Белоусова Валентина Петровна

Родилась 20 ноября 1921 года в деревне Погостье Порховского уезда Псковской губернии. До войны окончила среднюю школу. С 1941 года работала учительницей в школе, пионервожатой в военном городке. Во начале войны находилась на оборонительных работах в Ленинградской области, затем — работала в колхозе. В мае 1942 года призвана в ряды ВМФ. После окончания школы радистов Волжской флотилии — радистка 175-й отдельной зенитной батареи 60-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона (дивизион относился к Рижскому морскому оборонительному району) Краснознаменного Балтийского Флота. В этом качестве служила до окончания войны. В 1946 году демобилизовалась. Младший сержант. После войны окончила юрфак Рижского госуниверситета, служила в органах прокуратуры на руководящих должностях. С 1971  года — в городе Нарва Эстонской ССР. Работала заместителем и исполняющей обязанности прокурора города, адвокатом, работником бюро путешествий и экскурсий.

Награды: медаль «За боевые заслуги», медаль «За оборону Ленинграда», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

- Войну я закончила войну на полуострове Сырве: там мы еще добивали последних немцев. Но я проезжала, помню, в 1944 году еще через город Нарву. Мы посмотрели: никакого города не было. Торчали одни только трубы. Ну мы, конечно, поехали со своей батареей под Таллин, переправились через залив на остров Сааремаа, а потом, когда уже немцев выгнали уже с этого Сааремаа, мы там стали посмтоянно, и я демобилизовалась только в 1945 году, через год Победы, потому что радистов-парней нужно было подготовить не менее, чем через шесть месяцев.

- Валентина Петровна, думаю, что о военном прошлом вашем мы еще поговорим. Но для начала расскажите о вашей довоенной жизни. Как жилось вам вообще тогда?

- Ну, в общем, так. Я родилась в крестьянской семье в 1921 году. Отец мой в 1920 году бежал из польского плена. Мать — безграмотная женщина. Семья наша была многодетная: нас у матери было пять дочерей, из них я вторая, и один сын, мальчик родился последним. Но так сложились обстоятельства, что я училась в средней школе № 1 в городе Порхове Псковской области. Так получилось, что я родилась в деревне, называлась она Погостье, а в 30-х годах оттуда мы переехали в Порхов в райцентр. И там, значит, я стала учиться в средней школе. До этого я ничем не занималась особенно, мне было восемь лет. Ну а в восемь лет я поступила в городе в школу. Я хорошо училась. И что я помню из этого школьного времени, так это то, что когда были праздники, например, Октябрьской Революции или Первое мая, то я почему-то оказывалась на трибуне вместе с руководителями города. Очевидно, у меня была вот такая склонность выступать и хорошая память, что меня направляли в школу на эту трибуну, чтобы я выступила. Я тогда этого не понимала. А сейчас я думаю: Боже мой, как я могла оказаться, такая маленькая девочка, с руководителями города? Они там выступали, а потом уже давали слово мне, и я выступала на демонстрациях города. Ну, короче говоря, в 1940 году я эту среднюю школу окончила. С отличием. Но тогда не золотые медали выдавали отличникам, а аттестат с красной кайомкой. Я помню, что когда мне вручали этот аттестат, я выступила с такими словами: «Я очень рада, что я окончила среднюю школу. Передо мной большая хорошая жизнь. Я смело и уверенно вступлю в эту жизнь.» Потом я поехала поступать в Ленинград в авиационное училище инженеров-авиаторов. Но так получилось, что я не поступила в этот институт. Ну куда было поступать с моими данными? Я маленькая хрупкая девочка была.     А уже в последний день, 31 августа, я безо всяких экзаменов поступила уже в железнодорожный институт. И там начала учебу. Я училась. Но вдруг, так месяца через два, объявили платность обучения. Нам объяснили так: «Скоро будет война, и государство не сможет учить вас бесплатно.» Поэтому те, у кого не могут родители платить, следует покинуть институт. Я так и сделала. Я покинула институт и вернулась в свой родной Порхов. Затем я устроилась учительницей в сельскую школу. Просто десятилетку окончила и учила ребят, два класса: второй и четвертый. Эти ребята, четвертого класса, были младше меня на три года, мне было 19 лет, а им — по 16. Но, короче говоря, я закончила эту учебу, вернулась в город. Но я так себя чувствовала, что мне не нужны никакие каникулы, и меня назначили пионервожатой в военный городок с детьми военных. У нас был такой военный городок танкистов. Мы же были в 70 километрах от границы, Псков же рядом, так сказать, с немецкой границей был.

- Там вас и застала война? Чем ваш начало войны запомнилось?

- Ну да. И вот вдруг, 22 июня, началась война. Я как раз читала четвертую часть романа Шолохова «Тихий дон» на Набережной. Я ждала того, когда откроется клуб. Я должна была выступать в самодеятельности с басней Демьяна Бедного «Уха». Я уже сказала эту басню, и весь день самодеятельности начался. И вдруг — выступление Молотова. Он объявляет: «Война!» Ну, конечно, все это было очень тревожно, мы никак не ожидали. А я помню, что когда я закончила школу, то мы с секретарем комсомольской организации, он учитель был, его звали Федор Данилович, выпускали стенгазету. И в этой стенгазете я написала маленькое стихотворение. Строчки в нем такие были, вернее, так оно заканчивалось: «Живем в стране, украшенной цветами. Ни с кем воевать не хотим. Но если враг затеет войну с нами. Двойной удар ему дадим.» Видите, это стратегия военная сороковых годов была такая. Что мы будем воевать на чужой территории и что нам никакой враг не страшен. Вот так мы все думали и так были воспитаны. Но когда я говорила о том, что мы живем в стране, украшенной цветами, это имелись в виду летчики, которые спасли экспедицию Шмидта и им дали Героев Советского Союза. Вот это я и имела в виду: что страна украшена цветами.

Но, короче говоря, на второй день, 23-го, нас, комсомольцев района, а мы относились к Ленинградской области, райком комсомола организовал на оборону Ленинграда. А я не попала в этот список, потому что я работала с детьми танкистов. Но я пришла сама в райком комсомола и говорю: «Дайте мне, пожалуйста, направление. Я хочу ехать со всеми комсомольцами на оборону Ленинграда.» Они говорят: «А как же дети?» Я говорю: «Ну как дети? Танкисты уже ушли на границу, а с детьми остались матери.» Ну и мне дали это направление, оно где-то у меня и сейчас есть (потом, если захотите, я могу его вам показать), и мы поехали под Ленинград. Приехали мы близко сюда, в Гатчинский район, станция Пудозь, деревня Скворицы, и стали разравнивать поле, чтобы наши самолеты приземлялись. Это было в июле. А уже в августе на тот аэродром, что мы приготовили, приземлились немцы. А нас стали постепенно. Нас было 80 человек, комсомольцев-ленинградцев, крестьян и этих самых. И мы, девушки, вот из города и из деревни, тогда нас стали увозить. Были мобилизованы мужчины с лошадьми, крестьяне, которые не в армии были. Вот на машинах нас перевозили. И вот как Ленинград к сентябрю окружался, так и мы следовали отсюда с запада на север, и попали под Тихвин. Но когда мы попали под Тихвин, это было поздней осенью, уже дожди были, снег, тогда наших ребят забрали в армию.

А еще я должна вам рассказать, как мы работали на обороне Ленинграда. Мы работали. Но нам ничего нет: ни из Порхова, ни из Старой Руссы, ни из Новгорода. Мы все не знаем, что происходит с нашими родителями. Тогда смелые ребята собрались и отправились туда, по направлению к Новгороду, к Старой Руссе. Они возвратились и рассказали, что уже и Порхов, и Старая Русса, и Новгород уже оккупированы немцами. А так никакой информации не было. Потому что информации о таком поспешном продвижении немцев не было. Ну мы, конечно, затосковали из-за того, что наша местность оккупирована, и все мои родители, и четыре сестры, и брат. Уже 8 июля Порхов, в 70 километрах от нас, оккупирован. Эстонцы все эвакуировались в наш город. И наш дом был близко от железной дороги. Подходили к железной дороге, они плохо разговаривали по-русски. Но тогда я еще была дома. Я еще не уехала. И вот они говорили, что они из Эстонии, что они эвакуируются. Они эвакуировались в направлении Старой Руссы. Что там потом с ними было, я не знаю. Но, короче говоря, под Тихвином мы, опять же одни девушки, остались только вот опять же строить в такую же осеннюю тяжелую погоду аэродром. Но нам уже трудно было без ребят работать, эту землю перепахивать. Есть было нечего — нас не снабжали. Я помню, что в ту осень очень много было грибов. Мы собрали эти грибы, выменяли их у хозяйки на молоко, сварили эти грибы и кушали. Но потом мы решили, что дело, так сказать, с обороной ухудшается, и мы решили. Нас было семь девушек из Порхова. Мы договорились и оставили этот участок, добрались до Череповца, а там эта Шехстна, выходит на Волгу. И мы эвакуировались в Молотов, как этот город тогда назывался, а сейчас называется Пермь. Там мы приехали в райком комсомола и нас направили учиться на вагоновожатых. Я выучилась на вагоновожатую. У меня есть это удостоверение. Я водила трамвай.

Но потом мы вдвоем с подругой решили с этих трамваем и с этого Молотова тоже убежать. Мы убежали поездом и попались в Чкалов в колхоз. В колхозе нас присоединили к дедушке с бабушкой, и стали работать: обрабатывать зерно в гумнах, ну проветривать его в этих машинах. А потом мы слышим к весне 1942 года: Ленинград блокирован. А эти крестьяне, у них же хлеб есть, они что говорят? Они говорят: «В Ленинграде за каравай хлеба можно выменять плюшевую жакетку!» Понимаете, мы поняли, что эти крестьяне думают о каких-то материальных выгодах в Ленинграде. А мы с подругой, ни я, ни она, не знаем, где наши родители, нет никакой переписки. Мы приходим в военкомат и пишем заявление, чтобы нас направили на фронт. Ну и вот, в мае месяце 1942 года, председатель колхоза отвозит нас в центр районный. Ну колхоз нас рассчитал: там нам хлеб дали. Ну мы этот хлеб, зерно, конечно, оставили в колхозе. Они связали нам теплые вещи. Ну когда мы пришли в военкомат, комиссар мне и говорит: «Девушка, а вашего заявления нет. Вот вашей подруги есть заявление, а вашего заявления нет.» я говорю: «Как нет? Я писала заявление, мы вместе писали.» Оказалось так. На почте работал один молодой парень. У него была такая замечательная фамилия, как у Маршала Говорова. И, очевидно, из нас, двух девушек, я понравилась. И он поэтому мое заявление не направил, а заявление подруги отправил. То есть, не отправил почтой мое заявление. Он на почте работал. Я, конечно, стала плакать. Говорю: «Я не знаю, где мои родители, у меня только вот эта подруга. И я не хочу возвращаться в колхоз, я там одна буду. Я хочу с подругой на фронт.» И один руководитель военкому говорит: «Ну как мы можем направить? Такая маленькая девочка!» Ну тогда я, конечно, была худенькая и маленькая. А я стала плакать: плакать заливными слезами. Комиссар тогда говорит: 2Давайте направим ее. Потому что там, пока мы направляем школу радистов.» А это набирали девушек с десятиклассным образованием, чтобы выучить их на радистов и заменить мужчин. Согласились они взять меня. Я написала новое заявление. Меня направили на медкомиссию. Медкомиссию я прошла. Таким образом, зачислили нас, и мы поехали в Сталинград. На Волжскую флотилию, в 1942 году, где нас стали учить на радисток. Я была в форме, как на фотографии, но только не в бескозырке, а в берете. Но на флоте нам дали эти воротники, тельняшки, форменки, а юбок не было. Но юбки нам дали хлопчатобумажные. А обувь была только мужская: там 40-й и больше номер. А у меня же был 35-й номер. И я стала тогда ходить босиком. Ну командир заметил и заставил снабженцев обменять большие ботинки на детские.

Ну и мы стали учиться в Сталинграде. Жаркая погода! Моряки привозили нам обеды морские, но очень жарко было. Сталинград был вот так раскинут по Волге в длину. Там заводы были дальше нас, а мы были, наша школа была расположена на реке Царица. Ну мы иногда после учебы выходили и беседовали с этими людьми. Уже приближались с Дона немцы. И в один прекрасный вечер стали бомбить.И там бомбили, где мы находились. Но мы, конечно, перепугались. Зенитчики отбивали эти самолеты. Тогда начальство наше приняло решение: «Эвакуировать!» Потому что мы были девушки, мы учились на радисток, а радистки им были нужны. Ночью на пароходе на гражданском. А Волгу уже бомбили. На Волге были пятна нефти. Нас только ночью везли на этом пароходе. И нас перевезли в Энегельс, это — на противоположный берег от Саратова. И мы стали учиться там в здании института, в котором все надписи на классах были на немецком языке. Это же была республика немцев в Поволжье. Ну вот мы там стали учиться на радисток. И нас высылали охранять ту дорогу, которая идет к Сталинграду. В Сталинграде уже была битва, и нам был дан такой приказ: «Останавливать все грузовые машины и проверять у них документы! А если нет, то стрелять по катам.» Но мы, конечно, не стреляли, и эти ребята, которые гнали машины, не боялись нас с винтовками и не останавливались.

Окончили мы эту школу радистов. Там же получили диплом. И в феврале месяце 1943 года, уже когда в Сталинграде была взята в плен армия Паулюса, нас распределили. В частности, мы ехали в Москву, из Москвы — на Вологду, из Вологды — на Кобону. Кобоны — это населенный пункт на Ладожском озере. Из Кобоны мы поехали в Ленинград через Ладожское озеро, по «Дороге жизни».  Так вот, первый раз по «дороге жизни» я поехала в 1943 году в феврале месяце. Нас, девушек, посадили каждую в кабину машины-полуторки. И эта полуторка шла по Ладожскому озеру. Уже февраль месяц был, вода была через лед. Нас привезли в Ленинград. Привезли в Ленинград на Финский вокзал, там мы переночевали, а потом определили в экипаж Балтийского флота, - это так называлась казарма матросов. То есть, казарма называлась не казармой, а экипажем. Вот там нас ждало распределение.

- Кстати, отрываясь от темы, скажите: что представлял из себя Ленинград?

- Ну я вам расскажу сейчас, как Ленинград выглядел в 1943 году. Конечно, люди уже ходили с противогазами по улицам. Но что-то я не помню трамваев. Было очень много снега. На некоторых улицах — они были еще не расчищены. Но никаких кошек, никаких собак я там в 1943 году не видела. И детей тоже не видела. Конечно, сейчас я знаю, что дети были, что и школы работали некоторые, но тогда этого я ничего не видела. Короче говоря, там, в Ленинграде, меня распределили на Ладожское озеро. Я была зачислена радисткой на 175-ю батарею. Но туда я уже добиралась обратно в феврале месяце не по «Дороге жизни». Уже была операция «Искра» и блокаду прорвали в январе 1944. И мы из Ленинграда до места добирались на грузовой автомашине. Я помню, что было очень холодно, машина быстро шла, и еще моряки-мужчина вместе с нами ехали тоже. И вот я помню, что один моряк, офицер, говорил: «Ну, прижимайтесь ко мне, нам будет теплее.» Мы лежали на дне машины. Ну мы приехали в эту Новую Ладогу  замерзшие. А из Новой Ладоги мне нужно было переправиться через Волхов в 175-ю отдельную зенитную батарею 60-го Отдельного зенитного дивизиона Краснознаменного Балтийского флота. То есть, батарея  находилась не в Новой Ладоге, а на противоположном берегу Волхова, это — в самом устье реки Волхов. Рядом с нашей батареей был аэродром, который защищал и Ленинград, и «дорогу жизни», и защищал корабли Ладожской флотилии, которые сбились все в устье реки Волхов.

Ну вот, значит, я работала радисткой. Помню, летом на нашу батарею прилетели бомбить нас немецкие самолеты. А я работала на станции А-7А. Работала голосом. То есть, работала не ключом, а голосом по связи с дивизионом и с другими батареями. Короче говоря, был такой страшный шум, что командиры батареи не слышали данные приборов дальномера и какой прибор ПОЗ. Ну я тогда сообразила и стала бегать от этого дальномера до командира и в ухо говорить ему эти показатели. Но батарея наша стреляла, причем стреляла очень долго. И снаряды все расходовались. А снаряды запасные рядом не находились с батареей. Поэтому я сообразила, и взяла Костю, молодого мужчину, повара, который не работал на батарее, и Ивана Ивановича, старого человека, который ухаживал за лошадью, и сказала: «Запрягите лошадь и давайте быстро поедем,  чтобы привезти ящики со снарядами.» Мужчины эти послушались меня, мы поехали и привезли эти снаряды. Они, конечно, их грузили. И разгрузили их у батареи, чтобы можно было продолжать стрелять. Но результат нашей батареи были такие, что мы не сбили на этот раз самолет. Там другая батарея сбила нашего дивизиона. Так что один самолет в этом бою был сбит. Но наш командир считал, что я в этом бою отличилась, сообразила вот с этими снарядами. Поэтому, когда я уже была на острове Сааремаа, на полуострове Сырве, командир Рижского морского оборонительного района адмирал Чироков наградил меня медалью «За боевые заслуги», вот за этот самый поступок. Ну и сейчас, конечно, у меня удостоверение на эту медаль есть. Так что вот такая у меня первая медаль. Но еще раньше я получила медаль «За оборону Ленинграда». Потому что за то, что наша батарея обороняла Ленинград и Волхов, я получила медаль «За оборону Ленинграда». А на острове Сааремаа получила медаль «За боевые заслуги».

А в 1944 году меня послали учиться на младшего командира из батареи в Ленинград опять. Это летом было 1944 года, когда блокада, я вам говорила, была уже прорвана, но не освобождена. И я уже переправлялась через Ладожское озеро ночью на эсминце Ладожской флотилии. Ну «Дорога жизни» продолжала работать. И когда мы ночью тоже переходили через Ладожское озеро, я была в салоне, уже возвращались в Ленинград ленинградцы. Интересно, что я помню такой, значит, эпизод. Женщина возвращается в Ленинград и везет котенка. Она за пазухой его везла. Она молодая женщина была. И она говорила: «Я из тыла возвращаюсь, и в Ленинграде сейчас котов нету, я вот котика везу.» Ну мы на этом эсминце благополучно добрались до Ленинграда. Я опять попала на Васильевский остров, опять называется подплав. Было девятиэтажное здание, где располагался экипаж подводников-моряков. Но их никого не было — они, конечно, были на фронте. Мы учились на младших командиров и так же охраняли батарею на Васильевском острове. Рядом с нами была зенитная батарея, и мы тоже вели такой ну караул. Ну и вот я помню такой эпизод. Я дежурила на этой батарее в тулупе, в валенках, в теплой одежде. И вдруг вижу, что идет человек через батарею в морской форме. Я ему говорю: «Стой, кто идет!» Он говорит: «Да я с этого училища моряк.» Но я же тогда понимала: ты должна задерживать всех, кто проходит через батарею. «Ну хорошо, пойдем. Тебе тяжело передвигаться в этом тулупе. Давай мне руку, я тебя поведу.» Ну вот он, охранник этой батареи, привел меня в этот пункт, ну караул. Там, конечно, проверили его документы, сказали мне, чтобы я возвращалась на батарею.» Но самое интересное, что уже в 1944 году в Ленинграде мы, девушки, уже поехали в парикмахерскую и уже сделали завивки. Понимаете, уже жизнь в Ленинграде была. И трамваи тоже ходили. Нам давали достаточно хлеба. Нам давали американскую колбасу в банках. В общем, нас хорошо кормили, флотцев. И, конечно, этот хлеб, 900 граммов, я съесть не могла, я ездила к своим родственникам, к тете, и отвозила им эти мешки хлеба. И потом такие маленькие кусочки сала, американского шпика. И дядя мой после войны говорил, он дворник был: «Если бы Валя не возила нам этот хлеб, и особенно вот эти кусочки шпика, мы бы не выжили в блокаду.» Вот так я проводила в Ленинграде эту учебу на младшего командира. И вдруг в один прекрасный день, в январе 1944 года, произошло вот что. Рядом с этим подплавом стоял на Волге линейный корабль «Октябрьская Революция». Но там были и другие корабли: крейсер «Киров» и другие стояли тоже на Волге. Потому что немцы их выгнали, Кронштадт все время бомбили. И вдруг мы видим из своего общежития: сначала ровное такое пороховое облако, а потом — удар. Был такой сильный громовой удар! Но мы не могли понять: что это такое? Потому что нам не объясняли того, что сегодня идет прорыв — освобождение Ленинграда от блокады. А вечером мы об этом узнали. Было сообщение по радио, что Ленинград от блокады освобожден и что эти корабли, так же, как и корабли из Кронштадта, там был второй линейный корабль «Петропавловск», - они все били по Пулковским высотам, чтобы прогнать немцев. А я все это только из общежития видела.

Ну, короче говоря, я окончила эти курсы и меня отправили обратно на батарею, на ту же самую. Я стала младшим командиром. Одна я была радистка на батарее, остальные 120 — ребята. Молодые, командир у нас был капитан, ну и командир батареи постарше, а так все такие же молодые ребята, как и я. Потом мы попали на Сааремаа. И так наша батарея на Сааремаа была. Что интересно: я приняла сигнал о Победе. Понимаете? Я находилась на вахте, и вдруг по телефону сообщили: что 9-го мая подписана капитуляция. Я, конечно, сразу доложила командиру, командир разбудил всю батарею, и началась пальба из всего. Из автоматов, и у кого какое оружие было, все палили и кричали: «Победа! Победа! Победа!» Вот я сейчас только не помню, палили они из зенитных пушек или нет. Но я помню, что на второй день, 10-го, нас предупредили, что полетит через Сааремаа самолет Ю-87, «Юнкерс-87», двухфюзеляжный. Его называли «телега». Полетит он, нам сказали, в Москву для каких-то переговоров, и чтоб наша батарея его не обстреливала. Ну и, конечно, мы его не обстреливали. Ну а демобилизовалась я в 1946-м: через год после Победы, пока радистов-ребят подготовили. Я одна осталась на батарее. Кого учителей демобилизовали, кого — в сельское хозяйство, а я была учительница, считалась. Но меня оставили, потому что среди ребят не было радистов. И все время я служила в 175-й отдельной зенитной батарее 60-го отдельного зенитного дивизиона Краснознаменного Балтийского флота. То есть, я принадлежала к береговой службе Балтийского флота. Поэтому я и оказалась на острове Сааремаа, на Ладожской флотилии, на Волжской флотилии. Ну я демобилизовалась.

- В завершение расскажите о том, как сложилась ваша жизнь после демобилизации.

- Ровно через год, в День Победы в 1946 году, я демобилизовалась. Я приехала в Ленинград к своей тете. Потом я поехала к сестре, которая жила в Мурманской области. Через год я родила ребенка: моего сына Олега Белоусова, который здесь был секретарем горкома партии, в Нарве. Он живет сейчас здесь, занимается бизнесом. В моей комнате висит его портрет. Муж мой был офицером, он остался на батарее, не мог демобилизоваться. Потом я с ним рассталась. После того, как я родила ребенка, из Мурманска поехала в Ригу, - потому что меня демобилизовали в Ригу, наша батарея ведь относилась к Рижскому морскому оборонительному району. Ну поскольку я была радисткой, то поступила работать в связь. Но там я работала недолго. Потом меня перевели работать кастеляншей, то есть, заведующей склада санатория МВД. И там я стала учиться: вместе с директором и главврачом. Учиться я стала в Риге в университете марксизма-ленинизма. Мы этот университет закончили. А в партию коммунистическую я вступала еще на острове Сааремаа, еще когда служила. Меня перевели работать начальником отдела кадров на завод под Ригой. Так я там стала работать. Ну и сын, конечно, со мной был, и моя мама. И я стала учиться заочно на юридическом факультете. Почему я стала учиться? Понимаете, я вам уже говорила, что я отлично училась. И я очень любила учиться. И когда я кончила университет марксизма-ленинизма, понимала, что стала грамотной в марксизме, но это все равно профессии мне никакой не давало. Ну и поскольку я имела этот аттестат зрелости, я поступила в Рижский университет, - это назывался экономический факультет, и было там юридическое отделение. А знаете, почему? Это вам будет интересно. Потому что Хрущев объявил, что коммунизм будет построен скоро, и что преступников надо передавать на поруки, и что не надо нам никаких юридических учреждений. Но профессора и юристы — они понимали, что преступность так не выведешь. Поэтому они всякими хитростями при экономическом факультете, когда уже входила в моду экономика, организовали это юридическое отделение. И вот я кончила это юридическое отделение в 1952 году.  После этого я поехала работать в Калининскую область, потому что латвийского языка я, конечно, не знала. В Калининской области я работала в Кувшинове помощником прокурора. Я там отработала три года, сама возбудила и провела уголовное дело о приписках. Это тогда очень актуально было, и указ специальный был. И, очевидно, оценив способности, меня перевели прокурором в другой район: Кесевогорский, Калининской же области, недалеко от Кашина. Тамя отработала шесть лет прокурором. Там мы вдвоем со следователем одним, который был даже более опытный, чем я, тоже раскрыли большое преступное дело в межколхозной организации и посадили в тюрьму и председателя, и секретаря парторганизации, и бухгалтера, и мастера, которые эти колхозные деньги, знаете, брали просто из кассы. Ну и другие дела были серьезные.

Ну, короче говоря, мне оставалось пять лет до пенсии. Понимаете? А в Калининской области, где я жила. Правда, квартира хорошая была: мне и построили финский домик и дали пол домика. Но дело в том, что вода в колодце, дров — не было. Но пока я работала прокурором, то мне, конечно, дрова заготавливали. Но за водой я ходила в колодец, и зимой я могла упасть в этот колодец. И я обратилась в прокуратуру СССР, чтобы меня перевели из Калининской области, когда я отработаю там шесть лет. И меня перевели в Эстонию, по окончании шестилетнего срока, заместителем прокурора в город Нарву. Я приехала в Нарву, чтобы ознакомиться. Это было уже в 1971 году. Когда я приехала, секретарем горкома партии был Волков, прокурором был Абросимов Аполлон Викторович. Абросимов был моложе меня, ему было 39 лет, а мне уже было 50. Он мне поручил координировать работу милиции. Это самая трудная работа была. Начальником милиции был Заугаров Николай Николаевич. Мы с ним хорошо работали, он меня понимал, я его понимала. Но нужно вам сказать, что в 1971 году преступность в Нарве с сегодняшней нельзя. За год у нас было два убийства. А сейчас — в неделю два-три убийства. В основном мы вели борьбу, конечно, с хулиганством. Потом, после увольнения из органов, я не работала какое-то время. А с 1974 года и до самой пенсии я работала в экскурсионном бюро.

(В.П. Белоусова скончалась в 2008 году)