Хозеров Иван Моисеевич

Родился 25 октября 1918 года в Белоруссии, в пригороде города Шклова Могилевской губернии — поселке Рыжковичи, белорус по национальности. В 1939 году окончил 10 классов вечерней школы. Работал в Шкловском районном комитете по физкультуре и спорту инструктором, потом — заместителем председателя. 15 сентября 1939 года был призван в ряды Красной Армии Шкловским райвоенкоматом Могилевской области. Сентябрь 1939 г. - Апрель 1940 г. - служба в г. Слуцке Могилевской области. Апрель 1940 г. — Июнь 1940 г.- обучение в автошколе в городе Витебске. Июнь 1940 г. - Июнь 1941 г. - Западный военный округ, 247-й артиллерийский полк Резерва Главного Командования, отдельный разведбатальон, топобатарея, водитель. 22 июня 1941 года — 8 апреля 1942 года, Западный и Северо-Западный фронты, 247-й артиллерийский полк Резерва Главного Командования, старшина батареи (бои в Белоруссии, в Псковской и Калининской областях). Апрель 1942 г. - Сентябрь 1942 г. - на излечении в госпиталях в городе Горьком (в связи с заболеванием почек). Сентябрь 1942 г. - Август 1943 г. - Муромское военное училище связи, курсант. Училище окончил в августе 1943 года в звании «младший лейтенант». Август 1943 — Август 1944 года — Калининский и 3-й Прибалтийский фронты, 10-я гвардейская армия, 12-й гвардейский стрелковый корпус, 37-я гвардейский стрелковая дивизия, 247-й стрелковый полк, 1-й стрелковый батальон, командир взвода связи, младший лейтенант, лейтенант. 8 августа 1944 года — легкое ранение в грудь. Август 1944 г. - Сентябрь 1944 г. - на излечении по ранению в г. Лудзе Латвийской ССР. Сентябрь 1944 г. - Май 1945 г. - 3-й Прибалтийский и Ленинградский фронты, 10-я гвардейская армия, 15-й гвардейский стрелковый корпус, 136-й отдельный гвардейский батальон связи, командир роты технического обеспечения, лейтенант, старший лейтенант. В 1944 году стал кандидатом в члены ВКП (б) (кандидатская книжка № 6839421) С 1949 г. - член ВКП (б).

НАГРАДЫ: орден Отечественной войны 2-й степени (1944) (также был представлен к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени, но награда так и не была ему вручена), медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

15 мая 1947 года демобилизован из рядов Красной Армии. Затем жил в Эстонии. В 1947-1949 гг. работал в Таллине экспедитором в управлении торговли. В 1949-1958 гг. работал рабочим, экспедитором, бригадиром, последние четыре года - директором крахмало-паточного завода в поселке Кадрина. С 1958 г. - в городе Нарва Эстонской ССР. Работал экспедитором в управлении торговли, заместителем директора продуктового магазина «Гастроном», в 1958-1972 гг. - директор базы строительных материалов «ЭСТОНТАРА». В 1972-1978 гг. - заместитель директора базы отдыха «Ленгидпроект» в Нарва-Йыэсуу по хозяйственной части. В 1976-1990 гг. - работал завхозом, потом столяром на базе отдыха «Энергия».

Беседы с Иваном Моисеевичем Хозеровым, с которым мы очень давно были знакомы, происходили в разное время в течение более чем 10 лет. Записи делались также различные, поэтому возможны многие неточности в датах, исторических фактах и так далее. К сожалению, Иван Моисеевич в 2009 году скончался, поэтому уточнить и установить все до конца уже не представляется возможным (а выправлять неточности после смерти — дело неблагодарное, так что пусть все останется как есть). Илья Вершинин.

- Расскажи, Иван Моисеевич, для начала о своей довоенной жизни.

- Ну можно об этом, конечно, рассказать. Я с 1918-го года: родился 25-го октября 1918 года. Родился я в Белоруссии и находился там до 1939 года. Среднюю школу там закончил. Ну а потом меня в 1939 году забрали в армию. Жил я в Могилевской области, в пригороде Шклова, он назывался Рыжковичи. Это был провинциальный маленький городишко такой, в основном - сельскохозяйственный. Как раз находился он на реке Днепро. Ну а потом меня в армию забрали. Интересно, что там, где я родился, там потом белорусский президент Лукашенко жил. С километр от меня он жил. Но я считаю, что он толковый мужик. Если б у меня было белорусское гражданство, я за него бы обязательно голосовал. Меня, кстати, не так давно хорошо приняли там, на родине, в Белоруссии. Я приехал в гости к родственникам. А тогда там как раз День Победы отмечали, 65 лет было этому событию. И меня в военкомат пригласили, повязали ленту, на которой было написано «Ветеран Великой Отечественной войны». Но там, кроме меня, много было и других ветеранов собрано...

- Семья большая у вас была?

- Семья наша большая была. Я был последним сыном в семье, седьмым уже по счету. Братья, как и я, тоже воевали. В том числе и два брата моих не пришли с фронта, ну с Отечественной войны этой. Один из них — самый старший. Его Потапом звали. Так ему, когда его взяли, было около 50 лет. Тогда в армии еще в 50 лет брали, это было тогда, когда отступали наши войска, а народу надо было много для того, чтобы воевать. Он был на 20 с лишним лет меня старше, он был с 1895 что ли года рождения. Он и в царской армии служил, участвовал в Империалистической войне. А в Отечественной тоже воевал вместе с сыном со своим. Он вернулся с фронта. А второй брат был 1902 года рождения. Он участвовал в Гражданской войне, а в 1923-м или 1924-м году уволился из армии. И отец мой, кстати, тоже участвовал в этой войне. И брат отца, мой дядя, тоже там воевал. Но он не пришел с Империалистической войны, погиб. А брат Потап, значит, воевал и в Империалистическую, и в Отечественную войну, он вместе с сыном своим воевал. Но я был малым тогда, когда была Гражданская война, так что все это плохо помню.

Но у нас много было кое-каких в деревне людей, которые служили во время этой войны. Многих при мне демобилизовали. Это часть только демобилизовали из армии в 1924 году. А часть в армии солдат осталась и только потом в деревню возвращалась. Ведь кое-кого таких способных в военном деле выдвигали на командиров. Ведь все командиры, которые тогда были, вышли с народа. Возьми Чапаева, про которого все писали. Он был обыкновенный крестьянин, но способный. Возьми тех же Ворошилова и Буденного. Все они во время Гражданской войны так приподнялись. Но много было и других. Но начинали они служить в русской армии. Это потом в Красную Армию они перешли. Если ты интересуешься, в литературе можешь об этом прочитать. Я сейчас уже ничего не могу читать. А так я раньше много читал об этом. Да и знал тоже. У меня отец и старший брат ведь в Империалистическую, и в Гражданскую воевали.

Водитель отдельного разведбатальона Иван Хозеров (слева) со своими сослуживцами, 1939 год, Витебск.

- А сам ты хоть немного помнишь это время, когда была Гражданская?

- Я совсем немного помню, хотя совсем маленьким был. Вот я помню, что тогда мне было года четыре или пять, когда польские солдаты дошли до самого Днепра. А до этого немцы в нашей местности были. Но их я не помню уже. Об этом мать мне рассказывала. В Империалистическую они сначала далеко от нас были. Потом дошли до нас. Мать тоже об этом говорила мне: приехали, говорит, взяли поросенка, даже не стали спрашивать ничего. Ну и мать моя говорила: ну что мы могли сделать? И плакали, конечно. Но дети в семье еще были у нее. В то время было у нее четверо детей. Потом поляки оккупировали вот Западную Белоруссию и Западную Украину, как бы отрезали эти части от России. Россия уже не могла воевать с ними в то время, поэтому так и получилась. Ведь Империалистическая война только кончилась, как вдруг началась Гражданская война. Так что поляков я помню. Я еще такой был тогда малыш. Года три мне в то время было. Это я запомнил, это осталось как-то у меня в памяти. И еще я помню, что один поляк пришел к нам во двор. Ну по-русски он все-таки говорил. Поляки тогда много по-белорусски научились говорить, потому что Белоруссию почти что полностью, до Днепра, захватили. Так мне запомнилось очень хорошо, что этот поляк, который к нам пришел, взял меня к себе на руки и дал мне кусок сахару. Тогда это было что ты! Сахар было не достать. Но тогда сахар был не такой, как сейчас, - его надо было бить на куски. Он и продавался, и солдатам тоже его выдавали, он был кусковой такой. Это вот я и помню. Война такая шла, трудно сказать, хорошо или плохо все это было. Немцы шли до Днепра, сила ихняя была, помогали им англичане и американцы, кого там только не было против России. И американцы в Мурманске даже высаживались, помогали белым. Я не говорю о Востоке, где японцы и американцы тоже против нас воевали. Все старались хоть кусок оторвать с России. Брестский мир потом был подписан. Но России нечего было тогда делать: она голодная была.

- Что представлял из себя город Шклов, когда ты там жил до войны?

- Я же в пригороде жил. Ну как бы тебе об этом рассказать? Там как раз сельский совет был рядом, и город был рядом, и горисполком, - они были в каких-то полтора километрах от нашего дома. Красивое место то было. Помню, до организации колхозов у каждого жителя огород у дома был. Вот сколько давали людям после Гражданской войны земли, сколько отпускали, у того то и было. У каждого очень много всего росло в саду: там были и яблони, и груши, и сливы. Бывало, как зацветет весною, так кажется, что все в снегу. Нам 15 соток земли отпустили, как и всем. Ну и все, что можно, росло около дома. А пахотная земля, на полях, была рядом, но отдельно. А потом все по-другому повернулось, когда началась коллективизация... Конечно, то, что все это потом забрали на инвентарь, а людям оставили только по пять соток земли, многим не понравилось. В колхозе работали на лошадях. Но потом плуговые трактора как бы им на смену прислали. Всякое было! Вот что мне за эти 87 лет пришлось повидать...

- Иван Моисеевич, а коллективизация в вашей деревне проводилась?

- Как бы сказать тебе об этом? Как же об этом не помнить? Конечно, это время такое в стране было такое непростое. Был тогда 1929-й год, когда все это началось. Мне тогда 11 лет было. Я же с 1918-го года. Я уже тогда вроде в пятом классе в школе учился. Молодежь всегда шла вперед, участвовала в этих делах. Ну агитация-то, конечно, проводилась свыше, в этом не было никакого сомнения. Там, допустим, уже все было определено: какой колхоз что будет делать, в каком именно колхозе будет работать то-то и то-то, и каким способом работать какими-то общими силами будет. И сразу, как только эта коллективизация началась, приехали и забрали индивидуальные сельские хозяйства у крестьян. У кого лошади были, у того этих лошадей тоже сразу забрали. Если у кого коровы были, то только одну корову оставляли, а остальных тоже забирали в колхоз. Потом несколько собралось мужиков и пошли в колхоз, пошли и сказали, что вот, теперь будем работать вот так. Это было в начале декабря 1929 года. Кто на лошадях, на санях, приехал туда. А потом началась весна. У кого рожь была, пшеница, и ржаные семена, и все это забирали в хранилище такое колхозное. А почему забирали? Потому что весной был посев, и работа шла уже вовсю.

- Как относились в пригороде к коллективизации? Не было ли в этом какого-то принуждения?

- Кое-где — да, было такое. Не вступишь в колхоз — иначе пришьют тебе статью. И агитатор тут же имелся. Это то же такое было, что не так гладко все получалось. Ну а тогда потом, кроме того, много способных крестьян еще забирали и вывозили от нас как кулачество. Мы были пригородом. Так тоже раскулачивание у нас проводилось. Ведь Беломорканал строили заключенные, а они все были безвинно осужденный народ. А проводилось все это так. Приезжали такие специальные люди и решали: что ага, раз кое-кто написал, что агитацию ведет, что против коллективизации выступает, надо его посадить. И приезжал «черный ворон», и его, этого человека, забирали. Про это, помню, в народе так говорили: ооо, это «черный ворон» приехал, значит, кого-то заберут. Это было все. И забирали. Обычно на 10 лет сажали.

Тогда советская власть только и организовывалась. Появились у нас, как сейчас помню, участковые милиционеры. Но решало, конечно, все их районное начальство. ГПУ — так их организация называлась раньше. Кстати, в ГПУ и остатки от армии были: этой армии, царской армии, оставшиеся кое-какие, которые служили в  царской армии, а потом уже в этой Красной Армии стали служить. Это ГПУ как раз тогда активно стало работать, когда начали коллективизацию и раскулачивание проводить. Ну тогда больше старались вести такую политику, чтобы тратить все на армию, армию старались как бы научить, организовать ее как положено. Ну и кроме того технику осваивали. Считалось, что армия без техники — тоже не армия. Тогда и началась индустриализация страны. Первая пятилетка была. Там по пятилеткам тогда все было распланировано. План был, что нужно построить столько-то всего. Особенно это касалось военных заводов, танков, ну и артиллерию, авиацию очень сильно развивали тоже тогда.

- А как относились к коллективизации у вас в деревне?

- Не всем понравилось это. Конечно! Далеко не всем. Ведь у нас только Гражданская война закончилась, это было еще в 1924 году. Народ некоторый гражданский, когда сюда приехал, застал эти места кое-где разграбленными. Разруха началась. Ведь только закончилась Первая империалистическая война, как началась Гражданская война. Николая Второго свергнули и установили новую власть, власть рабочих и крестьян. Гражданской войной тогда Ленин руководил. Но не только он, был же и Троцкий, который был в армии, а потом уехал. Так что народ не успел опомниться от всего этого, как уже коллективизация началась.

Лейтенант Хозеров, 1943 г.

- А голод испытывали в деревне до войны?

- Ну как бы тебе об этом сказать? Больше это было в 1930-1931 годах на Украине. А у нас более-менее так спокойно было. Знаешь, почему? Потому что картошки у нас было много. И что интересно, в то время, когда был этот голод, много-много к нам приехало людей спасаться от этого голода с Украины. И многие, кстати, так и остались жить в Белоруссии, пристроились в нашем местном колхозе. Многие приезжали! Жизнь тяжелая была.

- До войны пришлось поработать?

- Ну искал себе я работу. Но в то время тоже с работой что-то туго было. Народу много было, а работы-то мало. Всяко приходилось! Мать работала в колхозе. Два моих брата в армии были. Ну а со мной, значит, так получилось. Я после того, как восемь классов дневной школы кончил, стал учиться в вечерней школе. И потом работал.

- А по какой причине в вечернюю школу перешел?

- Потому что надо было работать. Я тогда же устроился работать в районный комитет физкультуры. Но я и до этого подрабатывал: к примеру, за небольшие деньги, когда были каникулы, подносил каким-то строителям кирпичи и глину. Ну а потом в этот комитет пошел работать. Комитет не особенно был большой, все-таки это районный был комитет. Председателем комитета был поляк Стась Шубач. Он взял меня к себе, потому что я был неплохим лыжником: ходил там в лыжные походы за 35 километров. Но у нас чистое футбольное поле было. Его сами делали: сравняли поле, поставили скамейки для любителей. И там играли в футбол.

- Кстати, а кем по должности ты работал в комитете?

- Я был инструктором, потом стал заместителем председателя. Ну а обязанности были мои какие? Привлекал молодежь к спорту: к волейболу, к баскетболу, к легкой атлетике, к лыжным походам. Спортивные разные принадлежности как бы развозил по сельсоветам. Каждый колхоз мы обеспечивали волейбольными сетками. А потом на базе бумажной фабрике у нас сделали команду «Спартак», работы больше стало. Но наша молодежь любила спорт. Потом я сдал документы в Могилевский пединститут. Но учиться там не пришлось, в армию забрали меня.

- Кстати, а в то довоенное время обычно с какого возраста забирали? И каким вообще было отношение к службе в армии?

- В то время у нас было так. Годы только подходят — и забирают молодежь в армию. Тогда, значит, уже с 18 лет в армию забирали молодежь. Ну, конечно, сначала все, кого призывали, проходили медицинскую комиссию. Ведь были и такие, которые по здоровью в 18-19 лет не способны были служить. Их часть брали, часть — не брали. Но часть, которых из них брали, направляли в тыловые части служить. Они в тыловых частях служили, делали иногда всякие сельские работы в армии. А какие болезни, по которым не брали, были в то время? Например, те, у кого было плоскостопие, не могли так служить, как и все. Этих даже в пехоту не брали, потому что тяжело им было там служить, тяжело им было ходить. Сами они ничего так солдаты были, а вот ступня их подводила. В то время давался определенный план каждому району, каждому военкомату. Им давали приблизительно такие указания: вот в этом году вам нужно для армии вот столько-столько молодежи набрать. Это всегда так и в любом месте делалось: военкомат занимался тем, что определенное количество молодежи набирал в армию. Ну и распределяли кого куда: кого к танкистом, кого еще куда-то, в зависимости от того, у кого какое здоровье было. Особенно модным было служить в авиации, у всех стремление было там служить. Но авиация в то время сильно развивалась. Поэтому все и стремились туда. Во время войны уже новая авиация появилась, появились эти «илы», «яки», «аммеры». Кто не мечтал тогда служить в авиации? Все мечтали. Но часть мечтали в танковую часть попасть. Ну а как меня в армию призвали? Время подошло подошло. Тем более, что с Финляндией началась война. А до этого, еще в 1938 году, была война с Японией, это в Монголии события происходили, значит. Ну эти бои на Халхин-Голе описывает и Жуков в своих воспоминаниях. Там наши войска как раз потрепали.

- Иван Моисеевич, расскажи о своей предвоенной службе в армии.

- Начал я служить в 1939 году осенью, в октябре месяце. Сразу, как только нас взяли в армию, мы попали в такой маленький городишко Слуцк, он расположен недалеко от Минска, в Западной Белоруссии. Там мы месяца два или три послужили, а потом, это уже в 1940 году было, всю нашу роту направили ну в автошколу в Витебск как бы. Раньше в этой школе была танковая воинская часть. Но когда мы прибыли туда, всех танкистов отправили на войну с Финляндией. А когда мы приехали, стояли там танки. Мы же военном лагере танкистов размещались. Но их вскоре отправили. Ну и нас стали учить, как бы говоря. Изучали мы автотехнику там. Учили водить нас машины гражданские специалисты. В общем, одеты они были в гражданскую форму. А кто они были такие, я не знаю. Ну, наверное, обыкновенные учителя по технике. Так что у нас те, которые преподавали, были в гражданско одежде. Но, может, где-то в другой части и были военные преподаватели, а вот у нас, - нет, только в гражданском были.

- Кстати, а на каких машинах они ездить вас обучали?

- А машины были такие простые: ЗИС-5, ГАЗ-АА, ГАЗ-3А. В то время везде такие грузовые машины в основном и были. Вот нам сделали такую школу и нас обучали. Учили нас там, по-моему, апрель и май 1940-го. Так что только два месяца мы там проучились. А потом попали на полигон и там служили до того, как война началась. Часть наша была такая моторизированная в то время — это был 247-й артиллерийский полк резерва Главнокомандования. Расположились мы в красных казармах таких, их называли еще буденновскими — это по имени Буденного, командующего, кавалериста. Воинская часть наша артиллерийская была, на территории лагеря были 152-миллиметровые пушки. Этими пушками и был вооружен, как бы сказать, наш полк. Полк был резерва Главного Командования. А это значило, что только по разрешению резерва полк куда-то могли направить. Техника там большая была. Но лошадей не было, а перевозили все орудия на тяге. Мы мало что знали о том, где находимся, правда. Когда началась война, мы знали, что недалеко от вокзала находились, а где точно это было — не знали. А я, когда до войны служил, находился при этом полку, но и не только я, в отдельном разведбатальоне этого полка и был там шофером. И был я в топобатарее, там, где была топографическая служба.

Лейтенант Хозеров, 1944 г.

- Каковы были основные функции вашего разведбатальона?

- Наш разведбатальон состоял как бы из трех батарей, каждая батарея во время боя выполняла свои функции. Например, звукобатарея выезжала с таким, знаешь, рупором поближе к передовой, там, где идут военные действия, откуда там стреляет противник, и передавала по точкам эти данные топобатарее. Была в батальоне фотобатарея: она числилась при батальоне, а фактически находилась при авиачасти. Они с разведчиками летали и делали снимки. Куда попросят их лететь и делать снимки — туда они и летят. В том числе и за границу летали. Потом они эти маленькие снимки увеличивали и передавали топобатарее. Потом топобатарея по снимкам, которые приходили от фотобатареи, и по данным, которые давала ей звукобатарея, определяла, где примерно находится артиллерия противника. Но у топобатареи был такой еще деревянный маяк. Эти маяки и после войны, по-моему, оставались. С него, ну с этого маяка, как бы сказать, и по карте определяли нужный квадрат. Все эти данные передавали в штаб артиллерии. Ну а там по карте и по снимкам уже знали, куда стрелять, в какой там квадрат. Такая система начала тогда только разрабатываться, ну а применяться начала уже во время войны. Я был шофером при топобатарее. Это интересная была часть. Сама техника, сама система радовала, что можно выходить на передовую и засекать, где откуда стреляют, откуда подымается немецкий самолет. Но это все до мая 1941 года продолжалось. А потом вскоре война началась.

- Как складывались до войны отношения в армии между солдатами?

- Нет, никакой дедовщины, как сейчас это происходит в армии, этого не было. Но, конечно, определенные нарушения были со стороны таких неустойчивых солдат. Тогда они, бывало, пойдут в увольнение, напьются... Но это единицы, о них нечего и вспоминать.

- Расскажи о довоенном распорядке солдатского дня. Буквально с самого начала...

- Ну распорядок солдатского дня с подъема начинался. Сразу объявляли подъем, сразу выходили все на территорию части, и бегом пробегали сколько-то расстояния, не важно, зимой ли, летом ли, это было все равно. Хотя все так по легкому одеты были, но в сапогах. Потом уже шли мыться, приводили себя в порядок. Потом был завтрак. После завтрака все расходились уже по частям: куда там нужно было, пехота по своей линии, танкисты по своей линии, а у нас был разведдивизион. Я там и был. Те, которые учились с нами в автошколе, автотехнику эту, значит, изучали, всех в этот разведдивизион распределили. А так все как обычно шло.

- Чем начало войны запомнилось?

- Начало войны, это было 22 июня 1941 года, значит. Это было в воскресенье. Наша часть как раз на полигоне находилась. Вся же наша часть артиллерийская была. Мы каждый год начиная с мая месяца, числа где-то, наверное, 10-го, выезжали на полигон, в учебный лагерь наш. И каждый год — на полигон в какое-то определенное место выезжали. От Витебска это было километрах в 35. Там у нас была учеба, стрельба, была техника военная, артиллерия. Зимой тоже при части у нас это дело преподавали, занятия тоже были. Был и учебный выход в поле. Солдата в то время всему учили: и стрелять из оружия, из винтовки, и траншеи копать, и борьбе тоже учили. Это же армия была. А летом на полигон выезжали. На этот раз, это в 1941-м году, мы выехали в такое местечко Дредун. Это место расположено между Витебском и Полоцком. Там речка такая протекала, и она тоже Дредун называлась. Очень хороший день был. Солдаты только что позавтракали. Ну и там каждый у нас чем мог, тем и занимался: у нас свободное время такое было объявлено. Кто там пошел загорать, кто никуда не пошел и остался при части. Ну а я так как был любителем посидеть с удочкой у реки, рыбачил на реке Дредун. И вдруг часов так в 10 прибегает с части к нам, кто рыбачил, связной и говорит: «Немедленно все в часть! На территорию в штаб лагеря всем! Сейчас будет говорить Молотов.» А мы, солдаты, тогда еще и не знали, что война уже началась. Знали только, что немец то там, то там наступает. А что напал на нас, мы этого не знали. А война уже началась в 4 часа утра 22 июня 1941 года. Ну и сразу после этого мы удочки смотали и пошли в часть. И там уже говорили: «Внимание, внимание! Сейчас будет говорить Молотов!» Ну мы и слушали, как выступал Молотов. А он говорил, что так и так, так и так, началась война, Германия объявила войну России.

После этого тогда же, 22-го, одна наша часть сразу дальше отправилась, там погрузилась на платформы и направилась на Полоцк. И вот их тогда уже, 22-го, немцы, обстреливали. Не знаю, разведчики немецкие что ли на них направляли. Вот там как раз, между Витебском и Полоцком, короче говоря, севернее Полоцка, они начали воевать. А мы на второй день войны, 23 июня, погрузились в Витебске и поехали в сторону Полоцка. Но мы уже до Полоцка не доехали. Уже немец бомбил Полоцк, и город горел. Город этот почти что весь деревянный был. А потом так и начали воевать, отступать.

- Какие бои в 1941 году запомнились?

- Не знаю. Как об этом сказать? Мы шли, шли, шли... А потом фактически в этот год, в 1941-й год, мы попали в такое как бы полуокружение. Ну пехота частично вышла из окружения, а тыловые части так там и остались. И мы тоже вышли. Вышли мы к такому городишке Торопец, это — в Псковской области, севернее отсюда он расположен. В общем, в районе между Псковом и Великими Луками вышли из окружения. Сколько-то времени мы выходили из окружения. Ну а потом отступали. А наш разведдивизион такой как бы отдельный был. Ну и вот, отступали мы до Калинина. В декабре месяце немножко остановились. Было уже холодно. Река Волга уже замерзла, был такой там лед, что уже можно было переходить по нему. А 5 декабря наши войска, в том числе и наш этот разведдивизион, начали общее наступление такое под Москвой, и в том числе и на Калинин пошли. Калинин когда взяли, стали и Ржев освобождать. Это  были бои под Москвой, где Жуков и Рокоссовский действовали, а на Калининском фронте - Конев. Потом уже под Смоленском большие бои шли, когда уже немцы отступали.

И Калинин наши взяли без малого такого разрушения. Разрушения только кое-где были. Немец уже думал там перезимовать и расположился в этом городе. Интересно, что все самовары немцы на самогонки попортили. А город-то Калинин был большой! Но это все скрытно проводилось, делали все так, чтобы немец не знал о том, что идет в наших частях наступление. И вот 5 декабря в 4 часа утра, когда Волга уже замерзшая была, мы этот взяли город: вошли пехота, артиллерия. Настолько это для немцев было неожиданно, что немцы даже выскакивали из домов полураздетые. Так закончилось отступление. Вся техника немецкая осталась в городе, они ее побросали. Вот и получилось у меня так: сначала я отступал по одной дороге, а потом по той же дороге, где отступал, я и наступал. Но это было потом, после окончания военного училища. Ну а тогда немец километров за 170 от Калинина отступал. Морозы были большие. Снегу навалило столько, что дорогу освобождали, чтобы машины могли проехать, - не видно было ничего. Справа и слева от дороги такие большие сугробы были.

Иван Хозеров в госпитале в Калинине, стоит слева.

Ну а потом, это было 8 апреля 1942 года, я заболел почками. А тогда я уже в части был старшиной. Старшину убило сразу же — 23-го июня. Хороший был парень. Когда мы собрались, дальше нечего уже было наступать. Уже Полоцк горел. И вот когда здесь севернее Полоцка этого старшину убили, я на его место стал. А я, когда старшину убили, был сержантом еще. Его осколком мины в грудь убило. Вернее, он жив был еще. И комбат подошел к нему. Тогда кубики были, а не погоны в армии. И у него, у этого комбата, были кубики в петлицах. Старшина сказал: Пристрели меня!» День был теплый, кругом рожь такая стояла. Ну что нам было делать? Брать его с собой? Так он не дожил бы все равно. И комбат пристрелил его во ржи, а у самого слезы текут. Ну и его, поскольку самолеты же тут же летали, похоронили в ямке может полметра глубиной. Ну мне сказали, как только его убили: «Вот, старшиной будешь!» Ну вот я им и был до апреля 1942 года. Кстати, на Пушкинских горах, когда я был офицером и связистом, у меня тоже старшину убило. Это было на реке Великой. И то же самое с ним случилось. Он лез куда-то там, и, видимо, попал на мину. И кусков даже его не видно было. Да много таких случаев было. Разве все упомнишь? А тогда, в апреле месяце 1942-го, я заболел почками. Я немного полежал в госпитале в Калинине, лечению не поддавался сильно, и меня отправили в госпиталь в Горький. В Горьком я полежал сколько-то времени, и уже оттуда меня в военное училище связи направили. Все я так четыре месяца пролежал в госпиталях.

- Несколько вопросов по 1941-му году. В каком состоянии был Полоцк в 1941-м году?

- Мы с Витебска до Полоцка когда ехали, если так сказать, на платформе поездом, до самого города не дошли, потому что дальше уже не могли ехать. Это уже было 23-24 июня. И мы тогда пешком пошли. Когда зашли в Полоцк, город тогда горел уже. Там же в Полоцке мало кирпичных зданий было, там в большинстве деревянные домики были. И уже оттуда начали отступать: проходили через Полоцк, Великие Луки, Андриаполь, Селижарово, (находится между Ржевом и Калининым), и потом вот в Калинин вошли. А потом, после окончания училища, уже в 1943 году, я по этой дороге обратно наступал. А тогда, во время отступления, очень много народу погибло, и гражданского населения тоже очень много погибло.

Отступали мы тогда. Где-то если возможно было удержаться — держались.

- В дома заходили, пока отступали?

- Заходили, но пустые уже тогда были дома — народ оставлял все и уходил. Но были люди, были. Кто справлялся, тот уходил, а кто нет - оставался. Заходили когда как. Кругом ведь была разруха, все было такое уже разрушенное. Много, помню, людей в лес уходило. Ведь раз близко стоял лес, люди с домов уходили, брали подушки и направлялись в лесок. Потому что они знали, что деревню немец или сожжет, или разбомбит. Всякое можно было видать в 1941 году. Особенно тревожно было смотреть на народ гражданский. Бывало, идут женщины, и на руках малыши у них, и за юбки с матерями дети идут, и все дальше и дальше идут-отступают. А немец их нахально бомбит. Это сейчас только вспоминаешь об этом. А тогда нам очень очень тяжело было видеть это.

- С каким настроением входили войска в Калинин?

- Уже это первая победа наша была, я тебе говорю, мы обрадовались этому уже. А то немец раньше кричал: «Мы не победимы!» А под Москвой получил удар и очень сильно начал отступать: на 170 километров от Москвы отошел. Но это раньше уже началось. Помню, когда мы около Ржева отступали, праздник Октябрьской Революции 7 ноября отмечали. Сначала Ржев еще не взят был, мы его оставили. А потом заместитель командира по политчасти вызвал несколько человек по хозяйственной части и сказал им: что поезжайте (несколько своих машин у нас было) там в Ржев, берите там хлеб, булки, и привезли 200-литровую бочку вермута — немецкого вина, а то немцы разбомбят еще. И вот тогда как раз капитан по политчасти сделал нам этот праздник. Мы обошли Ржев, но он уже взят был нашими, и принесли это. И вот как раз тогда угощали всех солдат этим Вермутом. А потом оттуда на Калинин пошли. И там и остановились за Калининым.

Да, хочу тебе сказать, что Калинин немцы как-то очень быстро сдали. Наверное, потому что морозы были сильные, до 50 градусов доходили. Немцы дальше из-за этого идти не могли и в Калинине остановились. Основательно обзавелись там, короче говоря. И как раз это на ихние декабрьские праздники пришлось. Так они, я говорю тебе, у крестьян все самовары испортили на самогонки. А потом сразу под Москвой дали наши немцам бой и сбили их с передовой линии. В Калинине, правда, на дня два попозже это случилось. Но Калинин стоит между Ленинградом и Москвой, но, наверное, немного ближе к Москве. Так вот, как взяли, так город почти что и целый предстал перед нами. Наши его не разбивали, да и немцы тоже. А они, значит, в 4 утра почти сопротивления не оказали: ни артиллерией, ничем. Ну артиллерия подготовлена была. Но это было настолько для них неожиданно, что они не смогли даже и сообразить, в чем дело. Но все на «ура» мы побежали, ворвались в город. Как вышли, Волгу перешли, а Волга замерзшая, и как только вошли в город, так и справа и слева в нательном белье лежали немцы. Это наши ихнюю охрану сбили. Ведь сигналов кое-кто и не подавал. А дальше погнали немцев. Они выскакивали в нательном белье, многие замерзшие были, когда их гнали уже с Калинина. Там техника вся осталась немецкая. Все стояло: и машины, и мотоциклы, ну авиацию, правда, близко не ставили около города, да в то время и не могли ставить: морозы такие были сильные, и снег выше метра поднимался...

А Ржев долго наши не могли взять, полгода немцы там стояли. Вот когда Ржев взяли, а это случилось позже, уже в 1943 году, началось полное наступление наших войск. Они под Смоленск удрали. Мы их оттуда гнали. Там были большие бои, много погибло и наших, и немцев. Наши гнали немца, перешли Днепр, и вот там как раз моя родина была: Витебск, Орша, Могилев. В Витебске в кольцо такое немец попал, под Оршей первая «Катюша», там несколько залпов было, стреляла по немцам. Ведь до этого не был «Катюш». А потом, когда Днепр форсировали, они появилась. Могилев уже взят был уже тогда. Потом проходили наши войска такие места, как Березина, Бобруйск, там леса были, - там когда-то, еще в 1812-м году, погибли французы на реке Березине, я это по истории знаю. Там тяжело было воевать, болотистая местность была, лесная была местность такая. Но зато в этих местах партизаны наши действовали, там и Ковпак в том числе воевал.

136-й отдельный гвардейский батальон связи. Иван Хозеров - в третьем ряду в пилотке

- А как получилось так, что тебя в военное училище направили?

- А там получилось так, что наш командный состав, ну все наши самые лучшие командиры, еще в первые дни войны погибли. Командиров не хватало так что на фронте. Надо же пополнение на передовую было давать. Я хотел поступить в артиллерийское техническое училище. Оно в Горьком тоже находилось. Но пока меня оформляли в госпитале, место это уже было занято. И пришлось в военное училище связи поступать. От Горького оно было километрах в 70, но только не больше. Там был такой маленький городишко Муром, расположен он на реке Ока. Это был маленький городишко. Там завод был большой, который производил патроны. Ну гильзы, короче, производил комплектами для фронта он. Вот там мы и проходили учебу с сентября 1942-го  и до августа 1943-го. Так что я в военном училище связи в Муроме учился. В этом училище было два батальона. В одном были связисты, катушечники, как их называли, а еще их проволочными называли, в общем, как кто их называл, и был батальон радистов. А  когда пришли мы в это училище, нас сразу же проверяли. И тот, у которого был хороший слух и который хорошо справлялся с работой на морзянке, попадал сразу в батальон радистов. А я и остальные, которые не так все хорошо схватывали, стали учиться просто на связистов-катушечников. Интересно, что когда нас отправили в училище в Муром, там еще стояла, не уехала еще одна польская часть. Это был какой-то батальон женщин. В это время, когда мы прибыли, у них как раз экзамены принимали. А мы кое как дня четыре что ли, пока они сдавали эти свои экзамены, околачивались так кое-как и спали кое-как. Ну это как раз в сентябре уже было. Потом их отправили, а мы заняли эту часть. Они на радисток, на телефонисток обучались. А потом освободили они место и начали мы заниматься.

- Как сами занятия проходили в училище?

- Ну как обычно. Занятия старались проводить так, чтобы приучить солдат, которые будут офицерским составом, к условиям, которые были на фронте. Зимой мы выезжали с лагеря и копали траншеи. В общем, там кругом был такой вид, как это было на передовой. Это было километрах в 25 от школы, где мы были, от Мурома. Кормили во время таких выездов нас неплохо, на первое давали горчичное масло, на второе — гороховый суп. А летом вблизи, в части, можно сказать, занимались. Нас учили и штыковому бою. Хотя мы учились не на пехотинцев, а все же как на связистов. Ну и была учеба, как в школьном классе. Планировали, и, допустим, говорили: «Сегодня наш день спланирован с выездом на поле на территорию.» Иногда ходили с компасом. Допустим, скажут: надо туда-то и туда-то. И определяли все это дело как пехотинцы по компасу, находили друг друга. Но, кстати, таких, которые попали в училище с передовой, таких, как я, было мало в училище. А большинство были те, которые кончили средние классы школы и поступили в училище. Вот они с нами и учились. Но таким, как я, которые в училище с фронта попали, конечно, уже легче было учиться. Мы уже знали, что такое передовая, что такое наступление, что такое отступление. А так, конечно, только связи в основном нас и обучали: изучали, что такое проволочная кабельная связь, что такое радиосвязь, что такое радиоаппараты. Но радиостанциям больше радистов учили. А в их батальон, я тебе говорил уже, отбирали тех, у кого хороший слух был. Говорили так: «Уже если плохой слух у тебя — уже ты радистом не будешь, а будешь кабельной связи учиться, катушкам этим.» И много тех, кто на радистов учился, тогда сразу, сразу отправили под Сталинград. Почти что всю роту туда отправили. Вот там почти что все они погибли. Часть же радистов забрасывали в тыл к немцам, с разведкой, как бы говоря. И когда их взяли немцы, мы еще продолжали учиться в Муроме. Кое кто-то там уцелел. Потом они писали тем, кто в нашем училище учился и их знал. Интересно было читать. Писали, что воинская часть такая-то, в которой они на данный момент служат. Писали так, например: «Этот заброшен в тыл, не знаем судьбу, где там он. Часть на глазах умирали, наши товарищи.» Ну это же война была. Немец в то время очень оснащен был военной техникой, ну всем тем, что положено было. Наши были слабоваты тогда. Не подготовлены совершенно к войне.

- Что было после окончания училища?

- Ну и вот, кончили мы летом в 1943 году это военное училище связи. А тогда в армии как раз ввели погоны. И всех, которые сдали экзамены, кто и отлично, кто и хорошо, кто и посредственно эти экзамены сдал, всех выпустили из училища младшими лейтенантами. И вручили нам погоны. А до этого бывало, что из училища некоторых и лейтенантами выпускали. И вот мне, так как я места в Калининской области знал, раз отступал с войсками до Калинина, дали пакет и направили в Москву. Дали еще мне семь бывших курсантов, младших лейтенантов. И сказали мне тогда: «Вот, поезжайте в Москву. В Москве вы найдете министерство связи. Вот тогда там определят, на какой фронт вас отправить.» Ну и пакет вручили мне, потому что я знал и дорогу на Москву, и знал, что такое война. Ну и поехал я туда. Приехал я, значит, в Москву. А в 1943-м Москва была не такая, как в 1941-м: все спокойно уже было. Все более-менее нормально было. Но питание и продовольствие, конечно, очень дорогое было. Но нам, когда мы ехали, дали денег, сколько было положено, выдали обмундирование - форму нашу офицерскую, так что все было нормально. Ну мы и нашли министерство связи. В Москве мы дня два что ли побыли, нас оформили там. И все эти младшие лейтенанты, с которыми я прибыл в Москву, - с ними меня и направили на передовую. Попал я на фронт к Великим Лукам. Но Великие Луки были уже взяты нашими войсками. И Новосокольники тоже были нашими взяты. Но попасть в Новосокольники было нельзя — это горловина была, справа и слева были немцы, и наш город был в таком как бы полуокружении. И мы около Великих Лук какое-то там время находились как бы в резерве 22-й армии. А тогда было так. Офицеров держали в резерве, и куда было нужно, туда их с резерва и брали. Постепенно те младшие лейтенанты, с которыми я приехал, были распределены по частям. И последним распределяли уже меня. Это было, по-моему, уже в декабре 1943 года.

И попал я на фронт на границу между Псковом и Белоруссией. Там был такой городишко Невель. Туда я и попал, значит. Так вот, когда я туда прибыл, город Невель был взят нашими войсками, а станция Невель все еще в руках у немцев была. Но в конце января 1944 года станцию взяли. Я попал в 247-й гвардейский полк 37-й гвардейской дивизии, там меня назначили командиром взвода связи. Ну и так после этого мы пошли, воевали между Псковом и Полоцком. Помню, тяжелые бои были в месте, которое Пушкинские горы называется. Там еще река Великая такая протекала. Немец там находился на возвышенности, ему с гор было видно нас хорошо. А мы в долине были. Потери, конечно, были в этих боях. Потом, когда эти Пушкинские горы наши взяли, мы вышли к такому маленькому городишке все в той же Псковской области, называется он Пустошка. А как раз Пустошка находился на перекрестке трех дорог: на Псков, на Витебск и на Пушкинские горы. Там мы недели две простояли, пока немец держал эту дорогу. Это же был перекресток! А потом, когда в апреле взяли Пустошку, а потом и город Дно (если ездил в Ленинград через Псков, то эти места должны быть тебе знакомы), вышли на границу с Латвией. Это было уже в начале августа 1944 года.

Сослуживец И.М.Хозерова — Хвостов И.И.

Потом, когда мы взяли Пустошку и вышли к границе с Латвией, проходили около такого городишки Барклава. Вернее, около станции. Станция Барклава — это была, если так сказать, северо-восточная Латвия. Было это 5-го августа 1944 года. Немец километров на 70 отступал кое как, мы придерживались наступления. Хорошее утро было. И ранило в этот день. Но я, видимо, счастливчик. Разрывная пуля в каких-то миллиметрах легкие не задела и выскочила. Порядочная ранка была. Меня сразу отправили в госпиталь. Госпиталь был в таком городишке Лудзе, в Латвии, недалеко от советской границы. Вот там я с месяц почти что пролежал. А лечение потом кончилось, и мне снова дали направление в часть. Там я тоже был связистом. Это был 136-й отдельный гвардейский батальон связи. Но это уже была другая форма связи: если там я был связистом-катушечником, то тут работал с шестовой связью. Связь на шестах устанавливалась, была медная катушка. Но тут уже, поскольку катушка тяжелая, возили катушку на повозках, на санках на лошади. И мы давали связь «корпус — дивизия». Летом, конечно, эту связь делать было хорошо, кругом было мягко, только нужно было направление связистам давать. Ну они шесты ввинчивали и вставляли туда медную проволоку. А зимою снег такой шел. Уставали сильно. И шли от дороги метрах в двадцати. Ведь если танки проходили, они портили связь. Пехота, конечно, не так портила, как танки. Танк если пройдет, то все перемотает около дороги. Поэтому связь проводили метрах в 20-25 от дороги. Это был 15-й стрелковый корпус 10-й гвардейской Армии. Обслуживали мы связью три дивизии, которые были в корпусе. А там была 29-я дивизия, кстати, дивизия, где получил звание Героя Советского Союза Матросов, по-моему, была еще 30-я гвардейская дивизия, и была еще 61-я гвардейская дивизия. И вот наш батальон связи давал связь от корпуса к трем дивизиям этим. Ну и с тылом связь поддерживали тоже. В этом батальоне я служил в январе, феврале, в общем, служил там до мая 1945 года, до Победы. Служил я в Латвии, уже Курляндии так называемой. Это был такой полуостров. Немцы были в полукольце таком. Немцам некуда было уже деваться дальше, так как дальше было море. Потом немец сдался. Это было числа 5-го или 6-го мая. Немец подписал договор о безоговорочной капитуляции. Помню этот день хорошо. Погода стояла хорошая. Немцы шли и сдавали оружие. Но аккуратно оружие складывали, просто так не бросали. И дальше-дальше все шли.

- В каких должностях, в каких званиях ты воевал?

- В начале я воевал старшиной батареи в отдельном разведдивизионе. Но это было, когда я отступал в 1941 году. После того, как училище закончил, командовал взводом связи. Но это было до того, как я получил ранение. Войну я окончил в звании старшего лейтенанта. Это звание я получил после ранения, когда в другую часть попал. Я уже тогда был назначен командиром роты техобеспечения в батальон связи, который давал связь «корпус — дивизия». Тогда как раз бывшего командира роты техобеспечения перевели выше, ну а меня на его место поставили. Но я мало во время войны ротой командовал, полгода только, а потом война кончилась. Это все позабыто, много лет прошло. Иногда показывают по телевизору, но сейчас мало, о военных делах. Но показывают не то, как это было фактически. Это уже пишут и показывают те о войне, которые и порох не нюхали.

- Расскажи, Иван Моисеевич, поподробнее о том, как тебя ранило?

- Ну это было, когда я в пехотном полку воевал, когда командовал взводом связи. Мы немного подошли к реке Великой. Потом от нее отошли, отошли вот сюда, где Великие Луки и Торжок находятся. Потом вышли на границу к Латвии. Там меня и ранило. А ранило меня так, что какие-то миллиметры легкие не захватило. Это было 5 августа 1944 в 7 часов утра. Погода на улице стояла хорошая. Мы немцев гнали. У нас было на Ригу направление. Мы пошли на станцию Барклава разведать обстановку. Немцев поблизости не было. Мы с лесу вышли на опушку. А там трава росла с кустарниками. И тут вдруг вышла с лесу колонна немцев. Мы шли как бы в разрез этой дороги. И немец не знал этого. Это уже было на территории Латвии. Видим: по окраине идет полк целыми батальонами. Наши не видели этого. А эта дорога, по которой они шли, все же повыше была. Потом наши заметили их, не выдержали и выстрелили из 45-миллиметрового орудия. А немец был не дурак, заметил тут же это и сразу по канавам направо и налево ответный огонь дал. Вот тогда меня и ранило. Свой санитар был. Он оказал мне помощь. Но санитар обмотал мне сильно рану. Он помазал мне ее йодом и дал марлевую повязку. Все было опухшее у меня от этого. Я пошел пешком двадцать пять километров. Вернее, сначала на повозке ехал. Но боль от этого была такая сильная, что терпеть было невозможно. Поэтому я слез с повозки, пошел пешком, по пути брал машину. Дышать сильно было невозможно. Но кое как я дошел до медсанбата. И полтора месяца я лечился в госпитале. Госпиталь располагался в городе Лудзе, это на самой границе с Белоруссией. Городишко небольшой, маленький, красивый. Недалеко была станция Резекне. Вот там я и лечился. А оттуда с госпиталя я в сентябре попал в другую часть. Это был отдельный батальон связи. Мы давали связь «корпус — дивизию».

- В каком месте застало окончание войны?

- Конец войны меня в Салдусе застал.

- Какими наградами был награжден?

- Я все свои награды в Белоруссии оставил. Ну что мне их держать здесь? Я один остался сейчас, награды мне некому оставить было. Вот я и оставил их там. А так у меня есть два ордена Отечестивенной войны 1-й и 2-й категорий, есть медаль Великой Отечественной войны, где Сталин изображен, юбилейные всякие медали есть, ну и значки нашей 10-й гвардейской армии.

- Насколько я понимаю, один орден Отечественной войны у тебя боевой. За что тебя им наградили?

- За работу, как работал, так награды и давали. Как связь давал человек, так его и награждали. Если всегда во время связь давал, то был чем-то награжден. Но мне орден этот за бои за Пушкинские горы дали, когда наши штрафники заняли вторую траншею. Тогда командиры закричали: «Дать связь! Дать связь!» Ну я со своим взводом пошел и наладил связь. А это не просто так было ведь сделать. Снайперы были кругом, немцы стреляли. Вот меня за этот эпизод и наградили.

(Данные, опубликованные на сайте «Подвиг народа». Из представления И.М.Хозерова к награждению орденом Отечественной войны 2-й степени: «Товарищ Хозеров в наступательных боях с 10 по 15.03.44 г. работая командиром взвода связи обеспечил бесперебойную связь штаба батальона с действующими подразделениями, чем способствовал четкому управлению подразделениями в наступательных боях со стороны штаба батальона. В трудный момент боя, когда весь личный состав его взвода был выведен из строя, товарищ Хозеров под огнем немецких снайперов и артиллерийским и пулеметным обстрелом, не считаясь с опасностью для жизни, лично сам исправлял повреждения и порывы на линии связи и обеспечивал бесперебойную связь. Благодаря его четкой работе связь командира батальона на протяжении всех боев была бесперебойной, что дало ему возможность четко управлять наступающими подразделениями и иметь успех при овладении сильно укрепленными пунктами противника Котово и Числово. ». (Приказом по 12-му гвардейскому стрелковому корпусу за № 43/Н от 27 апреля 1944 г. младший лейтенант И.М.Хозеров был награжден орденом Отечественной войны 2-й степени)

Из представления И.М.Хозерова к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени (орден из-за ранения не был вручен): «В период наступательных боев за освобождение Советской Латвии товарищ Хозеров умело организовал работу взвода связи и обеспечил бесперебойной связью действующие подразделения со штабом батальона и штаб батальона со штабом полка. При прорыве обороны под деревней Пильпуки, несмотря на то, что во взводе выбыло по ранению более половины личного состава, он сам, работая за телефонистов, не допустил перебоя в связи, лично под пулеметным и артиллерийским обстрелом устранил до 20 порывов на линии связи. При прорыве обороны противника и форсировании реки Куя, он, будучи легко раненым, четко исполнял свои обязанности и отказался от эвакуации, пока 7.8.44 г. не получил ранение.» Приказом командира 12-го гвардейского корпуса от 22 августа 1944 года лейтенант И.М.Хозеров был представлен к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени.)

- Какие-то самые тяжелые бои с немцами тебе запомнились?

- Был у меня один такой эпизод. Это было весной 1944 года в боях за Пушкинские горы. Река Великая уже не замерзшая тогда была. Саперы делали переправы, временно через реку наводили мосты. Но немцы на Пушкинских горах, так как они выше находились, все хорошо видели, где мы находимся и все такое, а мы их плохо видели. И вот было такое: только сделают переправу наши — немец ее разобьет. Ну и из-за этого солдаты, в том числе и я, в этой реке Великой в апреле месяце покупались. Ну часть, которые не умели плавать, хотя деревяшки брали (оставались от моста деревянного, он же был разбит), хватались за какие-нибудь доски, потонула. А я вот с тех пор, как в реке покупался, заболел почками снова. Но болезнь почек прошла, а радикулит вот до сих пор из-за этого схватывает, бывает. Иногда встанешь — и болит, и все. Ну и бои вот тут, на Пушкинских горах, все продолжались. И вот помню: июнь месяц, погода стояла хорошая. День был длинный, а ночь короткая. Днем не показывали своих голов, потому что все было видно, только ночью что-то делали. Но ночью делали, что можно было делать. Это была военная жизнь. Там уже нечего было думать, нужно было соображать, действовать. А там как раз в то время воевал батальон штрафников. Их погоны сняты были и ремни тоже были сняты.

И вот им, этим штрафникам, поставили задачу: «Вот надо переплыть реку и взять плацдарм!» А уже там, на другой стороне, уже был маленький плацдарм наших войск. И им поэтому еще так говорили: «Вот возьмете первую траншею, возьмете вторую траншею, а потом мы вам подсобим. Этим на фронте смоете кровью свою вину.» Ну и как раз рано утром штрафников стали спрашивать: «Ну что вам дать?» Все это спрашивалось кодом, по связи. А я как связист это слышал и в связи кодом быстро как-то разбирался. Спрашивают их: «Ну вот такой огонек хотите?» А это означало: хотите, чтобы сначала территорию обработали артиллерией? Ну штрафники обратно кодом передают: что дайте нам больше дисков к автоматам, патронов к дискам и гранат, все. Ну и вот, утром эти штрафники пошли в бой. Но немцы тоже изучали обстановку, понимали, что и к чему. Но на первой траншее, как правило, мало кого оставалось. Немец отступал на вторую, а в первой траншее оставались только дежурные. Но шум-то они слышали, и уже то очередь из автоматов автоматически пустят, то ракету пустят. В этот момент для этой атаки штрафники как раз и использовались. Ничего у них не было. И шинели, и котелки, все они оставили там. В первой траншее они тихонько всех сняли. Немцы даже и не ожидали того. А вот чтобы занять вторую траншею, сил побольше пришлось приложить. И вот, когда штрафники взяли вторую траншею, их сменили. Потери тоже, конечно, у них были.

Потом место штрафников заняли основные наши части. Но потом немец подготовился и начал наших выбивать. И вот эта вторая траншея для нас самая тяжелая была в районе Пушкинских гор. Немцы и семиствольные минометы свои против нас пустили. И вот я как раз со своим взводом был на этом пятачке так называемом. У меня был ординарец. Его направили ко мне с тыла. Другое дело, почему он ко мне попал. Фамилия его была, по-моему, Кравченко. До войны он жил в Ленинграде. До того, как ко мне попасть, он был кладовщиком при дивизии. Звание у него было старшина. Он отпускал всякие товары. Приходили к нему всякие завхозы получать продовольствие или вооружение. Там очередь у него была как у муравьев. Особенно много было народу у него, когда зимой водку давали и там разные люди приезжали, кое-кому отдавали эту водку, начальство приезжало за водкой. Ну там на складе он что-то кое-кому не дал. И после этого был скандал. Его с должности сняли и направили ко мне на передовую. Потом был вот этот бой за высотку на Пушкинских горах. Это было у деревни Рыгоркино, по-моему. Основались там я, связисты и пехотинцы. Это было на реке Великой такой. А в деревне немец был. Ну и я пошел как-то по траншее, чтобы проверить, окопались мои солдаты или нет. Это было в июне, А там была речушка, которая весной и ранней осенью разливалась и доходила до полтора метра. Даже больше иногда доходила. Для того, чтобы попасть в траншею, нужно было все это преодолеть. Вот я и преодолевал все это. Ну а ординарец потерял меня и начал искать. Кричит: «Ой! Где лейтенант? Где лейтенант?» И побежал в реденький лесок, совсем в другую сторону, метров так на 150. Там он и погиб. В это время немец, который был в деревне, начал лупить со своего «скрипача» - это с семиствольного своего миномета, наподобие наших «Катюш». Дело было днем. Я сразу побежал на точку связи. Сосны невысокие стояли. И я там смог только лохмотья от своего ординарца найти. Не найти даже его было. Были только такие куски жидкого леса. Только лохмотья увидал, рук, ног тоже не было. Видимо, попала мима прямо в центр, и его всего разнесло. Так его и похоронили там. Тогда разбили всю ту траншею. Вот это для меня тяжелое воспоминание. И хороший был этот ординарец, ленинградец. Он у меня вообще-то хорошо воевал. Он с моими солдатами и со мною вместе жил. Он был еще сапожником. Помню, как-то мне сделал такие летние сапоги брезентовые. Хороший был человек. Но он погиб. Ну а в остальных случаях были все такие стычки. Связисты проходили, отбивались от немцев. Бывало, что выходили со строя. На передовой все же находились. Ну а так какой бой у связиста может быть? Он ждет точки, до куда провести кабельную связь. Иногда стычки происходят. Но я войну закончил уже в шестовой связи.

Но у меня потом другие ординарцы были. Они менялись. Один у меня был ординарец — белорус, мой земляк. Я его у себя оставил. Он попал в госпиталь, там потом так и остался. А я уже полтора месяца был как в другой части. Хороший был мужик, солдат. Он здоровый был такой, молодой, почти что с твой рост такой, но так пополнее как-то телом. Потом я ушел в другую часть и позабыл о нем. Теперь судьбы его знаю. Хотел и в передачу «Жди меня» писать. А сейчас я здесь, в Эстонии, живу. А где мне его искать? А тут еще такое дело, что что я писать не могу. Я не вижу же ничего, совсем ослеп.

- С органами СМЕРШ приходилось сталкиваться во время войны?

- Были, были такие случаи. Сам сталкивался. Во время боев за Пушкинские горы, например.

- Что было самым тяжелым на фронте?

- Самое тяжелое — это было отступление. Так приходилось воевать, что отрывками нападали на немцев, ну а потом снова отходили. Это было до декабря 1941 года.

- Как складывались на фронте твои отношения с подчиненными? Общались по-уставному?

- Нет. С солдаты с солдатами были товарищи, как-то все дружны были между собой. Когда одни шли на пополнение в запас, а новая часть приходила на передовую, а другая какая-то часть отступала, все равно были дружны. Знакомство со со всеми было такое, что на фронте все друг другу товарищи были. К офицерам обращались просто по званию: допустим, старший лейтенант, капитан. Но это к мелким званиям так относилось. А к большому начальству, к генерал-майору и полковнику, конечно, обращались как и положено...

Хозеров Иван Моисеевич, 70-е гг.

- Насколько велики или нет были потери в связи?

- Я не считал, это был специальный штаб, где потери считали. Но много было таких погибших, которых не находили. Учет велся, но очень плохо. Ведь когда тем более отступали, трудно было что-то учесть. Человек если был убит — его так прямо на месте и хоронили. Но иногда человек в плен попадал. Так что там неразбериха была полная. Вот когда уже со второй половины 1942 года наши начали более- менее наступать, тогда уже легче было учет потерь вести. Потому что уже наступали, и своих видно было, уже знали, сколько убито, сколько взято в плен немцев, сколько наших раненых в госпиталях лежат. Я от холода часто долго сплю, и часто вспоминаю свой путь. А начал свой путь я с 1939 года по 1947-й. И когда вспоминаю, где был, куда прибыл, откуда выбыл, вспоминаю многих хороших сержантов и старшин,  хороших, по-моему мнению, которые погибли. А участь у связистов такая была: хочешь - не хочешь, а все иди вперед. И они погибали. Связь — это же было опасное такое дело. Народу на фронте много, а связь дают один-два человека. Но связь, конечно, телефонную давали. Потом много снайперов появилось. Появилось у нас много женщин, которые сидели где-нибудь в засаде и хорошо стреляли. Так же и у немцев было: сидели они кругом, а мы не знали, где они там. Помню, после Великих Лук два моих связиста вышли из строя. У нас была связь. Потом эта связь оборвалась, не стало ее. Послал я одного связиста. А там, где он проходил, снайпер как раз сидел. В то время Великие Луки и Новосокольники были нашими, все остальное было в руках у немцев. Немец везде действовал. Немецкие солдаты маскировались то на елях, то на кустах. Это снайперы эти ихние. Кого где увидит — тут же снимет. Но снайпера не видно было нисколько. Этот солдат, значит, пошел, потом время подошло возвращаться, а его все не было. А он уже «готов» был, оказывается, не стало его. Хороший был солдат. И двое детей маленьких у него еще осталось. И вот поехал он соединять провод, а снайпер его и убил. Послал, значит, я тогда второго своего солдата. Тоже ползком, по-пластунски кое-как добрался. Тоже попался. Тогда направился я сам связь налаживать. Второй, конечно, сам виноват был. Ну как? Осторожность надо было все время иметь. Прежде чем тянуть провод, надо было посмотреть, где как и что. И ведь сказал же ему: «Смотри, там, где нужно, ползком ползи. А то встанешь — и видно тебя будет как цель.» Его ранило в глаз. Хороший был связист. Дай ему приказ: так он куда хочешь доползет. А тут попался. Ну тогда я солдата взял и пошел сам. Пришли, нашли связиста убитым. Другой ранен был. Ну снайпер там сидел. И как раз солдат, который сопровождал меня, обнаружил снайпера. Его он «снял». Тогда только спокойно соединили линию. Этого снайпера уничтожили, в общем. Они тоже, так, как и наши снайпера, сидели все время на дереве, как только кто шевельнется - или немец, или русский будут убиты. Часто у меня бывало такое, что когда не было кого посылать делать связь, то и сам ползал. По-пластунски, пока соединишь, пока связь дашь там с батальоном, пройдет время. А так погибали люди. Это же все было на передовой. Там не будешь разбираться, что бомбит немец или нет. И осколком часто связистов задевало. Часто не справлялись с катушками даже. Это же война была. Всякие случаи бывали, такие, когда не думаешь, что погибнуть можешь. Много погибало связистов, когда уже наступали, уже в районе Пушкинских гор и реки Великой, это все - на Псковщине.

- А тот связист, которого ранило в глаз, погиб или выжил?

- Да, он выжил. Мы встретились с ним, когда уже война кончилась. Его вылечили и поставили ему искусственный глазик. Часть наша переезжала.  Ну, короче говоря, нас распределяли кого куда. И проходили госпиталь. А городишко, где мы проходили, был уже в Латвии. Там нам надо было проезжать госпиталь. И при госпитале были не политработник, а культработник. Этот культработник совсем рядом был. И я к этому культработнику по делу зашел. Иду себе так вот около госпиталя, прохожу, и вдруг вижу, что какой-то солдат кричит на меня: «Старший лейтенант!» Оказалось, что это тот самый солдат, которого ранило в глаз. И вот выяснилось, что его после лечения в тыл не отправили, а при госпитале вроде сторожа оставили. Ну вот он мне и говорит: «Ваня, возьми меня к себе!» Я говорю: «Куда я возьму? Сейчас тоже будут разбавлять куда и кого.» Так он просился обратно. Я говорю: «Еще месяц — и части домой отправлять будут. Так что не надо.» Вот так со вторым раненым в тылу мне уже пришлось встретиться.

- А если так говорить: сколько из твоего взвода выбыло из строя человек?

- Пополняли мы взвод раза три. Как начиналось наступление — так и надо было пополнять. Ведь от корпуса до дивизии я должен был проводить связь. Шестовую связь делали. Это было уже, когда меня командиром роты назначили. Или приходилось уже, когда наступали, и отступать кое-где.  Ведь не всегда справлялись на своих участках. Это фронт, законы там такие, что там, где не думаешь оказаться, именно туда и попадаешь.

- Проблемы со связью часто бывали?

- У нас все время проблемы бывали. Но это было не только в связи. Пускай это артиллеристы, пускай это связисты, пускай пехота — у всех всякие препятствия бывали. И были такие истории, что не думал, что останусь жив. Сейчас прошло много времени, забываешь фамилии, забываешь случаи.  А проблемы со связью были. Вот в 1941 году и такое было, что и кабеля не хватало. И аппаратов тоже не хватало. Правда, в складах, которые от немцев оставались, были ихние радиостанции. Немец каждые сутки по 20, по 30 километров почти что шел, ну и оставлял кое-чего. А наши радиостанции тяжеловаты были для радистов. Сзади приходилось таскать. Большие они были. А немецкие радиостанции были легкие и дальней ну как бы волны. Так было в то время, в 1941-м году. А в 1943 году почти что не стало таких тяжелых радиостанций. Выпускались хорошие радиостанции, и легкие, и их на дальнюю линию слушать можно было. А так всякое бывало.

- В атаку не приходилось подниматься?

- Какая там атака? Мы же связисты были. Мы только им связь давали. Это пехота шла в атаку. Танковые были тоже атаки. Ну авиация тоже свои делала атаки. А в основном шла в атаку пехота. Артиллеристы тоже сзади пехоты шли. Так что на фронте у каждой организации, у каждого рода войск свои планы были.

- Под обстрелы приходилось попадать?

- Когда как. Иногда, например, бывало такое, что когда выйдем из боя, и сам провод катушечный тащил. А это же передовая. Немцы не будут спрашивать, где твоя линия. А напрямую, где видят, где узнают, что есть кто-то, в ту сторону и будут стрелять. И так оно и было.

Иван Моисеевич Хозеров с собакой, 80-е гг.

- Кормили как на фронте?

- Было обыкновенное солдатское питание, где как. Давали пшенку, ну рыбу тоже иногда давали. Но на фронте, на передовой, для солдата брали норму определенную. А было такое: пока берет старшина еду, пока несет, а его уже нет. Он то убит, то ранен. Так что кормили нас по-разному. Где бывало такое, что продукты подвозили, но немцы их разбивали. Или не справились с доставкой и немцы захватывли продукты эти самые. Особенно когда отступали, с питанием было тяжеловато. Ну и когда наступали, тоже самое было, особенно осенью и весной. Слякоть, ничего не могло подъехать. Только тем, что у солдата в мешке было, тем и питались. Но когда отступало с нами много скота своего все дальше и дальше, этим тоже иногда питались. Когда, например, в полуокружении были. А ходили все пешком. Иногда и не хватало еды, даже было такое, что день-два наступаем, а из питания все же ничего нет. Но когда наступали, все же лучше питались, чем немец. Немец ведь разорил все это это и шел по дорогам разоренным обратно.

- Всегда верил в то, что победим?

- Я одно могу только сказать. Мне это запомнилось. Когда наши первую линию под Витебском у немцев отбили, когда Оршу и Могилев окружили, и когда Бобруйск окружили, тогда было такое настроение: все же Победа за нами, вот. А вот когда с Белоруссии и с Украины выбили их, тогда совсем поверили. И солдат стал другой, и отношение ко всему стало как-то радостнее, как-то веселее.

- После войны долго пришлось служить?

- Ну вот, когда война эта кончилась, то наша армия, в том числе и мы, переехали в Эстонию. И в Эстонии как раз три дивизии нашего корпуса, 29-я, 30-я и 61-я, разместились. Одна, значит, расположилисмь в Таллине, другая — в Раквере (29-я, по-моему). В Раквере как раз остановился наш отдельный батальон связи. Связь держали в направлении «Кадрина — Раквере». Но мы находились больше около нашего корпуса, потому что давали связь «корпус — дивизия». Ну а потом переехали мы на станцию Раазику, это между Тапа и Таллином, там у нас был полигон — Аэгвийду. Потом нас отправили в Таллин, в местечко Тонди. Там, если ты знаешь, в эстонское время были военные казармы, но они были разбитые. Вот мы там стояли. Там мы работали, помогали солдатам как связисты. И помогали в то же время пускать электричку «Таллин — Пяскюла». И так продолжалось до 1947 года. Я все командовал ротой по снабжению в батальоне связи. А потом мы, семь офицеров, написали заявление об уходе с армии.  А ушли мы вот почему. На фронте командир нашего батальона вел себя так, как и положено быть командиру. А вот кончилась когда война, начал пить. Но он все же был командиром батальона. И мы поэтому ушли с армии. Написали рапорт, два раза съездили в Ленинград и уволились с армии. На этом и кончились мои военные похождения.

- Расскажи о том, как сложилась твоя послевоенная судьба.

- А вот так моя послевоенная судьба сложилась. Я пока в Таллине командиром роты техобеспечения служил, познакомился с эстонской девушкой, звали ее Сальме, она была постарше меня на четыре года: была с 1914 года рождения. Я женился на ней и остался в Эстонии. И вот сорок лет мы с ней прожили. Она рассказывала, что цыганка ей нагадала, сколько она проживет. И сколько она ей нагадала, столько и прожила она. Умерла она в 1989 году. Сначала, когда мы с ней познакомились, она говорила только по-эстонски. Но потом она постепенно научилась говорить по-русски, а я некоторым эстонским словам научился. Вот и собаке своей даю эстонские команды. Ну вот, когда я остался в Таллине, работал в управление торговли экспедитором. Там работы много давали, там же полно было рабочей силы. Ну вот и я там поработал какое-то время. Потом мы даже квартиру себе нашли. Правда, там нужно было ремонт делать. Но в 1948 году вот что произошло. У жены была тетка, которая жила в поселке Кадрина. И вот у нее умер муж. Она написала ей: «Приезжай ко мне, я тут совсем одна осталась.» Я послушал жену и уехал в Кадрина, где ее тетка и жила. В Кадрина, значит, переехал. Начинал я работать там рабочим на крахмало-паточном заводе. Директором этого завода был бывший нарвитянин Виталий Волков. Он сам так что нарвский был, но жил в Кадрина, а потом умер и был похоронен в Ивангороде. Я нашел его могилу потом уже. В общем, когда я пришел поступать на завод, он был там. Ну а я по-эстонски ничего не понимал... А получалось там такое: на три завода, а завод был не только в Кадрина, но и в Раквере и в Йыгева, был один директор. Так вот, когда я пришел туда, Волков мне и говорит: «Давай я тебя бригадиром сделаю!» Но я отказался от этого его предложения, я же тогда совсем не знал, что такое патока, откуда она делается. Ничего этого я не понимал тогда. Сказал ему: «Я пойду поработаю рабочим!» Ну я недолго им работал, месяца два. А потом стал работать по снабжению. Тогда я на заводе принимал картошку, которая к нам на завод с местечка Вяйкемая, а потом с Антсла приходила. Потом, когда в 1949 году в Прибалтике колхозы организовались, и в Эстонии колхозы организовались тоже, картошку стали к нам оттуда привозить. На этом заводе я девять лет проработал, сначала рабочим, потом стал экспедитором. Через какое-то время Виталий Волков заболел, уехал в Тарту и там умер. На его место поставили эстонца, который когда-то в составе Эстонского стрелкового корпуса воевал. Фамилия его была Саарне. Я стал его заместителем. Потом его взяли в Раквере, поставили третьего директора после него, тоже эстонца. А потом, когда этого директора перевели в Тапа работать, так как там проживали его мать и жена, директором завода поставили меня. Ну и я вот четыре года отработал директором крахмало-паточного завода.

Когда я работал директором этого завода, у меня был свой штат рабочих, и я их нанимал, сколько было нужно. Но так получалось, что в год это предприятие работало приблизительно пять месяцев. Ну самое большее — это было шесть месяцев. Но потом картошка, которую нам поставляли с колхозов, заканчивалась, и работа завода останавливалась на какое-то время. Тогда штат рабочих нужно было сокращать. Вот это сокращение самым тяжелым было для меня: ведь каждый работник хотел у меня работать, но мест не было, и людей, хочешь-не хочешь, а сокращать приходилось. Только я оставлял слесарей и всяких мастеровых, которые находились на ремонте завода.

Иван Моисеевич Хозеров, 2008 год.

А потом у меня вот что получилось. Когда я воевал, у нас в 136-м отдельном гвардейском батальоне связи был заместителем командира по политчасти Савичев Африкан Николаевич. Он в Раквере демобилизовался и уехал в Нарву. Сначала жил и работал в Кивиыли, а потом перебрался все же в Нарву. Он уже умер. В Нарве он работал в хозяйственном каком-то отделе горисполкома. А я в Кадрина был еще тогда. И вот, когда однажды я поехал в Таллин, его там встретил. Я сидел там на вокзале и читал газету. И вдруг меня через весь зал стал кто-то звать: «Иван! Иван!» Голос показался мне что-то знакомым. Смотрю: навстречу мне такой полный мужик идет. И я узнал заместителя командира батальона по политчасти. Тогда он был такой худенький, как я, например, сейчас, а тут увидел, что он сильно разъелся. Говорит: «Куда ты идешь?» Я говорю: так и так, работаю в Кадрина. В общем, разговорились мы с ним. И тут он мне вдруг и говорит: «Ну что? Слушай, приезжай сюда в Нарву ко мне. В Нарве работы хоть отбавляй. Так и так. Я тебя участок даже отпущу земли.» Я ему говорю: «Ну ладно, где ты живешь? Найти тебя где?» Он мне все объяснил. Ну и поехал я после этого жить в Нарву. Жене сказал, что вот так и так. Мне отпустили участок, и там я потом дом построил, в котором сейчас живу. А тогда, когда мы сюда приехали, здесь одно только картофельное поле было. Но вот построил же.

Когда в мае 1958 года я приехал в Нарву, сразу пошел в управление торговли, в отдел кадров. Начальником отдела кадров был тогда Маслов такой. После него начальником отдела была одна женщина, а после нее стал Копалин такой, тоже ветеран войны. И вот Маслова как раз когда был начальником отдела кадров, я туда пришел. Он мне сказал: «Вот у нас место есть свободное место - заведующий стройгруппой.» То есть, это была должность бригадира, который ремонтировал и строил магазины всякие. Я от такого предложения отказался, сказал ему: «Это для меня не подходит. Ведь я только начал строиться, начал уже фундамент делать для дома, мы почти что с женой только сруб сделали. Так что это мне не подходит, там надо будет много и допоздна работать, надо все будет отмечать и фиксировать, поэтому это мне не подходит. «Ну, - сказал он мне, - тогда можешь пойти работать экспедитором по мороженому. Ну оклад, конечно, меньше, чем в стройгруппе. Вот так и так. Тебе специальную машину дадим, крытую такую, и с Ленинграда ты мороженое возить будешь. Там получить, сюда привезти, раздать и все, - вот это будет твоя работа.» Я ему сказал: ну вот это меня устраивает. И стал после этого работать экспедитором по мороженому. В половине четвертого я выезжал, а уже в одиннадцать мороженое раздавал. Потом до 12 часов ночи здесь работал. Работал много, только четыре с половиной часа отдыхал. Мороженое привозил в специальных таких контейнерах. Мне его давали в Ленинграде там, где были такие знаменитые бадаевские склады.

Поработал, значит, я какое-то время экспедитором по доставке мороженого, где-то четыре месяца поработал, с мая по август, а может, и немножко побольше, как вдруг вызывает меня начальник. С мороженым в управлении торговли что-то не ладилось: то не хватало контейнеров, то была тара, то не вовремя привозили. Начальник мне сказал: «Иди сейчас в отдел кадров.» Там все этот Маслов заведующим отдела кадров работал. Он мне тогда и предложил: «Давай тогда иди работать экспедитором по доставке хлеба и кондитерских изделий.» Думаю: вот этого еще не хватало. Он мне сказал: «Ну как хочешь.» Ну чтож, начал я по этой линии работать. А мне все времени не хватало, чтобы дом достроить. На этом месте я поработал три месяца, с сентября по ноябрь. Потом снова вызывает отдел кадров. Ну я наладил здесь все работу. Пришел, смотрю: мужчина какой-то сидит, невысокий, веселый такой. В отделе кадров там он работал. «Вот, - говорит мне начальник отдела кадров и показывает на него, - Иван Моисеевич, вот пришел директор магазина "Гастроном» Муське Александр Иванович.» А мы с ним, с этим Муське, еще до этого познакомились. Он был, по-моему, русский эстонец что ли. Жил он в районе Старой Поэмурру. А познакомились мы с ним так. Управление торговли посылало нас на разработку стройматериалов. И все работники нашей конторы собирались на выходные. Это было в субботу и воскресенье только. Ну поработали с ночевкой мы там, костер разожгли, были прибаутки, да и выпили немножко каждый. Так я с этим Муське познакомился. А тут он пришел в отдел кадров, сказал: «Дайте мне этого Хозерова! У меня такой заместитель, что за ним все время смотреть надо, а то совсем не придет на работу.» А там они работали по такому графику, что сутки работал директор и еще сутки работал его заместитель. Ну и как раз меня пригласили на работу: мол, вот, иди туда работать. Там, на новом месте, зарплата уже немножко побольше была. Этот магазин находился на Петровской площади, это был угловой дом такой. Там все эти продуктовые изделия, как, например, колбасы, ветчины и многое другое, продавались. Ну вот здесь зарплата была неплохая, да и потом когда что-то из плана выполняли — тогда тоже платили дополнительно. Вот я там тоже месяца три, считай, поработал.

Потом снова меня вызывают в отдел кадров. Говорят: «Вот, есть лесстройбаза такая. Там нужен директор. Совсем развалился этот склад.» Я отказывался, но от меня никаких возражений не принимали. Вот там я помучился. Когда я пришел, там было всего каких-то 300 квадратных метров. Там тару в основном ремонтировали. Вот здесь я да, очень сильно помучился. Жена мне так и сказала: «Считай, Иван, что ты хомут себе на шею надел.» Там и условий для рабочих никаких не было. Не было даже спецодежды никакой! Летом хорошо ремонтировать было тару: в магазинах получали, ремонтировали и отправляли куда-то там по разнарядке. А каково было зимой, когда рабочие замерзали. Я год поработал и решил: нет, так дело не пойдет, надо думать. Пошел в горисполком. Мне там от ремонтно-строительного материала бригада строила новый склад. Но там она много ошибок сделала, базу построила плохо. И тогда через несколько лет я сам начал строить себе ангар для хранения материалов. Год после этого отработал и ушел с базы. 14 лет я там отработал. Что можно еще сказать об этой работе? Нервы надо было крепкие иметь, чтобы в таком месте работать. Потому что там все было: и воровство было, и складских помещений никак не было, и условия для работы тоже были никакие. Ничего не получали, даже гвоздей для ремонта тары не хватало. Ну тяжело было работать, пока денег выклянчил на строительство, на работу, если сказать, из Таллина, - потому что в Нарве горисполком мало давал на все денег. Вот этот ангар я уже тоже построил и 1972 и ушел. Оклады были тогда маленькие, и я сначала получал 70 рублей, потом 80, а еще позже — 90. А ведь когда я был заместителем директора магазина «Гастроном», то получал 150 рублей.

- Какие изделия получали, какие продавали?

- Вот получал я, например, пиломатериалы с Карелии. Они были хорошего качества. А если говорить о том, что мы продавали, так чего только не было. У меня, помню, и цемент был, и стекла оконные все время были, и гвозди, и сантехнические материалы тоже были, все это такое было у меня. Ну и тара, конечно, тоже была. Тары мы получали с магазинов с управления торговли. Мы ее, если надо было, ремонтировали, ну и продавали по безналичному расчету. У меня на базе было две машины, на них мы ездили и забирали тару на склад. У нас тары разные были: и виноградные, и кондитерские, и все такие. Продавались у меня еще и стандартные домики.

Ну и после того, как я ушел с базы, я еще 18 лет в Усть-Нарве (поселке Нарва-Йыэсуу) работал. Там была такая база отдыха «Ленгидропроект». Я там работал завхозом. Это была трехэтажная база для ленинградских рабочих. Но она тогда строилась, пускалась в эксплуатацию. Пока она строилась, я в пионерлагере «Нева» работал. А когда ее построили, меня назначили завхозом в эту базу. Когда я работал завхозом, то часто, раза два в неделю ездил в Ленинград. Там я получал комплекты одеял, наволочки, простыни и прочее. Привозил, в общем, все те материалы, которые нужны были. Как хозяин с этими вещами я там, на базе, был. Ну и потом по хозяйственной части многие вопросы решал. Прачечная там у нас своя была. На машине грузовой все время ездил. Ну и план старался выполнять. Потом, когда пенсию стал получать, пошел в пионерлагерь работать. Ну что это была за работа? Дети есть дети: то дверь поломают, то еще что-то сломают. А я за ними все ремонтировал. Сейчас на месте этого лагеря эстонская пограничная какая-то часть расположена. Был завхозом, потом столяром я там работал.

А в 1989 году у меня тяжело заболела жена и я свою работу оставил. Дети, их двое у меня, живут в Белоруссии. Но в Эстонии кое-какие родственники по линии жены проживают. Живу вот с собакой, ему 16 лет уже.

- Спасибо, Иван Моисеевич, за интересную беседу.

(Иван Моисеевич Хозеров скончался 17 апреля 2009 на 91-м году жизни и был похоронен в Эстонии, в городе Раквере.)