Начало войны.
До войны наша семья жила в Минске. За несколько недель до начала войны родителям удалось осуществить давнюю мечту – обменять наше жилье на большую жилплощадь. Мы переехали из района площади Ленина в район улицы Немиги. В то время это был район сплошного ветхого деревянного жилья.
Война началась в те дни, когда у меня шли межкурсовые экзамены в техникуме. День 22-го июня 1941-го года выпал на воскресенье. Накануне благополучно сдав очередной экзамен, мы с ребятами из техникума договорились поехать на Комсомольское озеро купаться.
О Комсомольском озере.
Минск, в отличие от многих других больших городов, не имел больших естественных водоемов для летнего купания и отдыха. Городской совет, поддержанный горкомом партии, принял решение перегородить речку Свислочь, чтобы создать озеро большой площади, и на его берегах построить места для отдыха. Строительство котлована и плотины началось еще весной 1940 года и осуществлялось, в основном, силами заключенных. Но весной 1941-го года для завершения строительства озера, на стройку привлекались работники различных предприятий и организаций города и организовывались трудовые субботники молодежи.
На 22-е июня было назначено торжественное открытие и ввод в эксплуатацию Комсомольского озера. Торжество состоялось, и мы в нем приняли участие. Как следует, искупались и только в трамвае по дороге домой мы узнали, что началась ВОЙНА.
Два дня 22-го и 23-го июня в Минске было спокойно, и я даже собирался идти на очередной экзамен в техникум. Война в городе фактически началась 24-го июня утром. Мы услышали, как кто-то закричал: "Летят самолеты". Я вышел на улицу и увидел строй самолетов клином. Их было, примерно, двадцать или тридцать. Так мы стояли, и наблюдали красивый полет самолетов до тех пор, пока вокруг не начали рваться бомбы. Две бомбы разнесли по бревнышкам два деревянных дома невдалеке от нашего дома. В одном из них лежала женщина с разорванным боком. В другом, – погибших не видел, но дом был разрушен полностью. В нескольких местах начались пожары. Отец был на работе. А мы – мама, старший брат и я решили пойти на окраину города, чтобы там переждать бомбежку до вечера. Написали отцу записку, что ушли в направлении, где жил дядя Борис. Однако ближе к вечеру, когда начало темнеть, нам стало ясно, что возвращаться домой некуда, т.к. в направлении нашего района, где был наш дом, как и по всему городу были видны сплошные пожары.
Мы решили уходить из города. С нами вместе от квартиры дяди Бориса двинулись старый хромой дедушка и бабушка. Лет им было около семидесяти. Мы пошли вдоль железной дороги в направлении на Москву. С этого началась наша эвакуация.
Мало подробностей осталось в памяти, учитывая мой теперешний возраст – 80 лет. Не помню, сколько дней мы шли пешком и, сколько ночей переночевали в лесу, – видимо это длилось двое или трое суток. Так, пешком мы дошли до города Борисов. Еду покупали по дороге у крестьян. Уходя из дома, мы захватили с собой немного денег. Когда мы подходили к Борисову, дедушка сказал, что они дальше идти не смогут, и останутся в Борисове у дочери. Нам же он посоветовал уходить как можно дальше. Мы попрощались со стариками и, не заходя в Борисов, пошли дальше втроем – мама, брат Яша и я. Надо сказать, что идя вдоль железной дороги, мы надеялись на то, что сможем сесть в поезд. Составы очень часто останавливались, или по причине воздушных налетов, или по каким-то другим неизвестным нам причинам. Нам повезло, примерно 26-го или 27-го июня недалеко от нас остановился товарный состав, идущий в сторону Москвы. Нам удалось сесть на одну из товарных платформ. Кажется, этот состав шел порожняком. Вскоре мы с ветерком поехали дальше. Погода была прекрасная. На одной из остановок мы сошли по нужде, и размять ноги. Однако сесть назад не успели, состав уехал. Мы опять пошли пешком, но теперь мы шли уже почти вплотную к полотну железной дороги, в надежде снова сесть на поезд. Наша надежда оправдалась – через несколько часов нам удалось сесть в пассажирский поезд. В поезде было довольно много пассажиров, минчан. Подавляющее их большинство ехали не из самого Минска, а сели по пути, так же как и мы. Потом наш поезд долго стоял на подъезде к Орше, так как Орша в это время подвергалась воздушному налету. Когда налет закончился, мы проехали Оршу без остановки и увидели результаты бомбежки. Это было ужасно! Многие составы на станции стояли обгоревшими, кое-где лежали убитые. Нам опять повезло в том, что наш поезд не успел до налета приехать в Оршу. Следует отметить интересный факт: после Орши сами пассажиры и железнодорожники на станциях, где мы останавливались, стали называть наш состав – "поезд эвакуированных из Минска". В поезде появилось, видимо, какое-то начальство, объявились старшие в вагонах из самих эвакуированных, стали составлять какие-то списки. Видимо, кто-то в верхах начал руководить процессом эвакуации жителей. Но факт остается фактом, в самые первые дни войны никакой организованной эвакуации не было, а было простое бегство. В Москву наш состав не пустили и объездом направили в Поволжье.
Разгрузили нас на станции городка Ардатов, Мордовской АССР. Тогда мне было уже 16 лет, и я, чтобы помочь семье, устроился на работу в контору "Заготзерно". Поскольку отец уходил из Минска отдельно от нас, то мы потеряли его на несколько месяцев. Позже, через родственников удалось разыскать отца, он был в Чебоксарах, в Чувашии. После того как старшего брата Яшу зимой 1942 года, призвали в армию, мы с мамой вдвоем перебрались к отцу в Чебоксары. Там я устроился на работу в контору "Заготсено" и проработал там до зимы 1943г.
Запасной телеграфный полк связи
В самом начале 1943 года, зимой, я получил повестку в военкомат. Оказалось, что присланная повестка была не на призыв, а предварительной. В военкомате меня усадили писать бумаги. А повестку на призыв я получил только через неделю.
В эти дни в военкомате я встретился со своим школьным товарищем Мишкой Резником. Его тоже вызвали для призыва в армию и определили в десантные войска. С тех пор вестей от него я не получал. Только после войны узнал, что он погиб. Меня же при призыве записали в войска связи. Причиной такого назначения послужило то, что до войны я учился и, практически, окончил первый курс Минского техникума связи. И хотя первый курс ничего по связи не давал, здесь роль сыграло самое название техникума. Вот так формальность определяет судьбу человека.
В день, предписанный повесткой, с утра я отправился в военкомат. Там собралось довольно много призывников. Точно не помню, но где-то больше полусотни. Неизвестно почему нас полдня продержали во дворе военкомата. После этого построили и повели. Провожающие шли за нами. Все думали, что нас повели на железнодорожный вокзал. Но к всеобщему удивлению нас привели к воинской части, расположенной здесь же, в Чебоксарах. Распустили строй, дали 15 минут на то, чтобы попрощаться с родными. После этого снова построили и ввели на территорию воинской части. На плацу этой воинской части нам объявили, что это запасной телеграфный полк связи, и мы будем здесь служить. Нас передали по списку командованию части. Остаток дня и весь следующий день ушел на обмундирование, размещение в казарме, ознакомление и так далее.
Запасной телеграфный полк связи готовил военных телеграфистов. Цикл подготовки занимал 3-4 месяца. После этого подготовленных телеграфистов отправляли по армейским частям, а полк принимал новых новобранцев для подготовки. Набор, который готовился до нас, состоял из девушек. В моем наборе были парни.
Командирами отделений в нашем наборе и даже старшина нашей роты были девушки из предыдущего цикла. Если сказать вперед, они были хорошими командирами, и, как ни странно, мы все их уважали. В частности, в моем отделении командиром была девушка по фамилии Балмасова, имени ее, к сожалению, не помню. Рослая, стройная красавица, да к тому же, спортсменка. Помню ситуацию: по утрам сразу после подъема была физзарядка. Зимой – это была 5-ти или 10-ти минутная пробежка без шинелей, в гимнастерках без ремней. Руководила физзарядкой взвода наша командир отделения. И вот бежит она впереди взвода, а некоторые ретивые подчиненные решили ее обогнать. И тут весь взвод ускорил бег. Увидев это, она тоже ускорила бег. И началось соревнование между подчиненными и командиром. Но, ни один из нас обогнать ее не смог. А она, как ни в чем не бывало, закончив пробежку, поинтересовалась: "Ну что, устали?"
А вообще, вначале служба показалась очень трудной. Кормежка была скудной, хотя все же чуть-чуть лучше, чем паек на гражданке. Вероятно, много продуктов разворовывалось. Учебная нагрузка была большая. Во-первых, мы проходили "Курс молодого бойца", который состоял из: строевой подготовки, стрелковой подготовки, в которую входила и материальная часть оружия (требовалось уметь с закрытыми глазами разобрать и собрать карабин, а также автомат ППШ), политической подготовки и физической подготовки. Кроме того, была еще специальная подготовка: изучение устройства и принципа действия телеграфного аппарата СТ-35 (советский телетайп 1935 года выпуска), и практическая работа на аппарате СТ-35. Нас обучали работать на клавиатуре всеми пальцами, не глядя на нее. Обучение происходило в специальном зале, в котором было установлено много таких аппаратов. Однако учащихся было во много раз больше, чем таких аппаратов. Поэтому мы занимались посменно по два часа в сутки. Зал работал круглосуточно. Причем, когда наша смена приходилась на ночное время, компенсация времени для сна днем не предоставлялась. Поэтому в те дни все время хотелось спать.
Следует отметить, что уровень подготовки на телеграфиста, в этом полку был недостаточный. Это обучение можно было рассматривать как начальную подготовку. Первый период службы оказался достаточно тяжелым, может быть из-за отсутствия привычки. Весной как-то стало легче.
 |
С. И. Бревдо, 1952, слушатель РКВИАВУ. 1952 год |
Надо сказать, что я очень заинтересовался устройством и принципом действия аппарата СТ-35. Я приходил в восторг от технических решений, примененных в аппарате, и к окончанию срока подготовки мог его собирать и разбирать, несмотря на то, что в нем было много деталей. Я научился также его регулировать и принимал участие в ремонте аппаратов. К тому же, я часто объяснял своим товарищам, и это заметили командиры. В результате меня не отправили с моим набором в действyющyю часть, а назначили помощником командира взвода в следующий набор. В должности помощника командира взвода, в звании младшего сержанта я прослужил еще два цикла подготовки. Следующий цикл после моего были юноши. Особенно интересного вспомнить нечего, а вот за ними были девушки. Об этом цикле есть интересные воспоминания.
Ситуация сложилась так: командиром роты у девушек был мужчина, командир взвода – мужчина по фамилии Конторщиков, помощник командира взвода и командир первого отделения – я, мужчина. Командирами второго и третьего отделений были девушки. В предыдущем цикле, когда обучали юношей, я ночевал с подчиненными в одной казарме. А на этот раз мне пришлось спать в казарме другого батальона (в этом же здании). В случае тревоги за мной прибывал дневальный.
Просто удивительно, но тогда я на опыте убедился в справедливости поговорки о нелегком нраве рязанских баб. Примерно половина моего взвода были девушки из Рязани и окрестностей, а другая половина – из Ярославля и его окрестностей. Было заметно, что рязанские по характеру колючие, и более замкнутые, а ярославские – милейшие девчушки – добродушные и очень отзывчивые на малейшую заботу о них.
Я старался быть для своего взвода заботливым командиром и по мере своих возможностей старался облегчить им жизнь, где только мог. Поэтому меня не только во взводе, но и во всей роте любили. Было это в конце лета 1943 года и позже. Политзанятия проводились регулярно, и сводки с фронта доводились по несколько раз в день. Реакция на победы наших войск была ликующая. Поскольку родители мои жили в Чебоксарах, то я брал увольнительные и навещал их; примерно два раза за месяц.
В конце 1943 года поступил приказ о перебазировке полка в город Калинин. Перевозкой имущества занимались хозяйственные службы. На нашу же долю досталось подготовить теплушки (крытые товарные вагоны) для перевозки людей, постелей, личных вещей и оружия. В это время в Поволжье стояли жестокие морозы, особенно по ночам. Я получил команду – привести взвод в теплушки вместе с постелями – уже вечером. Построил я своих девчат с завернутыми постелями и повел их на станцию. Был у меня электрический фонарик с собой. Я часто освещал и осматривал лица, чтоб не обморозились. А мои ноги в тесноватых кирзовых сапогах – чувствую – мерзнут. Привел я девчат в теплушку, затопили печку, постелили постели и они улеглись спать. Я же вернулся обратно в казарму соседнего батальона, разулся и обнаружил, что мои портянки кое-где примерзли к пальцам, а сами пальцы обеих ног белые и нечувствительные. Притащили мне ребята снега и начали оттирать. Оттерли. Пальцы стали чувствительными. Натянул я вместо портянок на ноги шерстяные носки, что были у меня из дому, и проворочался до утра на нарах. А утром обнаружил, что ни сапоги, ни какую-либо другую обувь я одеть не могу. Завернул на ноги портянки, а сверху шерстяные носки одел и попросил передать о случившейся беде в санчасть, чтобы меня перевезли транспортом санчасти, что и было сделано. В эшелоне я разместился вместе с ребятами из соседнего батальона, с которыми ночевал в одной казарме. Однако примерно через час появились мои девчата и чуть ли не насильно перетащили меня к себе в теплушку вместе с постелью. Так я и ехал, в их теплушке. Они мне и еду носили из походной кухни, и заботились обо всем, как только могли. Одно было неудобство – по нужде приходилось в носках по снегу уходить подальше от теплушки.
Ехали мы несколько суток с длительными остановками, пропуская вперед много других составов. В Калинине, несколько дней пробыл в санчасти, пока не сошла опухоль, и не полопались волдыри. После этого мне в санчасти обработали и перебинтовали пальцы ног, и я смог обуть сапоги. Вернувшись в свой взвод, приступил к службе. Однако ноги были еще очень чувствительны к холоду. Поэтому я брал себе занятия, которые проводились в помещении, а занятия, которые проводились на улице, поручал командирам 2-го или 3-го отделения. Это заметил командир взвода и сделал мне замечание. Я объяснил ему причину, но он назвал это притворством, мягко говоря, симуляцией, на что я заявил, что служить под его началом больше не хочу, и вообще прошу отправить меня в действующую армию. После беседы по этому поводу с командиром роты, мою просьбу удовлетворили. Командир роты уговаривал меня остаться, сказал, что взводный погорячился, но я настоял, и моя просьба была удовлетворена.
Со своим взводом я попрощался хорошо. Построил всех, рассказал, что направляюсь в действyющyю армию, куда скоро и они прибудут, поблагодарил за хорошую службу, попросил прощения, если кого-то незаслуженно обидел. После роспуска строя даже с некоторыми девушками поцеловались, (они все были на два-три года старше меня).
В начале января 1944 года меня в составе группы из 20 человек, телеграфистов, направили в штаб 1-го Прибалтийского фронта.
Действующая армия
Абсолютно не помню, как мы добирались из Калинина в Великие Луки. Великие Луки произвели удручающее впечатление. Почти все, что могло гореть – сгорело. Развалины кирпичных домов обозначали центр города. Управление военного коменданта мы нашли в подвале разбитого кирпичного дома. Там нам разъяснили, в каком районе следует разыскивать штаб фронта. Штаб фронта располагался вне населенного пункта. Там нас разбили на две группы: первые десять по списку, среди которых был и я, – в 6-ю гвардейскую армию. Вторые десять человек – в другую армию фронта. Нашей группе сказали добираться в городок Невель, и там, у коменданта узнать, где искать штаб 6-й гвардейской армии.
И в Великих Луках, и в Невеле были продовольственные пункты, куда можно было прийти, предъявить продовольственный аттестат и получить продовольствие сухим пайком. Однако мы еще в Калинине получили продукты сухим пайком до прибытия на место службы, и в новом продовольственном аттестате было указано, по какое число каждый из нас был обеспечен продуктами, поэтому нам не было необходимости использовать эти продовольственные пункты.
До Невеля мы в основном добирались пешком, хотя, должно быть, и использовали попутные грузовики – точно не помню. Невель произвел впечатление вообще полностью уничтоженного городка. Военный комендант, который располагался в землянке, объяснил нам и показал по карте, как найти штаб 6-ой гвардейской армии. Мы быстро разыскали штаб и расположение армейского 49-го отдельного гвардейского полка связи. Нас сразу направили в штабной батальон. Это был батальон, который обслуживал армейский узел связи.
Узел связи представлял собой ряд помещений, в которых располагались телеграфные аппараты СТ-35, Бодо и другая телефонно-телеграфная техника. Обычно по Бодо поддерживалась связь со штабом фронта, а по СТ-35 – со штабами корпусов и штабами соседних армий. Кроме того, были свои передвижные электростанции, которые обеспечивали освещение и питание телеграфных аппаратов и линий постоянным током. Была и экспедиторская служба, которая производила регистрацию принятых телеграмм и их доставку посыльными адресатам (отделам штаба), а также прием телеграмм от отделов штаба для передачи в другие штабы.
Как известно, организация военной связи осуществляется по принципу: «сверху вниз и справа налево». То есть, штаб фронта своими силами подавал линии связи в штаб нашей армии. Точно также и армия, расположенная правее нашей, протягивала линии связи к нам и отвечала за их работу. В свою очередь наш армейский полк связи должен был отвечать за линии связи от штаба нашей армии к ее корпусам и дивизиям, а также за линию связи к штабу той армии, которая была расположена левее нас. Для этого в армейском полку связи были линейные роты. Линии связи, которые они прокладывали, называли шестовками. Это были специальные шесты, на каждом из которых были два изолятора. Эти шесты перевозились на грузовиках, а где грузовики проехать не могли, переносились на руках. Они втыкались в землю достаточно глубоко, чтобы выдержать любой ветер. Потом по изоляторам этих шестов прокладывались две медные проволоки. Жизнь у солдат связистов в линейных ротах была, конечно, куда как тяжелее, чем в штабном батальоне.
На узле связи был еще так называемый кросс – телеграфный коммутатор, который стоял в специальном помещении. К этому коммутатору были подключены все телеграфные аппараты, и к этому же коммутатору подключались все линии – шестовки. С помощью коммутатора можно было любой телеграфный аппарат подключить к каждой шестовке по выбору. Кроме того, к этому кроссу подключался телефонный коммутатор и, по тем же шестовкам можно было вести телефонные переговоры, как обычные, так и зашифрованные с помощью высокочастотных сигналов, так называемая, ВЧ телефония. В полку связи имелась еще радио-рота, которая обеспечивала радиосвязь между всеми вышеупомянутыми частями.
Когда мы прибыли в штабной батальон, нам выделили места на нарах в землянках и поставили на довольствие. Первое, что обнаружилось, это то, что мы еще «салаги» – как по привычке к фронтовой жизни, так и по умению работать на телеграфе. Тем не менее, нас включили в смены работать на телеграфе. Кроме того, приходилось работать посыльными по доставке телеграмм, особенно в ночное время, так как девушек ночью не посылали. Вдобавок, при передислокации узла связи приходилось много работать физически по строительству землянок, для обустройства жизни всего батальона. Для размещения узла связи, землянки, если они были нужны, строили саперы, но нам самим приходилось строить землянки для себя и наших девушек. Работа очень тяжелая! Особенно нам доставалось при передислокации осенью и зимой. Грузовиков было достаточно, но они вязли на дорогах, и их приходилось вытаскивать из грязи и тащить буквально на своих собственных плечах. Спасением были американские грузовики «Студебеккеры». У них спереди над передним бампером размещалась лебедка со стальным тросом. Лебедка приводилась во вращение от мотора. Этот грузовик мог вытащить сам себя, если только было за что прицепить конец размотанного троса, и мог вытащить любой другой грузовик. Наличие в колонне одного, двух студебеккеров спасало все дело. Но студебеккеров было очень мало, они только начали поступать в армию.
Описанные трудности усугублялись недостатком времени для сна. Однако это не препятствовало моему быстрому прогрессу в работе на телеграфе. Полная нагрузка на телеграфных аппаратах была не каждый день. Бывали дни, когда за смену проходило всего несколько десятков телеграмм. Однако у меня телеграфный аппарат не молчал. Я предупреждал корреспондента, что буду тренироваться, и печатал любые тексты из армейской или фронтовой газеты. А позднее, когда стал лучше работать, передавал телеграфисткам тексты песен, которых я знал довольно много. Особым успехом пользовался цыганский романс – "Мой костер в тумане светит…".
 |
Бревдо С. И. с женой Диной. 1953 год |
Помню несколько эпизодов, вот один из них.
Обычно во время большой нагрузки за аппарат для передачи сажали опытных телеграфисток, которые работали в этой профессии еще на гражданке. В один из таких напряженных дней на узле связи, развернутом около наблюдательного пункта командарма, за аппаратом работала опытная телеграфистка Тамара Сушкова. На основном узле связи за аппарат принимать телеграммы посадили меня. Она работала так быстро, а мой опыт в чтении ленты с текстом и его расклейке на телеграфные бланки был так мал, что у меня на столе накопился целый ворох непрочитанной и нерасклеенной ленты. В конце концов, я вынужден был перебить ее, и попросил подождать, пока я расклею ленту. Она же возмутилась и стала меня гнать от аппарата, требуя другого работника, хотя впоследствии извинилась. К аппарату подошел начальник смены и передал ей: "Не дури, Тамара, у нас некем заменить. Отдохни немного" Она успокоилась, и на этом инцидент был исчерпан.
Смешной эпизод.
В землянке, где я работал – несколько телеграфных аппаратов. Авральная ситуация, много работы. В моем направлении работа кончилась немного раньше. Я прибрал у своего аппарата, и стал греться около железной печки. Печка уже протопилась, и труба была теплой, но не горячей. Я прислонился лбом к трубе и задремал. Кто-то еще, кончив работу, бросил ненужную ленту в печурку. Лента вспыхнула, и труба моментально раскалилась, а я отскочил от печки с изрядным ожогом на лбу.
Теперь о серьезном инциденте.
Был у нас старшина роты. Он взял за правило назначать меня дежурным на любой маломальский праздник или по другим случаям. Уж не знаю, в чем была причина. Хотя дежурство это было, ни в коем случае, не тяжелей любой другой работы, однако мне это казалось обидным и надоело. В один из праздников, я ему заявил, что дежурить отказываюсь. Он пошел жаловаться командиру роты. К счастью, командир роты оказался порядочным человеком. Он меня вызвал к себе и спросил: "В чем дело, почему Вы отказываетесь выполнять приказание?"
Я ему объяснил, в чем дело, и сказал, что дежурить не пойду, хоть в штрафной батальон отправляйте. Наряды в армии распределяются по очереди, а если назначают наряд в порядке наказания, следует объявлять за что. Издеваться над собой я никому не позволю. Он мне ответил: "Ладно, иди".
Видимо, он этому старшине дал серьезное разъяснение, т.к. дежурным был назначен другой, и впредь такое не повторялось. Интересно, что хотя разговоров я об этом случае больше не слышал, однако отношение всех сослуживцев ко мне как-то изменилось. Это был первый шаг выхода из разряда салаг.
Теперь о службе женщин в штабном батальоне. Их было больше половины личного состава. Хотя это и осложняло службу мужчинам, но взаимоотношений не портило. Они понимали ситуацию, и часто сами предлагали что-нибудь сделать для нас. В частности, предлагали постирать наше обмундирование. Это были не те девушки из запасного полка связи. Во-первых, они были существенно старше, и их ценили, потому, что они были высококлассные телеграфистки. Некоторые из них имели любовника из числа офицеров полка или из числа офицеров штаба армии. Надо отметить, что тогда это не воспринималось как разврат, т.к. это была постоянная любовная связь. Нас, молодых солдат, они почему-то абсолютно не стеснялись, за мужчин, что ли нас не принимали. Вот, например, когда вечерняя смена возвращалась с узла связи, ужин для них приносил дежурный, и надо было позаботиться, чтобы еда была теплой. Пока дежурный разогревал ужин и подносил к землянкам, женщины успевали раздеться до нижних рубашек, и совершенно не смущаясь, просили, чтобы дежурный заносил ужин прямо к ним в землянку.
Были и другие аналогичные ситуации.
Освобождение города Полоцк.
До начала Белорусской операции мы в основном размещались в болотистых лесах и ютились в землянках.
Интересно, что в фильме "Освобождение", в серии "Направление Главного Удара", посвященной наступлению в Белоруссии, показывались фронтовые дороги, проложенные по болотам и состоящие из двух «ниток»: правой и левой колеи. Каждая колея была составлена из двух-трех бревен скрепленных металлическими скобами. Такие дороги я видел в реальности и даже ездил по ним.
Однако к началу Белорусской операции мы, наконец-то, расположились на приличном сухом месте. Общая подготовка крупной фронтовой операции – дело долгое. Но наша подготовка – связистов – начиналась только за пару дней до начала наступления. Наблюдательный пункт (НП) командарма располагался на вершине довольно высокого холма. Основной узел связи располагался вместе со штабом армии. Для обеспечения связи штаба с командующим было приказано создать небольшой узел связи в непосредственной близости от НП командарма, и мы его организовали. Я находился на этом узле связи беспрерывно двое суток и видел все, что происходило на нашей стороне фронта. Первым долгом началось сосредоточение артиллерии. Ее было наставлено неимоверное количество. Ее пытались маскировать, но вряд ли это удавалось, так как место было безлесное. Основное наступление (прорыв вражеских позиций) было намечено на раннее утро. А перед этим, вечером, планировалась разведка боем, с кратковременной, но мощной артиллерийской подготовкой. И вот, когда солнце начало склоняться к горизонту, батальоны начали цепочками выходить на ударную позицию. C холма было видно таких 5 или 6 цепочек. Потом началась артиллерийская подготовка. Грохот был адский, хоть уши затыкай. Особенно впечатляющей была работа гвардейских реактивных минометов – КАТЮШ. На вечернем потемневшем небе, их полет был похож на гигантские огненные стрелы, сопровождаемые визжащим звуком. Результаты разведки боем превзошли ожидания командарма, генерала И.М.Чистякова. В итоге, наступление началось сразу после разведки боем, не дожидаясь утра. Нам же поступил приказ срочно сворачивать узел связи и с раннего утра начать переезд на новое место. Переезд был легким, так как погоды стояли отличные, дороги были нормальные, было тепло и сухо. Мы сидели в грузовиках на ящиках с нашими аппаратами, и ехали, почти не слезая.
Нашей армией был освобожден город Полоцк, и мы быстро продвигались к Литве. В связи с освобождением Полоцка, нашему полку связи, было присвоено почетное имя Полоцкого, и он теперь назывался 49-й Отдельный Гвардейский Полоцкий Полк Связи. Буквально каждые 2-3 дня был переезд. Однако победный марш продолжался не очень долго. Мы продвигались с востока на запад примерно вдоль теперешней границы Литвы и Латвии. Продвижение замедлилось, ибо у немцев в Прибалтике было достаточно сил, а основное внимание советского командования было сосредоточено на успешном продвижении южнее, чтобы быстрее войти на территорию Германии. В конечном итоге, хотя немцы были прижаты к морю и окружены благодаря прорыву наших войск в Восточной Пруссии, наступление нашей 6гв. армии остановилось. Незавидная роль досталась Генералу Армии И.Х.Баграмяну в конце войны. Он был назначен командующим 1-го прибалтийского фронта. В течение зимы 1944/1945 года, предпринималось несколько попыток сокрушить окруженную "Либавскую"(Курляндскую) группировку немцев, но силы, выделяемые для этого ставкой, были недостаточны, и зимнее наступление не увенчалось успехом. Для меня лично этот период (с осени 1944 года и до конца войны) был последним периодом войны.
Некоторые воспоминания о Прибалтике
Осенью 1944 года мы развернули узел связи на хуторе. Не помню точно, был это хутор литовца или латыша. Семья владельца хутора не ушла, и продолжала жить и хозяйствовать на хуторе. Взаимоотношения у нас сложились достаточно дружественные. У владельца хутора скопилась полная рига (большой навес с легкими стенами) не обмолоченных снопов зерновых. Он попросил наших командиров помочь обмолотить урожай. Получив согласие, он привез откуда-то молотилку и локомобиль: механизм с мотором, вращающий сельскохозяйственные машины. Несколько десятков наших солдат приняли участие в молотьбе. Это была работа похожая на то, как показано в кинофильме «Кубанские казаки». За один день мы с его семьей перемолотили весь урожай и изрядно устали. Но зато какой же пир он нам устроил! Во дворе хозяйка выставила ряд столов, на которых было с десяток больших кастрюль вареного мяса и всякие гарниры: винегреты, картошка вареная и другая снедь. Хотя фронтовое питание, конечно, было лучше, чем на гражданке или в запасном полку, но все же, мы были не очень сытые. Поэтому этот ужин был для нас праздник. В общем-то, это было последнее дружественное общение с гражданским населением.
По мере продвижения на запад, местные жители чаще прятались и с нами не контактировали. А командование приняло меры: нас предупредили о необходимости чрезвычайной осторожности из-за враждебности населения. Девушек посыльными и ранее ночью не отправляли, а теперь даже днем на более дальние маршруты тоже не посылали.
Неприятный эпизод:
У меня был неприятный инцидент при доставке телеграмм ночью в отдаленный отдел штаба армии. Мы только приехали вечером на это место, и осмотреть окрестности не успели. Мне по карте объяснили дорогу, и я пошел. У меня с собой был штатный карабин, и я захватил еще пистолет ТТ., который я однажды нашел – какой-то разгильдяй изволил потерять полностью исправный со вставленной обоймой патронов, и еще запасной обоймой в кобуре. Шел я ночью и не был абсолютно уверен, правильно ли иду. По пути попался какой-то хуторок, и я решил спросить хозяев о дороге. Но до двери дома я дойти не смог. Собака на цепи преградила дорогу к крыльцу. Я остановился, когда между рвущейся с цепи собакой и мной оставалось не более метра-полтора, и подождал, но хозяева не вышли, не откликнулись. Стал думать, что делать? Уходить просто так – опасно, хозяева могли спустить собаку с цепи, и она могла наброситься сзади. Тогда я выстрелил в собаку из пистолета, и только после того как она упала, повернулся и ушел. Нужный мне отдел, в конце концов, нашел, но вернулся на узел связи уже после рассвета. Обо мне уже беспокоились и хотели организовать поиски.
Второй неприятный эпизод.
Нам в этот период хронически не доставало сна. И вот также, при ночном маршруте, я уснул на ходу и упал в кювет, хорошо не сильно ударился, но сон разогнало мгновенно.
Еще одно событие запомнилось.
Как-то при передислокации заметили в поле одинокую большую свинью. Откуда она там взялась? Неизвестно. Когда прибыли на место, старшина взял с собой несколько человек и поехали охотиться за этой свиньей. После больших трудов и погонь, они все же уложили эту свинью, и мы в течение нескольких дней наслаждались свининой.
C наступлением глубокой осени жизнь наша значительно осложнилась. У нас был обычай: каждый день один из солдат, по очереди, выделялся помощником повару. В его обязанность входило: растопить походную кухню, принести нужное количество воды и прочие подсобные работы. Сложно было растопить кухню, потому что сухих дров не было – даже на растопку, а сырую можно было растопить только березу. Я лично нашел следующий выход. Всегда невдалеке были позиции артиллеристов, или танкистов. Я приходил к ним, брал у них снаряд, приносил снаряд в расположение кухни. Боком, в месте стыка гильзы со снарядом слегка ударял об угол пня. Два-три таких удара с разных сторон, и снаряд свободно вынимался из гильзы. Снаряд относил куда-нибудь подальше и укладывал в такое место, чтобы не попадался под ноги, извлекал из гильзы порох. Это были длинные во всю гильзу макаронины, а на дне, около капсюля, в маленьких мешочках, рассыпной мелкозернистый порох. Мелкозернистый порох при зажигании вспыхивал точно также как порох из винтовочного патрона. Подложив к дровам в походную кухню несколько таких мешочков, поджигал их, а затем начинал засовывать в огонь макаронины пороха. Один снаряд обеспечивал стопроцентный быстрый успех в разжигании любых сырых дров. Это, конечно, было не мое изобретение, я его перенял у кого-то.
Хорошо, что землянки этой зимой нам рыть не пришлось – мы обычно занимали землянки оставленные войсками нашей армии, которые базировались здесь до нас. Основная трудность в обеспечении быта была в отоплении. В связи с этим, драгоценностью стали двуручная пила и топор. Потерять их – было большой бедой. Сухих дров добыть было трудно, и если мы располагались в сосновом или еловом лесу, мы обычно забирались на дерево и срубали нижние сухие ветки.
В эту зиму мы часто попадали под артиллерийский обстрел противника, т.к. наши войска сосредотачивались для наступления и маскировались в лесах, в том числе и рядом с нами. Немцам, конечно, не было секретом их примерное расположение, и они противодействовали беглым артобстрелом.
Как-то раз, я один пошел за топливом, за сухими дровами, забрался на ель и стал срубать сухие ветки. В это время начался артобстрел. Надо сказать, ощущение не из приятных, когда видишь, как падают вниз куски веток, срубленных осколками. Мой спуск с дерева был больше похож на падение с высоты метров пять от земли. Но спасибо, слава богу, все обошлось благополучно.
В другой раз, для отопления нашей землянки решили мы свалить и разделать сосну. Выбрали сосну недалеко от землянки. Свалили мы ее, обрубили сучья и начали распиливать ствол. В это время начался артобстрел. Один снаряд попал в вершину сваленной нами сосны. Несколько снарядов разорвалось по сторонам слева и справа в пределах видимости в лесу, примерно метрах в пятидесяти. Потом запомнился взрыв снаряда: была вспышка, сильный грохот, полетели комья земли, хотя и немного. Мы быстро рванули в землянку, но топор и пилу, все же, забрали с собой. При этом пила у меня не сразу вышла из щели в сосне, и я задержался на несколько секунд, чтобы извлечь пилу. Это я к тому, что пила и топор были в эту зиму большой ценностью.
Теперь о несчастье, постигшем наш полк. В связи с присвоением нашему полку звания "Полоцкий", на знамени должны были сделать изменение в названии полка. По этому поводу было решено устроить торжественное вручение знамени полку. Я не помню точно, когда это было, но, по-моему, в начале 1945 года. Обстановка на фронте была сравнительно спокойной и командование решило подготовить нас хоть чуть-чуть в строевом отношении.
Стояли мы в то время в западной части Латвии, в нескольких километрах от железнодорожной станции Вайнеды, на латышском хуторе, называемом мыза. Это было внушительное здание на лесной поляне. Подвал и первый этаж были кирпичными, а сверху были еще 2-й и 3-й этаж – деревянные. В этом здании располагался наш штабной батальон и радио-рота. Вот около этого здания, на поляне и решили провести торжество (типа парад), и там же собрали личный состав для строевых занятий в порядке подготовки к торжеству. Узел связи располагался в лесу в землянках на расстоянии 400-500 метров от этой злополучной мызы.
Немецкая авиация, базировавшаяся на аэродроме в районе Либавы (Лиепаи) частенько пыталась бомбить железнодорожную станцию, небольшими группами или одиночными самолетами. Один из немецких самолетов, вероятно, обнаружив большую группу людей на поляне, сбросил бомбу, которая попала прямо в здание.
Это произошло в самом начале строевых занятий. Я в это время находился на дежурстве на узле связи. Я слышал взрыв и почувствовал сильное сотрясение почвы. Через некоторое время на узел связи поступила команда: оставить на дежурстве минимальное количество людей, а высвобожденных немедленно отправить на Мызу.
Когда мы прибежали туда, я пришел в ужас. Здания – как не бывало! Воронка в земле – огромная! Я не помню ее глубину и диаметр, но она была очень большая. Кругом на большом расстоянии разбросаны вперемежку деревянные обломки, куски кирпичной кладки и тела погибших. Естественно, первым делом мы стали выносить оттуда еще живых. Подошла санитарная машина, и им стали оказывать первую помощь. Мы также вынесли трупы, которые смогли разыскать. В общей сложности, полк потерял от этой бомбы около 50 человек или больше, уже не помню точно, большая часть из них были женщины, в их числе была и одна из самых опытных телеграфисток – Тамара Сушкова.
Были устроены торжественные похороны, на которых многие плакали, в том числе и многие офицеры штаба и полка. Позже на развилке шоссе, у въезда на станцию Вайнеды был поставлен обелиск с перечнем всех похороненных и словами: "Низкий им поклон и Вечная Память". Этот обелиск долгое время стоял и после окончания войны.
После этого несчастья в нашем штабном батальоне оказалось трудным сформировать даже только две смены для обслуживания узла связи. По распоряжению начальника связи фронта к нам перевели из соседних армий по несколько телеграфисток. Это немного облегчило ситуацию. Это же происшествие – несчастье – полностью вывело меня из разряда "салаг", и я уже считался бывалым работником на телеграфе.
Из запасного телеграфного полка связи мы прибыли группой 10 человек. Ко времени этой катастрофы нас было 7 или 8. Один подорвался на мине и погиб. Что с другими двумя или одним случилось – не помню. Однако после этой катастрофы нас осталось только трое: Петр Ларин, Николай Кадыков и я. Это событие нас, оставшихся в живых, еще больше сблизило, и мы продолжали дружить и после войны.
Однако были и счастливчики. Один наш солдат, Алексей Холомцев, во время авиа- налета находился в здании Мызы на втором этаже, в комнате, где хранились запасные телеграфные аппараты. Он потом рассказывал, что почувствовал, как под ним поднимается пол и больше ничего не помнил. А на самом деле его выбросило взрывом, и он упал на соломенную крышу какой-то подсобной постройки. Пробил крышу и упал на пол. Там его нашли и привели в чувство. Удивительно, но он отделался только ушибами.
Наступила весна 1945 г. Окруженная курляндская немецкая группировка была прижата к берегу в районе Либавы (Лиепаи) и немного южней. Но больше до самой капитуляции Германии наши войска с ней сделать ничего не смогли.
Уже чувствовалось, что скоро наступит конец войне. Мой статус в батальоне значительно укрепился. На аппарате СТ-35 я уже работал почти на уровне профессиональных телеграфистов. Я стал хотя и не единственным, но в числе нескольких механиков, которые регулировали и ремонтировали телеграфный аппарат СТ-35. Более того, я попросил дать мне техническое описание аппарата Бодо и стал постепенно разбираться в его устройстве и принципах работы. Я также начал тренироваться в передачах на аппарате Бодо. Тут следует вкратце описать работу на аппарате Бодо. Код аппарата построен по тому же принципу, что и код аппарата СТ-35. Оба кода были пятиступенчатыми, то есть для передачи одной буквы использовались пять кратковременных интервалов, в которых или передавался ток или не было тока. Этот принцип у обоих аппаратов был подобен. Но это, пожалуй, было единственное сходство этих аппаратов. Если клавиатура аппарата СТ-35 была подобна клавиатуре пишущей машинки, то клавиатура аппарата Бодо состояла из пяти клавиш, на которые ложились пять пальцев: три правой руки, и два левой руки. Для передачи какой-либо буквы надо было нажать комбинацию из тех или иных клавиш, которые соответствовали коду этой буквы. К тому же, аппарат издавал легкие щелчки с вполне определенной частотой, и каждую букву надо было передать в момент щелчка. Это кажется весьма сложным, особенно попадание в ритм со щелчками, но к этому быстро привыкаешь. Мне передача на Бодо нравилась больше, и освоил я ее быстрее, чем передачу на СТ-35. Без особых затруднений я по техническому описанию разобрался в устройстве и работе аппарата Бодо.
А теперь еще один эпизод. Работа телеграфа состояла не только в передаче текстовых телеграмм, шифрованных телеграмм (то есть цифровых телеграмм), но и в обеспечении переговоров по прямому проводу. Это как в кинофильмах – Ленин по телеграфу разговаривает с кем-либо. Этот вид связи во время Великой Отечественной войны использовался значительно реже, но все-таки использовался. Большие чины в штабах, оказывается, были большими шутниками, и это проявилось в первоапрельскую ночь 1945 года. Приходит на телеграф, на узел связи полковник (начальник какого либо отдела штаба армии) и заказывает вызвать на телеграф на другом конце начальника такого же отдела штаба корпуса (но ни одного случая не было, чтобы вызвал такого же начальника управления из штаба фронта). И вот этот полковник, разбудивший своего подчиненного, поздравляет его с первым Апреля и начинается обмен шутками. Таких вызовов в первоапрельскую ночь 1945 года было пять или семь. По этому поводу хочется вспомнить известную поговорку: "Товарищ прокурора прокурору товарищ, но прокурор товарищу прокурора вовсе не товарищ".
В воздухе пахло не только весной. Ощущалось приближение конца войны. Я стал задумываться о том, как буду жить после войны.
Весной 1945 года линия фронта у нас не изменилась. Расположение штабов, а в том числе и наше расположение иногда изменялись просто для обеспечения скрытности. В Мае 1945 года мы располагались в довольно сыром лесу, в небольших землянках. Было крайне сыро. На полу стояла вода и чтобы не ставить ноги в воду, мы выкапывали по оси землянки довольно глубокую канавку. В этом случае вода стояла в канавке, и было место посуше, куда можно было поставить ноги. Сверху, под потолком, мы подвешивали плащ-палатку, чтобы не капало на голову. Вот в этой обстановке мы и встретили известие об окончании войны.
Помню, замполит батальона среди ночи с 8-го на 9-е мая бежал вдоль землянок и будил людей криками: "Победа! Конец войне!" Я в это время был не на дежурстве, а в землянке. Все повыскакивали из землянок полуодетые и с оружием. А так как кругом по лесу раздавалась стрельба – простая и ракетами, то и мы включились в эту стрельбу вверх, пока не перестреляли все наличные патроны. Это продолжалось, наверное, около часа. И только после того, как стрелять стало нечем, немного пришли в себя, успокоились, стали обниматься, целоваться и поздравлять друг друга с концом войны.
После капитуляции Германии капитулировала и вся курляндская группировка немцев. Однако, штаб нашей армии, узел связи и, соответственно, наш штабной батальон продолжали находиться в лесу, правда больше мы никуда не переезжали. Не помню, сколько времени это продолжалось – месяц или два. В это время войска решали следующие вопросы:
1) прием в плен, учет и отправка в тыл пленных немцев для трудового использования;
2) бытовое устройство войск по мирному времени (казармы, постели, стационарные кухни и так далее).
3) возможно и были боевые операции с не капитулировавшими немецкими подразделениями или частями, однако до меня такие разговоры не доходили, а из телеграмм, проходящих через узел связи, узнать было невозможно, потому что о таких вещах докладывали шифровками, а не открытым текстом.
Наконец, поступил приказ о перебазировании штаба армии в город Шяуляй Литовской ССР, а штаба фронта (позже штаб Прибалтийского Военного Округа) – в город Ригу
Теперь ответы на некоторые вопросы, которые мне иногда задают.
– Видели ли вы пленных немцев?
Да, я их видел частенько в разведотделе штаба армии, когда доставлял туда телеграммы. Я их также видел тогда, когда после капитуляции они приходили, чтобы сложить оружие и сдаться в плен. Но близкого контакта с ними не было. Охрана не очень-то подпускала. Во всяком случае, часов я у пленных немцев не требовал и не брал. Они выглядели подавленными, как будто в их жизни случилась непоправимая катастрофа. Позже, в 1945-1946 годах мне приходилось видеть пленных на некоторых стройках.
– О вшивости в войсках.
Вшивость в войсках была, хотя в нашем штабном батальоне она была не постоянной, а только отдельными периодами. Может быть, в этом отношении нашему штабному батальону уделяли больше внимания, потому что у нас в батальоне были женщины, и мы часто контактировали с большими чинами штаба армии. Борьба с вшивостью состояла в следующем: в батальон присылалась специальная установка, оборудованная на грузовике. Эта установка состояла из мощной топки, парового котла и паровой камеры. Не помню, на чем работала топка – на дровах или на автомобильном топливе. Эта топка обогревала специальный котел, который вырабатывал перегретый пар. Этот пар использовался двояко: он подавался в бочки с водой, которые стояли в большой палатке, используемой как баня. Этот перегретый пар доводил бочку с водой до кипения за 5 минут. Второе назначение перегретого пара состояло в следующем: в специальную паровую камеру установки, развешивалась вся наша одежда, начиная от нижнего белья и кончая шинелью и портянками. Пока мы мылись в бане в палатке, наша развешанная одежда обрабатывалась перегретым паром. Эта обработка уничтожала поголовно не только всех вшей, но и гнид. Такая баня с обработкой вещей обеспечивала отсутствие вшивости в течение двух недель, а иногда и больше.
– О борьбе с цингой и о 100 граммах.
Вообще-то фронтовой паек был достаточен, чтобы поддержать силы и подвижность солдата. Но чувства особой сытости не испытывалось. Особой проблемой были витамины. Свежая зелень в солдатской пище почти отсутствовала. Картофель был редкостью. В основном, крупяные супы и каши. Только лук был постоянной составляющей пайка из овощей. По-моему, угрозы цинги не было, но меры принимались следующие: весной, когда на соснах появлялись отростки новых веточек, по требованию врача выделялся один человек для их сбора. Они промывались в холодной воде, отваривались, отстаивались или процеживались, и этот отвар нам давали пить в принудительном порядке – по стакану в день перед едой, причем кто-то из медиков стоял и следил. Он не разрешал повару накладывать обед, если не был выпит витамин. Такой отвар нам обычно давали, около двух недель каждую весну. Вкус у этой жижи был, конечно, отвратительный. Не знаю, была ли это директива высокого командования или почин полкового врача. И вообще, помогало это или нет, но, ни об одном случае заболевания цингой мне не известно.
Теперь о наркомовских 100 граммах.
Не знаю, как часто их выдавали в окопах, но у нас они выдавались только по праздникам. Однако нам этих 100 грамм могло хватить, при желании, чтобы напиться в стельку. Дело в том, что эти 100 грамм выдавались и на женщин, а большинство из них, не пили. Так, помню, в один из Новогодних праздников напились почти все допьяна, в том числе и часовой на землянке сидел пьяный, зажав между колен карабин. Я, к счастью, не был сильно пьян, так как выпил только свою пайку. Абсолютно трезвой в этот день, и вообще всегда, была только смена, дежурившая на телеграфе.
После войны.
После окончания войны, нас – солдатов и сержантов 1925 и 1926 годов рождения, года три не демобилизовывали, а потом я остался на сверхсрочную службу, чтобы окончить среднюю школу в вечернее время. Затем в 1951 году поступил в Рижское Краснознаменное Высшее инженерно-авиационное военное училище, которое окончил с отличием в 1956 году. До 1971 года продолжал служить в армии, инженером истребительного полка ПВО по радио- и радиолокационному оборудованию. После демобилизации с женой и двумя сыновьями вернулся в Минск и до выхода на пенсию работал инженером по передающему телевизионному оборудованию на Белорусском телевидении.
Воспоминания присланы сыном Семена Иосифовича - Вадимом Семеновичем Бревдо.
