Костин Николай Федорович

Родился 22 февраля 1923 года в деревне Березки Темкинского района Смоленской области. С 1931 г. - жил в Ленинграде. В 1939 г. окончил 8 классов вечерней школы. Работал в столовой, затем, в 1941-42 гг. - токарем на заводе № 387. С июня 1941 года — в отряде по подготовке оборонительных сооружений под Кингисеппом, затем воевал под Пушкиным в составе ополченской дивизии Московского района Ленинграда, был контужен. В ряды Красной Армии призван в октябре 1941 года. С октября 1941 по январь 1943 г. - служил солдатом в составе 1-й авиационно-ремонтной базы 13-й Воздушной армии, Ленинградский фронт. С января 1943 г. воевал командиром орудия минометной роты в составе 317-го стрелкового полка 92-й стрелковой дивизии на Ленинградском фронте. Затем проходил обучение на курсах подготовки младших лейтенантов в городе Ленинграде. После окончания курсов был переведен на должность офицера связи в отдельный батальон связи 30-го гвардейского Ленинградского стрелкового корпуса прорыва, участвовал в боях на Нарвском плацдарме и на Карельском перешейке. С августа 1944 — снова под Нарвой, прошел путь от Синих гор до Пярну. Затем, до февраля 1945 года, в составе 56-й Пушкинской стрелковой дивизии участвовал в боях в Курляндии под Ригой и Тукумсом. 20 февраля 1945 года был ранен, находился на излечении в госпиталях в Даугавпилсе, Резекне, Риге и Ленинграде. После излечения был назначен комсоргом в 135-й отдельный батальон связи, в его составе принимал участие в боях в Маньчжурии. Был награжден тремя орденами Красной Звезды (1944, 1945, 1957), медалями «За отвагу» (1943), «За боевые заслуги» (1944), «За оборону Ленинграда» (1943), «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» (1945), «За победу над Японией» (1945). В 1951 году закончил экстерном военно-политическое училище. Службу проходил на Дальнем Востоке, затем, с 1952 года, в составе Ленинградского, а потом и Прибалтийского военных округов, последняя должность в армии — заместитель командира ракетного дивизиона в городе Гвардейске Калининградской области. Уволился в запас в звании майора 22 ноября 1961 года, последнее воинское звание — подполковник. Затем жил в г.Нарва Эстонской ССР, работал инженером-механиком в управлении торговли. Активно изучал историю боев за Нарву, публиковал статьи в местных изданиях, а в 1984 году совместно с кандидатом исторических наук Е.П.Кривошеевым написал и издал книгу «Битва за Нарву». Скончался 15 мая 2007 года, похоронен в Нарве.

Это не совсем обычные воспоминания. Дело в том, что ветеран Великой Отечественной войны, подполковник в отставке Николай Федорович Костин, интервью с которым ниже и предлагается вашему вниманию, помимо того, что начиная с осени 1941 года воевал на Ленинградском фронте, в послевоенные годы активно изучал историю боев за Нарву в феврале-сентябре 1944 года, в которых сам непосредственно участвовал в составе 30-го Ленинградского гвардейского стрелкового корпуса под командованием генерала Н.П.Симоняка. В 1984 году совместно с кандидатом исторических наук Е.П.Кривошеевым (1927-2000) им была написана и издана 160-страничная книга «Битва за Нарву» (тираж — 9 тысяч экземпляров, издательство «Ээсти Раамат»). Поэтому, отвечая в течение нескольких лет на мои вопросы, ветеран нет-нет да и возвращался к нарвским боям, причем в иной раз с позиций именно как историка, а не непосредственного их участника, нередко то и другое перемешивалось. Вспоминал какие-то подробности, малоизвестные факты, было видно, что тема эта его очень сильно волновала. Я решил оставить интервью таким, каким оно было записано: то есть, не стал отделять воспоминания Николая Федоровича о его военном прошлом с его некоторыми рассуждениями, основанными, естественно, на глубоких исторических знаниях, об этих жестоких и кровопролитных боях. Эта маленькая частица из того, что он когда-либо знал. К сожалению, в 2007 году Николай Федорович Костин неожиданно скончался, а многое из того, что было ему известно, так и не было записано. Эти воспоминания — моя, так сказать, дань памяти и уважению Николаю Федоровичу. К интервью с Н.Ф.Костиным прилагаются также некоторые когда-то написанные им статьи, которые посвящены боям за Нарву, и некоторые из многих писем к нему ветеранов. (Илья Вершинин)

Николай Костин, примерно 1940 г., Ленинград

Расскажите для начала, Николай Федорович, о вашем предвоенном детстве.

Я родился в деревне в Смоленской области, в 1923 году. Там я жил до 1931 года, а потом переехал в Ленинград. Ну что еще сказать? Мы были обыкновенной крестьянской семьей в деревне. В деревне нашей было хорошо: трудились, результат был, лошади были, пахали с плугом. Я тогда, правда, совсем маленьким был. Мать все время занималась сельским хозяйством, а я-то всего лишь пацан был. После меня сестра еще родилась, а брат родился уже в Ленинграде, где мы впоследствии оказались. Отец, Федор Никитич Костин, был в деревне активным организатором колхозного движения. А потом кулаки его и некоторых других активных участников коллективизации потрепали, и он уехал в Ленинград. Как-то осенью они ему написали подметное письмо: «За коллективизацию мы тебе отомстим. Если не уедешь, Новый год встретишь на пепелище дома.» Отец после этого уехал. Но он и раньше туда уезжал на заработки. Ведь в деревне у нас как было? Летом мужики работали в деревне, а зимой уезжали на поденые работы в Москву и Питер, уезжали с тем, чтобы как-то дополнительно заработать на семью. Испугался или не испугался отец подметного письма, которое прислали ему кулаки, я не знаю, но факт тот, что остался в Ленинграде. И устроился он там работать на завод «Металлист». А в 1931 году, насколько мне помнится, туда к нему перебрались и мы. В Ленинграде отец трудился на заводе, а потом заболел. Мать, Анна Васильевна, больше него трудилась: работала в сапожной мастерской закройщицей-заготовщицей. Потом работала на фабрике, где шили обувь для армии.

Вы до войны где учились? Успели ли поработать?

В Ленинграде я в разных школах учился, так как мы переезжали с места на место, с квартиры на квартиру. Сначала, помню, жили на Васильевском острове, на 16-й линии, на проспекте Пролетарской Победы. После войны, когда бывал в тех местах, где жили, заходил в тот самый дом. Потом был квартирный обмен, мы на новое место жительства переехали. И вот еще что запомнилось. Нашими соседями в доме были эстонцы — их фамилия была Терас. Их было три брата и сестра. Я дружил с ними, дома у них бывал. Их мать хорошо по-эстонски разговаривала, а по-русски плохо говорила. Но в магазин всегда ходила она. И там ее не обижали, не жаловались на то, что она плохо по-русски разговаривает. Так я впервые познакомился с эстонцами. Учился в разных школах. А в последнее время учился в вечерней школе, которая располагалась на улице Бородинского. Она находилась как раз напротив дома, который строил театр имени Горького, и туда потом его артистов заселяли. В школе у меня с математическими дисциплинами все очень хорошо было. Вот по-русскому языку немного хуже было. Литература шла у меня отлично, а вот с грамматикой было как-то не очень. В 1939 году я окончил восемь классов вечерней школы. После этого работал до 1940 года в столовой, потом до начала войны — рабочим-токарем на заводе № 387.

Чем вам запомнилось начало войны?

В этот день мы находились в Ленинграде на стадионе «Буревестник» и готовились к физкультурному параду. Это должен был быть второй по счету парад физкультурников в моей жизни. От общества «Буревестник», под руководством профсоюзной организации (профсоюз тогда у нас большую работу проводил), в 1940 году я в таком параде участвовал. Шагал в морской форме: в тельняшке, рубашке и бескозырке. А в 1941 году, помню, закончили мы тренировку и пошли сдавать кросс в парк, кстати говоря, на норму ГТО. И как только кросс отбегали, вдруг по репродуктору, который находился на углу Садовой и Невским, объявили, что началась война. Так что парад не состоялся. Мы тогда хотели после сдачи ГТО ехать на Кировские острова. Но как только все услышали, что началась война, все поехали домой, об отдыхе больше уже никто не думал. А потом приезжали наши товарищи-спортсмены, которые были старше нас и уже получили повестки в армию. Каждый из них приходил и с радостью говорил: «Я получил повестку!» Помню, мы тогда им завидовали очень. Тогда у нас был исключительный патриотизм! Все хотели идти в армию и на фронте сражаться с немцами. Но я тогда по возрасту еще не подходил для призыва, тогда мне всего 18 лет было. А в армию в то время брали ребят, которые немного постарше были.

Фотография была сделана после того, как с этим товарищем мы прибыли с пополнением в Пушкинскую стрелковую дивизию. Он когда-то служил с моим дядей на Комендантском аэродроме под Ленинградом. Но их потом раньше меня отправили в пехоту. Но дядя погиб: под Пушкиным он что-то развел костер, что-то стал около костра приготавливать пищу, а немцы заметили это и открыли минометный огонь. Дяде что-то там здорово повредило, он так и умер от потери крови. А вот с этим товарищем мы встретились. Младший лейтенант Николай Костин — слева

Расскажите о том, как находились на оборонительных работах. Это ведь было сразу после того, как началась война?

Вскоре после этого. Уже 23 июня 1941 года, на второй день войны, в Ленинграде прозвучал первый сигнал воздушной тревоги. Затем началась эвакуация.  Ну и в эти же дни, это было где-то в конце июня — начале июля 1941 года, меня, как и многих других комсомольцев Московского района Ленинграда, в составе большой группы ленинградцев Московского района взяли на оборонительные работы. Всего было взято тогда 500 тысяч. Так я попал в отряд по подготовке оборонительных сооружений. Мы рыли окопы и траншеи на Кингисеппском направлении. Помню, это было в районе таких деревень, как Ивановское, Именницы, Калежицы. Там мы около месяца находились. Одним словом, находились до тех пор, пока немцы не предприняли еще одну отчаянную попытку прорваться к Ленинграду. А после этого нас на военных машинах отвезли за 70 километров к Ленинграду, в местечко Бегуницы. Перевозили группами: отвозили, высаживали, потом ехали за следующей группой. А уже в Бегуницах нас эвакуировали ленинградские организации. А что было во время эвакуации? Там творилось тогда что-то невероятное! Один за другим по железной дороге шли железнодорожные эшелоны, а навстречу им шли составы с беженцами и с оборудованием советских фабрик и заводов. По шоссе в сторону Ленинграда бесконечным таким потоком двигались люди: где пешие, где конные, где — на автомобилях. Временами немецкая авиация бомбила дорогу, и тогда люди разбегались по сторонам и ложились. Однажды, помню, в Бегуницах нас обогнали несколько танков, которые ехали в сторону Ленинграда и тащили один подбитый немецкий танк. Фронт постепенно приближался.

Кстати, когда мы были на оборонительных работах, мне запомнилось два случая. Это было мое первое знакомство с военной обстановкой. Часто попадали под бомбежки немцев. А однажды над нами летели два наших тяжелых бомбардировщика. Летели они без прикрытия. Это было на рассвете, в районе деревни Каложицы. Видимо, они выполняли ночью задания и с этого задания уже возвращались. И тут внезапно вышли два немецких истребителя, они развернулись и приблизились к этим нашим самолетам с хвоста. Бомбардировщики загорелись, задымили и рухнули в землю. Мне непонятно было здесь только одно. Рядом, в Молосковицах, находилась наша зенитная батарея. Но она почему-то не открыла огонь по этим немецким истребителям, которые гнались за нашими самолетами. То ли снарядов у них не было, то ли снарядов было мало, не знаю. Но во время войны у зенитчиков в другой раз, когда было мало снарядов, вводились определенные ограничения: чтобы стрелять только в ответственный момент из-за малого количества снарядов. Тогда, помню, мою голову неотступно сверлила такая мысль: насколько же наша армия беззащитна в борьбе с таким коварным, наглым и жестоким врагом. А на следующий день на эту самую батарею налетело 30 немецких самолетов и напрочь ее раздолбали. Это тоже было на моих глазах.

Кстати говоря, здесь же, под Кингисеппом, я впервые узнал о таком городе, как Нарва, где сейчас проживаю. На станции Веймарн стоял вагон с тлевшим хлопком, он уцелел от разбомбленного товарняка. Как я потом узнал, вагон предназначался для «Кренгольмской мануфактуры» - текстильного комбината Нарвы. Мы отцепили вагон, перегнали на другую ветку. Тогда, конечно, я и не предполагал, что буду жить в этой самой Нарве.

Тем временем в Ленинграде жизнь была несладкой. 8 сентября часть нашей семьи, бабушка, две их внучки и внук, эвакуировались в Ярославскую область. На следующий день после этого замкнулось кольцо немецкой блокады вокруг города. Началось время страшного голода. Уже потом, в декабре месяце, по «Дороге жизни» из Ленинграда эвакуировалась моя мать, а отец долго и тяжело болел и в начале 1942 года умер.

Ну а я после того, как немцы прорвались к Ленинграду, я, как и многие другие, ушел в ополчение. Это была ополченская дивизия Московского района Ленинграда. В ее составе некоторое время и воевал в районе Пушкинских гор и Пулково. А потом она преобразовалась в кадровую часть. И всех направили в регулярные советские части.

Возраста ополченцы были в основном какого?

А разного возраста были: были и молодые, и среднего возраста, и пожилые. Но отношения у всех нас были хорошими.

Где проходили ваши первые бои в составе ополчения?

А первые бои проходили под Пушкиным. Мы там тогда стояли в обороне. Немцы пытались прорваться в Ленинград по дороге из Пушкина через Пулковские высоты, но им не дали этого сделать. Они пытались пройти, но из-за того, что наши вели в этом направлении артиллерйиский огонь, у них это не получилось. Потом подошел батальон морской пехоты и отбил все попытки немцев прорваться к Ленинграду. А после нас окончательно сменили моряки. Воевали мы также в районе деревни Большое Кузьмино, около станции Шушары.

Голод не испытывали? Вы ведь находились, можно сказать, совсем рядом с блокадным Ленинградом.

И это было. Разные моменты вспоминаются. Помню, стояли мы в обороне в деревне Большое Куземкино, это около города Пушкина. Там мы с нейтральной полосы выкапывали картошку, капусту, которые были местными жителями посажены, и это очень сильно нам помогало во время того самого голода. Одним словом, использовали это в качестве дополнительного питания. А потом, когда мы отошли на отдых, это было между Купчиной и Московской дорогой, был у нас дом, где мы несли караульную службу. Там проходила уже как бы вторая линия обороны, мы там отдыхали и несли караульную службу. И запомнилось, что среди капустных листов ходили козы домашние. И никто их не ловил. День, второй день, третий день, четвертый, - а никто их не ловит. Тогда командир роты к нам, солдатам, обратился: «Что с ними делать? Загоните их в хлев и если хозяин не найдется — режьте.» Ну мы их и зарезали, а потом съели. И эти семь коз здорово нам помогли в блокаду.

А в целом, если так говорить, какого характера были бои в ополчении?

Бои были разными: и большими, и маленькими, по-всякому приходилось.

Как вас призвали в армию?

В ополчении под Ленинградом я был контужен, и меня после этого, в октябре 1941 года, призвали в армию. Я был направлен на Комендантский аэродром. Этот аэродром находился у Черной речки, около того самого места, где стоит памятник дуэли Пушкину. Я был зачислен в 1-ю авиационно-ремонтную базу 13-й Воздушной армии. Тогда, у Черной речки, там находилось две авиаремонтные базы: наша 1-я и 2-я. Наша первая база была непосредственно на Комендантском аэродроме, а вторая база — на заводике по ремонту самолетов, который недалеко был. Мы занимались ремонтом наших подбитых и пострадавших самолетов. Но если наша первая база ремонтировала истребители и штурмовики, то вторая — бомбардировщики.

Сами вы непосредственно чем занимались на этой базе?

Мне все чаще приходилось решать вопросы по снабжению: надо же было откуда-то получать вооружение, моторы и прочие материалы для укомплектования самолетов. Вот этим и занимался. Сами испытания уже отремонтированных самолетов проходили на нашем Комендантском аэродроме. Правда, подниматься выше 200 метров было запрещено: иначе немцы засекали нас и открывали огонь по аэродрому. А потом к нам на авиабазу, на наше место, прислали пополнение обученных по специальности девушек, а нас после этого, в том числе и меня, перевели в пехоту на Карельский перешеек. И попал я с пополнением в 92-ю стрелковую дивизию. После войны я проезжал мимо Комендантского аэродрома. Тогда это место застроили жильем, его даже и не узнать было.

В пехоте долго находились? Расскажите об этом периоде вашей боевой жизни поподробнее.

Я в пехоте недолго был. Ну что вам сказать? Числился я в пехотной разведке. А потом меня направили в артиллерию и я командовал трофейной пушкой. Тоже, кстати, против финнов воевал.

На поиски сколько раз ходили, пока находились в разведке?

На поиски, конечно, ходили и не раз, но все - неудачно. Сколько помню, ни разу нам не удавалось перейти передний край. Финны очень бдительно несли свою службу. У нас ведь ставилась такая задача: подойти к позициям финнов и ждать, пока кто-нибудь из финнов не выйдет на нашу стороны, а потом его захватить. Сколько раз бывал в засадах, а взять «языка» так и не пришлось. Но я в полковой разведке недолго находился.

Могу рассказать вам один случай из своей небольшой практики как разведчика. Как-то мы ходили в разведку, переодевшись в белые маскировочные халаты. А так получилось, что командир роты, который вместе с нами в разведку пошел, был крепко подвыпившим. Когда мы к позициям финнов подползли, то высмотрели все, что нам было нужно, и начали уже отползать. А этот командир роты возьми да и брось в сторону финнов две гранаты. Финны открыли ответный огонь по нам. Несколько наших человек было ранено. Со мной был земляк Павлов. Но он не был ранен, ему только по мякоти попало, и он куда-то пропал. А ранен был заместитель командира взвода Кузнецов. Он мне дал команду: «Взвали меня!» Я взвалил и потащил его на себе. Потом прибегает помкомвзвода и говорит: «Павлов или убит или ранен. Если ранен - надо его спасать.» А идти выполнять задание нужно было мне или ему, командиру взвода. Мы его Прошкой звали. Прошка, когда мы высматривали позиции финнов, находился с правой стороны, а я, значит, с левой стороны. Ну я сказал ему: «Давай я поползу.» Оставил этого Кузнецова и пополз по-пластунски. Автомат на руку, полз, потом отдыхал, снег грыз-грыз, потом — опять и снова полз. Когда приполз к месту, увидел, что к тому самому месту, где остался лежать Павлов, подошли финны. Автомат и сумка у меня были сзади. Я сообразил: если я буду брать автомат, финны меня обнаружат и откроют в мою сторону огонь. И я начал потихоньку отползать оттуда. Пока отползал, сильно вспотел. Потом через некоторое время финны ушли. На том месте они оставили веревку.  И я так понял, что Павлова они привязали за ноги этой веревкой и увезли. Но я подниматься все равно не стал, все грыз и грыз снег, потому что знал, что когда финны оставляли позиции и там был раненый или убитый, то оставляли на том месте снайпера или стрелка, так как знали, что наши приползут за этим раненым или убитым.

Прошло больше 40 минут. Я начал сильно замерзать. Выбор оставался один: или замерзнуть, или — обратно уползать. Сперва я думал, что буду ночью отползать. Но так как я начал замерзать, то принял решение отползать прямо сейчас. И на мое счастье, наши раненые, которые отползали с этих позиций, проделали в снегу колею. И я начал отползать. И получалось, что прикрывал их отход. Мы ползли по одной колее, все в одну линию было. Вечерело, крепчал мороз. Я на этом участке был в первый раз, так что мог вполне заблудиться. А я отползал по-ползками: по-пластунски подберусь— брошусь, подберусь — брошусь. Финны действительно оставили стрелка! Но, видимо, стрелок был хороший, так как он довольно метко по мне стрелял. И он мне все время метил мне в голову. Только я поднимался и наклонял на бок голову, как прямо надо мной пролетали пули и сбивали ветки кустов. Я так и делал: два-три раза поднимусь, потом — брошусь. И так этот стрелок довольно долго меня «провожал». Я уже успел с родными мысленно попрощаться, решил, что все, меня убьют здесь. Но на мое счастье, скоро началась поземка: снег падал и его ветром гнало. Это прибавило во мне решительности, я решил, что надо скорее и дальше уходить, пока финн меня не видит. И временами отдыхал и снег грыз. И когда до какого-то места дополз, то увидел валявшийся бинт. А Прошка, который в боевое охранение раньше приполз, видимо, тогда уже сказал своим, что меня бросил и что меня финны могут окружить и захватить в плен. И никто за мной не пришел. Финн этот, между тем, как только началась поземка, начал терять меня из виду, стал стрелять невпопад, то есть, пули пролетали не прямо надл моей головой и срезали ветки кустов, а правее и левее. Ну а потом он вообще перестал стрелять. Тогда я с облегчением вздохнул, подумал, что все, теперь спасусь.

Но я все равно боялся, что меня финны захватят в плен, поэтому двигался все вперед и вперед. Но потом, когда все это прекратилось, попытался встать, не не смог: ноги настолько обессилели, что не могли меня держать. Тогда я стал ползти на карачках, и полз так: проползу — отдыхаю, проползу — отдыхаю. Потом я уже увидел наше боевое охранение. Получатся, что до этого боевого охранения я полз по-пластунски где-то 600 метров. А боевое охранение - это были такие маленькие землянки, в которых один солдат отдыхал, а другой стоял на посту, потом они менялись местами. Я стал все ближе и ближе к охранению приближаться, но меня свои так и не видели. Я попытался крикнуть, но не смог: голоса не было от усталости. А перед проволочным заграждением у боевого охранения была выкопана небольшая ямка такая. Я добрался до нее, в ней полежал и отдышался. Потом поднялся и стал подходить к проволочному заграждению. Только тогда меня обнаружили наши часовые. Они тогда крикнули командира взвода. Тот прибежал и сказал: «Да, мы думали, что ты пропал.» Тогда он оттянул козлы, к которым проволока была привязана, и меня пропустил. Я подошел к землянке, вроде бы, сходил по большому, вернулся. Командир взвода в это время сходил и доложил, что я возвратился, что я жив-здоров. Потом отдохнул в землянке и немного набрался сил. После этого командир взвода сказал: «Теперь давай до переднего края иди сам!»

Когда же я прибыл в свою роту, там уже находился представитель органов СМЕРШ. Он меня вызвал куда-то и заставил, в первую очередь, вынуть все, что у меня было в карманах. А я в армию добровольцем и у меня все было при себе. А со мной были паспорт, письма, переписка, даже характеристика, которую написали на меня в производстве, когда я уходил в ополчение. Все это представитель органов СМЕРШ у меня забрал. И потом пошли мы с ним на командный пункт батальона на станцию Белый Остров. А там были сделаны нары. И находились там с одной стороны — начальник штаба батальона, а с другой стороны — командир батальона. Ну и этот представитель СМЕРШа доложил обо мне. У него тогда закралась мысль, что я побывал в плену. Когда ко мне Прошка подошел и об этом сказал, я ему ответил: «Он ерунду порет.» И меня потом отпустили.

А потом я служил в артиллерии. Меня перевели в минометную батарею той же дивизии и того же полка. Тогда я по очереди командовал расчетами немецких трофейных орудий трех разных систем: 75, 105 и 155 миллиметров. Сначала, правда, у нас были наши минометные орудия. Но мин давали мало, так как их приберегали на случай, если финны предпримут попытку наступления, которое нужно будет отражать. Поэтому скоро к нам и прислали эти трофейные пушки. Тогда они к нам поступили с большим количеством снарядов. Они были еще такие старые, наверное, с времен Гражданской войны.  Первоначально орудием командовал сержант, а я был наводчиком, но он потом был ранен, и я занял его место. И за хорошую стрельбу меня наградили первой наградой — медалью «За отвагу». Это для меня самая дорогая награда. Воевали мы здесь около года. Огонь мы вели по финнам с самых разных позиций, были таким кочующим орудием. Ведь получалось у нас как? Как только после того, как мы стреляли по финнам, они определяли наше местонахождение и готовились по нам стрелять, мы меняли свои позиции. И так продолжалось все время. Кроме того, помимо быстрой смены позиции нас спасало еще то, что мы вокруг орудия создавали ограждения из такого специально вырезанного дерна. И только прямое попадание снаряда могло нас поразить. Стреляли мы по финнам, которые держали оборону на реке Сестре. Но мы не просто так стреляли: батарея корректировала огонь и мы по этим данным стреляли. Самого-то противника мы не видели, мы стреляли не с прямой наводки, а с закрытых позиций.

Помню, пристреливали мы финнов со стороны деревни Александровки такой. Там находились церковь, финские дзоты и доты. И помню такой случай. Однажды финские офицеры вышли за передний край с тем, чтобы провести рекогносцировку местности. А командовал нашим огнем всегда командир батареи, который находился на наблюдательном пункте и сообщал нам точные данные. Командир батареи передал нам поправки, как вести огонь: там, левее, правее. И мы пять снарядов выпустили. Так солдаты, которые находились на наблюдательном пункте вместе с командиром батареи, нам потом рассказывали, что снаряд попал прямо к финнам в землянку и было видно, как бревна от нее из-за взрыва в разные стороны разбрасывались. И сразу после этого они открыли по нам огонь. И стрелять стали вокруг нашего места. А у нас телефонист был, который нам передавал все команды командира батареи. Так он вырыл себе маленькую щель. Я ему сказал тогда, чтобы он поглубже вырыл, а он все равно поленился. И когда начали финны по нам стрелять, он побежал в ямку ко мне. А то бы осколки попали и его, конечно, убило бы. Еще помню, что ко мне зачастую в порядке воспитания за нарушение дисциплины присылали в расчет то повара, то — писаря. Но они были не у пушки, а всего лишь подносчиками снарядов. А снаряды были тяжелыми. Например, у 155-миллиметровой пушки, снаряд весил больше 50 килограммов.

С финнами вообще было воевать тяжело. У них и «кукушки», ихние снайперы, на деревьях сидели и стреляли по нам. Но на мое счастье, финны не шли в большое наступление на нашем участке фронта. Ну а потом Финляндия вышла вообще из войны.

По каким целям вы в основном стреляли на Карельском перешейке?

У нас были те цели, которые определял командир батареи. Они разные были. Стреляли мы и по пехоте, и по огневым точкам финнов, и по артиллерийским пушкам, которые у них там на переднем крае были. Они вели огонь с прямой наводки. А мы, значит, стреляли по точно скорректированным данным, которые указывал нам командир батареи. И огонь мы разный вели. Был подвижный заградительный огонь (ПЗО), был неподвижный заградительный огонь (НЗО), был сосредоточенный артиллерийский огонь (САО), был огонь квадратом... Так что так и стреляли по их рубежам. Кстати говоря, воевать финнам на Карельском перешейке помогали и немцы. Я помню, что отсюда, из под Ленинграда, к ним немецкая бригада была переброшена. И она тоже воевала с нами.

Как вы оцениваете трофейные немецкие орудия, из которых стреляли по финнам?

Они хорошими были. 75-миллиметровка была маленькая, но хорошая пушка. 105-миллиметровая пушка была стационарная и стояла на позициях. Ну а 155-миллиметровая пушка была старая, ее обычно близко подтаскивали к переднему краю.

Не было таких случаев, чтобы пушка в чем-то отказывала вам?

Один такой случай все-таки был. Мы тогда стреляли из старой-престарой 155-миллиметровой гаубицы. Обычно перед стрельбой мы всегда вынимали предохранитель на головке взрывателя. А тут его было никак не вытащить, он застрял.  Мы огонь прекратили, попытались его вытащить, но этого сделать никак не получилось. Тогда мы выстрелили по другому месту. Но снаряд не взорвался.

Орудия красили?

Нет, не красили, только держали в чистоте. Помню, у нас ветошь была, смазка была. После каждой стрельбы ствол прочищали. А вообще стреляли из пушки до тех пор, пока не заканчивались все снаряды, после чего ее передавали в другой полк, а там уже сами добывали снаряды.

Маскировали орудия?

Да, маскировали, обычно — ветками елок.

Были ли у вас неудачные позиции?

Это было однажды, когда мы со своим орудием около Белого острова стояли. Финны быстро обнаружили наше орудие и открыли по нам огонь. Но потерь у нас почти не было никаких: только одного телефониста ранило. Но у нас были созданы вокруг орудия укрепления, это нас и спасло. А после этого, как только финны нас обнаружили, мы поменяли позицию на дорогу, которая вела в цель переднего края. Мы там орудие установили и открыли снова по финнам огонь. Через некоторое время финны открыли по нам огонь. И нас спасло то, что у нас было создано дерево земляное укрепление. Но после этого нам дали команду передать пушку в соседний полк. А чтобы снаряды зря не пропадали, командир батареи дал приказ вести огонь по позициям финнов ночью. Я его еще переспросил его тогда: «Пламя гаситель использовать?» «Нет, - сказал он, - не надо использовать пламя гасителя.» Ну я пошел к орудию и мы начали стрелять по финнам со вспышками огня (потому что не использовали пламя гасителя). Финны быстро нас обнаружили. Потом мы сменили позиции. И тогда я нарушил приказ командира батареи: стал использовать пламя гаситель. Орудие у нас было трофейным, немецким. А у немцев орудия были отдельного заряжения: снаряд был отдельно, а гильза с порохом отдельно. И вот, поскольку мы не использовали пламя гасителя, вспышек не было, финны так и не смогли нас обнаружить. Только по звуку определить наше местонахождение они не могли.

После этого, когда бои под Выборгом еще продолжались, я был направлен на учебу на курсы подготовки младших лейтенантов Ленинградского фронта.

Что представляли тогда из себя эти курсы?

Разрушенная Нарва, июль 44-го года.

Вообще-то там программа училища была. Было так называемое комсомольское отделение. Там я и учился. Эти курсы находились в Ленинграде и располагались в бывшем здании Кадетского корпуса, где когда-то учился писатель и поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, кстати, тоже на улице Лермонтова. Там, около нашего училище, был памятник Лермонтову: он был сделан сидящим на скамейке. Когда после войны с сыновьями в Ленинград ездил, бывал на этом месте. Так забор уже тогда там сняли. Срок обучения в этом училище составлял шесть месяцев.

После окончания этих курсов мне было присвоено звание младшего лейтенанта. Через какое-то время мне присвоили звание лейтенанта, и уже по окончании войны — старшего лейтенанта. Тогда звания нам что-то долго не присваивали. Я помню, что на каждом офицерском совещании мы поднимали эту проблему, говорили, что времени прошло много, подходит как раз время, чтобы присвоить очередное офицерское звание, а нам отвечали только одно: «Ну когда нужно будет, тогда и присвоим!»

И вот, после выпуска я был назначен в отдельный батальон связи 30-го гвардейского Ленинградского корпуса прорыва. Корпус воевал на Ленинградском фронте, им командовал генерал Симоняк. В составе этого корпуса я находился здесь под Нарвой, участвовал в создании так называемого Ауверского плацдарма.

Расскажите поподробнее об этих боях.

Бои здесь были очень тяжелыми. Тогда это была первая нарвская наступательная операция, которая длилась с 11 по 28 февраля 1944 года. Предполагалось, что ударом севернее и южнее Нарвы советские войска перережут шоссейную и железные дороги, выйдут к Нарвскому заливу, окружат немецкие войска и освободят Нарву. Мы, помню, форсировали Нарову у деревень Криуши, Долгая Нива и Усть-Жердянка и оседлали железную дорогу у деревень Аувере, Хаава и Кудрукюла. Немцы нас контратаковали, пытались сбить. По радио было слышно, как они шумят, мол: «Рус, буль-буль, мы вас потопим.» Дальше этого плацдарма мы продвинуться не смогли. Корпус в этих боях понес большие потери, но захватил плацдарм по фронту в 35 километров и шириной до 15 километров.

Из этих февральских боев под Нарвой мне вспоминается случай, когда я оказался в такой ситуации, что попрощался со своими родными, не думал, что останусь в живых. Меня тогда послали найти связистов, который отправились починить связь. Под огнем я пробежал перекресток проселочной дороги (все это происходило в местечке Ухиконна, это в 5 километрах севернее нынешней Эстонской ГРЭС), потом добежал до зенитных батарей, которые накануне сбили три немецких самолета. И в это самое время, когда я там оказался, немцы решили отомстить и разбомбить батареи. Я бросился в окоп, уткнулся в снег и обхватил голову руками. Самолеты тогда пикировали с включенными сиренами, бомбы падали с воем, земля как будто поднималась и проваливалась. Мне казалось, что каждая бомба летит прямо на меня. Я не думал, что уцелею.

Форсирование реки Наровы

Так что бои на Ауверском плацдарме были очень тяжелыми. Позже, когда с Кривошеевым мы писали книгу об этих боях - «Битва за Нарву», то вставили и воспоминания бывшего командира корпуса Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта Симоняка об этих боях. Он, в частности, писал следующее: «Нарвские бои запомнились крепко и никогда не изгладятся из памяти. Нигде нам не было так трудно, как под Нарвой. Здесь мы не могли использовать в полной мере мощь артиллерии и бронетанковых войск, были ограничены в маневре. Чтобы обеспечить орудия боеприпасами, приходилось выстраивать целый полк и передавать снаряды по солдатской цепочке. Таким способом укрепления фашистов не разрушишь. А они так укрепили западный берег реки Нарвы, что без артиллерии и на шаг продвинуться нельзя.»

Это было в конце февраля 1944 года. После этого, в начале марта месяца, мы отошли к нынешнему Ивангороду. Там наш корпус должен был захватить мызу Лилиенбах и вообще срезать Ивангородский плацдарм, так называемый выступ в районе Ивангорода, деревни Поповка, той же самой мызы Лилиенбах и деревни Южная Долгая Нива. Но полностью выполнить задачу у нас не получилось. Большие бои шли у этой мызы Лиленбах и также у деревни Поповка. Выбить немцев удалось только из Лилиенбаха, Поповки и из прилегающего парка. Противник оказывал отчаянное сопротивление, много раз в день нас контратаковал, применял авиацию и артиллерию. Мы несли большие потери и дальше продвинуться не смогли. После этого мы отошли на отдых, пополнились там свежими силами и отошли на Карельский перешеек. Продвинулись там мы уж до Выборга. Но во взятии самого Выборга не участвовали, город брал другой корпус, а мы обходили. И закончили мы воевать с финнами в районе деревень Пертихойка и Хантала. Однако дальше Выборга мы продвинуться не смогли, хотя и был такой лозунг: «Даешь Хельсинки!»

После этого мы пополнились свежими силами, вышли на отдых и готовились к боям. Потом вышли снова сюда под Нарву. Бои непосредственно за город прошли, город был освобожден. Но так как мы участвовали в боях за город в марте месяце, после того, как наши войска 26-го июля взяли Нарву, начальник штаба Ленинградского фронта поздравил личный состав и командование 30-го корпуса с этим событием. Это означало, что и наш корпус внес немалый вклад в изгнание гитлеровцев из Нарвы. А потом, в августе-сентябре 1944 года, мы вышли к Синим горам. Там проходила сильно укрепленная линия обороны немцев Танненберг. С немцами у нас здесь проходили усиленные бои. Разведчики уже начали проводить разведку, связисты уже связь протягивали между штабом корпуса и дивизиями... Но оборону немцев на Синих горах мы прорвать так и не смогли, и наш корпус неожиданно получил приказ перебазироваться под Тарту. То есть, было принято решение не через Синие горы вести наступление, а обойти немцев через реку Эмайыги и вести наступление там.

Бои в самом городе

В освобожденной Нарве в 1944 году не приходилось непосредственно бывать? В каком состоянии был город?

Приходилось. Город был разрушен. Целыми оставались дома только на Таллинском шоссе, на Ракверской улице и в так называемом районе Кулгу. Там большинство домов целыми оставались! Они, помню, все были деревянными. Остались целыми и кирпичные кренгольмские казармы. В одно из зданий попал тогда немецкий снаряд. Так и сейчас хорошо видно, что эта дыра была заделана. Помню, когда наш корпус вышел к Синим горам, мне дали отпуск на семь дней. И я помню, что когда проходил через город, от Нарвы до самого Лаагна велись какие-то работы. У моста, где сейчас ивангородская плотина находится,  то есть, плотина Нарвской ГЭС, тогда пограничники контроль уже установили. Я им объяснил ситуацию. Они меня пропустили и сказали: «Давай, иди! Машина будет — мы тебя посадим в сторону Ленинграда.» Я перешел на другую сторону. Там стояла церковь,на фасаде которой были такие красивые мозаичные картины. Она на ивангородской стороне стояла. Я стоял и любовался этой церковью. Центр города, конечно, сильно пострадал, он был полностью разрушен. Мне тогда нужно было сходить по-легкому. Так только около двух оставшихся зданий, где сейчас высотная двенадцатиэтажка находится, смог это сделать. Кругом было все разрушено. А просто так сходить было неудобно: кругом люди ходили. Кругом были коробки зданий, а все внутри как будто было выжжено. Правда, на Петровской площади слева и справа осталось несколько стен от зданий из красного кирпича. Потом их разобрали. Кстати, еще потом я видел выжженные деревни от Чудского озера до Нарвы. Это сейчас об этом не вспоминают.

Кстати, отвлекаясь от темы, вот еще что хочу отметить. Ведь в планах германского руководства Эстония, Латвия и Литва должны были слиться с третим рейхом. Часть населения этих трех прибалтийских республик подлежала уничтожению, другая их часть — отправке на принудительные работы в Германию, оставшиеся же должны были обслуживать немцев у себя на родине. На этот счет я держал в руках подлинные документы. В сегодняшней же Эстонии я нахожу напоминание того, от чего были спасены в 1944 году эстонское государства и эстонская нация.

Населения, насколько я знаю, в городе в июле 1944 года не было. Так?

По официальным документам жителей в городе оставалось две женщины. Дело в том, что как только начались бои за Нарву, немцы все население эвакуировали: подали эшелоны, машины и повезли.

С каким настроением вообще входили в город?

Раз город был освобожден, то, конечно, настроение было приподнятое. Из-за разрушений-то, конечно, переживать приходилось. Вот, например, Ленинград тоже три года бомбили и обстреливали. В дом, в котором я жил, попало три снаряда: два попало в трубы, а один под крышей взорвался. А еще один снаряд перелетел через здание, которое было посередине (у нас как бы квадрат был), вонзился в стену, но не взорвался.

Мы остановились на том, что было принято решение перебросить корпус под Тарту. Что было дальше?

В общем, прошли мы пешком большое расстояние. Потом на самоходных баржах мы переезжали так называемый чудской перешеек, который был расположен между Чудским и Теплым озером, затем вышли на реку Эмайыги, форсировали ее и оттуда в сентябре месяце 1944 года начали наступление. В это время Прибалтийский фронт, освободив в Псков, как раз вышел к Тарту. Ну мы и начали вместе наступать. Правее нас шел Эстонский стрелковый корпус, а мы наносили главный удар и шли на Таллин. Потом, после того, как мы взяли город Тюри, нас повернули, чтобы отрезать отступавшие войска немцев из под Нарвы, на Пярну. И здесь бои в Эстонии для меня закончились. Мы не успели отрезать их ход, основная группировка этих войск успела проскочить через Пярну и там наша авиация их потрепала. А потом из 30-го гвардейского корпуса Симоняка я выбыл.

Поскольку в 30-м гвардейском корпусе вы были связистом, у меня к вам такой вопрос: насколько важна, по вашему мнению и вашему личному опыту, роль связиста на фронте?

У связиста на передовой большая работа была. Ведь командир без связи — это не командир. Ведь во время боя он должен быть в курсе обстановки, должен знать, куда нужно подать артиллерийский огонь, к какому именно месту. Нужно было организовать взаимодействие! Все это шло по проводам и по рации. Вот мы этим и занимались.

Николай Костин со своими товарищами, во втором ряду в центре, 1945 г.

Связь под шквальным огнем налаживали?

Да по всякому приходилось! Где переползать, где идти, когда как. И вот что интересно. После войны, когда у меня еще была жива моя сестра, я с ее мужем на его машине, которая у него была, объездил многие места, в том числе и под Выборгом. Побывали и на той горе, на который наблюдательный пункт во время войны располагался, туда, ближе к финнам. Так что интересно, мне приходилось часто через речку, которая там была, бегать и налаживать связь. Финны нас бомбили и обстреливали, мост через эту речку был разрушен. Так у нас набросали бревна, которые все время крутились. По ним речушку я и перебегал. Когда же после войны я здесь побывал, оказалось, что это была не речушка, а всего лишь какой-то маленький ручеек. Еще подумал: черт возьми, сколько же трудностей мы тут имели! Туда, на это место, перешли два наших корпуса: наш 30-й гвардейский и 110-й. Связь и артиллеристов, и пехотинцев проходила вдоль этого моста. Была такая проволока, покрытая черной смолой. По ней связь и проходила. Если снаряд разрывался, проволока рвалась, связь нарушалась, и каждый связист старался найти конец своей проволоки. Так дело даже до драки доходило! Помню, один кричит: «Это мои концы!» Другой кричит: «Это мои!» Потом к проводам бирки стали приделывать, поэтому если обрывались концы, по бирке было видно, чьи они.

Кстати, а что вы можете сказать о генерале Симоняке?

Я знал генерала Симоняка. В гвардейский стрелковый корпус, которым он впоследствии командовал, я попал после окончания школы младших лейтенантов. И попал я в отдельный батальон связи, который как раз занимался обслуживанием корпуса. Корпус воевал под Нарвой, потом воевал с финнами под Выборгом, а когда бои на том направлении закончились, вернулся снова под Нарву. Но Нарва тогда была освобождена. Тогда там железнодорожный мост устанавливали и прокладывали дальше рельсы, а для этого углубляли землю. И вот тогда я видел Симоняка. Симоняк — это был один из лучших командиров в корпусе. Сначала он командовал дивизией, а потом, когда блокада Ленинграда была прорвана, был назначен командиром корпуса. Когда мы с Кривошеевым писали книгу о боях ща Нарву «Битва за Нарву», он с ним встречался. Его воспоминания были использованы при написании книги. Он еще нам оперативную карту боев подарили.

Кого из командиров в корпусе вы помните еще? Скажем, помните такого полковника Афанасьева?

Да, Афанасьев был, по-моему, командиром полка. Я его видел, если мне не изменяет память, под Выборгом. Когда-то, после боев, наш корпус находился на отдыхе под этим самым Выборгом, и Афанасьев в госпиталь ходил. Он после войны приезжал к нам в Нарву и с нами встречался. Он тогда уже генералом был.

О бывшем командире дивизии Щеглове что-то можете вспомнить?

Лейтенант Николай Костин, 1945 г.

Помню. Он, по-моему, после Симоняка корпусом стал командовать. С ним у меня один интересный случай произошел. Когда наши войска продвинулись за Выборг и заняли населенные пункты финнов Пертихойка и Хантала и туда же ближе переместился наблюдательный пункт командира дивизии Щеглова, мы с одним товарищем, офицером-командиром 6-й кабельной роты, пошли напрямую по компасу через лес к этим деревням. И вышли вдруг на одну просеку. А там на просеке стояла группа людей: офицеров и солдат. У меня был наган, а в нагане было всего три патрона, у него был автомат, ну и гранаты у нас были. Вот мы на всякий случай и приготовились: черт его знает, вдруг на фланги финнов напоремся? Но когда мы подошли к просеке, из группы к нам навстречу выбежал один старший лейтенант и закричал: «Кто такие? Зачем идете?!» Ну мы и сказали, что идем туда, где населенные пункты Петихойка и Хантала находится. А там, как оказалось, находился как раз наблюдательный пункт Щеглова. Он нам тогда сказал: «Идите правее нас!»

Генерала Федюнинского вне приходилось видеть?

Видел во время войны его под Нарвой. В годы войны у меня много было эпизодов, когда приходилось его встречать. Помню, он как-то на наблюдательный пункт к генералу Симоняку приезжал.

Что было после того, как вы выбыли из 30-го гвардейского корпуса Симоняка?

Меня направили в 56-ю Пушкинскую стрелковую дивизию. Меня назначили комсоргом в 3-й стрелковый батальон 213-го стрелкового полка. Из Ленинграда в сторону Риги мы шли с полной боевой выкладкой и ускоренным походным маршем, в сутки преодолевали по 50 километров. Спали и отдыхали, то есть, делали привал, прямо на дорожном снегу. В бой вступили западнее Риги. В боях под Тукумсом я был ранен, так что День Победы отмечал в госпитале.

Какого характера были бои под Тукумсом?

Это тяжелые были бои. Потому что немцев тогда там сильно прижали, отступать им было дальше, по сути дела, уже некуда, дальше было море. И перед ними была поставлена такая задача: держаться до последнего, отвлекать определенное количество сил нашей армии, чтобы она не участвовала в боях за Германию и за Берлин.

Расскажите: как именно вас ранило?

Ну как ранило? Это было 20 февраля 1945 года, под Тукумсом, когда проводилась наступательная операция по разгрому курляндской группировки немцев. Тогда мы, офицеры, перед длинным боем где-то ближе к вечеру собрались у землянки, кстати говоря, которую у немцев отбили, и стали обсуждать, как нам ночью организовать оборону. И в это время разорвалось четыре вражеских снаряда. Четвертый разорвался около нас. И мне осколок попал в правую ногу: с одной стороны зашел, но не вышел. Я тогда потерял сознание и упал в проход землянки. И на меня в это время навалились раненые вместе с убитыми. Потом, когда я пришел в себя, понял, что на мне кто-то лежит и не подает признаков жизни, потом крикнул. Ко мне на крик прибежал мой товарищ — лейтенант, командир пулеметного взвода. Я его тогда попросил: «Вытащи из этой кучи меня!» Он меня вытащил. А у нас у каждого были сбоку пришпилены к брюкам на булавке по два индивидуальных пакета, чтобы оказывать, если ранен, первую медицинскую помощь. Я попросил его перевязать мне рану, сказал ему «Слушай, перевяжи мне.». Он сказал мне на это: «Я боюсь!» Испугался, короче говоря. В итоге я сам и делал себе перевязку: растащил тампоны, заложил с одной стороны и с другой стороны, ну и перевязал.

И меня с моей перевязанной ногой санинструкторы посадили в волокуши или санки, такие, сделанные из фанеры, и до везли до медсанбата. А когда меня на эти волокуши сажали, то солдаты принесли мне стакан меда. Когда я этот мед выпил, стало немного полегче. Потом меня довезли до полевого медсанбата, и там я врачу сказал «Ну я уже перевязанный». Мне сказали: «Ничего, ничего, мы сами все проверим.» И разбинтовали все у меня. Потом сделали мне операцию, прочистили мою рану.  И после этого отвезли на поезде в офицерский госпиталь в Резекне. А потом всех нас, кто имел тяжелые ранения, начали отправлять дальше в тыл. Я попросился в Ленинград. Меня и отправили туда. И так я провалялся в госпитале три с половиной месяца, рана долго не заживала. Не заживала главным образом из-за того, что когда врачи обрабатывали рану, плохо вычистили ее от всяких волокон: частиц шинели, обмундирования, нижнего белья, из-за этого рана и гноилась.

В ленинградском госпитале. Младший лейтенант Н. Костин сидит справа.

А потом произошло следующее. Мы получили посылки от американцев: там были леденцы, рукавицы и материалы, которые не грели. Пользы от этого было никакой. Единственная польза была от лейкопластыря, который мне также прислали. А раньше лейкопластырей не было. А у меня рана расползлась, когда ее прочищали 18 на 18 и ниже 16 на 17. Мне это, в конце концов, надоело, что рана так расползается. А мне тут сказали: «Ну что, будем тебе резать!» «Но с наркозом!» - сказал я тогда. «Нет, наркоза не будет», - сказал врач. «Ну куда живое мясо резать? - возмутился я. - Нет, резать не нужно!» И после этого я разбинтовал рану, стянул ее и лейкопластырем в нескольких местах заклеил. Дня четыре врача не было, на перевязку я не ходил. А когда врач пришла и начала делать на перевязку, то посмотрела на меня и сказала: «Что такое? Я не заклеивала, а тут заклеено.» Она подняла у меня лейкопластырь, а там, под лейкопластырем, начала образовываться новая кожа. Тогда она вместе с сестрой всю рану, как с одной стороны, так и с другой стороны, заклеила лейкопластырем. И только так постепенно, с лейкопластырем, рана начала у меня заживать, кожа стала затягиваться. Но я и после окончания войны, когда был из госпиталя выписан и служил в отдельном батальоне связи, все равно в части ходил на перевязку

А теперь последствия ранения дают о себе знать: кровь плохо циркулирует по ноге, я чувствую, что это мешает мне ходить. Помню, раньше, когда я в воинской части служил, мы в футбол играли. А сейчас уже не поиграешь. Мне тогда в ногу осколок попал что-то около 70 граммов. Я его сейчас вместе с наградами храню в специальной коробке.

Каким было отношение в госпитале к вам как к раненым?

Отношение было исключительным. Я в госпитале пролежал четыре с половиной месяца. Сначала лежал в госпитале в Резекне, а уже оттуда меня перевели в Ленинград. Наш госпиталь располагался как раз в здании бывшей областной больницы, на берегу реки Невы. Это было на Комсомольской улице, с одной стороны от нас была тюрьма, а с другой — школа. Это было недалеко от Финляндского вокзала. Одна часть здания была отведена под военный госпиталь, а выше был уже гражданский госпиталь. Нас часто, помню, шефы с разных ленинградских заводов вещали.

Как вы отметили День Победы в первый раз?

День Победы я встретил в госпитале в Ленинграде. По-хорошему отмечали. А узнали мы об окончании войны так. 8-го мая пришли к нам шефы госпиталя, работники завода «Арсенал», и заговорили: «Что-то у нас администрация возбуждена, на заводе строят трибуну, вроде митинг будет. Говорят, что конец войне.» Весть сразу облетела наш госпиталь. Но по радио ничего не сообщалось и в это как-то не верилось. А в 2 часа ночи, когда уже был объявлен отбой, начальник больницы и главврач ходили по палатам, будили нас и поздравляли с победой. Нас когда разбудили, мы повскакивали с коек и начали обниматься. Всю ночь не спали, вспоминали войну. А утром к нам пришли другие шефы, работники Финляндского вокзала, и принесли 16-литровую бутылку красного вина. И каждому раненому они в честь победы наливали стакан вина. Я тоже выпил. На следующий день мы прямо в больничных халатах и тапках пролезли через забор и пошли на Неву к Литейному мосту: смотреть на салют, который там организовали. Исполняли этот салют зенитчики. Был там и фейерверк из ракет. Мне тогда почему-то вспомнилось 1-е мая 1944 года, когда, будучи слушателем курсов переподготовки младших лейтенантов, я сам участвовал в праздничном салюте в Ленинграде. Ну а потом отмечали саму Победу. Нас в палате лежало 12 человек. Мы собрали деньги, излишки курева, все, что у нас было, и накупили водки. Обменяли все, как говориться, на горюче-смазочный материал. У рыбаков на Неве купили рыбы - корюшку. Картошку нам дали повара в столовой. И так и отмечали: пили за Победу, за то, что все благополучно закончилось. Были речи, тосты, не очень громко — фронтовые, мечтали о мирной жизни.

Старший лейтенант Николай Костин, 1948 г., Дальний Восток

Насколько я знаю, вы также принимали участие и в войне с Японией. Расскажите об этом поподробнее.

Получилось это так. После того, как я отлежался по ранению в госпитале в Ленинграде, меня выписали в резерв. А в это время в Ленинграде формировался 153-й отдельный гвардейский батальон связи. Меня зачислили в этот батальон комсоргом. И вместе с этим батальоном я поехал на Дальний Восток в гости к японцам, туда, в сторону Китая. Высаживались мы в Биробиджане, потом шли к реке Сунгари. Но там война для нас была простая, по сравнению с боями по прорыву ленинградской блокады, - это была легкая прогулка. Мы буквально задавили немцев своей техникой: и авиацией, и артиллерией.  Особенно у нас было много подвижных танков и самоходной артиллерии. Только в трех местах японцы оказывали сопротивление, там, где главным образом располагались укрепрайоны: бетонные дзоты и доты. На потом и это преодолели быстро. Наша артиллерия быстро разбила их укрепления. Мне, правда, там бывать не пришлось. Где-то больше месяца части, которые воевали в Германии и потом отправились на Дальний Восток, а в основном это были они, воевали против японцев. И дошел я аж до Харбина.

Кстати, в Китае, где мы в конечном счете оказались, был один такой интересный эпизод. Дело в том, что когда мы туда прибыли, там вовсю шла война между красными и гоминьдановцами. Одним словом, они воевали между собой. Нам было приказано не участвовать в этих событиях. Но потом с нашим батальоном произошел такой случай: гоминьдановцы захватили взвод наших солдат, поставили к стенке и приготовились расстреливать. Отобрали, конечно, все оружие. Решили подождать, пока солдаты покурят. Я уже не помню, в каком именно это было китайском городке. На наше счастье, в этот момент на улице пошла в наступление часть красных. Гоминьдановцы испугались, бросили пулемет, но захватили наше оружие, и убежали. После этого поступил приказ: «Батальону обороняться до последнего патрона!» Поэтому пришлось и с ними иметь дело.

Несколько бытовых вопросов на тему войны. Николай Федорович, как вас кормили на фронте?

Не хватало и не хватало еды. В общем, бывало по-всякому. Особенно когда находились под Ленинградом, сильно изголодались. Часто трофеями питались. Помню, в каком-то месте, а каком именно, я уже точно сейчас не помню, наши солдаты как-то забрались в подвал одного разрушенного дома. И оказалось, что там куски свинины были приготовлены для копчения. Мы их стащили и варили. Так что с питанием было не особенно хорошо. Вот после войны — да, тогда питание стало получше.

Как осуществлялось у вас передвижение на марше во время войны?

Мне пришлось переходить пешком большие расстояния только один раз: когда мы шли по Эстонии от Синих гор до Тарту. А технику повезли на поезде. Шли с песнями, потому что шли далеко от переднего края. Сначала, помню, дошли до Кингисеппа, потом на поезде добрались до Гдова, а там на перешейке между Псковских и Чудским озером на самоходных баржах перебрались на противоположную сторону, форсировали реку Эмайыги, и так дошли до Тарту. Добирались так мы до Эмайыги пять дней, в сутки проходили по 50 километров. Только тогда было у нас самое большое передвижение. А внутри Ленинградского фронта передвижения были небольшими.

Как вас награждали на фронте?

У меня три ордена Красной Звезды, медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией» и «За победу над Японией». Ну и юбилейные награды.

Младший лейтенант Н.Ф.Костин, 1945

Каждую такую награду вам дали за какие-то конкретные дела?

Первый орден Красной Звезды я получил за бои под Тукумсом в составе 56-й Пушкинской стрелковой дивизии (приказом от 24 апреля 1945 года. - Примечание И.Вершинина). Тогда там сложилась следующая ситуация. Во время боев за Тукумс мне пришлось взять на себя командование батальоном. Этим батальоном было отбито несколько попыток немцев отбросить наши позиции. Осуществить то, что было задумано, противнику не удалось, мы удержали позиции и потеснили врага. За это и был награжден орденом Красной Звезды. Второй такой же орден я получил за освобождение Маньчжурии (приказом от 15 июня 1945 года. - примечание И.Вершинина).  Ну а третья «красная звезда» - за освоение новой техники после войны. А первую свою награду, медаль «За отвагу», я получил за успешные наступательные действия на Карельском перешейке, когда командовал расчетом трофейного орудия. Ну что сказать? Стреляли по финнам, имели большое количество уничтоженных солдат противника, огневых точек, дзотов, дотов, и так далее. Это было все подсчитано и указано в представлении к награждению. То, что это было подсчитано, я знаю точно, потому что когда меня принимали в партию и секретарь парторганизации писал рекомендацию, то он делал выписку из боевого журнала. А там, в боевом журнале, было указано, сколько нашим расчетом было уничтожено солдат и техники противника. Если мне не изменяет память, за все время нахождения в боях на Карельском перешейке, когда я командовал орудием, нами было уничтожено более 200 финских солдат и офицеров, четыре наблюдательных пункта с более чем 20-ю офицерами противника, семь дзотов и дотов.

(Из представления ефрейтора Н.Ф.Костина к медали «За отвагу» (ЦАМО РФ, по материалам сайта «Подвиг Народа»): «В 1942 году товарищ КОСТИН из стрелковой роты переведен в орудийный расчет 75-мм орудия, номером. Осваивая систему орудия, проявил большой интерес и желание стать наводчиком и уже через неделю занял эту должность. Хорошо изучил огневую службу и приборы, быстро производит перерасчеты угломера и отличается точностью в ведении огня с открытой и закрытой огневых позиций. Будучи наводчиком трофейного 75-мм трофейного орудия, восемь раз вел огонь прямой наводкой, в результате была разбита орудийная площадка с перекрытием для орудия противника на прямой наводке, разбита землянка — кухня, два пульДЗОТа, шесть стрелковых ячеек с легким перекрытием и уничтожен станковый пулемет с прислугой. За отличную работу товарищ КОСТИН переведен наводчиком на 105-мм трофейное орудие, где также показал образцовую работу в точности и быстроте ведения огня. Его орудие с успехом нейтрализовало огонь минометных и артиллерийских батарей противника. В настоящее время товарищ КОСТИН — командир 105-мм трофейного орудия и является лучшим командиром орудия. Товарищ КОСТИН достоин представления к правительственной награде — медали «За отвагу». Начальник штаба артиллерии 92-й стрелковой дивизии  - майор Шаврин, 2 октября 1943 г.». Примечание — И.Вершинина).

Как вы относились к Сталину?

Сейчас такое время, что придираются ко всякому человеку в истории. Про Сталина говорят, что он дурной был, что можно было не так сделать, как он поступал, а намного лучше. Но именно со Сталиным мы одержали победу. Это легко потом доказывать, как можно сделать было раньше. И в атаку с его именем поднимались. Говорю это как человек, который сам это неоднократно делал. Сколько раз такое было! Но тогда, когда поднимались в атаку, было как-то принято кричать «За Родину! За Сталина», потому что считалось, что он играет значительную роль в Отечественной войне. А сейчас его многие ругают. Недавно я читал книгу о Жукове. Так там есть несколько моментов, где автор пишет о Сталине. И пишет он, что Сталин принимал решения вопреки логике.

Что можете об особистах рассказать?

Я вам рассказывал о случае, когда у одного представителя органов СМЕРШ закралась мысль, что я побывал в плену, когда возвращался с задания. Но это еще в разведке было. Но были и другие случаи. Вот, к примеру, один из них. Несколько человек послали у нас на нейтральную полосу на задание: если вылезут финны, захватить пленного «языка». Но пролежали четверо суток и финнов так и не появилось. Тогда они решили возвратиться назад, чтобы как следует обогреться, а потом снова идти в разведку. Но когда эти наши солдаты приползли погреться, представитель СМЕРШа, который там находился, сказал: «Нет, продолжайте поиск в нейтральной полосе там...» На что командир сказал: «Нет, пока не обогреемся, никуда не пойдем.» И этот представитель СМЕРШа вогнал восемь пуль в этого командира отделения разведки. И еще один похожий случай на моей памяти был. Как-то находились мы на отдыхе. Это было в 25-30 километрах от переднего края. И один представитель СМЕРШа проверял у нас охрану. И надо же такому случиться, один часовой у нас заснул. Так вот, этот особист его пристрелил. Его после этого судили и направили в штрафбат рядовым. Там он и пропал, как говорят. А того, что убил начальника разведки, тоже отправили в штрафбат.

Ленинградский госпиталь. Николай Костин — во втором ряду крайний слева

О роли политработников на фронте что можете сказать?

Они помогали нам разобраться в обстановке, знакомили нас с этой обстановкой. Я помню, у нас один бывший пограничник был хорошим политработником, рассказывал нам, что делается на фронтах, держал в курсе всего. Помню, я и сам этим занимался. Мне ведь приходилось бывать и на наблюдательных пунктах, и в передовых наших подразделениях... Так люди интересовались сводками Совинформбюро, мы держали связь с радистами: как только передавали последние известия, мы их записывали для того, чтобы потом об этом другим солдатам рассказать.

На фронте воевали разные национальности?

Разные национальности. Но какого-то противоречия у нас друг с другом не было. У нас были северные народы. У нас было единственное стремление: как бы им помочь. Ведь такие солдаты плохо по-русски понимали. Так если кого-нибудь из них ставили на посту, то к нему приставляли нашего солдата: чтобы не получалось такого, что в случае чего тот ни спросить, ни ответить ничего не может. А относились к ним нормально.

100 грамм выдавали на фронте?

На фронте 100 грамм давали только зимой для согрева на передовой, а летом — нет, не давали.

Как вы считаете, что вам помогло выжить на фронте?

Смекалка. (Смеется)

И такой вопрос: были ли у вас смешные ситуации на войне?

Такой случай был. Это произошло как-то на станции Белоостров, когда я служил в пехоте и наше стрелковое подразделение попало под обстрел. Тогда вдруг один из наших крупнокалиберных снарядов, не разорвавшись, отскочил от земли, сделал в воздухе дугу, потом опять отскочил и снова сделал в воздухе дугу... Такими замысловатыми кульбитами он скакал прямо на нас. Все мои друзья бросились к надежному дзоту. А я, молодой солдат, от изумления раскрыл рот и как-то завороженно наблюдал за таким необычным полетом этого «мяча». В последний момент бросился наземь. Да угодил в лужу. Помню, лежу, свернувшись калачиком, и неловко пытаюсь глотнуть воздуха. А взрыва все не было. Приподнял свою голову и вижу: снаряд волчков крутится у самых ног. Если бы он разорвался, от меня остались бы одни клочья. Я сразу вскочил и побежал к друзьям. А они уже хохочут, глдя на меня испуганного и грязного с ног до головы: ну как, удовлетворил любопытство? Так что такой случай был.

Николай Федорович Костин, 1984 г.

Расскажите о вашей послевоенной службе в рядах Советской Армии.

После того, как закончилась война с Японией, я на Дальнем Востоке прослужил еще восемь лет. Был секретарем комсомольской организации полка, потом — партийной организации полка, затем стал заместителем командира батальона по политчасти (все — в 127-м полку связи в Хабаровске). Помню, когда американцы хотели захватить Суэцкий канал, так мы на боевом дежурстве стояли. А потом был такой приказ: направлять некоторых участников войны на учебу в академии. И меня после этого, в 1952 году, из Хабаровска послали учиться в Военно-Политическую академию имени Ленина в Москве. К тому времени я закончил экстерном военно-политическое училище. Начали мы там уже заниматься, прозанимались уже более полутора месяца. За это время начали проходить какие-то общеобразовательные предметы, ну и занятия по тактике у нас уже были. У меня все шло очень хорошо. Тем временем люди в академию все прибывали и прибывали. А было такое время, когда участников войны, особенно отличившихся и перспективных, направляли в академию без всяких испытаний. Просто направляли и они там учились. Но потом, когда академия переполнилась, многих начали отсеивать. И в результате этого меня и еще несколько человек на медкомиссии забраковали. Но поскольку мандатная комиссия не смогла ни к чему придраться, значит, придралась медицинская комиссия. Меня забраковали по слуху: я был во время войны контужен и левым ухом слышал слабее, чем правым. И у меня как только правое ухо заткнули, так я ничего и не смог услышать. Нас таких человек 30 сразу было забраковано. Со мной выбыл один из моих товарищей, который воевал в составе Эстонского стрелкового корпуса.

После этого я попросил отправить меня служить в Ленинградский военный округ. Я там и продолжил служить, на Курголовском полуострове. Был замполитом командира учебной роты в городе Павловске. Потом служил в составе Прибалтийского военного округа. Последняя моя должность в армии — заместитель командира ракетного дивизиона, дислоцированного в городе Гвардейске Калининградской области. Интересные были времена! Я же служил в ракетной части стратегического назначения. Когда стояли на дежурствах, готовили полевые учения, делали ракетные площадки, там устанавливали металлический стол, который закреплялся в землю, а на него ставилась вертикально учебная ракета. Помню, в свое время мы взаимодействовали с зенитчиками, которые рядом с нами находились. Мы сделали четыре пуска наших ракет на 1200 километров в сторону озера Балхаш. Пускали с начала с Капустиного яра, а потом и с Челкары. И только на четвертый раз  удалось сбить головку от нашей ракеты со взрывчатыми веществами. Нам тогда за умелость командованием части была объявлена благодарность. Уволился из армии я в октябре 1961 года, уже в звании майора (звание майора было присвоено приказом Главкома от 15 октября 1958 года). А на гражданке за военно-патриотическую деятельность среди молодежи мне присвоили звание подполковника.

Как после увольнения из армии вы оказались в Нарве?

Видите ли, там такая была ситуация. Когда я в армии еще служил, но потом поднадоело служить и я начал проситься об увольнении, мне было сказано, что есть шесть городов, в которые нельзя было ехать после увольнения: это Москва, Ленинград, Киев, Минск и некоторые другие города. Там с жильем было тогда туго. С женой мы разговаривали по поводу увольнения. Я хотел ехать в Ленинград, а она — в Нарву. Я говорил: «Нет, в Нарву я не поеду, только в Ленинград.» А потом я уехал в командировку на инспекторскую проверку. Тогда я шесть месяцев ждал, когда меня уволят с армии. Вернее, все мы ждали, не я один. И нас привлекали для проведения различных инспекторских проверок. В это время, когда я находился с проверкой, моей жене позвонили из штаба и переспросили из штаба, куда я поеду. «Все-таки в Нарву он поедет», - сказала она. «Ну в Нарву можно», - сказали ей.

Николай Федорович Костин, 1984. Портрет работы художника А.Ф.Патракеева.

А потом, когда я приехал с проверки, мне сказали, что в Ленинград нельзя ехать после увольнения, а вот в Нарву можно. Ну я и дал согласие на Нарву. Как только созвонился с женой, она мне сказала: «У меня для тебя сюрприз. Я дала согласие увольняться в Ленинград.» Но в Ленинград уехать не получилось, я обо всем ей рассказал. И переехал на постоянное место жительства в Нарву.

Когда я демобилизовался, у меня уже была семья. Я женился еще еще в 1954 году на Флориде Михайловне Уфимцевой. Познакомились мы в Усть-Луге на деревенских танцах: я в то время там служил, а она работала учительницей в деревне Краколье. У нас родилось двое сыновей: Андрей и Александр. Жена работала учителем в школе, потом — в детском саду. Писала стихи, даже издала собственный сборник.

Где вы трудились на гражданке?

Работал я в Нарве в управлении торговли. Там был такой отдел техники, который занимался обеспечением и эксплуатацией оборудования. Вот я там и работал сначала старшим товароведом, а после того, как в 1965 году окончил вечерний Нарвский техникум и получил специальность инженера-механика (в техникум я поступил сразу на второй курс, десять классов у меня уже было), работал инженером-механиком в отделе.  Сначала был инженером-механиком по холодильному и электромеханическому оборудованию, потом — старшим инженером-механиком строительного участка. Потом занимал ту же должность в отделе капитального строительства и ремонта. А занимались мы в отделе обслуживанием всякого оборудования: у нас были и грузоподъемники, и транспортеры, и подъемники, и холодильники. Кроме того, у нас еще общепит был, где было также много всякого оборудования. У нас была субподрядная организация, которая выполняла монтажные, ремонтные и наладочные работы. Вот с ними также мне приходилось иметь дело.

Расскажите о своем участии в общественной жизни города.

Ну началось все это в 60-х годах, когда при Нарвском военкомате организовался такой комитет содействия офицеров запаса и в отставке. Руководил его работой подполковник Лисецкий, который военкомом города был тогда. В комитете состояло 30 человек. Я тоже был в их числе. Ну а занимались мы в комитете тем, что оказывали помощь ветеранам войны, помогали военкомату подготавливать призывников для службы в армии. Я связывался с людьми, которые участвовали в Великой Отечественной войне. Кроме того, читал перед призывниками лекции на тему развития ракетной техники, возглавлял штаб военно-патриотического воспитания. Потом, в 1975 году, когда праздновалось 30-летие Победы, образовался городской Совет ветеранов. Я там работал председателем военно-патриотической секции. А потом стал заместителем председателя Совета ветеранов, с этой должности я ушел по болезни только в 2002 году. Тогда, правда, наша организация стала называться Союзом ветеранов. В советское время, помню, мы активно работали, в каждой школе города, а их было 14, был музей боевой славы, причем не всегда по одному, а по два и по три было музея. Потом все материалы передали в Ивангородский музей. Проводились постоянно встречи ветеранов с учениками школ. Работали, помню, с каждой школой в микрорайоне. А потом к отрезало, эстонцам военно-патриотическая работа в школах, связь с ветеранами стала не нужна. Но мне иногда из Союза ветеранов звонят, особенно когда нужно уточнить какие-то данные о погибших в боях за Нарву. Мы же с Кривошеевым очень много этой темой занимались — историей боев за Нарву, книгу написали.

Подполковник в отставке Н.Ф.Костин (в центре) с участниками боев за Нарву, 1984 г.

Расскажите о том, как создавалась ваша совместная с Евгением Петровичем Кривошеевым книга о боях под Нарвой - «Битва за Нарву». Как вообще родилась идея у вас написать книгу?

Ну началось с того, что когда я приехал в Нарву, стал интересоваться боями, которые за этот город проходили. Так как сам я здесь воевал, мне все это было интересно. Ведь я повоевал здесь в феврале и сентябре 1944 года в составе 30-го гвардейского Ленинградского корпуса, который был одним из главных участников боев за город. В общем, когда я работал здесь в управлении торговли, одновременно занимался общественной работой среди ветеранов и собирал материалы о боях, которые происходили под Нарвой в 1944 году.

А летом 1974 года, когда проходило празднование 30-летия освобождения города от немецко-фашистских захватчиков, я здесь познакомился с директором Нарвского городского музея, кандидатом исторических наук Евгением Петровичем Кривошеевым, мы с ним подружились. Он узнал, что я участвовал в боях, что интересуюсь этой историей, а я — что он внимательно собирает материалы об этих боях, опрашивает ветеранов, которые приезжают в Нарву на встречи. Он был очень любознательный, такой дотошный, что если встречался с каким-то ветераном, то пока не расспросит все подробности, не отпускал его. В общем, тема нарвских боев нас обоих очень сильно интересовала: его как историка, а меня — как непосредственного участника этих событий.

Но первоначально мы с Кривошеевым просто писали статьи об этих боях, которые публиковали в городской газете «Нарвский рабочий» и в республиканской газете «Молодежь Эстонии». Поддерживали связь с ветеранами, живущими в других городах Советского Союза, которые принимали участие в освобождении Нарвы. Кривошеев меня привлекал к созданию в музее выставок, посвященных этим боям, я тоже, кстати, много чего ему рассказывал. Кроме этого, мы в нарвских школах организовывали музеи боевой славы тех соединений Ленинградского фронта, которые участвовали в боях за город. Так, например, в школе № 5 в Усть-Нарве был музей 131-й Ропшинской стрелковой дивизии, в школе № 7 — музей 11-й стрелковой дивизии, и так далее. Хорошо, что после 1991 года, когда такие музеи стали не нужны, часть материалов удалось спасти и передать в Ивангородский музей. Все, что не передали, бесследно исчезло.

А тогда у нас получилось следующее. Мы собирали материалы, публиковались в газетах, когда вдруг на одном из праздников ветераны, которые приезжали к нам в гости из других городов и читали наши статьи, сказали: «Надо вам это сверстать в отдельную книгу!» Кстати, приезжали к нам в город многие известные советские военачальники, освобождавшие наш город. Например, Маршал артиллерии Казаков Константин Петрович, бывший командующий артиллерией 2-й Ударной армии, генерал армии Федюнинский, бывший командующий 2-й Ударной армии, генерал армии Лященко Николай Григорьевич, бывший командир 90-й стрелковой дивизии, генерал армии Щеглов Афанасий Федорович, бывший командир 63-й гвардейской дивизии и потом 30-го гвардейского корпуса, генерал-майор Ару Карл Иванович, бывший командующий артиллерией Эстонского стрелкового корпуса, генерал-майор Козиев Анатолий Георгиевич, бывший командир 256-й стрелковой дивизии, генерал-майор Афанасьев Анатолий Георгиевич, который во время войны был командиром полка, а потом и командиром 63-й гвардейской дивизии в нашем 30-м корпусе, ну и многие другие.

Подполковник Н.Ф.Костин

И мы начали работать над книгой. Решили использовать эти и другие материалы, которые были опубликованы и которые имелись, но не были опубликованы. Кривошеев писал историческую часть книги, а я — боевую. Кривошеев встречался со многими непосредственными участниками боев за город, в том числе и среди командного состава. Встречались с бывшим командующим 2-й Ударной армии Федюнинским, с Симоняком, бывшим командиром 30-го гвардейского корпуса, который был, по сути дела, главным участником боев за город. Кстати говоря, Симоняк подарил нам оперативную карту боев корпуса в феврале 1944 года, которая в настоящее время хранится в городском музее. Я же вел переписку с непосредственными участниками боев за город.

Кроме того, мне также приходилось ездить даже в Москву и Ленинград. В Ленинграде в основном изучал сводки Совинформбюро и работал с архивом издания «На страже Родины», эта газета выходила во время войны, это было издание Ленинградского фронта. Там, как и в сводках Совинформбюро, проходило много нарвских эпизодов. Также работал с архивами таких газет, как «Ленинградская правда» и «Смена». А в Москве работал в архивах, и там материалы, которые нами собирались, документально подтверждал. В основном работал в Публичной библиотеке и Центральном музее Советской Армии.

Во время работы над книгой нам с Кривошеевым удалось получить много материалов. Мы даже, помню, получили из рук генерала армии Ивана Ивановича Федюнинского планы Нарвской и Таллинской операций. Кроме того, на руках у нас оказались также журналы и боевые донесения, точнее, их копии, 131-й и 191-й стрелковых дивизий, нам их прислали ветераны. Получили мы, кроме того, от ветеранов ценные сведения и о боевых делах 43-й, 48-й и 123-й дивизий. Так постепенно у нас накапливались события, эпизоды, любопытные случаи, материалы. Ветераны присылали нам не только свои воспоминания о тех днях, но и вырезки статей из многотиражных газет соединений, а также много фотокарточек, схем боевых действий. Все эти оказало нам большую помощь при написании книги.

Наша книга, называлась она «Битва за Нарву. Февраль — сентябрь 1944 года.», вышла в свет в июле 1984 года, когда проходили празднования 40-летней годовщины освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Она вышла тиражом в 9 тысяч экземпляров и печаталась в издательстве «Ээсти Раамат». Сама книга писалась нами где-то два года. Книга состояла из трех частей, которые были связаны друг с другом и назывались так: «Сражение длиной в полгода», «Бои западнее Нарвы» и «Возрождение». Сюда вошли и воспоминания очевидцев и участников тех боев, и официальные сводки Совинформбюро, и показания пленных, в общем, все, что нами с Кривошеевым было собрано за целое десятилетие. Книга дарилась всем ветеранам войны, которые проживали в городе. Замечу также, что в написании труда мы широко использовали и воспоминания эстонских военачальников — генералов Пэрна, Ару и Паульмана.

Когда книга была издана, мы с Евгением Петровичем радовались и изрядно волновались. Ведь не знали, как ее воспримут. Особенно нас интересовало мнение таких заинтересованных читателей, как непосредственных участников боев за город. Мы получили много писем и откликов от непосредственных участников боевых действий под Нарвой. К нашему полному удовольствию, книга получила высокую оценку как от участников непосредственных боев за город, так и историков. Они сказали, что книга получилась очень правдивой и интересный. Впоследствии от некоторых участников боев мы получили ряд уточнений и дополнений, надеялись это использовать при переиздании книги. Тем более, что книга была значительно сокращена. Предполагалось, что ее объем составит 350 страниц, а вышла она объемом в 160. Кроме того, издательством была исключена целая глава «Бойцы вспоминают минувшие дни...» Потом нами велись переговоры о переиздании книги, все было, по сути дело, уже запланировано. Но в 1991 развалился Союз, и все как отрезало, переиздавать книгу уже никому было не нужно. Кстати говоря, после тотго, как мы эту книгу издали, у меня оставалось штук 20 экземпляров книг. Потом ветераны стали просить: пришлите нам книгу, пришлите книгу. Я им отправлял и в результате у меня осталась одна-единственная такая книга.

Николай Костин сразу после госпиталя, 1945 год

Как непосредственный участник боев за Нарву и историк, как автор книги, не могли бы вы ответить на такой вопрос: с какими сражениями Второй мировой войны, на ваш взгляд, сравнимы бои за Нарву?

С Нарвы, по сути дела, начиналось освобождение Советской Армией всей Прибалтики. Бои здесь были очень большими. У немцев держали тут оборону по 10-12 дивизий. Они получали пополнение из Норвегии, Югославии, Франции, Германии. У них была мощная артиллерийская группировка. А с середины февраля 1944 года они стали использовать много авиации. Говорю об этом как непосредственный участник и очевидец тех жутких боев. Немцы оказывали ожесточенные сопротивление, так как боялись того, что с оставлением ими Нарвы российские войска будут продвигаться непосредственно к Восточной Пруссии. Так что Нарвский рубеж занимал стратегически выгодное для гитлеровцев положение. В случае потери Нарвского рубежа Балтийский флот выходил на просторы Балтики и перерезались морские коммуникации немцев со Швецией и Финляндией, откуда они получали сырье для своей металлургической промышленности. Изгнание фашистов из Эстонии выводило из войны Финляндию, чего они очень боялись. Именно поэтому Гитлер и требовал удерживать рубежи под Нарвой до последнего солдата. Не удалось. И в рамках Второй мировой войны, и в рамках Великой Отечественной войны, бои под Нарвой — это очень крупная операция.

А сколько наших солдат, по вашим данным, погибло под Нарвой?

Назвать точные цифры я затрудняюсь. Известно, что потери с обеих сторон были очень большие. Об этом писали и немецкие военачальники в мемуарной литературе. С нашей стороны потери были гораздо больше, так как Советская армия вела под Нарвой в то время наступательные операции, а, как известно, наступающая сторона терпит больший урон в живой силе. Помню, на каком-то из мероприятий генерал Федюнинский озвучил такую цифру: под Нарвой мы потеряли более 100 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести. А раненых всегда было втрое больше, чем убитых. Это закономерно! Вот таковы общие потери в этих боях. Но Федюнинский исходил из потерь 2-й Ударной армии. А ведь под Нарвой воевали и 8-я армия, и 59-я армия (правда, 59-я армия выходила к Чудскому озеру, да и 8-я армия была тоже ближе к Чудскому озеру, чем к Нарве), и 13-я Воздушная армия, и даже отдельные части Балтийского флота. Судя по немецкой мемуарной литературе, у них, у ннемцев, потери солдат и офицеров составили 100 тысяч. С нашей стороны потери были несколько больше.  К потерям, естественно, я отношу не только убитых, но и раненых и пропавших без вести.

Что вы можете сказать о бомбардировке города Нарвы в марте месяце 1944 года?

Я слышал о том, что это было такое. При этом бомбили не только Нарву, но и другие города Эстонии, когда войска Ленинградского фронта вели наступательные бои с немцами, уже приближаясь к Нарве. Бомбежка, конечно, была. Но и другое мы должны тоже знать. Когда мы находились на противоположном берегу от Нарвы, я сам это видел: немцы перед своим отступлением многие дома и промышленные предприятия города, даже церкви взрывали или поджигали. А ведь до войны в Нарве и Ивангороде (до войны Нарва и Ивангород были единым целым городом) было целых 17 церквей: православных и лютеранских. Так что я видел, как здания и церкви в воздух взлетали. Мы на той стороне тогда находились. Тогда еще, помню, мы встречали артиллерийских наблюдателей из Эстонского стрелкового корпуса Красной Армии.

Выступление Н.Ф.Костина во время празднования 40-летия освобождения города, июль 1984 г.

А вот недавно местный историк-краевед Танель Мазур написал и опубликовал в газете статью о том, что в бомбардировке города не было никакой необходимости. Что вы можете по этому поводу сказать?

Такого в принципе не может быть. Не бывает такого! Если наступательные бои ведутся, то они поддерживаются авиацией. Ведь даже Ленинград бомбили все три года. И что интересно: за полчаса до того, как немцы вылетали на бомбежку города с российских и эстонских аэродромов, делали предупреждения о воздушной опасности. А работали они так. Немцы, прежде чем произвести какие-либо вылеты, сначала запрашивали метеосводки в Гатчине, Пушкине и других городах. А наши девушки-радистки прослушивали это и делали предупреждения.

Как-то в местной газете «Нарвская неделя» появилась статья Тыниссона и Сийга «Почему все-таки погибла наша Нарва?» Меня, как ветерана Второй мировой войны, до глубины души возмутило это вранье. Мы Тыниссону показывали книгу воспоминаний бывшего командира дальнебомбардировочного авиаполка, где описывается, как все это было. Все без толку, он написал то, что посчитал нужным. Факты, воспроизведенные Тыниссоном, и данные из немецкого журнала, где все написано было в стиле геббельской пропаганды, были односторонними и не соответствовали действительности. В статье было написано, что якобы наши самолеты целенаправленно бомбили город, чтобы его разрушить, а самолеты якобы вылетали из под Москвы на Нарву. А на самом деле полки дивизии, которая бомбила город, базировались под Ленинградом и выполняли боевые задачи войск Ленинградского фронта. Тогда это было необходимо.

Об участии танковых войск под Нарвой что можете сказать? Ветеран войны Николай Иванович Барыгин, который воевал в составе Эстонского стрелкового корпуса под Нарвой, рассказывал как-то одному моему приятелю-журналисту, что когда он находился на Ауверском плацдарме, то насчитал 400 подбитых танков: наших и немецких. Что вы можетеоб этом сказать?

Там в этом направлении были станция Аувере и поселок Аувере. Так вот, через поселок Аувере, через нас, то есть, поскольку я там тоже находился, немцы пытались пробиться. Бои были сильные. И там было действительно такое поле, на котором лежало много подбитых танков: наших и немецких. Всего в боях за Нарву участвовало что-то около 12 танковых бригад и отдельных танковых батальонов. Но непосредственно в боях за сам город не особенно много танков участвовало в боях, потому что местность была заболоченная. Был, правда, такой эпизод: когда проходили решающие бои за Нарву, группа наших танков прорвалась к заливу.

Кстати, интересная была история, когда в 1970 году мы устанавливали танк Т-34 в качестве памятника. Когда мы писали заявку в Ленинградский военный округ, а это боевая единица, на выделение танка, то нам ответили, что только правительство может ходатайствовать. Мы обратились к правительству, написали тогда, что в боях за Нарву участвовало что-то больше 10 танковых бригад и отдельных танковых батальонов, как-то так. Правительство обратилось в округ и нам выделили танк. А началось с того, что один из наших активистов приехал и сказал, что в Валга установили памятник-танк. Ну и мы решили у себя тоже танк поставить.

СТАТЬЯ НИКОЛАЯ КОСТИНА «ДЕЛУ ПОМОЖЕТ ДРУЖБА»

Сейчас многие говорят и пишут, что дружба народов, которой так долго кичился Советский Союз, была показной, неискренней, и, мол, первое же испытание ее на прочность доказало ее несостоятельность.

Не берусь утверждать, была ли эта дружба в тех сферах, которые делали политику той большой страны, но то, что ее не было и нет в среде нынешних правителей, можно не сомневаться. Но разве это доказывает, что люди разных национальностей между собой не дружили? Это сегодня мы наблюдаем, как благоприятствование лицам не коренной национальности сказывается на служебном или семейном благополучии представителя коренной нации. И перспектива карьеры во многом зависит от того, насколько человек привержен идее национальной исключительности.

Не будет, однако, торопиться с выводами, почему так произошло. Время все расставит по своим местам и каждому воздаст по заслугам. А я по собственному опыту утверждаю, что была она, дружба народов большого Союза, в том числе и эстонского с многочисленными народами СССР. Именно об этом я хочу поделиться своими воспоминаниями.

Перед войной в Ленинграде в нашем доме жили две семьи эстонцев — Терас и Раудометс. Никогда, ни при каких обстоятельствах у нас не было неуважения друг мы другу. В семье Терас главной хозяйкой их была ванаэма. Она по русски мало что понимала, но сама ходила в магазины за покупками, и никто никогда не оскорблял ее, не высказывал недоразумений, что она называла тот или иной товар по-своему.

У них была лучшая квартира в доме, отдельная, большая. Мы, школьники, в их квартире играли в прятки, и я не слышал, чтобы взрослые противились нашей забаве. А как мы рылись в их библиотеке! Там был огромный выбор журналов «Нива». По ним узнавали мы о перипетиях русско-японской войны 1904 года. Нас привлекала не только тема, но и то, что журналы были хорошо иллюстрированы.

Н.Ф.Костин (слева) со своим сыном, Нарва.

Так я впервые познакомился с эстонцами. Позже, когда я женился (а это было уже в Нарве после войны), на нашу свадьбу приезжал Павел Терас с женой. А «сосватал» меня с Нарвой коренной нарвитянин Борис Семенович Смирнов. В самом конце войны я служил вместе с ним в одном батальоне, и он часто в часы досуга с азартом рассказывал о Нарве.

Помню, в годы войны, когда фронт приближался к Эстонии, во всех частях проходили собрания, митинги, на которых главным образом обсуждался вопрос о помощи эстонскому народу после освобождения Эстонии от фашистской оккупации. На этих собраниях выступали члены правительства и КП Эстонии Н.Каротамм, И.Лауристин и многие другие. Когда наши войска подошли к берегам Наровы, фашисты стали сжигать дома и другие постройки на хуторах и в деревнях — сначала на побережье, а затем и на другом берегу, оставляя после себя пепелища, а население заставляли убираться с глаз долой. Многие принаровцы прятались в лесах, на сенокосных угодьях, а потом встречали нас.

Члены эстонского правительства проявили большую заботу об этих людях, организовали их эвакуацию в район Котлов и Кингисеппа. Правительство Союза выделило деньги, продовольствие для этих мероприятий, на местах переселенцев пристраивали на работу в колхозы и совхозы, подсобные хозяйства. На 1 Мая все получили даже по поллитра «вдохновительных» напитков.

Я хорошо помню общение наших воинов с бойцами 8-го Эстонского стрелкового корпуса. В августе 1944 года, перед началом большого наступления, мы обменялись концертами художественной самодеятельности, от которых остались самые теплые впечатления. В эстонском корпусе был и отличный эстрадный оркестр, и солисты, а у нас — танцевальные коллективы. У эвакуированных принаровцев сложилась хорошая, теплая дружба с танкистами двух танковых полков корпуса. Они вместе проводили вечера отдыха, на которых обменивались адресами, стихами-посвящениями. Вот как эти, например, о девушке с Наровы-реки:

Я прошел военными дорогами,

Много видел я веселых глаз,

Но с такими нежными и строгими

Я встречаюсь только в первый раз

Во время Таллинской наступательной операции (а она была очень стремительной) мы замечали, как хорошо встречали нас жители хуторов и деревень, особенно люди малого и среднего достатка, угощали молоком и колодезной водой.

А когда повернули на Пярну, возле одной из переправ, где был взорван мост, прибежал хуторянин и сказал как-то по-своему, что там за рекой несколько солдат «барахолят». Начальник политотдела 30-го гвардейского корпуса полковник А.Иванов посадил на машину хуторянина, 5 автоматчиков и помчался к указанному месту. Мародеры были арестованы, над ними состоялся суд, и они — младший лейтенант и два солдата,  - осужденные за мародерство, на одной из полян у Пярну, возле леса, были расстреляны. Так «оккупанты» сурово наказывали своих за нарушение законов дружбы. Как мне рассказывали эстонцы, у немцев за такие же проступки виновников не наказывали.

Так уж случилось, что я связал свою жизнь с Нарвой. Здесь у меня родились дети, здесь я закончил политехникум и почти 20 лет работал в управлении торговли. Коллектив у нас был интернациональный, но никогда не возникало никаких конфликтов на национальной почве. Всегда с добротой вспоминаю работу под руководством Лейли Эсс, Вийви Николевой и других эстонцев.

Я много раз бывал на ярмарках, когда приходилось защищать заказы управления торговли на оборудование, и должен заметить, что снабжением Прибалтийских республик Москва занималась лучше и полнее, чем других регионов, а тем более — России. Об этом сейчас почему-то в Эстонии не вспоминают.

Очень хочется подчеркнуть, как внимательно и со знанием существа дела приходилось решать производственные, городские, садовые и многие другие вопросы, когда председателями исполкома работали М.Янголенко-Ваннас, Х.Урм, А.Замахин, С.Боборенко и никто не считал национальность помехой. Вот так бы теперь!

В дружбе народов, государств — сила жизни. Сейчас же все идет наоборот, и никто не скажет, что это плохо.

(2 июля 1994 г., Николай Костин)

ГОРЯЩАЯ СВЕЧА

Три ночи толком не спал, испереживался, когда в «Нарвской газете» напечатали мою заметку «Памятники на крови» с большими сокращениями. Дело в том, что заметка писалась по поручению совета ветеранов, и текст ее обсуждался с членами совета. А мы, ветераны войны — и я думаю, нас могут понять, очень встревожены поднятой сейчас шумихой в прессе о дальнейшей судьбе памятников. Ведь такой разговор в независимой Эстонии поднят не случайно: 1994 год — год полувекового юбилея освобождения Эстонии от немецко-фашистских захватчиков. И поскольку ведущие эстонские политики сегодня не склонны рассматривать это как освобождение, то зловещая нацеленность всей этой идеологической кампании вызывает у нас глубокое беспокойство и тревогу за судьбу памятников. Меня, как участника боев под Нарвой, эта тема особенно волнует, так как на этой земле я потерял много своих друзей и соратников. Пользуясь случаем, я хотел бы поведать нарвитянам о нескольких фактах из той фронтовой жизни — фактах, не публиковавшихся ранее в «Нарвской газете».

Особой тяжестью отличались на нарвской земле первые зимние бои возле высот Синимяэ, когда после разрыва блокадного кольца под Ленинградом советские войска освободили всю область и с ходу форсировали Нарву южнее города. Синимяэскую высоту мы по аналогии боев под Красным Селом называли поначалу Вороньей горой. Тут потери в танках доходили до 90 процентов. Горели наши и вражеские танки.

В середине февраля танкисты 30-й гвардейской танковой бригады во взаимодействии с двумя танково-самоходными полками и пехотой прорывали линию «Танненберг», нацеливаясь на Синие Горы.  Третью атаку возглавил командир разведвзвода лейтенант Сабинин. Ему удалось прорваться между первой и второй высотами, затем был подожжен фаустпатронами один танк, потом — второй. Танк Сабинина продолжал бой, расходуя последние патроны и снаряды, и вдруг провалился, раздавив вражеский блиндаж, мотор заглох. Отбивались до последнего. Немцы подползли, обложили танк соломой, облили бензином и подожгли.

Комбриг Шпиллер приказал выручать Сабинина. Танкисты прорвались к горящему танку, затушили огонь. Но танкистов спасти не удалось: они сгорели. На следующий день сам командир бригады повел танкистов в бой, но и его танк также был подожжен.

В августовских боях проявил геройство командир танка 45-го полка старшина Сычев. Танк был приобретен на сбережения самих танкистов. Следовавшие одна за другой атаки танкистов были неудачными, и в порыве ярости Сычев крикнул товарищам: «Вперед, за мной!» Танк его рванулся вперед, меняя направление и скорость, крутился, как юла, выскочил к подножью высоты, раздавил две противотанковые пушки, но был подожжен. Танк горел и шел вперед к шоссе Нарва — Таллин, затем остановился и взорвался. Герои-танкисты погибли в нем.

25 июля 1944 года во второй половине дня рядом с тем местом, где стоит памятник «Танк», ближе к Рийгикюласким высотам, по понтонной переправе начали форсирование реки Нарвы 45-й и 221-й танковые полки 8-го эстонского корпуса. Вначале прошли на тихом ходу три танка разведроты старшего лейтенанта Т.Д.Белкина, вслед за ними пошли другие танки. Но в это время к переправе прорвались сквозь зенитный огонь немецкие самолеты и сбросили бомбы. Волнами от взрывов бомб понтоны моста стали раскачиваться, и один из танков сполз в воду. В танке остался механик-водитель Гемпель.

В городе живет участник и свидетель этих событий, Бывший старший лейтенант Т.Д.Белкин. Сейчас он серьезно болен, но хорошо помнит этот и другие эпизоды. А болезнь — последствия страшной войны и невероятных переживаний. Белкин показывал место, где утонул танк, брату и сестре погибшего механика, когда они в 1949 году приезжали сюда. Гости долго сидели на берегу, поплакали, помянули и опустили цветы на воду.

Юноша-нарвитянин Тихомиров рассказал бывшему директору Нарвского музея Е.Кривошееву такой случай. Как-то летом, когда уровень воды сильно падал, купаясь с друзьями у Рийгикюла, он становился на башню танка и видел оборванный трос. Т.Белкин подтверждал, что танкисты пытались двумя танками вытащить машину, но трос оборвался.

Во время прокладки запасной «нитки» газопровода водолаз подходил в воде к танку и тоже сообщал об этом Кривошееву. Пока искали тягачи и приспособления, замерзла река. На следующее лето аквалангисты спасательной станции занимались поиском танка, но то ли вода в реке стала слишком мутной, то ли ошиблись местом, но танк спасатели не нашли.

В районе Усть-Жердянки, южнее города, в водах Наровы покоится второй танк. Это был танк командира танкового полка полковника Красника. Понтонеры, сооружая переправу, использовали часть немецких понтонов, а они оказались слабее наших по грузоподъемности. И когда пошел по ней первый танк, посреди реки понтоны наклонились, и танк оказался в реке.

После войны еще несколько лет трофейные команды собирали металлолом, оставленный в основном танкистами.

Памятник «Танк» у реки — это свеча всем танкистам танковых подразделений, русским и эстонцам, представителям других народов, обеспечивавших освобождение Нарвы от немецко-фашистских захватчиков

Памятники, перечисленные в статья «Памятники на крови», необходимо сохранить. Более того, проявлять заботу, внимание к памятникам, как это делается во всех цивилизованных странах, и в частности в Германии, Финляндии, Норвегии, в Китае, где есть могилы советских солдат. Под Полтавой до сих пор стоит памятник шведам, сражавшимся с петровскими солдатами. На Бородинском полк памятник французам наполеоновской армии также стоит на месте. Никакая «переоценка ценностей» не оправдывает варварства. Памятники на крови — святыня.

(12 февраля 1994, Николай Костин)

ПИСЬМО БЫВШЕГО КОМАНДИРА ПОЛКА 30-ГО ГВАРДЕЙСКОГО КОРПУСА А.Г.АФАНАСЬЕВА — Н.Ф.КОСТИНУ

Здравствуйте, Николай Федорович! Выполняя вашу просьбу, сообщаю некоторые данные о боях нашего корпуса под Нарвой. 30-й гвардейский стрелковый корпус (в том числе и наша 63-я гвардейская стрелковая дивизия) принимал участие в боях под Нарвой и за Нарву в составе войск 2-й Ударной армии в феврале и марте 1944 года. В феврале (с 11 по 28 февраля 1944) корпус, действуя в составе ударной группировки армии, наступал из района Долгая Нива (юго-западнее Нарвы) в направление Криуши — станция Аувере. Наша дивизия наступала на направлении главного удара корпуса, имея задачу — овладеть предмостным укреплением противника в районе Криуши, форсировать реку Нарва и, развивая наступление в северном направлении, в сторону Финского залива, выйти на железную дорогу Нарва — Таллин.

Утром 11 февраля дивизия после 30-минутной артподгтовки перешла в атаку (с рубежа Долгая Нива — Старый Пикт). 190-й гвардейский стрелковый полк, которым мне довелось в то время командовать, наступал в центре боевого порядка дивизии.

Полк, перейдя в атаку, за 40 минут сбросил противника с занимаемого им плацдарма, с ходу форсировал реку Нарва и, развивая наступление, к исходу дня прорвал оборону противника на глубину до 6 километров.

Успешно развивалось наступление и во второй день боя. За два дня боев полк прошел 16 километров. Продолжая наступление, к утру 15 февраля полк вышел к железной дороге в районе Таганере (5 километров западнее станции Аувере). Правее к железной дороге вышел 188-й стрелковый полк нашей дивизии.

С 15 по 28 февраля полк вел тяжелые оборонительные бои , отражая многократные контратаки противника. Противник любой ценой пытался восстановить положение, Не считаясь с потерями, вновь и вновь переходил в контратаки, вводя в бой резервы, снятые с других участков фронта. В период с 15 по 28 февраля только нашим полком были взяты пленные пяти полков от четырех дивизий противника, контратаковавших полк. Пленные — 1 и 401 пп 170 пд, 366 пп 227 пд, 377 пп 225 пд, 23 пп — дивизии СС Нордланд.

Почти две недели полк отражал яростные контратаки противника, не отступив ни на шаг от занятого рубежа. В ночь на 28 февраля полк сдел занимаемый участок 1076-му стрелковому полку 314-й стрелковой дивизии. Бои эти были исключительно тяжелые, особенно тяжелыми были бои с 22 по 28 февраля, когда приходилось вести бой с контратакующим противником почти непрерывно днем и ночью, часто находясь в полном окружении. Офицеры, сержанты и солдаты проявляли массовый героизм. Геройски дрались офицеры Ефименко, Памфилов, Говрушко, Сидиванов, Горбачев, Голубкин, старшина Фунтиков, сержанты Марченко и Гаврилов, рядовой Зайцев, и многие, многие другие. Подробности их подвигов в моей памяти не сохранились, - прошло очень много времени, да и время-то было так насыщено боями, что ыбло трудно сохранить в памяти детали их. 28 февраля мы закончили бои западнее города Нарвы, а уже 8 марта вступили в бой северо-восточнее города Нарва.

С 8 по 24 марта 1944 года дивизия вела бои за предмостные укрепления противника в райооне Поповка, мыза Лилиенбаха. 12 марта после упорных боев дивизия овладела мызой Лилиенбаха и парком. Поповкой в то время овладеть не удалось. Мартовские бои были также очень тяжелыми. Плацдарм противником был сильно укреплен, а части нашей дивизии, также, как и других дивизий корпуса, в то время были не полнокровны, да и боеприпасов для огневого подавления противника было очень мало. Фронтовая наступательная операция к тому времени уже закончилась. Ленинградский фронт, выполнив своб задачу, по решению Ставки Верховного Главнокомандования с 1 марта перешел к обороне и приступил к подготовке новых наступательных операций. Так что выделить нам необходимых для этого боя сил и средств командование фронта не могло.

Желаю вам, уважаемый Николай Федорович, доброго здоровья и больших успехов во всех ваших делах. А.Афанасьев, 22.5.75.

СТАТЬЯ Н.Ф.КОСТИНА

Жизненным подвигом Лидии Ивановны Мирошниченко можно только восторгаться. Она на всю жизнь — вот уже более 50 лет — сохранила в себе верность памяти мужа Владимира Яковлевича Бородая, командира батальона 546-го полка 191-й стрелковой дивизии, который был тяжело ранен 26 июля 1944 года при форсировании реки Наровы в районе Петровского острова.

Поженились они в 1939 году. Он — лейтенант, только что закончивший Харьковское артиллерийское училище, а она — студентка сельскохозяйственного техникума. Через год у них родился сын, назвали его, как и отца, Володей. Началась война, а для нее — эвакуация с малолетним сыном. Во время войны Лидия Ивановна закончила учебу, работала и одновременно училась в Московской сельскохозяйственной академии.

С ней нас (Е.Кривошеева и меня) судьба свела после празднования 46-летия освобождения Нарвы и выхода в свет нашей книги «Битва за Нарву». Эту книгу ей прислали однополчане, от них она и узнала наши адреса. Лидия Ивановна обратилась к нам за помощью в розыске мужа. Суть ее просьбы заключалась в том, что в 1944 году В.Я.Бородай пропал без вести из эвакогоспиталя ФЭГ-50, где находился на излечении после ранения. Где этот госпиталь располагался, как могло случиться, что он пропал? В наших головах зарождалось множество предположений, но, чтобы их отсеять, необходима была дополнительная информация.

Вот что поведала нам Лидия Ивановна. Она дважды обращалась через ленинградскую газету «Смена» к ветеранам 191-й стрелковой дивизии. Многие откликнулись. Из ответов однополчан она установила все подробности ранения и эвакуации мужа от берега Наровы до эвакопункта. А вот в фронтовом госпитале его следы потерялись. Как мог пропасть В.Я.Бородай? Лидия Ивановна письмами «бомбила» нас и главный архив Министерства обороны в Москве. Оттуда после многих проверок сообщили, что он пропал без вести и в кадрах не числится.

Капитан В.Я.Бородай являлся одним из лучших офицеров 8-го противотанкового дивизиона 191-й стрелковой дивизии. Исполняя обязанности начальника штаба дивизиона, всегда рвался в бой. Артиллеристы дивизиона на нарвских рубежах своим огнем часто поддерживали разведку боем, уничтожали огневые точки и другие цели на передних рубежах обороны немцев, ведя огонь с прямой наводки. И Бородай был всегда там, где надо было выполнять более ответственные задачи. Он не страшился ответного огня. Обычно на каждой огневой позиции при стрельбе прямой наводкой нельзя было находиться больше 8-10 минут. Поразив цель, укатывали орудие в укрытие, так как противник брал артиллеристов «на мушку». За слаженные и умелые днйствия артдивизиона, выполнение многих боевых задач и личное мужество при этом капитан Бородай в июле, перед ранением, был награжден орденом «Красного Знамени».

Для нас это была зацепка. Мы посоветовали Лидии Ивановне обратиться в Главное управление кадров Советской Армии. Однако ей вскоре сообщили, что орден, которым награжден муж, не вручен.

После этого она связалась с архивом медицинских частей Красной Армии. Оттуда сообщили, что в архиве нет материалов на ФЭГ-50. После этого она попросила одного из ветеранов артдивизиона побывать в архиве (а он находится в Свнкт-Петербурге) и лично разобраться по делу капитана Бородая. И ему такжен ничего не удалось уточнить — какая-то бюрократическая закавыка получилась. А может, В.Бородай умер в госпитале? Лидия Ивановна обратилась к руководоству Серафимовского и Богословского кладбищ, Пискаревского мемориала, где производились захоронения военнослужащих. Ей ответили, что в списках захороненных В.Я.Бородай не значится.

Я сам был свидетелем, знал случаи, когда, находясь на излечении в госпиталях, тяжело раненые, без рук и ног, не желая быть обузой для семьи, ходатайствовали о помещении их в дома инвалидов.

Лидия Ивановна списалась с такими организациями и оттуда получила отрицательные ответы. Голова от такой безрезультатной переписки шла кругом, но она не отчаивалась, продолжала писать по многим адресам. Вдохновляла ее память о муже: она не верила, не хотела верить, что ее Володя пропал. Это был подвиг, подвиг жизни. В этой связи нам приходило на память мужество жен декабристов, разделивших тяжелую участь своих мужей.

Лидия Ивановна установила письменную связь с однополчанами мужа и несколько раз организовала встречи его боевых друзей со студентами сельскохозяйственного техникума города Каменец-Подольска на Украине, где она долго работала. Для нее такие встречи были очень дороги — это связывало ее с мужем, которого она беззаветно любила.

Как-то, перебирая переписку с Лидией Ивановной, мне попала копия справки от 28 августа 1944 года изх архива МО о том, что капитан В.Я.Бородай был назначен командиром роты управления 546-го полка 191-й стрелковой дивизии. В это время дивизия вела бои в районе Мехикорма на юге Эстонии. Но и там его следы затерялись. По всей вероятности, там он и погиб. Во время войны были случаи, когда раненые, не долечившись, убегали в свои части. Их принимали, определяли туда, где раньше служили. ПО всей вероятности, так случилось и с капитаном Бородаем. Поэтому документы из части о его зачислении в списки до архива полностью не дошли.

Когда родился внук, его назвали именем деда — Владимир. Лидия Ивановна его нянчила, растила и считала частицей Владимира Яковлевича. Во внуке она замечала многие черты деда. Позднее в одном из писем она с радостью сообщила, что появился и правнук мужа и что его тоже назвали Володей.

Однажды в Ивангороде я купил книгу о медиках Ленфронта в Отечественной войне, и там оказалось много материалов о госпитале ФЭГ-50.Значит, он был, а в архивах, скорее всего, значился под номером полевой почты. И научные сотрудники в этом не разобрались. Я сразу сообщил об этом Лидии Ивановне, но ответа не последовало. Несколько раньше она писала о том, что сильно болеет. Позднее я обращался к соседям по квартире, но ответа не получил. Затем началась перестройка, окончательно нарушившая нашу связь.

Где сейчас Лидия Ивановна Мирошниченко и жива ли?  В памяти ветеранов она осталась как женщина, сохранившая любовь и верность мужу до последних своих дней. Многим можно позавидовать ее примеру. Такая любовь — творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого.

(Н.Костин, 11 апреля 1995)

ПИСЬМО Л.И.МИРОШНИКОВОЙ ОТ 16.12.1985

Здравствуйте, уважаемый Николай Федорович! Получила ваше письмо от 1 августа 1985 г. и оно меня порадовало. Спасибо вам большое за хорошие слова, за внимание ко мне и моему не легкому труду по поиску Бородая В.Я. Теперь я знаю, что вы 1) дали задание поисковым группам средних школ № 11 и № 272 поискать могилку Бородая В.Я. В селах, где есть братские могилки вдоль шоссейной дороги Кингисепп — Ленинград. 2) Что вы сделали запрос в военно-медицинский музей — архив о местонахождении госпиталей 139 и ФЭП-50 Ленинградского фронта, через которые проходил (или должен был проходить) Бородай В.Я. Может быть, они и дадут вам справку, на мои запросы они не отвечают.

Еще раз и еще раз читаю «Битва за Нарву», стараясь представить, как шла битва в том далеком июле 1944 года. Снова раскрываю «Малый атлас СССР» и изучаю карту Ленинградской области, сверяя с 100-104-й страницей книги «Битва за Нарву» и вашим последним письмом. На странице 102 2-й и 3-й абзацы говорят о том, что к 26 июля 1944 года 546-й СП и 559-й СП, которые обходили Нарву с севера, развернулись фронтом с запада на восток на Нарву. При этом было освобождено 20 населенных пунктов (читай 3-й абзац). Мне кажется, что надо уточнить в военкоматах, нет ли там захоронений освободителей Нарвы?

Николай Федорович! Если вам попадется карта-схема г.Нарвы — пришлите ее мне. Зав. отделом «Отзовитесь!» молодежной газеты «Смена» (Ленинград) прислал письмо о возможности помещения розыска Бородая В.Я. повторно. Надо им выслать фотографии для изготовления клише фото Бородая В.Я. Я сейчас боюсь высылать фото — попадет в поток новогодних поздравлений и пропадут фото. Поздравляя его с Новым 1986-м годом, пообещала прислать фото в январе, когда спадет поток новогодних поздравлений (с 15 января 1966 г.). Днями получила ответ с ЦАМО на мой запрос от 23 марта 1985 г. Копии высылаю.

ПИСЬМО ОТ Л.И.МИРОШНИКОВОЙ ОТ 14.10.1986

Здравствуйте, уважаемый Николай Федорович! Получила долгожданный ваш ответ на мое июньское письмо. Спасибо за память. О ФЭП-50 (по вашему совету) я в июле запросила ЦАМО и вот до сих пор пока ответа нет. Не знаю, что и думать. Но вот немного расправлюсь с подготовкой к зиме  и снова буду писать в ЦАМО и в Музей меддокументов (Ленинград).

В 1984 г. член Совета ветеранов 191-й стрелковой дивизии товарищ Григорьев Г.Н. Был лично в мущее медицинских документов — Бородая В.Я., но ничего так и не нашел. Оставил там анкету — по ней искали работники музея, а потом написали, что нет документов из ФЭП-50. А мне кажется, что они просто отписались. Просить председателя Совета ветеранов снова посетить музей не решаюсь — он недавно похоронил жену, сам отлежал с инфарктом в госпитале и сейчас у него одна забота — издать книгу «Боевой путь 191-й стрелковой дивизии.» Все материалы несколько раз переписывались, теперь напечатаны на машинке, проходят перечитку, надо издавать, а денег нет. Развернута работа по сбору средств среди ветеранов (а их становится все меньше). Короче говоря: жить бы да жить, да уж некогда. (…) Спасибо вам за все!

СТАТЬЯ Н.Ф.КОСТИНА «ПУСТЬ ЗЕМЛЯ ИМ БУДЕТ ПУХОМ»

(о погибших в боях за Нарву)

Это была последняя поисковая операция нарвских «следопытов». Как-то мне четыре или пять лет назад военрук школы № 10 Николай Забегаев  сообщил, что в 9 километрах западнее Эстонской ГРЭС найдено на болоте Илусумяннику-соо брошенное захоронение воинов немецкой и советской армий. А я знал, что в этом месте у населенных пунктов Путки и Лалли зимой, весной и летом 1944 года шли ожесточенные бои. Там у немцев были мощные опорные узлы. Когда я в первый раз со следопытами приехал, мне показали груду металла, оставшегося от подорванного танка Т-34: днище, несколько траков, ящик с инструментом, 5 снарядов, пробитых осколками. Здесь же были останки танкистов. Мы эти останки собрали в одну коробку и спрятали под железными частями танка. НА днище нашли поврежденный орден «Красной Звезды» и значок «Отличный танкист» с хорошо сохранившимся номером. А рядом метрах в десяти лежал труп в немецкой форме, в руках которого была трубка фауст-патрона. На нем была найдена наградная бляха (медальон), на которой хорошо читалась надпись: «Eis Bte Eesti Leg» и ряд номеров. Видимо, фаустник погиб в момент подрыва танка. Бляху (медальон) я передаю в комиссию по памятникам, возможно, им удастся в в архивах Таллина установить, кто был этот солдат с фауст-патроном.

В стороне не далее 100 метров обнаружили остатки двух подорванных артсамоходных установок САУ-76 с хорошо сохранившимся прицельным прибором. Его и другие детали передали Н.Забегаеву в школьный музей. Около самоходок валялось много стреляных артиллерийских гильз. И тоже останки самоходчиков.

Рядом у канавы или окопа, залитого водой, - братская могила, чуть присыпанная землей. В ней мы насчитали до 25 еще не полностью истлевших трупов. Хорошо были видны погоны старшины, сержанта, подсумки из-под патронов. Чуть поодаль заметили примерно столько же трупов, припорошенных землей и заросших травой. Около самоходок — 3 трупа в той же форме «Эстонского легиона» и тоже с трубками от фаустпатронов.

В канавах и в рвах лежало еще много трупов воинов советской армии и фашистов. Определить, кто есть кто, можно было только по каскам, ботинкам или сапогам, оружия при них не было. По всей вероятности, похоронные команды или случайные люди собрали оружие.

Поисковики 10-й школы с Н.Забегаевым обратились в архив Министерства обороны, откуда сразу же ответили, что упомянутым орденом был награжден младший сержант Мерзляков из 221-го танкового полка. Родные — мать, отец и сестра — проживают в деревне Мерзляково Пронинского района Пермской области. Из районного военкомата подтвердили, что у них есть сообщение из 221-го танкового полка, что младший сержант Мерзляков погиб под Нарвой и похоронен в 4-х километрах южнее хутора Ансаре-Матсевахт. Если посмотреть на топографическую карту, то это и есть место, где были найдены останки танкистов во взорванном танке.

Ветеран 11-й стрелковой дивизии подполковник Н.Смирнов из Москвы, много занимавшийся в Центральном архиве в Подольске, прислал мне часть материалов о боевых действиях дивизии под Нарвой. Здесь во время войны он командовал стрелковым батальоном.

Из его записей: «На южном участке фронта Ауверского плацдарма 112-й стрелковый корпус силами 11-й стрелковой дивизии и других приданных частей, и в частности 221-го танкового полка 8-го Эстонского стрелкового корпуса, вел наступление в районе мощных опорных узлов обороны фашистов Путки и Лалли. 11-я СД имела задачу уничтожить противника в этих узлах и наступать на юго-запад в общем направлении Куремяэ-Кюда. С самого начала бои в этом месте приняли затяжной характер. Противник оказывал отчаянное сопротивление. Части 11-й СД с трудом продвигались вперед. Две роты второго батальона прорвались западнее Путки к каналу Контесоокрав, преодолев две линии вражеской обороны. Командир 219-го стрелкового полка ввел в прорыв третий батальон. Командир дивизии полковник В.И.Шкель направил в прорыв свой резерв — второй стрелковый батальон 163-го полка. Но развить успех не удалось. Противник предпринимал одну контратаку за другой (9 контратак за день), обрушив сильный минометно-артиллерийский огонь по нашим боевым порядкам. Батальоны несли большие потери. Выбыли из строя многие командиры батальон и рот. Смертельно ранили командира 219-го полка подполковника И.В.Голубева. В командование полком вступает А.А.Лебедев. 26, 27, 28 июля дивизии продвинуться не удалось.

Вечером 28 июля на огневых позициях батареи 120-миллиметровых минометов 320-го СП в расчете известных всему фронту братьев Шумовых произошел взрыв мин. Александр и Иван получили серьезные ранения, а Василий и Семен погибли. Их похоронили на полковом кладбище севернее Путки.»

В 1989 году с помощью лесника и Нарвского военкома майора В.П.Чернышея мы нашли это кладбище, но оно было кем-то разграблено.

«Для развития первоначального успеха на рассвете 29 июля после артподготовки полки продолжали наступление. 163-й полк продвинулся на 200-300 метров, а затем, встретив ожесточенное сопротивление противника, вынужден был отойти на исходные позиции. В течение дня 320-й полк отразил 5 контратак противника, а 163-й — 3 контратаки.

Были ранены и выбыли из строя командир 2-го батальона 320-го полка капитан Н.Т.Смирнов, парторг батальона лейтенант А.С.Попов. Командование батальоном принял начальник штаба батальона Ф.И.Жуков. Был тяжело ранен заместитель командира 3-го батальона старший лейтенант Дроздов.

30 июля из оставшегося личного состава 2-го стрелкового батальона сформировали штурмовую роту, которая при поддержке САУ-76 и Т-34 форсировала канал Путки-крав, преодолела три линии траншей, проволочное заграждение, спираль Бруно, минное поле, атаковала Путки и, выйдя на 200 метров южнее Лалли, совместно с подразделениями 320-го СП окружила группировку противника, взяв в плен 35 человек.

31 июля немцы снова и снова бросаются в контратаки, пытаясь вернуть утраченные позиции. Командир полка вводит в бой 1-й батальон 320-го полка. Противник ведет сильный обстрел. Контузило командира батальона. Его заменил капитан Половинко. Убит командир 3-й пулеметной роты старший лейтенант Уликин. Командование ротой принял лейтенант Тюлин. Ранен командир 3-й стрелковой роты старший лейтенант Романенко. В роте не осталось ни одного офицера. Тогда комсорг роты сержант Павлов поднялся во весь рост и с возгласом «Вперед, за Родину!» повел роту в очередную атаку, выбив фашистов из траншеи.

Первый стрелковый батальон 320-го полка был сведен в одну роту, командование которой принял лейтенант Чумак. Второй батальон этого полка возглавил майор Доронин. В третьем батальоне в живых остался только один офицер — лейтенант Галанин.» Командир пулеметного взвода лейтенант Никитин по личной инициативе объединил остатки 7-й и 8-й стрелковых рот и повел их в атаку. Атаку рот лейтенанта Чумака и Никитина поддержали танки Т-34 и САУ-76 из 221-го танкового полка. Противник вел сильный артиллерийский огонь. Три танка загорелись около Контесоо-крав. Командир танковой роты по радио выкрикнул: «Горим, но не сдаемся!» Враг был отброшен к каналу Улусумянникукраав. На этих рубежах роты и закрепились.»

Я так подробно описал только один бой, скорее, сражение, на нарвском направлении, на одном из участков (и не главном — таких были десятки), чтобы сегодняшний читатель понял, какой крови стоило освобождение Нарвы и первых километров эстонской земли. Поисковцы из Силламяэ Ю.Петров и другие находили много, очень много останков солдат во многих местах Ауверского плацдарма. Мы по этим находкам обращались в военкомат Кохтла-Ярве, но должнйо поддержки, в разрешении вопроса перезахоронения не получили. Позже, когда мы с военкомом Нарвы В.П.Чернышеем снова ездили в этот район, страшно удивились: лес спилен и стрелеван, большей частью вывезен. Главная дорога около левого берега Контесоокрав расширена и засыпана щебнем. Т-34 и останки бойцов оказались под дорогой. Земля треллерами «перепахана», ничего не видно: ни могил, ни останков людей.

Это глумление над теми, кого земля нарвская приняла в свои объятия: красных и синих, коричневых и черных. Пусть земля им будет пухом! (Но пусть никогда не будет покоя мародерам, следы которых мы постоянно находили при обследовании мест, где шли бои. Пусть плохо спится и тем, кто по долгу службы — как, например, бывший военком Кохтла-Ярве майор Синильник — должен был предотвратить надругательство над телами павших, но пренебрег своими должностными и просто человеческими обязанностями.)

В Нарве проживает несколько ветеранов 11-й дивизии. Это И.Е.Майоров, А.И.Гончаров, Н.И.Возилкин, А.И.Ершова. Они также были участниками этих боев. Все, что здесь написано, посвящается им и всем тем, кто участвовал в битве за Нарву.

(Н.Костин, 5 марта 1994 г.)

ПИСЬМО ОТ ВЕТЕРАНА

Здравствуйте, Николай Федорович! Примите наш семейный привет и массу наилучших пожеланий в вашей работе, и крепкого здоровья в жизни.

Николай Федорович! Сообщаю, что ваше письмо и восемь штук фотокарточек получил, за что большое пребольшое спасибо. Еще раз премного благодарен. Это самая большая будет память в нашей жизни. Будет чего вспомнить. Да и наша прошлая встреча будет жить долго. А вот будущая встреча в 1974 году — это уж будущее. Мы тогда решили и дали клятву, а клятва будет наша как приказ. А приказы такие выполняются. Нашу клятву может вырвать только у нас или болезнь, приковавшая к постели, или смерть. А в основном отговорок не может быть.

Николай Федорович! Попрошу вас при первой возможности передать привет от меня Константину Федоровичу (Константин Федорович Ополченцев — бывший начальник связи 930-го стрелкового полка, тогда — начальник городского узла связи в Нарве. - Примечание И.В.), Ивану Яковлевичу, военкому (Иван Яковлевич Лисецкий, бывший заместитель командира пульроты 917-го стрелкового полка 8-го Эстонского стрелкового корпуса, в 1960-73 гг. - военком Нарвы — Примечание И.В.), Николаю Петровичу Горшкову (начальник третьего отделения военкомата Н.П.Горшков. — Примечание И.В.), Василию Моисеевичу (Однополчанин Н.Ф.Костина, бывший солдату 192-го гвардейского полка 63-й гвардейской дивизии 30-го гвардейского Ленинградского стрелкового корпуса Василий Моисеевич Сутырин, позднее — лектор-консультант Нарвского горкома партии. - Примечание И.В.) из райкома.

Николай Федорович! Сейчас пишу письмо вам и затем Коле Антоненко, а от ребят писем еще нет, хотя написано всем. От Дынникова писем еще не получал. Я ему по приезду написал письмо. Николай Федорович! Я вам хочу сказать вот что. Когда мы ехали автобусом со станции Аувере по дороге на строящуюся ГЭС — Этонскую станцию, выехали на первую поляну от станции. (Вероятнее всего, речь идет о поездке по местам боев в окрестностях Нарвы. - Примечание И.В.) Ведь мы были когда-то в самой середине этого мешка. По приезду домой я долго вспоминал и наконец все вспомнил. Ведь из мешка на станции Аувере была всего одна дорога. Вот смотрите мою схему, которую я начертил по памяти от руки. Слева, когда едем от станции Аувере, должна быть большая канава от дороги до канавы метров на 200-300, а по правую сторону дороги к лесу была нейтралка, оборону мы занимали немного левее дороги. Вот краткая маленькая схема. Вот где подбитый Т-34, примерно над 3-й 943-й СП, была моя огневая позиция. Я ночью выходил на огневой рубеж и снайперил, винтовку брал у полкового снайпера.

Николай Федорович! Вот когда в 1974 году будем все вместе, обязательно съездим на эту поляну. Там я тогда точнее сориентируюсь. Ну вот все, что хотел написать. До свидания. Целую, крепко жму ваши руки. С приветом к вам. 4 сентября 1939 года, город Кириши.

П.С. Да, забыл, ведь Коле Антоненко 4 сентября 1969 года стукнет 47 лет, я его поздравил телеграммой. А мне 9 сентября 1969 — 44 года.