Я родился в 1921 году и к началу войны окончил 10 классов средней школы. В школе все мы, и парни и девушки, обязательно должны были получить военную специальность, этому учили. У меня была специальность радиста. После окончания обучения в школе меня призвали на действительную военную службу в 14 мотострелковый полк, и там я был радистом на станции РБ - радиостанция батальона, то есть станция, с помощью которой командиры стрелковых батальонов связывались с комполка для получения приказов, в этом же полку я служил уже в звании сержанта в момент, когда начались боевые действия. До войны у нас постоянно проводились политзанятия, на которых основным вопросом обсуждения было то, что мы с немцами воевать не будем, что мы с немцами очень дружны и нам это вколачивали в голову все время. Это было связано с той внешнеполитической обстановкой в стране и в мире и если честно говорить, то мы в полку не были мобилизованы для войны с немцами, более того, уже когда 22 июня началась война - никто не верил, что вдруг такое произошло, нам же говорили, что никакой войны не будет! И у меня как получилось: в радиостанции, за которую я отвечал, аккумулятор был разряжен, его надо было часто заряжать. Незадолго до начала событий я сказал политруку, командиру: «А вдруг война, мне же надо зарядить», и только из-за того, что я сказал об этом - посчитали, что я панику поднимаю. Не были мы готовы к войне.
Так или иначе, мы поехали на фронт со стойким внутренним убеждением - нет, воевать мы не будем, с Гитлером у нас пакт о ненападении, так что войны не может быть. Первый полк, куда мы доехали, стоял на Борисовской переправе, это через реку Березина около города Борисова и здесь был первый серьезный бой. Мы оказались рассеянными и разбросанными, организации настоящей у нас не было в это время, а потом стало ясно, что мы находились в этот момент в полном окружении. Потом были организованы пункты сбора тех, кто болтался без части, остался без командира, многие попали в окружение, в плен, а кому-то удалось выбраться, переправиться через Березину. Мы оказались в Смоленске, участвовали в различных мелких боях, все время отступали и когда фронт несколько стабилизировался, нас собрали в Можайске. Там из трех танковых дивизий, 14-й Нарофоминской, 18-й Тульской и Московской Пролетарской, которые были на этом участке (а танковая дивизия на тот момент состояла из двух танковых полков и одного мотострелкового, я был как раз в мотострелковом), в начале сентября 1941 года была сформирована 1-я гвардейская мотострелковая дивизия. Здесь мы уже начали как-то воевать, все стало для нас более понятно, более серьезно.
До октября шли мелкие бои, потом дивизия была переброшена под Наро-Фоминск, к этому времени туда немцы подошли и собирались наступать через город прямо на Москву по Киевскому шоссе, оно прямое, никаких заслонов на нем не было. И вот наша дивизия была поставлена в виде такого вот заслона. Это были серьезные бои, первые, в которых мне довелось участвовать: мы были по одну сторону реки Нара, немцы по другую, сам город они уже заняли. Здесь началось настоящее противостояние, известные факты, о них напечатано много.
Помнится мне один бой на самой реке Нара. Это был октябрь, конец октября 1941 года был очень холодный, до 35 градусов мороза доходило. К нам в это время подходило подкрепление из Сибири, каждую неделю по лыжному батальону. Задача этого подкрепления в виде лыжных батальонов была какая? Занять плацдарм на немецком берегу, чтобы с него начать наступление. Они были прекрасно одеты по нашим понятиям: мы-то были в шинельках и валенках, а они в полушубках, с лыжами, укомплектованы прекрасно. Моя задача заключалась в том, чтобы связать по радио командира прибывшего батальона со своим командиром полка. Вот как-то раз, дело было ночью, встретились мы с таким батальоном, наладил я связь, и в это время немцы нас заметили и открыли ураганный огонь - из пулеметов, минометов, из всего оружия, что у них было. Рассеяли весь батальон. Что делать? А при радиостанции нас было два человека: я как начальник и второй номер, рядовой Сеодалеев, он казах по национальности, с Иссык-куля. Он мне казался пожилым, мне-то было двадцать лет, а ему больше сорока, двое детей. Так вот, развернули мы радиостанцию и около нас, порядка 12-15 метров, упала мина и вошла в лед. Только я подумал, как нам повезло - ведь как близко упала, не на нас - как из этой дырки, в которую мина ушла, поднялся огромный столб воды. Оказывается, мина, попав на лед - разрывается под ним и вот так происходит. Вся вода прямо на станцию, на меня - а мороз же страшный! - и я превратился в ледяную гору. Все конечно залегли, и я не мог шевельнуть рукой - все обледенело. Спас меня Сеодалеев, он вообще ко мне относился как к сыну. Освободил мне одну руку, вторую, позвал разведчиков, они неподалеку были, и меня они поволокли. Шинель моя вмерзла в лед, вытащили меня как-то на берег и сразу в землянку, обогрели и спасли. Я после этого попал в дивизионный госпиталь и через неделю вернулся в расположение части.
Левая сторона реки была в наших руках, правая у немцев, бои шли постоянно, мы все время пытались начать наступление и 6 декабря освободили Наро-Фоминск, перекрыли путь немцев к Москве. Сейчас вспомнился один из боев, расскажу вам. Мы занимали один из домов в самом центре города, возле каменного моста через реку. Если пройти по нему, метров через триста находился Дом офицеров. И сложилось такое положение, что наш полк занял подвал и первый этаж, а немцы смогли прорваться и занять в этом же доме третий и четвертый этажи, и так вот воевали в одном доме. Кстати, я когда приезжал туда, лет двадцать назад, рассказывал этот эпизод жильцам - в самом доме никто этого ничего не знал. И вот наш командир полка, полковник Балаян, он командовал нами, теми, кто был отрезан (ведь немцы заняли все вокруг, всю территорию), так вот, он принял героическое решение, связался по моей рации (а моя станция состояла из двух блоков: сама станция и питание, большие такие, вот то, что у вас сейчас в этом помещается (показывает на диктофон) - для этого, наверное, целая машина была бы нужна) с командиром дивизии и вызвал огонь на себя, то есть, чтобы дивизионная артиллерия обстреляла Дом офицеров, в котором мы сами находились. Надо быть героем, чтобы принять такое решение, но выхода не было. Артиллерия обстреляла этот дом, все вокруг дома и немцы побежали, и то, что осталось у меня в памяти: мы из окон, из амбразур стали стрелять по убегающим немцам.
Я в начале войны был сержантом, и говорить вам обо всяких стратегических, тактических планах не буду, я вообще не знал этого ничего. Могу сказать, мы были сильно поражены началом войны. Оказалось, что немцы воюют значительно лучше нас. Большое значение имело только то, что находится непосредственно вокруг тебя, у солдата, у сержанта, каким я был, не хватало ни времени, ни сил на то, чтоб думать о чем-либо, кроме боя, когда мы видели, что каждый день отступаем - как можно говорить о вере в победу, когда нас бьют все время? Мы жили повседневной боевой работой солдата, войной, и никаких особых вер и убеждений не было у нас. Как верить в победу, когда каждый день убивают моих товарищей, отступаем все время. У меня и вопроса такого не было, и не задавал себе этот вопрос, важно было укрыться, спастись. Вместе с тем сказать, что мы бежали в панике и все время сдавались - это неправильно будет, мы боролись, как могли. И на что я хочу обратить ваше внимание - это на несомненное боевое братство, которое возникало между нами, товарищество, которое делало из нас единый организм. Меня вот не бросили в том эпизоде, который я вам уже рассказывал, рискуя жизнью, вытащили, привели в землянку, спасли.
Очень донимали вши. Когда становились на место, какая-то из землянок обязательно становилась баней, устанавливали там железную печку и всех пропускали через эту баню, а одежду через вошебойку. Вы мне напомнили интереснейший эпизод, это было в 42-м году в Запорожье вроде, я уж не помню. Мы тогда установили все в землянке: топчаны, бочку, в которой делается топка, рядом колодец, кто-то греет воду, собирает все грязное и выдает чистое белье. Был у нас такой капитан Сухинин, начальник связи, очень хорошо ко мне относился. И он говорит мне - давай попаримся сегодня с тобой, и я пошел за водой, он помыл меня, я его, все хорошо. Пар стоит, очень тепло, я наскоро одел валенки и побежал за водой к колодцу. Когда подошел к колодцу, слышу какой-то «бах», оглядываюсь - а где была землянка - ничего нет. Я как был в кальсонах, побежал туда. Снесло снарядом у землянки крышу, а он так и лежал на топчане, весь посеченный осколками. Вот так он и погиб.
В это вот время, конец 41-го года, когда начались первые наши победы, морально мы очень укрепились, все встало на свое место, мы стали могучей ячейкой, могучей частью победоносной армии и пошли на запад. В это наше наступление мы осаждали деревню за деревней. Недалеко от Вереи мы объединились в другой дивизией. Не хочу сказать, что немцы бежали, но они оказывали слабое сопротивление, там леса кругом.
Очень хорошее было немецкое оружие, должен я вам сказать. Лучше нашего было личное оружие - браунинг, автомат шмайссер - лучше нашего. Уже когда я стал командиром роты, довелось иметь дело с немецким радиотехническим оборудованием, очень надежное, тоже ламповое, но выше по надежности. И в конце войны, когда появились американские студебеккеры - мы стали немецкое менять на них, очень была надежная машина. Оружие и все прочее у союзников и немцев было лучше, чем наше.
В декабре я получил первое свое ранение. Как? До сих пор мне памятен этот эпизод. Есть такая деревня Захарьево под Наро-Фоминском, километров двадцать от города. Мы заняли эту деревню и я, проходя по улице, вижу - возле дома лежит немец, скрюченный весь, скукоженный, в шинельке, небольшого роста. Думаю - живой-не живой. Я его стволом своего ППШ пошевелил, он сумел вывернуться и из парабеллума выстрелил в меня. Попала пуля в челюсть и у виска вышла. Я потерял сознание и очнулся в госпитале уже в Орехово-Зуево. Потом в течение года выходили косточки, с нарывами, это было мое такое первое ранение навылет, часть черепа раздроблена. Врачи мне потом все время говорили, что я родился под счастливой звездой, еще бы миллиметр и оказался бы задет мозг, меня бы не было. Ведь он уже лежал, был повержен! И все-таки выстрелил. То есть немцы не так просто сдавались, они боролись до конца, как только можно.
После госпиталя я попал на Юго-Западный фронт, который формировался в это время.
- Расскажите, пожалуйста, как работала почта.
Каждая часть имела свой номер, было Главное управление и все письма с фронта и на фронт проходили через это управление, там по номерам определяли, что куда. Номер был организован таким образом, что по первым цифрам работник определял, куда письмо. Никаких конвертов не было, сворачивали треугольнички. Письма, конечно, читали - те, кто считал нужным. Почта, надо сказать, работала хорошо. Я переписывался со своей будущей женой после своего ранения, когда в Орехово-Зуево в госпитале лежал, в 21 год я женился, в 1943 году дочь родилась.
- Каково было ваше отношение ваше к пленным немцам?
Все определяется самим человеком. Я относился к ним не кровожадно, в любом случае, считал, что это такие же несчастные люди как мы. Если б я попал в плен - то же самое могла быть. Мне казались противными те издевательства, которые я иногда наблюдал, я не видел в них смысла. Он же шел воевать не сам собой, его послали, он такой же невольник, как я. Как правило, люди, добрые в быту - и там оставались такими же, не издевались, и наоборот.
- Приходилось ли вам встречаться с союзниками?
Мне нет, не пришлось. Но меня всегда, и до сих пор возмущает их отношение. Они помогали нам, да, обмундирование у меня до сих пор осталось, то, в которое английская королева одела всех офицеров, защитного цвета. Но: по-настоящему помощь мы ощутили только в 44-м году, когда мы были уже на территории европейских стран. И возмущает то, что во многих европейских странах, когда говорят о Победе - на первое место ставят американцев, вроде как они освободили Европу. Это неправильно все. Они помогли нам с вооружением, но таких огромных потерь и завоеваний, как у нас - ни одна союзническая армия не имела. Даже если мы будем считать, что потеряли многих людей по своей собственной неорганизованности - все равно получится, что на каждого американца было минимум 5-6 наших бойцов. Таково общее отношение к нам.
В общей сложности у меня двадцать семь наград. Но самой дорогой наградой для меня является медаль «За Отвагу», которую я получил в 1941-м году после того эпизода на реке, который я вам рассказал уже. Тогда на фронт приехал Михаил Иванович Калинин, его называли «всенародный староста» и он вручил мне эту медаль. Из всех своих наград я считаю, что эта самая дорогая, потому что я помню себя в тот момент.
Дальнейшая судьба как складывалась? Мне присвоили звание офицерское после второго госпиталя, я же был всего лишь сержант, стал младший лейтенант. Я не имел военного образования и не собирался становиться военным, это было первое звание, которое мне присвоили, тогда имел на это право то ли командир дивизии, то ли командир полка, я уж не помню. А дальше уж пошло - я стал командиром взвода, потом ротным командиром и пошла для меня дальше война со всеми своими делами. Потом еще одно ранение у меня было, совершенно случайное: я шел по лесу, и разорвалась мина неподалеку, осколок этой мины попал мне в бок. Интересно что, как мне везло: кусочек этот попал в солдатский ремень и вместе с куском ремня вошел в тело. Потом в госпитале мне хирург показал этот ремень, который спас мне жизнь, принял на себя силу удара, смягчил его. Я считаю, что мне везло - первый раз чуть-чуть на миллиметр в сторону пуля прошла, второй - ремень задержал осколок - все такие мелочи, а мне это жизнь спасло. Надо ли вам рассказывать о войне, обо всех этих четырех годах? Я все это время был на передовой, не считая госпиталей - обычная боевая работа.
Окончил я войну в Вене капитаном, командиром радиороты. Есть под Веной такое место - Баден, и вот в этом Бадене мы праздновали Победу. Мы узнали, что кончилась война - и каждый вышел на дорогу, стрелял из того оружия, которое у него было. Главное чувство было - что он выжил там, остался жить, развязали нас, кто не мог удержаться - тот пьянствовал, и каждый боец хотел что-то взять, отправить домой, тут уже все зависело от командира - я, например, считал, что этого делать нельзя, мародерствовать. Надо сказать, что при немцах в Бадене жил какой-то большой немецкий начальник, у него дворец, обслуживающий персонал, а я командовал ротой, это 120 человек и мы в этом дворце разместились. Когда я увидел, что начинаются факты грабежа и прочего - всех собрал и запретил настрого. Кое-кто удивлялся, кое-кто считал, что они нам должны, но запрет! Я не считал себя вправе грабить, хотя жили очень бедно, и дочка у меня маленькая. Так вот этот персонал, им некуда было деться, они и жили внизу в этом дворце - я их собрал и сказал, что остатки нашего стола из котлов они могут забирать и кормить своих собачек, у них много было собачек-терьеров. Это было тогда удивление у бойцов - как это, зачем? Я был жестким командиром, настоял на своем и приучил своих солдат - ничего не брать без спросу. После окончания войны я в Вене оставался еще месяца 3-4 и помню, когда мы уезжали - ко мне подошла женщина одна из них и преподнесла коробочку, а в ней золотые часы и браслет - в знак благодарности, что я их не тронул, и даже помогал. Приехал домой, привез жене в подарок, и она эти часы подарила своей подруге, у которой муж не вернулся с войны. Говорят, были начальники, которые отправляли целыми поездами, да и сейчас есть люди благородные, есть воры, есть разные люди.
После войны как жизнь складывалась? У меня же никакого образования не было, я только десятилетку закончил, тогда послали меня учиться в Военную радиотехническую академию, она была в Харькове. Готовили и выпускали радиолокаторщиков, только начиналось тогда это направление у нас. В 52-м году закончил Академию, и пошло - за время службы я переменил восемнадцать мест, дослужился до полковника и в пятьдесят три года уволился. После этого 16 лет преподавал радиолокацию в Московском радиомеханическом техникуме, готовили специалистов.
| Интервью и лит.обработка: | А. Орлова |
