- А.Д. Хотелось бы, чтобы Вы начали с рассказа о себе, о Вашем восприятии начала Великой Отечественной войны, о том, как Вы попали в армию.
- Я родилась в 1923 году в Вологде. Родители дали дочери имя Юдифь, но с детства они и все близкие называли меня Ида, так было и на фронте. И отец, и мать были преподавателями Вологодского Института молочного хозяйства. Вся наша родня жила в Москве, и по их просьбе родители переехали в Москву. Здесь мы поселились в хорошей квартире, но затем случился пожар, и деревянное здание сгорело. Вскоре маму пригласили работать в Щелково учительницей и завучем начальных классов. Там нам дали комнату, и мы переселились в Щелково. Мама всю войну там жила. Я в армию пошла из Щелковского военкомата.
Как многие мои ровесницы, я ещё школьницей любила спорт, особенно оборонные виды спорта. Я очень хорошо плавала (второе место в Москве), была спасателем. На моем счету было три спасения: ребенок и двое мужчин. Имела значки ГТО первой и второй ступени, ГСО, «Ворошиловский стрелок». В 1941 году, пока меня не взяли в армию, я училась в Московском областном педагогическом институте. Патриотизм у нас был очень высоким. Еще до войны было движение: «Давайте, прыгать девушки». Поэтому мы все стремились пойти в аэроклуб, прыгали с парашютом. Я мечтала стать летчицей. Через год уже несколько раз удалось полетать самостоятельно на планере, по так называемой «коробочке». (Меня выпускали в полет тайком от начальника аэроклуба, так как по годам я еще не подходила). Мы как будущие педагоги изучали медицину. Нас учили как делать перевязки, как скручивать бинты, как оказывать первую помощь. .
И вот началась война. Мы предчувствовали, что скоро будет война. Только думали, что с Англией, ведь у нас был договор с Германией. Сразу после начала войны целый год ходила в военкомат, просила чтобы меня взяли в армию, а именно в авиацию. Но меня все не брали и по возрасту и потому, что в авиацию не было набора девушек в Москве и в Московской области. И только тогда, когда по подсказке военкома я приписала себе два годика возраста, попала в школу авиационных связистов в Сокольниках. (У меня до сих пор хранится мой старый паспорт с годом рождения 1923). Там нас учили не только по специальности, но и разным уставам, названия я уже забыла. Помню только про устав караульной службы.
Нас выпустили из этой школы в июне 1942-го года и направили в 122-й отдельный батальон связи 1-го бомбардировочного авиационного корпуса, который формировался в Москве. Корпусом командовал генерал Судец. Мы в Москве простояли недолго, в сентябре нас направили на Калининский фронт. А до конца 1942 года, до января 1943-го нас перебрасывали на Волховский фронт, на Тихвинское направление. Мы обороняли подступы к Ленинграду. В Выползове, где мы располагались на окраине города, нас сильно потрепал немец. Я до сих пор не могу понять, почему немцы так точно бомбили наши самолеты, госпитали, даже точки, где связисты находились.
8-го марта 1943-го года нас вместе с корпусом немцы сильно потрепали под Торжком. Потом нас перебросили в район Бологое. Туда мы ехали поездом, а потом я чаще всего передвигалась на различных видах самолетов.
- А.Д. Какое отношение было к руководству страны, к Сталину?
- Сталину верили, его все уважали. Песня была такая: «В бой за Родину, в бой за Сталина! Боевая честь нам дорога». Вот с такими словами и воевали. Я в 1941-м году ещё в Москве была, помню как в октябре паника начиналась. По реке бумаги, документы течением несло. Пустили слух будто Сталин Москву покинул. А он не покидал столицу. Вскоре немцев от Москвы отогнали.
- А.Д. Приходилось ли вашему батальону связи, расположенному при штабе корпуса, быть в контакте с противником на земле?
Да, такое случилось весной 1943 года, когда мы были на Харьковском направлении Юго-Западного фронта. Мы, трое связистов и водитель, чуть было не попали в руки немцев.
Батальон переводили в новое место. Не помню, почему, видимо, другого свободного места не оказалось, так что я поехала в машине-радиостанции Ивана Лозового. В машине аппаратура и три места. И мы сбились с пути. Обычно, когда подразделение идет на новую точку, на всех перекрёстках и поворотах дороги идущие в голове колонны прибивают к столбу или к дереву стрелке-указатель с надписью «Хозяйство такого-то». Вроде мы так и шли по этому направлению, но вдруг услышали немецкую речь. Мы долго ехали, и никаких ориентиров не видим. А ведь должны были быть какие-то населенные пункты, а их нет. Ваня говорит: «Вы посидите, а я пройду вперёд посмотрю. Но прежде давайте в лес заедем». Мы отъехали в лес.
- А.Д. Это днем было?
- Наверное, даже утром. 12 часов примерно. Солнышко светило, тепло было. Не помню, какой месяц. И он пошел. Вернулся и говорит: «Мотор выключайте, чтобы не слышно было. Затаитесь. Там немцы!». А водитель говорит: «Давай драпать. По той же колее, по которой мы ехали». И мы развернулись и поехали очень быстро. Погоня была, но не долго. Потому что сначала мы слышали выстрелы, немецкую речь, крики, а потом все прекратилось. И когда мы вернулись на ту точку, откуда выехали, мы там застряли. Выключили всю аппаратуру и очень долго ждали. Боялись даже выйти из радиостанции. Потом, когда убедились, что никаких звуков нет, включили радиостанцию. И сразу слышим позывные, нас искали. Все уже были на месте, а нас не оказалось. И они нас в эфире искали. Лозовой дал им наши координаты, и нам сообщили, как ехать. И дальше нас уже вели по радио изредка открытым текстом, больше ключом. Опасались, что мы в немецком окружении. Добрались благополучно.
Летом 1942-го года после больших зимних потерь наш корпус был преобразован из 1-го в 6-й, новым командиром корпуса был назначен Иван Семенович Полбин, впоследствии он стал дважды Героем Советского Союза. Корпус перебросили на Сталинградский фронт. Мы, связисты при штабе корпуса, обеспечивали связь со всеми корпусами, с которыми взаимодействовали: с 3-м корпусом истребителей, которые нас прикрывали, с корпусами штурмовиков, которые тоже нам помогали бомбить. Поддерживали прямую связь с 5-й танковой армией, чтобы избежать случаев бомбёжки по своим. В месяцы Сталинградской битвы корпус понёс большие потери, потом полки были пополнены, и мы уже были в составе Степного фронта.
Летом 1943-го года наш корпус участвовал в Курской битве. Там нас очень сильно потрепало, целый полк там погиб у нас. А наш батальон связи стал ротой.
Потом мы воевали в составе 1-го и 2-го Украинских фронтов, то есть мы Украину всю полностью, от границы до границы, прошли. Дважды Харьков брали.
А.Д. Какими средствами связи был оснащен ваш батальон? Какие задачи вы решали?
- Наше главное оснащение - это аппаратура телеграфирования или, попросту, телеграфы, и радиостанции. Основным телеграфом был СТ-35, для набора сообщения он имел клавиатуру наподобие пишущей машинки. Передавали также ключом - азбукой Морзе (точка, тире), ну и открытый текст. Ещё был телеграф Бодо - это более сложный аппарат. У Бoдо клавиши, как у пианино, и на три секции они разделены. На каждой клавише по три буквы. Все это надо помнить. Работать на нем гораздо трудней. Но аппаратами Бoдо оснащали службы высокого уровня, армия и выше. А связь корпуса осуществлялась в основном СТ-35 и Морзе.
Все, что набрано на телеграфе идет на радиостанцию. У нас были рации РСБ и РАФ.
- А.Д. А чем занимались Вы лично?
Лично я была связист общего профиля.
- А.Д. Что это значит?
Я являлась как бы экспедитором связи. То есть у меня находились ключи к шифровкам, к кодам. Я в определенные дни, в определенные часы получала шифровку от Второй воздушной армии, что такого-то числа менять позывные Позвные находились у меня лично. И я меняла по всем направлениям через телеграфистов, которые у нас вели связь с армиями, и с корпусами, и с полками, и дивизиями. У меня в подчинении были девчонки, которые не за аппаратом сидели, а посыльные. Получишь телеграмму - надо разнести по всей деревне: в Особый отдел, в СМЕРШ, в шифровальный отдел.
По своей работе я знала и радистов, и CT-истов, и морзистов, и впоследствии - бодистов. То есть все виды связи. Эти ключи нам иногда приходилось менять экстренно, когда выяснялось, что противник узнал наш позывной. И когда наши ребята в воздухе, мы непосредственно держим с ними связь.
- А.Д. Я так понимаю, у вас работа была связана в том числе и с секретной частью (СМЕРШ). Какие у вас с ними отношения были?
- Отличные. Матвиенко был такой душа-человек. Но не дай бог попасться, конечно, было такое. Ко мне относился отлично, не знаю, как к другим.
Продолжу. Когда ребята в воздухе, в основном работали открытым текстом. Потому что никому там не до ключа. Мы у своих аппаратов даже вида не подавали, что мы слышали. Они только культурно начинали с того, что узнавали, кто у аппарата - Ида или Римма. А мы уже знали каждого летчика по гулу мотора. И уже определяли, когда самолет летит с бомбежки, уже знали, кто летит, что за ребята, какая дивизия, какие полки, знали всех наизусть. Обычно, идя на задание, они говорили: «Ястребки прибыли. Идем в атаку». Все. Это значит, что отныне у нас непосредственная связь. И поэтому мы слышим их разговоры между собой, но ведем себя так, как будто мы и не слышали. А их переговоры - это эмоциональные выражения, которые моментально понимаешь. Иногда ребята во воздухе позволяли себе ненормативные выражения. А наш командир корпуса Иван Семенович Полбин всегда говорил: «Ребята, не забывайтесь, девочки вас слушают!» И всегда строго относился к поведению подчиненных, даже к таким словам.
А.Д. - Расскажите об этом человеке.
Иван Семенович Полбин был очень знающий, энергичный, думающий командир. Он анализировал очень серьезно каждый вылет, сам очень часто вылетал на боевые задания. Полбин изобрел «вертушку», може быть, слышали? В основном у нас на бомбёжку важных целей шли три звена, по три самолета в каждом. Это знаменитая «вертушка», когда ведущий летчик дает команду перестраиваться, а сам набирает высоту, вверх идет под углом 60-70 градусов. Ведомые повторяют его маневр. Подходя к цели, ведущий пикирует, бросается вниз до высоты 170 метров. И уже тогда сбрасывает бомбы, вот тогда они ударят точно по заданному объекту, то ли это будет зенитная установка, железнодорожная станция или эшелон и т. п. После выхода из пикирования ведущий становился в хвост группы. И так образуется круг для повторной бомбёжки.
За выдающееся мастерство командующий 2-й воздушной армией генерал Красовский подарил Полбину самолёт. На нем кроме звездочек, обозначавших число сбитых самолетов, Иван Семенович нарисовал огромную голову льва.
Немецкие летчики хорошо знали мастерство Полбина. Когда он появлялся в воздухе, они открытым текстом передавали: «Ахтунг, Ахтунг, ас Полбин! Ас Полбин!!», и за ним велась охота большим количеством истребителей. Обычно нашу группу сопровождали свои истребители, иногда они окружали каждый бомбардировщик, не допускали немцев. Но против лобовой атаки и зенитной артиллерии они защитить не могли.
Наш Полбин погиб в такой «вертушке», когда в феврале 1945 года бомбили немецкий Бреслау (теперь это польский город Вроцлав). А погубил нашего Ивана Семеновича присущий летчикам азарт. Он спустился ниже предельной высоты, и тут его достала зенитная артиллерия. Самолет развалился пополам. А ведь перед этим его ведомый давал знак, махал крыльями, то есть идем домой, мы уже отбомбились. А он, мол, еще раз пройдемся над Бреслау, и вот этот последний круг, стал для него последним.
И мы долго не могли смириться с тем, что Полбина нет. Хотя уже истребители нам доложили, штурмовики, и наземные войска сказали, что самолет разбился. Но Римма Варнахина, которая в этот день дежурила у пульта радиостанции, еще два часа продолжала слушать воздух в открытом тексте.
Нам всем было очень тяжело и обидно. Такой умный, знающий, Герой Советского Союза, и вдруг погиб, ниже предела опустился. Хотя сам всех своих подчиненных ругал за такое нарушение.
А вообще он всегда был вежливый, подтянутый, требовательный к себе и к подчиненным. Например, мы не могли быть на службе с расстегнутым воротничком. Всегда чтобы подворотничок был чистым, белым, чтобы аккуратно выглядывал над воротником гимнастерки.
Или вот ещё пример строгости Полбина. Это было уже в Германии, незадолго до его гибели. Остановились мы в каком-то городе, там с девочками зашли в магазин игрушек. Мы сами недавно только отошли от кукол. Девчонки там разных кукол набрали с закрывающимися глазами. Для нас это было ново. А я взяла огромного медведя. В своей комнате насажали все игрушки на кровати. И в это время вошел Полбин. Увидел эту картину и говорит: «Это что еще за детский сад! Куда я попал? Немедленно убрать!» Как нам было жалко расставаться с игрушками, чуть не расплакались.
Полбин меня хорошо знал, особенно после одного эпизода, он произошел в Германии. Мы когда перебазировались на новую точку, я обычно свертывала связь на старой точке и покидала её последним самолетом. В тот раз, когда я приехала на аэродром, мне говорит Полбин: «Куда я тебя посажу, ты не одна, в кабине уже нет места. Только в бомболюк». Я говорю: «В бомболюк, так в бомболюк». Бомболюк небольшой. Положили поперек все винтовки валетом, на них два СТ-35, ключи Морзе, аппараты. Было тепло. Сверху положили шинели, и я собралась залезть в бомболюк сверху, но Яша Садыков, техник этого самолета, говорит; «Подожди, перину я тебе положу, чтобы мягче лежать». И туда уложили несколько вещевых мешков. Я улеглась, ну, конечно, не полностью. Втиснулась, так как я была немножко больше этого бомболюка. Неудобно, конечно, было лежать. И закрыла бомболюк. Полетели, все было нормально. Вдруг сильный ветер, воющий, как в зимнюю пургу. Пилотку вырывает, гимнастерку вырывает, юбку вырывает, а я пошевелится не могу, вплотную прижата. Холодно стало, очень холодно. Я уже стала замерзать. Прилетаем к аэродрому назначения, а нас не сажают. Сделали один круг, второй круг, наконец сели без разрешения. Причина? Потом уже, когда я вылезла из бомболюка, на поле стояла «Скорая помощь». Оказалось, что бомболюк был открыт. Мы сели без разрешения. Полбин посадил самолёт с открытым бомболюком. Потом уже выяснилось в чем дело. Воронова Зина лежала на площадочке между штурманом и стрелком-радистом. Когда самолет попал в воздушную яму, она, чтобы не свалиться с этого постамента, ухватилась за первый попавшийся рычаг. А он оказался рычагом открытия бомболюка. А я уцелела благодаря тому, что мы винтовки укладывали «валетом», штыки уперлись в борта, и они не дали провалиться всему хозяйству, которое было в этом бомболюке, включая меня. Правда, один вещмешок, Гущиной Моти, выпал из бомболюка. Я из бомболюка через верх вылезала. Когда мне показали, что бомболюк открыт, у меня сердце оборвалось. Забрала свои вещи и пошла. Только сказала: «Наконец-то тепло». Я там сильно замерзла.
Вот так я стала легендой и в своем корпусе, и во Второй воздушной армии. Вскоре пришлось встретиться с командующим армии и кто-то сказал: «Это она была в бомболюке». Генерал Красовский говорит: «Ой, а ты жива?». А я отвечаю: «Да, я уже второй раз жива!» «Ну, тогда и в третий раз останешься живой!» Правильно, я и третий раз осталась живой.
- А.Д. Расскажите о других случаях, когда Вы были на волосок от смерти.
- Первый раз в Тамбове. Нас там сильно бомбили. Мы все время при корпусе, рядом с аэродромами. (Рядом с аэродромом в Тамбове мы тогда встретились с женским полком бомбардировщиков. Они были на первом этаже, мы были на втором этаже школы. С летчицей Поповой, Героем Советского Союза, на протяжении нескольких лет встречались. Недавно нас приглашал Главком ВВС России Михайлов. Он нас приветствовал накануне женского дня, и вот там я с Поповой, последний раз встретилась).
А тогда в Тамбове нас прямо бомбило, и осколки попали мне в руки. А спасло меня то чо держала шапку подсолнуха. А я ни разу не видела, как он растет. И меня эта шапка подсолнуха и спасла. Немножко только досталось, потому что осколки бомбы хоть и на излете, но все-таки пробили, но только поцарапали, а кость не тронули.
Второй раз это было на Украине, весна. Я летела на «Як-6» на другую точку. (Получается, бомболюк был третьим разом, а не вторым). Я вылетела последней вместе с одной девочкой, Алей Капустиной, из Первой гвардейской бомбардировочной дивизии. Она везла знамя дивизии. Я тоже везла знамя и коды при мне были всех фронтов и всех наших подразделений. На борту был еще один офицер, подполковник Шевченко, и трое солдат линейщиков с катушками провода весом по 30 килограмм. Мы летели беспечно, погода хорошая. Под вечер. Появилось облачко, мы не придали значения. И вдруг на нас посыпалась пулеметная очередь. Мы сразу легли в фюзеляж. Пробило боковую часть, пробило левое крыло. Это была, видно, «рама», немецкий разведчик. Она нас сильно в воздухе потрепала, и тут же улетела. Немножко пролетели, летчик говорит: «Девочки, дальше лететь не могу. Придется сделать вынужденную посадку. Даже не могу дотянуть до опушки леса, чтобы приземлиться помягче». И мы почти падаем на пашню. И приземляясь, он сделал такого «козла», что на коленках шрамы, кровь. А у самолета слегка надломилось шасси. Мы вылезли, выгрузили все из самолета. А теперь ему надо было взлететь. Но грязь была невыносимая,. чернозем как месиво, земля холодная, раскисшая. Стоя по колено в грязи, все вместе начали раскачивать самолет, чтобы дать ему ход, подняться. Наконец он улетел.
Тут же начали немецкие разведчики пролетать. Видно та «рама» доложила, что подбила самолет. Мы быстрее в этот лесок, около которого сели. Все имущество перетащили в этот лесок. Нас предупредили, что не вся эта территория освобождена, так что страху натерпелись, пока не встретили местную женщину, собиравшую хворост. Она стояла где-то недалеко и видела весь этот бой. И она решила нам помочь. Она проводила нас в деревню. Пришли, она разожгла печку, кое-что сварила, накормила нас. Сходила к старосте. Он пришел к нам. Кое-как мы с ним объяснились, рассказали что мы летчики, что нам надо на свою точку. На следующий день рано утром пришел староста, дал лошадь. На эту лошадь мы погрузились. Потом сходил еще в одну деревню, там нашел быка. Запрягли. Все наше хозяйство туда положили. Мы встали, а идти не можем. Сил нет, а груз огромный: противогаз, граната, винтовка, шинель, да еще вещевой мешок. А тут еще знамя и секретное имущество. Я свой сундучок, конечно, никому не давала, потому что знала, какие могут быть последствия. Не дай бог, пропадет знамя или шифры. Это расформирование части. Сначала мы пошли, как все, пешком. Но идти не могли. У нас были мужские рубашки. Низ оторвали, забинтовали. Левая нога очень сильно болела, правая поменьше. Даже и сейчас больно иногда бывает. Меня и Алю посадили на тележку. Она увязнет в пахотной земле, мы слезем, постоим. И так мы ехали целый день, сколько километров, я не знаю. Приехали на свой аэродром, а нам говорят, ваши уже улетели, а здесь уже стоят дальние бомбардировщики. Дали нашим радиограмму, и за нами прилетел самолет. Вот вроде бы и не летали на передний край бомбить, но все время были на переднем крае…
- А.Д. Как обстояло дело с дисциплиной в батальоне при большом количестве женщин?
- Там не было различий абсолютно. Ты боец, и все, выполняй приказ, невзирая на то, женщина ты или мужчина. Приказ - вперед! И все. Точка. Встанешь по стойке смирно, особенно если старший по званию. А огрызнешься, получишь, как я получала. Даже однажды посадили за то, что я не пошла танцевать с одним офицером. Об этом позже.
В целом дисциплина в батальоне была строгая, особенно требовательным был Полбин.
В карауле я только однажды была на посту в совхозе «8 Марта», ночью у нашего склада ГСМ. Меня предупредили, что там рядом мышей много, чтобы не испугалась. Я и услышала шорох, думала мыши. А в это время луна открылась, вижу силуэт человека, подкрадывается к складу. Я крикнула, а он не обращает внимания. Сразу выстрелила в ногу, чтобы не мог убежать. Забрали его, оказался предатель. Больше я в карауле не стояла. А вот охрану своего подразделения мы часто несли, и я, и Римма.
- А.Д. Были ли нарушения дисциплины женщинами? Как наказывали?
Конечно, не без этого, но большинству девушек удавалось увильнуть от гауптвахты. Только я была очень невезучая и несколько раз туда попадала.
Вот один из случаев, это было в 1944 году на Украине. Было затишье. Лётчики отдыхают под крылом самолета. Что-то заговорили мы о стрельбе, а один говорит: «Слабо тебе попасть в курицу». Там была речка, а на другом берегу деревушка, курицы ходят. «На что спорим?» «Полностью отдаю тебе всю порцию шоколада» (лётчики получали шоколад). А я говорю: «Махорку отдам тебе». И поспорили. Вдруг желтая курица взлетела, я выстрелила, а она и шлепнулась. Оттуда пришли хозяева, и сказали: «Немцы грабили, а тут свои стали убивать». «Кто?». Я пришла и призналась. Получила трое суток гауптвахты. А куда посадить то? Там овцы рядом в сарае были, меня к ним и посадили. В первый раз я вживую увидела овец. До этого только на картинке да в кино их видела. С ними просидела ночь. А другое утро пришли ребята: «Пошли, мы договорились». Все мне по плитке шоколада принесли…
Однажды, когда на гауптвахте сидела, хотели послать меня картошку чистить, но я говорю: «Вы мне дали строгого, по уставу второе наказение не положено. Если бы мне наряд вне очереди дали, то я бы, конечно, на кухне картошку чистила».
Я, правда, много раз сидела на гауптвахте, мне часто доставалось. Недавно встречались наши женщины-ветераны, вспоминали. Одна говорит: «Ни разу не была на гауптвахте». Другая тоже. Только я одна созналась и говорю: «Почему всегда я? Как всегда, стрелочнику доставалось». Вот пример. Телеграфистка вместо 9 нажала на 10. И самолет полетел в другом направлении. А наказали меня за то, что я не проверила, хотя там дежурный по станции находился и старший по смене, которые должны проверять. А я же за всеми смотрю, мне и досталось. А летел в тот раз именно командир, Полбин. Уж когда Полбин летит, я всегда начеку, наперед знаю, что-нибудь да будет. И все равно попадалась, всегда была виновата.
А вот случай со старшим лейтенантом на танцах. Он был не из нашей части, и когда пригласил меня танцевать, я ему отказала. Тогда он официально заявил, что мол, как это так, что я сержант и со старшим лейтенантом не пошла танцевать. Мол это не по уставу и так долее. Рядом стоял наш лейтенант Девучко, с которым я танцевала. Но он не мог возражать. Мой - лейтенант, а этот - старший лейтенант. Кончилось тем, что этот чужой приказал ему посадить меня на гауптвахту. Но я там недолго прибыла. Но такой факт был.
Вот ещё один пример. Служба связи всегда располагалась рядом с командованием корпуса. Дело было в Бологом, вскоре после бомбежки. Всё уже утихло, я подумала, какая благодать, никто не звонит, хоть отдохну немножко. Вдруг Полбин приходит, дверь открыл и кричит мне: «Что это такое! У тебя телефон не работает!» Действительно не работал. Послать некого: командир роты всех тогда вывел в лес. Мне осталось бежать на телефонную станцию. Прихожу, стекла выбиты, под столом сидит Анфиса Сенева, которая была на коммутаторе. Все блики открыты. То ли от разрыва бомбы, то ли все звонят. Я давай брать наугад. Я знала по коду, кто первый, кто второй, кто третий. Но куда их соединять еще дальше, я не знала. Но сразу научилась. Анфиса была ранена осколками. Ребята забрали её в госпиталь, в землянках он располагался. Там она и погибла - прямое попадание бомбы в госпиталь. До сих пор считаю, что были предатели, сообщавшие немцам расположение наших частей…
А вот ещё пример строгости Полбина ко мне. Один парень ухаживал за мной, летчик. Он потом стал Героем Советского Союза, Костя Аксенов. Он на небе написал мое имя. Полбин вызвал обоих «на ковер». Пропесочил. И меня опять на гауптвахту. Говорю: «Хорошо». Я уже все знаю, что делать: сразу снимаю ремень и с пилотки звездочку. Ту нчальник штаба Качин за меня заступился: «Что она у тебя все время козел отпущения?» Полбин махнул рукой и сказал: «Ладно, Чиркина, останься. Скажи спасибо начальнику штаба».
Я и в спокойное время всегда была чем-то занята. Я была секретарем комсомольской организации, и меня куда только не пихали. И боевые листки каждый день оформляла. Было у нас такое. А ещё была народной судьей.
- А.Д. С хамским отношением часто приходилось сталкиваться?
- Бывали иногда такие случаи. Особенно от тех, которые были сержантами, старшинами и вдруг их повысили. Так сказать, из грязи в князи. И этот только что оперившийся офицер начинал из себя корежить старшего - это бывало.
- А.Д. Как встретили 9-е мая 1945 года?
Мы в эти дни располагались в городке Шпратау. Жили в типичном немецком двухэтажном доме с острой крышей. Наши радисты круглосуточно дежурят с наушниками. Поэтому о капитуляции Германии мы узнали уже в 2 часа ночи. Все сразу повыскакивали и начали из оружия, у кого какое было, палить вверх. Салют победы! Собрались рядом с домом на небольшой волейбольной площадке, которую недавно соорудили.. Откуда то ребята прикатили бочку пива. У нас у каждого были оловянные кружки. Этими кружками пили пиво, кто сколько хотел. А когда наступил рассвет, и мы посмотрели друг на друга, поднялся хохот невероятный. Пожилые, были обозники, так называемые, которые занимались хозяйством. Они выскочили в нижнем белье. Все связисты одеты нормально, всегда были готовы к тому, что нас куда-нибудь да вызовут. Поэтому одевались быстро, для нас это ничего не составляло. А в этом доме располагались также хозяйственники, мы их называли обозники, все пожилые. Эти повыскакивали в нижнем белье. Смеху было!
- А.Д. Расскажите на своём примере об особенности быта военнослужащих женщин в период войны.
- Когда я пошла в армию, у меня были косы до пят. Когда формировались в «Черном лебеде», командир нас выстроил. Меня и Аню Бровкину, у нее были такие же косы, вывел перед строем, устроил разнос. «Это что за солдаты?! Косы, сережки. Немедленно косы остричь, сережки снять!». А то, что мы стояли в обмотках, в ботинках 42-го размера, хотя я до сих пор ношу 37-й размер, он этого не заметил.
Пошла я в парикмахерскую. Ни один парикмахер не взялся меня подстричь. «Что вы, девушка, такие волосы». У них рука не поднималась. Но потом какой-то парикмахер согласился меня и Аню Бровкину подстричь. (Аня потом погибла). Сережки, мы, конечно, тут же сняли.
А с косами на войне было бы невозможно, нас бы вши одолели. Я о них раньше представления не имела, хотя все время с косами ходила. Я первый раз вошь увидела в совхозе «8 марта». Это 1942 год. Да и вообще, какие там косы! Например, на Украине вода была такая жесткая, что даже короткие волосы в котелке промыть трудно. А от вшей в одежде, белье избавлялись санобработкой. Первый раз Любушка, фельдшер наш, всю нашу одежду в специальную машину засунула. И что же получилось? Вытащили, все село, сузилось. Мы одеть не можем. И бог знает, на кого стали похожи. Мы друг на друга посмотрим и хохочем. Вот бы нас командир в это время увидел.
- А.Д. Во что были обмундированы?
Вначале было обычное мужское обмундирование, нижнее белье тоже все мужское. Да еще кальсоны. (смеется). Мы чуть не расплакались, когда нам кальсоны эти выдали. Друг на друга смотрим и на старшину. А он у нас такой сибиряк был, говорит: «Чего на меня выпялили свои зенки? Одевайтесь!» «Как одевайтесь?» «Одевайтесь, одевайтесь, а я посмотрю, какие вы. Вы солдаты, это ваше обмундирование». Я «Куда обвязочки-то девать?» - «В сапоги». - «Конечно, сапоги 42-го размера, нога не выскочит». - «Ты Чиркина всегда чего-нибудь да скажешь». - «Я говорю то, что есть».
На головах у нас были обычные шапки, это уже потом нам выдали беретки. Пилотки, ладно еще, более-менее. А то ведь в шапках, да в этих фуражках. Зимой мы ватные брюки носили. Представляете, какая эстетика - девчонка в ватных брюках.
А вот к концу войны уже у всех были сапоги, у многих даже брезентовые были сапоги. Все не нас было самолично подогнано, подшито. Разрешали уже синюю юбку надевать.
- А.Д. Говорят, что армия снабжалась женским бельем специально?
- Это уже перед концом войны снабжалась. А так - во всём мужском.
- А.Д. А лифчики? Сами себе шили? Или полотенцами пользовались?
- Какие там были лифчики - ничего не было. И полотенец у нас не было. Где-нибудь тряпку найдем, это полотенце. Чего мы действительно просили, в любом доме, когда приходили, это белое полотно. Просили или брали, если нет никого. Это мы брали, не скрою. И в магазин заходили, спрашивали. На подворотнички и на нижнее белье.
У нас были женщины с шикарными грудями. Конечно, им нужен был лифчик. А мы, молоденькие, поначалу могли обойтись без этого.
- А.Д. Как же потом? Сами шили?
- Да. Особенно, когда мы попали в Германию, там на каждом шагу были машинки.
Хочу отдельно сказать, что ребята наши относились с большим пониманием к нашим трудностям. В туалет, например, на самолетах как? Ребятам то легче, а нам в этих ватных брюках? А в банях? Топили иногда баню и воду приносили воду ребята. Когда войдут, заорем, куда-нибудь в угол собьемся, котелками прикроемся, больше нечем. Котелки! У нас и для еды, и для стирки, и для мытья - кругом котелки! А ребята рукой махнут: «Дивчины, не орите, ладно, не смотрим!»
Было, конечно, очень трудно девчонкам. И потом ведь там не было различий, кто ты женщина или мужчина. Там ты боец! Но при этом отношение к нам было уважительное. Хоть и субординацию мы очень строго соблюдали, но в то же время свои были очень уважительны друг к другу.
Невозможно забыть о наших женских особых страданиях. Ведь не было тогда этих прокладок теперешних. Нам очень трудно было, доставалось ой-е-ей! Был такой момент уже под Курском. Вот не могу идти, села на обочине дороги и говорю: «Пускай, меня убивают. Все, не могу идти. Сил нет». Кошмар! Хорошо, что еще у нас врач Гальперин был, понимающий. Я не знаю, как других, но меня он старался освободить в такие дни. И такой опиум давал, чтобы легче было.
- А.Д. Скажите, косметикой пользовались, помадой, например?
- Косметики, как таковой почти не было. Но карандаши, такие толстые, черные, были. У меня даже есть фотографии, как некоторые девчонки брови малевали. Она рисует, а я через плечо на нее смотрю. А о помаде и подумать нельзя было: если бы нас начальник связи, или Полбин в таком виде увидел, он бы по губам ... А если закуришь, это вообще!
А ведь девчонкам хотелось выглядеть получше. Вот я в Польше первый раз сделала химическую завивку и коротко подстриглась. Знаете, даже командир Полбин не ругался.
- А.Д. Были у вас в воинской части полевые походные жены (ППЖ) ?
|
| Чиркина Ю.В. в центре. 1945 |
- Не было такого массового явления в нашем корпусе. Может быть, высший командный состав имел таких «жен». А ведь другие то нет. Полбин только один имел, а остальная-то масса не имела. Поэтому такого названия не было. А в последнее время уже в преддверии победы, чувствовалось, что война заканчивается. У нас были такие драмы в дивизиях, полках, когда ребята, боясь, что потеряют девочек, которым они симпатизировали, даже дрались на дуэли. Вот из-за Маши Николаевой, теперь она Попова, из-за нее, в полку произошла стычка. Он подумал, что она от него уходит к другому. И чтобы она с ним осталась он с пистолетом в руке пошел на другого парня, летчика. Были выстрелы. К счастью, они не попали друг в друга. Или они не хотели убивать, а только друг друга постращать. Это была не драка, а настоящая дузль. После таких случаев начали отбирать у летного состава пистолеты.
- А.Д. Спиртное женщинам полагалось?
- Нам оно было положено, утром и вечером по 50 грамм, но мы не пили. Так к нам очередь из летчиков стояла, и мы им отдавали. Но потом нам водку заменили, а ребят тоже ограничили. Потому что стали возникать нехорошие случаи. Летчики все оборудование просматривали, иногда сутками не отходили от самолета. А если он выпьет, это ударяет, конечно, в голову. Был случай, летчик по фамилии Майоров вот так выпил, и своего стрелка-радиста чуть не убил. Потом он объяснял, что во время воздушного боя немецкий самолет пролетал мимо, стрелок его, видимо, был не очень опытный - его пулеметная очередь пошла вниз. А наш стрелок вполне мог уничтожить противнике. Но он испугался, не выстрелил, не нажал на гашетку, пропустил это мгновение. А немец после этого пристроился в хвост нашего самолета и повредил машину. Когда сели, Майоров выхватил пистолет и ну за трусливым стрелком по аэродрому! Если бы в этот момент командир Полбин не подъехал, все, был бы тот застрелен.
- А.Д. Женщины у вас по беременности уезжали? А в соседних частях?
- У наших связисток такого не было. Вы знаете, как Полбин нас держал. Сам он, да. А нам - нет. У одного летчика, штурмовика, отбил жену, точнее, она сама к нему приходила. Мы, девчонки, тогда и не думали про это.
А о том, что происходило в других частях, я узнала много лет спустя, когда ветераны корпуса и воздушной армии начали регулярно встречаться в Москве. Мы встречаемся в 846-й школе имени Полбина, она расположена на улице Полбина в Печатниках. Меня избрали секретарем Совета ветеранов, и я могу проанализировать, кто когда покинул свою часть. У нас ни одна девчонка не уехала раньше июня 1945 года. А вот беру истребителей, штурмовиков, другие бомбардировочные корпуса. У них такое есть, некоторые девушки уволились в 1944 году или в январе 1945 года. Это может о чем-то говорить.
- А.Д. Как относились к фронтовичкам после их возвращения к мирной жизни?
- Очень плохо. Я считаю, что в основном из-за тех, которые приехали с фронта раньше конца войны, рожали и остались одинокими. А люди всех фронтовичек под одну гребенку стригли. Нам даже говорили, чем заслужили, туда и вешайте свои фронтовые награды. Мы из-за этого не хотели носить ни ордена, ни медали. Вот как нас сначала встретили. Только потом, когда разобрались, узнали, как мы все перетерпели и до конца войны прошли. И что потом повыходили замуж.
- А.Д. От кого такое было отношение?
- От всех гражданских. Я думаю, особенно от тех, кто трудился в тылу. Потому что нас же возносили, как победителей, чествовали. А они в тылу ведь работали на износ, по 12 часов в смену, и дети работали. Эти труженики нам и оружие, и питание доставляли. Конечно, благодаря им мы добились победы. Но то, что их так не возносили, не было такого почета, как нам., это вызвало какой-то антагонизм. А потом, когда узнали поближе, родственники, окружающие, все сгладилось. А в начале было нехорошее отношение.
- А.Д. Расскажите, какое было отношение к немцам, как вели себя наши в Германии?
|
| Чиркина Юдифь, Бабарькина Лена, Каурова Аня. Польша Замостье, 1944 |
- Это надо начинать с того, чему мы были свидетелями на нашей земле. Пройдя всю Украину, мы же чего видели? Кирпичные коробки сгоревших домов, остатки печей, заброшенные поля с поникшими головками подсолнухов. Так что, разве у нас не должно быть ненависти?! Конечно, у нас была ненависть! Но мы не знали, куда ее вылить. Вот почему иногда срывались, там окно разбили или еще что. И со мной случилось такое в городке Розенберг, кажется, так он назывался. Вошла в какую-то безлюдную жилую квартиру. Хорошо обставлена, все на своем месте. Со злости прикладом трюмо разбила. Это единственный случай, когда не сдержала свои чувства. А в соседней комнате на туалетном столике, что мне бросилось в глаза: две треугольные коробочки пудры, «Лебеди» и «Букет моей бабушки». Написано то по-русски! Я никогда косметикой не пользовалась, но моя мама пользовалась пудрой, называлась «Красная Москва». А тут коробочки совсем другие, треугольные. Я вспомнила, что это трехкопеечная пудра. Вы представляете, на что они польстились - на трехкопеечную пудру! А нас обвиняют, что мы у них что-то брали. А этот Гавриил Попов, который сейчас свою правду о войне рекламирует, ни словом о немецких мародерах не вспомнил. Напраслину говорят на нас.
Помню, как мы вошли в немецкий город Бриг. Из подвала выползли грязные немецкие дети. Мы же их из своего котелка накормили. И в Берлине мы немецких детей кормили.
Был еще неприятный случай. Нас было человек шесть. Навстречу идут двое стариков. Одна девушка к ним: «У, фашисты!» и плюнула. Мы ее все, как один, не сговариваясь, тут же осудили. А если бы мы рассказали об этом в политотделе, она бы, наверняка, загремела в штрафную. Говорили: «Аня, как ты могла так сделать?»
С нашей стороны бывали такие люди, которые были готовы наброситься на немецких стариков, мы же таких осуждали. Как можно на пожилых людей набрасываться? Мы были в шоке от таких поступков, конечно. Мы зря не убивали. А те, кто зверствовал, попадали под трибунал. Некоторых расстреливали.
- А.Д. Какие еще события помните из периода пребывания в Германии, Австрии, Чехословакии?
- Самое памятное произошло в Австрии, когда мы в Лацендорфе стояли. Вдруг прошел слух, что ведут пленных. И мы выскочили. Стоим около забора и смотрим. Там было много пленных разных национальностей, видно, из какого-то лагеря. И вдруг я увидела Костю Аксенова, помните, который когда-то в небе мое имя написал. Я крикнула: «Костя!», и он выскочил ко мне. Тут сразу конвой. Мне по рукам дали. А его толкнули. Я не растерялась, крикнула: «Куда вас?» «Не знаю». А конвоир сказал: «Поведем их сейчас в ратушу». Я быстренько пошла к начштаба Качеву. Сказала, что наш летчик из второго полка, Герой Советского Союза, там-то. Качев быстренько все организовал, и через неделю Костю и весь его экипаж к нам вернули. Они попали в плен. А после плена какая была судьба? Костя тоже пострадал немножко, так дали бы ему второго Героя, а тут не дали. Но, во всяком случае, мы его спасли. Хорошо, что мы в это время вышли и увидели их. А сколько таких было, которых «проверяли» на Колыме, в Магадане!
Вообще от тех нескольких месяцев пребывания за границей осталось много впечатлений от увиденного. Я по натуре очень любознательная, в каждом городе находила что-нибудь новое, отличное от того, что было в нашей стране.
Например, костел. Я ведь некрещеная, дома в церковь не ходила, а здесь было интересно посмотреть костел. Прежде чем войти в него, расспросила, как себя надо вести. Была очень удивлена, когда увидела, что у всех разложены молитвенники, и они сидят, как за партами.
Мне довелось попасть в Дрезден. Город был весь разрушен, но моей первой мыслью было увидеть Дрезденскую галерею. Вход в здание был поврежден, а галерея была опечатана нашими властями. Но я упросила, чтобы мне разрешили с сопровождающим посмотреть картины. Кроме того я побывала в их знаменитом зоопарке.
Когда были в Вене, удалось посмотреть Венский императорский дворец. Кстати, там перед дворцом увидела воронку от бомбы, так что этот дворец тоже немножко пострадал.
- А.Д. Давайте завершим нашу беседу на веселой ноте. Припомните, пожалуйста, самую комическую историю из Вашего фронтового прошлого.
- Мы пришли в Польшу, и в первых числах ноября располагались в небольшом городке Замостье. Тут дней 10-14 у нас было затишье, отдых. Молодость брала свое. Мы организовали самодеятельность. Я в молодые годы очень хорошо танцевала. Я не была такой полной, как сейчас, была худенькой, 42-44 размер. Это на лицо я всегда была полной, а так нет.
Так вот устроили мы 7-го ноября в городском театре концерт. Присутствовали все корпуса. Я там участвовала в групповом танце «Молдованеску». Нас было четыре пары. В трёх вместо парней девочки в шелковых шароварах танцевали, а у меня был партнер Илья Кирш, он шаровары на свои военные брюки надел. Танец идет к концу, там перед последним движением все танцоры поднимают руки вверх. Вдруг по реакции зала слышим, что-то не так. Оказалось, мой партнер, поднимая руки, задел резинку шаровар и оборвал её. Когда мы продолжили движение, его шаровары сползли.
Наш начальник штаба, он тоже учитель, кричит из зала: «Учителька, штаны у партнера упали!» Когда я посмотрела на моего партнера, это было ужас!. Зал топает, хлопает, кричат бис. Мы с Ильёй рванули за кулисы. А зал орет, нас вызывают на бис и все. Мы стоим с ним за кулисами, подходит к нам адъютант Полбина, Васюк. Я говорю ему: «Такие вещи на бис не повторяются».
Кода теперь наши ветераны собираются, так мне и говорят: «Где твой партнер?» «Так вот он сидит, Кирш». До сих пор смех, как вспоминаем. Я говорю, ну, надо же, все это мне достается, во всех случаях.
|
Интервью: |
