Ковруков Николай Степанович

Я родился 6 августа 1922 г. в селе Заборовье Мирновского района Тверской области. Мать была труженица, отец умер, когда мне было 4 года. В семье, кроме меня, был брат, погиб на фронте в ВОВ, и сестра. В хозяйстве у нас была корова, лошадь, но в колхозе все отобрали. В селе окончил 6 классов, и решил поехать в город. В Калинине пошел на ткацкую фабрику учеником слесаря, одновременно учился в школе ФЗО. Из Калинина переехал к сестре в г. Клин Московской области, поработал немного учеником электрика, а 10 декабря 1940 г. меня призвали в армию. Направили в Монгольскую ССР, в 406-й полк связи. После прибытия в часть меня сразу направили в полковую школу радистов, где я изучал морзянку. Кормили перед войной нормально, и мясо попадалось. Сразу выдали форму, ботинки с обмотками, винтовку. Во время обучения несколько раз водили на стрельбища, но было больше теоретических занятий в классе. Только в конце стали разводить нас по разным местам и давали задания между собой обменяться радиограммой. Учителя были неплохие, только один хохол вредный очень, я с ним ругался все время. В конце концов, он отправил меня к командиру полка, и говорит мне:

- Я тут написал письмо, как ты себя ведешь, отправишь своим родителям.

Отдал мне его в ящик опустить. А я и не читал его, взял и порвал, не стал отправлять. Экзаменов мы не сдавали, просто по окончании присвоили звания сержантов.

22 июня 1941 г. в части объявили, что началась война. Нас сразу подняли по тревоге и повезли в Улан-Удэ, откуда собирались отправить на фронт. Дали продуктов на 5 дней, в основном лапшу в пачках. Мы дорогой все за 2 дня съели. Привезли в Улан-Удэ, а нас не становят на довольствие. Командиры начали выяснять, что ж такое, им отвечают: "Хлеба у нас в обрез, если что-то останется от супа, каши, тем и покормим". Тогда нас стали водить работать в овощехранилище картошку перебирать. Так мы как делали: наберем немного картошки, пойдем в казарму на печке ее варить, а другие солдаты тем временем вместо нас перебирают. Так прожили полмесяца, вдруг япошка чего-то заворошился, нас обратно в Монголию направили. Прибыли, и сразу боевая тревога, и приказ такой интересный: "Матрасы вытрясти!" Привезли к границе, но с японцами ничего не случилось, поэтому нас обратно в казармы направили. Начались постоянные учения, меня приписали к отделению связистов, а я-то радист. И меня начали все к телефону усаживать на учениях. Тут уж я не выдержал и говорю начальнику отделения: "Я радист, а ты меня таскаешь на телефоне сидеть! Что же я буду знать, на фронт отправят, а я у меня навыка с рацией обращаться нет никакого!" Он меня отправил к командиру полка, я ему все рассказал, он мне ответил, что я мыслю правильно, но надо подчиняться старшему. Но все же прислушался ко мне, и в полку сделали специальный класс морзянки, мы начали между собой тренироваться. В начале декабря приказ, направить часть солдат на фронт. Всего из полка отобрали человек 20, и повезли на фронт. В Москву приехали, недели 2 жили в школе в Сокольниках. Из Америки приходило оборудование, и нас посылали его разгружать. Кормили нормально, перед отправкой выдали зимнее обмундирование.

После нас пригнали в Кубинку, там формировалась 196-я стрелковая дивизия, меня направили полковым радистом в 893-й стрелковый полк. Нашу дивизию отправили в Ленинград на снятие блокады. Приехали к Ладожскому озеру, дали лыжи, а в некоторых местах лед был пробомблен, дыры остались, вода, скользко. Поехали, ноги с непривычки расходятся, у всех паха заболели, лыжи покидали, и так вот пешком пошли. А сзади трофейная команда лыжи собирала. В Ленинграде расположили в 5-ти этажном доме, печки железные дали, мы вывели в форточку трубы, и подогревали так жилье. Но дыма в комнатах стояло по пояс, маленько ляжем внизу, вроде нет дыма. Тем и спасались. Снова нас направили разгружать военное оборудование, которое приходило по Ладоге. На учения постоянно, в озерки ходили. Там мы простояли долго, нас на фронт не посылали, держали в резерве.

Только в начале 1943 г. отправили на Синявинские высоты менять какую-то дивизию. Прошли болота, 1,5 км, и вступили на высоты, у основания которых нас расположили. Только начали рассказывать обстановку, и сразу недалеко разорвался снаряд, трех радистов вывело из строя. В батальоне начальника радиостанции ранило, меня направили на его место. Я от штаба полка прополз метров 500 по траншее на батальонный КП, там командир батальона и санитарка расположились в блиндаже. А я в 20 метрах от блиндажа в траншее засел. Говорю командиру:

- Товарищ старший лейтенант, разрешите мне в блиндаже расположиться, хотя бы в проходе.

- Ты что?! Тебя немцы запеленгуют, совсем все разобьют.

Так я и сидел на месте, как вдруг снаряд упал, разорвался рядом совсем с тем местом, где я сидел. Попал в угол траншеи, меня землей завалило, я глаза вытаращил, ничего не вижу, землей всего засыпало, да еще головой шарахнулся, и получил ранение в грудь и в ногу. Выбрался из земли, кричу санитарке, она выглянула из блиндажа, поглядела, да и обратно в землянку. Разозлился я сильно. Ну, думаю, если сейчас опять вылезет, из винтовки ее положу, собаку, и все. И опять думаю, что я буду здесь сидеть, ни черта не будет хорошего. Пополз обратно в штаб полка по траншее, хотел сам перевязать раны. Закрутил ногу, но руки дрожат, бинт вывалился и покатился по земле, так я и полз с бинтом. Половину пути прополз, смотрю, навстречу солдат идет. Я ему говорю:

- Слушай, друг, перевяжи рану.

- А у тебя бинт есть?

- Видишь, за мной тянется.

Он, представьте, свой бинт достал и перевязал мне ногу и грудь, после кое-как приполз я в штаб полка. Доложил о ранении, спросил, как через болота в медпункт перейти. Мне посоветовали к рельсам подойти, они с другой стороны болот проходили, там разгружали снаряды, и в обратный путь забирали раненных. С нашей стороны болот был большой склон, в нем сделаны выемки для того, чтобы прятаться от осколков. Здесь железнодорожной линии не было, только шпалы лежали, по всему болоту. Я винтовкой подпирался, и пошел по шпалам потихоньку. Немного прошел по болотам, смотрю, там наши тыловики на повозке снаряды подвозят от второй линии. Я попросил подвезти, они меня посадили, но я всего метров 200 проехал, не могу, повозку трясет по кочкам, рана болит. Попросил остановить, слез и поплелся помаленьку. Дошел до большой брезентовой палатки, мне сказали, что в ней раненных отмечают. Зашел, рассказал врачу о ранении, мне говорят:

- Посидите здесь немного.

Подождал немного, выносят мне 100 грамм водки, сальца грамм 50 на кусочке черного хлеба. Выпил, вылежал, а то первое время попробовал встать, и, чувствую, не могу. Тем временем пришло несколько автобусов, нас, раненных, посадили, на носилках занесли, подвесили в автобусах, чтобы меньше трясло. И повезли к Ленинграду, на берегу Невы стояла деревушка, где раньше жили немцы. Их выселили, дома все свободные, нас, раненных, разместили. И мы некоторое время здесь прожили, но неспокойно было. С Балтики наш корабль подойдет, несколько залпов даст по немцу, он сразу же засечет, и начинает по нашему кораблю в ответ долбить. Причем снаряды падали рядом с домами, метрах в 100, мы очень боялись, что по нам попадет. Но ничего, ни разу такого не случилось. А наш корабль еще отойдет подальше по реке, снова по немцу постреляет, и обратно на Балтику уйдет. Из деревни нас переправили в Ленинград в полевой госпиталь №1320, там сделали полную чистку ранений. У меня же осколок попал в ногу, с другой стороны кожу поднял, и все, не вылетел. Мне разрезали, осколок вынули, бинтом протянули через ногу, все прочистили, и перевязали. Остался в госпитале, но выписали меня досрочно: мы, раненные, подали жалобу на начальника госпиталя. Нужно столько хлеба раненным давать, а он меньше дает. Мы послали письмо в комиссию, приехало начальство, разобрали ситуацию, и приказали давать не 300, а 500 грамм хлеба. Комиссия покинула госпиталь, а начальник через 2 дня всех тех, кто подписывал письмо, выгнал в выздоравливающий батальон. Прибыли туда, у меня спрашивают:

- Вы кем были?

- Радистом.

- У нас такой специальности нет. Есть автоматчик, пехотинец с винтовкой, и противотанковое ружье. Кем хочешь быть?

- Давайте в противотанкисты пойду.

Ну ладно, водили на учения в выздоравливающем батальоне, больше теории давали, но ничего сильно не объясняли. И тут наша дивизия вышла из боя, те, кто остался, большие потери были. И нас, раненных из 196-й стрелковой дивизии, сразу затребовали обратно. Мы все обрадовались, что опять к своим, я снова радистом в батальон попал. Какое-то время мы во втором эшелоне находились, постоянно учения проводили. В напарники по радиостанции достался мне радист Шульский.

И снова нас бросили в наступление. Враг долго удерживал позицию, но потом отошел, наши разведчики поползли к немецким позициям, там никого нет, кроме одного пулеметчика и пяти солдат. Они ночью и барабанили из пулемета. Мы же, черт его знает, сколько стреляет людей. Разведчики оставшихся немцев ликвидировали, и мы сразу разв прорыв. Оказалось, немцы отступили на 1 км от позиций. Наш батальон пошел понемногу вперед, смотрим, стоит повозка кухонная, две лошади запряжены, немцы завтракают. Мы подошли к ним, как осталось 200 метров до немцев, поползли. Я полез через огородку, сам-то пролез, а радиостанция застряла, не пролазит. "Елки-палки", - думаю, - "немец засечет и приколотит тут же". Но один солдат радиостанцию сзади снял, проползли кое-как. Мы все подтянулись, в 150 м. от немцев рассредоточились, и давай их поливать из всех стволов: из винтовок, автоматов, даже ротными минометами и пулеметами накрыли. Немцы отступают, мы за ними, тут лошади за немцами несутся. Одной лошади подстрелили заднюю ногу, она падает, а вторая прет вперед, и кухню, и раненную везет. Неразбериха, так получилось, что я поймал лошадь. Мы дальше вперед сунулись, а немцы укрепились дальше в небольшой деревне Ропше, оттуда уже организованно отходят, колонной. С нашей стороны в доме на крыше сидел пулеметчик. А сзади этого домика, риги, стояла маленькая пушка. Не подпускали нас. Меня подозвал командир батальона:

- Подберись поближе, и подавай сигналы нашей артиллерии, куда бить.

Ну, я пополз, а как сигналы подавать, немец-то услышит, и приколотит меня. Тогда я сумел подползти, и на крышу риги бросил гранату, и этого пулеметчика сбил, больше он не колотит. Наши ребята пошли в атаку, я дальше в ригу пополз. Вижу маленькую пушку, у нее три немца стоят. Туда я тоже гранату кинул, и всех немцев прибил. Подбежал к пушке, сунул снаряд, повернул орудие, и выстрелил по отступающей колонне немцев. Там в колонне пушку везли. Вдруг вижу, справа залегли наши пехотинцы, и не наступают, пушки боятся. Я ору им:

- Давай вперед! Пересекайте путь немцам к отступлению!

Услышали меня, пошли в атаку, немецкую пушку в колонне разбили, и отрезали часть немецкой колонны. Всего в плен взяли человек 200 немцев. Мне за этот бой вручили орден Красной Звезды. Командир батальона обещал еще какую-то большую награду вручить, но ничего не получилось, его ранило. В конце боя снаряд рядом с ним в куче кирпичей разорвался, и кирпичом по голове попало.

В этой же деревне ко мне подходит девушка, и просит:

- Дяденька, возьми меня с собой на рацию!

- Как же я тебя возьму, меня расстрелять могут, скажут, какую-то аферистку принял!

- Да что ты, я русская, меня немец сюда пригнал.

- Нет, я не могу.

Но командир батальона сказал, чтобы я взял ее с собой, она бы мне помогала рацию таскать. Взяли немцев, партию солдат отправили немцев охранять, и девушку послали с ними в штаб полка. И она к нам не вернулась.

После этого боя нас отвели опять в Ленинград, где мы снова в резерве находились. В начале 1944 г. нас высадили как десант на немецкий берег Невы. Погрузили на самоходные баржи, и высадили на берег. Сразу после высадки прилетели немецкие самолеты, и как давай нас бомбить. Я же себе сразу после высадки вырыл окоп и сидел в нем с радиостанцией. Вдруг к моему окопу подполз ст. лейтенант-артиллерист и приказывает:

- А ну-ка вылезай из окопа.

- А в чем дело, товарищ ст. лейтенант?

- Вылезай, тебе говорят, а то сейчас пристрелю!

Ну, я вылез, радиостанция там осталась. Все, думаю, конец мой пришел. Тут подходит командир полка, он у нас был хороший мужик, но суровый. Спрашивает меня, в чем дело, почему не укрылся. Я докладываю, что так и так, выгнал меня из окопа ст. лейтенант. Командир полка к окопу подбежал:

- Немедленно вылезти из окопа! Как труса, я застрелю тебя немедленно.

И застрелил его, я потом с него сапоги снял, надел вместо своих ботинок с обмотками.

Пошли в наступление с плацдарма, в одну деревню вошли, а немцы ее сожгли всю, крестьяне в лес ушли. Мы, штаб батальона, в деревне остались, я рядом с радиостанцией сижу один. Вдруг вижу, как из нашего тыла, крадучись, выходит человек 5 немцев, разведчики, в серых плащах. Идут по болоту около деревни, видимо, к своим. Кричать нельзя, я пополз к ним потихоньку, украдкой приблизился. Из автомата трофейного очередью 4 убил, а один убежал, но недалеко, я его все равно подстрелил. Он упал, еще живой был, я его добил. Снял с них документы, планшеты, фотоаппарат и в часть отнес. Вручили мне за ликвидацию немецкой разведки медаль "За отвагу".

Бои были сильные, но нам удалось разбить немцев. Как-то стояли на отдыхе, вдруг командир батальона еще затемно ушел на передовую. Мы проснулись с напарником, нет никого, елки-палки, давай бегать, мы же прикрепленные к командиру батальона. Увидели телефонный провод, поняли, что он к командиру идет. Пошли мы по линии, быстро, в любое время командиру связь-то может понадобиться. Радиостанцию нес мой напарник, Шульский. Я стал вперед вырываться, а он отстает, вдруг где-то грохнул снаряд, я вперед пробежал, оглянулся, а напарника и нет. Пришлось назад по кабелю бежать, вижу, в 200 м. от провода окоп, а Шульский лежит в окопе, на себя рацию положил. А снаряд-то от него вдалеке разорвался. Я ему говорю:

- Вставай! За мной, следуй быстро!

Отлаял его хорошенько, бежим вперед, я оглянулся, снова его нет. Подхожу к нему, а ему в висок осколок попал. Я ему перевязал голову, подошел к передовой, зашел в блиндаж к командиру роты. Попросил, чтобы позвонили в штаб батальона, выслать человека, подобрать Шульского и как следует забинтовать ему голову. Он позвонил, договорился. Сидим с командиром роты в блиндаже, стенки были прутьями укреплены. И вдруг немец как начал бить из шестиствольного миномета, а блиндаж трясется. Думаю, нет, в нем хорониться нельзя, он упадет, привалит, и не вылезешь из блиндажа. Я быстренько вылез оттуда, а рядом, как назло, мина разорвалась. Так рядом телефонисты сидели, я прямо на них завалился. Со мной ничего, а подо мной одному из телефонистов в голову осколок попал. Вот так, мне ничего, а ему по голове шарахнуло.

Затем мы освобождали Ленинградскую область, там я уже при штабе батальона постоянно находился. Взяли деревню, выкопали себе окопчики, сидим там, командир одной из рот и мы рядом. А рядом стоял стог сена, большой, из-за него выглядывали вроде как люди, мы подумали, что немцы. Я говорю Саше, командиру роты:

- Товарищ лейтенант, вроде из-за сена кто-то выглядывает.

- Иди-ка, проверь.

Ну, думаю, вперед попрешь, сразу застрелят. Я с другой стороны стога обошел, винтовку наготове держу. Ближе подошел, а это оказались чучела. Немцы на них тренировать штыковому бою.

Ближе к концу войны наша дивизия освобождала в Латвии г. Ригу, и немцы здесь держались крепко, но все же капитулировали в конце концов, только они сдались, как наши самолеты прилетели. Немцы же около сложенного оружия стоят, вышел вперед немецкий офицер, и перед строем из пистолета застрелился. Мы только отвели немцев, а наши самолеты начали нас же и бомбить. Ко мне подполз командир батальона:

- Держи ракетницу, и подавай этим придуркам сигнал в сторону немцев, чтобы они их бомбили.

Я дал несколько выстрелов, вроде, самолеты улетели, никто не пострадал из наших. Я же подавал сигнал в сторону Балтийского моря, там немцы грузились на корабли и эвакуировались. Там надо бомбить было, и самолеты все же полетели туда. Мы тем временем в Риге все заняли. И для меня боевые действия на том закончились. До конца войны наш полк находился в Риге, как резерв для ликвидации окруженной немецкой группировки. Но она сдалась, как война закончилась.

- Как Вы встретили 9 мая?

- Нас уже готовили к отправке на Дальний Восток. Но все равно, все так обрадовались, что живы остались. Стреляли в воздух как сумасшедшие.

- Какие разрушения в Ленинграде Вы видели?

- Местами, были разрушенные здания, были целые. Вот нас в целом доме поселили, я на 3-ем этаже находился, и ничего, не бомбили. Во время учений мы из уцелевших домов связь держали со своим полком, а приемник не берет, дальность слишком большая. И тут забавный случай произошел: смотрим, лезет на чердак, где мы сидели, тетка с дочкой. Оказывается, они думали, что это немецкая разведка, приемник-то пищит, вот и полезли проверять. Поговорили с ней, объяснили, что мы на учениях, они вроде успокоились.

- Как кормили в период Ленинградской блокады?

- Неважно, сухари одни, да когда галеты дадут. Недоедали все.

- Как складывались взаимоотношения с мирным населением Прибалтики?

- Ничего вроде. Что-нибудь попросишь, дают. Раз пришли, нас человека 4 было, к хозяину большого дома, спросили у него:

- Давай чего-нибудь покушать.

- Нет у меня ничего!

- Как это нет, у нас по одной корове дома было, и то масло всегда водилось, у тебя шесть коров, и нет ничего.

Смотрим, тащит бидон масла. И собака рядом с ним, вроде, чтобы мы его не трогали. У него собака, а у нас у каждого винтовки и автоматы. Застрелили бы его собаку. Но так в основном неплохо к нам относились.

- Какая у Вас была радиостанция, советская или иностранная? Как бы Вы оценили ее надежность?

- Всю войну у меня была наша советская РБ. Весила она 20 кг, тяжелая, но принимала на 15 км словами, а морзянкой и больше, и за 40 км можно передавать. Главная проблема была в том, что если только садились батареи, то дальность сильно сокращалась. А так надежная рация, и тряску неплохо выдерживала.

- Как организовывалось передвижение на марше?

- Все пешком шли. Только изредка, когда попутно повозка едет, могли посадить, если попросишь.

- Как мылись, стирались?

- Да чего там, кое-когда меняли белье, но редко, во вшах все ходили. Мне выдали зимой полушубок, у него пола правая оторвалась, везде дырки, холодно, сквозняк. Потом, при подходе к границе с Прибалтикой, выдали маскхалаты, они немного от ветра защищали. А в полушубке везде были большие круги вшей. Мы в одном наступлении взяли немецкий склад, я нашел свитер и снизу одел, думал, чтобы потеплей было. Потом в одном доме, ночевали у бабки, разделись, бабка глядит на нас, а в по всему свитеру вши сидят. Ой, неудобно нам было. Но как с вшами в наступлении бороться?! В конце войны выдали брезентовые плащи, удобные, их углом сложил, вроде маленького домишки получалось.

- Где Вы находились во время боя?

- При штабе батальона, командиры рот в атаку шли, а командир батальона чаще всего в блиндаже сидел, и не видел, что там твориться. При прорыве меня с радиостанцией обычно передовой роте придавали. Вот первый командир батальона, тот с нами в Ропше был, пока его кирпичами не побило. Нормальный мужик.

- Как Вы оборудовали свою позицию?

- Сам себе вырывал окоп, бывало, конечно, в готовые садился, но в основном все сам рыл.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Винтовка, но когда у немцев отбивали позиции, все старались вооружиться трофейными автоматами, у меня тоже такой был. Когда на отдых отходили, то у нас автоматы отнимали, снова давали винтовки. Немецкий автомат был отличным, с проблемой патронов так разбирались: у немцев несколько рожков всегда было запихнуто в широкие сапоги, мы сразу как позиции брали, у убитых в сапогах рожки искали.

- Что Вы носили с собой, а от чего старались избавиться?

- И противогаз, и котелок с собой носили. Противогазы не выбрасывали, т.к. считали, что вот-вот немец должен газы применить. Когда в Ленинграде стояли, мы даже копали противогазовую яму. Все ждали, когда немец в город газ пустит.

- Самое страшное немецкое оружие?

- Опасным шестиствольный миномет был, мы его "Иван-долбай" прозвали. Пулемет немецкий тоже хорошо нашего брата косил.

- Как бы Вы оценили эффективность различных гранат?

- Наши гранаты удобнее, немецкие деревянные не нравились, намного лучше были наши овальные ребристые Ф-1, в них осколков больше намного.

- Какие сообщения чаще всего Вы передавали по рации? Были ли случаи вызова артогня?

- Случалось, что вызывали артиллерию. Когда меня с ротой послали дорогу перекрыть на Невском плацдарме, немцы с другой стороны кричат что-то по-своему, стреляют по нам. Тогда я по радиостанции дал координаты: такая-то деревня, от нее в 200 м на юго-запад, сосредоточение немецких войск. И их наша артиллерия накрыла хорошо. К вечеру звонят, приказывают сейчас же отойти на 1 км назад, а то мы можем в окружение попасть. Мы отошли в деревушки, переночевали, и обратно вперед пошли. И снова наша артиллерия из леса выехала, правее другой полк нашей дивизии наступал. Наши наступают, немцы отходят, и я увидел уезжающий немецкий мотоцикл. И в той стороне, куда мотоциклист улепетывал, разглядел блиндаж, в котором немецкий офицер с биноклем сидел. Я сразу запросил артогня по этому блиндажу. Первым снарядом по блиндажу не попали, и немцы успели уйти из блиндажа. Мы же пока распределили, куда идти, немцев уже и не осталось. А так в основном по рации передавали о взятии точки, о месторасположении части. Примерно через каждый час нужно было включать радиостанцию на боевую работу, отправляли сообщение о месторасположении в первую очередь. Только на привалах не выходили на связь.

- Женщины в части были?

- Были, конечно, в полковом медпункте почти на всех должностях женщины работали. Отношения к ним мы не имели. Но могу рассказать, как у меня сложилось. Как-то прошел мимо окопа, там сидела девушка с телефоном, Лида. Поздоровались, поболтали с ней. Она предложила дружить. Но я в ответ ей сказал:

- От офицеров отказалась, теперь к солдату идешь?

- Нет, я с офицером ничего не имела. Я честная девушка, хочешь, справку от врача принесу?

И представляете, принесла мне справку от врача, что она нетронутая никем. Мы пошли к командиру дивизии с ней и расписались.

- Какое отношение в Вашей части было к пленным немцам?

- Отправляли в тыл, мы только перед этим часы и бинокли у немцев брали. А дальше мы и не знали, что там с ними происходило. Вот только сражалась против нас одна дивизия, там было много испанцев, они за немцев воевали, наши сильно не любили их, и если пошлют пленных испанцев сопровождать, то солдаты дорогой расстреляют к чертовой матери таких пленных. Ну, раз они за немцев воюют, наши же тоже там воевали в Испании за свободную власть, значит, это фашисты. Наш полк с испанцами не сталкивался, но другие части воевали, и я слышал о том, как с такими пленными поступали.

- Сталкивались ли Вы с власовцами?

- В бою нет, но у нас в части свой предатель оказался. Перед боем сбежал в деревню, и там начал рассказывать, что его прислали с фронта проверить, нет ли предателей в деревне. Его потом раскусили, привезли обратно в часть, и перед строем расстреляли.

- Как складывались взаимоотношения с политработниками?

- Я с ними особых дел не имел, но вот батальонный замполит, капитан, был очень нехороший человек. Он меня чуть в штрафную роту не отправил. Мы стояли во втором эшелоне, я был дежурным, а одна рота на учениях. Тут оставалось до конца моего дежурства минут 15, я решил побриться. Не успел добрить все, как рота возвращается из учений, скорее котелки берут, да и на кухню за продуктами бегут. И за стол давай садиться, они с одного края обедают, а я тут добриваюсь. Сразу подлетел ко мне этот замполит:

- Ах ты, некультурный, люди сидят за столом обедают, а он бреется. Я тебя в штрафную отправлю.

В штрафную так в штрафную, пошел я к начальнику связи полка, капитану. Рассказал ему о ситуации, он вызвал замполита к себе, и говорит:

- Ты что, хочешь без связи остаться?! Не будет в батальоне связи, я сам с тебя спрошу! Что ты измываешься над солдатом.

Замполит замолк, но злобу затаил.

Как-то, когда подходили к Риге, вижу, бежит к лесу немец. Я за ним, кричу: "Стой!" пробежал метров 200, недалеко лес, думал, там скроется, а вдруг засада немецкая, могут из пулемета приколотить. Я остановился, из винтовки выстрелил, руки трясутся, не попал в него, но около ноги немца песочек стряхнуло. Он остановился. На дороге тем временем подъехали наши танки. Я подошел к командиру танкистов, доложил о взятии пленного, а он мне в ответ:

- Куда я его возьму? У меня своих солдат не хватает, а тут пленных немцев в плен вести.

Вытащил пистолет и расстрелял к чертовой матери пленного немца. Я его обшмонал, вытащил документы. Смотрю, представьте себе, у немца в кармане лежали русские деньги! Пришел в штаб батальона, замполит сразу ко мне:

- Чего ты взял?

- Вот, деньги были.

- Давай сюда.

И отобрал деньги, гнида. Я потом его метил, стрельнуть, если получится, но он на передовую никогда не совался. Только когда к Ропше подходили, он с нами, со штабом рядом крутился, но в атаку никогда не ходил.

- Как бы Вы оценили немецкое снаряжение по сравнению с нашим?

- Немецкая радиостанция лучше была, захватывали их, но ведь названий не понимаем, поэтому привыкли на своей работали. А вот ножи не брали, у нас штыки были, острые, с выемками, получше немецких финок.

После окончания войны с Германией нас хотели отправить на Дальневосточный фронт. Посадили в вагоны и повезли, но японцев мы быстро разбили, где-то на Украине под Харьковом нас остановили, уже начало осени. Пришел в вагон, в котором я находился, офицер и спрашивает:

- Там пригнали из Германии несколько коров, кто пойдет пасти?

Мы же думаем, пусть что угодно, только не картошку копать, и сразу вызвались, я и мой напарник. Пошли пасти, офицер к бабам гулять отправился. Мы же вечером коров пригнали. Оказалось, что несколько по тропинке ушли. Поздно вечером приезжает к нам офицер:

- Как справились? Где коровы?

- Нет нескольких коров, - мы отвечаем.

- Как это нет?! Берите лошадей и сейчас же ищите.

Мы взяли лошадей, поводки одели, доехали до леса, лошади дальше не идут в лес. Не видать коров, и мы боимся, что лошади в лесу упираться будут, где-нибудь об сук морду разобьют, нам еще сильнее достанется. Возвращаемся к командиру:

- Не идут лошади в лес. Боятся, или волков. Или еще чего.

- Ну ладно. Но утром, чуть рассветет, коров найти.

Утром снова взнуздали лошадей, поехали по тропинке, километра 1,5, там деревня стоит, а тут поле, а в поле стог сена, и наши коровы вокруг сена стоят и едят его. Обрадовались, пригнали коров назад. А мы думаем, черт с ним, надоим котелок и напьемся молока хоть. Нашу часть так под Харьковом и оставили.

Демобилизовали меня под Харьковом 20 марта 1946 г, и началась моя мирная жизнь.