Мишин Александр Иванович

КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ. Родился в 1918 году в селе Слободском Работкинского уезда Нижегородской губерни. В 1939 г. окончил Горьковский промышленно-экономический техникум по специальности "экономист-плановик внутри газового хозяйства". Затем, вплоть до 1942 г., работал на металлургическом заводе в Омутнинском районе Кировской области, занимая должности экономиста, начальника отдела, нормировщика, секретаря комсомольской организации. Был призван в ряды РККА 2 июля 1942 г. С июля по октябрь 1942 г. - обучался специальности военного электрика в составе 49-го отдельного запасного телеграфного батальона. С октября 1942 г. до октября 1945 г. воевал на Юго-Западном и других фронтах в составе 1-го Отдельного Севастопольского Краснознаменного ордена Александра Невского полка связи. Демобилизован 15 октября 1945 г. Был награжден медалью "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг". Затем жил и работал в г.Нарва Эстонской ССР, занимал должности начальника жилищно-коммунального отдела комбината "Кренгольмская мануфактура", начальника стройуправления, начальника специализированного участка "Сантехмонтаж" и позднее - участка "Сантехработ". Скончался в 1997 г. Сын, Юрий Александрович Мишин (1946 г.р.) - известный в Эстонии политик, председатель Эстонского республиканского Союза граждан России.

СТРАНИЦЫ МОЕЙ ЖИЗНИ

Писатели, поэты, историки, политические деятели всю свою жизнь посвящают написанию книг о выдающихся личностях, исторических деятелях, политических идеях. Это их профессия, цель жизни. А мне захотелось, хотя и не очень грамотно, без художественных тонкостей, простым житейским языком изложить для потомков историю нашей фамилии с начала моей жизни, включая предвоенные и военные годы. Более ранняя история рода, к сожалению, мне неизвестна. Хочется верить, что моими воспоминаниями заинтересуются потомки: и пусть они знают историю семьи с 1918 года - года моего рождения. Конечно, память не сохранила точных дат и некоторых фамилий. Думаю, за это простят меня мои милые внуки и правнуки. Но основные события, радостные и печальные, даже порой трагические, навсегда остались в моей памяти. Они и излагаются здесь во имя любви к потомкам.

МОЯ СЕМЬЯ

Отец мой, Мишин Иван Андреевич, 1878 года рождения (точно ли в этом году он родился, я сказать не могу), и мать моя, Надежда Ивановна Мишина (Антонова), 1880 года рождения, занимались крестьянством в селе Слободском Кстовского уезда Нижегородской губернии. Были у них лошадка, корова, три-четыре овцы, поросеночек и куры. Хозяйство считалось середняцким. Кстати говоря, это хозяйство с домом и пристройкой до сих пор находятся в селе Слободском теперь уже Работкинского района Нижегородской области. Наше село расположено по дороге между городами Нижним Новгородом и Чебоксарами, в 45 километрах от самого Нижнего Новгорода. В 7 километрах от села протекала великая русская река Волга. На берегу этой реки, в 7 километрах от Слободского, была расположена деревня Кадницы, где была красивая пристань на реке. Через эту деревню часто проходили жители нашего села и окрестных деревень: садились с продуктами сельского хозяйства на пароходы и ехали дальше. Во время летних каникул я часто садился на пароход в Кадницах и вместе с двумя бидонами молока ездил в Нижний Новгород. Там я их продавал на базаре, который был расположен недалеко пристани, на Нижне-Волжской набережной улице. Потом я забегал в магазин "Динамо" за фотохимикатами (потому что увлекался фотографированием) и возвращался домой. Билет на пароход стоил всего несколько копеек.

Наша семья состояла из семи человек: кроме меня и родителей, здесь были старшая сестра Мария, брат Константин, сестры Вера и Нюра. Я родился самым последним в семье, из-за этого в шутку меня называли последышем. Но старшая сестра Мария умерла от брюшного тифа в 1921 году, о чем более подробно будет рассказано ниже. Таким образом, после 1921 года нас в семье осталось четверо детей.

Об отце и матери будет написано немало в дальнейшем. Но сейчас целесообразно написать об остальных членах семьи. По старшинству. Сестра Вера. С малых лет и до сих пор живет в селе Слободском Нижегородской области (по состоянию на начало 90-х, когда писались эти воспоминания. - Примечание И.Вершинина). Из села никуда не выезжала, за исключением поездок в Нижний Новгород на ярмарку. С детства приучилась к крестьянским работам. Образование у нее было 1 класс, она с трудом писала. В 1928 году вышла замуж за Ракова Александра Ивановича. Сначала она жила с родителями мужа, а потом они приобрели участок с деревянным домом и садом и стали там жить. Там было много вишен. Я любил бегать в эту вишневую рощу, залезая на деревья и объедаясь вишнями. Вера работала в колхозе и хлопотала по дому, держала скотину. Александр Михайлович работал машинистом дизеля на мельнице и, конечно, делал дома мужскую работу. У них родились дети. Старшим из них был Анатолий, который уехал работать в Нижний Новгород и в возрасте 22 лет погиб при загадочных обстоятельствах. Дочь Лидия проживает в настоящее время в Нижнем Новгороде. У сестры Веры был еще сын Иван, кстати, заядлый гармонист. Несколько лет он жил и работал на Севере, там же женился, но брак оказался неудачным и он вынужден был развестись. А вот со второй женой Татьяной живет очень хорошо. Он нашел ее, когда работал в городе Владимире, - это в 235 километрах от Горького (к тому времени город Нижний Новгород был переименован в Горький) в Москву. Иван периодически навещает маму Веру, привозит ей продукты в село. Он заочно закончил институт питания и работает на руководящей должности по специальности. В 1992 году бабушке Вере исполнилось 86 лет. Живет она в Слободском одна в доме, который купила за 5 тысяч рублей у Клавдии Мишиной - жены моего брата Константина (не знаю, почему она посчитала себя единственным наследником дома?). Дай Бог ей, Верушке, здоровья, спокойствия и благополучия!

Мой брат Константин, кстати, неутомимый труженик, имел образование 6 классов. До армии жил и работал дома. Благодаря его неутомимому труду был воздвигнут дом на месте сгоревшего, о чем будет впоследствии рассказано. И, конечно, вся мужская работа в поле и на сенокосе была на его плечах. Потом он два года служил в армии в городе Гороховец - это в 40 километрах от Горького. После демобилизации в 1929 году поступил работать на буксирный пароход, который таскал баржи с грузами по реке-матушке Волге, вплоть до Астрахани и обратно до Горького. Когда наведывался домой, то привозил много арбузов, дынь, помидор и различной очень вкусной астраханской рыбы, в том числе и копченый балык, - там все было гораздо дешевле, чем у нас. Не помню, в каком именно году, наверное, в 25-26 лет, Костя женился на односельчанке Клавдии Малышевой, брат которой Алексей был моим товарищем. Во время войны товарищ пропал без вести на фронте: один его родственник работал в Министерстве иностранных дел в Москве, пытался выяснить, где он пропал, но никаких следов не нашел. Таких было много - война заметает все следы! Потом брат Костя бросил плавание и устроился работать на стеклозавод имени Максима Горького на Моховых горах, - это в городке, расположенного на берегу реки Волги напротив города Горького. Жена Кости Клава тоже устроилась работать на стеклозавод резчицей стекла.

В начале войны Константина призвали в армию. На фронте он был шофером автомашины, подвозил войскам боеприпасы, продукты и некоторые другие грузы, которые нужны были фронту. Но во время одной из таких поездок у него лопнула язва желудка. Его после этого быстро отвезли в госпиталь и там ему сделали удачную операцию. Через несколько месяцев он был демобилизован из армии по болезни. Вернулся работать на стеклозавод, потом стал работать шофером машины "Скорой помощи". Константин очень любил рыбачить в реке Волге, в ее притоках и ближайших озерах. Весной Волга разливалась на большие площади полей и сенокосных пойм, а когда вода вставала в низинах, оставалось немного воды с множеством всякой рыбы. Вот туда-то и ходил рыбачить Костя со своей резиновой лодкой. Домой он приносил много рыбы, в том числе благородную вкуснейшую стерлядь. У Кости было два сына. Не помню, в каком именно году, но потом Костя заболел раковой болезнью и умер. Похоронен он был на кладбище в Моховых горах. Я очень сожалею, что не мог присутствовать на похоронах моего дорого и любимого брата. Царство ему небесное, вечная ему память и вечный покой! Через два года умерла его жена Клавдия. Она была похоронена рядом с ним.

Теперь - о сестре Нюре. Она имела образование 5 классов. Помогала родителям работать по дому и в колхозе. 20-летней девушкой она уехала из села в Моховые горы, оставив нас с мамой одних. Жила она у Кости, устроилась работать на стеклозавод резчицей стекла. Через какое-то время она познакомилась с пареньком Шакиным и они скоро поженились. Он также работал на стеклозаводе, жил в собственном доме в маленькой деревушке, расположенной в 3-х километрах от Моховых гор. Нюра переехала к нему жить. Потом у них появилась дочь Мария. В начале войны Николая Шакина призвали в армию. В одном из боев его смертельно ранило. Нюра с дочерью Марией осталась одна.

ДЕТСТВО

Мой отец, Александр Иванович Мишин, был почитаемым и уважаемым человеком на селе и состоял членом в ВКП (б). В 20-х годах он был избран председателем волостного исполнительного комитета. Тогда в волость входили наше село и несколько окрестных деревень. Сама волость считалась частью Нижегородского уезда, а уезд, в свою очередь, - частью Нижегородской губернии.

Первые воспоминания моего детства. В 1921 году по России свирепствовали голод и болезни. Они захватили и наше село Слободское. Мама и сестра заболели брюшным тифом, причем мамочка находилась в более тяжелом состоянии, чем сестра. Из того времени вспоминается такой эпизод. Сестра Нюра, которой тогда было всего семь лет, сказала мне, трехлетнему ребенку: "Сходи к Марии и спроси ее: не полегчало ли ей?" Я подбежал к кровати Марии и спросил: "Какынька, полегче ли тебе?" (она была еще моей крестной сестрой). Она мне ответила: "Полегче, Шурынька, полегче!" Я сразу побежал и доложил, что Какыньке полегче. Но мама выдержала эту тяжелейшую болезнь и поправилась, а вот сестра Мария не выдержала болезни и умерла в возрасте 18 лет. Взрослые говорили, что она будет Христовой невестой. Похоронили ее около церкви, где тогда находилось большое кладбище нашего села. Это был первая семейная беда, но далеко не последняя.

Не помню, то ли в 1921, то ли - в 1922 году, случилась беда у одного нашего односельчанина: к нему в амбар (место хранения муки и зерна) забрались воры и утащили несколько мешков зерна. Потерпевший бедствие хозяин быстро это обнаружил, прибежал к отцу и доложил о происшествии как председателю волисполкома. Срочно вызвали милиционера. Интуиция им подсказала, что это мог сделать только один вор-односельчанин. К нему срочно и направились, где сразу же нашли краденое, которое еще даже не было разгружено с телеги. Милиционер составил протокол, после чего краденое отдали законному хозяину, а вора забрали. Кто бы мог подумать, что вор через два года вернется к себе в деревню домой и наложит трагический отпечаток на всю дальнейшую жизнь нашей семьи? Об этом многое будет написано в дальнейшем.

В 1923 году отцу предложили новую работу - должность заместителя председателя уездного земельного управления с переводом в Нижний Новгород, куда он и переехал. Проживал он там на частной квартире. Я частенько ездил к нему то с мамой, то - с сестрой Верой. Однажды, когда мы с мамой приехали туда, хозяйка квартиры поджарила нам на сковородке колбасу с яйцами. Это была такая вкуснятина, которой мне еще не приходилось есть в жизни ни разу. Когда мы гуляли по улицам Нижнего Новгорода, мне покупали вафельное мороженое. Его в свой жизни до этого я тоже еще ни разу не пробовал.

Но особенно было для меня интересным ездить в Нижний Новгород, когда там проходила знаменитая Нижегородская ярмарка. Располагалась она, как и базар, тоже на Волжской Нижненабережной улице с подъемом на Верхневолжскую Набережную. Все пристани для пароходов на момент, когда проводилась ярмарка, располагались ниже ярмарки по течению Волги. Мы с Верой ездили на эту ярмарку. Чего там только не было!!! Там располагалось несколько сот временных палаток, где можно было купить и продукты, и мануфактуру, и одежды, и готовое платье, и обувь, и многое другое. Одним словом, там было много всякой всячины. Там даже были фотографии-пятиминутки. Мы с Верой, помню, тогда там сфотографировались. Фоткарточка, наверное, до сих пор хранится у Веры в селе Слободском. И, конечно, на ярмарке я впервые объелся мороженым. Также первый раз в жизни попробовал шашлыки и пирожки с мясом. Все готовилось прямо на ярмарке. Там были жаровни и металлические печки. Торговцы приезжали на ярмарку на пароходах, поездах и лошадях. Для них в стороне от палаток специально была отведена стоянка. Народу на ярмарке была тьма тьмущая - несколько сот тысяч человек. От палатки к палатке трудно было просто пройти. Но удивительное дело: народ собирался настолько честный, что ни у кого ничего не пропадало. Мы ходили на ярмарку не для того, чтобы просто на нее поглазеть, а каждый раз покупали обновку: этим занималась Вера, а я ходил вместе с ней. Поскольку в такой суете не трудно было потеряться, сестра меня сто раз об этом предупреждала и держала за руку. Да, это была знаменитая ярмарка, куда приезжали люди даже из-за границы: там было много не только русских, татар, башкир, мордвин, но и армян, грузин, азербайджанцев, казахов, туркмен, немцев, поляков, румын, шведов и многих других. Не было разве что только англичан, американцев и французов. Прибывающих на ярмарку на пароходах и поездах встречали около пристаней и вокзалов много подвод: чтобы привезти привезенное на ярмарку. Да, это было неописуемое зрелище!!!

Но все приятное в нашей жизни вдруг было омрачено очередной семейной трагедией. Летом 1925 года ночью загорелся наш дом. Пламя огня буквально охватило весь наш двор. Когда из-за пожара на улицу выскочила вся наша семья, все бросились вытаскивать все наши пожитки на улицу, а мамочка - бросилась во двор спасать скотину. Но пока отпирала она ворота, ей на руки высыпалась горящая солома (крыша нашего дома была соломенной). Маме удалось выгнать со двора лошадку и корову, а поросеночек, овечки и куры так и сгорели. Мама выскочила на улицу с нестерпимой болью рук. С их кистей свисала обгоревшая кожа. После этого ее руки долго болели, но потом постепенно зажили. Этот пожар запомнился мне на всю жизнь. Я до сих пор помню, как кругом все кричали и плакали, бегали с ведрами, все вытаскивали из дома. В этой сутолоке я выбежал из дому на крыльцо и опять вернулся в дом. Это увидела сестра Нюра, она бросилась за мной, взяла меня на руки и отвела на другую улицу к деду - отцу моей матери Ивану, а сама вернулась на пепелище. Мы с бабушкой поднялись на веранду и оттуда смотрели, как горел наш семейный очаг. Сгорел весь двор и дом. Остались одни угли и обгорелые столбы от сарая. Сгорел также и соседний дом - тоже каких-то родственников по фамилии Мишиных. В селе жил и родной брат моего отца Михаил Андреевич. У него был брат Василий, который жил рядом с нами. Почему загорелся именно наш дом? Самовозгорания быть абсолютно не могло. С фонарями и лампами никто во двор не ходил. Значит, предположение остается только одно: это был поджог. Но кто это мог сделать? Никто ни рук, ни ног, ни следов не оставил. Неужели это он? Неужели это тот самый вор, который, как помните, украл зерно и был за это посажен на два года? Завесу открыла жена вора, которая через несколько месяцев после пожара нашла нашу мамочку и попросила у нее прощения. А мамочка по простоте своей душевной ей ответила: Бог простит. Это означало, что она ее простила, так было принято у верующих искупать свою вину. Верующие считают, что если бандита, поджигателя, вора простили - его Господь Бог уже не накажет за содеянное. Поскольку именно жена вора и поджигателя пришла у матери просить прощения, стало ясно, кто поджог дом. У нас появилось жгучее желание отомстить поджигателю, но наши честь и совесть не позволили этого сделать.

Папа решил строить дом, но теперь уже не деревянный, а кирпичный. Как было сказано выше, он служил в Нижнем Новгороде. Так он покупал строительные материалы и направлял их домой, нанимал строителей. Стройка пошла! Конечно, основная тяжесть стройки легла на лечи моего любимого брата Константина, старшей сестры Веры и мамочки. Ведь именно их руками были выкопаны траншеи под фундамент дома и большой котлован для будущего подвала. Разгрузка поступавшего стройматериала также лежала на их плечах. А двор был построен руками брата Константина с помощью папиного родного брата Михаила Андреевича и его взрослых сыновей, а также маминого брата Алексея и его сына Федора. Примерно с месяц после пожара мы жили у родителей мамы - дедушки Ивана и бабушки Прасковьи Антоновых, к которым меня отнесла сестра Нюра прямо во время пожара. Они уступили нам одну из своих двух комнат в доме. Мамин брат Алексей, который до этого ту комнату занимал, переселился в комнату к родителям. Когда же началась стройка, мы переехали поближе к нашему будущему дому - нашлась свободная летняя комната в доме добрых соседей Шараповых, который находился через дом от строительства в сторону церкви. Когда к осени дом был готов, мы переехали в свой очаг. Этот дом в селе так до сих пор и стоит: кирпичный, с железной крышей, с железными наружными дверями и с железными наружными створками окон. Все хозяйство, что осталось от пожара, легло на плечи дорогой моей мамы.

До того, как началась организация колхозов, у нас были земельные участки в километре-двух от дома, в самых разных местах, как и у всех других односельчан. Там наша семья выращивала рожь, пшеницу, картошку, овес. Иногда сеяли просо. Траву и сено косили и сушили в 4-х километрах от села. И все это делали мама, брат Костя, сестры Вера и Нюра. Я тоже ездил туда ворошить сено. Но там было очень много комаров, поэтому поездки, конечно, были не из приятных. Вот так мы и жили: исправно сдавали государству продналог и положенные по закону денежные взносы.

В 1927 году отца перевели на работу в Починковское кредитное товарищество, на должность председателя, поскольку старый председатель обанкротился. За первый год работы папа добился значительного дивидента, то есть, прибыли кредитного товарищества. Починки, место, где папа жил и работал, - это был небольшой город недалеко от города Арзамаса Нижегородской области. Осенью мы уехали с мамой к папе на зимовку. Жили там до весны. А в 1929 году отца перевели работать в Нижний Новгород на должность заведующего огромным овощехранилищем, которым снабжался почти весь Нижний Новгород. Овощехранилище располагалось на мызе-пригороде и в 7 километрах от него. Из города на мызу ходили трамваи, поэтому в городе можно было бывать когда угодно. На мызе работал Нижегородский радиотелефонный завод. На горе располагался какой-то аэродром. Осенью мы с мамой опять уехали зимовать к папе, при этом захватили с собой корову, - так что молоко было свое. Жили мы в частном доме в специально отведенной комнате в деревне Дубенки, что в километре от мызы и еще ближе к овощехранилищу. Рядом с Дубенкой располагалась деревня Александровка, где была школа, построенная на деньги знаменитого русского певца Федора Ивановича Шаляпина. Эта школа и сейчас носит его имя.

Весной мы опять вернулись в родное село Слободское. Отец остался работать на мызе в своем овощехранилище и вскоре без нас очень заскучал. Когда в конце концов ему надоело переезжать с места на место, он сдал овощехранилище и вернулся в село. В то время наша семья уже успела вступить в колхоз, который носил имея В.И.Ленина. Папа сразу активно включился в колхозную жизнь и был назначен заведующим молочно-товарной фермой. Через некоторое время отца избрали членом правления и председателем ревизионной комиссии колхоза. Конечно, нам было очень приятно, что вместе с нами снова начал жить наш дорогой отец.

УЧЕБА В ШКОЛЕ

Все это время я продолжал учиться. С первого по седьмой класс оставался лучшим учеником класса в Слободской неполной средней школе. Когда уезжал на зимовку к папе, то там, в Починковской школе и в школе на мызе, тоже хорошо учился. Школа на мызе располагалась рядом с телефонным заводом на высоком берегу реки Оки. От школы открывалась прекрасная панорама обеих берегов Оки. Видно было, как по ней тянут баржи буксирные пароходы, ходят пассажирские трехпалубные пароходы, колесные и винтовые, а также снуют финляндчики - маленькие пассажирские однопалубные пароходики. А в трех километрах от мызы уже работал и расширялся Горьковский автозавод имени Молотова, переименованный потом в Горьковский автомобильный завод (ГАЗ). Весной, как было сказано, мы возвратились в Слободское. Неполную среднюю школу я закончил именно в Слободском. Несколько лет назад эту школу закрыли как пришедшую в полную негодность, а дети из села теперь ходят в школу, которая расположена в соседней деревне Подлесово, что в 2-х километрах от нашего села.

УЧЕБА В ТЕХНИКУМЕ

Итак, окончив в 1935 году Слободскую неполную среднюю школу, я сдал экзамены и начал учиться в Горьковском промышленно-экономическом техникуме по специальности "экономист-плановик внутри газового хозяйства". Техникум был расположен в Канавине - в одном из районов города Горького, там, где впадает в Волгу река Ока, недалеко от Окского моста. Жили мы в общежитии, которое было расположено рядом с техникумом, по шесть человек в комнате. Почти каждую неделю, пока ходили пароходы, я ездил домой к маме. Если же не удавалось уехать домой, то ездил на Моховые горы к брату Косте или сестре Нюре. Они всегда подбрасывали мне деньжата, особенно брат Костя (в тайне от жены Клавы). Потом нам в техникуме начали платить стипендию: сначала 32, а потом - 39 рублей. Постепенно я привык к такому образу жизни. Зимой ходил пешком по Волге на Моховые горы к сестре и брату и не реже одного месяца на лыжах - к родителям.

В это же время я начал увлекаться спортом. К концу зимы я стал чемпионом техникума по лыжам. В шутку парни и девушки говорили, что я такой из переизбытка энергии: такой энергичный и подвижный. Учеба давалась в то время мне нелегко. Большинство оценок было "удовлетворительно", мало было оценок "хорошо" и почти не было оценок "очень хорошо". На втором и третьем курсах обучения я сильно увлекся гимнастикой. Ездил на велосипедные соревнования нашего Министерства в Москву. Там мне удалось занять первое место по Министерству, за что я был тогда награжден ценным подарком (спортивным костюмом) и Почетной Грамотой от Управления учебными заведениями Министерства. Эта Почетная грамота до сих пор хранится у меня дома на полке.

АРЕСТ ОТЦА

В 1937 году в нашей семье произошло несчастье. Внезапно, еще продолжая обучение в техникуме, я получил от своей мамы страшное письмо, в котором она сообщала, что отца забрали органы НКВД. Приехали, как она писала, ночью и предъявили ордер на обыск. Перевернули все в верх дном не только в избе, но и в чулане, на чердаке, в подвале и даже во дворе. Конечно, ничего не нашли. Но все равно отца забрали и с тех пор он дома больше не был. Судил его не народный суд, а всего лишь "тройка" НКВД. Заседание длилось целых 10 минут, пока писали постановление. Но суда не было! Ему просто принесли в камеру уже готовую бумагу. Ни протеста, ни жалобы от него не приняли. Просто так приговорили к 10 годам лишения свободы за якобы вредительство в колхозе. Но ведь это все вранье и чушь, о чем говорят полученные мною документы их архивов НКВД по Горьковской области и Горьковского областного суда. Папа полностью оправдан из-за отсутствия состава преступления, со снятием судимости. Потом оказалось, что постарался занимавшийся различными махинациями председатель колхоза. Отец ему был помехой.

Сначала отец сидел в тюрьме в Горьком. После нескольких попыток мне удалось попасть на свидание к нему. Там была уйма народу: и за решеткой, и со стороны прибывших на свидание. Все что-то кричали, многие плакали, было очень шумно. Мы с папой быстро нашли друг друга, он пробрался к самой решетке. Я только и успел спросить его о том, когда же он приедет домой. Он мне ответил так: "Сыночек мой, приеду не скоро". Также он меня спрашивал о том, как живут мама, Вера, Костя, Нюра, как идут мои дела в техникуме. Я вкратце рассказал ему обо всем, добавив при этом, что мы переживаем за него, волнуемся за его безвинные страдания. Я ему сказал также, что со временем он будет полностью реабилитирован. Между прочим, так это и получилось, но слишком поздно, когда папы не было в живых.

Я обещал отцу хлопотать о пересмотре дела и освобождении. Обещание я выполнил, но не сразу, так как боялся, что за мои хлопоты и меня упрячут туда же. Позднее я писал много в самые разные инстанции. И, очевидно, одно из писем сыграло решающую роль в его реабилитации.

Тогда же из нашего села было арестовано еще несколько десятков человек. И удивительно, что самых честных наших односельчан, выступавших за справедливость. Видимо, эти честные люди мешали творить произвол какой-то темной группе в селе. Репрессии были и в соседних деревнях. Так, например, НКВД взяли мужчину из соседней деревни Безводное, они с отцом были друзьями и находились все время вместе. Причем, как оказалось, не только в селе, но и в лагере, где они вместе оказались, в Архангельской области, на станции Няндома. Отец регулярно писал письма матери. Несколько писем прислал он и ко мне на завод в Кировскую область. НО это уже было во время войны.

Вскоре после ареста отца меня вызвал к себе директор техникума - строгий человек Зарубин. Я пришел к нему в кабинет. Там уже сидел секретарь комсомольской организации техникума. Директор спросил меня: "Где мой отец?" А между тем это был 1937 год - это был год страшных и необоснованных репрессий по всей стране. Стоило только сказать невпопад хотя бы одно слово, и тебя моментально могли упрятать за решетку. Из-за отца меня из техникума не исключили. Мои нелепые ответы на вопросы директора сыграли свою роль. Кроме этого, то, что я был чемпионом техникума по лыжам, другая активная общественная работа содействовали оставлению меня в техникуме. Да и директор техникума, товарищ Зарубин, оказался сердечным и великодушным человеком, он не позволил искалечить судьбу только что вступавшего в жизнь человека. Конечно, директор сильно рисковал, так как не среагировал на сигнал НКВД. Но он оказался человеком с большой буквы, так как не поддался компании произвола и насилия. Выражаю ему благодарность от моего страдающего и разрывающегося на части сердца.

Судьба жестоко расправилась с моим отцом. Он не выдержал лагерной каторги и в начале 1942 года скончался. Похоронен он был на кладбище лагеря. Об этом мне сообщила мама в своем письме ко мне. В лагере он пробыл четыре года. Ему было тогда 64 года.

РАБОТА НА ЗАВОДЕ

За прилежную учебу и за активное участие в спортивной и другой жизни техникума я в 1939 году был принят в комсомол. В том же году я закончил техникум, и меня как обнадеживающего спортсмена оставили в городе Горьком и направили как молодого специалиста работать на завод "Красный Якорь" (тогда от этого предприятия как раз поступила заявка на молодого специалиста). Устроился я туда работать на должность экономиста-плановика. Но потом ребята, с которыми я жил в одной комнате общежития, когда учился в техникуме (Петя Евсеев, Коля Русов, однофамильцы Вася и Саша Симаковы) начали уговаривать меня поехать в другие города. Ведь все равно, говорили они мне, через два-три месяца меня призовут в армию. В общем, на переезд они меня уговорили. С завода я уволился, проработав всего одну неделю. Техникум дал мне другое направление: на Черно-Холуницкий металлургический завод Омутнинского района Кировской области. Туда же вместе со мной поехал и один из моих товарищей - Вася Симаков.

Итак, в июле 1939 года я переехал жить в поселок Черная Холупица Омутнинского района Кировской области. Кировская область, как и сейчас, граничила с Горьковской областью. Их связывала ширококолейная железная дорога. Далее эта дорога шла мимо Омутнинска в Свердловскую область и в Сибирь. По этой дороге я и ехал из города Горького через Киров в Омутнинск. От Омутнинска до Черной Холупицы шла узкоколейная железная дорога, по ней я, когда на заводе работал, всегда и добирался до места работы. Вася Симаков со своим переездом тогда что-то задержался. Меня завод сразу забронировал: дал отсрочку от призыва. Я был назначен в отдел организации труда на должность экономиста по труду. Потом приехал Вася Симаков и его назначили плановиком. Хотя эта должность не подлежала бронированию, Васю через два месяца забрали в армию.

Теперь - несколько слов о заводе. Завод представлял из себя комплекс цехов, где занимались многим, начиная от добычи железной руды и заканчивая выпуском слитков чугуна. Железная руда добывалась в шахтах, грузилась на вагонетку, поднималась на поверхность и по узкоколейке направлялась в доменный цех, который был расположен в 8 километрах от рудников. Рабочие там жили в бараках, был свой участок лесозаготовок, который заготовлял и поставлял в больших количествах дрова. Эти дрова закладывались в углевыжигательные плечи. Они поджигались, а как только загорались, двери закрывались. Дрова не горели, а тлели. Так и получался древесный уголь. Вот этот уголь вместе с рудой и добавленным металлоломом как раз и давал высококачественный малосернистый чугун, который шел на изготовление нержавеющей стали в городе Омутнинске. Сталь выплавляли в мартеновских печах. Я часто бывал в железно-рудных шахтах, на лесозаготовках, на углепечении и чаще всего - в доменном цехе. Там, в доменном цехе, помню, были две доменные печи и одна более мощная доменная печь строилась. Бывая в цехах, я изучал условия труда и его соответствие действующим системам оплаты этого труда, вносил предложения и писал проекты приказов об усовершенствовании системы оплаты труда. В конторе успевал также и осмысливать трудовые отношения рабочего класса.

Во всех цехах условия работы были тяжелыми. В шахтах под землей и в углепечении было жарко и пахло дымом, в доменном цехе была нестерпимая жара, особенно когда шла плавка чугуна. При заводе был поселок, который назывался Черная Холуница. У завода не было ни одного собственного дома, кроме бараков на рудниках, где жили рабочие вместе с семьями. Зато были клуб, поликлиника, детский сад-ясли. Рабочие и служащие жили в частных домах. Я жил в частном доме, имел комнату, за которую исправно платил. У хозяев дома покупал молоко, у них, как и у всех, было сельское хозяйство. Начальником отдела организации труда завода был Валентин Васильевич Перминов. Он был хороший, культурный и вежливый человек, коммунист, но в вопросах организации труда был туговат. Что бы ни потребовалось по долгу службы, он все непременно поручал мне, даже разделы по труду по квартальным и годовым отчетам, все это приходилось делать мне. Он никогда не вносил корректив в мою писанину. Но однажды, это было, правда, единственный раз, я написал такую чушь, что и мне из-за этого стало неудобно. Но чушь эта прошла. Она называлась: "О трудоемкости и зарплатоемкости продукции всех цехов". Валентин Васильевич улыбался, когда читал мою писанину, но сказал, что никто читать этого не будет, все пройдет. Ведь в вышестоящую организацию, говорил он, поступают сотни отчетов, попробуй всех их прочитать. А отчеты и в самом деле делались в большой спешке, устанавливались жесткие сроки для их представления. Мы в эти сроки укладывались.

Хватало у меня времени и на общественную работу. В 1940 году меня избрали секретарем комсомольской организации завода. Пришлось и этим делом заниматься, но, правда, больше всего по вечерам.

В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ

В конце июня 1941 года на нас обрушилась трагедия - началась Великая Отечественная война. Я продолжал работать на заводе. Начальником нашего отдела организации труда был офицер запаса, и его сразу призвали в армию. На его место назначили меня. Но проработал я в этой должности недолго. Когда в армию призвали двух не подлежавших бронированию нормировщиков, меня вызвал к себе директор завода и сказал: "Двух наших нормировщиков берут в армию. Что будем делать?" Я ему ответил так: "Что вы мне поручите, то я и буду делать". Таким образом, выполняя самые разные поручения, я стал работать одновременно за двух нормировщиков.

Начальником же отдела организации труда назначили вместо меня прибывшую из эвакуации женщину - инженера-экономиста по специальности. Но она, к сожалению, не только не знала нашей технологии и специфики, но и оказалась довольно слабым инженером. Мне приходилось ежедневно забегать в контору, где она сидела, и все ей объяснять. Таким образом, за троих я парился почти целый год. Но занимался не только этим и комсомольской работой. Увлекался, например, танцами. Помню, с одной девушкой занимался даже партерной акробатикой. Вместе с ней на сцене и выступали. Самым коронным номером был у следующий: она делала мостик животом вверх, а я, в свою очередь, на ее животе и груди делал на руках стойку вверх. Когда мы выступали с этим номером, весь зал нам аплодировал.

Потом, когда к нам прибыл целый поезд эвакуированных из Эстонии, я, как секретарь комсомольской организации, получил новое задание: где-нибудь разместить этих вновь прибывших. Для этой цели нам дали нескольких лошадей с повозками. Комсомольцы, конечно, с большим энтузиазмом восприняли это поручение. Но возникал вопрос: "Куда их всех отвозить?" Ведь поблизости не было свободных ни домов, ни бараков. Тогда мы решили временно дня на два-три разместить в поселковой церкви. Поп-батюшка, который был настоятелем этой церкви, против этого возражать не стал. И разместился их там, можно сказать, целый цыганский табор!

Через три дня все семьи до единой были размещены в частных домах. Вот как проявилось русское великодушие и гостеприимство! Ведь не нашлось ни одного хозяина, который бы отказал в гостеприимстве и в поселении к нему прибывших эвакуированных. Среди прибывших была и семья Масловых. Судьба обернулась таким образом, что мы очень скоро стали родственниками, - я и их дочь Тамара поженились.

Зарегистрировали мы свой брак 4 января 1942 года. Потом была свадьба! Но какая это была свадьба? Одно только название. На свадьбе были мать Тамары, Анна Калиновна, их невестка и хозяйка дома Раиса - простая и скромная женщина. Перед "свадьбой" я объехал все деревни вокруг нашего поселка. Был таже в Белой Холунице, в 70 километрах от нашего завода. Там, в Белой Холунице, был тоже такой же завод, но он был законсервирован из-за отсутствия руды. Ездил я везде и искал хотя бы одну бутылку водки или самогонки для того, чтобы по-скромному свалять свадьбу. Но нигде ничего не нашел. Была война, продукты выдавались по карточкам, сахару было нигде не найти. Совершенно случайно мне удалось достать для свадьбы пузырек спирта в одной поликлинике и разбавить его в стакане воды. Так и справляли свадьбу: было пять человек, на столе был стакан разбавленного спирта, были чай без сахара и сухарики из черного хлеба. Было очень скромно! Но от такого стола наша взаимная любовь нисколько не пострадала.

Мы жили с женой счастливо. Но счастье не могло быть безоблачным. В феврале 1942 года по инициативе секретаря партбюро завода собрали комсомольское собрание завода. Повестку дня секретарь партбюро держала в секрете. А когда началось собрание, она же и предложила повестку дня: "О перевыборах секретаря комсомольской организации". Она же сделала информацию и тут же предложила проект решения: "Освободить Мишина Александра от обязанностей секретаря комсомольской организации завода как политически не обеспечивающего порученный участок работы". В прениях никто не выступил, все были ошарашены и напуганы необоснованной клеветнической ситуацией, которая возникла на собрании. Упаси Боже выступить в защиту секретаря! Даже молодежь, из боязни массовых репрессий. Во избежание неприятностей комсомольцы проголосовали за предложенный проект решения. В своем трехминутном "докладе" секретарь партбюро также сообщила, что мой отец осужден по 58-й статье и что поэтому надо избрать другого секретаря. Каких-либо замечаний к моей комсомольской работе она не высказала.

Для меня это был, конечно, страшный удар. Опять НКВД! И в самом деле, секретарь партбюро получила извещение о том, что на заводе работает сын осужденного по 58-й статье, он же секретарь комсомольской организации завода. Ей рекомендовали посмотреть: стоит ли такому человеку вообще доверять руководство комсомолом завода? Конечно, трусливая секретарь партбюро завода тут же среагировала, чтобы ее не заподозрили в симпатиях к комсомольскому секретарю. Жена меня успокаивала: говорила, что сколько ни переживай, все останется как есть, что надо поскорее все это забыть,

В ЗАПАСНОМ ТЕЛЕГРАФНОМ БАТАЛЬОНЕ

В июле 1942 года началась моя служба в Красной Армии. Вот как это произошло. В конце июня того же 1942 года к нам на завод приехал военный комиссар Омутнинского района для того, чтобы проверить списки забронированных и только что поступивших на завод рабочих. В ходе проверки выяснилось, что я работаю на заводе нормировщиком, а они, как известно, в связи с тяжелой обстановкой на фронте бронированию в то время не подлежали. После этого военком пригласил меня на личную беседу и там же мне сообщил: "Фронт без вас обойтись не может!" После этого помощник этого военкома оформил и вручил мне повестку, где было написано о том, что 2 июля 1942 года я официально призываюсь в армию и в этот день должен явиться в военкомат.

Когда я пришел домой и рассказал об этом своей жене и теще, они сильно опечалились. Слезам всех домашних не было конца! Они ведь понимали, что идет война, льется кровь и гибнут люди. Тогда в дома часто приходили похоронки. У меня размышления были такими: "Что меня ожидает? Вернусь ли к семье?" Ни ничего не попишешь: дезертиром я бы никогда не стал, а быть солдатам и помогать этим своей стране, как я тогда считал и считаю, - это есть моя святая обязанность.

2-го июля 1942 года, как и было положено, я явился в районный военкомат в Омутнинск. Военком сообщил мне, что меня направляют в 49-й Отдельный запасной телеграфный батальон. Кстати, попутно замечу, что в кабинете военкома я случайно увидел свою военно-учетную карточку у него на столе, где была небольшая пометка: "Отец осужден по статье 58 как "враг народа" в 1937 году". Таким образом, органы НКВД организовывали за мной слежку всюду: как во время учебы в техникуме и работы на заводе, так и даже в военкомате. Черные тучи ходили за мной следом повсюду! И все же, несмотря на трагедию отца и такое недоверие, я остался истинным советским патриотом, как тогда, так и позднее, верил в то, что наш народ обязательно победит фашистов и разгромит их войска, и искренне считал: я должен сделать все, что в моих силах, для достижения этой победы. К счастью, эта военно-учетная карточка не изменила решения военкома направить меня в телеграфную часть.

Тогда же военком сообщил мне о том, что назавтра или послезавтра намечена отправка призванных в телеграфную часть. Тогда же своей головушкой я и сообразил: во-первых, меня направляют не в пехоту, где каждый день гибнут люди, хотя я и от этого бы не отказался, а в войска связи, причем даже не связистом-катушечником, обязанности которого состоят, как правило, в том, чтобы таскать катушки с проводами от окопов до командного пункта, а в телеграфную связь; сразу появилась надежда: "А может быть, останусь жив, меня не убьют и я вернусь к семье?"; а во-вторых, поскольку отправка была запланирована назавтра, появилась возможность по-быстрому смотаться домой и обо всем своим домашним рассказать.

После этого я быстро побежал на вокзал, сел на первый поезд и поехал к семье домой. Дома моему приезду, конечно, сильно обрадовались: "Радость какая, вернулся!" Я сказал им о том, что приехал всего лишь на ночевку, так как назавтра намечается отправка в войска, но при этом рассказал им о том, что направляют меня в отдельный телеграфный батальон, а это, как-никак, - дает надежду сохраниться во время войны живым и потом встретиться с семьей. "Пусть меня не будет три года или пять лет, - говорил я, - но я надеюсь вернуться живым!"

Распрощавшись и расцеловавшись с самыми близкими мне людьми, я направился искать свою воинскую часть (на эшелон опоздал). Так как мне был известен только номер полевой почты части, ее удалось найти. Но с большим трудом, потому что часть была засекречена: с помощью военкоматов добирался до места службы.

А служить я начал в 49-м Отдельном запасном телеграфном батальоне. В этом подразделении связи готовили людей для обслуживания полевых узлов связи и обучали следующим специальностям: телеграфистов, электромехаников, радистов, радиомехаников. Обучали у нас также в части и девушек, они учились работать на так называемых советских телетайпах - телеграфных аппаратах СТ-35. На таких же аппаратах обучались работе и мы. Легким нажатием на клавиши мы давали электрический посыл к буквам, которые тут же входили в текст на бумажной ленте. Аппарат был довольно-таки мощным: был способен передавать текст на расстояние до 300 километров. Обучали нас также работе и на аппаратах "Бодо", которые хотя и имели всего пять клавиш, путем разных комбинаций создавали буквы всего алфавита, которые также отпечатывались на телеграфной ленте. Мощность их была еще больше: они могли передавать и принимать тексты на расстояние до 800 километров. Конечно, так как шла война и все старались засекречивать, буквенных текстов мы почти никогда не передавали, а все передачи передавались и принимались кодом из пяти цифр. Кстати, кодовым передачам обучали не только нас, телеграфистов, но и радистов.

Уже потом, когда мы более-менее освоились в телеграфном деле, нас распределили кого куда: часть - в радио механики, часть - в электромеханики. В числе последних оказался и я. После этого меня направили служить электриком на зарядную базу. В то время телеграфные аппараты работали только на постоянном токе, поэтому роль во всем этом деле наша база играла огромную: от нее питались все телеграфные аппараты. Там, на этой базе, уже работал замечательный электрик-специалист Василий Ширков, который и стал моим главным наставником. Он был настоящим специалистом своего дела! В мирные предвоенные годы он работал старшим электриком в Централом парке культуры и отдыха имени А.М.Горького в Москве. Вспоминая это время, он мне рассказывал даже такое: в часы максимальной нагрузки электросети громко гудели и дрожали электрощиты, все это было делом очень опасным, но, к счастью, обходилось благополучно. Как специалист-электрик экстра класса он был приглашен на работу в лабораторию к знаменитому творцу атомной энергетики академику Капице. Но проработал там недолго, так как побоялся схватить радиоактивных излучений и уволился.

Я не спрашивал Василия Ширкова о том, давно ли служит он в армии, но когда попал на базу, работа там уже вовсю кипела. В частности, там уже было по четыре аккумуляторных батареи по 120 вольт каждая. Емкость каждого из них составляла 45 ампер часов. Были у нас также батареи емкостью по 65 ампер часов. Было их, правда, всего две. Мы с Василием сразу приступили к сборке еще восьми батарей. И довели, таким образом, количество батарей до 12-ти вместо имевшихся 4-х! Хотелось бы отметить, что их аккумуляторы были щелочными и намного легче кислотных, с которыми я уже потом как-то сталкивался. Потом, когда сборка батарей была уже закончена, мы начали заливать их щелочным раствором-электролитом и вслед за тем формовать. Заряжали же мы аккумуляторы, преобразуя переменный ток в постоянный, при помощи электродвигателя с генераторами - их у нас на базе было всего два. Но так как из-за того, что электроэнергия почти всегда не работала и на них мы редко что-либо передавали или принимали, то зарядку чаще производили резиновым двигателем с генераторами.

Помню, работая на зарядной базе, мы с Василием Ширковым смонтировали электрощит с рубильниками, предохранителями, амперметрами и вольтметрами. Это была в нашей работе очень удобная штука. Ведь когда мы подключали к батарее кого либо, то могли с помощью этого электрощита наблюдать за тем, насколько работоспособны наши батареи и как вообще они себя ведут. В центре такого электрощита у нас располагался кросс, к которому и подводились два провода для получения необходимой электроэнергии для клиентов. Такое расположение источников электроэнергии, то есть, на проводе и на кроссе, позволяло переключать всякого клиента на любую заряженную свободную батарею. Правда, при переключении телеграфных классов на свежую батарею нам ни в коем случае не разрешалось менять полярность батареи (плюс или минус).

Но мы давали электроэнергию не только для телеграфных аппаратов, но и в штаб части, в столовую и некоторые другие бытовые помещения. Кстати, заряжали мы еще и большие кислотные 6-вольтные аккумуляторы мощностью по 160 ампер часов, которыми питались наши радиостанции.

НА ЮГО-ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ

В октябре 1942 года, спустя всего четыре месяца после обучения, весь наш телеграфный батальон был направлен на Юго-Западный фронт, где вошел в состав 1-го Отдельного полка связи и был преобразован в его отдельный внутренний батальон Таким образом, 49-й запасной батальон прекратил свое существование. Этот 1-й полк за отличия в боях был удостоен почетного наименования "Севастопольский", а уже впоследствии награжден орденами Красного Знамени и Александра Невского.

С прибытием на линию фронта функции нашего батальона сильно изменились. Если когда он был запасной войсковой частью, там только нас учили принимать и передавать кодовые передачи, то теперь нашей главной задачей стало обеспечение надежной связью различных войсковых соединений и самых разных родов войск, вплоть до Генерального штаба Красной Армии. Я тогда так и остался служить на зарядной базе под началом Ширкова. Тогда же, минуя ефрейтора, я получил звание младшего сержанта и был назначен командиром отделения электромехаников. Конечно, и звание, и должность у меня были невеликими, но должность эта была очень почетная в полку связи. Ведь от нас, электромехаников, очень многое зависело!

Командовал нашим отдельным внутренним батальоном на фронте майор Дубников. Мне запомнился один смешной случай, с ним как раз связанный. Однажды, когда он шел выполнять задание, то ли из-за того, что он чихнул, то ли из-за того - что закашлялся, у него выпала золотая вставка. Так как он шел по песчаному грунту, то вставка и затерялась в песке. Найти этой вставки он не смог и поэтому пришел к нам и попросил: ребята, помогите найти вставку. Конечно, мы не могли отказать в помощи своему командиру. После этого Дубников лично показал нам место своей потери. Сообразив, как, что и к чему, мы начали искать сито для того, чтобы просеять через него песок, а когда наконец его нашли - приступили к делу. Мы просеяли на площади уже около 6 квадратных метров. И представьте себе, примерно через 8 часов поисков на песке блеснула золотинка. После этого Василий Ширков взял эту вставку и понес к командиру батальона. Я же остался разравнивать песок. Майор Дубников очень обрадовался этому, сильно заулыбался и сказал: "Большое вам, ребята, спасибо!"

Кстати, во время нахождения на линии фронта, то есть, с 1942-го по 1945-й год, у меня было несколько случаев, когда моя жизнь могла трагически оборваться. Расскажу два таких наиболее запомнившихся мне эпизода. Первая история, значит, была такая. Мы только-только получили американскую станцию для зарядки аккумуляторов. Там было все: и бензиновые двигатели, и электрогенератор, и электрощит с кроссом. Нам тогда предстояло произвести обкатку движка, к чему мы и приступили. Но для начала для выхлопа газов пробили в стене дырку, в которую и проложили трубу от глушителя. Двигатель заправили бензином и маслом. С третьей попытки он наконец заработал! После этого ребята ушли на обед, взяли мой котелок, чтобы принести специально для меня еду. Сам же я был оставлен в помещении со спецзаданием: контролировать работу двигателя. Так вот, когда двигатель работал, я и не обратил внимания на то, что много выхлопных газов и помимо трубы поступало в помещение. Но потом, когда ребята принесли обед в котелке и я начал кушать, меня затошнило и вырвало. Василий Ширков заметил мое сильно побледневшее лицо и понял, что я отравился газом, поэтому тотчас вывел на улицу и велел полежать. Через часик я встал и уже оттуда был направлен в казарму. Кстати, если бы ребята чуть-чуть задержались и я бы больше надышался газом, - дело окончилось бы бедой.

Вторая история получилась еще более серьезная. Нам с Ширковым срочно потребовались для какого-то дела телефонно-телеграфные провода. И так как их в оборванном виде висело очень много на столбах, то я, Вася Ширков и некоторые другие электрики-ребята пошли их снимать. Я шел сзади них и наматывал эти провода на бусты. Но потом, когда связки закончились и без них мотать было уже невозможно, я прижал этот буст с проволокой камнем, а сам отправился за поисками необходимого: или веревки, или бечевки, или тонкой проволоки. Когда я подбежал к одному зданию, то увидел, что над ним на высоте примерно двух метров проходит медный провод, конец которого болтается. Я тогда так рассудил: "Для сушки белья (а в этом месте сушили белье) этот конец провода не нужен, его можно и отломить".

Так я сделать и решил. Но как только я дотронулся левой рукой до провода, меня всего затрясло. На мое несчастье, он оказался под током. Провод оставался в левой руке. Растерявшись из-за этого, я попытался было вырвать этот провод правой рукой из левой руки. Но только начал я это делать, как упал на сырую землю прямо с проводом в левой руке на груди. И тут началось мое самое настоящее испытание. Сначала руку страшно зажгло. Потом стало тяжело дышать: вдыхать в себя в воздух получалось, а выдыхать - как назло, нет. В результате воздуха набралось столько, что, как говорят, дальше некуда. Дыхание прекратилось, сердце билось все реже и реже. Тогда же про себя я и подумал: "Ну все, теперь - конец всей моей жизни!"

Меня начало коробить. Я чувствовал, что постепенно начинаю умирать. Потом я смекнул: наверное, это из-за того, что левая рука лежит вместе с проводом на груди, который находится под током. Но даже сбросить руку с груди оказалось делом невозможным: онемевшая рука уже давно полыхала огнем. Тогда я попытался перевернуться на живот и мне это сделать удалось. Конечно, руки от этого еще больше зажгло, но, к счастью, дыхание открылось. Тогда я еще подумал про себя: "Жизнь хоть и на волоске висит, но теперь не так уж и смертельно!"

Отдышавшись как следует, я начал кричать: "Помогите!" Ко мне сразу подбежало несколько местных старушек и один старичок, которые, увидев меня, вдруг панически закричали: "Человек умирает!" Я тогда, в свою очередь, закричал этому старичку: "Принеси топор и обруби этот провод!" Старик ушел и некоторое время спустя принес топор. По моей просьбе он занес топор, но рубить побоялся: видимо, испугался того, что его током насмерть прибьет. Тогда я ему и сказал: "Ручка топора сухая и абсолютно безопасна, руби..". Старик еще раз замахнулся своим топором. Но в этот момент прибежал Ширков с другими электриками-ребятами и успел только крикнуть старику: "Не руби провод!"

Когда Василий подбежал ко мне и схватил меня за мокрую гимнастерку, его через меня его настолько сильно ударило током (электричество тогда из меня еще не вышло), что он отлетел от меня на несколько метров и выразился нецензурным словом. Я в этот момент потерял сознание. Тогда Василий схватил через пилотку меня за гимнастерку, из-за чего рука с проводом из-под груди вышла, а провод натянулся. Тогда Ширков дернул меня за гимнастерку в третий раз. После этого провод оторвался от руки и ко мне вернулось сознание. Ток из тела начал постепенно уходить в землю. Состояние моего организма начало понемногу улучшаться и я это очень хорошо почувствовал. Когда встал, то увидел, что со среднего пальца и мизинца левой руки свисала обгоревшая кожа. Сразу вспомнил свою маму на пожаре в 30-х годах: у нее были тогда такие же обгорелые руки.

Кстати, когда я отправлялся на то самое задание, то купил себе стакан махорки. Но пока я валялся на земле, она высыпалась на землю и собрать ее, конечно, уже не было никакой возможности. А хотелось курить! Тот самый старичок, увидев мои тщетные попытки ее собрать, подбежал ко мне, достал кисет и отсыпал мне оттуда больше чем полстакана махорки. Я его очень поблагодарил за это и предложил деньги, но он от них отказался.

После всего этого Ширков велел мне немедленно бежать в медсанчасть, а сам с большой осторожностью повесил провод на место. Потом они написали на бумаге предупреждение о том, что провод находится под током и опасен. Предупреждение это повесили на стенку на гвоздик. Но ветер эту бумажку сдул и запрятал где-то в траве. Оказывается, как я потом узнал, по этим проводам шел ток из нашей зарядной базы в столовую. Меня могло убить запросто!

Уже в медчанчасти врач-евреечка, имевшая звание майора медицинской службы, мне сказала: "Ай, ай, ай! Ведь вас могло и убить током". На это я ответил ей, что у меня крепкое сердце и первосортная кровь, поэтому хотя и на краю смерти побывал, но все же выжил. Сначала она хотела потрогать мои обгоревшие пальцы, но потом мгновенно одернула руку и спросила: "А не убьет ли меня током?" Хотя мне и больно было давать трогать руку, я рассмеялся и сказал: "Во мне тока больше нет!" После этого медсестра состригла с пальцев свисавшую обгоревшую кожу, намазала их чем-то и забинтовала. И так продолжалось две недели: с забинтованной рукой я ходил на зарядную станцию, но ничего не делал. Это было перед самым окончанием войны.

9 мая 1945 года запомнилось мне на всю жизнь: мы с великой радостью отмечали свою победу над фашистами. Вот как это случилось. Ночью мы спали, как вдруг в 3 часа ночи дежурный по казарме закричал вдруг во все горло: "Ур-рррааа! Конец войне-еее!" Мы сразу проснулись, спустились со второго этажа к нему, а там уже собрались другие солдаты и слушали из радио репродукторов радостную весть. Потом, помню, от радости мы начали бороться друг с другом, стаскивать друг с друга кальсоны, даже кувыркались на полу и на нарах. А потом, конечно, все вместе отмечали. Счастью нашему не было предела.

А спустя некоторое время после этого, в июне 1945 года, нас перебросили в Москву на телефонное обслуживание шествия по городу, которое намечалось во время проведения исторического Парада Победы на Красной площади, который, как известно, состоялся 24-го июня. Разместили нас в знаменитых Ворошиловских казармах в Сокольниках. Кстати, вместе с нами жили и сами участники этого парада. Все они были обмундированы в новейшую парадную военную форму, были с орденами и медалями СССР. Были они, помню, очень красивыми и стройными. Я с большим удовольствием на них смотрел. Но так, к сожалению, получилось, что из-за дождя праздничное шествие было отменено. Конечно, стройные колонны участников этого парада я видел. Но от самого места проведения парада находился далековато. Жалею, что не видел ни парада на самой площади, ни того великого исторического зрелища, когда участники Парада Победы бросали к подножию мавзолея Ленина многочисленные фашистские знамена и своим жестом как бы говорили: вот тебе, мать-родина, плоды нашей общей Победы.

После же окончания знаменитого Парада нам поручили заняться оборудованием военного музея связи в одном из корпусов Ворошиловских казарм. Там тогда вовсю работало очень много специалистов из различных подразделений связи, то есть, много было не наших связистов. Нам же было поручено проложить аварийные линии электроснабжения от аккумуляторов. Это задание мы с большим успехом выполнили, за что получили личную благодарность от военного министра связи генерала Пересыпкина.

После этого, несмотря на то, что война уже закончилась, нас продолжали использовать не только для военных, но и для гражданских нужд. А потом из рядов Красной Армии я демобилизовался. Сначала, в июне 1945-го, была объявлена демобилизация специалистов народного хозяйства с высшим образованием, которые срочно понадобились на гражданке. Но у меня не было высшего образования. А потом, в октябре, начался второй поток демобилизации специалистов народного хозяйства, но теперь уже со средним специальным образованием. Так как у меня был окончен экономический техникум, я в этот поток и попал: был демобилизован 15 октября 1945 года.

Так закончилась моя военная карьера. Хочу сказать, что служба моя прошла на "отлично", за все это время у меня не было ни одного даже самого маленького замечания. Зато были разные поощрения и благодарности. Я был, например, награжден почетным знаком "Отличный связист". Ну и естественно, как и все фронтовики, получил медаль "За победу над Германией в Великой Отечественной войне".

Кстати, сразу после войны, спустя 28 дней после того, как было объявлено о ее окончании, меня постигло несчастье: я получил печальную телеграмму от сестры Веры, где сообщалось о кончине матери. В то время телеграмма не было заверена подписью и печатью врача, возникали в связи с этим большие осложнения по поводу того, отпускать или не отпускать меня на похороны. И в этой связи хотелось бы сказать ольшое спасибо командиру батальона майору Дубникову (если читали и помните, это его золотую вставку мы когда-то искали)! Он долго думал над тем, отпускать или не отпускать меня (ведь тогда мы готовились обслуживать праздничное шествие во время Парада Победы), но все же учел мою прилежную службу и отпустил. Я получил сухой паек и отправился в путь. Взять на похороны жену Тамару не получилось - не удалось достать билета.

Когда приехали в Слободское, поплакали из-за смерти мамы. Но, как говорится, слезами горю не поможешь. Похоронили мы маму на местном кладбище рядом с могилой ее отца. Три дня я пробыл дома у сестры. Она мне сказала, что хотя мама в последнее время очень тяжело и болела, но когда война закончилась, была очень рада, что ее два сына, Константин и Александр, которые были призваны в армию, не погибли и остались живы. Потом я снова вернулся в свою часть. Служба шла по-прежнему, хотя и не с таким напряжением, как в войну.

Александр Иванович Мишин, примерно 1985 г., г.Нарва, Эстонская ССР

КОРОТКО О ПОСЛЕВОЕННОЙ ЖИЗНИ

Когда началась моя демобилизация, сразу же возник такой вопрос: куда ехать, к себе на родину в город Горький или же на родину жены - в город Нарву Эстонской ССР? Решил все-таки поехать в Эстонию к жене. Добрался до города без помех. Когда я прибыл в Нарву, город был весь разрушен. Вокзал, куда я прибыл, располагался в деревянном здании рядом с православной церковью. Я спросил, как пройти на Кренгольм (текстильного комбината "Кренгольмская мануфактура". - Примечание И.Вершинина). Мне сказали, в какую сторону надо идти, и я пошел. А там еще произошла такая вещь. Оказывается, моя жена Тамара с тещей Анной Калиновной пошли встречать меня на день раньше. Может быть, я в телеграмме ошибся о дне приезда. Вот они и пришли туда на день раньше. Тогда как раз с вокзала в сторону Кренгольма шел солдатик. Тамара с криком "Саша" побежала к нему на встречу и бросилась к нему на шею. Солдат отпрянул от нее и сказал: "Гражданочка, вы обознались". Подождав еще немного и никого не встретив, они с ее мамой с плохим настроением пошли домой. На другой день они опять пришли на станцию и ожидали пассажиров у водонапорной башни. В этот день как раз я и ехал. Выйдя из вокзала, я пошел в сторону Кренгольма и увидел двух женщин. Я сразу узнал Тамару и к ним побежал. Но Тамара отнеслась к этому осторожно, решила: а может, теперь солдатик обознался? Но ошибки не было. Младший сержант Мишин вернулся к своей жене. Радостям нашим не было предела. Я и чемодан бросил от радости. А Анна Калиновна стояла с нами и улыбалась, она тоже со мной целовалась и обнималась. Подобрав чемодан, мы пошли домой. Тогда моя жена и теща жили в казарме № 16, в квартире № 69 площадью в 18 квадратных метров.

В то время кадров не хватало, демобилизованные войны находились на особом счету у хозяйственных и партийных руководителей не только в Нарве, но и во всей Эстонии и СССР. На них надеялись, как на солидное кадровое пополнение предприятий и организаций. Я пошел устраиваться на текстильный комбинат "Кренгольмская мануфактура". Секретарь партбюро Кренгольма Георгий Эдуардович Кингисепп проявил ко мне особенное уважение. Но отдохнуть после армии мне не дали, сразу попросили начать работать и назначили экономистом-плановиком в плановый отдел Кренгольма. Через месяц попросили перейти в ОКС плановиком и нормировщиком. А в 1946 году тот же Георгий Эдуардович Кингисепп уговорил меня занять должность начальника жилищно-коммунального отдела всего Кренгольма. Я отказывался, говорил, что совершенно не знаю этой работы. На что мне Кингисепп отвечал, что им нужен честный и грамотный человек, а суть дела быстро освоится. А бывший начальник отдела ЖКО, который до этого занимал эту должность, что-то проштрафился. И так я стал начальником ЖКО работать. Эта работа была для меня незнакомая, тяжелая и нервная: ведь нужно было размещать работников предприятия, а жилья в городе совсем не было.

Потом из Кренгольма меня перевели на должность начальника Нарвского строительного управление. Было когда-то такое управление! В дальнейшем управление вошло в состав только что созданного Нарвского общестроительного треста "Тестильстрой", потом переименованного в "Легпромстрой". Меня тогда назначили сначала заместителем начальника, а потом начальником планового-финансового отдела треста и избрали секретарем партюро. Через год я стал освобожденным секретарем парткома и членом бюро горкома партии.

Потом я последовательно занимал должности начальника Нарвского управления "Сантехмонтаж", начальника строительного управления № 323 в городе Ивангороде. Но после того, как я получил язву желудка, временно работал на Прибалтийском заводе железобетонных изделий и конструкций: сначала мастером транспортного цеха, а потом - начальником цеха сбыта и транспорта. Через какое-то время меня пригласили в горком партии и предложили стать начальником Нарвского участка "Сантехработ". Я на предложение согласился и работал в этой должности до выхода на пенсию.