Будницкий Александр Наумович

Я родился в 1923 году в Ленинграде. В 1941 году окончил школу и поступил в военно-инженерное училище им. Жданова, а через неделю началась война.

Войну я встретил в Луге, там находились лагеря нашего училища, а окончил в 1945 году, в Кенигсберге. Был командиром саперного взвода, роты 3-й штурмовой инженерно-саперной бригады Резерва Главного командования.

22 июня наше училище находилось в лагерях в Луге. На второй день войны лагерь подвергся бомбардировке, а потом мы получили приказ вернуться Ленинград. Из Ленинграда училище эвакуировали в Кострому.

В декабре 1941 года я окончил понтонный батальон училища и, сперва, был направлен в 137-й понтонный батальон. Но он к этому времени потерял парк, офицеры ему были не нужны и меня направили на Южный фронт, в 68-й отдельный армейский саперный батальон 18-й армии.

На фронт я попал в момент начала наступления на Ростов, но в самом наступлении не участвовал. Наш батальон стоял в районе Дыбальцева, а этот участок не наступал. Мой взвод ставил мины ПОМС-2, противопехотные осколочные мины. Мина, 40 см, выглядит как граната Ф-1, только более мощная. Ставится на колышек и к взрывателю привязывается металлический тросик – минер чуть посильней натянул – и взрыв…

Пошли мы как-то ночью эти мины ставить, значит, первое отделение сюда, второе отстает, третье так – идем уступом. Поставили, возвращаемся, а нас свои не пускают, встречают пулеметным огнем. Ночь, темно, кто возвращается не видно, а вдруг немецкая разведка? Ну мы быстро на русском языке объяснили, что сейчас гранатами закидаем, если в траншее не пустите. А потом немцы в наступление перешли, и мы покатились…

Но паники не было. Я, прежде всего, боялся потерять людей, не выполнить боевую задачу, быть раненым и попасть в плен. В плену меня вообще три раза расстрелять должны были бы – как командира, как коммуниста и как еврея. Это боязнь вела к тому, что я хотел, как можно четче выполнить боевую задачу. А во время отступления у нас какая задача? Подготовить укрепления.

Однажды комический случай был. Ночью строим укрепления, а невдалеке от нас хуторок, там остановился штаб дивизии, но мы-то про это не знаем. Идет кто-то по полю. Смотрю – генерал. Я у него спрашиваю: «Товарищ генерал, покажите свое удостоверение личности». Он мне: «Ты что, лейтенант, совсем охренел?!» Разобрались.

В Сальских степях мы, кроме минных полей, еще наводили переправы, которые все время немцы бомбили. У нас-то тогда самолетов вообще не было. Только наведешь – сразу немцы прилетят и бомбят…

И дисциплина… Не было тогда дисциплины на переправе. Все старались поскорее переправить свои танки, орудия. Даже если мост всего 16 тонн держит, а танк уже 40 тонн – все равно танк гонят… Если уж командующий фронтом пытался навести порядок на переправе…

Был у нас такой случай. Я тогда был помощником коменданта переправы через Северский Донец. На нашем берегу, километрах в трех от переправы, пост. И вот нам оттуда сообщают: «Буденный едет». Подъезжает ЗиС, за ним «эмки». Остановились, из «эмок» человек по 6 кгбэшников вылезло, а потом, из ЗиСа, Буденный. Усы, лакированные сапоги, серебряные шпоры. Переправа в это время не работала, немцы размбомбили. Вот и начинается разбор: «Почему не работает? Начальника инженерной службы армии сюда! Где имущество?! Где лебедки?!» А лебедок нет, все имущество отправили в тыл.

Неразбериха была большая. Основная проблема – все хотят влезть на этот мост. Артиллерия, конница, танки… Буденный у нас минут 20 побыл, а потом опять немцы налетели…

Порядка тогда мало было, как и при любом отступлении, но паники не было. Тогда у нас и присказка появилась: «Кто со сражением отступает, завтра снова в бой вступает».

В июле-августе 1942 года меня контузило. Попал в госпиталь, потом в резерв офицерского состава и там встретился с командиром 137-го понтонного батальона, в который был направлен после училища. Они тогда уже получили новый парк, и комбат говорит мне: «Может, вернешься к нам?» Я согласился. Тут батальон перебросили на Западный фронт. Где-то в ноябре 1943 года батальон опять остался без парка и меня перевели в 3-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду РГК, в которой я и воевал до самого конца войны.

А.Д. – Спасибо, Александр Наумович. Еще несколько вопросов. Чему учили в саперном училище?

Б.А. - Я окончил понтонный батальон, должен был ставить наплавные мосты. Тогда на вооружении разные системы были. Были легкие, а были и тяжелые, под 60 тонн нагрузки. И Академию я по факультету мостостроения заканчивал.

Только на фронте я мостов мало строил… Больше взрывал. Столько взорвал, что за всю жизнь восстановить не смог.

А.Д. – После училища вы были командиром взвода в армейском саперном батальоне. Какая была основная задача батальона?

Б.А. – Минирование. Прикрытие минами танкоопасное направление. Какое направление танкоопасное? Если справа болота, слева лес, а здесь поляна – значит это и есть танкоопасное. Бывало, немцы во фланг удары наносили, так мы минировали подвижными отрядами. На машины и к месту прорыва, и прямо с машин ставили мины. В наступлении – проделывание прохода в минных полях. На нейтралку выползешь, мины снимаешь, а немцы нас гранатами закидывают… В 1942 году, в обороне, нейтральные полосы разными были – от 200 метров до 2 км. Самое плохое, когда она маленькая…

А.Д.- Ваш взвод придавали дивизионной разведке?

Б.А. - Когда дивизионная разведка идет за «языком», то ей придается из саперного батальона дивизии. Армейский саперный батальон придается на усиление частям, так что в разведгруппу дивизии или полка мы не входили. Нас включали в отряды сопровождения танков, если надо проходы делать, в разведку боем. Да и вообще – мы же прикомандированные, так что комполка всегда пытался нас засунуть в штурмовые отряды, мы ж ему не родные… Иногда приходилось просто не выполнять приказ.

Вот случай в районе Лиозно был, я тогда уже в бригаде служил. Роте поставлена задача – перед разведкой боем проделать проходы в своих и немецких минных полях, навести штурмовые мостики через Лучесу, проверить правый берег Лучесы. Мы часов в 10-11 вечера на передний край пришли, и начали работать. Сделали проходы, примитивные козловые мостики. А штурмовой отряд, штрафная рота, 76-мм артбатарея, готовятся.

Мою роту начальник инженерной службы полка построил, я ему доложил о выполнении задачи и в тыл. Навстречу полковник, комполка, я его потом встретил Высшей офицерской школе. От него запашок: «Кто такие? Куда ведете людей? Почему уходите с переднего края?» «Выполнили свою задачу». «Приказываю включиться в штурмовой отряд!» «Не положено, есть приказ саперов не использовать в штурмовых отрядах!» А делать-то нечего…

Я думаю: «Как быть?! Поведу роту в штурмовой отряд – в бригаду лучше не возвращаться!» Причем, у меня в роте 100 человек было, но настоящих саперов всего человек 30, молодежь. Остальные – плотники. Люди старшего поколения, у которых были семьи. Они блиндажи строили, наблюдательные пункты.

Отвел роту в боковую траншею и направил в тыл. Беру человек двенадцать с собой. Начинается проверка. «Командир саперной роты?» «Здесь». Ну и пошли… После боя из этих двенадцати половина убита и в госпиталях…

Когда в бригаде докладывал об этом мне сразу: «А если бы ты положил саперов, отправился бы в штрафбат»…

У приданных подразделений участь такая…

Зато мы получали за это награды. В Белоруссии я получил орден Красной Звезды, потом орден Отечественной войны.

Из частей в батальон, в бригаду приходят отзывы, как ты выполнил задачу, примерно: «Лейтенант Будницкий командовал в боевых условиях непрерывного обстрела, в непосредственном контакте с противником сделал проходы», – это все подшивалось, а потом награждали, по совокупности.

А.Д. – Вы сказали, что в 1942 году были помощником коменданта переправы. Был приказ, кого переправлять в первую очередь?

Б.А. - Конечно, должен быть график движения, его надо соблюдать, но в 1942…

Немцы напирают, можно же всю технику оставить, какой там график, когда Буденный пытался наводить порядок на переправах?!

В наступлении – тут да, график движения, переправу зенитки прикрывают, никто особенно не спешит.

А.Д. – А в 1942 году переправа прикрывалась зенитной артиллерией?

Б.А. - Ничего не было, кроме пулеметов ДШК. Тогда же все на Западный фронт отведено было, на защиту Москвы. А эти пулеметы – что они могли?

Немцы же на огромной скорости пикируют, пока его поймал в прицел – он уже бомбу сбросил и ушел…

Правда, в мост они, практически не попадали, все больше рядом. А все равно – взрывы мощные, от них замки рвало, а потом течение уносило понтоны.

А.Д. – С какими минами сталкивались?

Б.А. - Разными. Самые сложные, которые устанавливались на неизвлекаемость. Донный нажимной взрыватель и боковой, натяжной. На такие мины у сапера чутье должно быть как у собаки. Нашел мину, пощупал, пощупал. А ведь бывает поставили весной, а земля замерзла, попробуй найти. Но на неизвлекаемость немцы ставили редко. Установка таких мин она и для тех, кто ставит, и для тех, кто извлекает опасна. Нужна большая квалификация сапера. Сколько опытным саперам кишки наматывало на деревья…

Потом немцы ставили шпринг-мины. У меня с командиром взвода, Кисилевым, страшный случай произошел. Он обучал как надо эту мину извлекать. Снял основной заряд, стал стакан с шрапнелью вытаскивать, а забыл, что не вытащил донный заряд. Так стакан вылетел и всю ему челюсть поломал, это опытному-то саперу…

А ставили мы, в большинстве случаев, мины в деревянном корпусе, ПМД-6. У меня в Белоруссии был случай. Я сдаю минное поле полковому инженеру, а он мне: «А теперь поползи, принеси мне мину!» Уже рассветает, снайпера бьют.

А проблема в чем – мины-то деревянные, в них ставился капсуль-детонатор. А производство не очень точное, бывало, кусочек опилка попадет, и, когда капсюль вставляешь и планку закрываешь, то можешь нажать – взрыв. У нас было несколько случаев самоподрыва, поэтому некоторые саперы боялись. Я пополз. Открываю мину – нет взрывателя! Ну, у меня полная шинель этих взрывателей, поставил сам, приполз: «Вот, пожалуйста». «Хорошо. Теперь поставь ее на место». И только после этого он формуляр минного поля подписал.

Или еще случай. Захватили в Витебске мост через Западную Двину. Танковая разведка и вместе с ней разведчики пехотного полка уничтожили охрану, и пошли вперед. А мы на мосту остались, обнаружили там больше тонны взрывчатки, причем, стояли мины замедленного действия. Три канала электрической связи. Наши захватили там несколько диверсионных групп. 26 июня мост захватили, 3 июля Минск освободили – вот какие темпы наступления, а мы все это время сидим на мосту. Взрывчатка залита водой, откачать ее не можем, водолазного оборудования нет, а надо обезвредить. Ныряли и прямо под водой выкручивали взрыватели, а потом вытаскивали взрывчатку.

А.Д. – Вы сказали, что инженер полка подписывал формуляр минного поля. Что это такое?

Б.А. – Документ, составлявшийся в трех экземплярах. Один мне, один у инженера полка, и один в вышестоящую инстанцию. В формуляре минное поле привязано к азимутам, ориентирам, оно же должно прикрываться ружейно-артиллерийским огнем. Указывается сколько и каких мин установлено, чтобы, потом, при разминировании, понять что установлено.

А.Д. – При снятии мин подрывались?

Б.А. – Конечно. Сколько таких случаев…

Помню, зимой снимаем мины, они белые. Сапер начинает взрыватель вытаскивать, надо на ударник трубочку из жести поставить, но кто это делал? А взрыватель проржавел и сапер чувствует, что у него взрыватель буквально уходит… Он смерть свою держит… «Что делать, товарищ лейтенант?» «Бросай!» – а сам в сторону. Бросил, но все равно погиб…

А.Д. - Был такой случай, когда немцы обратно ставили мины?

Б.А. – В основном, конечно, нет, но случалось. Немцы – прекрасные солдаты.

Бывало, ночью проходы делаем, они заметили, но нас не трогают. Мы проходы сделали, холмиками отметили, танкистам же надо на что-то ориентироваться. Немцы потом эти холмики снимают, заново минируют. Значит, надо снова идти. А второй раз пойдешь – обязательно на них наскочишь. Тогда ножами…

А.Д. Александр Наумович, вы упомянули, что командиру взвода при учебе шпринг-мина сломала челюсть. Так вы на боевых минах учились?

Б.А. – Конечно. Через две недели в бой, как тут на муляжах? Учить можно было только на боевой технике.

А.Д. – С конца 1943 года вы были в штурмовой инженерно-саперной бригаде. Что это за части? Какие перед ними ставились задачи?

Б.А. – Первоначально штурмовые бригады вооружались автоматами, имели комплект броневого снаряжения, 8-килограмовый панцирь.

Мысль была следующей – на участке прорыва саперы, вооруженные автоматическим оружием, проделывают проходы в минных полях, совместно с пехотными подразделениями участвуют в штурмовках. Но все это оказалось блефом.

Броневое снаряжение – оно неудобное. Панцирь ремнями на спине застегивался и, если человек ранен, он практически не мог двигаться. И панцирь не мог снять.

Поэтому, постепенно, забрали автоматы, панцири, а противогазы мы сами выкинули, не было опасности газовых атак. На вооружении у нас была трехлинейка, мины, шанцевый инструмент, никакой механизации.

А.Д. - У вас в бригаде панцири носили?

Б.А. - Я этого не застал.

А.Д. – Конкретно ваша рота чем была вооружена?

Б.А. –Винтовки, несколько автоматов, много трофейного оружия.

А.Д. – Как командование относилось к трофейному оружию?

Б.А. – Нормально, никто не запрещал. Я очень любил парабеллум. Хорошо из него стрелял.

А.Д. - Приходилось пользоваться личным оружием?

Б.А. - Да, конечно. В 1944 году приходилось попадать в такие анекдотические схватки.

Однажды, мою роту прикомандировали к 1310 полку. В каждом полку есть полковой инженер. Получив роту, он выводит командира взвода на рекогносцировку. И вот вышли, и мне полковой инженер говорит: «Я с вами не пойду. Пройдете через лес, через километр надо поставить противотанковые мины». «А немцы?» «Ой, там нейтралка 200 метров!»

Хорошо.

Идем. У меня ординарец, Скоробогатов, сибиряк, до войны на медведя в одиночку ходил. Мы с ним идем впереди, сзади остальная рота. Каждый несет по четыре мины. Вдруг, прямо в нос, немецкий пулемет! Упали в снег, поползли. Думаю: «Все, завел роту к немцам в тыл! Что делать?!» Подползаем, немецкая траншея, по ней идет немец. Я Скоробогатову показываю: «Ножом». Он нож выхватывает, я немца плащ-палаткой накрыл и выругался. И тут немец: «Братцы, я свой!» «Как ты здесь оказался?» Оказывается ночью была разведка боем, немцев вышибли, и разместились в их окопах. Видят, кто-то колышется с тыла, ну и дали по нам из немецкого пулемета. Так мы чуть своего не зарезали…

А.Д. – Стрелковый бой приходилось вести?

Б.А. - Только в экстремальных условиях. Если мы участвовали в разведке боем, тут, конечно, но это не наша задача.

А.Д.- Огнеметы были?

Б.А. – Нет.

А.Д. – В наведении переправ ваша бригада принимала участие?

Б.А. – Нет. У нас же в бригаде не было наплывных мостов. Переправами занимались понтонные батальоны.

А.Д. – Какова была тактика бригады?

Б.А. – Как правило, бригада была придана начальнику инженерных войск армии. В бригаде 15 батальонов, их придавали дивизиям, а роты уже отдаются в полки, из полка меня уже в роту направляют, опускаюсь в самый низ. Комбат в штабе дивизии, а комроты не в штабе полка, а с подчиненными. Мы свои землянки строили где-то километра за полтора от передовой. А потом командиров взводов соберешь, посоветуешься с командирами стрелковых рот, и начинаем выполнять задачи. Основная работа ночью – приходишь по темноте, уходишь по темноте.

Во время штурма Кенигсберга мы работали штурмовыми группами. Я тогда всю роту чуть ли не отделениям раздал.

Задача командования, в основном, на командира штурмовой группы ложилась, а не на саперов. Но я тоже должен был организовать. Там же сильные доты были, их ни авиация, ни артиллерия не брали. Так мы что делали? Наши саперы, ящик тротила, 25 кг, ползком под стальную дверь дота. Взрыв. Стальная дверь вылетает, весь персонал, который там находится оглушен. Но в дот-то не одна дверь ведет, на его штурм идет несколько групп, и моя задача организовать руководство. Эти саперы туда, а эти сюда.

А.Д. – Потери в бригаде большие были?

Б.А. – Большие. Бывало, что несколько дней вообще нет потерь, а бывало в одну ночь теряешь 15 человек.

Во время разведки боем всегда крупные потери. Однажды, большие потери были, так комбриг узнал: «Еще такие потери и я тебя сниму! С кем боевую задачу выполнять?!»

Людей-то учить надо. Бывало, месяц учишь, строишь мост, потом к нему заряды привязывают, взрывают, мины устанавливают. Только немного обучил – и в один день…

А.Д. – Пополнение какого качества было?

Б.А. – Разным. Знаете, я же на фронте сперва в понтонный батальон попал, а там был кадровый состав. Надо поднимать большие тяжести. Кран-балка – 53 кг, шпиль – 62 кг. Ты сам такого веса не весишь, а надо нести, да еще понтонным, ускоренным, шагом. По нормативу паром собирается за 40 минут. Команда: «К сборке парома приступить!» – тебе надо швеллер 18 см собрать, свинтить стрингерными болтами. Полуторометровый прогон, каждые полметра весят 90 килограмм, это ж почти 300 кг. Поднимали двенадцать человек. По команде, синхронно взяли, и понесли понтонным шагом!

А в 1942 году с пополнением была большая труба. Мы на формировке в Тбилиси были, недалеко стоял 13-й ЗИП, запасной инженерный полк.

Знаете, я в силу своего происхождения не националист, но когда стоит обросший, потерявший человеческий вид… Армяне и грузины себя блюли, а вот азербайджанцы… Построил, у каждого спрашиваешь: «По-русски понимаешь?» Он цедит чего-то. Набираешь 30 человек, а пока в Тбилиси привезешь – половины нет. И не дезертируют, а обратно в ЗИП: «Заблудился, отстал», – все, что угодно, лишь бы не идти в боевую часть.

А вот про казахов и узбеков ничего плохого сказать не могу. В 1942 году у меня во взводе узбеки противотанковые рвы рыли – крепкие ребята.

В 1944 году у нас пополнение, в основном, с Белоруссии было. 1926, 1927 года рождения. Худенькие мальчики… Но в армии хорошо кормили.

А.Д. – Александр Наумович, вы на фронте с 1942 года. 28 июля 1942 года был издан приказ наркома обороны №227 «Ни шагу назад!» Как вы к нему относились?

Б.А. – Лично я приветствовал. Правильный был приказ. То, что я видел на переправе, когда каждый старается решить свои задачи за счет другого, не подчиняется комендатуре переправы, элементы паники, неорганизованности. Правильный приказ был.

А.Д. – Этим же приказы были введены заградительные отряды. Вы с ними сталкивались?

Б.А. – Да. На Кубани. У меня приказ – взорвать наплавной мост. Я выполнил, обратно в батальон возвращаюсь, а меня заградотряд не пускает, в боевые порядки. А если я сяду в боевые порядки, не приду в батальон, то я дезертир…

А.Д. – Со СМЕРШем сталкивались?

Б.А. – В 1942 году, во время отступления. У меня во взводе было много солдат с Донбасса, и они ночью уходили прощаться с невестами, матерями. Может, они в другой части и Герои Советского Союза, а у меня-то дезертиры. Меня и взяли в контрразведку. Но повезло. В контрразведку зашел начальник политотдела 18-й армии, Брежнев. Увидел меня, узнал в чем дело и говорит: «Что вы этих мальчишек 18-летних, командиров взводов, таскаете? Раз много уходят – давайте командиров батальонов! А этих – отправить обратно в строй!»

А.Д. – Как на фронте относились к замполитам?

Б.А. – Они разные были.

Например, меня в партию приняли в 19 лет. Я комсомольцем был, а тут вызывают в политотдел и говорят: «Как же так? У вас в роте 6 коммунистов, перед каждым заданием собирается партийная ячейка, а вы комсомолец. Нехорошо. Надо вступить в партию». Я тогда так был польщен таким доверием.

А был другой случай.

В политотделе бригады решили бойцам вручить партбилеты на передовой, в боевой обстановке. На перевалочном пункте, где мины получали, надо было встретить инструкторов политотдела, проводить их. Они только приехали, а тут немецкий обстрел из скрипача, это шестиствольный миномет. Понятно, инструктора сразу завернули и никаких партбилетов. Солдаты потом в штаб бригады ездили и там уже получали.

Замполиты – они всякие были.

А.Д. – Вы упомянули про случай, когда в мины не вставили взрыватель. Такое часто случалось?

Б.А. – Нет. Обычно, так делало малообученное пополнение. Старые саперы на такое дело не пойдут. Но несколько случаев было.

Когда я это дело обнаружил – это же уму непостижимо! Трусость на поле боя! Стали это дело раскапывать, обнаружили виновников, сами же солдаты и доложили.

Потом трибунал и тех, кто так поставил, в штрафную роту.

А.Д. – Как кормили на фронте?

Б.А. – Нормально.

В 1942 году еды нам не хватало, а потом все было хорошо.

В бригаде у нас в каждой роте была своя кухня, мы же, большей частью действовали в отрыве от бригады.

К пехоте уходим, берем паек на неделю, кухню. Где-нибудь на обратном скате кухне располагали и там готовили. Но на кухне только на ужин кормили. А завтрак – уже в термосах на позиции приносили. Да и ужин, бывало, тоже.

Зимой на позициях сидим, мороз, хлеб не укусишь. Что делаешь? 100 грамм наркомовских выпил. Хлеб в суп и второе туда. Так и ели. Но хлеб всегда был, и привары хорошие.

А.Д. – Давали офицерский доппаек?

Б.А. - Американскую колбасу, любительский табак.

А так мы были на обычном котловом довольствии.

В военторге еще за свои деньги можно было купить водку.

Помню, на 26-ю годовщина Красной Армии мы были на формировке. Надо отметить. Вшестером сели, я, три командира взводов, старшина, парторг. Выпили грамм по 200. Старшина говорит: «А у меня подарочек», – и ставит котелок тминной водки. В военторге по пол-литра привезли на офицера, так он свои деньги заплатил, угостил.

А.Д. - Какое было отношение к немцам?

Б.А. – Ненависть. У меня к ним такое отношение и сейчас осталось. У нас было общество немецко-белорусской дружбы, мне звонят, говорят: «Надо выступить». «Не поеду. Я на немцев привык смотреть через прорезь прицела». Я им никогда не забуду то, что они творили… Евреи подлежали уничтожению до восьмого поколения. Этого я им забыть не могу… Не понимаю евреев, которые переехали в Германию. Хотя, может, там и хлеб мягче и квартиры они давали…

А.Д. - Как складывались отношения с мирным населением?

Б.А. - Это было сложное время. Многие потеряли семьи. Были желающие отомстить. Но был приказ Сталина о лояльном отношении к немецкому населению. В этом приказе было сказано, что не все немцы фашисты, мирное население не виновато. Лично я не видел ни одного случая, чтобы убивали безвинных, мирное население. Безусловно, это было, но это были спецорганы. Солдаты мстительности не проявляли. Я такого не видел.

А.Д. - Посылки посылали домой?

Б.А. - Две или три посылки послал маме, два костюма. Когда поехал в офицерскую школу, на мне был немецкий кожаный реглан. Пока до Москвы добирался, полы ножницами отрезал. Приехал в кожаной курточке и с одним чемоданчиком. Да, еще у меня была пишущая машинка.

А.Д. – Как сложилась ваша послевоенная судьба?

Б.А. - Во всех бригадах был такой порядок – отправлять офицеров на три месяца на переучивание в Высшую офицерскую школу, для изучения английских и американских мин. Я должен был ехать в конце 1944 года, а комбриг не отпустил. Сказал, не мне лично, комбату: «Война закончится, тогда поедет».

3 мая начальник штаба подполковник Котлов вызвал трех командиров рот из разных батальонов. И мы втроем поехали. Я, старший лейтенант и два капитана. Приехали в ВОШ, в Нахабино. Когда приехали, она, из трехмесячной, стала двухгодичной. Получилось так, что в училище учился пять с половиной месяца вместо двух лет, а тут два года вместо трех месяцев. Получил высшее военного образование, начальник ВОШ, генерал Шуригин, говорил: «Не все попадут в Академию, а офицерам надо иметь высшее образование».

После окончания ВОШ три года служил в Чечне, в горно-стрелковом корпусе.

Там изучал технику особой секретности. Совсем другие взрыватели, совсем другое обезвреживание, управление по радио.

В ВОШ у нас была высшая математика, теория сооружений, сопротивление материалов, теоретическая механика и у меня обнаружились склонность. У нас преподавал профессор из строительного института, говорит: «Вам надо учиться дальше. Приходите к нам в институт, мы вам два курса зачтем». Я в институт пришел, мне все зачли, приняли на третий курс. А потов в округ. В Орджоникидзе ничего кроме пединститута не было. Пошел на физмат, на третий курс. Стал учиться. Окончил четыре курса. Потом поступил в Академию, защитил диссертацию.

А.Д. – Спасибо Александр Наумович.