Федорчук Федор Федорович

Я родился 10 августа 1927 г. в селе Рипки Изяславского района Винницкой области (ныне район относится к Хмельницкой области). Родители мои были крестьяне-середняки, в семье имелось 2 лошади, 4 десятины земли на хуторе, у меня было 3 брата, самый младший 1930 г. рождения. Я знаю, что в голод 1933-1934 гг. отец, в связи с неурожаем не смог сдать хлебный налог, поэтому пришли уполномоченные и описали имущество. Мне было 6 лет, но я хорошо запомнил, что это была зима, запрягли в сани наших лошадей, начали вытаскивать из квартиры имущество. Но какие пожитки могут быть в семье у крестьянина? Ну, у матери была швейная машинка, подушки какие-то, то се. Много не забрали, но на сани поставили швейную машинку, только отец перед этим футляр снял, металлическую часть вытащил, футляр закрыл и на гору, т.е. на чердак, часть спрятал. Они открыли футляр, там ничего нет, отец стоит на крыльце, его схватили за шиворот: "Куда дел?" Не отвечает, тянут за шиворот, и отец ударил этого экспроприатора, потом залез на чердак и сбросил металлическую часть. Ну и что? Отца осудили за хулиганство, дали 3 года тюрьмы, он строил канал Москва-Волга. Правда, пришел раньше, через 2 года освободили досрочно. Посмотрел отец, хозяйства нет, ничего нет, а в Сибири в Иркутской области у нас были какие-то родственники, может, по материнской линии. Они и предложили отцу переехать к ним, он поехал в Сибирь, устроился там, работает, даже прислал денег на "черевики" (в пер. с укр. ботинки), которых мы раньше и не видели, не то что носили. После пишет матери: "Давай-ка приезжай сюда!" Мы, 4 сына и мать, собрали кое-что, дед еще помог, продал что-то, чтобы нам на билеты хватило, и поехали в Сибирь в 1935 г.

Прибыли в Иркутск, там я пошел в 1-й класс, я же по-украински говорил, в русской школе непривычно, расплакался, но быстро привык, начал учиться. Отец же работал в центральной гостинице города кочегаром, тогда все топилось углем, но он крестьянин, душа не лежит и все, решил в деревню перебраться, хотя мать уже горничной работала, и старший брат Дмитрий устроился, начали обживаться. Но отец свое гнет, в итоге перебрались в деревню под Иркутском, отец купил какой-то старый деревянный амбар, но лес был вокруг деревни лиственный, поэтому дерево плотное, тепло даже в сарае. К 1940 г. построили дом, стали там жить, но отец не успел еще толком освоиться, как в 1941 г началась война.

22 июня 1941 г. объявили, что на нас напала Германия, мы, пацаны же еще, даже первое время обрадовались, "ура!" все кричали. Но потом отца как забрали, и тут немцы уже подходят к Киеву, мы стали понимать, что непросто все, и я успел окончить только 5 классов, надо идти в шестой, а тут вышло постановление правительства - всех 6-ти классников направлять в РЭУ и ЖЭУ, где нас должны были обучать специальности, и направлять на работу, на ж.д. дорогу или ремесленниками на производство. Моя мать тогда сказала: "Иди-ка, сынок, лучше в МТМ работать, чем тебя заберут куда-то", ведь брали в это РЭУ и ЖЭУ не по желанию, а просто иди и все. Пошел я 1 февраля 1941 г. на работу в МТМ (Машинотракторная мастерская), где ремонтировали трактора, но оборудование всякое было, меня поставили к токарю, станок метра полтора, патрон к нему большой, это был ИДИТ-300 еще старого выпуска, мне, ученику все такое тяжелое. Два месяца я поучился, токаря забирают на фронт, а меня оставляют вместо него на станке. Это сейчас нажал кнопку: суппорт идет, бабку заднюю подбивает, а тогда я все вручную делал, мы все катали, поднять не могли, а я вспоминал Некрасова: "С этих лет на фабриках колеса мы вертим, вертим, вертим:" Работали по 12 часов, мне еще не было 15 лет, по неделям: одну с 8 утра до 8 вечера, вторую с 8 вечера до 8 утра, без выходных. Хлеба стали давать по 400 гр. на рабочего. Ну что ж, а приказ был по МТМ такой: построить чугунно-литейный цех, "вагранка" называлась, где начали лить болванки для снарядов. А эти болванки тяжелые, поднимаешь на патрон, надо еще вставить, зажать, отцентровать, от болванки пыли, она ведь только из чугунно-литейного цеха. Мы их только обдирали, предварительную обработку делали, их потом куда-то дальше посылали, там, видимо, обтачку заканчивали. Работать было тяжело, но брака на производстве не было. Но вот как-то один раз дали мне точить из эбонита диффузоры, они шли к машинам, эбонит легко точится, я заготовки все быстро приготовил. Станок мой стоит, тут батарея, сушка, как все сделал, присел у батареи и уснул. Утром приходит начальство, детали у меня готовые стоят, все в порядке, а меня нет. Начали искать, долго, в итоге нашли все-таки, не знаю, как они все это восприняли, но меня стали судить за якобы самовольную отлучку от места работы. Я объясняю, что сделал все, что мне поручили, а они свое гнут: "Почему спал? Надо работать". Дали мне на 6 месяцев штраф -25% от зарплаты, которой и так хватало то чуть-чуть на хлеб, а одеться уже не на что было. В другой раз мне попала стружка в левый глаз, пришел в город Черемхово в поликлинику, глазной врач посмотрел, что-то поцарапал там, больничный не дает, принял он меня нелюбезно, когда я к нему зашел, то фуражку не снял, врач мне с порога сказал: "Сразу видно, советский хулиган!" Опять же на работу надо идти, а у меня весь глаз покраснел, я терпеть не могу, уже в воскресный день отпросился, наши тоже видят, что глаз красный, отпустили. И снова в Черемхово пешком, пришел в больницу, врача нет, зато есть практикантки и медсестры, я плачу, попросил их посмотреть, они девчонки еще совсем, хотя постарше меня, конечно. Взяли меня, вытащили из глаза стружку, даже показали ее, она маленькая такая, нашли мазь какую-то, от которой зрачок весь растянулся, но зато болеть перестало. Врач не убрал стружку почему-то, но мне медсестры объяснили, что врач немец. Так что я этим сестренкам благодарен, они мне спасли глаз.

Отец

В январе 1943 г. получаем похоронку на отца, погибшего во время первого прорыва блокады под Ленинградом, операция называлась "Искра". Отец погиб 16 января 1943 г. Мне в 43-м году исполняется 16 лет, не знаю, какие чувства я испытывал, наверное, патриотизм, решил пойти на фронт. Иду в военкомат, рассказал, что отец погиб, но мне отказали: "Молодой еще, вот постарше будешь, возьмем". 10 августа 1944 г. мне исполняется 17 лет, троим нашим ребятам в деревне приходят повестки, а мне нет, снова иду в военкомат, там спрашивают: "Ну что, желаешь?" Желаю, дают мне повестку, никакой комиссии не проходил, прихожу на МТМ в администрации, увольняют, и уже 14-го я еду в армию. Направили во все тот же г. Черемхово, расположенный недалеко от нашей деревни, в 10 км, там еще угольный бассейн был, даже шахты присутствовали, правда, мелкие, в основном просто вскрывали почву и гребли уголь. Там посадили на поезд и повезли до Иркутска, где мы переночевали в каком-то здании и повезли нас на восток, пока ехали, ничего нам не давали из еды. Конечно, я мечтал на запад, но уже пришлось на восток. Прибыли на ст. Домна, там была полковая школа стрелков-радистов для бомбардировщиков, но там еще не было выпуска, поэтому нас дальше отправили на маньчжурскую ветку, 77-й разъезд, где стоял 12-й отдельный полк связи 12-й воздушной армии. Меня направили в полковую школу радиотелеграфистов, из нашего пополнения, набрали туда человек 90, начали учить азбуке Морзе. Выдали форму, правда, старенькую и ботинки с обмотками. Занимались на ключе, "ти-ти-та-та-ти-ти-та", ты не считаешь, сколько там точек и тире, каждую букву по мотиву узнаешь. Из 90 человек осталось не больше 30, которые смогли воспринять азбуку. У меня был там товарищ Вася, так он "та-та", потом вдруг "та:", я уже знал, что так у него точка обозначается, он тоже до выпуска дошел. Во время учебы была и практика, и занятия по теории, и после еще 2 часа самоподготовки. Надо отметить, что преподаватели были очень грамотные, особенно строгим был старшина Полухин. Нас поселили на 2-х ярусные нары, матрацы сеном набитые, я их не терпел, ложимся спать после 10 часов занятий, утром подъем, все встают, а я не могу, не сплю ночью, ворочаюсь, но Похулин орет "Подъем!" и "Отбой!", тренирует нас, а я уже на занятиях начинаю спать. Командир полковой школы капитан Морозов заметил это дело, подошел ко мне: "Что с тобой?" Я рассказал все, он распорядился, чтобы я перешел к нему на квартиру, печку топить, и спать там же. Через неделю у меня все прошло, тем временем в казармах как начали дезинфекцию делать, столько грязи вытащили из матрацев.

В этой школе я проучился 8 месяцев, сдал на 2-й класс, но сразу званий нам не присвоили, уже шел 1945-й год, на западе война завершилась, а на востоке только готовилась. Приезжает к нам командующий 12-й воздушной армии маршал авиации Худяков, меня даже поставили дневальным, надо встречать маршала, а это дело ответственное, необходимо все доложить по форме: "Школа, встать смирно! Товарищ маршал авиации, школа находится на отдыхе, дежурный по школе Федорчук!" А он уже руку подает, тогда "вольно" командуешь. После казармы Худяков в школу зашел, спрашивает: "Ну, как служится ребята?" Все нормально, но все же сказали ему: "Кормят плохо" (а тогда и правда неважно кормили), Худяков на это ответил: "Ничего ребята, скоро рис будем кушать!" Вот и намек на Китай. А кормили нас перловкой, мороженой картошкой, прямо такую уже привозили, у нас подвал был, зимой загружали туда овощи, морковку. Мне как-то хватало, а другие ребята сильно переживали, кому-то посылки приходили, а мне кто пришлет, дома одна мать в деревне осталась. Ну, ничего, выжил.

Брат Сергей перед уходом в армию

Надо отметить, что перед приездом маршала нас одели, выдали сапоги, английские шинели, мы получили американские радиостанции СР-399 на "Студебеккере", с двигателем, размещенным в прицепе, вещь хорошая, а то наши РЦБ-3Ф хотя и целиком на одной машине, тут и радиостанция, тут и движок. Но надо веревкой заводить батарею, а у американской кнопку нажал, двигатель заработал, а я сижу спокойно и работаю. После визита маршала мы своим ходом доехали до Баин-Тюменя, это в Монголии, мы как раз приехали вечером, везде уже стояли наши войска. На станции остановился эшелон бомб, разгружать надо, а кто будет заниматься этим? Нас отправили, так мы до утра бомбы эти разгружали, они без взрывателей, 500-сотки, мы их с платформы катаем, не страшно без взрывателей. До утра возились, тут уже светлеть стало, начали физзарядкой заниматься. Смотрим, вдалеке, примерно в 1 км, юрта стоит. Выходит оттуда человек, вот не хочу, как говорится, прибавить что-то, но я в первый раз увидел дикаря: сам он в шкуры одет, юрта также из шкур, да и сама Монголия, где только посадили наши войска деревья, что-то есть, а так все голое, только сопки и тарбаганы, мыши и орлы степные. Места дикие, рядом р. Керулен, такая вонючая. И тут утром встретил я одного приятеля, с которым вместе в полковой школе учился, а он в соседней части служит, мне говорит: "Федя, тут рядом в танковых войсках твой брат Сергей служит!" Всего в паре км, приятель с братом встречался, но нам команда: "по машинам!" и пошли, так и не успел тогда с братом встретится. Надо двигаться к границам Маньчжурии, занятой японцами, где руководил страной прояпонский император Пу И, мы едем на машинах, а пехота пешком топает, уже танки пошли, пыль, прямо как в песне: "пыль да туман". Не можешь идти в пехоте, оставайся, там подойдут интендантские войска, они подберут, но колодец от колодца, минимум 50 км, а колодцы глубокие, в них ледяная вода. И первое время так было: пехота подходила, напивались вволю, и даже умирали, уже потом так сделали - прежде чем стрелки подходят, заранее охрану выставляли у колодца, ведь жара страшная, а воды нет, давали пехотинцам понемногу. У нас же вода и в канистрах была, я ехал на радиостанции, но видел, как трудно пехоте приходится. Как-то едем, сидит солдат, на нем винтовка, скатка, противогаз и еще кое-что, встать не может, плачет, просит взять. А нам нельзя было на радиостанцию брать, но я не выдержал, уже был старшим радистом, начальник радиостанции где-то впереди, на машине я старший, водителю машины Василию Жувасину сигнал подаю: "Останови!" Солдат к нам бежит, упал, он в очках был, они слетели, я выскочил, поднял его, очки подал, а он просится, я предложил его хоть напоить, хоть что-то. Все-таки взяли его, думали потом где-то оставить, пока никто не узнал. У нас в канистрах вода, он попил, я смотрю, а у него на ногах кровяные мозоли. Ну что, довезли мы его от Самона к месту сосредоточения нашего войскового кулака, где располагалась авиация, танки. Сначала начальник радиостанции мл. лейтенант Шенкарович меня встретил нерадостно: "Федорчук, а солдат этот, откуда тут?" Я отвечаю: "Товарищ мл. лейтенант, ну не мог я его оставить умирать!" Ладно, потом договорились со старшими командирами, устроили его поваром, он такой довольный сделался. В Самоне мы расположились на расстоянии 3 км от японских застав. Установили опять же английскую локаторную станцию АНТПС-3, туда к локаторщикам меня как уже опытного радиста направили, чтобы в случае чего, связать со штабом. А сама локаторная станция представляла собой тарелку, небольшого размера, вся станция на машине "Шевролет" помещалась. Локаторщики ставили палатку, и она сразу готова к работе, тут и приборы специальные, следим мы за небом, чтобы на нас не напали. Правда, мы зафиксировали только свои 2 истребителя, они куда-то за границу пролетали, но это не мое дело было. Нас даже попросили потом поискать, где наши истребители, локаторщики нашли, я передал: "Идут назад".

Перед началом наступления мы снялись с этой позиции, и с 8-го на 9-е августа загудела вся армада, танки, самолеты, пересекли границу, а нас подняли в 6.00, покормили, не знаю, кормили наступающих или нет, но к нам полевая кухня четко прибыла. После завтрака объявили, что сейчас будем переходить в наступление, дают каждому по 100 гр. спирта, я же не пил никогда, а Василий Жувасин с западного фронта сюда прибыл, мне говорит: "Пей, Федя, пей". Научил меня, развел спирт, я выпил, кто знает, что там будет. Вася сказал мне: "Ты сначала вдохни глубоко, потом пей, и выдохни". В конечном итоге, выпил я, и закуска была, как раз привезли консервы американские, хорошие консервы. Войска пошли впереди, а нас направили в колонну артиллерийскую, там радиостанция обязательно должна быть, команда: "по машинам!" Нас в середину колонны, нашей группе сразу предстояло форсировать Большой Хинганский хребет, чтобы зайти в тыл японцам, т.к. на основной линии у них были очень мощные сооружения, дзоты, подземные бункеры. Надо сказать, что мы очень быстро мы перешли речушку, наверное, наши войска засыпали русло, мы вброд перешли прямо. И тут сразу начались горы и леса, там на дороге я впервые увидел убитого японца - он лежал, раздавленный танком. А рядом горели их заставы, все японцы побиты, мы начали подниматься на Хинганский хребет, это было 9-10 августа, дважды нас обстреливали из минометов, или хунхузы, что-то типа наших партизан, или смертники-камикадзе, которых японцы специально в тылу оставляли. У них были где-то корректировщики, они оба раза стремились уничтожить нашу машину - связь. У нас автоматы ППШ, в первый раз мы выскочили из машины, и я получил над левым глазом царапину, или осколком, или камнем. Но я молодой был, врач раз-раз, поставил мне какие-то скобки, уже через 3-4 дня начало заживать, сняли мне, все нормально, не болит, ничего, сначала, правда Шинкарович, начальник радиостанции, мне приказал: "Федор, ты за радиостанцию не садись, мало ли что". А 11 августа мы спускаемся в долину Хинганского хребта, жара стояла, но перед этим как раз прошли дожди, наши машины ЗИС-5 и полуторки на гору взбирались с трудом, падали, шоферы рассказывали, что если с открытым кузовом, то и груз высыпался. А вот "Студебеккера" шли хорошо, даже если он где-то застрял, впереди у него лебедка с тросом, ее зацепишь где-нибудь, и он сам себя вытаскивает.

Мы спустились к г. Солунь, т.к. мы относились к авиационной части, то нас распределили на аэродром. Там уже наши самолеты стояли, мы вышли с радиостанцией, смотрим, на простынях лежат раненные, не меньше 30 человек, и стоят, по-видимому, какие-то иностранные самолеты, у них в крыльях была ниша, раненных туда помещали, закрывали, и вывозили в госпитали в Советский Союз по 2 человека. Нам пока хоть размяться, вышли из машин, походили, идем мимо рядов раненных, один просит: "Ребята, поднимите немного, хоть помочиться", другой: "Дайте воды!" У нас вода всегда была, мы налили немного, идем дальше, а там лежит один такой обожженный, ни лица, ничего, и на простыни лежит, еще живой, даже попросил: "Дайте глоток спирта!" А у нас всегда для радиостанции был спирт, вроде для промывки аппаратуры, он у начальника хранился, мы немножко в кружку налили, дали, но он все же вскоре умер. Похоронили его, а нам дальше надо, по машинам и пошли.

11 августа 1945 г. Манчжурия, участок №1, могила брата Сергея

И этот случай мне особенно запомнился, потом получает моя мать похоронку: "Ваш сын Сергей умер от ран 11 августа 1945 г." Тут умер, и я еще тогда ничего не знал, когда вернулся и встретил товарища, Пашу Лебедева, с которым Сергей служил, он рассказал, что брат горел в танке, но был живой, их в Солуне должны были переправлять в СССР. Тот день, тот город, и то время, понимаете? Я не сомневаюсь, что это был мой брат, 1925 г. рождения, Сергей. Как говорится: "Я память о брате своем берегу, и сына своего Сергеем назову".

Дошли мы до г. Чан-Чуня, и уже 3 сентября объявили, что закончилась война, но еще не все успокоились, по дороге мы слышали о разгуле хунхузов, и когда пришли в Чан-Чунь, там какие-то банды начали возникать, тогда командующий фронтом Малиновский выдвинул требование: "Если не прекратится разбой, город Чан-Чунь будет уничтожен!" Как-то сразу прекратилось все, я к тому времени уже при штабе работал, радистов хватало, мы всего по 6 часов дежурили. Поселили нас в коттедж какого-то японца солидного, нас там взвод радистов жил, в 2 крылах здания, правда, кроватей не было, а маты. На них спали, потом уже по городу ходили. Китайцы, даже где бы мы ни проезжали, отлично нас они встречали. Хотя китайцы одеты были плохо, на ногах у всех сделанные из резины от шин босоножки, и что у нас было нижним бельем, кальсоны и рубашки, так они только в этом и ходили. Как увидят нас, палец поднимут и кричат: "Шанго! Шанго!"

В Чан-Чуне мы жили хорошо, правда, молодые, баловались, бывало. У них там есть рикши, а японцы, кто остался работать, ездили на них. Мы видим - китаец везет, а японец едет, так обязательно поменяем местами, чтобы японец вез. Но у японцев специальные повязки были, нас потом за такое дело ругали сильно. Рядом с нашим коттеджем, лежали шины негодные, как-то приходит японец, просит вроде продать, у них эти иены были, а нам платили, русскими, не взяли мы японские деньги. Но "старики" там наживались, как хотели, например, идем - стоит кладовка, открываем, там полно вещей всяких, и одежду, и вещи всякие брали, шелка для жен, чего хочешь. С китайцами продолжали быть в очень хороших отношениях, у нас кухня стояла, овощи, фрукты, мясо, что хочешь, китайцев пригласят картошку чистить, а мы уже зажрались к тому времени, я поправился после начала войны на 16 кг, про учебные харчи забыл уже, вот тогда полуголодовка была. А теперь наварят в котле рисовой каши или плова, борщ со свежими продуктами, мы придем, только жир отталкиваем, покушаем, а китайцы уже добирают. Все-таки китайцы голодные были, они и посуду помоют, а нашим поварам даже лучше, меньше работы. Но я скажу так, что не дай бог кого-то обидеть солдату, или ограбить, или изнасиловать. Сразу судили, 10 лет давали, дисциплина в этом отношении была сильная. Хотя случаи все равно были, но ловили, сразу организовывалась тройка военного трибунала, и без разговоров приговаривали к 10 годам тюрьмы. Не знаю, может, потом на границе кого и отпускали, но я видел строгость в этом отношении, ничего не скажешь.

Также я в Чан-Чуне познакомился с японцем, жившим через дорогу, он без руки был, никуда не убежал, но и не работал. У него свой дом был, хороший, приходишь к нему: "Комитьо" (в пер. с яп. "здравствуй"), присядешь с ним, на скамеечке сидим, и как-то он немножко по-русски, я начал по-японски понимать, спрашиваю его: "Как тебя зовут?" Он пальцем в грудь себе тыкает: "Господин Хурасио!" На меня показывает, кто я, отвечаю: "Я не господин, я товарищ Федя!" На другой день встречаемся, он кричит: "Господин товарищ Федя, сигарета иде", т.е. пойдем покурим, господин товарищ! И в разговоре мне говорил, что вроде Япония на Советский Союз и не нападала, а я отвечал: "Ни :, мы какую армию против вас держали". Там же на Дальнем Востоке было так: если Германия начнет побеждать, Япония сразу пойдет в тыл нам бить.

Прожили мы так до ноября, когда пришел приказ: "уезжать", радиостанции наши погрузили на платформы, нас по вагонам. Вагоны маленькие такие, всего по 16 человек на нарах в два ряда. Печурка стоит, уже осень начиналась, ехали мы через Цицикар. Долго, то что-то по ветке ремонтируют, то поезда встречные идут, туда-сюда. Поэтому много и подолгу стояли. А у нас там печурка, что-то варим, консервы едим, хотя горячего хочется, на кухню полевую бегаем. На нары постелили теплых курток, которые где-то "старики" раздобыли. Лежим на них, и гуляем там же, на долгих остановках выходим, "старики" сразу находили выпить и закусить. Пока поезд стоит, разговариваем, а то и тронется, все сидим, а китайцы на остановках несут то курицу, то молоко, все-все, но денег уже нет. Зато наши войска трофеев везли много, и вот на одной большой остановке, там такой подъемник стоял, грузят вещи, мы вышли, видим, солдат стоит охраняет, а я вижу тюк вельвета. Спросил солдата: "Можно я возьму?" объяснил, что хотим на еду у китайцев сменять, он разрешил, только быстро взять. Я раз-раз, в радиостанцию спрятал, на остановках я возьму кусок, пойду поменяю, то курицу жареную дадут, то колбасу, также давали ханжу, рисовую самогонку, "старики" пили, но я ее не любил, я вообще не любитель, спирт так особенно, разве что немного саке выпивал. Едем, веселимся, победа, а как сказали, что в Россию, то у нас такая радость, восхищение, "Ура!" кричали, и что вы знаете получилось? У нас был спирт в радиостанции, мы все выпили, пить нечего, "старики-разбойники" унюхали, что в вагоне офицерском в канистрах для бензина спирт есть, выцедили, уже на границе как давай пить, а у меня в это время случилась малярия. Может, я еще в Маньчжурии заразился, меня то в холод, то в жар бросает. Вечер, соседи по вагону все пьют, меня зовут, а отмахиваюсь: "Ничего не хочу!" Когда мне холодно, они японскими куртками укрывают, когда жарко, я их сам сбрасываю. Они все пьют до самого утра, мне все-таки немного дали, я может, там глоток выпил. И вот утром все лежат и стонут, пересекаем границу, таможенники проходят, но они особо ничего не проверяли, уже наша территория, а они все стонут. Я и Боря Комбулин из Подмосковья только не пили, остальные кричат, мучаются, ведь сначала по вагону проходил телефон, потом порвался провод, и все, к офицерскому вагону только бежать надо, связи с ними нет. На каком-то разъезде вышли из вагона и встретили железнодорожников, объяснили, что у нас такая беда, плохо ребятам, офицеры пришли и матом ругались, спирт-то ребята пили вредный, его нельзя пить. Поезд пошел, им все хуже, у нас в вагоне был шофер-электромеханик Лакомкин, он как начали ехать, ни одного дня трезвый не был, они просят нас укрыть себя, мы им ноги укрываем, и тут Лакомкин просит: "Дайте мне автомат, сил нет, я застрелюсь!" А у нас оружие отдельно находилось, мы сразу автоматы наверх и там закрыли. Доехали мы до ст. Даурия Читинской области, офицеры снова приходят в вагон, посмотрели, сразу скорую вызвали. Приехал фургон, начальник радиостанции мл. лейтенант Шимкарович подходит и орет: "Лакомкин, :, понажрались, вставай!" Он не встает, врач подходит, трогает его и говорит: "Да он у вас уже остыл!" И давай сгружать их, остывших ребят трое оказалось, остальных мы сгрузили, последний остался, не хочет слазить и все, у него был чемодан, набитый трофеями, он уже с Западного фронта его приготовил, должен был приехать и сразу демобилизоваться, перед этим даже сфотографировался в кожаном пальто и с часами: "Это все мое!" Фото послал домой, но оттащили мы его от чемодана, погрузили в скорую. Их всех в госпиталь, а нас в Читу.

По прибытии сразу нас в прожарку отправили, в баню. Ремни все покорежились, все обмундирование снимаешь, потом сам идешь в баню, тебя еще такой мазью намазывают, что горит все. В казармы приходим, койки стоят белые, все чистое. Утром встаем, а там ходят уже санитары полковые, проверяют нас, есть ли еще вши. Дело, конечно, прошлое, но вшей мы там нахватались. Я еще прослужил 7 лет и 4 месяца, не пускали и все, не увольняли, а тогда попробуй, возникни, служи и все, правда, свободы нам больше дали, и немного зарплату прибавили. Нам солдатам платили по десятке, потом присвоили мне две лычки, но я немного схулиганил. Дело в том, что у нас в полку было много девчат-радисток, их увольняли сразу, но еще оставались мои знакомые, и как-то девчонок-радисток я открытым текстом поздравил с Новым годом, и попался. Это запрещено, там кодировано все, 5 букв в группе, не поймешь просто так сообщение, только шифровальщики понимали, а я передал, открыто. Оказалось, следили за нами. Меня перевели в другую часть, где мне еще лучше служилось, летал на транспортных самолетах радистом, там уже дисциплина не та, летчики все знакомые, даже с девчонками знакомиться начал.

- Какие настроения преобладали в тылу?

- Я от отца получил письмо из Ленинграда, он писал: "Сыны мои, вступайте в комсомол, в партию, мы эту немчуру разобьем! Все будет хорошо". Я так думаю, в армии всегда политинформации читали, отец крестьянин, он воспринял все правильно и шел воевать с таким настроем! И мы так же настроены были!

- Не сталкивались ли Вы со случаями спекуляций на рынке в тылу?

- Что вы, с началом войны цены взлетели до небес. Как-то я покупал хлеб, когда мне стружка в глаз попала, мне надо было в г. Черемхово из нашего поселка идти, мать дала мне деньги на хлеб, больше 200 рублей, и купил хлеба одну булочку, пока домой шел, а это 10 км, у меня терпения не было, я чуть ли не половину по дороге съел. Мать меня за такое дело едва не побила.

- Не было ли у Вас какой-либо военной подготовки перед армией?

- Была, там нам показывали, как стрелять, из винтовок Мосина по 3 выстрела били по мишеням, а один раз даже из ПТР дали выстрелить, ствол длинный, патрон большой. У него отдача сильная, посоветовал инструктор крепче к плечу прижимать, какую-то мишень поставили, но дали только один патрон. Правда, занятия проходили редко, когда свободен, брали 16-17 летних, видимо, кто-то к нам из городского военкомата приезжал. Это был мужчина, уже в годах, петлицы носил, но я в них не понимал тогда. Он рассказывал, как разбирать винтовку, как одеть противогаз. Так что перед армией немного уже знал военное дело.

- Какое у Вас было отношение к партии, Сталину?

- Я в этих делах имел мало понятия, но я вступил в комсомол, когда вернулся в деревню их армии, был секретарем комсомола. Такие времена тогда были.

- Не сталкивались ли с белоэмигрантами в Маньчжурии?

- Видел, когда мы уже выезжали из Маньчжурии, в Цицикаре остановка была длинная. Мы вышли там с ребятами, и пошли рядом с домами частными, смотрим, одна хозяйка нам по-русски говорит: "Здравствуйте!" Пригласила нас в дом, там парень нашего возраста сидел, так на нас неуважительно посмотрел, русский, но мы никогда агрессию или неприязнь не старались возбуждать, побыли немного и ушли.

- Как мылись, стирались?

- Пока мы в казарме жили, еще занимались таким делом. Но как по Монголии пошли, полмесяца, вода есть, умывались и все, где-то обкатишься, если есть вода. А в Маньчжурии я мылся, у Хурасио была такая ванна, самодельная, по-моему, но большая, бетонная, я там вымывался. Пускал он меня одного, как-то воду теплой делал. Но большинство не мылись, хотя за нами вроде следили, а все равно было столько вшей. А в поезде 10 суток ехали до Читы, какое там мыться.

- С особистами не сталкивались?

- Нет, ни с кем из них, какие ко мне вопросы.

- Как бы Вы охарактеризовали своего командира полка?

- Волков, я могу сказать, что это был очень грамотный офицер. Вообще все наши командиры были как на подбор чистые, стройные, начищенные, речь у них была грамотная, они мне очень нравились, хотелось равняться на них. И наш комбат капитан Пестов очень хороший офицер, особых требований не выставлял, но и разболтанности не допускал.

- Женщины в части были?

- Да, радистки. Еще до войны начались истории, рядом с нашим полком располагался аэродром, они с летчиками контакты имели, даже некоторые были в положении, их списывали. При расставании мы им в шутку на расческах марш играли, когда в зубцы дуешь, расческа пищит смешно.

- Какое участие в войне приняли члены Вашей семьи?

- Старший брат Дмитрий вернулся покалеченный, умер вскоре после войны, отец и средний брат Сергей погибли. А самый младший брат, 1930-го г. рождения, призвался, начал службу где-то в Эстонии, сначала на флот, потом в авиацию попал, 26 лет отслужил. Так что вся семья оказалась с армией связана.

- Как бы Вы оценили пригодность нашей формы для жарких условий в Маньчжурии?

- Форма была у нас одна, брюки-галифе и гимнастерка, мы лучшего не знали. Но форму не снимали, даже в жару. А вот пехоте на марше по Монголии тяжело было, на гимнастерках соль выступала, и снять запрещено, если ты идешь в строю.

Из армии я вернулся в 25 лет. Сразу пошел работать на тот же завод, приняли меня нормально, через некоторое время избрали секретарем комсомольской организации, я стал ходить в клуб, тогда на заводе пацанов много было хулиганистых. Но нас уже трое было, демобилизованных, начали их воспитывать, были там из тюрьмы, тех тоже воспитывали, они в клубе, бывало, задерутся, то еще что-то. Так что началась для меня мирная жизнь, только мне штатская форма не нравилась, то того уже я привык к военной. В армии служил честно, добросовестно, а что долго, так такие были времена, ведь надо было кому-то оставаться на гражданке, все разрушено, а кому-то в армии служить и обучать молодых. И нельзя не отметить, что у нас никакой "дедовщины" не было, хотя мы по 7 лет служили, наоборот, к молодым относились нормально, старались помочь, да и в Маньчжурии "старики" к нам также хорошо относились.