Золотарев Вилен Борисович

- Я родился 28 сентября 1927 года - в Москве, на Покровке. Учился я в общеобразовательной школе, которая находилась в центре города, в Колпачном переулке, дом 7. Напротив школы тогда находился Московский комитет ВЛКСМ, откуда Зоя Космодемьянская уходила к немцам в тыл. 22 мая 1941 года я окончил 6 классов, а ровно через месяц, 22 июня, началась война. Мне тогда еще не было 14 лет, но я, прибавив себе два года, вступил в истребительный батальон Красногвардейского района Москвы. Он находился в Лялином переулке, дом 18 - сейчас там 26-е отделение милиции. Тогда там был райотдел НКВД, и там был сформирован и наш истребительный батальон. Правда, располагался он на улице Обуха, рядышком. Почему мне удалось вступить в этом истребительный батальон? Дело в том, что я был хорошо физически подготовлен. До войны я занимался в детской спортивной школе, и был прилично накачан, как сейчас говорят, - поэтому выглядел взрослее и внешне здоровее, чем многие ребята, которые были старше меня. Тем более, перед самой войной, нас, таких крепких ребят, приняли в «бригадмилы». Это была бригада содействия милиции: как сейчас дружинники, только дружинники ходят с повязками, патрулируют, а бригада содействия милиции занималась более серьезные делами. Мы и гранаты бросали, и из револьверов стреляли, даже стреляли из ручных пулеметов Дегтярева. Поэтому у нас была довольно приличная военная подготовка. Таким образом я попал в этот истребительный батальон. Командиром батальона у нас был Казначеев, тогда он еще был капитан. Это был уже боевой командир, потому что он был из пограничников, и буквально перед самой войной за ликвидацию довольно большой диверсионной группы на границе был награжден орденом Ленина, высшей награды Родины. Это было серьезно! Можно представить какую он группу обезвредил.

- Ваша часть - НКВД. Неужели они не проверили ваш возраст, ведь у них были все возможности?

- Не до этого было, какое там проверять! Казначеев спросил: «Ты какого года?» Я сразу понял, надо прибавлять, иначе не возьмут. Я говорю: «1925 года». Он так и записал, тем более я в батальоне уже был. А потом командир случайно узнал, когда я в госпитале был. Я до сих пор не знаю, каким образом он узнал: виимо, я проболтался случайно кому-то, иначе быть не могло. А тот случайно проболтался командиру. Ну и пошло, поехало...

Два слова об истребительных батальонах, потому что многие, особенно молодежь, не знают что это такое и для чего это. В Москве в то время было 25 районов. И согласно решению руководства страны, в том числе и Народного комиссариата внутренних дел, было принято решение о формировании истребительных батальонов. В Москве и Московской области было сформировано 87 батальонов: 25 батальонов, как я говорил, было создано в Москве по числу московских районов, а 87 - это из расчетов и московских районов, и районов Московской области.

- Конкретно, чем занимались эти батальоны?

- Истребительные батальоны были созданы в первую очередь для ликвидации парашютных десантов, для охраны особо важных объектов, в первую очередь оборонных, - и для патрулирования в комендантское время по городу. Вот основные задачи истребительных батальонов. В первое время в истребительном батальоне, как и в ополчении, служили люди старших возрастов и молодежь, даже школьники старших классов входили в состав этих истребительных батальонов. Так было потому, что в состав батальона входили те, кто не призывался в армию. Насчет одели и вооружили, - это был вопрос несколько проблематичный. В то время оружия не хватало даже для действующей армии, поэтому, если брать добровольные формирования, что в первую очередь вооружали ополчение, - а истребительным батальонам давали уже то, что оставалось. А в то время очень мало оставалось оружия, не говоря уже о боеприпасах, - поэтому в первое время, у нас даже не было формы. Потом, спустя какое-то время нам выдали гимнастерки, ремни, пилотки, но мы ходили в своих брюках.

Но когда 11 октября 1941 года в районе Боровска немцы высадили парашютный десант, мы были уже вооружены винтовками. Правда, у нас было не такое значительное количество боеприпасов: по обойме на каждого, по 5 патронов, тогда больше нельзя было. Даже гранат нам не давали, не хватало. Но в то же время наш истребительный батальон Красногвардейского района, и батальоны Боровского и Рузского под руководством работников НКВД, зам. начальника управления, ликвидировали этот десант. Это по сути дела, была наша первая боевая операция.

- Как происходил бой с десантом?

- Ликвидация десанта была ночью. Меня часто спрашивают: «сколько немцев ты убил?» Как можно подсчитать, если это было ночью, если ты этого немца, как такового, не видел? Я видел тени: судя по силуэту, по каске, - видно, что это немец. Это была первая боевая операция, в которой я принимал участие, приходилось стрелять. Попал, не попал, не знаю, - во всяком случае, старался, поскольку силуэт немца видно издалека: во-первых, по каске, во-вторых, они все с автоматами, «шмайссерами». Не было случаев, чтобы мы в своего попали, это исключено. Ночь была, кольцо сжималось, район был хорошо оцеплен, мы точно знали, в каком районе они высадились. Я даже не знаю, какое количество их было, - но довольно приличное, наверное. В основном десант был уничтожен, а 37 немцев (в том числе и 4 офицера) мы взяли в плен.

- Вас летом учили? Была какая-то военная подготовка?

- Относительная, потому что основной упор батальона был на патрулирование. Если учить стрелять, надо иметь оружие, надо иметь боеприпасы. А винтовок не хватало, и тем более боеприпасов. Поэтому была строевая подготовка, дисциплинарный устав, даже «смирно, налево, направо». Далеко не все это умели делать. Это очень важно. Раз строевая часть, то пусть это не действующая армия и не регулярные части, все равно это было важно, потому что задачи ставили серьезные. Но постепенно нас вооружили, одели.

- Вы на казарменном положении были?

- На казарменном, дислоцировались на улице Обуха, дом 7. Спали мы на полу, кроватей не было. Но люди прекрасно понимали, что идет война, что такие условия приходится терпеть. Потом и кровати появились, - правда, без матрасов. А потом и матрасы появились. Все постепенно. Ясно, что стране было тяжело в то время, - и не до нас было, надо было в первую очередь снабжать действующую армию, а потом ополчение. Хотя ополчение… Они по степени подготовки считались выше, чем истребительные батальоны, - ополчение это тогда явно был резерв Красной Армии. Многие ополченческие дивизии потом перешли в действующую армию, стали стрелковыми, получили новые номера.

Мой отец до войны был заместителем председателя Московского совета, он ушел в ополчение и погиб под Ржевом. Погиб и брат под Сталинградом, летчик-штурмовик. В самое горячее время, 30 августа, - а 29 августа Жуков приехал под Сталинград. У меня есть письмо штурмана полка, что 17 экипажей погибло в одном бою, при одном задании. Там серьезные были дела...

- Из ваших одноклассников еще кто-то участвовал в войне?

- Нет, это точно. После войны я был на встрече с одноклассниками в школе. Один был, Боря, - отец у него командовал отрядом, который действовал помимо нас, напрямую от Управления. Боря один раз сходил с отцом в немецкий тыл, один раз принимал участие в операции. Не стрелял, ничего, - сходил и вернулся. Больше из одноклассников никто. Это мне просто подвезло. Так сложилась жизнь. Во-первых, физически я был хорошо подготовлен. Если бы не это, меня вряд ли взяли. Выглядел я физически и мощнее и крупнее сверстников. Да и характер, это тоже сыграло свою роль. Один взгляд - «смерть немецким оккупантам!» Война идет, а не танцульки! Истребительный батальон, потом полк, диверсионная школа.

- Вы по физическим данным не уступали 18-летним?

- Нет, нисколько. В истребительном батальоне мы уже и стреляли, и гранаты кидали, и даже из Дегтярева стреляли. Когда я в полк пришел, стрелял прилично. Это тоже немаловажно: были такие, кто не стрелял ни разу.

- Вы были в Москве в момент паники, что запомнилось?

- Запомнилось, и здорово. По поводу паники, есть такой нюанс, который, может быть, мало, кто знает. Паника по идее началась 13-го, я объясню почему. Обычно радио начинало в 6 утра. Играл гимн, объявляли: «Внимание, внимание, говорит радиостанция имени Коминтерна» - и так далее. И объявляли сводку. А 13 числа (это я помню очень хорошо) радио начало транслировать в 5 утра. Никакого гимна не было, а сразу Левитан объявил: «От Советского Информбюро. На трех участках немецкие войска прорвали линию фронта…» Вот с 13-го и началась паника. И далеко не все, только те, кто уходит рано на работу слышали сообщение - потому что они в 5 утра вставали, чтобы в 7 утра быть на работе. Вот с 13-го и началось. А основная масса с 15-го, 16-го. Паника была страшная! Это было настолько неприятно!

- Вы еще были в истребительном батальоне?

- Да. Когда была паника, я был в истребительном батальоне.

- В чем были ваши функции, что вы тогда делали?

- Я даже не помню. Сначала поступил приказ: батальону выступить в какой-то район Москвы (сейчас не помню какой) для того чтобы прекратить грабеж какого-то магазина. Причем без оружия. А потом этот приказ отменили. И собственно говоря, мы не участвовали в этих подавлениях. По-моему, был приказ: «ждите особого распоряжения», - но мы его так и не дождались. Не знаю, может быть, другие батальоны и принимали участие, но мы были готовы, уже были на выходе, чуть не построение уже было, - а потом это построение отменили. Так что непосредственного участия мы не принимали. Но это была очень неприятная штука.

- В чем это выражалось?

- Народ бежал на вокзалы, бежал по шоссе, то есть пешком. Уже многие направления немцами были заняты. Оставался открытым только восток: Горьковская дорога, остальное уже все было перекрыто. Начальство бежало, прихватив с собой и деньги, и еще кое-что. И очень часто на трассах эти машины хватали, перевертывали, сбивали. Так мало этого, паника была до такой степени, что метро остановилось. Был приказ, - вагоны метро отправить в тыл. Уже часть вагонов были направлена на вокзалы, колея-то одна и та же. Но буквально через двое суток, видимо, совещание у Щербакова было, и поняли, что это безобразие. Приказ отменили, метро заработало. Строжайший приказ был по магазинам: поставить под охрану. А вот двое суток тут такое творилось... Но когда говорят: «ой, вся Москва была в панике», - а полк-то был создан 16-го. Так что далеко не все ударились в панику.

17 октября 1941 года наш истребительный батальон Красногвардейского района Москвы вошел в состав полка. Полк открыто назывался Московский истребительно-мотострелковый полк управления НКВД города Москвы и Московской области. А в закрытых документах он назывался Московский диверсионный полк НКВД. То есть, полк был создан для выполнения особых заданий в немецком тылу. В пункте 4 четко сказано: «полк создать за сутки». Можете представить, что такое полк и что такое сутки? Но настолько серьезная, настолько критическая, суровая была обстановка в то время, что для создания полка отвели такой короткий срок. И действительно, за сутки полк был создан, и даже со всеми службами. Вот здесь очень серьезное внимание уделялось подготовке, - тем более это не патрулированию по городу, не охрана особо важных объектов, даже не ликвидация парашютных десантов, - а подготовка личного состава полка для выполнения особых заданий в немецком тылу, в тылу врага. А это специфика, которая требует специальной подготовки по многим вопросам. Мало хорошо уметь стрелять, ползать по-пластунски, - нужно в короткий срок в нужное время выйти в намеченный пункт (как правило ночью), пройти линию фронта незамеченным. А что такое незамеченным? Немцы были очень хорошо подготовлены во всех отношениях. Немцы уже на границе встретились с партизанами, и знали, что существуют такие части, подразделения, которые действуют у них в тылу. Они были к этому готовы: у немцев были созданы специальные отряды, специальные подразделения для ликвидации партизан. Поэтому пройти линию фронта было не так просто. Мы занимались серьезной боевой подготовкой. Топография касалась, естественно, командиров. А рядовых бойцов касалось умение стрелять, причем владеть и немецким оружием в том числе. Уже в ноябре выпал снег, - и нужна была лыжная подготовка: ходить в тыл врага на лыжах. Готовясь к выполнению особых заданий, мы этому уделяли очень много времени. Вставали рано: в 7 часов был подъем, завтрак и занятия. Потом обед и снова занятия. Никакого послеобеденного отдыха не было, и занимались мы до 6 часов вечера. Потому что на подготовку нам отводилось два месяца, уже немцы были под Звенигородом. Настолько было зажато это время, что нужно было его максимально использовать. И получилось так, что 17 октября был создан полк, а 7 ноября полк принимал участие в легендарном параде 1941 года на Красной площади.

- Вы к нему готовились или это было спонтанно?

- Готовиться к этому параду никто не мог. Когда говорят, что мы готовились за неделю, за две недели, - вы меня извините, но хотелось бы прямо по-русски сказать, что это болтовня. Такого не могло быть. 6 ноября на станции Маяковской состоялось торжественное заседание по поводу 24-й годовщины октября. И только вечером командиры частей, которые должны были принимать участие в параде, узнали, что этот парад будет проводиться. И лишь за неделю до этого, 1 ноября, Сталин вызвал Жукова с фронта специально чтобы выяснить, будет ли возможность провести парад на Красной площади, в связи с обстановкой на фронте.

Буквально за несколько дней до 7 ноября поступила команда подготовить части для марша, показать москвичам, что Москва готова к обороне. Но никакого разговора о параде не было и не могло быть. Почему? Потому что настолько четко работала наше НКВД. Было установлено, что немцы заслали в Москву диверсантов - но они, конечно, тоже о параде не знали ничего. По некоторым источникам буквально за неделю до парада было обезврежено более 100 немецких диверсантов, - так что эта секретность была оправдана абсолютно. Если бы немцы узнали о том, что в Москве будет проведен парад... Они были настолько близко к Москве, они буквально у ворот стояли, где-то в пределах 30 километров от Москвы. Поэтому подготовка проводилась в строжайшей тайне. Одним из первых о параде узнал наш командир полка полковник Махонько. Это было в 6 часов вечера 6-го ноября, буквально после заедания на Маяковке. Это произошло по одной простой причине: полк был НКВД, и естественно в первую очередь обо всех таких закрытых мероприятиях узнавала система НКВД. И ещё узнал начальник управления Михаил Иванович Журавлев, старший майор госбезопасности.

Буквально в 11 часов вечера 6 ноября наш полк уже вывели на набережную возле Большого Каменного. Строевая подготовка к тому времени у нас была довольно приличная. Где-то в третьем часу мы вернулись в казармы. Эти казармы были на Солянке в центре города - Малый Ивановский переулок, дом 2, это бывший Большой Забелина. До войны там была Высшая школа милиции. Там формировался наш полк, там стоит прекрасный памятник нашим погибшим товарищам-партизанам и сотрудникам внутренних войск, там во дворе мемориальная доска, посвященная нашему полку. Мы и сейчас там ежегодно собираемся 9 мая.

И вот в 6 утра 7 ноября по боевой тревоге поднимают полк. Полк пешим порядком направляется с Малого Ивановского по Бульварному кольцу к Сретинским воротам и от Сретинских ворот по улице Дзержинского, 25 октября - на Красную площадь. Естественно, командир и начальник штаба знали место расположения нашего полка. Мы встали мы на своё место - это было буквально напротив Мавзолея, рядом с дивизией Дзержинского. Дивизия Дзержинского стояла в самом центре, мы чуть правее стояли, ближе к Историческому музею. Я не буду освещать сам парад, это общеизвестно. Начался он ровно в 8 часов, когда пробили куранты, - это было личным указанием Сталина, начать парад на 2 часа раньше обычного. Из ворот выехал маршал Советского Союза Буденный, его встречал Артемьев, командующий московским военным округом, он же был начальником московской зоны обороны. Он доложил рапортом, что войска готовы к параду. Буденный объехал площадь, поздоровался с войсками, поздравил с праздником, с 24-й годовщиной Октябрьской революции, - и направился на трибуны мавзолея. Обычно выступал всегда тот, кто парад принимал. Но в данном случае было сделано исключение - выступал сам Сталин. Он выступил с очень короткой речью и сказал, что очень многое зависит от участников парада. Участники парада знали, что прямо с парада они отправляются на фронт, - что почти все части с Красной площади направляются на фронт. Парад этот легендарный - и это не просто какая-то моя бравада, преувеличение. Я говорю так совсем не потому, что я был самым юным участником этого парада, а потому что значение этого парада нельзя переоценить. Когда наш народ узнал, что на Красной площади прошел парад в то время, когда немецкие войска буквально были у границ Москвы, - то народ воспрянул духом. Народ понял и поверил в то, что все же у нашего государства есть сила для того, чтобы нанести удар по немецким войскам. И удар был нанесен, - 5 декабря наши войска перешли в контрнаступление и отогнали немцев от Москвы на 250-300 километров.

А наш полк после парада вернулся в казарму на Ивановской, дом 2. И уже 9 ноября, буквально через 2 дня, первые наши группы пошли в немецкий тыл. 15 ноября полк приступил к массовой заброске наших диверсионных групп (тогда они назывались разведывательно-диверсионными группами) на всех основных оперативных направлениях. Немцы хоть и отступали, но у нас были задачи действовать у них в тылу, делать все, чтобы они при отступлении бросали технику. Мы причиняли им довольно много неприятностей!

- Ваше личное участие?

- Декабрь месяц 1941 года, в районе Можайска деревня Нестерово. Линию фронта мы переходили своим ходом. На самолетах нас не забрасывали, мы даже к этому не готовились. Конкретно - получали задание; предварительные сведения были, видимо, добыты войсковой разведкой, потому что получая задание мы точно знали район, место, деревню. Допустим, нужно было взорвать штаб, склад боеприпасов, мост, или железнодорожный мост, или шоссейный мост. Конкретное задание в конкретном районе. В район Можайска, деревня Нестерово, мы вышли 21 декабря 1941 года. Командиром нашей группы, которая насчитывала 68 человек, был майор Казначеев. Это был командир нашего истребительного Красногвардейского батальона, - потом он был командиром нашего 2-го батальона, а в данном случае был командиром этой оперативной группы. Задача была такая: в деревне Нестерово расположился штаб немецкого полка, нужно было разведать расположение немецких войск в этом районе, в этом гарнизоне, - и по возможности уничтожить склад боеприпасов и этот штаб. С нашей группой шел корреспондент газеты «Правда» Иван Федорович Кирюшкин. Это личность легендарная! У Чапаева он был командиром пулеметного взвода, - и вот он шел с нами как корреспондент газеты «Правда». Потом он дошел до Берлина и мы встречались в редакции газеты «Правда» на его 90-летие. Вместе с ним шел Сергей Струнников, это был фото-спецкорреспондент газеты «Правда» - тот самый корреспондент, который сфотографировал труп Зои Космодемьянской. Потом он погиб под Полтавой на аэродроме, где базировались американцы. Немцы налетели, и он там погиб...

Задание было выполнено, штаб мы уничтожили. Это происходило ночью. Разведка установила местонахождение штаба: штаб находился в здании бывшего сельсовета. Охранение было довольно приличное: с двух сторон стояли пулеметные гнезда, пулеметная позиция была на крыше одного из домов: то есть три пулемета было, или даже больше. У нас, конечно, были более опытные бойцы, - и их направили, чтобы ликвидировать расчеты. Два пулеметных расчета сняли легко, без всякого шума, а с третьим пришлось повозиться, потому что немцы, которые сидели там, на чердаке, у слухового окна, - они увидели, что наши разведчики подползают к ним и открыли огонь. Кто-то бросил гранату, немцы объявили тревогу. Нас они не видели, потому что было темно, но открыли паническую стрельбу. А у нас у каждого, кроме гранат РГД, и «лимонок», еще были противотанковые гранаты, - а ими можно и танк вывести из строя. Командир приказал группе, в которую входил и я, забросать гранатами штаб. 62 немца было уничтожено, - и ещё мы прихватили полковника. Командиром ли полка он был или начальником штаба, я не знаю. Таким образом было выполнено задание. Мы возвращались обратно, и когда уже должны были перейти линию фронта, немцы нас обнаружили. Они открыли минометный и пулеметный огонь, и троих мы потеряли, а 8 человек были ранены. Тогда командир, Казначеев, взял двух бойцов, - в том числе и меня. Нужно было ликвидировать и минометную позицию, и пулеметную, что мы и сделали. Сам Казначеев ножом ликвидировал двух пулеметчиков, а мы из автоматов пристрелили минометчиков. Убитых ребят мы взяли с собой: хоронить нужно на своей земле. Вот что такое дружба на фронте! А как иначе? Оставлять у немцев, там хоронить?

Группа у нас была большая, и когда мы переходили линию фронта, Казначеев разделил группу пополам, чтобы было легче перейти. Мы перешли линию фронта там, где располагалась 110-я дивизия, и всё у нас все было нормально, без проблем. Вторая группа перешла несколько правее нас (по-моему там была 113-я дивизия), и там произошла очень неприятная история. Буквально накануне немцы выбросили десант, - и десант был одет в нашу армейскую форму. Был приказ на ликвидацию этого десанта, но к тому времени его ликвидировать не удалось. И когда наша вторая половина группы перешла линию фронта, то командование этой дивизии нашу группу приняло за немецких десантников. Несмотря на то, что наши чисто говорили по-русски, называли фамилии, номера частей, нашу группу (20 с чем-то человек) обезоружили и заперли в сарае. Их вызывали на допросы и утром должны были расстрелять. Попали в переделку! Документов-то нет, документ только у Казначеева. Он на шелковой ленте зашивался в воротник. Это знали только чекисты, даже командиры дивизии не знали, только НКВД. На шелковой ленте было написано: «командир такой-то, оказывать всякое содействие при переходе линии фронта». Такая стандартна форма была. А у тех вообще-то ничего не было. Мало того, когда разгромили тот штаб, то Костя Филатов у какого-то офицера снял крест, и у него этот железный немецкий крест был в кармане. А у некоторых наших вообще были немецкие автоматы, кто-то поснимал у немцев ремни с бляхой со свастикой на память, - у них хорошая кожа. И это еще раз доказывало, что это немецкие диверсанты, не наши. И хорошо, что замполит этой дивизии, когда ему сказали, что эта группа выполняла там-то задание, проявил инициативу, узнал конкретно - где и что. И ещё кто-то из наших знал, куда можно позвонить, чуть ли не в Москву. «Свяжитесь, мы на самом деле не диверсанты!» Командир даже разговаривать не стал, а особый отдел тем более. Ясно было и так: раз немецкие ремни, кресты, у кого-то даже был «парабеллум»... Хорошо, что замполит связался. Буквально утром, за час до расстрела, пришла команда, что, да, это действительно перешла группа Казначеева. Группа состояли из такого-то количества человек, а это часть группы, это никакие не диверсанты. Об этом узнал Казначеев. Он ждал, что та группа должна перейти правее и соединиться потом, - а той группы нет и нет. И он через командира 110-й дивизии запросил соседей, а там сказали: «да, прихватили, но это, по-моему, немецкие партизаны». И Казначеев еще связался, чтобы прояснить этот вопрос. Вот такая произошла история со второй частью группы. Но они счастливо отделались, буквально за час всё выяснилось. Их бы пристрелили, и никаких не было бы вопросов, - тем более что немцы высадили в этом районе десант, и его ещё надо было ликвидировать. Затем их накормили, они приехали к нам, соединились с нашей группой. И потом на машинах нас отправили в Москву.

В конце декабря мы вышли обратно к своим, и буквально в первых числах января в четырех номерах «Правды» появились очень большие статьи о действиях нашей группы. Кирюшкин, корреспондент «Правды», он писал не конкретно о нашей группе, а писал о действиях полка.

- Чем вы были вооружены?

- В основном винтовками. Автоматов было мало, автоматы в основном были у командиров. И в 1941 году больше было автоматов ППД, - ППШ позже появились. Какие лучше? ППД не хуже стрелял, чем ППШ. Он даже покачественней был, но потяжелей. Автомат был только у командира группы Кирюшкина и у двух командиров взводов, у остальных трофейные немецкие винтовки системы «Маузер», очень хорошие винтовки. С патронами не было проблем. Проведя несколько операций по уничтожению, захватив склад боеприпасов уже в то время, в декабре, мы были неплохо обеспечены. На всю группу был один дегтяревский ручной пулемет. Правда, к нему было 4 диска: 3 запасных диска ребята таскали. Самое главное, - гранаты. Гранат много брали! РГД-33 с таким чехлом, - такая штучка, ее надо было покрутить и завести. И такой осколочный чехол одевался сверху. Потом знаменитая «лимонка» Ф-1 для ближнего боя. И помимо этого противотанковые гранаты.

- Ножи были?

- Финки были почти у всех. Даже штыки были от СВТ. У нас такой винтовки не было, - это капризная винтовка, подводила здорово. Мы от них отказались. А штыки от нее были.

- Как вам немецкие винтовки по сравнению с нашей мосинкой?

- Мне кажется, они лучше были. У «Маузеров» кучней стрельба была, чем у нашей трехлинейки. У них очень удобный был предохранитель, флажочек такой сзади. У нашего Казначеева был «Маузер», но у него он был от границы. Он нелегально притащил «Маузер» сюда. Как он попал к нам? Буквально в первые дни войны Казначеев был ранен, и его направили в Москву, в госпиталь. А когда он подлечился, его направили, как пограничника, в НКВД, - и он стал командовать в истребительном батальоне. Вот и ходил с «Маузером», причем это был 25-зарядный «Маузер».

- Когда ходили на диверсионные задания, немецкие трофеи брали?

- Оружие. Бывало так: с винтовкой пошел, не можешь взять мешок патронов, берешь 60 патронов. А это не так много, если стрелять приходится здорово. Ну и все, ты свою винтовку отстрелял, а там немец лежит, и ты взял автомат. А у каждого немца еще запасные рожки, и ты рожки снял с него: обычно 4-6 штук, это прилично. И всё, с ты немецким автоматом. Сначала это воспринималось не лучшим образом. Особенно, помню, командир полка... Все равно винтовки-то у нас выдают. А потом стало в порядке вещей. С немецкими автоматами ходили очень многие, - оставалось трофейное оружие, даже за каждым записывалось.

- Что-то еще: обувь, еду - брали?

- Нет, никаких трофеев не брали, это пресекалось. Трофеи - это мародерство. Даже тогда, когда снимали кресты, сувениры, - и то наказывали. «За такой сувенир тебя расстрелять надо. Он лежит с крестом, пусть и лежит, это не твое дело» - «Ну я так, на память» - «Какая память, тебе стрелять в него надо! Убил и до свидания. Вот и послужил крест плохую службу».

- Ремни немецкие всё-таки носили? У них-то кожаные были ремни, а у нас тряпичные.

- У нас были тоже кожаные. Летом сапоги, причем приличные. Кирзовые, но очень приличные. А у командиров были яловые. Не хромовые, а яловые.

- Как были одеты?

- Было уже довольно холодно, уже в ноябре снег был. На параде была вьюга, ветер, очень неприятная была погода. А в декабре тем более. Поэтому одеты мы были в ватные брюки, валенки, телогрейку. Под телогрейкой у командного состава были меховые душегрейки, безрукавки, зимние шапки и рукавицы. Шинелей у нас не было, ходили в телогрейках. И маскхалатов у нас не было.

- «Сидор» за спиной, что в нем?

- Во-первых, боезапас патронов, и, естественно, продовольствие. Грудинка, сырокопченая колбаска, концентраты каши, сахар, спички на всякий случай, - хотя костров разводить не разрешалось, естественно. Никаких костров, никаких связей с местным населением. Очень строго было, потому что были случаи, - пошли разведчики, имели связь с местным населением, а там оказался предатель. Немцы были в соседнем селении, он быстренько сбегал и сказал немцам, что там, в лесу, партизаны. И отряду пришлось драпать с таким свистом от этих немцев! Нам еще и ещё раз повторяли приказ: никаких контактов с местным населением. Если идет разведка - ни в коем случае не светиться. У нас были согревательные таблетки в пакетике, типа сухого спирта. Ее в воду опустишь, видимо, реакция получалась, - и бросишь её в валенки, под портянки, и можно греть ноги. Смены белья не было, ходили буквально на несколько дней. Еще в рюкзаке были сухари. Фактически - сухой паек. Спирт был только у начальства: нам спирт на руки не выдавали. У командиров взводов он тоже был, это точно. Ночью в лесу, снег, а морозец был вполне приличный: 30 и выше. Тогда спиртиком пользовались!

- Личный перевязочный пакет был?

- Был. У нас в группе было две девушки. Они были универсалы: и связистки, и сандружинницы и снайпера. Их готовила диверсионная спецшкола. В каждой группе было по две девушки. Мало ли что с одной случится? Рации у нас в то время вообще не было. Связи не было никакой.

- Зимой в лесу как ночевали?

- Очень просто, только лапник, больше ничего. Костров разводить нельзя, сразу дым, запах. Откуда знаешь, где немцы? Уникальный случай был, - правда, не с нашей группой, а с соседней. Они выполнили задание, возвращались. Доволно глубоко в лес зашли, и кому-то захотелось по нужде: пошел в кустик, сел, - чувствует, кустик шевелится. А с другой стороны, куста немец идет по той же нужде. Так бывает в войну! И такое было, это не анекдот. И тот и другой, не успев надеть штаны, каждый в свою сторону бросился. Наш прибегает (его Вася звали), - его спрашивают: «Ты что штаны не надел?» - «А там немец! Сейчас немцы нас накроют элементарно!» И только они сорвались с места на лыжах, и немцы стали их преследовать, - но удалось уйти.

- Ходили на лыжах?

- Да. Лыжи были на ременных креплениях. Причем лыжи такие были, что их не подымешь, - а помимо всего прочего еще лыжи надо было тащить на себе. Еще взрывчатка была. Ее распределяли по всем, потому что ее много было. Часто приходилось взрывать, особенно мосты, склады с боеприпасами.

- К офицерскому составу, какое было отношение?

- Я хочу, чтобы вы это запомнили! Меня это всегда возмущает! Не было никаких офицеров.

- К командному составу.

- Вот-вот! 1941 год, какие офицеры? Когда они появились в феврале 1943 года, с введением погонов... Как понять, «какое отношение?» Как к командиру - уважение. Никак не товарищеские.

- Политработники с вами ходили?

- Не было политработников в группе. В батальоне были, а в группе не было. Они ходили. Но с той группой, с которой ходил я, - там не было. В группе не было постоянного представителя особого отдела. Их достаточно было и здесь. Зато потом писали отчеты, кто, чего и как. «Кто чего сказал? А может быть ничего хорошего не сказали?» Допытывались, было такое. Мы приходили с задания, а потом по одному таскали. «Как там было в тылу? Сколько немцев убил? Кто чего сказал? Кто чего говорил? Трусов не было? Не может быть такого, что было все хорошо!» И вот допытывались.

- Проверки после каждого задания были?

- Обязательно. Тут проверка еще почему была: потому что, видимо, была негласная команда проверять, соответствует ли то, что написано сделанному. Вот основная задача была проверить: не было ли промашек, не было ли просчетов, не было ли неправильных команд командиров. Но это еще для целей, видимо, учета этих ошибок на будущее. Твой командир полка не расскажет, а рядовой боец скажет: «Командир дал команду, мы пошли. Оказывается, не надо. Мы вернулись. Пока возвращались, потеряли 5 человек». Он вызывает командира: «Как так могло получиться, командир? Нам боец рассказал!» Вот такие случаи были. В данном случае это было сделано в положительных целях. А с другой стороны, на то он и особый отдел, чтобы ковыряться, чтобы допытываться.

- Предлагали ли вам стать осведомителем?

- Такого не было. Надо отдать должное, это насильно не делалось. Тебе вопросы задают, ты отвечаешь. И откровенно было! Я знаю, ребята говорили: «Меня “особый” спросил, я ему прямо сказал, - ничего я говорить не буду, копаете под нашего командира. А он хороший командир, я вам говорить про командира не буду ничего, - и всё!» - «Ну, тогда иди». И такое было.

- Вы были стрелком?

- Я ходил в разведку, был разведчиком, - «подрывник-разведчик». Я владел подрывным делом, ходил в разведку и занимался подрывными делами - это моя специальность.

Потом тоже было много интересного. Приходилось принимать участие и в других операциях. Это была группа под командованием Гладкова. Такой был лейтенант Гладков, он был тоже опытный - участник боев на Хасане, участник Финской войны, там он уже был командиром взвода пешей разведки. А ведь он был молодой - когда он был в полку, ему было всего 26 лет. Мы выполнили задание в районе Наро-Фоминска, Рогачева по уничтожению склада с боеприпасами. Склад довольно приличный был, и располагался в лесу. Сначала мы этот объект разведывали. Надо было точно установить смену караула, как они ходят. Ограждения как такового не было. Этот склад находился между дорогами: шла основная дорога, а там немцы, видимо, просеки прорубили. Все это просматривалось насквозь. Там 4 постовых ходили, а они ходят очень хитро, навстречу друг другу, - и перекрывают свою зону. Надо было уловить точный момент, точно, до минуты, установить, когда он поворачивается спиной, - и проскочить туда. В этой операции было задействовано всего 6 человек. По одному мы проникали на склад, даже не снимая охраны! Там стояло больше 10 бочек с горючим: бензин, боеприпасы, авиационные бомбы, гранаты. Мы отвернули пробку, разлили этот бензин, как обычно сделали «дорожку» и уходя подожгли. Как пришли бесшумно, так и ушли, спокойно. Когда ушли, - огонь к бочкам дошел, взорвались бочки, взорвались боеприпасы. Пока мы отходили по лесу, все время там гремело. Задание выполнили!

Потом подошли к шоссе. Зима, снег, - а шоссе оказалось расчищено. Командир говорит: «Наверное немцы задумали какое-то мероприятие». Он приказал залечь справа и слева от дороги в канаве. Больше 30 градусов мороз, но почти двое суток мы лежали там на морозе, - и как выяснилось позже - не зря. Женя Фалин, он был в разведке, доложил: «Командир, из-за поворота появилась штабная машина в сопровождении бронетранспортера». Мы их подпустили и забросали гранатами, - патроны все почти закончились. Уничтожили этих немцев, которые были в бронетранспортере, а в машине были водитель и три офицера, в том числе полковник, - и их мы тоже уничтожили. В машине оказался портфель - а там документы и карты, подписанные генерал-фельдмаршалом фон Браухичем, командующим всеми сухопутными войсками Германии. Этот портфель командир полка и вместе с ним Гладков передали Жукову, когда попали ему на приём. Все ясно, какую роль этот портфель сыграл в московской операции? Такая была операция! «Одна из», если коротко. За нее меня наградили - за эту операцию я получил медаль «За Отвагу», а орден Красного Знамени получил за другую операцию, на Брянщине.

- Что там было?

- Там было просто. Было указание Жукова: перерезать железную дорогу Ярославль-Кировск хотя бы на несколько дней. По ней немцы подвозили войска, боеприпасы, и так далее. Хотя бы на несколько дней её необходимо было перерезать! Наша группа в составе 118 человек выполняла это задание. Разведка установила наиболее удобное место для закладки взрывчатки: там был очень удачный поворот, на повороте всегда сбрасывается скорость. И мало этого, после поворота путь шел немножко под откос. Если произойдет взрыв, то, естественно, пусть не весь состав, то значительная его часть (особенно передняя) обязательно слетит под откос. Путь никак не охранялся. Взрывчатки мы заложили довольно прилично. Разведчик (не помню его фамилию) сидел на дереве и доложил, что появляется состав. Хорошо, мы сразу не рванули, а то вместе с паровозом немцы пустили пустые платформы, - как они обычно делают. Три абсолютно пустые платформы шли. Мины тогда натяжные были, надо было заложить и за веревочку дернуть, чтобы рвануло. Так примитивно было, - в то время ведь не было ничего такого. Хорошо, командир вовремя сообразил. Когда доложили, что состав идет, он говорит: «Подожди, не дергай». А потом он говорит: «Я по шуму почувствовал, что не идет состав». Шум был несвойственный большому составу. И действительно, мы пропустили его, и буквально через полчаса пошел состав. Большой состав был: два паровоза, больше 30 вагонов и несколько плтфор. И мы его рванули. Есть сводка Совинфорбюро от 10 мая, в которой говорится, что «Уничтожено было больше тысячи солдат и офицеров, 16 танков и много другой техники». Вот такая операция! Мы не только перерезали железную дорогу, а еще уложили 2 эшелона…

- Почему 2 эшелона?

- Потом в другом месте мы еще эшелон уложили. Нам было известно, что Жуков о проведении этой операции докладывал Сталину. В результате только одной операции было уничтожено больше тысячи немцев! А ведь это «одна из».

- За это вы получили орден Красного Знамени?

- Да.

- Вся группа награды получила или только подрывники?

- Вся, потому что каждый выполнял свое дело. Нужна разведка, прикрытие, потому что никто не знал, - а вдруг сейчас патруль немецкий пойдет? Значит, надо все прикрывать. Больше взрыва надо было отход прикрывать: потому что мы не всех немцев уничтожили, и несмотря на то, что эшелоны пошли под откос, они открыли стрельбу. Кто-то видимо оставался прикрывать. У каждого свои задачи! Было 118, а пришло 78...

- Где потеряли эти 40 человек?

- При отходе. А потом наша группа вообще оторвалась. Мы отходили небольшими группами, не могли все отойти. И видимо какие-то наши группы напоролись на карательный отряд. Нам потом уже местные крестьяне говорили: «Ваших ребят встречали карательные отряды, полицаи». Так что потеряли мы их уже при отходе.

- Тот период, апрель, - с точки зрения ведения боев, наверное, самый тяжелый? Вроде и холодно и мокро.

- Трудно сказать. Когда сидишь в теплом месте, в квартире, действительно и мокро, и холодно, - а когда ты на операции, ты на это не обращаешь внимание. Мороз за 30 градусов, а тебе вроде не так уж и холодно. От напряжения, от сознания… Вернее - от подсознания. Сознание - это у командиров, а ты рядовой - тебе приказали залечь, ждать, бросить гранату или выстрелить куда-то - исполняй. Сам ты активных действий не предпринимаешь, ты выполняешь команды, командует командир. Ты даже не имеешь права заниматься самодеятельностью. Ты проявил инициативу, - а твоя инициатива никому не нужна. Вдруг немцы появились, а ты взял и выстрелил, и обнаружил всю группу. Кто тебе разрешил стрелять? Это как пример. Только по команде! Или, допустим, идет бронетранспортер: ты гранату бросил, а оказывается, за этим транспортером идет целая немецкая колонна. С этой колонной что ты сделаешь? У тебя всего 20 человек! Так что прежде, чем бросить гранату, надо ждать команду командира, бросать ли. Случаев непредвиденных бывает много.

- Вы фактически после каждого выхода возвращались в Москву?

- Да. «К себе домой», как мы говорили. Считался, как дом.

- Сколько времени отдыха давали?

- Не меньше недели. Иногда больше, но как правило неделю.

- Как ваши родители отнеслись к тому, что вы пошли в истребительный батальон, потом в полк? Удавалось с ними видеться?

- Мать не знала ничего. А отец сам был в ополчении.

- Как это она не знала?

- Я был в бригаде милиции, ходил на дежурство. Мне до дома от улицы Обуха дойти 15 минут. И того, кто жил близко, иногда отпускали, пусть только на пару часов: «Сходи помойся», - потому что не было условий помыться. Поэтому мать и не знала. Она узнала только после войны, что я в тыл к немцам ходил. Она сама удивилась: «Откуда у тебя столько наград?!» Она даже не знала об этом! Она только знала про «полундру», которая потом была.

- А о том, что ранены были?

- Не знала ничего. Только когда я демобилизовался в феврале 1950 года: такой крепкий, здоровый из себя, красивый, и так далее.

- Ваш истребительный батальон влился в полк, - соответственно, туда вошли люди вашего возраста и более старшего поколения. Старшее поколение так же относилось к войне, или более осторожно?

- Нет, даже наоборот: хотели воевать. Но дело в том, что буквально после первых заданий очень многих старичков отчислили. И не потому что они там трусили, а по состоянию здоровья. Очень много людей пришло в солидном возрасте, - тех, которые уже не подлежали призыву в армии. Они думали, что они в состоянии воевать, они участники Гражданской войны, и так далее. Но стало ясно, что им это не под силу, потому что пройти столько километров пешком, в таких условиях, уже зимой, когда ни отдохнуть, ни нормально покушать, - это им уже было не под силу. Для очень многих это была трагедия. Из полка в декабре отчислили 235 человек: а полк был 2,5 тысячи. Это полный состав полка, это со всеми службами.

- Что делали в неделю отдыха?

- Отсыпались. Получали наслаждение от еды, хотелось горячего. Хоть кружку чая, хоть кипяток, - только горячий. Там же нельзя было ничего греть: снег растапливали и пили. В основном отдыхали. Бильярд у нас был - к нему очередь выстраивалась. Причем, такие «специалисты» были, что шар в шар не попадут, многие первые раз играли. Самодеятельность была: на баяне играли, на гитарах. Ходили в тир (в подвале у нас был тир), хотя все стреляли прилично.

- Девушки в полку отдельно жили?

- Отдельно. На одном этаже комнаты рядом: наша и их. Был приказ - к ним в гости не ходить. Если они хотели, сами заходили. Мы, мужики, не имели права к ним заходить. К нам, кто хотел, заходили. Правда, романов не было. Это действительно были боевые подруги, без всяких красивых слов. Они на заданиях нам ни в чем не уступали. Прекрасно стреляли.

- Были снайперские винтовки?

- Винтовка со снайперским прицелом. В каждой группе по 2 снайпера было обязательно. И даже была одна винтовка с набалдашником.

- «Брамит»?

- Нет, винтовочная граната Сердюкова. «Брамит» позже был. Но обязательно бесшумная винтовка была, потому снять кого-то бывало нужно на расстоянии. В основном ножом пользовались.

- Вам приходилось пользоваться ножом?

- Когда снимали пулеметный расчет. Тогда сам Казначеев снимал, - но позже и мне лично приходилось: не помню сейчас когда, врать не буду.

- Как воспринималось?

- Если не ты его, то он тебя! Никаких переживаний по этому поводу. Даже когда первого убил, - а я точно знаю, что я его убил, потому что стрелял я довольно прилично. Судя по тому, как он падал, он явно был убит, - а мы потом и мимо проходили. Никакого такого чувства не было. Бывает такое, что буквально после первого выстрела, люди спать не могут. Чисто по-человечески я, наверное, понимал, что это немец, это враг: что тут переживать? Если не ты, то он тебя! Командир нам всегда говорили: «Смотрите, кто раньше, от этого зависит, секунда решает».

- В этом плане лично у вас какое было отношение к немцам? Это была ненависть, или желание победить?

- Нет. «Желание победить», - это детский лепет. Ненависть в откровенном виде. Кто их к нам звал? Столько было сожжено, уничтожено, повешено и расстреляно, - причем совершенно мирных людей! Вплоть до того немец идет, твоя морда не понравилась, не так на него посмотрел - он взял, застрелил тебя. Мы же видели все это. Это просто враг, откровенно.

- Какой самый страшный случай?

- Трудно сказать. Или мы такие молодые были, что нам страшно не было? А самое страшное - начало. Самое страшное - первая встреча с немцами. Это необъяснимо, это раз. Ты не ожидаешь, - это два. Немец - это человек тоже. Но ты прекрасно понимаешь, что это не человек, это враг. Ты прекрасно понимаешь: если не ты его, то он тебя. Здесь не возникает вопроса «если он человек, то как его убить?» Если он немец, то его надо убивать не задумываясь. А как это сделать? Его же надо найти раньше, чем он тебя. Самое страшное, это первая встреча. Потом, когда встретился, пострелял, убил-не убил, не знаю, - но хоть видел живых немцев, ты пострелял, здесь ты увидишь.

- После Рузы…

- Да, после этого десанта, хоть это и ночью было. Ты видишь их силуэты в касках, но ты видишь, что это немцы. А потом, когда пленные шли, - совсем рядышком видишь.

- Этот период лета 1941 года, когда шло отступление, как воспринималось? Ведь была пропаганда «на чужой территории, малой кровью». А тут получается...

- Это была не пропаганда, а политика, даже стратегия. Отступление воспринималось, естественно, тяжело - и одновременно непонятно. Как такое могло случиться? Наша армия прекрасно вооруженная! Мы же не знали результаты Финской войны, нам все лапшу вешали. Мы же этого ничего не знали. Сейчас только известно, что мы заварили ту кашу, а не финны... Конечно, начальный период войны мы тоже по-разному воспринимали. Причин неудач начального периода очень много. И все, на сколько мне думается, объективные. Тогда воспринималась, как трагедия, естественно. Это с одной стороны. А с другой стороны, - никто не мог понять, почему это произошло. Я сейчас веду ребят через наш музей, мне ребенок из 2-го класса говорит: «Дяденька, вот Вы герой, а как же немцы к Москве подошли?!» Надо отвечать на вопрос, как, почему... Потому что на основных направлениях немцы превосходили нас в 3-4 раза, а то и больше, особенно в танках и авиации. Выяснилось, что мы к войне не были готовы.

- В полку были случаи предательства?

- Нет, у нас не было. В спецшколе было, - в этой части, которая называлась «спецчасть 88», истребительно-диверсионная разведшкола.

- В которой Зоя Космодемьянская училась?

- Нет. Насчет Зои отдельный разговор. Раз Зои коснулись, я справку дам, потому что мало, кто об этом знает. Когда говорят, «Зоя, партизанский отряд», и так далее и так далее, - вот справка: она действительно была в этом партизанском отряде. Но партизанский отряд входил в воинскую часть 99-03, - часть, которая непосредственно подчинялась разведотделу штаба Западного фронта. Эта часть насчитывала 3,5 тысячи человек. И там, где была Зоя, это был маленький отряд, один из отрядов.

- Такая же диверсионная группа, как ваша?

- Типа такого. Только в данном случае это не было никакой диверсионной группой. И когда говорят о Зое Космодемьянской, надо отдать должное ее поведению во время пыток. Но никто ее не просил поджигать сарай, конюшню. У них задача была разведать и вернуться. А она подожгла эту конюшню, и немцы прихватили их.

- Что за спецшкола, что за предательство было?

- 17 сентября 1941 года согласно приказу НКВД Москвы и области, управления Журавлева, о котором я говорил, была создана спецшкола. Она называлась спецшкола «спецчасть 88». Я долго копался, почему 88, а не 97? А потом оказалось все предельно просто: было 87 истребительных батальонов, а это 88-й истребительный батальон, так закрыто эта школа называлась. На самом деле это была школа по подготовке диверсантов, разведчиков, и так далее. Спецшкола эта была на территории Московской области, там располагался Дом отдыха управления НКВД. Случилась так, что помимо того, что она снабжала партизанские отряды, спецшкола сама направляла свои группы в тыл к врагу. И с одной из групп пошел человек (я забыл его фамилию) и убежал, перешел к немцам. Он сообщил немцам, где эта школа находится, чем она занимается, и немцы её бомбили. Слава богу, бомбы пошли мимо, никакого вреда не причинили, - но спецшколу буквально за ночь перевели в другой район. Было дано задание оперативной группе: во что бы не стало проникнуть к немцам, найти этого предателя и привести его, - что и было сделано. Каким образом - не знаю. Это вообще уникальное задание. Проникла эта группа, нашли этого предателя, его привезли и расстреляли. Такой один случай за все время был. Но в нашем полку предательства не было, это точно. По-моему, даже не было разговора, что кто-то струсил, кто-то испугался. Хотя такое было, конечно, - особенно когда пошли первые 6 групп. Они погибли. Линию фронта перешли, и 2 группы даже не успели выполнить задание, когда немцы их встретили. Часто спрашивают: линия фронта, это что? Веревочка, дорога, канат какой-то, цепочка? Линия фронта - это ничего. Вот здесь наши, а там немцы. А вот здесь что? А это ничейная полоса. Надо поле перейти, а там лес. Только в лес вошли, - а там немцы, но никто не знает, есть там немцы или нет. Когда были первые задания, 6 наших групп погибли.

- Когда ходили за линию фронта, можно было отказаться, сказать «я с этим не пойду»?

- Вообще таких случаев не было. И я не слышал, чтобы такое было. Дело даже в трусости. Как это такое - «я с этим не пойду»? Были такие случаи: не трусость была, а депрессивное состояние. Такое-то задание, задание выполнено, пришли. А чисто психологическое состояние... Настолько была нервная перегрузка, что требуется время для отдыха. Прошла неделя, новая группа пошла, его включают. Он говорит: «Командир, можно я в этот раз не пойду?» Командиру ясно почему, и он говорит: «Можно». Но в следующей раз он идет. Такие нервные перегрузки были! Один раз мы прошли мимо какой-то деревни, - столько виселиц, столько трупов, вся деревья сожжена дотла. Причем трупы детей, женщин прямо на дороге валялись. Конечно, это действовало на нервы. Особенно на нас, пацанов. Такое было... Не ходили не по трусости!

- Вы переходили линию фронта с боем, или старались…

- Нет-нет, линию фронта с боем нечего переходить. Ну что, идет группа 20-40 человек с боем, - через 5 минут от группы не останется никого!

- Вам, наверное, помогали войсковые разведчики?

- Да. Как правило, это было уже потом. Первые группы шли без войсковой разведки, а потом стало ясно, что этот участок фронта надо разведать, определить, где возможно перейти, как и когда. И нам уже помогала войсковая разведка. И даже до самой линии фронта войсковая разведка нас сопровождала, были и такие случаи. Надо знать даже когда переходить: потому что немцы знали, если что-то случится, - то это может случиться ночью, в темное время суток. Поэтому мы проходили днем - если разведка узнала, что в этом месте нет немецких постов. Мол, этот кусочек чистенький, можно идти. А там буквально в полукилометре дозор стоит, или застава, или секрет какой-то. Так что и днем можно было перейти. А ночью немцы опасались, все время ракетами освещали.

- Группы были стабильные или разные?

- Группы набирались на каждое задание отдельно. Даже командиры разные были.

- Но из батальонов?

- Только из своего батальона. А группы могли быть разные, и командиры разные. У меня было 4, если не 5 разных командиров на заданиях.

- Сколько у вас получилось выходов в тыл?

- Всего шесть.

- Герои Советского Союза в вашем полку были?

- Нет. Не то, что Героев, вообще награждали очень сложно. Причем майор госбезопасности Запевалин, комиссар полка, у Журавлева был заместителем. Тот настолько, видимо, придавал значение полку, что комиссаром полка назначил своего заместителя. И где-то в начале 1942 года Запевалин обратился к Журавлеву с просьбой, что вот таких-то надо наградить, - и даже указал конкретно чем. А там резолюция Журавлева: «Нам не до наград! Журавлев». Вот так вот!

- Вы хотели дальше продолжать ходить во вражеский тыл?

- Да, здесь проблем не было. Сегодня сложно отвечать на этот вопрос: особенно молодежь не верит в это. Но это не было героизмом, это ты был просто обязан сделать, и всё.

- У вас было желание воевать?

- Не просто желание воевать, - а желание Родину защищать было, пусть это и звучит не по-современному. Молодежь говорит: «Знаем мы ваш героизм. Вас палками гнали...»

- Раненых всегда с собой уносили?

- Всегда. Даже убитых выносили. Потому что хоронить на территории, занятой немцами нельзя, потому что немцы, естественно, рано или позже обнаружат и надругаются. Поэтому мы всегда выносили убитых на свою территорию, и хоронили здесь. Без всякой помпы, без почестей, - но что оставалось делать?

- Во время войны приметы, предчувствия были?

- Нет, никаких предчувствий не было. Суеверий, насколько мне помнится, не было. Было сознание долга, больше ничего. Может быть, это громко сказано, «Героизм». Какой героизм, - никто не думал не о каком героизме. Есть долг, есть группа, есть очень сплоченный коллектив. Люди настолько были спаяны, настолько доверяли друг другу! Надеешься, знаешь, если тебя ранят, тебя не бросят, окажут помощь.

- Как вы были ранены?

- После того задания с подрывом двух составов, мы вернулись в Москву, как я уже говорил. Потом было задание на котором я был ранен, хотя ничего особенного там не было. Мы перешли линию фронта, вижу - на кусте висит каска. Я каску снял и на пальце кручу ее. Командир подходит и говорит: «Каска-то откуда?» - «Вон, на кусте висела». Он на меня матом: «Откуда каска на кусте?!» - «Видимо, когда наши отступали, чисто случайно, осталась каска». Он мне говорит: «Одень, а вдруг...» И как в воду глядел - это «вдруг» произошло. Буквально полчаса, не больше, прошло - немцы нас засекли (мы как раз днем переходили) и из минометов устроили нам представление. Осколок пробил каску, и застрял у меня в голове, - на этом дело закончилось. Вот так вот! Что было дальше я не помню - очнулся я уже в госпитале. Это было лето 1942 года. А дальше тоже было интересно. Как раз тогда командир полка узнал, что я себе прибавил 2 года, что мне всего идет 15-й год, я родился в конце сентября. И вот он зачитывает мне приказ с мягкой формулировкой: «Из полка отчислить по возрасту». Приходит комиссар говорит: «Слушай, Сазонов, человек ходил в тыл, отличился, награжден». А он откровенно сказал: «Сопляки в полку мне не нужны». Видимо, он настолько был возмущен, что я его обманул! А обманул-то я не его, а Казночеева, когда в батальон вступал. Думаю, что он просто меня пожалел, - потому что полк был направлен на Кавказ и почти весь полк погиб там.

- Казначеев погиб там или остался жив?

- Казначеев тоже погиб там. Там почти все погибли.

- Из госпитальной жизни что запомнилось?

- В госпитале я лежал в Москве на «Семеновской». Это бывший филиал госпиталя Бурденко, «292 сортировочный эвакогоспиталь» назывался. Но это потом, а в самом начале я лежал на Арбате, Серебрянический переулок, госпиталь Наркомата обороны. Сначала туда, - а потом, через несколько дней, меня переправили в 292-й. Хороший госпиталь! Довольно быстро меня поставили на ноги, хотя ранение сложное было. В госпитале я пролежал 2 месяца, - и все равно раньше ушел. Я мог еще там оставаться, меня могли ещё подлечить. На меня смотрели как на пацана, меня вообще не хотели из госпиталя отпускать. Видимо, командир прежде, чем разговаривать со мной, разговаривал с начальником госпиталя о том, кто я такой и почему. Сказал им, что мол, у вас такой пацан. А со мной в палате лежал капитан I ранга. Этот капитан I ранга меня перехватил. «Чего такой боевой парень с наградами будет дома делать?!» По-своему он был прав. И вот он говорит: «Ну, диверсант» - он узнал, чем я занимался, - «Мне такие пацаны нужны. Едешь со мной в Кронштадт». Как раз и у него и у меня лечение заканчивалось. Это был еще август 1942 года. «Документы твои у меня». Он, видимо, слышал разговор командиров со мной, - и пошел к начальнику госпиталя, так и так меня должны были выписывать. Иначе, судя по всему, меня бы домой отправили, - судя по возрасту. А он говорит: «Твои документы я забрал. Отвезу тебя в Кронштадт, в Школу юнг». Таким образом я попал в Школу юнг. Проучился я в Школе юнг, получил морскую специальность «рулевой-сигнальщик».

- Как вас приняли в этой школе, у вас все-таки уже серьезные награды были.

- Сначала не поверили, естественно. Вызвали в особый отдел, он там, так же как и везде был. «Откуда награды?» Я рассказал, в чем дело. - «Документы?» Я показываю. Они все равно не поверили, запрашивали Москву, хотя документы были с орденской книжкой, всё как положено. Все равно запросили Москву! Москва ответила: «Не было такого награждения». Вызывают меня в особый отдел. Устроили мне «ночь в алмазах», заставили снять все эти награды, сдать на хранение. А я говорю, что это ошибка. Полк был НКВД, и по сути дела, видимо, награждение было закрытым - такое тоже бывало, естественно. «Запросите закрытые награждения» - запросили через управление НКВД, и оттуда пришел ответ - «Да. Товарищ выполнял задание и был награжден». Это стоило мне дорого. Но вот в какой-то день утром в школе подъем морского флага, обычное общее построение. «Золотарев, выйти из строя». Я вышел - и начальник школы объявляет всему личному составу: «Произошла ошибка. Оказывается, наш товарищ действительно принимал участие в операциях в тылу у немцев и был награжден». И мне вернули всё. Такая была неприятная штука. Хотя это естественно было: пришел сопляк, которому нет еще 15 лет - а у него такие награды.

- Орден Отечественной Войны II степени вам в полку дали?

- Нет, это уже на флоте: 1-я Краснознаменная ордена Нахимова бригада торпедных катеров, рулевой-сигнальщик. Два месяца я учился в школе юнг, окончил - и сразу в бригаду торпедных катеров: с октября 1942 года и до конца войны.

- Какие катера у вас были?

- Довоенные Д-3, потом Г-5, а в конце войны появились американские «Хиггенсы» и «Веспера», прекрасные катера. Это уже под конец 1944 года.

- Осенью 1942 года наша часть Финского залива была оккупирована. Насколько я знаю, были проблемы с выходом в Балтийское море подводных лодок, потому что там стояли сети.

- Было.

- Как катера прорывались в Балтику? Как это было?

- Торпедные катера спокойно проходили.

- Но ведь Финский залив простреливался.

- Простреливался, особенно финская территория. У них там стояли батареи. Но мы все равно прорывались. Мы большую помощь оказали в переброске войск на Ораниенбаумский пятачок, перед контрнаступлением в 1944 году. На наших катерах очень много войск перевезли.

- Этим тоже занимались?

- Да, и этим занимались, перевозкой на торпедных катерах. Тяжелое на баржах перевозили. Хотя холодно было, уже ледочек появился, но все равно катера ходили. Нас перебросили под Ораниенбаум, а потом 2-я Ударная на Ропшу пошла.

- Вы базировались в Кронштадте? Часто бомбили Кронштадт?

- В 1942 году очень часто. Но и ПВО было. Бомбили часто, много потерь было.

- И у берега тоже были потери в кораблях и в личном составе?

- Да.

- И фактически, помимо всего остального, вы были в блокаде?

- Да, само собой.

- Вы ощущали, что это именно блокада?

- Конечно. При всем при том, что мы чувствовали себя лучше, чем жители, это резко ощущалось. Помню, один матрос из Вологды пришел. Утром нам дают чай, без сахара и без заварки, то есть кипяток. Он говорит: «О-о-о! Что же это за чай, даже заварки нет». У нас такой был старшина, посмотрел на него и говорит: «А какава ты не хочешь?!» Мы его так и прозвали - «Какава».

- Потом уже, когда прорвали блокаду в 1943 году, стало полегче?

- Да, полегче, конечно.

- Что делали зимой?

- Зимой катера на стенд поднимали, иначе их раздавит.

- А личный состав?

- На базе.

- Что делает?

- Ничего. Кушаем, отдыхаем, кушаем, отдыхаем. Чем еще заниматься? Постоянный ремонт, так называемый планово-предупредительный ремонт (ППР). Что-то поделать, что-то подкрасить, работа всегда находится.

- Что делали в свободное время? В карты играли?

- Карты исключено, в домино - да. Карты - это азартная игра, которая преследуется, если даже ты играешь не на интерес. А домино, - пожалуйста, забивай, только столы не ломай.

- Шахматы?

- Довольно редко. Шашки - да.

- Приезжали к вам концертные бригады?

- У нас не было ни разу. Я слышал, что они приезжали, но у нас не были ни разу.

- Кино?

- Тоже не было. Матросский клуб был очень далеко от нас, он был ограничен по количеству мест, всех они не могли обслужить. Зимой тяжко было. Скорее бы кончилась эта зима, и снова можно что-то делать! «Скорей бы утречко, да снова на работу», - как один хохмач говорил.

- Торпедный катер это сколько человек команда?

- Разные катера. И 8, и 12, по разному.

- Роль рулевого-сигнальщика какая?

- Стоит на руле. Чаще вообще-то стоит командир. Особенно, когда боевая операция, когда катер становится на боевой курс, как правило командир сам встает. Рулевой-сигнальщик - он на подхвате. «Сигнальщик» само за себе говорит, флажный семафор. Как правило, связь между катерами. Вот такая доля! Правда, не раз пришлось мне торпедировать, стоять на аппарате. Так как я пацан, мне все было интересно. «Костя, а как стреляет?» - «Очень просто. Командир: “Товсь, пли!” - и торпеда пошла». И когда Костю Славина убило осколком или пулей, командир говорит: «Золотарев, ты знаешь, я видел ты там все вертелся, давай». Ну, я и подбил немецкий эсминец или лидер, который со всем экипажем ушел на дно. За это я ничего не получил. Командир катера говорит: «Я командир катера, у меня орден Красной Звезды, - а ему что, второе “Знамя” давать, что ли?!» И всё. Спасибо и до свидания. Тем более, никто не поверил, что рулевой торпедировал корабль.

- Наводка торпедного аппарата разве не по курсу катера?

- По курсу, конечно. Катер корпусом направляет. Командир регулирует, набирает боевой курс, - там же три дизеля, три «паккарда» стоят. Обычно, на двух идут, а на боевой - третий.

- Это на иностранных?

- Нет, на наших три «паккарда» стояло. 37 узлов: узел - это 1852 м/ч: если 37 узлов - то это 65 километров скорость, вполне приличная по тем временам. У американцев, по-моему, 42 узла было. Мощные, очень хорошие американские катера были.

- На катерах сколько боевых заданий?

- Очень много, даже вспомнить трудно.

- Выходы в море на торпедные атаки насколько часты были?

- В неделю раз - обязательно. Не вся бригада выходит, выходили группами, там же подразделения. Идет дивизион, идет отряд 6 катеров. Обычно идет отряд. Если караван (бывали такие случаи, когда авиаразведка донесла, что караван появился) - тут может выйти и вся бригада. Но это редко, - в основном, дивизион выходит.

- Дивизион - это сколько отрядов?

- Два-три отряда, по-разному. В зависимости от количества катеров, потому что вся бригада 40 катеров. Но это когда все нормально. А сколько катеров повреждено, а сколько вышло из строя...

- Номер вашего катера?

- Не помню. Первый катер был разбит, мы вообще чудом уцелели.

- Как это получилось?

- Мы уже выходили из боя и видимо снарядом немцы нас накрыли. Движок остановился, нас на буксире тащили. Пробоина была, хоть выше ватерлинии, но все равно вода поступала. Но номер не помню: я два или три раза катер менял.

- С командой?

- Нет. Разные команды получались. Потому что раскидывали, потери были на других катерах. Одного, два, три человека потеряли, раскидали по разным катерам. Это не совсем приятно было. Хотя «полундра», - она всегда «полундра». Проходит неделя, и уже ты свой. Но сначала к тебе приглядываются. Хоть и награды, но все равно чужак пришел, а там уже своя семья. А потом видят… люди же тоже разные. Есть которые сразу находят контакт, не выкобениваются, а другой, особенно если у него награды, думает, что он национальный герой. И такие были! Правда, их охлаждали, но на это требовалось время, и потом всё равно осадок оставался. Если он такой, он всё равно таким и останется, он только внешне проявлять себя так не будет. А внутри всё равно будет думать, что он выше других, у него больше заслуг. Причем, заслуги - это тоже относительно. Кто в какую ситуацию попал. Как мне кто-то из наших юнцов, «сынов полка», говорит: «Золотарев, ты вообще, как легенда у нас, в 14 лет...» - и так далее. А я говорю: «А ты? А тебе вообще 13 было. Кто из нас легенда, ты или я? Так судьба сложилась!»

- Фронтоое братство где сильнее? В тех частях, которые в тыл врага ходили, или в морских?

- Это совершенно разные вещи.

- Чем отличалось?

- Хотя бы тем, что в тылу врага ты на волоске каждую секунду. Напряжение предельное. Ты линию фронта перешел, немец может быть за любым кустом, за каждым поворотом. А флотское - это совсем другое. Это семья, это задание. В этом-то и разница. Там предельное напряжение, оно волей-неволей объединяет, спаивает коллектив. Ты идешь, и не столько беспокоишься за себя, сколько за Васю, который с тобой рядом идет. А он за тебя. А морская дружба - это совсем другое дело. Там то же самое, но это уже проявляется в бою. Но все равно в бою нет такого ежесекундного напряжения. Вот катер вышел в атаку - это время, несколько минут он идет в атаку. Думаешь: «долбанут или не долбанут?» Прямо на глазах у тебя, «пшик», - и команды нет, катер взлетел на воздух вместе с личным составом. А ты идешь дальше, думаешь: «а следующая твоя…» А когда катер из атаки выходит, - это самый неприятный момент.

- Выходили разворотом?

- Да, а как иначе? А разворот, - это ты подставляешь хоть на одну секунду борт. Немцы стрелять умели! Сколько таким образом погибло катеров...

- Дистанция сброса торпеды?

- По-разному. Это зависит от командира. Другой командир подходит очень близко. У нас рисковый командир был.

- Как его звали?

- Осипов, Герой Советского Союза. Пущев был, тоже командир отряда. Свердлов. Троих командиров помню. Особенно Осипова. Они все Герои Советского Союза. Осипов был очень рисковый, он близко подходил. Всегда говорил: «Ребята, надо бить наверняка».

- На сколько примерно?

- Кабельтов - 200 метров. Совсем рядом! Тот же тоже на скорости идет, это раз. И потом, немцы тоже умели отворачиваться, - особенно если корабль не такой уж большой. Это общеизвестный противоторпедный маневр: когда командир грамотный, опытный, он точно рассчитывает, как идет торпеда, потом делает резко ход, и торпеда проходит мимо. А у торпеды интересная закладка. Она прошла определенное время, - «раз», клапан открылся, она тонет. Там таким образом делается. Некоторые подальше: два раза по 200 - это 400. Но больше уже нельзя. Торпеда же не такую большую скорость имеет, это раз. Потом, торпеда след оставляет, это два. Это сейчас торпеда без следа идет, - а тогда идет торпеда, и ее хорошо видно. Прямо такой беленький следик оставляет.

Одно дело торпедные атаки и так далее, - а было одно интересное задание. Это уже март 1945 года. Бригада наша стояла в Клайпеде и нужно было овладеть портом Данциг. Туда направили большую десантную группу, но овладеть портом не удалось - настолько сильная там была оборона у немцев. Они такой встречный огонь там устроили, что очень большая часть десанта погибла. А те, кто остались живы, вернулись. Встал вопрос, что нужно направить туда специальную диверсионную группу уничтожения. А у немцев там стояла дальнобойная батарея, четыре 305-мм орудия. Встал вопрос, кто возглавит диверсионную группу. Проверяли личные дела, искали кандидатуру. В конце концов, остановились на мне. Командир бригады говорит: «У нас есть один, который еще под Москвой окончил диверсионную школу. Хотя он молодой, но имеет опыт». Споров было много, - но мне поручили это задание. Была 42 человека группа старичков. С нами еще поляки пошли, потому что у нас задание было, уничтожить батарею, а у поляков было задание уничтожить зенитные средства противовоздушной обороны. Там у них две батареи стояло, спаренные, четырехствольные. К моей группе был прикреплен поляк Янош - он до войны работал докером в порту и хорошо знал прибрежные расположения.

Мы шли на торпедных катерах и в сопровождении бронекатеров. А на бронекатере две башни КВ стоят, по 85-мм. Подошли. Что нас выручило: при входе в Данцинскую бухту немцы затопили большой транспорт, 8-трюмный, колоссальный транспорт. Там довольно глубоко было, и он лежал на боку. Мы когда подошли, спрятались за него. Еще темно было. Немцы осветили прожекторами, но нас найти не могли, мы были за бортом. Я послал разведчиков на резиновой шлюпке. Был договор: если чисто, фонариком три проблеска. Прошло время - сигнала нет, разведки нет. Я, естественно, даю приказ высаживаться. Пошла высадка, высадились. Поляки сами по себе, а мы сами по себе. Пошли, нашли эти башни. Они довольно близко стояли от мола. Как уничтожить? Они все забронированы. Сняли охрану: четыре часовых там стояло, у каждой башни по часовому. Естественно, немцы никак не рассчитывали, что какие-то диверсанты появятся. Когда мы сняли охрану, я приказал нашим ребятам стрелять из немецких автоматов в расчете на то, что немцы в башне услышат стрельбу из своих автоматов и попытаются оказать содействие, помощь. И, видимо, я рассчитал правильно. Тут же открылись двери во всех четырех башнях. Оттуда выскочили немцы для поддержки своих - и мы их в упор расстреляли. Какие-то немцы, естественно, в башнях остались, мы покидали туда противотанковые гранаты, а когда гранаты взорвались, сдетонировал боезапас, - и все четыре башни взлетели на воздух. Своих разведчиков мы так не увидели, - видимо, пропали разведчики, или наткнулись на кого-то, не знаю. Мы стали отходить, и в это время появился польский полковник в сопровождении двух своих солдат. А немцы, видимо, успели своим сообщить, или услышали стрельбу, и нас стали преследовать. Двух солдат, поляков, убило, меня ранило в ногу, а полковника в голову. Добрались мы до обреза, а высота примерно 2,5 метра до воды. Полковник потерял сознание, упал в воду, я за ним. Схватил его, поплыли мы. Недалеко стояли наши шлюпки, его вытащили, и на наше счастье в первой шлюпке оказался врач. Оказали ему помощь, оказали мне помощь, и таким образом, мы ушли, - и пришли в Клайпеду.

- Сколько человек вернулось?

- 24 человека, - причем, было 8 раненых, из них двое тяжело. Мы еще кого-то потеряли, но взять уже никак не могли. Потери были, но зато мы сделали то, что надо было. Я был награжден высшей польской наградой - Крест «Виртутти Милитари». Наши были представлены к «Отечественной Войне» I степени, но командир бригады сказал: «За одну операцию нечего два раза награждать. Он получил высокую польскую награду, и хватит». На этом дело и закончилось. Вот такое уже было флотское задание. А потом был штурм Пилау, Коса - это знаменитая Данцинская Коса. Я участвовал в этой десантной операции в Пилау 25 апреля.

- Высаживали десант?

- Да. С катеров высаживали: и с торпедных, и с бронекатеров тоже приходилось высаживать. Лидер «Минск», «Лидер Ленинград» участвовали, поддерживали огнем; «Красное Знамя» - была такая очень мощная канонерская лодка, четыре 130-мм пушки там стояли.

- К 1945 году вы базировались на немецкой территории?

- Какая же это немецкая территория? Это Прибалтика.

- Контакты с немецким населением были?

- Напрямую не было во время войны. Это исключено. Мы же не на берегу, мы на воде. База - море, море - база.

- База была на корабле?

- Нет. База была на берегу, где жили, кормились, отдыхали.

- Какая иерархия в экипаже?

- Какая иерархия: командир,боцман. Остальные все одинаковые абсолютно. Что рулевой, что моторист, что торпедист. Каждый занят своим делом, и все!

- Драить катер?

- Все драили, включая боцмана.

- Готовит кто?

- Обед на катере не готовят. На бронекатерах готовят, а на торпедных нет. На базу приходим (базу торпедных катеров), - там готовят.

- На флоте хорошо кормили?

- Как понять, хорошо или плохо? Это была война, это раз. То, что на флоте кормили лучше, чем везде, даже лучше, чем в авиации, - это два. Особенно торпедные катера, - это была высшая категория, нам шоколад давали. А как иначе? Хорошая погода, катер вышел, хоть ты в меховом, американском комбинезоне, тебя продувает насквозь. Он идет на скорости, брызги тебе… Там кушать надо, а иначе, как у нас один товарищ говорил, «силов у тебя не будет».

- Несмотря на ваш возраст, вам в рацион водка полагалась?

- Водка полагалась всем. Ты боец, тебе положено, - там не смотрят, когда ты родился. Вопрос в другом: если ты молодой, то ты отдавал. Все, кто был помоложе, старикам отдавали. И далеко не все старики пили, кстати.

- Курили?

- Курить я начал рано, в 1941 году, - это точно. Ругали меня, но потом привыкли. Причем курили махорку. Самая любимая махорка «Моршанская». Вот это да! Один курит - семеро падают. Очень крепкая была. Я помню, когда мы после войны ходили на ремонт в Росток на трофейных тральщиках: «Нептунверфь» - колоссальный морской завод. Там их и строили, кстати. Курить нечего. Завод мастера обслуживают, немцы. Курева у них не было, и с питанием было плохо. Они сначала на эту махорку не курили: она же очень пахучая, эта махорка. Здесь куришь, - на Красной площади слышно. Но потом они к ней так привыкли - за пачку махорки они хоть день и ночь будут работать.

- Катера надежные были?

- Надежные. Но пулеметная очередь прошивает катер насквозь. Правильно, это расплата за скорость, - нужно было его сделать, как можно легче, как можно мощней, чтобы была скорость. А сделай бронированный, - будет бронекатер. Это другое дело: зато у него артиллерийское вооружение.

- Авиация?

- Нет. В основном авиация - это только разведка. Авиация наводит, идет разведка, особенно, когда караваны. Когда одинокие суда идут, авиация не работала, это просто невыгодно было. Часто немцы проводили караваны, когда возили сырье всякое, руду, - на Балтике особенно. Авиация регулярно занималась разведкой, специальная морская авиация была. Сообщала к себе по радио - «в таком то квадрате то-то и то-то». А оттуда в наш штаб передавали, что в квадрате таком-то замечен караван, столько-то судов, направление такое-то. Тут же принимается решение, - выйти и атаковать.

- Продолжительность выходов в море несколько часов?

- Как правило, да. Несколько часов, туда, сюда, и до свидания. Кормежка на берегу.

- Атаки авиации по вам были?

- Да. Авиация нас бомбила.

- Потери несли?

- Несли. Немцы хорошо были подготовлены...

- Как встретили Победу?

- Победа застала меня в Штетене, в Восточной Пруссии. Там мы высаживали десант. И в этом десанте я принимал непосредственное участие как десантник, с автоматом даже, - это я помню хорошо. Прошло много лет, и полковник-поляк, которого я в предыдущей высадке спас, меня разыскал. По телефону звонит и говорит: «Я с трудом тебя нашел, очень хочется встретиться, ты не мог бы приехать?» Это было в 1977 году. Я тогда не знал, что можно вообще можно выезжать за границу. Он говорит: «Я тебе пришлю приглашение для посещения мест захоронения». При штурме Штетена мы потеряли 78 человек, там есть братское кладбище, «сментаж» по-польски. На этом кладбище наши ребята захоронены, - в том числе мой друг, с которым мы от Кронштадта дошли до Штетена. Он там погиб, при штурме. Я приехал и поляку говорю: «Слушай, Ян, здесь наш десант высаживался, и слева. Я обратил внимание - очень красивая литая чугунная ограда, в ней снаряд выбил огромный кусок, дыра была здоровенная. Ограда такая красивая, бой идет, я стреляю, - вот что значит художник по натуре! Я запомнил эту дырку». Он не верил, что мы там десант высаживали, а мы идем, - и дыра, как была, так и есть. Помню, мы дошли до центральной площади. Там сейчас аллея Красной Армии, и шла улица Велка. Я у него спрашиваю: «Ян, Велка это кто: ученый, полководец?» Он говорит: «Велка по-польски - главная улица».

- Какого числа был десант?

- 3 мая 1945 года - Свинемюнде, 5 мая - Штетен. В Штенене я и встретил Победу. После высадки мы вернулись на катера, катера так и стояли у стенки. Когда мы уже овладели городом, войска пошли куда-то дальше, а моряков всех вернули на катера, на корабли. Помню, такая была стрельба! Такая сумасшедшая стрельба, - стреляли даже с катерных пулеметов. Мы, наверное, спали, отдыхали. Наши ребята говорят: «Что за стрельба? Опять война, что ли?» Вышли на берег, вышли на стенку. Нам говорят: «Дураки, какая война? Война закончилась! Победа!!!» Вот так я встретил Победу, очень просто и скромно. Потом стрелял из ракетницы. Ничего особенного...

- Вам полагалось личное оружие?

- Морякам не полагалось. На катерах не было личного оружия. Оружие только у командира и боцмана. У командира ТТ, а у боцмана наган. А нам не положено.

Закончилась война. Американцы затребовали вернуть им катера по ленд-лизу. Приезжает командующий флотом Трибуц, говорит: «Я верну американцам катера!» Приказал вывести их в море и утопить. А потом послали ответ: «Ваши катера пришли в полную негодность, и возвращать вам нечего». Нас списали на берег. Буквально две недели я пожил на берегу, на базе. Потом получаю направление во 2-ю тралейную бригаду. Кому-то показалось мало того, что я испытал на своей шкуре с начала 1941 года до конца войны. И с июня 1945 года до 21 февраля 1950 года я занимался боевым тралением. А так как я подрывник, меня назначили командиром подрывной команды. Сначала я расстреливал мины из «сорокапяток». У нас тральщики были немецкие, трофейные, 600-тонн. Очень мощные, хорошие тральщики. И корабли идут строем лага. Идет один, второй, третий, - строй лага называется: каждый перехлестывает зону другого. Такой веер идет, и таким образом, захватывается поле. В трале секачи стоят. Определенного типа трал, определенного типа мины подсекаются секачами, и мины всплывают. Предварительно идет разведка минного поля: какой характер мин, как они поставлены, и так далее - чтобы знать каким тралом их травить. Мины подсекаются и всплывают, и их из «сорокапяток» расстреливают. Но дело в том, что даже снайпер может не попасть с пятого-шестого снаряда. Мина-то на воде - это же море! Даже на спокойной воде мина вот так ходит, и корабль вот так ходит. Почему у корабельной артиллерии четыре наводчика, а не два: там плюс еще крен и дифферент. Есть горизонтальный, вертикальный, наводчик крена и дифферента. 4 наводчика, чтобы удержать... А потом пришел негласный приказ создать на каждом корабле подрывную команду: шестерка, шлюпка, - и командир этой подрывной команды. А так как я подрывник, то меня и назначили командиром подрывной команды. Шлюпка подходит к мине, там рога толщиной с папиросную бумагу. Достаточно одного неосторожного движения, и взлетишь сам. А рог держится на такой гайке. У тебя специальный подрывной патрон. Надо очень аккуратненько этой петелечкой от подрывного патрона, одеть его на эту гайку, чтобы не трогать рог. Бикфордов шнур горит сантиметр в секунду. Надо точно определить тип мины, как она взорвется, как полетят осколки, траекторию полета для того, чтобы знать на какое расстояние у тебя мертвая зона и встать посередине этой мертвой зоны, чтобы тебя осколки не задели. Исходя из этого расчитываешь длину бикфорда. Рассчитал, отрезал, поджег его, - и всё. «Ребята, навались!» - и пошло. Смотришь на секундомер. «Шабаш!» - тут же весла бросают. Причем что интересно, я других подрывников спрашивал, - когда шабаш, все попки кверху, хотя если осколки полетят, то прошьет, что так, что так. Но почему-то обязательно мордой вниз. Почему, так срабатывало подсознание?! Причем я у других спрашивал, - то же самое. Вот так 46 мин обезврежено.

- Мина взрывается, и чтобы осколки не накрыли…

- Да. Надо рассчитать всё, - хотя были случаи, что задевало все равно. Не все же осколки имеют одинаковую силу: кто-то летит по полной траектории, а кто-то не долетает, падает.

- Тралили в основном наши или немецкие мины?

- В основном, немецкие, хотя хватало там всего. Мы же тралили сначала фарватеры. Особенно Балтика - она была так завалена. «Интересно» - это не то слово: под конец войны наши дорогие союзники делали все, чтобы немцы сумели вывести свои войска из Курляндии, из Прибалтики. Делали все, чтобы вставлять нам палки в колеса. Даже английские мины были! Англичане минировали, давая возможность немцам уйти от нас.

- Может, они против немцев минировали?

- Нет, они минировали против нас, это точно. Есть даже документы. Есть такой знаменитый датский остров Борхольм, там была знаменитая операция. Там целый немецкий гарнизон был...

- Они же сдались без боя?

- Так они сдались после чего?!! Им не зачем было воевать, потому что подошла наша эскадра и сказала: «Вам 24 часа, если нет, открываем огонь». Причем, это было согласовано с датчанами. Они даже от береговой черты отвели свое население и были согласны с обстрелом. «Нам», - говорят, - «немцы не нужны. Мы их выгнать не можем». Даже англичане им самолетами кидали продовольствие, медикаменты. Наши сначала высадили десант (там всего 180 человек морской пехоты было) в расчете на то, что они согласятся, и нет проблем. Слава богу, они живы остались, - потому что когда высадили, наши по громкой связи на немецком языке объявили: «Имейте в виду, тут же откроем огонь». Так что они были вынуждены сдаться. А войска немецкие из Курляндии шли. И когда наши предупреждали, немцы открывали огонь. Сколько самолетов сбили уже после 9 мая! До 15 мая еще шли дела. Они выводили войска из Курляндии, и по-моему, больше десятка самолетов при этом погибло. А то мы все в гуманизм играли. А потом был приказ: «открывать огонь и топить». И топили, а что оставалось делать? Им говорят, - «сдавайтесь». Они не хотят. Или вообще никак не отвечали.

- Некоторые говорят, что во время боя испытывают некоторую эйфорию, упоение.

- Нет, ни то и ни другое не подходит. Это современные выражения, которые к той эпохе не подходят ни с какой стороны.

- Состояние аффекта?

- Тоже, нет. Долг! Исполнение своего долга, защита Родины. Прекрасно понимаешь, тебе поручено вот это, и ты должен исполнить. И чем лучше, - тем лучше. Предельно просто, проще не бывает.

- К немцам кроме ненависти, было уважение, как к солдатам?

- Нет. Так могут говорить только те, кто не воевал. Тот, кто воевал, так не скажут.

- Может быть, это послевоенное настроение? Ещё многие говорят, что они педантичные.

- Немцы аккуратные, педантичные, интеллигентные, - можно много положительных качеств перечислять. Этой нации надо отдать должное, потому что я после войны не один раз был в Германии. Культуре можно поражаться. Во Франции я не был, не могу сравнить с французами. С англичанами тоже, - а немцы, это да. Эта нация особенная, надо отдать им должное. Сидит старик в транспорте, заходит девчонка 18-20 лет, - он встанет, уступит ей место. У нас, извините, сидит молоденькая девочка, против нее стоит инвалид с палочкой, переминается с ноги на ногу. У него сил не хватает держаться за поручень, а она смотрит на него в упор и улыбается. В Германии этого быть не может! Это европейская культура, это воспитание. У нас другого много интересного. У нас есть то, чего нет у немцев, благодаря чему мы и победили. Не зря один «товарищ Бисмарк» сказал: «Русский медленно запрягает, но быстро ездит». И даже так он сказал: «Русского солдата мало убить, его еще надо и повалить». И этим очень много сказано.