|
| Шишкин Николай Константинович, 1945. |
В 1939 году я с отличием закончил десятилетку в казахстанском городе Петропавловск и подал документы в три института: Московский авиастроительный, архитектурный и Свердловский политехнический. Поступив во все три (отличников принимали без экзаменов), я решил пойти учиться в Свердловский политехнический на металлургический факультет. Через два месяца, после начала учебы одновременно с началом Финской войны, объявили добровольный призыв студентов на военную службу. Можно было не идти в армию, но мы были патриоты, и на защиту Родины решили пойти чуть ли не всем курсом. Так же поступили и ребята из соседних вузов.
Мы думали, что нас сразу повезут на Запад, однако оказались мы в городе Ачинск. В начале ноября там уже лежал снег. Прибыли мы на пересыльный пункт, где нас помыли, переодели в армейскую форму, которая нас так изменила, что друг друга поначалу не узнали. Нас построили на плацу в две шеренги, мимо которых прошли "купцы", отбирая бойцов в свои подразделения. Я и еще несколько человек попали в полковую артиллерию. Вот так я стал наводчиком 76-мм орудия обр. 1927 года. С этой пушкой я прошел и Финскую войну, и начало Великой Отечественной. Командиром взвода был лейтенант Орел, а командиром моего орудия был Семин, получивший за бои на Карельском перешейке Звезду Героя. Там так получилось: финны прорвались к штабу нашего полка, и хотя наша пушка была неисправна - не работал накатник - мы ее развернули и открыли по ним огонь, накатывая пушку руками. Вот за то, что мы штаб полка спасли, он был награжден, стал потом капитаном и погиб по глупому...
Учили нас в Ачинске хорошо, но очень мало. Стрелять не давали - мы только тренировались заряжать орудие деревянной болванкой, а уже в середине ноября нас направили на фронт. Пока ехали, лейтенант Орел проводил с нами занятия. Я помню, он заставлял в слепую, чувствуя только вращение механизмов устанавливать угломер и возвышение. Мы научились угломер ставить точно, а возвышение устанавливать с ошибкой не более чем в 2-3 сотых.
Выгрузили нас на станции Дно. По снегу оттащили пушки на полигон и впервые постреляли, пороха понюхали. Надо сказать, что вышли мы на позиции часов 10-11 утра, а кухни пробились через снег только к вечеру. Весь день были голодными! И представь - повара забыли соль! Приготовили гороховый суп, а как его есть без соли?! Лейтенант Орел говорит: "Сыпьте сахар - ощущение будет таким же". Насыпали - есть стало вообще невозможно.
Вот оттуда, со станции Дно, в составе 613-го стрелкового полка 91-й стрелковой дивизии я пошел на Выборгское направление. Бои шли очень тяжелые. Декабрь месяц, снег по пояс. Правда нас, сибиряков, подготовили и экипировали хорошо. Мы были одеты в полушубки, шапки ушанки, варежки по локоть. Не могу сказать, что для нас 40-градусной мороз был нипочем, но мы его ощущали не так остро. Могли пролежать, и лежали, в снегу, по нескольку дней. Нас в Сибири этому приучали, а еще приучали бегать по снегу. Взводный, спасибо ему, нас тренировал. Вывезем пушку на позицию стрелять деревянным снарядом. Он дает команду: "Цель пулемет, ориентир один, левее 20, 2 снаряда. Огонь!" А потом кричит: "В укрытие". А это значит надо пробежать метров 200 по полуметровому снегу. Пробежишь и падаешь. Чуть отдышался, а уже команда: "Расчет к орудию!" Бегом меряешь те же 100-200 метров до орудия. Вот так он нас и от мороза спасал и тренировал. На Карельском перешейке, нам это ой как помогло. Мы могли быстро открыть огонь, а потом пробежать, укрыться от артналета или минометного обстрела. Ведь за всю войну мы может несколько раз с закрытых позиций стреляли, а так все время орудие на руках за пехотой перетаскивали, все время на прямой наводке. Гряду возьмем, продвинемся на 100 метров и неделю на одном месте стоим, потом опять 100 метров и опять остановка. Вот так линию Маннергейма прорывали. И хотя я считаю, что командование полка было грамотное, но пока до Выборга дошли, полк пополнялся не один раз.
- А.Д. Как вы считаете в чем причина больших потерь?
Командование недооценило противника. Думаю солдат нельзя винить. Они выполняли ту задачу, которую им ставили. Оборона у финнов была грамотная, с бетонными дотами, "огневыми мешками" и, конечно, если на эту оборону идти без разведки, без подготовки, без надежного подавления огневых точек, как это было не раз, то потери будут большие и неоправданные. На нашем участке фронта были доты "миллионники", в которых было по два-три пулемета, а то и пушка. Для того, чтобы этим дотом овладеть, надо было выкатить чуть ли 203-мм гаубицу и вложить несколько снарядов в амбразуру или же подтащить почти тонну взрывчатки. Война была очень тяжелой, но не будь ее - в Отечественную нам бы пришлось еще хуже, чем это было. Финская - это школа, которая далась большой кровью.
- А.Д. Какие задачи выполняла полковая артиллерия?
Поддержка пехоты. Можно сказать, что "полковушка" имела двойное подчинение. Перед боем ей командовал командир батареи, который находился рядом с командиром стрелкового батальона. Он получал от комбата задачу и доводил ее до командира орудия через командиров взводов, которые всегда находились при нем. Командир взвода прибегал с НП батальона и давал команду двум своим орудиям (между нами обычно не более 100 метров): "Ориентир два правее 200, пулеметное гнездо. Как только наши пойдут в атаку, вы толкаете пушку, не отставайте больше чем на 250 метров". С началом боя управление нашими действиями переходило к пехотинцам. Допустим стрелковый взвод наступает на какой-то холмик. Во взводе может быть тридцать человек, а может и пятнадцать. В руках у каждого бойца винтовка и один-два пулемета на взвод, если они целы. Задача командира орудия засечь огневые точки противника, которые могут располагаться в первой траншее, а могут и в глубине обороны. Ну, а моя задача как наводчика подавить эти огневые точки. Мы все в снегу или позднее в Отечественную, на земле лежим или за щитом прячемся - пули свистят, до противника 400-800 метров. Командир наблюдает в бинокль - ему тяжело, поскольку приходится высовываться. Пехота пробежала метров двадцать и легла. Мы в это время даем огоньку по засеченным вспышкам. Пехота по сигналу опять поднимается в атаку. Опять смотрим откуда стреляют и бьем туда. Допустим, взяли первую траншею. Противник отошел на вторую, что расположена в 200-300 метрах. Двигаем пушку на 100-200 метров и стреляем через голову пехоты. Дальше ждем команду от пехотинцев - они должны указать цели, или командир орудия сам их выбирает, если обнаружит. Какая связь с пехотой? От командира роты или взвода прибегал посыльный, с приказанием подавить ту или иную огневую точку - вот и вся связь. Проводная связь была до уровня ротного, а потом все голосом, свистком и ракетами. Например красная ракета - указание направления движения, зеленая -в атаку. Ну а там смотри, что делает сосед, что делает пехота.
- А.Д. Каковы были нормативы расхода снарядов?
|
|
Расчет орудия Н.К. Шишкина Стоят: политрук, Шишкин Н.К. Сидят (слева направо) А. Кривцов, Киселев, Месин, Гущин (спиной) Бурда |
- В боекомплект полковой пушки входило 80 снарядов, но в день могли разрешить выстрелить не более двадцати или сорока. Экономили снаряды особенно в Отечественную, под Ленинградом, где каждый выстрел был на вес золота. Надо сказать, что лимиты расходования боеприпасов были всегда. Лимит определялся на всю задачу. Допустим, выделялось два боекомплекта из них на выполнение ближайшей задачи - один боекомплект, а для выхода на следующий рубеж - половина боекомплекта, или четверть боекомплекта. Это было и в Финскую и в Отечественную, просто во второй половине Отечественной расход снарядов на выполнение типичных задач увеличили. Бывали такие бои, когда разрешалось использовать неограниченное количество боеприпасов. Если в стесненных обстоятельствах на подобную задачу давали два боекомплекта, то тут могли дать и три и четыре боекомплекта. Конечно, надо учитывать, что пушка тоже изнашивается. Ее можно за один день так уходить, что она завтра и стрелять не будет. Нужно соблюдать режим стрельбы, чистить, смазывать. Так что стрелять надо с головой.
Что касается расхода снарядов на выполнение конкретной тактической задачи, то были установлены нормативы. Например, с 800 метров хорошо подготовленный расчет должен был с третьего выстрела попасть в амбразуру размером 50 на 50 сантиметров. Перед Отечественной войной на соревнованиях в стрельбе по движущемуся танку с расстояния 800-1000 метров прямой наводкой мой расчет уложил все три снаряда в площадку 50 на 50 см и получил оценку "отлично". Вот так мы были подготовлены!
- А.Д. Вы понимали, за что воюете на Финской?
Воспитательная работа была и на Финской и на Отечественной войне поставлена очень хорошо. Я считаю, что комиссары, а потом замполиты, работали здорово. Это люди, которые себя не щадили, с собой не считались. С солдатами разговаривали хорошо, обычно вели деловую беседу за жизнь, спрашивали, что пишут из дома, как кормят, а не пичкали агитками про "партию Ленина - Сталина". Я, например, не слышал, что бы кричали "За Сталина!" - мата больше было. Может быть, и было такое во взводе, в роте, кто-то поднимет ребят: "За Сталина! за Родину!". Но, чтобы массово - нет.
Что касается нашей батареи, то в Финскую так сложились обстоятельства, что мы батарейным составом за все три месяца войны не собирались, чтобы с нами побеседовал комиссар. Не было такой возможности - мы все по своим пушкам в порядках стрелковых батальонов.
- А.Д. В Финскую давали водку?
- Все время. Утром рота 100 человек, вечером - 20, а водки полный бидон на всех. Пей, сколько хочешь. Но не брала - мороз. Земля была как сталь, блиндажей не выкопать. Вот так за убитым ляжешь, консервную банку ножом поковыряешь. Какая там водка?! Все три месяца в снегу. Вал из него сделаешь, в центр слой лапника настелешь, ляжешь и снегом укроешься. Если 2-3 ночи сидим, то делали шалаши из хвойных веток. Днем разводили костер, а ночью нельзя - боялись самолетов.
- А.Д. Кормили хорошо?
- Постоянного голода мы не испытывали. Бывало, что кухня отставала. Вот под Ленинградом в 42-ом там да, голодно было.
- А.Д. Встречались ли Вы с финскими "кукушками"?
Лично я - нет, но разговоров о том, что финские снайперы устраивали засады на деревьях было много, и у меня нет основания им не верить, поскольку мне кажется, что на той местности такой тактический прием был вполне оправдан.
- А.Д. С финнами приходилось общаться?
|
|
Сидят: неизвестный, Шишкин, Потапов Стоят: Авраам, Подрезов. Ханко, октябрь 1941 год. |
Нет. Я их видел только через прицел. Правда, в нашей батарее был такой случай. Поваром у нас был крупный мужик, весельчак Ваня Чечурин. Кухню редко удавалось подтащить к переднему краю - то снайпера мешают, то снега навалит, тогда на нее отправлялись подносчики пищи с термосами, которых хватало человек на двадцать. Если же образовывалась пауза в боевых действиях, то кухню ставили рядом с расположением батареи. Так вот однажды, батарейцы выстроились в очередь с котелками. Подходит к Ване, раздававшему пищу, очередной воин, а тот посмотрел на него: "А ты, кто такой? А ты финн, наверное?!" И как даст ему по голове своим черпаком. Оказалось, что это действительно финн! До того обнаглел, что пришел на нашу кухню получить котелок горячего супа. Ваня Чечурин за бдительность был награжден медалью "За отвагу".
Последние бои полк вел за Выборг. Во время штурма города мы подзадержались. Соседям удалось прорваться, а нашу пехоту финны положили под проволокой фланкирующим огнем пулеметов. А до города всего метров 400 осталось! Командир полка собрал всех кто остался, взял половину личного состава батареи и повел всех к проволоке. Сам поднял людей в атаку. И хотя народу потеряли много, но ворвались на окраину Выборга. А в ночь на 12-е, когда было уже известно, что завтра наступит перемирие вся артиллерия вела огонь в сторону финнов. А там леса, полянки маленькие, так орудия стояли рядами в трех метрах друг от друга и всю ночь долбали финнов не жалея снарядов.
Летом 1940 года нас перебросили на полуостров Ханко, создав на основе нашей дивизии 8-ю отдельную стрелковую бригаду. Там нам пришлось обустраивать границу. Была создана специальная комиссия по ее демаркации. Я с ней ходил, таскал артиллерийскую буссоль. Председателем комиссии был генерал Крюков, а кроме того в нее входил командир батальона нашего полка, капитан Сукач, награжденный за бои на Карельском перешейке орденом Красного Знамени. С финской стороны стояла та же часть, которая воевала против нас на перешейке. Когда один из финнов узнал об этом он сказал капитану: "Мы же с вами там были противниками, а тут делаем мирную границу". Я был свидетелем этой встречи. Кроме того гарнизон полуострова торговал с финнами, которые поставляли нам молоко, масло, овощи.
Полк занял оборону на Петровской просеке, через которую по преданию Петр протащил корабли из одного залива в другой, и к июню 1941 года зарылся в землю основательно.
|
|
| Именные часы. |
До 17-го июня на орудие было только шесть деревянных снарядов, с которыми мы тренировались в заряжении, а в этот день поступил приказ занять оборону и вместо имитационных снарядов нам выдали 200 штук боевых. Дзот для нашей пушки еще не был закончен: были залиты две боковые стены и насыпан вал, прикрывавший орудие с фронта, так, что только ствол торчал поверх него. Мы перекрыли его швеллерами, натаскали камней, а потом все это сооружение засыпали землей. Получился большой холм, хотя мы его и замаскировали, но выделялся он на фоне местности отчетливо. Впереди нас был вырыт ров, по дну которого было проложено три ряда колючей проволоки под напряжением. Перед рвом были выстроены два пулеметных дота с фланговыми секторами обстрела. Все было заминировано. Инженером полка у нас был лейтенант Репнев - мастер своего дела и большой выдумщик. Он установил не только мины, но и управляемые фугасы и камнеметы (в земле выкапывалась конусообразная яма, в которую устанавливался пороховой заряд, а сверху клался мешок камней). Нам сказали, что что-то будет и дали задачу - не пропустить врага. Стрелять можно было только в ответ на атаку противника, а так был строжайший приказ не стрелять, чтобы не спровоцировать войну. У нас даже такой случай был. Водитель приданного нам трактора "Комсомолец" Емельян Гнесин при чистке пулемета случайно дал очередь. Его взяли в особый отдел, как провокатора войны, но через некоторое время отпустили. Мы его спрашиваем: "Ну, Емельян, как ты?" - "Приказали, молчать". Вот такая хохма… 22 июня - война! А у нас тишина, ничего не происходит. Только в ночь на 1 июля на началась артподготовка, продолжавшаяся часа два, после которой финны полезли на наш ДЗОТ.
Так вот 22-го июня мы по радио услышали, что началась война. В этот же день два наших истребителя сбили немецкий разведчик Ю-88, а на земле тишина. Обстановку мы не знаем. Нам сказали: "Если начнется, стреляйте, отбивайтесь". 25 июня финны первый раз открыли по нам артиллерийский огонь, но в атаку не пошли. А часа в три ночи (какая там ночь? Светло так же как и днем!) 1 июля началась артподготовка, которая продолжалась часа два. Весь лес горел! Лупят и по нашей точке. Грохот стоял страшный! Камни раскалывались, разлетаясь в стороны. Мы сидели в блиндажике для расчета, а пушка стояла на площадке, прикрытая бетонным бруствером. Наши в ответ стреляют. После артподготовки финны пошли в атаку сплошными цепями. Впереди нас, чуть левее и правее находились два пулеметных ДОТа, которые могли вести фланкирующий огонь, а наше орудие как бы прикрывало их, находясь на некотором удалении, в вершине условного треугольника. Надо сказать, что перед пулеметными дотами, к границе, был выдвинут секрет. В тот день в нем дежурили сержант Сокус и солдат Андриенко. Все думали, что они погибли, поскольку по ним и своя и их артиллерия била, да к тому же цепи атакующих через них шли. Но после боя они вернулись, да еще и пленных несколько человек пригнали. За этот бой сержант получил звание Героя Советского Союза, а солдат был награжден Орденом Ленина.
|
|
Бой орудия Н.К. Шишкина 1.07.1941 (рис. Виталий Реуков) |
Как финны пошли, мы начали стрелять. Работали на коленях, чтобы не высовываться над орудийным щитком. Финны начали залезать на ДОТы. Стреляем на картечь, а вернее чем придется, поскольку времени выбирать снаряд нету. Правильный Саша Кривцов, здоровый вятский грузчик, кидал пушку направо налево, причем не раз бывало, что выстрел происходил, когда он ее держал навесу! Мы уже без наводки стреляли, только чтобы снаряд взрывался перед нами. Зарядили орудие. Выстрел! А выстрела нет! Открываем замок, гильза выскакивает, а снаряд остался в канале ствола. А тут атака идет, пулеметные очереди. И тут Саша Кривцов решился на подвиг. Он крикнул, не я, а он крикнул: "Ложись!" Мы, естественно, легли. Он схватил банник, а ведь по уставу положено в случае, если выстрела не произошло снаряд аккуратно выбить полубанником, который толкает снаряд в плечи, не касаясь в взрывателя. Банник же плоский и ударит прямо по взрывателю. А где этот полубанник искать? Саша выскочил под пули и банником вытолкал снаряд, который слава богу не взорвался, да и Саша остался жив и после боя был награжден Орденом Красной Звезды. Вообще с наградами там такая история получилась. Я, командир батареи и наводчик были представлен к Ордену Боевого Красного Знамени. Командир батареи его получил, а мы нет. Наверное, представления наши затерялись. Ведь представление к ордену мог подписать только командарм, а ребята, которых представили к ордену Красной Звезды и медалям "За отвагу" их получили, поскольку наградные листы могли подписывать командир полка и дивизии. Так что их уже недели через две наградили. А потом, когда уже прибыли в Ленинград, там посмотрели, а у меня награды нет, ну и дали медаль "За отвагу". Так вот два часа шел бой, два раза финны повторяли атаку. Им даже удалось приблизиться к моему орудию на 20 метров, но мы выстояли, уложив порядка двухсот солдат и офицеров. К концу боя у меня осталось только шесть снарядов и был ранен подносчик Озеров. Короче говоря, когда все это кончилось, с орудия слезла краска, а у нас из ушей и носа кровь шла. Эти швеллера, которыми был перекрыт наш ДЗОТ гудели так , что мы совершенно оглохли. Потом уже выяснилось, что мы приняли на себя основной удар. После этого боя весь расчет заменили, а нас отправили в госпиталь, где мы примерно неделю приходили в себя. У нас полопались барабанные перепонки, мы что-то говорим, а друг друга не слышим. В госпитале мы отдохнули неделю и вернулись на передовую. Огневая точка была разбита, маскировка вся слетела, камни раскололись и рассыпались. Мы сменили место расположения орудия, сделав ДЗОТ немного в стороне у поселка, замаскировав его под сарай. Вообще позиции приходилось часто менять, практически после каждого боя.
Вот так и держались 164 дня. Нас завалили листовками, в которых говорилось: "Вы - герои, но ваше положение безвыходное, сдавайтесь". Белым-бело было от них. Но и мы заваливали тоже. Я помню на одной из листовок был нарисован Маннергейм, лижущий щетинистую жопу Гитлера. Хохот стоял дикий! Музыку нам ставили: "Стенька Разин", "Катюша" и другие, но и воевать не забывали. Обстрелы были беспрерывные, а каждые две-три недели они повторяли попытки прорваться, но такая была оборона и такие люди, ее держали, что не дали им продвинуться ни на шаг. Уже под конец частенько давалась команда: "Замолчать". Мы не стреляем весь день, никто не ходит, создаем видимость эвакуации гарнизона. То что она будет никто не сомневался - мы были фактически отрезаны от основных сил. Нам завезли лыжи. Это потом я уже выяснил, что у командования был план прорываться по берегу, но не думаю, что кто-либо выжил в этом походе. Пройти 400 километров через порядки финских войск было нереально. Так вот после паузы нам давалась команда открыть огонь, не жалеть снарядов. Мы перепашем всю полосу в километре от этого переднего края. Потом опять ведем вялую перестрелку. Проходит пара недель, мы опять замолчим. Проходит день, мы опять врежем, опять все перепашем. Первого декабря была дана команда в полдень прекратить огонь. Наш полк отходил последним. В 12 часов ночи нам было приказано оставить орудия, выбросить замки и пешком отходить. С собой катили только мое орудие, как героическую пушку, начавшую войну. Говорят, что сейчас стоит в Ленинграде, в музее.
Наш корабль шел впереди каравана последних судов, покидавших Ханко, но мы видели как подорвался дизельэлектроход "Сталин". Мне потом солдатик из моего расчета Ахмед Галлиев, который был ранен в обе руки рассказывал, что началась паника, поднялась стрельба. Он по вентиляционной трубе выбрался на палубу, подошел тральщик и он, закрыв глаза, поскольку лететь надо было метров десять, прыгнул на его палубу. Потерял сознание, очнулся когда, его несли в госпиталь, а через пару недель он уже вернулся к нам в полк.
На базе нашей бригады была сформирована 136-я стрелковая в последствии 63-я Гвардейская дивизия, командовать, которой назначили полковника Симоняка. Этот был грамотный командир с большим опытом и практикой, умевший готовить войска, выдвигать толковых командиров.
Воевать на Ленинградском фронте было тяжело. Люди гибли не только в боях, но и от голода. Мы стояли на берегу Невы возле деревни Новосаратовская колония. Я помню хозяин дома, в котором мы ночевали в перерыве между боями вышел на улицу, прошел 50 метров, и умер от голода, а в кармане у него еще был кусочек хлеба - берег, не съел. Люди были измождены. Подойдешь к кухне, нальют тебе полкотелка горохового супа, который только так назывался - желтый и одна горошина плавает - еще снежка туда добавишь и кушаешь. А после этого еще надо и пушку по снегу таскать. Летом около пушки ляжешь равинку тянешь, тянешь, пока не появится белая часть - съешь и новую тянешь. За день наешься. Хлеб дадут кусочек. Нарежешь кубиками и медленно эти кусочки жуешь. Ломтик съешь и вроде сыт. И ничего - толкали пушки, воевали.
Второго сентября 1942 года, дивизия прорывала блокаду в районе в районе поселка Ивановское под УстьТосно, в так называемой долине смерти. Мы заняли исходные позиции, пехота выкопала траншеи в метрах 100 от проволочных заграждений. До окопов противника оставалось 100-150 метров. Мы тоже подкатили свою пушку вплотную к пехоте. Саперы сняли минные поля. Наступление должно было начаться в 8 часов утра, пока туман еще не поднялся, после артподготовки, которая должна была длиться около двух часов. Не знаю по какой причине, но артподготовка началась с опозданием на час-полтора. К этому времени туман поднялся и немец, заметив сосредоточенную к атаке пехоту открыл шквальный огонь. В траншеях кровь, мясо. Ужас! Мы два часа сидим, нас бьют. Когда прошла скомканная артподготовка, пехота пошла вперед, но потери в ее рядах уже были огромными. В итоге прорыва не получилось, и мы увязли в позиционных боях, продвигаясь в день на 200-300 метров. Местность полуболотистая, полупесчаная. Все передвигались по-пластунски. Винтовки не стреляют, забитые песком и грязью. В долине стояло разбитое огромное серое бетонное здание Лесспецстроя, от которого тянулась железнодорожная насыпь. Пехота гранатами немцев закидает - они с этой насыпи скатываются, мы ее занимаем. У нас гранаты кончились, они нас сбрасывают. Вот так эта насыпь переходила неоднократно из рук в руки. Потери огромные… Но полк наступал. На каком-то участке прорвались на километр, полтора. Пушку толкали прямо за боевыми порядками пехоты. Тут налетели Ю-87, бомба разорвалась у левого колеса орудия. В живых остался я и еще трое раненых, из которых передвигаться мог только один, а остальные, в том числе и Саша Кривцов погибли. В это время, с правой стороны поднялась группа немцев, чтобы ударить во фланг роте, которую я поддерживал. Рота! Это мы сейчас большими категориями рассуждаем: армия, дивизия, полк, батальон. А у нас в батальоне оставалось 100 человек, вместо 500, а в роте 20. У немцев тоже наверное рота поднялась, но в ней было не более 30-50 солдат. Моя пушка была сзади. Что делать? У пушки была разбита панорама и колесо, но стрелять она еще могла. Откуда-то взялись силы. Я пушку за хобот развернул, и мы эту пехоту уложили, выпустив по ней остаток снарядов, штук десять наверное. Побили не всех, конечно, но главное они от атаки отказались. Симоняк потом сказал: "Вот ведь Шишкин! Опять у него все получилось. Отбил атаку". А я потом сутки отлеживался, приходил в себя - меня знобило. Потом я принял вторую пушку и с этой пушкой мы продвигались вперед. Ее тоже покалечило при бомбежке.
За эти бои я первый раз был представлен к званию Героя Советского Союза, но бои были неудачные. Потери были большие и после этих боев командующий фронтом, собрал отличившихся сержантов и сказал: "Я могу вам своей властью присвоить звания младших лейтенантов, или дать документы на 3-4 месяца на учебу на Большую землю в училище". Кто-то остался, а я и еще несколько ребят отправились на Большую землю. Наверное я смалодушничал, но прошедший год я воевал честно и просто устал, хотелось отдохнуть от войны, голода, холода.
Нас отправили в Саратов во второе артиллерийское училище, где мы проучились 3-4 месяца из них месяц потратив на заготовку дров. Потом у нас учили. А чему нас учить? Мы все с боевым опытом, артиллерийские премудрости знали почище некоторых училищных лейтенантов. Поэтому нам быстренько присвоили лейтенантов и направили в Челябинск, получать СУ-152.
В апреле 1943 года, получив звание "лейтенант", я был назначен командиром самоходной установки СУ-152.
Наш 1545 тяжелый самоходный полк, под командованием подполковника Тихона Ефремовича Карташова, входил в состав 30-го Уральского добровольческого танкового корпуса 4 танковой армии. Нашего командира ценили и начальство и солдаты, поскольку полк всегда был готов и к бою и к маршу. Первыми командой после боя была: "осмотреть оружие, вывести нулевые линии, заправить машины боеприпасами и горючим, проверить ходовую". Только потом разрешалось поесть и поспать.
Я чуть позже расскажу про наш первый бой, но когда мы из него вышли, то оказалось, что соседний танковый полк потерял почти все машины. Мы потом разговаривали с ребятами: "Ну как с нашим дураком воевать? Только и знает, что "Вперед!" А Карташов нам говорил: "Полезете на рожон, я вас первый прихлопну!" Вот кустики, вот овражек, вот скирда, используйте местность, внезапность, скрытность. Поэтому у нас подбитых танков много, а потери небольшие. Вот такие командиры и выигрывали войну.
Конечно, относительно небольшие потери в нашем полку объясняются еще и тем, что нас использовали для поддержки. Мы только обеспечивали выполнение задачи основным боевым подразделениям - танковым и стрелковым, которым нас придавали, а не решали самостоятельные задачи.
Первый бой мы приняли на реке Нугрь, за которой на крутом берегу виднелась деревня Большая Чернь, превращенная немцами в опорный пункт. Оттуда, по наступающим по большому ржаному полю танкам и пехоте, били 88-мм зенитки. В этой ржи не поймешь откуда стреляют. Танки горят. Наводчик Бычков у меня был отличный. В этом бою он сжег два танка. В какой-то момент по нам попали. В рубке искры, запах каленого металла, гарь. Механик-водитель Никонов бросил машину в низинку. Я вылез из люка, стал оглядываться. С трудом обнаружил противотанковую пушку на окраине поля в кустарнике. Мы вышли из ее сектора обстрела, и она теперь била по танкам. Я решил развернуться и, наведя орудие на ориентир в створе с пушкой, выкатиться на нее для выстрела. Если с первого выстрела не попадем - нам хана. Едва мы вышли из низинки, как пушка стала разворачиваться в нашу сторону. Бычков крикнул: "Выстрел!" и одновременно раздался его грохотом. Я успел крикнуть: "Никонов! Назад!", но это было лишним - Бычков попал.
Танки форсировали неглубокую речку, обходя Большую Чернь слева. Мы прикрывали огнем их маневр. Вдруг во фланг атакующим танкам вышло три или четыре "Пантеры" и открыли огонь. Я так скажу, если танк противника появился в полутора километрах, то различить его тип можно только в бинокль, да с упора, да в неподвижной машине и то не всегда. Ну, а в реальной обстановке на поле боя, в пыли, в дыму, мы их не рассматривали. Так вот с тысячи метров мы их сожгли, по крайней мере три штуки остались на месте. Продвинулись вперед, смотрим, и у меня волосы дыбом - это наши Т-34. Все - трибунал! Только проехав еще немного, и увидев кресты на башнях, я успокоился - танки оказались немецкие. Я был прав - они по нашим стреляли, но если бы это были наши танки наврядли мне удалось доказать свою правоту…
В этих боях пришлось мне встретиться и с командармом. Мы вышли в район Шемякина. Из садов, расположенных на окраине этого населенного пункта немцы нас встретили огнем, подбив несколько танков. Одно орудие мы подавили, поймали в прицел следующую цель. Я крикнул: "Аладин заряжай!" И в это время удар - рация слетела с места, казенник орудия резко опустился вниз - болванка пробила цапфу. Я крикнул: "Никонов! Назад!", и вторая болванка только чиркнула по броне. Самоходка откатилась метров на двадцать и встала за пригорком. Ствол весит, в казеннике снаряд, а тут еще и стук по броне. Я открываю лючок в броне, смотрю, стоит командарм 4-ой танковой Богданов с питлетом в руке: "Куда, сынок, путь держим?" Я говорю: "Болванка в цапфе" - "А, хорошо, ну, давай двигайся в ремонт". А мог бы шлепнуть, если бы целым пятился назад. В ближайшем лесу ремонтники заменили орудие, на снятое с другой машины, и вскоре мы уже догнали полк.
Недели через две, в одном из боев ранило командира батареи, и я взял командование на себя. Все же у меня был опыт двух войн, а многие командиры машин впервые попали на фронт. Получалось у меня хорошо и в последствии на формировке меня утвердили в этой должности.
За бои на Курской дуге наш 30-й Уральский добровольческий танковый корпус получил звание Гвардейского, а я - орден Красной Звезды. Я не пил ни в Финскую ни в Отечественную, а тут пришлось. В полку был обычай опускать орден в стакан полный водки, выпивать его до дна, и потом уже можно было крепить награду к гимнастерке. Помню, командир полка усадил всех за стол, достал орден, положил в стакан. Все выпили, а я отодвинул и ем. Командир полка посмотрел: "Я ему орден, а он не пьет! А, ну!" Пришлось выпить. Поставил стакан, закусываю. Командир: "А говорит, не пьет! Стаканами пьет!" Можно сказать, что это было мое причащение.
Кстати кроме наград, за подбитые танки экипаж получал деньги - 2 тысячи рублей за каждый. Обычно за операцию мы подбивали не один танк, а как правило 3-5, а то и больше. В моем экипаже не было постоянной схему распределения денег: иногда делили поровну, а иногда давали больше наводчику или, если знали, что например, у Аладина дома старики остались, давали ему побольше, чтобы мог домой послать. Иногда деньги распределяли и между батарейцами, не участвовавшими непосредственно в боях. Например, давали механику-регулировщику или еще кому - они же тоже у нас работают. Офицерский паек - печенье, тушенка, конфеты - всегда делился на весь экипаж, а не съедался где-то в сторонке. Работали тоже все вместе, по этому и экипаж и приданные нам автоматчики к нам, командирам, относился очень тепло. Был такой случай на Курской дуге. Мы стояли несколько дней, приводили себя в порядок. К нам во взвод автоматчиков прибыло несколько человек из бывших зеков. На следующий день мне доложили, что один из этих ребят украл булку хлеба. Хотя мы были не голодные, но питание было ограниченным, да и как можно у своих же воровать? Я ему говорю: "Выкопай яму, так чтобы только голова твоя торчала". Посадил его в эту яму и поставил часового - сделал своеобразную гауптвахту. Все ходят, видит, что он там сидит - позор. Короче говоря, через несколько часов, он взмолился: "Комбат, освободи от этого позора. Искуплю кровью!" Я говорю: "Хорошо. Но, смотри, ты обещал". Через несколько дней полк опять вступил в бои. Мы ехали через деревню, сидя на боевой рубке. Вдруг он меня как ударит, я кубарем слетел и шлепнулся на корму. Вскочил и на него: "Ты чего!" А он ранен - увидел автоматчика, который сидел на крыше сарая и успел скинуть меня до того как тот выстрелил. За спасение офицера можно было представить к ордену "Красная Звезда", что я и сделал.
С конца 1943 года и до начала 1944 года полк стоял на формировке в районе города Карачев. Мы получали новую материальную часть, ремонтировали старую, занимались боевой подготовкой, обучали людей. Я, как бывший наводчик, много внимания уделял обучению своих экипажей стрельбе и без ложной скромности скажу, что моя батарея стреляла лучше всех.
В январе-феврале 44-го года, наш полк перевели из 4-й танковой армии в 5-ю Гвардейскую танковую армию, которую весной перебросили на Украину. Очень тяжелые бои были под Тыргу-Фрумос. В этих боях, в мае 1944 года, меня ранило. Мы стояли на одной из позиций, готовились к атаке. Немцы вели беспокоящий артиллерийский огонь, а тут еще налетело несколько десятков самолетов. Я как раз высунулся из рубки, чтобы осмотреться. В это время снаряд или бомба разорвался недалеко от машины. Я нырнул обратно и почувствовал, что стукнулся ребром о кромку люка. Занемог немножко. Потом провел по месту удара рукой, смотрю - а она вся в крови - попал осколок в спину. Я говорю: "Ребята, меня ранило". Они меня быстро перевязали и помощник командира полка по хозяйственной части, отвез меня в госпиталь. Рентгена нет, осколок глубоко. Как его достать? Резать не стали, просто засунули в рану марлевый жгут. Он наберет крови, они его вытаскивают. Вот так я недели две ходил, пока рана не заросла. А уже после войны, когда сделали рентген, я узнал, что осколок чуть-чуть до сердца не дошел. Так он там и сидит.
В июне нас перебросили в Белоруссию. Полк наш действовал в составе 3-его Гвардейского Котельниковского корпуса. Моя батарея практически всегда действовала с 19-ой Гвардейской танковой бригадой Григория Походзеева. Командир корпуса генерал Вовченко И.А., и командир бригады полковник Жора Похадзеев были искусные командиры, у которых я многому научился. Это была лучшая бригада корпуса, да и сам командир был орел. Требовательный, немногословный. Приходишь к нему на совещание, чтобы перед боем указания получить. Он спрашивает: "Так, артиллерист, задачу знаешь?" - "Знаю". - "Понял, как надо действовать?" - "Понял". - "Свободен".
Вот тут один бой мне запомнился. Три танка головного дозора, который вышел из леса на поляну и поднялся на пригорок, были уничтожены "Тигром", стоявшим открыто на другой стороне поляны. Обойти эту поляну было невозможно, и командир бригады приказал: "Ты "зверобой"? Вот и уничтожь этот танк". Моя самоходка выдвинулась вперед, подошла к подножью холма и стала медленно на него взбираться. Я сам по пояс высунулся из люка. В какой-то момент я увидел немецкий танк, стоявший упершись кормой в ствол огромного дерева. "Тигр" выстрелил. Завихрением воздуха, просвистевшей над моей головой болванки, меня едва не вырвало из люка. Пока я думал, что же мне делать, он еще выпустил одну или две болванки, но поскольку над холмом торчал лишь фрагмент рубки, а траектория пушечного снаряда настильная, он не попал. Что делать? Выползешь - погибнешь впустую. И тут я решил воспользоваться возможностями своей 152-мм гаубицы-пушки, имевшей навесную траекторию полета снаряда. Я заметил на этом холме кустик. Смотря через канал ствола я добился от механика водителя такой позиции самоходки, чтобы кустик был совмещен с кроной дерева, под которым стоял немецкий танк. После этого, используя прицел, опустил орудие на 3 сотых, чтобы снаряд прошел над самой землей. Расчетов миллион, но рассказываю я дольше, чем все это проделал. Сел за наводчика, в прицел вижу кустик. Выстрел! Высовываюсь из люка - башня "Тигра" лежит рядом с ним - точно под обрез попал! Потом в бригадной газете написали: "Шишкин стреляет как Швейк из-за угла".
|
Корпус, с задачей выйти на Березину в районе Борисова, а затем двигаться на Минск сначала шел не по Минскому шоссе, а в основном лесами. Бои шли так: мы в колоннах проходим километров 10-20, потом натыкаемся на заслон, развертываемся, сбиваем и идем дальше. В районе населенного пункта Бобр корпус вступил во встречный бой с немецкой дивизией. Дивизию нам удалось разбить, но сам я был ранен в живот, разорвавшимся прямо передомной снарядом, когда перебегал между машинами. Я упал. Рядом располагался окоп, в котором, как я потом узнал, сидел комиссар корпуса, который был комиссаром мойбигады на Ханко. Меня перевязали и на штабной машине отправили в полевой госпиталь. Госпиталь представлял из себя десяток небольших солдатских палаток, в каждой из которых стоял операционный стол. Раненых много. Меня на солому положили, я лежу и молчу, а поскольку я молчу, то и на стол меня не кладут. Так я день пролежал - меня никто даже на обработку не взял! Хорошо, что командир полка приехал, потребовал, чтобы меня осмотрели. Положили, сделали укол, достали осколок, зашили, забинтовали, а буквально через неделю я вернулся в полк. Минск мы взяли, но потом мне снова пришлось лечь в госпиталь, поскольку рана не заживала.
Вернулся я на батарею, когда Вильнюс уже был взят. В Литве шли ожесточенные бои. Там нас то на одно направление бросят, то на другое, то на Шауляй, то на Тукумс. Линия фронта менялась с калейдоскопической быстротой. Мы пытались разрезать Курляндскую группировку. Нам сказали, что командир части, которая войдет в город Тукумс, получит звание Героя. Народу погибло много, а Героя никому не удалось получить. Форсировали речку Дзелгу. От поймы реки шел пологий подъем длинной метров 200 - 300. Немцы заняли оборону в роще, метрах в трехстах за этим подъемом. Моей батарее и танковому батальону Героя Советского Союза капитана Пенежко, бывшим в авангарде основных сил бригады, удалось переправиться на плечах противника. Танки пытались продвинуться дальше, но пока они выбирались из низины на ровное место (в это время пушка задрана вверх, стрелять не возможно, да и не видно ничего) их почти в упор расстреливали. Потеряв три или четыре танка, мы откатились. Попросили огонь артиллерии - она еще только развертывается. Командиры танков вылезли из машин, каждый из них наметил себе цели. Пошли в атаку, несколько танков у немцев сожгли, но и сами потеряли две машины, и опять откатились. Целый день так ерзали. Начало смеркаться. На другом берегу сконцентрировались основные силы бригады, подошел штаб, а с ним и мой командир полка. Моя машина стоит рядом с машиной Пенежко. Слышу он говорит: "Командир бригады приказал через 20-30 минут, после того как артиллерия даст огня, мы все дружно выходим наверх и атакуем" Артиллерия провела огневой налет. Пошли в атаку, потеряли одну машину и откатились. Стало уже темно. Приказ надо выполнять. Заводим моторы, доползаем до гребня, но башнями не высовываемся, останавливаемся. Смотрим на танки, танки никуда не идут. Просим огонька, артиллерия опять накрыла немецкие позиции. Командир полка кричит мне по рации: "Пенежко докладывает, что атакует, вышел на дорогу. А ты? Почему молчишь? Что ты делаешь?" - "Нахожусь на исходных позициях". - "Давай, вперед! Пенежко атакует!" - "Танки Пенежко стоят на месте, ни один не тронулся, только моторы гудят и стреляют в небо". Он хитрый - только моторы заводит и стреляет, а сам докладывает: "Атакую, вышел на дорогу, встретил мощный огонь. Пришлось отойти, занять исходные позиции. Сейчас будем повторять атаку". Командир полка меня отматюгал: "Ну ладно, действуй как танкисты". Утром переправились танки бригады. Вся артиллерия подтянулась. Провели мощную артиллерийскую подготовку и прорвали немецкую оборону, потеряв всего 2 или 3 танка. Боев было много, но запомнился один под Мемелем, после которого меня представили к Ордену Суворова III степени. Я в то время воевал в составе 18-ой Гвардейской танковой бригады. Бригада сосредоточилась в лесочке, на опушке которого в кустах я расставил свои машины. Перед нами простиралось поле, а за ним виднелась высотка 29,4, поросшая лесом. В бригаде в то время было не более 20 танков - фактически танковый батальон. Командир бригады вызвал командиров батальонов и приказал атаковать высоту. Пока готовилась атака, мы успели заметить в роще на высотке несколько танков. По моей команде орудия выдвигались на огневые позиции и уничтожали обнаруженные цели - один - два выстрела и танк подбит. Мой наводчик Бычков до тысячи метров в танк с первого раза попадал, да и других я научил неплохо стрелять, так что за сутки, пока танкисты атаковали этот холм, моя батарея сожгла десять танков, а это все ж 20 тысяч рублей! Ну, а танкисты что? Выскакивают на открытое место, а немцы их начинают избивать. Один сгорел, другой, третий. Они назад. Никому гореть не охота. Значит, один раз откатились обратно. Проходит некоторое время, опять собирает командир бригады: "Повторить атаку". Опять пошли вперед, опять потери, опять откатились. Третий раз: "Родина должна сегодня дать салют в честь нас! Мы должны взять Мемель! Наши соседи уже в Мемель ворвались, а мы все на месте топчемся! Зеленая ракета - в атаку!" Пьяный… любил комбриг это дело… Ребята говорят: "Опять гореть будем. Надо сначала артиллерией немцев обработать. А он безрассудно гонит в атаку". Пошли в атаку третий раз. В общем, некоторые танкисты люк на дне откручивали, экипаж высыпался, а танк шел и сгорал. За три атаки роту танков положили. Когда этот командир попытался погнать бригаду в четвертую атаку, один комбат достал пистолет и сказал: "Еще раз в атаку пошлешь - расстреляю. А мне все равно - сейчас сгореть или в штрафную". В это время моей батарее было приказано совершить марш вдоль фронта и сосредоточиться на другом направлении. Я собрал ребят, сказал, чтобы скрытно вышли с позиций и сосредоточились за рощицей в нашем тылу для дальнейшего марша. Когда мы собрались на дороге и стояли в ожидании команды, над нами на бреющем проскочил немецкий истребитель. Кулаком нам погрозил и улетел. Я думаю, что он передал, что тяжелые самоходки ушли из этого района. Вдруг вместо сигнала вперед, поступает команда командира полка, вернуться на исходные позиции и восстановить положение. Все. Это сейчас пишут большие приказы на 2-5 страниц. А тогда десять слов: "вернуться и восстановить положение". Смотрю из рощи, из которой мы только что вышли, бежит какой-то майор и кричит: "Стой, стой!" - Я остановился - "Бригада сгорела, там немцы наступают. Когда вы ушли, подъехали зенитчики, зенитчиков подавили, там идут "Тигры". Смотрю, один танк выходит из леса, следом за ним другой. У одного ствол разворочен, у другого крылья потрепаны. Так штук 5-6 танков вышло - начался драп-марш. Я даю команду: "Орудия зарядить. На старые места по атакующим танкам противника - Огонь!" Зарядили, вышли на свои старые огневые точки, а прямо на нас идут пять "Тигров" и расстояние до них метров 400. Ну, что?! С первого выстрела 4 штуки нет, по пятому, крайнему справа, не попали, промазали. Он остановился, попятился. На правом фланге у мен был экипаж Устинова. Я ему приказал, прикрываясь канавой выйти и добить "Тигра". Так он и сделал. Я вернулся на окраину рощи, доложил командиру полка, что положение восстановлено. Тут комбриг подошел: "О! Вот мы с тобой оборону держим!" За этот бой меня представили к Ордену Суворова Третьей степени, но не дали. Представление потерялось или просто не дали - ведь Мемель не сразу взяли, а полбригады потеряли. Всегда можно причину найти. Да, если бы все заслуженные ордена получали бы, то их некуда бы было вешать!
|
Интервью:
Артем Драбкин |
