И ГРЯНУЛ БОЙ - СМЕРТЕЛЬНЫЙ БОЙ
С весны 1941 года чувствовалось дыхание большой, надвигающейся войны. В Ленинградском НИИ-9, где я тогда работал старшим инженером, стали проводить занятия по ПВО. После работы во дворе института мы рыли щели, по полчаса сидели в противогазах и делали вид что трудимся. Так мы готовились к работе в условиях газовой атаки. Всем выдали противогазы и обязали носить их всегда с собой. Считалось, что немцы в первые же дни войны начнут травить нас газами.
Двадцать второго июня была теплая белая ночь. Я возвращался домой после дружеской вечеринки. Во многих школах в этот день прошли выпускные балы и на встречу мне то и дело попадались группы молодежи. Девушки в белых длинных платьях и туфельках на высоких каблуках. Тук тук тук весело стучали их каблучки по асфальту. Все дышало миром и спокойствием. Кто-то затянул песню из популярного фокстрота: "Там на Таити вдали от событий". Но мы не на Таити и грозные события уже у порога. До начала самой кровопролитной, за всю историю человечества, войны оставались считанные часы.
Утром, в воскресенье 22 июня, я вышел из дома, чтобы купить продукты. У столба с громкоговорителем собралась огромная толпа. Слышу взволнованный, заикающийся голос Молотова: "Без объявления войны немецкая авиация бомбит наши города На границе идут тяжелые бои. Наши доблестные пограничники сдерживают яростные атаки оголтелого врага". Может быть я и не точно привожу его слова, но такими они врезались в мою память.
Приближение войны чувствовалось задолго до ее начала во всех проявлениях будничной жизни, но никто из нас не предполагал, что она начнется так скоро, продлится так долго и что многие месяцы мы будем терпеть сокрушительное поражение. В нас крепко засели слова мудрого и любимого вождя: "Чужой земли мы не хотим, но и своей, ни пяди, не отдадим никому". "На вражьей земле мы врага разгромим, малой кровью могучим ударом" - бодро пели мы. Но могучего удара не получилось и враг уже в сентябре был на подступах к Москве и Ленинграду. Малой кровью война тоже не обошлась.
В середине июня я получил повестку с требованием явиться в военкомат в начале июля. Не ожидая получения новой повестки ранним утром 23 июня я отправился в военкомат и встал в очередь к дежурному, за путевкой на войну. Шум, гам, многоэтажный мат. С какими-то бумажками из комнаты в комнату мечутся, как очумелые: капитаны, майоры, лейтенанты. Чувствуется растерянность, озабоченность первыми туманными сообщениями с театра военных действий и нервное напряжение. Прочитав мою повестку, дежурный в чине майора начал на меня кричать: "Тут же ясно сказано, когда вам надлежит явиться, вы что не грамотный? Отходите и не мешайте работать". "Но обстоятельства изменились, война уже началась. Я хорошо знаю немецкий язык и могу работать переводчиком" - говорю я". Но майор меня не слушает и продолжает орать: "Отходите и не морочьте мне голову, мать вашу так".
Отца мобилизовали в армию в первые дни войны. Двадцать девятого июня мы с мамой провожаем его на фронт. Варшавский вокзал. Гремят духовые оркестры. Компания молодежи, провожающая кого-то поет: "и со скорою победой возвращайтеся домой". Увы, многим, в том числе и моему отцу, не суждено было возвратиться. Для него это был путь в никуда. Последнее полученное от него письмо было датированно восьмым сентября 41го года. Он писал: "У меня большие достижения. Я научился забивать козла и удачно оперирую". Потом от него долго не было писем и мы не знали что с ним. На наши запросы приходил всегда один и тот же ответ: "пропал безвести". Где-то в конце декабря 41 года мы получили письмо от его сослуживицы, в котором она сообщала нам, что в районе Старой Руссы их госпиталь попал под бомбежку и отец был убит осколком бомбы. После этого никто из его сослуживцев не погиб. Так ему бедному не повезло. Где его могила и есть ли она вообще узнать не удалось.
Все с нетерпением ждали выступления вождя, а он выступил с речью по радио только третьего июля, на двенадцатый день после начала боевых действий, когда враг на многих участках фронта уже глубоко вклинился на нашу территорию. "Братья и сестры", так необычно тепло и задушевно обратился он к народу. Такое обращение было совсем не в его правилах..
В начале июля 1941 года вышло постановление правительства о создании армии народного ополчения. В ополченцы записывают всех: белобилетников по здоровью и здоровых, имеющих бронь, вроде меня. Ни минуты не раздумывая я сразу записываюсь. В Ленинградском Электротехническом Институте Связи, который я окончил, мы проходили Высшую Вневойсковую Подготовку и нам присвоили звание младших лейтенантов - командиров взводов связи. В дивизии народного ополчения Приморского Района, куда меня направили из военкомата, не хватало рядового состава и младших командиров. С грехом пополам укомплектовали один полк. Избыток среднего комсостава, в том числе и меня, отправили в резерв, который разместился в школе на Крестовском Острове. Там же поселили медсестер - студенток 4-5го курсов Ленинградского мед. института. Шла война, которая все спишет и как она еще для тебя обернется неизвестно, так что сами понимаете что там творилось.
Каждый день мы ждем сообщений о решительном контрнаступлении наших войск. Но таких сообщений все нет и нет и очень долго нам пришлось их ждать.
Где-то в первых числах августа к нам, в резерв комсостава, заявился капитан танкист и спросил: "кто знаком с танковыми радиостанциями?" Я изучал их во время военного сбора в 1939 году. Ну, думаю, порядок: "Броня наша крепка и танки наши быстры" и делаю шаг вперед. Но мои надежды попасть в действующую армию не оправдались. Я снова оказался в резерве, только теперь танковом. Стал командиром взвода связи 12го тяжелотанкового полка, расквартированного в Общежитии Политехнического Института в Лесном.
В начале сентября немцы захватили Шлиссельбург и сухопутная связь Ленинграда со страной оказалась прерванной. О голоде, холоде и героическом поведении жителей блокадного города написанно много прекрасных книг и не мне их дополнять. В блокадном Ленинграде оставалось девять моих близких родственников, из них пережили блокаду лишь двое: тетя Соня и ее сын Витя - мой двоюродный брат, все остальные погибли от дистрофии. Моя племянница Наташа со школой при консерватории, в которую она поступила весной, эвакуировалась в Ташкент, вскоре к ним присоединилась и моя мама.
С первых дней войны я начал вести дневник и всю войну таскал его с собой в рюкзаке. В растрепанном и потертом виде он сохранился у меня до сих пор. Несколько отрывков из него - привожу ниже.
17 августа 1941 года
Пятьдесят шесть дней полыхает огонь войны, сорок семь дней, как я в армии, но дальше Прибытковского общежития Политехнического Института никуда не двинулся. Здесь размещается резерв 12го Тяжелотанкового Полка. На весь взвод связи, которым я командую, одна сломанная радиостанция 71ТК.. Иногда к нам приходят военные и отбирают из нашего состава тех, кто уже участвовал в боевых действиях. Грустно и тяжело слушать радиопередачи о захваченных врагом наших городах. Немцы стремительно продвигаются в глубь страны.
10 сентября
Второй день немецкие самолеты усиленно бомбят Ленинград. Вечером было видно большое зарево. Горят Бадаевские склады, где хранятся основные запасы Питерского продовольствия. Ночью, после объявления сигнала тревоги, не мог выгнать бойцов в щели. Рядом рванула авиабомба. Из окон посыпались стекла. Застегивая на ходу брюки, бойцы умчались в щели. Немцы форсировали Днепр, оккупировали Киев. Ночью мне снились антононовские яблоки. Большие, сочные и вкусные. К чему бы это?
1 октября
Обойдя Пушкин немцы подошли к Пулково. Горит Пулковская обсерватория. Уже несколько дней, как Ленинград обстреливают из дальнобойных орудий.
Утром, в виде наглядного пособия, как не надо поступать, нас вывели на пустырь около Политехнического Института смотреть расстрел дезертиров. Чтобы лучше было видно построили в одну шеренгу. Их трое, все танкисты нашего полка. Двое в пилотках, один в танковом шлеме. У всех отсутствующий взгляд, они, наверное, уже распрощались с жизнью и находятся в прострации. Раздеваются и покорно стоят на снегу в кальсонах. В том году снег выпал очень рано. Невдалеке роют могилу. Все трое бежали с фронта, оставив машины. Их ставят лицом к расстрельной команде. Солдат в танковом шлеме закрывает глаза рукой. Подошли и опустили руку. "По изменникам родины огонь" - командует старший. Кровью заливает лица. Все упали. Двое еще шевелятся. Подходит Нкведешник и стреляет им в голову из пистолета.
Враг у ворот Ленинграда в Лигово. Артиллерийский обстрел города стал обыденным явлением. Никто не спешит в бомбоубежище. С трудом, после объявления тревоги, мне удается загнать бойцов в щели. Всему нашему комсоставу выдали рабочие карточки и мы питаемся по ним в нашей столовой. Казарма не отапливается. Тонкое одеяло и шинель не спасают от холода. Какой-то умелец сколотил буржуйку из листового железа. В качестве дров используем бревна, от разбомбленного невдалеке от нас деревянного строения. Топим печурку круглосуточно, но все равно холодрыга в помещении страшная.
Меня на сутки отпустили домой. К нам, в квартиру, вселили 22 человека из района Путиловского завода, интенсивно обстреливаемой окраины города. Варим с моим старшим братом Марком щи из сушенной морской капусты. Ей мама до войны заправляла ванну для укрепления нервной системы. Теперь мы используем ее для насыщения желудка. Как нам кажется щи получились очень вкусными.
Идет эвакуация детей из Ленинграда. Единственный путь из Ленинграда на "большую землю" - через Ладожское Озеро. Все пути по шоссейным и железным дорогам из Ленинграда в тыл перерезаны: на восток и юг - немцами, на север -финнами. На барже через Ладогу вчера уехал мамин брат дядя Наум с семьей. Увеличилась активность Германской авиации. Видно зарево, горят Институт Прикладной Химии и Американские Горы. Наши войска оставили Одессу.
23 октября
ТАСС сообщает: "пятый день идут ожесточенные бои на Мойжайском Калининском и Малоярославском направлениях". Германские войска на подступах к Москве. Командующим западным фронтом назначен генерал Жуков. Снова пришел возврат моего письма отцу. Отчаянно тревожно, что с ним? Хочется думать его перевели в другую часть. Был в городе. Зашел из любопытства в магазин. Толстомордая баба поднимала скандал: "Зачем на витринах выставлены сладости? Дети плачут, мама купи конфетку, продавцы небось жрут в три горла, а чтобы ребенку без карточки карамельку отпустить, накось выкуси" - кричит она и показывает продавцу кукиш. Ее поддерживает старик с изможденным лицом и желтыми кончиками пальцев завзятого курильщика: "без карточки и коробку спичек не получить. Вот сейчас сломаем стекло и все заберем". Но никто на такое деяние не решается - за него можно и вышку получить. Ухудшилось питание и в нашей столовой. На завтрак и ужин по 75 грамм хлеба, изредка с килькой или кусочком сыра и чай без сахара. На обед тарелка жидкого супа и 200 грамм хлеба. Иногда в обед, на второе, ложка чечевичной похлебки. Я никогда раньше не подозревал, что чечевичная похлебка может быть такой вкусной. Ослабел, стало даже трудно подниматься по лестнице этажем выше.
Продолжаются ожесточенные бои под Москвой. Подал командиру части рапорт с просьбой зачислить меня в действующую армию. Он его не взял и выставил меня за дверь. Наши войска оставили Сталино. Потери немцев 50 тыс. убитыми. В народе говорят: " мы их тысячами бьем, а они все наступают". Куда не придешь всюду разговоры об еде.
7 ноября
Годовщина Октября. Вчера по случаю праздника выдали по пол литра вина, вечером, во время тревоги, мы его и выпили. Сегодня был "парад", шагали вокруг Политехнического института. Некоторые бойцы, как дети, просят по случаю праздника сладкого.
Давно от отца нет известий. Очень тревожно, что с ним? Был дежурным по столовой. Подружился с поварихой. Ночью наша дружба значительно окрепла. Когда на следующий день ко мне пришел брат, повариха налила ему, по моей просьбе, тарелку супа.
В Ленправде опубликована передовая: "Ленинград в кольце блокады. Пока кольцо не будет прорвано, ожидать улучшения питания не следует". Вчера записывали добровольцев в полк прорыва. Отобрали человек десять. Меня, как не участвовавшего в боях, опять не взяли.
14 ноября
Ночью было три тревоги. Где-то невдалеке разорвалась бомба и дом зашатался как пьяный. Тихая безлунная ночь. Немцы сбрасывают ракеты на парашютах. Становится светло, как днем. Снег кажется голубым, тени от деревьев огромными пауками, простирающими свои щупальцы до щелей, в которых мы сидим. Зенитчики пытаются сбить парашюты. Трассирующие пули вычерчивают на небе красные, зеленые, синие полосы. Красиво и феерично, как будто ты находишься в саду Госнардома во время карнавала.
Восемь часов утра, снова тревога. В щелях холодно и сыро. Мерзнут ноги. Был у полкового комиссара, он обещал рекомендовать меня в десантники. Неужели опять не возьмут. Урезали суточную норму хлеба до 300 грамм в сутки. Он наше основное питание. Говорят, что в хлебе 40 процентов древесных опилок.
В Ленинграде появилась таинственная пушка, по слухам мигрирующая из района в район и обстреливающая город. От нас ходила команда добровольцев ее искать. Чуть было не обнаружила ее сначала в Удельнинском парке, потом в ЦПКО. Видно у добровольцев с голодухи появились галлюцинации.
16 ноября
Последние три ночи город сильно бомбят. С трудом выгоняю своих бойцов в щели. Все стали фаталистами. Говорят: "кому суждено быть повешаным - тот не утонет. Мы лучше дольше поспим, а от судьбы все равно никуда не убежишь".. Вышел приказ: "Спать не раздеваясь, по тревоге всем в щели". Вчера был в городе и зашел на работу. Там только и разговоры, что о жратве.
6 декабря
Брат продал за гроши рояль, столовую мебель, вещи к которым я привык с детства, папину шубу на лисьем меху. И я вспомнил отца в этой шубе, когда он поздно вечером, после обхода больных, возвращался домой. Где-то он теперь? Что с ним? Лучше ни о чем не думать, только о том, что ты можешь сделать для своих близких. Пришел маклак торговать наши вещи. Говорит: "я давнишний пациент Вашего отца и мне надо уступить. Ничего себе логика". Примеряет отцовскую шапку пирожком, смотрится в зеркало, а я стою и говорю: "она вам очень идет", а так хочется вместо этого смазать его по роже и выгнать вон. От отца все нет и нет писем. Мой рапорт об откомандировании меня в действующую армию переводчиком пока без ответа.
10 декабря
Мороз 20 градусов и ветер. Армию еще как-то подкармливают, а гражданское население мрет от голода, как мухи поздней осенью. Вчера меня на сутки отпустили в город. Я обещал принести начальнику штаба из дома патефон. Сломали с Марком столик, за которым когда-то занимался я, а потом моя племянница Наташа. Такой беленький, хорошенький столик. Мы затопили им ванну. Сидим с братом в ней валетом. Не ванна, а просто Нирванна. Я не мылся, наверное, месяц, но слава богу не завшивел. Вечером, я, брат и его школьный товарищ Игорь Мухин, сидим у буржуйки в которой догорают остатки столика и говорим об еде, о положении на фронтах. Пьем цикорное кофе. Сахара давно нет. Немцы сосредоточили под Москвой: 31 пехотную, 10 танковых и 7 мотострелковых дивизий. Наши войска перешли в контрнаступление и отбросили противника на
50-100 километров от Москвы, сообщает ТАСС.
12 декабря
Япония внезапно напала на эскадру США. Потоплен линкор "Принц Уэльский" и крейсер класса "Король Георг". Японские войска высадились на Филипинах и Малайе. Все считают - и мы скоро объявим войну Японии. Нашими войсками взят Елец. В боях под Москвой уничтожено 30 тысяч немцев и 1500 танков. От отца все нет и нет известий.
20 декабря
17 декабря пришел ответ на один из моих рапортов в штаб фронта и меня откомандировали в запасной полк связи. Так я из строевых связистов попал в танкисты и теперь снова в связисты. Послал нашим в Ташкент телеграмму, поздравил с Новым 1942 годом. Какой то он будет? Когда и где мы встретимся вновь? Кто из нас уцелеет и кто отправится в зазеркалье одному Богу известно.
21 декабря
Третий день я на новом месте. Здесь я встретил много соучеников по Институту Связи и соученика по Петершуле Карлина. Он мне рассказал, что Развед Отдел Фронта набирает связистов, знающих немецкий язык. Я немедленно настрочил два рапорта: один в Отдел Кадров , другой в Развед Отдел Фронта.
Говорят на складах осталось совсем мало продуктов. От голода гибнет масса народа. Хоронят в братских могилах, в мешках или навалом, кто в чем умер. На гробы нет досок. Многие мрут прямо на улице. Утром их подбирают похоронные машины и отвозят на братское кладбище. Ранняя суровая зима. Земля глубоко промерзла. За копку могилы берут 300-500 рублей.
Приходил Марк. Очень плохо выглядит. На лице и руках у него от голода появились болячки. Рассказал, что был в больнице у дяди Нума. От дистрофии у дяди усилилась сердечная недостаточность. "Давай прощаться" сказал он Марку.
Сегодня снова написал два рапорта: в Развед Отдел и Отдел Кадров Фронта с просьбой зачислить меня в действующую армию переводчиком. Заставляю себя писать дневник силой. Очень холодно, мерзнут руки и стынут ноги. Казарма давно не отапливается..
30 декабря
Вчера был в городе. Из-за отсутствия электроэнергии трамваи не ходят. В театрах идут пьесы далекие по тематике от войны: в театре им. Ленинского Комсомола - "Дама с Камелиями" и "Сирано де Бержерак", в Муз. Комедии - "Три Мушкетера," в театре Радлова - "Идеальный Муж". Большинство театров закрыто. Приходил представитель штаба фронта, записал меня в свой кондуит, как переводчика. Мороз около 30 градусов.
На этом мои записи в дневнике к сожалению заканчиваются. Наконец сработал один из моих многочисленных рапортов и меня откомандируют из резерва комсостава, в 345 Отдельный Радио Развед Дивизион Особого Назначения (ОСНаз). С 345 ОРД меня связывает большой отрезок моей фронтовой жизни. Собственно говоря я всю войну прослужил в его рядах. В мою задачу входило подслушивание полковых и батальонных радиостанций противника. Во время боя они иногда передавали важные оперативные данные открытым текстом. Радиус слышимости этих радиостанций не превышал одного километра и их подслушивание приходилось осуществлять из траншеи на переднем крае.
В 345-м ОРД |
Второго января 1942 года я впервые пересек порог казармы, где размещался 345ый ОРД. Командир части капитан Фридман предупреждает меня: "у нас много молодых симпатичных девушек, но вы с ними ни-ни, война, сразу отчислим". Действительно, там оказалось много очень симпатичных 16-18 летних девушек: Все они перед войной занимались на курсах радистов и были мобилизованы в армию в первые дни войны..
Уже пятого января 1942 года наш дивизион по замершей Ладоге переправляется на Волховский фронт. Нам говорили: "на льду много полыней в которые может провалиться машина, так что будьте готовы в любую минуту спрыгнуть на лед". Но все обошлось: в полыньи машины не проваливались и на лед из машины никто не прыгал. На первой же большой остановке в Новой Ладоге я обменял две пачки папирос из моего командирского пайка на пол килограмма хлеба. Не удержался и тут же его слопал.
Подробный рассказ о тех трудных и незабвенных военных годах, о гибели друзей, о скитаниях по дорогам войны, о недолгой любви, запомнившейся мне на всю жизнь, я расскажу как-нибудь в другой раз. Это слишком длинная, для моего очерка, история.
ПРАЗДНИЧНЫЙ САЛЮТ
Это был один из тех дней, когда на нашем участке фронта было тихо и спокойно, и в нашей армейской многотиражке было написано: "На Волховском фронте без перемен". (Почти как у Ремарка: "На западном фронте без перемен".)
Все было как в обычные фронтовые будни. "Стреляют, ну и пусть себе стреляют, а попадут в меня или нет, это еще бабушка надвое сказала" - думал я. Описанные ниже события произошли в канун 1943 Нового года. Я в то время служил в 345-м отдельном радиоразведбатальоне Особого Назначения. В задачу нашей части входило наблюдение за передвижением дивизионных, корпусных и армейских радиостанций противника и определение с помощью пеленга места их дислокации.
 Иосиф Финкельштейн (фото из архива К.Финкельштейна) |
Я, с моим верным помошником сержантом Никой Григорьевым, прослушивал с помощью трофейной радиостанции батальонные и полковые радиосети немцев. Во время боя они часто вели передачи открытым текстом и иногда удавалось перехватить важные оперативные данные. Радиус слышимости этих станций не превышал километра, поэтому нам приходилось располагаться в траншее на переднем крае.
Вечером 29 декабря грязные и уставшие мы с Никой прибыли в расположение 44-й дивизии. Вхожу в землянку наблюдательного пункта командира полка и протягиваю хмурому, давно небритому капитану предписание штаба фронта - "Оказывать лейтенанту Финкельштейну всяческое содействие в выполнении важного оперативного задания". "Принесла вас сюда нелегкая - ворчит небритый капитан. Оторвет вам голову - а мне рапорт писать, как и при каких обстоятельствах это произошло. Занимайте свободную землянку и имейте в виду: ровно в 16:00 наши позиции обстреливает "ишак". Как услышите заскрипел, нос из землянки не высовывайте. Вчера моего вестового и еще двоих уложил, видите какие деревья заваливает".
"Ишаком" прозвали немецкую реактивную установку, вроде нашей "Катюши". Его стрельба сопровождалась противным скрипом - кх, кх, кх. Разрывы реактивных снарядов были очень сильными.
Идем с Никой искать пристанища. Нашли неразрушенную землянку, по колено затопленную водой. Откачали воду, настелили лапник. Сыро, холодно и неуютно. Командирую Нику за печкой. У нас с Никой есть валюта - фляжка с водкой. Целый час Ника где-то пропадал. Лишней печки ни у кого нет. Иду снова к хмурому капитану, авось поможет. Около его землянки часовой греет руки у весело потрескивающей сухими ветками железной печурки. В это время заскрипел ишак. Всех как ветром сдуло. Часовой юркнул в землянку, а я схватил печку и мчусь бегом к себе. Дым из трубы валит, рукавицы тлеют, а я во всю драпаю. Посмотрел на часы - 16:02. Вот сволочи, до чего аккуратные!
 Агитатор. Карельский фронт. (СВ КФ) |
Мы с Никой быстренько установили печурку, наложили сухих веток, включили радиостанцию. Стало тепло и уютно.
Слушаем передачу о положении на фронтах, сушим портянки. Вдруг в землянку вваливаются два солдата с автоматами. Один из них, очевидно старший, орет:"Хенде хох и не шевелиться", - и добавляет на международном языке длинную фразу, часто упоминая при этом мою маму. Я пытаюсь объяснить ему, кто мы такие, но он меня не слушает, тычет в грудь автоматом, для острастки дает очередь в потолок. "Будешь шевелиться, халявый, - это он про меня, - получишь пулю в лоб. Сержант беги до капитана, скажи шпиона поймали". Прибегает капитан. Улыбается.и говорит: "Ты на них лейтенант не обижайся. Приходил тут СМЕРШ и говорил, где-то у вас тут шпион сидит. Как кухня приедет, фрицы по его сигналу артналет дают". Конфликт мирно улажен. Приглашаем капитана выпить с нами чаю. "А у вас покрепче чего-нибудь не найдется?" - спрашивает он. Ника достает флягу с водкой. После третьей стопки становимся закадычными друзьями.
"Слушай, лейтенант, - говорит небритый капитан, - тут у нас недавно из политотдела приезжали немцев пропагандировать и рупор забыли. Пойдем, фугани-ка хорошенько по-немецки матом этих гадов, сволочь фашистскую. Я буду говорить, а ты дословно переводи, по мату я крупный специалист". Я ему объясняю, что с этим делом у меня по-немецки слабовато. В Петершуле, где я учился, нам это не преподавали.
"Ну ладно, валяй как сможешь" - говорит лейтенант. Идем, до передовой траншеи метров сто. За траншеей овраг, колючая проволока, а на другой стороне оврага немцы. Слышно даже как они перекликаются. Кто-то на губной гармонике играет Лили Марлен - их любимую песенку. " Начинаем", - говорит капитан и подает мне рупор. У меня получается не очень складно и по мнению капитана недостаточно длинно. Немцы не остаются в долгу и показывают неплохое знание русского матерного языка. "Научились сволочи, ну сейчас я вам паразитам покажу!" - говорит капитан, лезет в блиндаж и дает очередь из крупнокалиберного пулемета трассирующими. Немцы отвечают. Через несколько минут идет пальба по всему участку. Над оврагом немцы повесили осветительные ракеты на парашютах. Светло, как днем. Звонит майор, командир полка: "Что там у вас?" "Да ничего серьезного, Праздничный салют" - отвечает капитан.
ПОБЕДА
Май 1945 года я встречаю в Австрии, в районе Граца. Австрийские Альпы, весна, уйма солнца, высоко в горах белеет раскошный зимний курорт. Чудесное настроение. Со дня на день должна кончиться война.
Наш 345й Отдельный Радио Развед Дивизион Особого Назначения с помощью пеленга определяет дислокацию и перемещение крупных военных соединений немецких войск, а я на трофейном радиоприемнике принимаю передачи последних известий из Берлина, Лондона и Нью-Иорка и составляю по ним сводки для штаба фронта.
Би-Би-Си сообщало: "Гитлер через посла Щвеции Бернадота сделал предложение о капитуляции". 2 мая Берлин передает: "От тяжелых ран скончался Адольф Гитлер. Командование войсками принял на себя Гросс Адмирал Дениц.
И, наконец, 7 мая - "Говорит Америка, Америка в войне", - так начинал свои передачи в те годы "Голос Америки", - "Немцы согласились на безоговорочную капитуляцию. Завтра она будет подписана".
Вечером меня срочно снаряжают за вином. Я знаю немецкий язык и мне приказывают радостную весть обменять на вино. В тыл ехать незачем. Там давно все выпито или вылито. Едем вперед к фронту. Везде тихо. Фронт не "работает". Изредка где-то бухает. В оставленных деревнях, в подвалах поколено вина. Простреленные бочки наполовину пусты, результат дегустации вина нашими передовыми частями. Мне нужны только полные. Наконец находим "нетронутую" деревню. Заходим в первый попавшийся дом. Рассказываю про смерть Гитлера, о том, что завтра будет подписана безоговорочная капитуляция. Слух разносится быстро. Набирается полная комната народу. Прибегает бургомистр, толстый мужчина в зеленой шляпе с пером и замшевых шортах.
Приглашает всех к себе. Говорит, всегда ненавидел Гитлера и любит русских. Его сын в плену у англичан. Теперь скоро будет дома.
Пьем сухое до скрипа в зубах вино. Пью с австрийцами в штанах и в шортах, австрийками старыми и молодыми, красивыми и не очень. Через некоторое время они все начинают казаться мне прехорошенькими. Австрийцы поют "иодели", мы с шофером "Катюшу". Выходим на улицу. Наша трехтонка уставлена бочками.
Кое-как нас с шофером запихивают в машину. Как мы не разбились по дороге - до сих пор удивляюсь.
Ночью 9-го объявили о конце войны. В дивизионе торжественный обед. Каждому полагается по полтора литра вина. Это официально, а неофициально - до полного удовлетворения. К вечеру все ели стоят на ногах. Кругом стрельба. Зеленые, красные трассирующие пули и ракеты прорезают небо. Можно подумать: идет бой. На самом деле мир. Мир и все кругом пьяны от вина и от сознания, что наконец все кончилось, ПОБЕДА!
И как ни хороша и красива Австрия, смертельно хочется домой.
