Мейлахов Залман Меерович

З.М. - Родился 1/5/1923 году в местечке Краснополье Могилевской области.

Отец работал заготовителем, во время 1-й Мировой Войны служил в армии рядовым солдатом и в 1916 году попал в германский плен. В семье нас росло пятеро детей.

В 1931 году по призыву властей наша семья переехала в Крым, мы поселились в еврейском колхозе в 25 километрах от Симферополя, но через год начался сильный голод, люди бежали из колхозов, а кордоны милиции и советских активистов вылавливали сбежавших крестьян на дорогах и на железнодорожных станциях и возвращали назад по колхозам. Нашей семье удалось тайно покинуть Крым, мы вернулись в Чериков, но и там наступил голод, спасло нас то, что появились первые всходы свеклы, ею и прокормились. Я закончил 6 классов еврейской школы, но в 1936 году в СССР стали закрыватьеврейские национальные школы, и дальше я перешел учиться в школу с обучением на белорусском языке, а после седьмого класса поступил в Могилеве в музыкальное училище, по классу народных инструментов.

Еще до этого самоучкой научился играть на скрипке, а в училище освоил гитару, мандолину, все другие струнные инструменты.

В 1939 году вышел указ о введении платы за обучение в гуманитарных учебных заведениях, но семья наша жила очень бедно, лишних денег не было и мне пришлось вернуться домой. Я устроился на работу в Госбанк и ждал призыва в Красную Армию. Готовился к армейской службе, имел значки "Ворошиловский стрелок", ГТО, ПВХО.

В начале сорок первого года уже пошли "кухонные разговоры" о скорой войне с Германией, но когда она началась, для меня лично это явилось неожиданностью.

В Черикове организовалось народное ополчение, я сразу в него вступил, получил винтовку, и вместе с товарищами заступил на охрану моста через реку Сож.

Чериков периодически бомбили, на каждом углу говорили о немецких диверсантах и парашютистах, но массовая эвакуация из города была запрещена властями, чтобы "не было паники". 11/7/1941 утром я сдал свой пост на мосту и возвращался домой, где по дороге встретил знакомого милиционера. Он спросил меня: "Ты с какого года?" - "С двадцать третьего" - "Сдай винтовку, возьми расчет на работе, и к 12-00 ты должен явиться в городской парк на призыв". В полдень я пришел в парк, где формировалась колонна мобилизованных. Меня провожали родители и четверо младших братьев и сестер. Видел я их в последний раз в жизни, вся моя семья была расстреляна немцами вскоре после оккупации Черикова. Наша колонна проследовала через мост, за рекой в лесу заседал полевой военкомат. Здесь собрали призывников со всего района, и пешим ходом нас отправили на восток, в запасную часть. Шли по проселкам, через каждые 35 километров для нас были организованы питательные пункты, жрать захочешь - дойдешь. Ночевали на полу в церквях, клубах, крестьянских домах. Баню по дороге не организовывали, и вскоре мы все завшивели до крайности. В одном доме разместились на ночлег, я снял с себя черную сатиновую рубаху, сложил и положил на пол вместо подушки под голову. Утром смотрю, моей рубашки нет, вместо нее на полу валяется какой-то кусок серой тряпки. Пригляделся, а это и есть моя черная рубашка, а "посерела" она из-за вшей, ползущих по ткани... Мы знали, что конечный пункт нашего следования город Елец, и когда мы шли рядом со станцией Мценск, группа из сорока человек решила добираться туда самим, на поездах. Сели на поезд, идущий на Орел, здесь в военкомате получили талоны на питание. Вечером из Орла должен был уходить поезд на Елец, мы залезли в вагон-"телятник" и стали ждать отправки. И тут вокзал стали бомбить, мы по сторонам, залегли в каком-то овраге. Бомбежка продолжалась почти всю ночь, немецкие самолеты сбрасывали бомбы на станцию, элеватор, военный завод, но казалось, что каждая бомба летит именно прямо в тебя. Утром сказали: "Отбой тревоге", мы увидели разбитое здание вокзала, перевернутые паровозы и вагоны, многочисленные трупы, чьи-то кишки на ветвях деревьев... Старший нашей команды сказал: "Пойдем в Елец пешком, форсированным шагом!". Прибыли мы в запасной полк, а там уже вся колонна из Черикова собралась. Нам сделали баню, провели дезинфекцию, выдали старое обмундирование б/у, видно, что после раненых. Мне дали хромовые сапоги, которые сразу поменял на ботинки по размеру. Звездочки на пилотки мы вырезали сами из консервных банок. Нам приказали собрать свои "гражданские пожитки" в вещмешки, на каждом написать свои фамилии, мол, после войны все получим назад.

Кто тогда мог предположить, что до конца войны еще почти четыре года...

Потом состоялось общее построение, пришли "покупатели". Один из них, со "шпалами" капитана в петлицах гимнастерки выкрикнул: "Музыканты есть?", и на этот возглас вышло четыре человека, я остался в строю. Но один из вышедших, мой знакомый, стал мне кричать: "А ты чего стоишь?! Чего не выходишь?! Товарищ капитан, он тоже музыкант!". Капитан мне приказал: "Выходи из строя!". Отвел нас в сторону, спросил, кто на каких инструментах играет, в итоге оставил меня одного, а остальным приказал вернуться в общий строй. Я был зачислен в музыкальный взвод 23-го Отдельного Запасного Полка Связи, который был вскоре переброшен в Башкирию, здесь, под Стерлитамаком, в селе Олагуват, красноармейцев распределили по квартирам, так как казарм в селе не было, и стали обучать недавних призывников на радистов, телефонистов, телеграфистов. Сам факт, что вся наша чериковская призывная колонна попала на подготовку в полк связи, означал, что многие (особенно те, кто учился на радистов), уцелеют на войне, ведь не в пехоту, не в простые стрелки попали.

Через три месяца подготовка связистов была завершена, и 23-й ОЗПС был расформирован, всех направили по армейским частям, а наш музвзвод передали в Краснохолмское пехотное училище, в котором я прослужил музыкантом в оркестре училища до декабря 1942 года. А потом мне удалось вырваться на фронт.

Г.К. - На фронт стремились по патриотическим соображениям?

Служба в училище твердо гарантировала жизнь...

З.М. - Несомненно, я был искренним патриотом, идейным комсомольцем, и понимал, что мое место на фронте, а не в тылу. Музвзвод исполнял музыку во время строевой подготовки курсантов и на каждом вечернем разводе, и я, каждый раз, с завистью смотрел на курсантов, которым скоро выпадет возможность сразиться с врагом. Четыре курсантских набора, один за другим, незадолго до выпуска были в срочном порядке брошены на передовую, как обычные красноармейцы, а мы все играем... В музвзводе нас было 11 человек, руководил нами капельмейстер Грибанов, я среди был них самый молодой, да еще единственный еврей, и мне было стыдно от одной мысли, что кто-то скажет, мол, наши воюют, а еврей в тылу со скрипочкой пристроился. Я все время писал рапорты, просил отпустить меня на фронт, получал один отказ за другим, но потом я надоел училищному начальству, и меня отправили в маршевую роту. В 23-м ОЗПС я успел пройти подготовку на телефониста, умел работать на коммутаторе ПК-30, но рацию совсем не знал. По прибытию на фронт меня, как связиста, направили в 324-й корпусной отдельный батальон связи, в котором прослужил до 12/7/1943, пока не попал в госпиталь.

Г.К. - Как это произошло?

З.М. - Началась Курская битва, наш 324-й ОБС давал связь "наверх", из корпуса в армию, и "вниз", к штабам дивизий. Одиннадцатого июля командир взвода взял с собой несколько человек и двинулся вперед, за наступающей пехотой, с целью развернуть новый узел связи. На месте, чтобы свернуть старый узел связи, остались помкомвзвода, я и еще один связист. Мы работали всю ночь, и утром 12-го июля все было закончено. Погрузили имущество связи на машину и поехали догонять батальон. Я с другим телефонистом сели в кузов, в котором по центру стояла цистерна с горючим, которая была прикреплена к кузову проволокой и по бокам обложена деревянными брусками.

Мы сели по разным сторонам цистерны. Колонна двинулась в путь и через некторое время на нас налетела немецкая авиация, началась бомбежка и обстрел из пулеметов.

Водители прибавили скорость и понеслись вперед, не взирая на ямы и ухабы. Одна из бомб разорвалась вблизи нашей машины, и взрывной волной грузовик перевернуло на бок. Меня оглушило, и как будто катапультой выбросило из кузова в овраг, я ударился с силой об землю, такое ощущение, что все мозги тронулись с места. Но самое страшное было в другом, я посмотрел вверх на машину и увидел, что цистерна высвободилась от креплений и катится в овраг, я понял, что если не отскочу в сторону, она меня раздавит. Попытался подняться, но не смог, а отползти уже не успевал. Мои ноги попали под цистерну, правая нога "отделалась" ушибом, а на левой мне перебило все кости на ступне. Товарищи меня вытащили из оврага, потом появился санинструктор, сказал, что контузия дело проходящее, а с переломанной ногой мне надо в госпиталь, и меня отправили в медсанбат. В санбате я попросил оставить меня на месте, не отправлять в тыл, но военврач сказал: "У нас нет времени с тобой возиться, сам видишь, какой поток раненых". Нога была переломана в четырех местах, мне сделали гипс и отправили в тыл, в итоге я оказался в госпитале в Казани, где пролежал полтора месяца. После выписке меня отправили в запасной полк, в Тоцк, а оттуда я попал в отправляющийся на фронт 5-й ПАП (пушечный артиллерийский полк), вошедший вместе с 1096-м ПАП в состав в 141-й ПАБр РГК, которой командовал полковник Щербаченко.

Г.К. - С каким настроением возвращались на фронт?

З.М. - Спокойно, как будто утром проснулся и пошел на работу.

Психология моя уже стала солдатской, главный принцип - "от судьбы не уйдешь".

Был один страшный момент - уже на подъезде во фронтовую зону наш эшелон был разбомблен, в итоге только убитыми полк потерял 28 человек, среди погибших была и жена комполка.

Я попал служить в 1-й дивизион, на 1-ую батарею, связистом во взвод управления. Батарея была вооружена 152 -мм пушками, которые могли вести огонь на расстояние в 22 километра. Командовал батареей капитан Ануфриев, грамотный артиллерист и смелый офицер, средних лет, который очень хорошо ко мне относился. Комбат все время находился в пехоте, на передовом НП, брал с собой 2-х артразведчиков, 2-х связистов, одного вычислителя, и с этой "командой" с НП корректировал стрельбу своих орудий. Полтора года я все время находился рядом с комбатом на НП, сначала как связист, потом как вычислитель.

Г.К. - Сколько подразделений входило в 141-ую пушечную артбригаду?

З.М. - Бригада делилась не на артполки, а уже на дивизионы: три пушечных и один разведдивизион. За все время боев бригада ни разу не выводилась в тыл на отдых или пополнение, постоянно находилась в боевых порядках, ни одна боевая операция не обходилась без участия нашей артбригады

Г.К. - Служба во взводе управления пушечной батареи сильно отличалась от Вашей прежней службы в отдельном батальоне связи (ОБС)?

З.М. - Совершенно другие функции, другая война. Все иное. ПНП комбата находится в 200-300-х метров позади передовой траншеи пехоты. У меня карабин, телефонный аппарат и две катушки с проводом. Скажем, ночью получаем приказ от комбата выдвинуться вперед и оборудовать ПНП. Готовим наблюдательный пункт, роем землю, устанавливаем стереотрубу, маскируем свой НП. Основная работа связиста на передовой - устранение порывов связи под немецким огнем.

В ОБС риска было намного меньше ...

Г.К. - Пушки Вашей батареи выводили на прямую наводку?

З.М. - Вообще, вывод 152-мм орудия на прямую наводку приравнивался к тому, что все заранее считали артиллерийский расчет "погибшим в боях за Родину". После первого же выстрела с открытой позиции немцы засекали пушку и сразу ее накрывали огнем.

Но был случай, когда Ануфриеву дали такой приказ. В Прибалтике пехота трижды атаковала линию немецких ДОТов, и все бесполезно, только несла тяжелые потери. Вытащили на прямую наводку батарею 76-мм, и тоже никакого толка, ДОТы подавить не смогли. Ночью мы с Ануфриевым выползли на "нейтралку", к 5-00 часам утра одну 152-мм пушку с нашей батареи уже подтянули за нашу переднюю линию и на рассвете комбат передал приказ огневикам, дал команду открыть огонь. Вторым снарядом прямое попадание в ДОТ, пехота моментально поднялась в атаку и прорвала немецкую линию.

Г.К. - Были случаи, когда комбату на НП приходилось вызывать "огонь на себя"?

З.М. - При мне такого не было, но рассказывали, что до Ануфриева батареей командовал капитан Погодин, так ему в безвыходной ситуации пришлось вызвать огонь батареи на себя. Погодин остался в живых и получил звание Героя Советского Союза.

Г.К. - Ваша батарея несла потери?

З.М. - В крупнокалиберной артиллерии вообще погибали редко, и в основном гибли только "управленцы": связисты и артразведчики.

Огневые позиции находились в ближнем тылу, в 2-3-х километров от линии передовой, а там смерть нечасто прогуливалась. Попасть служить на калибр 152-мм многие солдаты считали за великую удачу, здесь уже точно можно было остаться в живых.

Г.К. - Верили на фронте в судьбу?

З.М. - Каждый день на передовой проходил под одним "лозунгом" - "Как повезет".

В памяти наберется с десяток - другой примеров, когда довелось остаться в живых просто в силу невероятного стечения обстоятельств.

В Прибалтике пехота пошла вперед, мы связисты сразу за ними, разматываем провод с катушек и попадаем под залп своих "катюш"...

Ночью вышел на линию, ищу порыв, и тут наши "ночники" ПО-2 сбрасывают бомбы прямо на то место, где я нахожусь. Взрывы в считанных метрах от меня со всех сторон, а на мне ни царапины... Стоим на опушке, человек десять из взвода, вдруг слышим звук залпа немецкого миномета "ишака", по звуку сразу поняли, что попадет точно по нам, кинулись по щелям и ровикам. Взрывы.., сразу в ровике черный дым, гарь, дышать нечем. Я голову высунул, а сосны, что была в трех метрах впереди от ровика, нет, мина попала в нее, а не будь этого дерева - тогда бы меня накрыла прямым попаданием ...

И так постоянно... Тяжелое ощущение, когда немцы прорывали порядки пехоты, и нам, "управленцам" и комбату, с НП приходилось от них отстреливаться из личного оружия...

Г.К. - Чего боялись на фронте?

З.М. - У меня был единственный страх - я больше всего боялся попасть в плен.

Смерти не боялся, поскольку выжить не надеялся, а вот плена... Немецкая разведка часто пыталась захватить "языков"-связистов, мы об этом помнили, приходилось быть начеку.

Как-то "вышел на порыв", нашел место обрыва, взял провод в руку, смотрю, а он ножом перерезан, а второго конца провода нет, обычно его взрывом отбрасывает в сторону.

Я сразу понял, что тут что-то не так. Впереди, за бугорком, услышал шорох, дал очередь из автомата, ответной стрельбы нет. Выждал немного, пошел вперед, оружие держу наготове, и за бугром нашел второй конец провода, здесь они меня ждали, но, видно немцы-разведчики, поняв, что тихо взять "языка" не выйдет, отошли в лес.

Один раз нам комбат показывает на высоту впереди и говорит: "Там будет НП!". Сплошной линии фронта не было, и я с напарником, Женькой Федосеевым (он родом из Бологое), наращивая провод, потянул связь на эту высотку. И вдруг резко потемнело в глазах, ничего не вижу, зрение полностью исчезло. Женька мне говорит: "Что за дурость? Светло вокруг! Ладно, держись за мою шинель"..., он довел меня до канавы и сказал: "Посиди здесь, подожди, пока я катушки растяну". И пока он не вернулся, я сидел, незрячий, прислушиваясь к каждому шороху, и тут мной впервые овладел настоящий страх, а вдруг немцы появятся, а я ничего не вижу! Сцапают, ведь я даже выстрелить по ним не смогу... Федосеев вернулся, довел меня уже до противотанкового рва и снова говорит: "Жди во рву, приведу кого-нибудь с батареи на помощь", а мне страшно одному оставаться, ведь немецкая разведка всегда через такие рвы ходила...

На следующий день выяснилось, что у нас в дивизионе есть еще почти двадцать человек с внезапной потерей зрения. Нас всех привели в санчасть, а военврач заявляет: "Сачки, хватит придуриваться!". Решил он нас всех "проучить", по его приказу всех незрячих построили и приказали идти прямо, по срубленному снарядами лесу. Один крик рядом, второй, все падают и матерятся, ведь никто не симулировал, все по правде. Многие получили травмы. На следующий день этого врача арестовали, а нам сказали, что, видимо, мы чем-то отравились и все скоро само собой наладится.

И действительно, на третий день зрение вернулось полностью. Но вот этот страх и смятение, когда я слепой, один, остался в противотанковом рву, не могу забыть до сих пор.

Г.К. - Каким было Ваше личное отношение к политработникам и к "смершевцам"?

З.М. - Со "смершевцами" на войне я ни разу не сталкивался.

А с политруками напрямую общался всего лишь раз, когда нас коллективно "загоняли" в партию. Всему взводу приказали написать заявление на прием в ВКПб с текстом "Если убьют, прошу считать меня коммунистом!". Мы, молодые,.. гордились, что нам такое доверие оказывают, принимают в партию. Кто из нас, молодых парней, мог тогда знать, какая Сталин зараза окажется, и чего стоит вся его партийная свора.

Мы на войне были идейными комсомольцами, и истинное понимание происшедшего в стране пришло намного позже...

Г.К. - Какими были межнациональные отношения в Вашей части?

З.М. - Был настоящий интернационал, очень хорошие отношения между солдатами и офицерами разных национальностей, и за время войны у меня был только один случай, когда я что-то услышал в свой адрес. Как-то в обороне, в затишье, я заступил от нашего взвода, как положено, с винтовкой с примкнутым штыком, на пост по охране знамени бригады, и тут мимо меня проходит незнакомый солдат и бросает фразу: "Что , нашел наконец-то ружье с кривым дулом?", и дальше идет. До меня сразу дошло, о чем он намекает, но я же стою на посту, да еще у знамени. Но нервы не железные, кинулся за ним: "Заколю!", а он бежать... И больше, "за весь фронт", мне никто слова обидного за мою нацию не сказал. Во взводе управления был еще один еврей, артразведчик Лева Зархин, до сих пор иногда с ним по телефону общаемся.

Г.К. - На передовой по музыке не скучали?

З.М. - В марте 1945 года в только что отбитой у немцев траншее я нашел скрипку в футляре. Это был мой единственный "трофей". Потом иногда играл на этой скрипке ребятам из взвода.

Г.К. - Насколько, по Вашему личному мнению, эффективно воевала 141-я ПАБр?

З.М. - Я думаю, что если все снаряды выпущенные бригадой по противнику поделить на бойцов бригады, и хотя бы приблизительно рассчитать нанесенный врагу урон, то получится на каждого бойца по десять убитых немцев. Огонь мы всегда вели точный.

Г.К. - Где бригада завершила свой боевой путь?

З.М. - В Прибалтике, в боях с Курляндской группировкой немцев. Весной сорок пятого года там шли какие-то "унылые" безрадостные бои, без продвижения вперед.

Как-то в апреле, на НП, комбат Ануфриев предложил мне с ним выпить, налил в кружку "тройного" одеколона, а я ему ответил , что такую гадость пить не буду, и комбат сказал: "Тогда давай выпьем эту гадость за то, чтобы этот НП был у нас предпоследним!". И ведь действительно, этот НП оказался предпоследним. К тому времени я уже служил вычислителем батареи, сам умел наносить цели на планшет и готовить данные для стрельбы. 9-го мая мы заняли позиции на высоте, и тут приказ по всей линии фронта - "Огня не открывать!", навстречу нам шла сдаваться в плен колонна немцев. Мы не верили, что все закончилось, потом на радостях пили, стреляли в воздух... У нас такой анекдот ходил. Едет Жуков в поезде в Москву, докладывать Сталину, что Берлин взят и война закончилась. Проезжает мимо Прибалтики, а там сплошная стрельба и канонада. Жуков приказывает своему адъютанту: "Выяснить, в чем дело?", адъютант возвращается в купе: "Товарищ маршал, это Баграмян немцев добивает!"...

После войны нашу бригаду передислоцировали в Каунас и тут, уже в мирное время, мы все время несли потери от действий литовских партизан - "лесных братьев". Послали людей на заготовку дров в лес, так там у нас убили девять человек. Во время первых послевоенных выборов был полностью вырезан один из бригадных караулов, шесть человек... К нашей части дорога шла через мост, так почти каждую неделю у этого моста кого-нибудь из офицеров и солдат бригады убивали из засады...

В 1946 году бригаду расформировали. До этого я получил десятидневный отпуск на Родину, приехал в Чериков и узнал, что вся моя семья погибла в оккупации, а в нашем доме живет какой-то белорус. Я даже в свой дом заходить не стал, в тот же день сел на поезд и вернулся в свою часть. И когда во время расформировки мне предложили остаться на сверхсрочную службу, я долго не раздумывал. У меня не было ни кола, ни двора, а все родные были убиты немцами...

Г.К. - На этой фотографии Вы уже в офицерских погонах.

Когда и где Вы заканчивали военное училище?

З.М. - Когда я остался на сверхсрочную службу, то мне присвоили звание старшего сержанта и назначили начальником команды вычислителей штаба бригады. Во время расформировки, комбриг полковник Щербаченко, назначенный начальником артиллерии мотострелковой дивизии, решил забрать меня с собой на новое место службы, но в итоге я оказался в Восточной Пруссии в городе Рагнит (Неман) в 13-й ПАБр.

В 1950 году закончил организованные для бывших фронтовиков офицерские годичные курсы при Приб. ВО и получил лейтенантское звание. Но в 1955 году я попал под первое "хрущевское" сокращение армии, и оказался "на гражданке".

Г.К. - Что это было за сокращение?

З.М. - Вышел указ ВС о сокращение армии на 640.000 тысяч офицеров, и по этому указу местные власти были обязаны предоставить, всем уволенным по сокращению из армии офицерам, работу - за месячный срок, и жилье - за три месяца после сокращения.

Наша 13-я бригада ПАБр была кадрированной, в ней служило по списку 105 офицеров, из них 27 евреев, все как один, фронтовики, отмеченные боевыми орденами и медалями.

И в нашей бригаде сокращение коснулось только евреев-офицеров, из 27 человек были сокращены и уволены из армии 23 еврея. Некоторым оставалось дослужить до честно заслуженной армейской пенсии всего пару месяцев, но бригадное и окружное начальство ни на что не смотрело, просто зачистило армейские ряды от евреев, армии мы были уже не нужны. У меня уже была семья, двое малых детей, но куда ехать?

Поехали в Минск, по слухам там офицерам давали работу. Но на деле никто с нами даже не разговаривал, в любом отделе кадров мы сразу слышали отказ. Так помыкались месяц-другой, пока не собралась большая группа уволенных из армии офицеров, и, отчаявшись найти работу, мы пошли к первому секретраю горкома партии, и когда он нас принял, то спросили его напрямую, как насчет выполнения постановления партии и правительства о нашем трудоустройстве? На фронте мы были стране нужны, а что сейчас? кто мы? "лишний баласт"? как нам семьи кормить?

Секретарь горкома распорядился выдать каждому бланк, где лично написал "Трудоустроить!" и поставил свою подпись. Снова мы пошли по заводам, и как только в отделе кадров нам опять заявили, что свободных рабочих мест, то пришлось достать горкомовское направление и попросить "кадровика" написать на обороте, что у вас для меня работы нет! Но в отделе кадров, как только увидели подпись секретаря, так сразу спрашивают: "А кем вы у нас хотите работать?" - "Да мне хоть слесарем, хоть токарем. Готов на любую работу" - " А вот у нас как раз вакантное место в ОТК есть".

Так я стал работать контролером ОТК 7-го разряда на Минском приборостроительном заводе имени Ленина, и проработал на этом заводе 34 года...