничего, так проживет». Вот так оскорбительно. Но ведь не все же немцы были врагами. Они же у нас жили со времен Екатерины. Он говорит: «Да вы что? Я же только прошу помочь ей. Она же погибнет с ребенком. Я хочу, чтобы пока я воюю, она жила, работала, воспитывала ребенка». А ему везде отказывают… Так он разозлился и сказал однажды: «Я на вас роту немцев приведу». Его, конечно, посадили. Сразу же особист в школу: «Исключить Смирнова Сергея Петровича из комсомола». А мы его любили, уважали. Школа первый раз собирается – не исключили. «Мы знаем его, это хороший человек, он правильно поступает, не оставляет жену одну в беде». И уехал представитель этот, не солоно хлебавши. Второй раз – опять не получается. Третий раз уже офицер приезжает: «Ребята, мы его все равно исключим».

А Сергей Петрович в тюрьме голодовку объявил и умер. А мог помощь Родине оказать…

- А.Н. – 1941-1942 год. Немцы под Москвой, Ленинградом, на Кавказе. Никогда не было ощущения, что страна погибла?

- С. Н. – Нет. Такого ощущения не было. Все были проникнуты таким духом, что никакая Германия не сможет нас победить. Мы плохо представляли, что Германия опирается на мощь всей Европы, но не было никакого пораженчества. Тревога была. К нам же в Сибирь прибывали эвакуированные из Москвы, Ленинграда, рассказывали. Но в все твердо верили в Победы.

- А.Н. – В 1942 году вас призвали в армию и направили в Виленское пехотное училище. Чему там обучали?

- С.Н. – Учили тому, что нужно на войне. У нас же в училище фронтовики были. Классные занятия были сведены до минимума. Изучали оружие, марш-броски были. Трое суток на лыжах прошел, на привале костер развел, каши поел, отдохнул и дальше пошел. Прошли, потом атака. Научились на ходу отдыхать – трое идут, двое одного поддерживают. Все соки из нас там выжимали. Сибиряки, вообще, люди подготовленные, но в училище… Когда на фронт попал, господи, как же легко, после училища. Как на курорте.

- А.Н. – На фронте вы попали во взвод топоразведки. Какое снаряжение было у топоразведчиков?

- С.Н. - Бинокль, стереотруба, у командира отделения кипрегель. Но у нас кипрегель был только у командира вычислительного отделения.

Со стереотрубой у меня неприятный случай был.

Уже после форсирования Днепра мне как-то пришлось драпать.

Пехота наступает, наш артдивизион поддерживает, а мои разведчики, с начальником разведки дивизиона, в шеренгах с пехотой идут. Немцы отступают, у нас настроение такое боевое, приподнятое. Доходим до пшеничного поля, оно уже скошено, на нем только стога необмолоченной пшеницы, а за пшеничным – кукурузное поле, еще не убранное. На границе пшеничного и кукурузного поля скирда. Я со стереотрубой залез на скирду, веду наблюдение, корректирую огонь. Слышу: «Ура!» А потом слышу, это «Ура» к нам приближается, да еще звучит с каким-то акцентом. Тут солдатское чутье подсказывало, что это что-то не ладно. Зашевелились, задрожали и не напрасно.

Оказывается, это немцы собрали остатки сил и двинулись в контратаку. Шедшая впереди пехота начала драпать. А мы немцев увидели, когда до них всего ничего. Бегут, стреляют. Ну что делать? Со скирды соскочили и, вместе с пехотой, драпать, а стереотруба осталась на скирде. Добежали до окопов, из которых немцев выбили, остановились. Тут еще комбат выскочил, пистолет выхватил: «… вашу мать, ни шагу! Стой, стрелять буду!» И мы пошли в контратаку. А немцы-то не дураки, они из кукурузного поля вышли, а дальше – ни одного укрытия. Увидели нас, и тоже драпанули. Мы за ними. Я к скирде подбегаю, смотрю – цела труба, я ее был готов обнимать. Установил, снова начал корректировать. Потом старший лейтенант Курбатов, начальник разведки дивизиона, подошел, рассказал что было. Там низина была, а в ней техника, которую немцы по грунтовке отгоняли, машины, прицепы. Немцы, чтобы спасти технику, все силы собрали и пошли на нас в контратаку.

- А.Н. – Личное оружие у артиллерийских разведчиков было?

- С.Н. – Конечно. У меня сначала было карабин, а потом СВТ.

- А.Н. – Есть воспоминания, что СВТ не очень любили, она была капризной.

С.Н. - Конечно, карабин надежный. Легкое, хорошее оружие.

А в пехотном училище я винтовку таскал. Она далеко стреляет и пробивает хорошо, но тяжелая, и штык у нее длинный. А у карабина штык коротенький и сам он легкий.

- А.Н. – Трофейным оружием пользовались?

- С.Н. – Да. У меня был парабеллум. Я до того обнаглел, что свой карабин старшине дивизиона отдавал, а сам с парабеллумом. Однажды, это замполит заметил, подошел ко мне и говорит: «Тебе что, не нравится наше оружие? Тебе нравится немецкое оружие?» Так что я из парабеллума еще пару раз выстрелил, и забросил его к едреной матери. Потом, правда, у одного убитого немца маленький пистолетик нашел. С ним и в училище был. Как меня не засекли?

- А.Н. - Как осуществлялась связь разведчиков с дивизионом?

- С.Н. - Телефонная. Радио тогда маловато было.

- А.Н. – Вы были призваны в 1942 году. 28 июля 1942 года был издан приказ Сталина №227 «Ни шагу назад!» Вы про него знали?

- С.Н. – Да. Нам в училище его под роспись зачитывали.

- А.Н. – Как вы оцениваете данный приказ?

- С.Н. – Приказ был необходим! Нельзя же отступать было до бесконечности! А то у некоторых было так: «Сталинград сдадим – неважно, там еще Урал и территория большая». Так же можно и доотступаться.

Этот приказ – суровая необходимость. Война – дело такое. Нервы у многих не выдерживают иногда и драпануть могут, мне же самому пришлось драпать.

- А.Н. – Как на фронте относились к замполитам:

- С.Н. – По-разному. У нас в дивизионе замполит храбрый был, все время с солдатами. Понятно, что его уважали. А вот замполита полка как-то не уважали.

Все зависит от человека. Были случаи, что замполитов презирали. Это относилось к тем, кто больше болтает. Надо быть больше с солдатами.

- А.Н. – Со СМЕРШем сталкивались?

- С.Н. – Не приходилось.

- А.Н. – Вы были в Виленском училище, артполку, госпитале, артиллерийском училище. Питание отличалось?

- С.Н. – Практически нет. В Виленском училище, конечно, с питанием похуже было.

- А.Н. – А если оценить размер пайка. Его хватало?

- С.Н. – На фронте неплохо кормили. Трудности были только тогда, когда тылы отставали.

- А.Н. – Сто грамм выдавали на фронте?

- С.Н. – Сто грамм выдавали солдату и сержантам. Офицерам выдавали больше.

- А.Н. – А с какой периодичностью?

- С.Н. – Как правило, перед боем. Я, впервые перед форсирование Днепра выпил.

- А.Н. - Вши были?

- С.Н. – Да.

- А.Н. - Как с ними боролись?

- С.Н. – Бралась бочка от горючего. Внутри ставились металлические прутья, внизу разжигался огонь и так белье прожаривали.

- А.Н. - Баня часто была?

- С.Н. – Нет.

- А.Н. – В полку были женщины?

- С.Н. – Женщина в полку – это удивительно противоречивое явление. С одной стороны, ненавидели тех, кто, откровенно говоря, приехал на фронт поблядовать, были такие, но была и настоящая любовь.

Мой командир дивизиона, капитан Шмонин, который под Яссами погиб, так он у комполка украл красавицу-санинструктора. И ничего комполка сделать не мог, такая любовь была.

Причем, пока ее не было, мы горя не знали. Пришли на место, блиндажики выкопали, накрыли в один накат. А когда она пришла – стали уже в три наката. Всю ночь работаешь, а утром переезжать надо. Ой, как мы ее ругали! Но, там такие чувства были, что на нее нельзя было жаловаться.

Помню еще санинструктора, ППЖ командира стрелкового полка. При форсировании Днепра он ей: «Дело опасное. Со мной ты на переправу не поедешь». «Где ты – там и я. Погибну, так погибну». Бесстрашная была баба. Вместе форсировали Днепр, и он там все по плацдарму моталась, раненным помогала.

А бывало, что офицеры принуждали к сожительству: «Либо дашь, либо отправлю в роту».

А вообще, труд женщин на фронте – он тяжелый.

- А.Н. – Суеверия на фронте были, приметы?

- С.Н. – Как вам сказать. Вот я про себя скажу. Когда мать меня провожала, она заставила выучить «Отче наш». И я его выучил. Перед форсированием черт его знает, что творится. Молитва вспомнилась и как-то тяжело, думаешь, на всякий случай надо ее прочитать. Это суеверие было, да. А уж когда в бой, забываешь об этом, какое там. Поэтому я бы не сказал, что там была чересчур вера такая, молодые же, глупые еще.

- А.Н. – С «власовцами» приходилось сталкиваться?

- С.Н. – В бою нет. Только однажды, проходя через деревню, видел повешенных предателей-полицаев.

- А.Н. – Ваша дивизия воевала на Украине, в Молдавии и Румынии. Как местное население относилось к Красной Армии, и как Красная Армия относилась к местному населению?

- С.Н. – На Украине и в Молдавии нас встречали как освободителей, а вот в Румынии разное отношение было.

Мы должны были завоевать доверие румын, так что перед входом в Румынию был издан жесткий приказ: не насиловать, не грабить. Разрешалось только табак брать. А за насилие вообще, вплоть до расстрела. У нас был один такой случай – за изнасилование малолетней девочки расстреляли перед строем дивизии. После расстрела, сосед этой девочки как-то перешел через фронт и рассказал, что мы расстреляли бойца. И вот, не знаю, совпадение или нет, но после этого расстрела все больше румын стали переходить на нашу сторону.

- А.Н. – 9 мая 1945 года вы были в Ленинградском артиллерийском училище. Как вы узнали о Победе, и какое было ощущение?

- С.Н. – Ну какое ощущение. Конечно, ждали, что война скоро кончится, надеялись, но все произошло как-то внезапно. Ночью, внезапно, «Ура!» Все из казарм выскочили. Откуда-то достали оружие, боеприпасы, стали стрелять. Настроение радостное!

А на следующий день нас построили, в училище, в основном, были фронтовики, и мы маршем пошли по Ленинграду. Утром вышли, вечером вернулись. Идем, население обнимает, целует, суют конфеты в руки.

Радость неописуемая была.

- А.Н. – И последний вопрос. Война снится?

- С.Н. – Не часто, но бывает. В последнее время редко, а сразу после войны часто. Причем самые тяжелые воспоминания. Особенно часто мне форсирование Днепра снилось…

- А.Н. – Спасибо, Николай Петрович.

Благодарим сотрудников Южнобутовского совета ветеранов г. Москвы за неоценимую помощь в деле организации встреч с ветеранами района.

Интервью и лит.обработка: Н. Аничкин

Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. в одном томе

Впервые полная история войны в одном томе! Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества не осмыслить фрагментарно - лишь охватив единым взглядом. Эта книга ведущих военных историков впервые предоставляет такую возможность. Это не просто летопись боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а гр...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus