ПРАВДА О ВОЙНЕ
Я назвал свои записки «Правдой о войне», потому что в них нет ни слова выдумки. Когда началась война, мне было всего лишь девятнадцать лет, а сейчас - уже за девяносто. Мне кажется, что в любом возрасте, а в моем особенно, стыдно писать неправду.
Не только генералы, адмиралы и другие наши которые военноначальники, были гораздо старше нас - рядовых, матросов и курсантов, ушли из жизни. Нет уже и многих моих ровесников. А ведь у каждого из них была своя правда о войне, но, к сожалению, не каждому удалось донести ее до своих детей и внуков.
Я человек далекий от литературы. Но мне хотелось рассказать вам, моим близким, о тех событиях, участником которых я был, чтобы и у вас они хранились в памяти. Может, когда-нибудь вы расскажете об этом вашим внукам, а они - своим... Вот поэтому я и решился записать все, что вспомнилось.
Скажу несколько слов о себе. Мой год рождения - 1922-ой. Накануне войны я жил в Ленинграде, учился в кораблестроительном институте. По возрасту в 1941-ом я должен был быть в армии, но моя учеба в высшем учебном заведении давала мне отсрочку от призыва.
|
|
Моя семья: отец Оскар Ильич Веледницкий, мама Мария Ефимовна, |
Я уехал из Питера 2 июня 1941 года, за двадцать дней до начала Великой Отечественной войны. Мы - группа из семнадцати студентов - отправлялись на плавательскую практику в Мурманск. Прибыли к месту назначения, где поступили в распоряжение Мурманского морского пароходства. Для начала направили нас всех на теплоход «Кооперация». Это судно было предназначено для перевозки пассажиров. Позднее, во время мобилизации, оно принадлежало военно-морскому флоту как госпитальное судно. Дальше каждому из нас предстояло самостоятельно найти pаботу там, где за нее будут платить. Мне повезло: я довольно скоро нашел работу в должности матроса первого класса на судне водоизмещением 8000 тонн. Мы еще некоторое время стояли на приколе в порту Мурманска. Уровень воды в заливе очень сильно менялся. Сходишь на берег - 15 ступенек вниз. Возвращаешься - 15 ступенек вверх.
Немцы начали бомбить Кольский залив на четвертый день войны. Первую бомбежку я встретил на вахте на палубе нашего судна. По сигналу тревоги я занял свое место на носу корабля, на полубаке. Задача вахтенного была несложной - гасить зажигательные бомбы. Шланг с палубы не убирался, поэтому как только раздавался звук сирены, из шланга уже била мощная струя воды, так что я легко мог погасить любую «зажигалку». Поскольку на палубе спрятаться негде, в течение всего налета я оставался на своем незащищенном посту, взглядом провожая бомбы до воды... Надо сказать, что в последующие две недели бомбежки порта стали регулярными, бывали и по два раза в день, но за все это время я не видел ни одного попадания в судно.
Затем наш уцелевший кораблик пошел под погрузку, а ночью, в караване из четырех судов и под конвоем двух эсминцев, мы вышли в море. Наша тихоходная «галоша» могла развивать максимальную скорость только 8 узлов. Поэтому, когда рассвело, мы обнаружили, что оказались в море одни. Три корабля, скорость которых составляла 12 узлов, и конвой эсминцев бросили нас на произвол судьбы. В этой непростой ситуации наш капитан принял правильное решение. Он направил корабль к полюсу, стараясь держаться подальше от проторенных водных путей. Так, продвигаясь вдоль кромки льда, мы и пришли на Новую Землю - в наш первый пункт назначения. Здесь мы должны были оставить часть груза. Оказалось, что на Новой Земле порта как такового не было, то есть прибывающие суда должны были разгружаться собственными судовыми средствами. Работа тяжелая! На лебедках могли стоять матросы, машинисты и кочегары. На тайном собрании мы с ребятами условились, что будем работать не меньше, чем за рубль с подъема, а так как на острове другой рабочей силы не найти, начальству пришлось согласиться. В день мы делали по 150 подъемов и заработали вполне приличные деньги, которые мне позднее очень пригодились.
Следующий порт - Дудинка, в устье Енисея. Разгрузка здесь шла портовыми средствами, а в качестве рабочих использовались заключенные. Это была моя первая встреча с настоящими советскими «зэками». Бедные голодные люди, они собирали остатки белой муки, налипшей на упаковку, подходили к нам просили открыть кран, и чтобы набрать немного воды, делали такие импровизированные лепешки, а затем опять просили разрешения - положить лепешку на горячую трубу, чтобы испечь. Конечно, я всегда разрешал...
Наше плавание продолжалось вполне благополучно, и мы наконец достигли Архангельска. Местный военкомат запретил мне снова уходить в море, поэтому я как мог обосновался в этом городе, стал жить здесь и ждать призыва на фронт. Вскоре в Архангельске появились мои знакомые по три учебе в институте, человека, которые также проходили практику, но на другом судне. Никто им не сообщил, что война с Германией уже началась, и они спокойно пришли в Гамбург 22 июня в 4 часа дня - ровно через десять часов после обьявления войны! (Ничего не скажешь, наша страна показала очень «оперативное» управление своими судами.)
Конечно, немцы судно с грузом забрали, а команду посадили в тюрьму. К счастью, инцидент для них окончился благополучно, так как всю команду обменяли на немецких инженеров, не успевших вовремя удрать из Сибири, где они что-то строили для СССР.
Перед войной мои родители и сестра Полина с маленьким сыном Толиком, моим племянником, жили в Киеве, а еще две другие мои сестры, Таня и Зоя, жили в Москве. Как раз в то время, когда я был в Арктике, все мои родные уехали в эвакуацию. Письма их ко мне не дошли, и я впервые в жизни почувствовал, что остался один на всем белом свете...
Время шло, деньги заканчивались. Военкомат обо мне как будто забыл, поэтому я отправился туда сам. Прошу: заберите в армию или отпустите в море. Ответ: вы приписаны к флоту, ждите. Наконец, после второго посещения военкомата, меня решено было для продолжения образования направить в Борисовское военно-инженерное училище - БВИУ.
По прибытии в училище мне сразу же присвоили звание сержанта. Почему? Оказалось, что мои два курса кораблестроительного института были самым что ни на есть высшим образованием среди остальных курсантов.
И начались учебные будни: в 6 часов утра - подъем, затем зарядка, завтрак, шесть часов занятий, самоподготовка, в 9 часов вечера - отбой. в Некоторое разнообразие нашу упорядоченную жизнь вносили только наряды и дежурства, да еще разного рода происшествия, неизбежные и в мирное время, а во время войны отличавшиеся особым трагизмом. Вспоминаю одно из них. Это несчастье произошло не в нашей роте, но мы хорошо знали курсантов, которые оказались участниками этой драмы, и потому долго еще переживали и обсуждали события той ночи.
На территории нашего училища было много колодцев. У каждого колодца стоял часовой, что и понятно - время военное. Вдруг фашисты подошлют шпиона? Он подберется к колодцу, бросит в воду пакетик с ядом - и был таков! Но в ту злополучную ночь к часовому приближался не немецкий шпион, а его сосед по казарме. Ваня, часовой, действует по уставу: «Стой, стрелять буду!» Сосед продолжает идти. Ваня делает предупредительный выстрел в воздух. Сосед: «Ты и теперь не узнаешь меня?» Ваня вскидывает винтовку, выстрел, его сосед падает мертвым... Начальство вынесло Ване благодарность. Конечно, мы понимали, что Ваня действовал строго по уставу, как и положено стоящему на часах. Тем не менее мы, все курсанты, тайно договорились с Ваней больше не разговаривать. Два месяца он выдерживал наше глухое молчание, а потом попросил руководство перевести его в другое училище...
Была ли у него возможность действовать по- другому в ту роковую ночь? Мне кажется, да. На расстоянии в пять метров можно было направить выстрел так, чтобы не смертельно ранить своего товарища.
Еще одна история, которая мне вспомнилась (к сожалению, тоже с трагическим исходом), произошла позднее.
Началась она с того, что в соседнем с нами подразделении состоялся выпуск курсантов, которые начали учебу раньше нас. Среди выпускников был сын начальника училища, который по распределению был назначен командиром взвода в одну из учебных рот. (Желание отца сохранить сына возле себя было мне по- человечески понятно).
В теплое время года наше училище располагалось в лагере под Aрхангельском, примерно в тридцати километрах от него. Архангельск - город из дерева. Конечно, немцы знали об этом и вместо тяжелых фугасных бомб засыпали город огромным количеством маленьких зажигательных. Возникало много пожаров, с которыми городские пожарные службы не могли справиться без посторонней помощи. Борисовское военно-инженерное училище имело большой парк автомашин со специальным оборудованием для наведения переправ через водные преграды. Это оборудование было временно снято, что позволяло использовать машины для доставки личного состава в Архангельск в помощь пожарным.
В тот день машины из училища прибыли в нужное место. Наш взвод слышит команду: «За мной - бегом!» Машина со взводом только что назначенного командира слышит другую: «По четыре за мной - становись!» Взвод высыпает из машины, выстраивается. «Шагом - марш! Песню!» Песня не поется. «Стой! На месте! Запевалы - песню!» В эту минуту идущий на бреющем полете немецкий самолет бросает фугасную бомбу. Результат этих бездарных распоряжений - восемнадцать погибших и несколько раненых курсантов...
Я не был прямым свидетелем этой трагедии, видел только окончание ее. В тот день я был в наряде: с двумя солдатами, которые находились у меня в подчинении, охранял вход на территорию нашего лагеря. Все шло как обычно, а потом вдруг у КПП появились люди в штатском, и еще, и еше... Толпа росла как на дрожжах, нам троим стало тяжело ее удерживать. Звоню: «Тут толпа уже в сто пятьдесят человек. Что делать?» Ответ: на территорию училища никого не пускать. «Прикажете стрелять?» Ответ: ни в коем случае! Ну что ж, спасибо хоть за это. На проходную выходит офицер, зачитывает фамилии погибших курсантов, после чего толпа начинает рассеиваться. Оставшиеся уходят в лагерь вместе с прибывшим офицером...
С наступлением зимы пришли и знаменитые архангельские морозы. Температура - минус сорок по Цельсию. Нам выдали зимнее обмундирование: ватные штаны, ватные куртки, валенки. Выдали и лыжи, которые с большим трудом удавалось прикрепить к валенкам. И отправили нас на учение: «брать» Северодвинск, который находился более чем в ста километрах от Архангельска. На второй день нашего похода девять курсантов отошли от своей роты. Поскольку никто из ответственных за это лиц не расписания сделал будильщиков, наших несчастных товарищей нашли слишком поздно - замерзших насмерть... Несмотря на трагедию, учения продолжались. На третий день мы подошли к Северодвинску и условно его «взяли». После этого нас, построив колоннами, повели на отдых. Мы с интересом наблюдали за тем, как шли курсанты из соседних колонн, хотя сами были такими же уставшими. Все стоят, опираясь на спасительные палки. Вот первые четыре - пять человек пошли вперед, а следующие за ними стоят и не двигаются, пока кто-нибудь из стоящих сзади курсантов не толкнет палкой в спину, - то есть люди спали на ходу. В конце- концов все мы добрались до отведенного нам теплого помещения (температура плюс четыре по Цельсию!). Пришла кухня, накормила нас хорошо сваренной кашей, а затем мы наконец-то и отоспались.
Последняя часть наших учений - марш-бросок на Архангельск - закончилась вполне благополучно. Вот только в «родную» казарму нас не пустили: очень мы были грязные. Отправили в баню. В бане, разморившись, многие уснули, да так крепко, что начальству пришлось вызывать роту, которая была на охране училища. Курсанты заходили в помывочную, oбливали уснувших холодной водой и выносили их в предбанник...
Время шло, обучение в БВИУ подходило к концу. Думаю, что я был неплохим курсантом; во всяком случае, старался не теряться ни при каких обстоятельствах. В связи с этим мне вспоминается один маленький эпизод из выпускного экзамена.
Председателем экзаменационной комиссии был присланный в училище генерал, которого мы не знали. Подходит моя очередь, я вытаскиваю билет, подаю генералу. Он мне говорит: «Там в углу лежат схемы, возьмите схему Ф-10 и садитесь. Когда будете готовы, пожалуйста, отвечайте». «Товарищ генерал, мне схема не нужна», - сказал я. Взял мел в руку, и через несколько минут схема Ф-10 была на доске. «Мы ставим на эту схему гриф «совершенно секретно», а он ее носит в голове!» - удивился генерал.
Я, конечно, не стал рассказывать ему, что уже несколько лет собираю многоламповые приемники, поэтому мне достаточно один раз взглянуть на любую схему, чтобы собрать ее по памяти. «Ученье - свет, а неученье - тьма», говорил своим солдатам А.В.Суворов. Теперь мне предстояло убедиться на практике в справедливости и другого его высказывания: «Тяжело в учение, легко в бою», - нас наконец-то отправляли к местам боевых действий...
Из нашей роты четыре офицера в звании «лейтенант» были направлены на Северо- Западный фронт. Я, Быков и Бондаренко отправлялись в семьдесят девятую инженерную бригаду спецназначения. (Фамилию четвертого офицера я, к сожалению, не помню, наверное, потому, что он был приписан к другому месту службы.) Каждый из нас получил по взводу, и началась наша военная жизнь...
А дальше мне придется вспомнить затертую ныне фразу «минер ошибается один раз в жизни». Первым из нашей небольшой группы погиб Быков, «прихватив» с собой часть своих солдат. Он показывал им, как надо вырубать противотанковую мину изо льда. Промахнулся и ударил по взрывателю. Печальный итог этой ошибки - восемнадцать погибших и несколько раненых...
Бондаренко повезло - он остался жив, хотя и его беда не обошла стороной. Он разминировал наше противопехотное минное поле, потерял чеку от взрывателя. Чека - это маленькая проволочка длиной десять – двенадцать миллиметров, на конце которой закручено колечко диаметром около пяти миллиметров. Если такая штука прыгнула в болото, то искать ее бесполезно. Шток тянет, натяжение боевой пружины - двенадцать килограмм. Долго двумя пальцами не удержишь, а счет идет на секунды. Не поверил он себе, послушался неумного совета стоявших поодаль - и остался без кисти на правой руке...
Сейчас, когда вспоминаю о днях, проведенных на фронте, особенно ясно понимаю, что шансов погибнуть и у меня было значительно больше, чем остаться в живых.
...Землянка, которая служила нам укрытием, находилась в семи километрах от нашего переднего края, но она не была врыта в землю, так как местность была очень болотистой. Здесь мы были недосягаемы для ружейного и пулеметного огня. А вот артиллерия нас доставала, хотя от прицельного огня нас закрывал лесной массив.
Я не мог подолгу отсиживаться в землянке, так как пять дней в неделю должен был с группой из пятидесяти человек ползать между немецким и нашим передним краем. Выходы эти могли быть только ночными. Поскольку фашисты патронов не жалели и от безделья палили в темноту - авось в кого-нибудь попадет! - то мы несли постоянные потери: всякий раз от двух до пяти человек или ранены или убиты.
Пятьдесят человек - это два взвода. В одном командир я, в другом - старший сержант. Иногда к нам присоединялся Ваголенок - замкомроты, мой ближайший начальник. В одном из таких выходов Ваголенок погиб. Сейчас расскажу, как это произошло.
Расстояние между вражеским и нашим передними краями составляло около километра. Проводить на этой полосе земли какие-либо работы можно было только ночью и только при отсутствии луны.
Вышли мы, как обычно, в сумерках, чтобы к наступлению полной темноты быть у переднего края. Нам надо было сделать тропу в наших минных полях для прохода разведчиков и установить еще два новых минных поля. Закончили работу, отправили в лагерь последнюю группу солдат. Только медсестра Люба, которая всегда сопровождала нас в этих вылазках, не хотела уходить, говорила, что будет ждать нас возле подбитого советского танка. Наконец мы уговорили ее догнать только что ушедшую группу. Она исчезла в темноте, а я и Ваголенок вернулись на минное поле. Еще раз проверили маскировку и тоже пошли догонять своих.
Вот и привычный ориентир - подбитый танк. Мы не успели сделать и десяти шагов, как яркий всплеск огня выхватил на мгновение из темноты и нас, и покореженную груду металла. Я моментально упал на землю и покатился под танк. Лежу за танком, а рядом, у боковой стороны, лежит Ваголенок. Мне видны только его сапоги. Немцы постепенно переносят огонь от нас в сторону, дальше по дороге. Первая мысль, которая приходит в голову: могут кого-то из наших накрыть... Трясу Ваголенка за сапог - не отвечает. Переворачиваю его на спину, грудь разбита. Это значит, что свои последние несколько шагов к танку он прошел уже мертвым...
Снял я с него планшет с картами минных полей, ордена, оружие и стал думать, что делать дальше. Было уже совсем светло, а выбраться отсюда к своим в дневное время - задача невозможная. Вспомнил, что метрах в тридцати отсюда стоит еще один подбитый танк, в который прошли два наших разведчика для составления карты огневых точек противника. Побежал, пригибаясь, к танку. Просвистели пули над головой, я лег. Оставшиеся пятнадцать метров пришлось преодолевать по-пластунски, на животе.
Приполз, стучу по танку, слышу: «Кто там?». Вместо ответа я отпускаю затейливый трехэтажный мат, которым ругался наш боцман на корабле. Это лучший пропуск - немец ни за что так выругаться не сможет. Крышка люка открывается, быстро ныряю внутрь, как оказалось, вовремя - несколько пуль, которые предназначались мне, процокали по крышке. Отдышавшись, втаскиваю за ремни внутрь танка планшеты и оружие, а потом подключаюсь к работе: помогаю ребятам из разведки составлять их карту. Так я и пересидел светлое время дня в танке. С наступлением сумерек решил уходить, но разведчики меня не отпускали, уговаривали подождать еще немного. Наконец совсем стемнело. Я выбрался из танка, вышел на дорогу и через сотню метров встретил поисковую группу, посланную за нами. Рассказал, где лежит тело нашего замкомроты. Один из солдат остался со мной - для сопровождения, а остальные пошли за телом Ваголенка...
Конечно, смерть людей, с которыми ты делишь кусок хлеба, место в землянке, короткие минуты отдыха, всегда тяжела. Но война есть война. Это, прежде всего, работа. К еженощным потерям мы постепенно привыкли; да если выходов много, то некоторые из них бывают и без потерь. Но без этих ночных выходов к переднему краю, к сожалению, не обойтись, а, значит, и без гибели людей тоже. Хотя бывали и ситуации, связанные с ничем не оправданным риском, как, например, та, о которой я сейчас расскажу.
Как-то в один из дней приехал к нам с проверкой из штаба бригады майор, замкомбрига. Все осмотрел и начал беседовать с командирами взводов. Я оказался у него последним собеседником. Окончили мы деловую часть разговора, и он спрашивает меня: «Могу я задать Вам личный вопрос?» «Да, конечно!» - отвечаю. «А Вы во время выходов Старую Русу видели?» «Видел». «Могли бы меня проводить в то место, откуда ее видно?» «Могу, - говорю я, - но днем мы там ничего не увидим. Старая Руса видна с расстояния не дальше чем пятьсот метров, а это самая серединка между немецким и нашим передними краями. Появление там в дневное время - верная смерть». Майор сразу же перешел со мной на «ты»: «Ты что, боишься?!» «Нет, не боюсь, привык: пять раз в неделю там ползаю, только ночью».
Пошли мы. Дорогой разговариваем на разные темы. Стали уже приближаться к нашему переднему краю, когда немцы вдруг начали обстрел. Высоко в небе разорвался первый снаряд, за ним второй, и крупные осколки стали падать вблизи от нас в болото, вызывая огромные всплески воды. Мой попутчик спрашивает: «Что это?» «Это немцы стреляют шрапнелью». «Так может и убить?» «Ну да, я об этом и говорил». «Я дальше не пойду», - заявил майор.
Развернулись мы и отправились в обратный путь. Прошагали в тот день двенадцать километров, но, спасибо Богу, обошлась наша «прогулка» без потерь...
А сейчас расскажу, как я получил очередное повышение. Вызывает меня однажды командир роты. Являюсь, докладываю, получаю приказ: взять лошадь и немедленно отправиться в штаб фронта - командующий инженерными генерал-лейтенант войсками Слюнин попросил прислать им опытного минера. (Я к тому времени уже научился ездить верхом.)
В штабе фронта мне дали солдата, который препроводил меня к смершевцам. Они объяснили ситуацию: «Мы задержали десять наших бывших солдат, которые находились в плену у немцев. Говорят, сбежали. У всех одинаковые вещевые мешки, набитые какими-то коробочками. Мы к ним боимся притрагиваться». «Задержанных били?» - спрашиваю. «Еще как! Но они ни в чем не признаются!» «Давайте мне один мешок, пойду с ним разбираться».
Вернулся я к своему начальству, сказал, что мне нужна отдельная землянка с телефоном. На другом конце моей линии должна находиться телефонистка, которая будет записывать все, что я ей скажу... Разошлись мы по разным землянкам. Я проверил слышимость в телефоне и приступил к своей опасной и ответственной работе.
Достал из мешка первый пакетик. Надпись на упаковке самая что ни на есть обычная: «Суп-пюре гороховый. Фабрика им. Микояна. Ереван. Вес нетто 225 г». Прочитал я ее раз, второй... И вдруг меня осенило!
Позвонил телефонистке, сказал, что беру на час перерыв и пошел к своему здешнему начальству просить весы. «Что ты взвешивать собираешся ?» «Да вот - гороховый суп», - показал им пакет. Тут же послали в деревню двух солдат за весами. Они скоро вернулись, принесли весы с железными гирьками. Не аптекарские, конечно, но мне и этого достаточно. Кладу пакетик на весы - 290 г. Затем я уточнил его размеры, вспомнив, что вес пакетика соответствует удельному весу тринитротолуола - это взрывчатка, которую мы называли просто «тол».
«Давайте выйдем, взорвем одну шашку», - предложил я. Все вышли из землянки. Я отошел подальше в сторону, вставил капсулу-детонатор с куском бикфордова шнура, поджег его и присоединился к группе зрителей. Прошло десять минут - и взрыв!
Я изложил начальству свой план дальнейших действий, который они одобрили. Дали мне для поддержки двух офицеров, с которыми я опять отправился к смершевцам. Смершевцам мой план тоже понравился. Они предоставили мне право командовать во время проведения этой операции, а сами приготовили затем привели веревку и одного из задержанных.
«Связать ему руки за спиной! Усадить возле сосны и привязать к ней!» - скомандовал я. Потом подошел к привязанному, показал ему шашку, закамуфлированную под пакетик с супом. Спрашиваю: «Знаешь, что это такое?» Он в ответ огрызнулся: «Сам не видишь, или читать не умеешь?» Ну хорошо, думаю, посмотрим, что сейчас скажешь. Подкладываю шашку ему под задницу, даю команду всем отойти на безопасное расстояние, вставляю взрыватель и поджигаю конец бикфордова шнура. (Пятиметровый шнур горит 500 секунд). Я отхожу последним.
Не прошло и полминуты, как раздался крик: «Вернитесь! Все расскажу!» Я вернулся, вытащил взрыватель. Обождал, пока он взорвется, и тогда разрешил всем подойти.
Следующие два дня я провел, записывая за ним инструкции, которые «пленные» получили от фашистов, взрывал пакеты, проверял все остальные взрывные устройства и принадлежности для поджогов. Диверсанты должны были вызывать панику на вокзалах и в других людных местах, поджигать стога с сеном, зернохранилища и т. д. Когда эта история закончилась, я написал о ней статью для газеты нашего Северо- Западного фронта, экземпляр которой хранил много лет. Жаль, что его отобрали таможенники, когда я уезжал в США...
Вскоре после этого я и получил повышение - стал заместителем командира роты. Правда, пробыл я в этой должности недолго: заместитель начальника батальона сместил меня, очевидно решив, что быть командиром даже невысокого ранга на фронте лучше, чем ехать в резерв. Вот я и отправился в резерв, который располагался в небольшом городке под Москвой.
|
|
Военные годы |
Прибыл, как положено, на место, отрапортовал. Меня спросили: «А какая у вас специальность?» Отвечаю: «Минер-подрывник». «А не могли бы Вы прочесть лекции для общевойскового состава?» «Думаю, что смогу». ...Так началась моя педагогическая работа, которая закончилась только в 1979 году, в связи с моим отъездом в Америку.
В ближайшие выходные дни я взял увольнительную и поехал в Москву повидаться с сестрами. Нашел их на месте, получил от них последние сведения о родителях. Пока из нашей семьи погиб только один человек - мой брат Ян, который был старше меня на шесть лет. О его гибели я расскажу позднее.
Так и шло время, которое у меня было разделено между преподаванием и поездками в Москву. К лекциям приходилось долго готовиться. Спасибо еще, был учебник «Наставление по минно- подрывному делу», на первой странице которого красовалась надпись: «Лучшему курсанту, выпускнику ... на добрую память».
Однажды вечером слушаю радио: «Войска Первого Украинского фронта приближаются к Киеву...» А не попроситься ли мне на Первый Украинский освобождать Киев? Сестрам я, конечно, не сказал, что сам напросился: были бы долгие разговоры и обсуждения. Я довольно быстро получил направление и уехал. Добирался от Москвы сначала на поезде, а затем на попутных пригородных поездах и машинах. Как ни спешил, а к взятию Киева опоздал на три дня.
Впервые после долгого отсутствия иду по родному Киеву. Крещатик, его главная улица, разрушена до основания. Это работа наших приборов Ф-10: за несколько дней до начала оккупации города фашистскими войсками инженерные части 37-ой советской армии начали его широкомасштабное минирование, а на пятый день оккупации начались взрывы. С 24-го по 27-е сентября 1941 года только на Крещатике было уничтожено шестнадцать зданий, в том числе и знаменитый киевский «небоскреб» - двенадцатиэтажный дом Гинзбурга на Печерске...
Смотрю по сторонам, заговариваю с прохожими, пытаясь найти тех, кто во времена оккупации не выезжал из Киева. Наконец нахожу одного, вполне солидного возраста. Спрашиваю, много ли немцев погибло при взрыве Крещатика. «Да не знаю», - говорит он. - «Немцев я вообще на Крещатике ни до, ни после взрыва не видел». В общем, мой «выстрел» был сделан холостым патроном...
Так постепенно добрался я до дома, в котором родился и вырос. До войны в Киеве было несколько заметных многоэтажных домов. Наш дом Гельда в Михайловском переулке был не такой высокий, как дом Гинзбурга - «всего» шесть этажей, но тоже был известен каждому киевлянину. Во время войны он, к счастью, не пострадал, хотя и находился в Старокиевской части города, недалеко от Крещатика.
Постройка этого дома в стиле «модерн» была закончена в 1914-ом году, а строителем его был мой отец, Оскар Ильич Веледницкий. Он же был и первым его жильцом, которому владелец дома В. Гельд предоставил здесь квартиру, на первые два года освободив от платы за нее. Отец мой был замечательным инженером-строителем, которого можно назвать самоучкой, так как все его официальное образование составляло четыре начальных класса школы. Он много строил и позднее, в том числе Днепрогэс.
Я так подробно рассказываю об этом, потому что, поднявшись на пятый этаж к нашей квартире 57, увидел на двери записку: «Квартира занята старыми жильцами». Но ведь более «старых», чем мой отец, который в то время еще не вернулся из эвакуации, в доме не могло быть!
Конечно, мне захотелось посмотреть на людей, которые обитали теперь в нашей квартире. Долго колочу кулаком в дверь - никто не открывает. Пришлось постучать прикладом автомата. Это сработало, дверь слегка приоткрыли, чтобы спросить: «Что Вам надо?» Говорю, что хотел бы посмотреть на старых жильцов. Конечно, эти две женщины меня не узнали: бегал во дворе мальчишка- школьник, а теперь офицер в военной форме, да еще с автоматом! А я их узнал: одна соседка из 59-й квартиры, другая - из 60-ой.
Объяснил им, кто я, успокоил, сказав, что выселять их не собираюсь. Конечно, им придется освободить квартиру, но только когда приедут родители. Женщины разрешили мне пройти по всем комнатам. Ни одной вещи из родительской мебели не осталось, кроме кушетки, которая когда-то была обтянута кожей. Кожаную обшивку с нее содрали, и голые пружины торчали во все стороны. Посмотрел я на знакомые пятнышки на обоях, попрощался с соседками и ушел. Вот такая встреча была у меня в Киеве с домом моего детства...
Но надо было двигаться дальше. Штаб фронта еще не укатил далеко, я прибыл туда через несколько дней и получил назначение в инженерную бригаду - такую же, в составе которой я воевал на Северо-Западном фронте, только номер другой: не 79-я, а 99-я.
Явился в штаб бригады. Начальник штаба дает мне направление на командира взвода. А я был уже заместителем командира роты и на понижение не согласился, несмотря на обещание при первой же возможности предоставить мне повышение. Тогда решено было отправить меня обратно в штаб фронта. Взял я направление, козырнул и вышел. Не прошел еще ста метров от здания штаба, как слышу: «Вернись, начштаба тебя просит!» Возвращаюсь. «А ты связь знаешь?» - спрашивает он. «Знаю», - говорю. «Тогда пойдешь в роту связи». «Есть!»
Вот так из минера я стал связистом. Начались обычные военные будни. Все шло своим чередом, только огромное количество женского персонала, с которым раньше мне работать не приходилось, иногда осложняло жизнь.
Спустя какое-то время удалось мне еще раз побывать в Киеве. Вышло это совершенно случайно. Шли мы как-то с Мишей Смирновым, начальником связи бригады и моим непосредственным начальником. Он мне говорит: «Меня посылают в командировку в Киев. Так не хочется... Таскаться на попутных машинах!» «Миша, куда? - закричал я. - В Киев? Давай я поеду вместо тебя!» «А чего ты хочешь ехать?» - удивился Смирнов. «Мои родители вернулись в Киев. Я их не видел с начала войны...»
Пришли мы с Мишей к начальнику штаба, доложили, что я хочу вместо него ехать в Киев, согласен на любое количество дней. Узнав о причине, майор дал свое разрешение. Мы оба его поблагодарили и пошли переписывать командировку.
...И вот я снова в нашей квартире. Соседок, которых я встретил в свой первый приезд, уже не было. Но здесь по-прежнему жили чужие люди: три самые хорошие комнаты занимал какой-то майор с женой и детьми. А мои родители и сестра с маленьким ребенком ютились в бывшей комнатке для прислуги.
Сестра Полина мне рассказала, что у нее есть постановление Киевского городского суда о немедленном освобождении этих трех комнат. И действительно, несколько раз к ним приходила милиция, но самый старший из них по званию был лейтенантом. Поэтому вселившийся к нам майор просто командовал: «Кругом! Марш!». Милиционеры уходили, и все оставалось как и раньше...
Оказалось, что родители привезли из эвакуации мой старый костюм, купленный еще по случаю окончания школы, который они забирали с собой. Я переоделся в штатское, положил в боковой карман пистолет и пошел гулять по Киеву, надеясь встретить хоть кого-нибудь из прежних знакомых. Поиски мои оказались напрасными: мальчики в основном были в армии, девочки, наверно, в эвакуации, потому что на улицах их было мало.
Я повернул к дому. На углу Крещатика и Фондуклеевской увидел пивной ларек, подошел, попросил налить пива. Вдруг со скамейки поднимается какая-то сволочь: «Ты этому жиду не наливай! Он в Ташкенте сидел!» Выхватил я пистолет, думал застрелить, да на такое г... пулю жалко тратить. Ударил его рукояткой.
Пивник испугался, подумал, что я его ларек грабить буду. Налил мне трясущимися руками пиво в кружку, я выпил и пошел домой. Дома рассмотрел свой пистолет: вся рукоятка была в крови...
На второй день майор, который стал нашим «соседом», пригласил меня на обед. Я пришел в бывшую нашу столовую, сел за стол. Когда мы не без помощи его супруги опорожнили первую бутылку, я сходил в комнату родителей и принес еще одну. Ее мы тоже выпили, и я предложил майору выйти на балкон, потому что мне не хотелось поднимать тяжелый разговор при жене и детях.
«Товарищ майор, - обратился я к нему. - У моей сестры есть решение суда об освобождении трех комнат. Когда Вы думаете их освободить?» «А мне некуда переезжать», - отвечает он. «Ну что ж, - сказал я, - помочь в этом вопросе я вам не могу, а своим родителям попробую. Если завтра в 12 часов дня квартира не будет свободна, я перестреляю всю вашу семью. Трупы ваши отсюда вынесут, а я пойду в штрафную роту. Пронесет - останусь живым, не пронесет - значит, судьба» . Повернулся и ушел.
На следующий день вернулся я домой на пару часов позже назначенного времени, специально, чтобы избежать лишних встреч. Квартира была пуста...
Чтобы закончить эту историю, расскажу о своей последней встрече с тогда уже бывшим майором. Было это после войны. Я снова стал студентом и уже был близок к окончанию института, когда приехал на какие-то праздники в Киев навестить родителей.
Иду к ним домой и вижу знакомое лицо - майор! Подхожу, обнимаемся. Он уже тоже в штатском. Спрашивает: «Ты бы нас тогда бы убил? Скажи мне, только правду!» «Тебя и жену бы точно убил, - говорю, - а вот детей, конечно, нет. Но им бы без вас тоже плохо было». «Ну, значит, я правильно поступил, что выехал». «А где ты сейчас живешь?» - спрашиваю. «В доме номер 11, твой сосед. Пошли на Михайловскую, выпьем по рюмочке!» Тем это дело и кончилось...
Раз уж я начал говорить о своей семье, хочу сказать вот о чем. Есть люди, которых не очень много, но они все же есть, люди, которые утверждают, что евреи не воевали. К ним принадлежат и некоторые официальные лица, такие как премьер-министр Ирана. К этому он добавляет утверждение, что и Холокоста не было. Я хочу на примере только одной нашей семьи показать, что это просто антисемитские выдумки.
Мой брат Ян был старше меня на шесть лет. Он закончил архитектурный 63факультет Киевского строительного института, прошел там военную подготовку и был лейтенантом запаса. В армию его призвали 20 мая 1941 года и отправили к месту службы в Перемышль. Вместе с Яном туда уехали еще пять человек, окончивших институт вместе с ним. 22 июня 1941 года немцы прошли Перемышль, не заметив их. И эти шестеро советских офицеров дошли от Перемышля до Умани. Там они решили разделиться на две группы по три человека. Они считали, что одной большой группой перейти линию фронта будет сложнее... Трое из них, в том числе мой брат, погибли. Это мне рассказал потом один из тех, кому удалось выйти из окружения, Алик Малиновский.
Вместе с братом в его институте учился талантливый студент Виктор Борисович Беренштейн, который впоследствии стал мужем моей сестры. Еще будучи студентом четвертого курса он участвовал в открытом конкурсе на проект создания кинотеатра. Занял первое место, и по его проекту был построен кинотеатр в Пролетарском саду Киева. Он тоже воевал и погиб на фронте.
Два моих двоюродных брата: Борис Голдштейн и Леонид Мишилевич - были призваны в армию, оба погибли... Потери для одной семьи огромные. А сколько таких семей было по всей стране!
Но вернемся опять на фронт. Когда я давал согласие стать связистом, думал, что перехожу на более безопасную службу. Поначалу мне так и казалось. Но спокойных мест на войне не бывает...
Помню такой характерный случай. Мы уже добрались до Львова. Звонок. Вызывает меня к себе комбриг. «Мы потеряли связь с 207-м батальоном, - говорит он. - Бери, кто тебе нужен, и восстанавливай связь. Связь прервалась, когда батальон был в окружении». Показал мне место на карте: «Где-то вот здесь...»
Взял я новую радиостанцию, небольшой запас продуктов и с двумя солдатами отправился на задание. Вышли с расчетом на то, чтобы линию фронта перейти в темноте. Было уже почти ничего не видно, когда мы добрались до нашего переднего края. Остановились, немного подождали. Стрельбы пока не слышно - похоже, немцы за день настрелялись. Перешли линию фронта и начали пробираться в глубь территории, занятой противником.
Вдруг слышим команду на немецком языке: «Руки вверх! Оружие бросить на землю!» Ну, думаю, нарвались на немецкий патруль. Я выхватил пистолет: двое немцев упали, третий бросился бежать. В первых двух я стрелял с близкого расстояния, поэтому сразу и попал. Третий успел отбежать, но пуля и его достала. Он был смертельно ранен, но не убит. Я подошел к нему совсем близко и выстрелил еще раз, чтобы окончить его страдания...
«Товарищ лейтенант, как это Вы так здорово стреляете?» - спросили меня солдаты. И я рассказал им то, что сейчас расскажу вам.
Когда я учился в школе, то занимался стрельбой. В девятом классе даже входил в сборную школы по стрельбе. Однажды к нам в школу приехал Голушко - тренер сборной Украины. Не знаю, какой разговор был между Голушко и нашим военруком, но он, вероятно, сообщил, что у него в школьной команде есть стрелок, который видит свою пробоину из «малопульки» на растоянии двадцати пяти метров, потому что меня вызвали для проверки. Пришли мы в тир. Беру винтовку, стреляю: 10, 10, 8, 8, 1 слева. Точно! Голушко сказал, что берет меня в сборную Украины по стрельбе. И начались ежедневные многочасовые тренировки... Вот откуда у меня такая быстрота и точность в обращении с оружием.
Поскольку я расстрелял весь патруль, а время выхода следующего не наступило, мы спокойно продвигались вперед и скоро догнали 207-ой батальон, который остановился на отдых. Я принялся устанавливать радиостанцию. Вскоре появилась связь с бригадой. Я доложил комбату о выполнении задания. Прежде, чем он начал говорить со штабом бригады, я попросил его о полуминутном разговоре с комбригом. Когда комбат передал мне трубку, я спросил начальство, что нам делать дальше - выходить обратно? В ответ услышал: «Нет, продолжайте двигаться вместе с 207-м батальоном, мы вас догоним». Действительно, вскоре фронт перешел в наступление и мы соединились со своими частями.
Военные действия с каждым днем все дальше и дальше перемещались на запад. Мы подошли к Карпатам. Здесь я увидел, что война в горной местности совсем не та, что на равнине...
В феврале 1945-го мы пересекли немецкую границу и вошли с боями в крупный промышленный город Лигниц в Нижней Силезии. Город польский, но фактически он был заселен немцами. Наши передовые части находились уже в пяти километрах от города, когда Геббельс выступил по радио и сказал, что русские войска еще далеко - в ста семидесяти пяти километрах, поэтому жители могут не волноваться. Население, не поверив министра «сказкам» пропаганды, в страхе бежало из города. Когда наши войска заняли Лигниц, там оставалось порядка двадцати тысяч человек... Сейчас объясню, зачем я вам все это рассказываю.
Меня интересовал один вопрос: знало ли рядовое немецкое население о газовых камерах, о лагерях, предназначенных для массового истребления евреев? Я надеялся получить на него ответ, расспрашивая тех, кто еще оставался в Лигнице. Если не узнать точно, то хотя бы понять.
Вместе со своими солдатами я обошел десяток квартир. Мы подходили, вежливо стучали в дверь. Обычно нам открывали на первый стук.
Спрашиваю, можно ли зайти? Нас провожают в гостиную, ставят кресло и два стула, мы усаживаемся. Начинаю беседу с простых вопросов. Вижу на стене фотографии мужчин в военной форме. Спрашиваю: «Чей это портрет?» «Это мой муж. Погиб на восточном фронте». «А это?» «Это мой сын, он тоже погиб на восточном фронте»... Потом мы уходим и обычно в дверях слышим: «Почему вы нас не убили?» Почему? Потому, что я не гестаповец , я - еврей.
Квартира за квартирой, одни и те же вопросы, одни и те же ответы... Мне стало ясно, что эти люди все знали, но помочь ничем не могли. И даже если у кого-то из них возникла бы такая возможность, вряд ли бы они ею воспользовались...
День Победы я встретил в Чехословакии. На медали, которую я получил за участие в Пражской операции, выбиты слова не «За взятие», а «За освобождение Праги». Дело в том, что жители многих городов Чехии и Моравии подняли восстание против немецких оккупантов. Началось оно пятого мая 1945 года. Советское командование решило его поддержать, поэтому нашим войскам пришлось выступить на день раньше, чем планировалось, и совершить стремительный бросок к городу на расстояние почти в двести километров. Задача непростая, особенно для инженерных войск. Мы должны были готовить дороги, наводить мосты, проводить разминирование, устанавливать связь - и все это в сжатые сроки. Немцы стянули к городу свои последние оставшиеся силы: группу армий «Центр» и основное ядро группы «Австрия», которая воевала на территории Чехословакии. Они собирались остановить наше наступление, но им это не удалось. На рассвете девятого мая советские войска с боями вошли в Прагу. В последующие два дня более 800 000 фашистов сдались в плен. Эта операция завершила разгром врага. Война закончилась!
Окончательное освобождение страны от немцев, которые прятались по лесам, от мин, которые они оставили в домах, на полях и даже развесили на деревьях, заняло еще какое-то время. Но все равно война уже закончилась, и впереди у каждого из нас была мирная жизнь, долгожданные встречи с родными и близкими.
Так получилось, что я стал свидетелем и участником одной такой встречи, а произошла она в Италии. Рассказом об этом эпизоде из моей военной жизни я и хочу закончить свои воспоминания.
Сейчас многие из поколения моих внуков, особенно здесь, в Америке, наверное, даже и не знают, что на стороне фашистской Германии воевала не только Япония, но и такие страны, как Венгрия, Румыния, Италия. Муссолини, желая выслужиться перед Гитлером, одним из первых отправил свои войска на Восточный фронт. Экспедиционный итальянский корпус прибыл в СССР в июле-августе 1941 года. Итальянцы плохо понимали, какого рода война их ждет, и не были к ней готовы. В первых же боях на Украине они потеряли огромное количество солдат - убитыми, ранеными и попавшими в плен.
Трое из таких пленных итальянцев были направлены в нашу часть работать механиками. Один из них, которого звали Джузеппе Баральди, был моим шофером. Все мы называли его Йосик, потому что на вопрос о том, как его зовут, он всегда отвечал: «Так же, как Сталина!» Мы прошли с ним вместе почти всю войну и стали друзьями.
В самом конце войны был отдан приказ отправить всех пленных, находившихся в войсках, в специальные пункты для дальнейшей высылки их на территирию СССР. Сейчас, когда многие данные опубликованы, стало известно, что из почти 65 000 итальянцев, попавших в плен, около 54 000 человек умерли в советских лагерях. А тогда мне просто хотелось, чтобы Йоська вернулся домой, о котором он часто вспоминал, - ведь его Италия была рядом! Я попросил своего командира обратиться с просьбой к командованию отпустить «наших» итальянцев домой.
Генерал вызвал меня и моего командира к себе. Он сказал, что есть общий приказ, и мы должны его выполнять. Тогда я попросил слова и сказал, что эти ребята честно воевали вместе с нами против немцев, так же, как и мы, рисковали жизнями и поэтому заслужили прощенье. Генерал посмотрел на меня, подумал немного и сказал: «Действуйте, лейтенант!»
Нам выделили самый раздолбанный грузовик, который за два дня итальянцы привели в порядок. Я получил необходимые документы, и мы отправились к итальянской границе: я на мотоцикле, а они на грузовике. Джузеппе и его товарищам я приказал молчать и ни с кем не вступать в разговоры. Несколько раз нас останавливали на разных КПП, но, к счастью, после совместно выпитых стаканов водки мне разрешали ехать дальше. Так мы добрались до границы с Италией, а там и до деревни, где жили родители Джузеппе. Как все они были счастливы, особенно мать Йоськи! Меня там встретили как родного и предложили остаться жить у них. Я объяснил, что меня тоже ждет семья в России, и я очень хочу увидеть своих родителей и сестер. Чтобы не обижать Джузеппе, я провел пару дней у него в гостях, а затем вернулся в свою часть.
Вот так я и закончил войну.
|
Воспоминания прислал внук Ильи Оскаровича Даниэль
