18317
Связисты

Мишнаев Михаил Хаимович

М. М. - Я родился в январе 1925 года в селе Бережное Черниговской области. Мой отец работал ломовым извозчиком, имел свою лошадь, в гражданскую войну воевал у Буденного. Отец умер рано, оставив троих детей: меня и двух моих младших сестер. Мы переехали в Керчь. Мать зарабатывала немного, все мое детство было полуголодным, семья бедствовала. В сороковом году стали создавать ремесленные училища в нашем городе. К этому времени я успел закончить восемь классов. Поступил учиться в училище при металлургическом заводе имени Войкова на специальность -»химика-лаборанта». Для матери это было большим облегчением - в училище кормили и одевали.
В группе учащихся был полный интернационал - русские, украинцы, татары, болгары, и даже один немец, мой близкий товарищ. Его, с началом войны, вместе с семьей сослали в Казахстан. Группа в ФЗУ была очень дружной. В начале октября сорок первого, училище, вместе с заводом, эвакуировали на Урал. Путь был неблизкий и лиха мы натерпелись вдосталь. Из Керчи до станицы Славянской нас везли на катерах. Стали кормить, а у нас ни кружек ни ложек, так пили из банок, через край. В Славянской скопилось огромное количество эвакуированных. Помню шел старый дед с мертвым ребенком на руках и плакал... Этих несчастных беженцев нещадно грабили местные, отнимали вещи, за кусок хлеба драли по семь шкур... От Сталинграда до Куйбышева везли на баржах. Три дня не кормили. У меня от голода начались галлюцинации: смотрел в воду и видел плывущие буханки хлеба... Привезли на Урал, в город Серов. Жизнь там была не сахар, но особо не хочется рассказывать, что там творилось. Голод, грабежи... По рабочим казармам , одно время, шастали банды, отбирая хлеб у людей.
В январе сорок второго года освободили Керчь, я написал письмо соседям и в горсовет, и, вскоре, из горсовета пришло письмо на имя дирекции завода. В нем, просили передать для меня, что моя мать, две сестры, бабушка и дедушка, дядя потерявший ногу при бомбежке, не успев доехать до фронта и вернувшийся в Керчь, его жена и трое детей - расстреляны немцами...
А после, пришло письмо от соседки, со всеми подробностями этой трагедии. Мои родные не успели эвакуироваться. Мать говорила:»Немцы нас не тронут, мы бедные.»...
В конце лета закончилась наша учеба, всех распределили по цехам, дали "бронь». Я взял письмо с извещением о гибели родных и пошел в военкомат, проситься добровольцем на фронт. Там прочли письмо и сказали -»Берем тебя, за родных отомстить дело святое. Но ты еще малолетка, на передовую пока послать не можем. Формируется команда в военное училище, поедешь с ними». Оказался я в Черкасском пехотном училище, находившемся в городе Свердловске и готовившем командиров стрелковых взводов. Кормили нас хорошо, но гоняли по 12-14 часов в день, готовили на совесть. Прошло пять месяцев, уже ждали приказа о присвоении офицерских званий, но нас подняли по тревоге, погрузили в»телячьи»вагоны, и отправили на фронт. Повезли нас под Харьков, на деблокаду Харьковского окружения 1943 года. Пока мы туда добрались - фронт стабилизировался, а наши войска находившиеся в»котле»были уничтожены. Пошли пешим маршем на Орел. Влили нас в 380-ую стрелковую дивизию генерала Кустова. Я попал в 1264-й стрелковый полк. Командир полка подполковник Цыбульский, скрытый еврей, высокий красавец, встретил пополнение очень хорошо, всем курсантам было присвоено звание сержантов и нас назначили командирами стрелковых отделений и заместителями командиров взводов. Мой батальон на 90 % состоял из недавно призванных узбеков. Они плохо знали русский язык и командовать ими было не просто. Вооружены мы были винтовками СВТ, дружно ненавидимыми всеми солдатами. Стали искать солдат с образованием. В пехоте было очень мало людей закончивших больше школы -семилетки. Я считался образованным со своими восемью классами, и был направлен в мае сорок третьего на месячные дивизионные курсы радистов-телефонистов. Обучали работать на рации 13-Р, с анодным питанием, но я на ней, за всю свою войну, всего пару раз работал, а так, все время, был телефонистом. Но на Курской дуге, после окончания курсов, меня вернули в пехоту.

Г. К. - Где Вы начали воевать, куда вели Вас фронтовые дороги?

М. М. -Первый бой я принял 11/7/43. Наш батальон послали в разведку боем. Есть такая деревня Вяжи, рядом еще речка Зуша протекает. На высотке было два длинных здания, выложенные из камня конюшни. Говорили, что до войны в них разводили племенных рысаков. Немцы еще укрепились в двух линиях траншей по склоне высоты, и простреливали всю местность вокруг в радиусе 8-10 километров. Вся нейтралка была буквально»нашпигована»минами-«сюрпризами», и четыре ряда колючей проволоки прикрывали подступы к высоте. Когда мы эту»колхозную конюшню»захватили, то только 50 пулеметов и четыре арт. батареи были взяты в качестве трофеев. Но пока мы эту»конюшню»взяли... На моих глазах убило комбата Мохначева. От батальона осталось сорок человек...
Потом наступали дальше, на Орел. Со мной произошел один курьезный, трагикомический случай. Пошли в атаку в сопровождении танков. Перед нами были немецкие позиции, траншеи, накрытые маскировочной сетью. Со стороны невозможно было отличить где сеть, а где настоящая земля. Вот в такую ловушку я, по неопытности, и провалился. Пока из маскировочной сетки выпутался, наши ушли вперед. Вокруг никого. Присмотрелся, а немецкие траншеи брошенные, солдат нет. Пошел по ходу сообщения, винтовку с примкнутым штыком держу наготове впереди себя. Немецкая траншея всегда разительно отличалась от нашей: стены укреплены плетнями или досками, везде чистота и порядок, ничего зря по углам не валяется. Смотрю - огромный блиндаж , разделенный на две секции. В одной секции - были нары, видимо для солдат, а в другой - стоят аккуратно заправленные койки, это уж точно было устроено для офицеров. На деревянном столе стояла еще теплая картошка, яйца, консервы, сало, вино, коньяк, здоровенная бутыль шнапса. Не было только оружия. Ни один патрон не валялся на полу. Немцы оставили позицию без боя, впопыхах. До этого, я двое суток ничего не ел, кушать хотелось ужасно. Нас неоднократно предупреждали: ничего в немецких окопах не трогать, все заминировано, а вся еда отравлена. Но жрать-то хочется! Взял кусок земли, кинул на стол, взрыва нет. Подошел поближе. А! Была не была! Все равно скоро помирать придется! Сам думаю, вон яйца свежие лежат, как же через скорлупу в них яд введут. Попробовал - вроде живой. Сижу дальше, смерти жду. Поел. Взял бутылку вина со стола, выпил из горлышка. Вкусно, просто райская жизнь. Собрал все продукты в плащпалатку, сделал узел, и пошел по траншее до деревни. А там моя рота отдыхает, деревню малой кровью взяли, но меня уже в убитые записали. Узел развязал, бойцы обрадовались, не так мне, как принесенным продуктам. Взводный говорит -«Давай Мишка за твой»упокой»выпьем, теперь долго жить будешь!».
После взятия Орла нас отвели на переформировку, и тут я попал в полковую роту связи. В сентябре мы снова пошли в наступление, был захвачен плацдарм на реке Проня. Бои которые шли на плацдарме иначе как истребительными не назову. Соседний, 1262-й стрелковый полк, погиб почти полностью, включая комполка подполковника Малашина вместе со штабом. Нашего комполка Цыбульского тоже убило, и полк принял под командование Степан Герасимович Пинегин, серьезный мужик, прекрасный человек и смелый, умный командир.
И мы и немцы друг у друга на виду. Даже боеприпасы нельзя было доставить на плацдарм. Мы их полевую кухню расстреливаем, они- нашу. По ночам рыли картошку в поле на нейтральной полосе. Один раз копаю, вдруг слышу - за спиной шорох. Оглянулся- мать честная!- в двух шагах и немец роет! И он на меня глядит. Оба без оружия. Стали расползаться каждый в свою сторону. И смех, и грех. Там я первый раз попал в госпиталь... с желтухой. Санитар приносил ведро с противным хвойным отваром:»Пейте, а то постреляю!». Ничего, пили.
Вернулся в полк, в моей роте уже людей почти не оставалось . Кругом бойня страшная. Пошел на разрыв связи, стоит наша пушка. Весь расчет перебит. У орудия только раненый лейтенант. Меня увидел и кричит -«Солдат, иди сюда! Подавай снаряды!». Только зарядили -из леса выскочила группа немцев. Дали по ним осколочным. Куски тел полетели в стороны. Сбоку выехала фура, запряженная бельгийским бесхвостым першероном-тяжеловесом. На фуре сидело человек восемь немцев. Лейтенант кричит-«Кидай противотанковую!». Под ногами ящик с гранатами стоял. Гранаты тяжелые. Схватил одну, побежал на встречу немцам, с трудом бросил. Граната упала прямо на лошадь. Конь вздыбился и рухнул на деревья. Все немцы были убиты или ранены. Смотрю на раненых немцев, и не знаю, что делать: добить их рука не поднималась.. Подбегает ко мне капитан, наверное, - командир батареи: «А, пехота! Иди, ищи своих!». Я в ту минуту обиделся, вот артиллерист, даже спасибо не сказал... А лейтенант тот был геройский парень, жаль фамилию его не спросил. Но кто тогда фамилии спрашивал...

Южнее Быхова есть такая деревня Яновка. Пошли мы в атаку всем полком, даже в тылах никого не оставили. Правда, мой командир роты связи спрятался, паскудный был тип. Немцы вкопали там в землю как говорили, тридцать танков. Кто этот бой прошел, тот войну узнал. После того как все закончилось, мы, оставшиеся в живых, бродили по полю боя , подбирали раненых, и считали, сколько же наших там полегло. Стояли сгоревшие девять танков Т-34, четыре Т-70 и пятнадцать наших самоходок. Убитых пехотинцев было столько!, что кто-то из наших сказал вслух -«Теперь точно будем живы, если в этом аду уцелели...».

Г. К. -Что, можно было спрятаться от боя, как Ваш ротный, когда весь полк в атаку идет?.

М. М. - Мой командир роты связи, капитан К... ... . - был трус, пьяница и антисемит. Вслух не хочу произносить его фамилию. Меня он возненавидел с самого начала. Послали его наладить связь, он взял меня с собой. Пуля пролетит - ротный падает. Я ему говорю-«Что вы падаете?, пуля то уже пролетела», и засмеялся. В ответ - мат на мате. Все его»руководство»заключалось в том, что он вместе со старшиной роты сидел в землянке и пьянствовал, истребляя запасы водки выданной для его солдат. Вся связь держалась на капитане Миловидове, достойном офицере и человеке, да на моем товарище, радисте Ашкинази.
Как-то ранило меня осколком снаряда. Тянули связь с моим другом Юркой Кочергиным, под артобстрелом. Рядом снаряд разорвался, мне что-то в спину ударило. Боль такая... Бегу дальше и Юрке кричу -«Меня убило!». Юрка остановился-»Если двигаешься, значит еще живой». Перевязали меня в землянке. Заходит ротный, смотрит я весь в крови, санитар рядом суетится. Даже не спросил в чем дело. Строй я не покинул, в санбат не пошел. Двоих наших ребят оставшихся ранеными в строю представили к орденам Славы, согласно статута ордена, но на меня ротный наградной отказался заполнить.
Осколок этот , до сих возле позвонков сидит, врачи не решаются его потревожить. Бог этому ротному судья. В одном из боев он нарвался на группу немцев выходящих из окружения и они его затоптали. И ему тоже вечная память!...
А увильнуть от боя редко кто отваживался. У нас в полку один солдат бросил оружие и убежал в тылы. На следующий день весь полк вывели с позиций во второй эшелон, выстроили нас. Могила для дезертира уже была вырыта. Прокурор дивизии зачитал приговор. Раздалась команда -«Полк, кругом!». Видимо, согласно устава, в момент расстрела солдаты обязаны находиться спиной к приговоренному, выражая этим свое презрение к трусу. Все развернулись, а я - нет, продолжал смотреть, что будет дальше. Поставили дезертира на колени, лицом к могиле. «Особист»подошел и выстрелил ему в затылок. . Такие, «наглядные пособия», в какой-то мере стимулировали наш боевой дух и желание сражаться. Но в основном, все солдаты были патриоты своей страны, ради которой не жалели жизни на поле боя. Еще один аспект.
В дивизии хорошо была поставлена политработа, умели нас на бой воодушевить. Вот вы тут вскользь «прошлись» по комиссарам, а они ведь разные были. У нас был помощник по комсомолу, капитан Дергачев, очень смелый офицер. Помню на нас танки идут, а он из ПТРа по ним стреляет. А мог бы и в политотделе отсидеться. Другой комиссар, замначальника политотдела дивизии Меерсон, ветеран 380-й СД, вообще был человек неординарный. Я лично видел его в нескольких серьезных боях, он шел в первой линии атакующих, с автоматом в руках. Вся дивизия удивлялась: везет замполиту, из скольких боев живым вышел.

Г. К - А вообще, как отмечали солдат отличившихся в боях? Расскажите о своих наградах.

М. М. - С войны я пришел с двумя медалями «За Отвагу». В 1946 году, я уже работал в колхозе на Кубани, меня вызвали в военкомат, и вручили орден Боевого Красного Знамени, разыскивавший меня с сорок четвертого года.
Я не за награды воевал, а за Родину. И за семью свою мстил
. Расскажу как первую медаль получил, так и быть.
Я воевал уже пол-года, был «ветераном роты». Другие, с кем мы начинали воевать вместе, были по два-три раза награждены боевыми медалями, а я ходил с «пустой грудью». Знал, что ротный удавится, но наградной на меня не напишет. Весной сорок четвертого выстроили остатки полка на лесной поляне. Комполка Пинегин обходил строй. Подошел ко мне- «Солдат, ты у нас ведь с самого Орла воюешь?. Чем награжден?». Отвечаю -«Наград не имею». Комполка подзывает ротного, и, при всех, начал громко «распекать»моего «отца-командира»-«Сволочь, пьянь, почему солдата к наградам не представлял? , собака!». Своей властью, Пинегин наградил меня боевой медалью на месте.
Вторую медаль я получил за следующее событие. Как-то мы втроем пошли на немцев в атаку. Выпили лишнего и решили свой героизм показать. Молодые были, смерти не боялись, смелостью своей бравировали. Дело в лесу было, под вечер. Из пулемета по нам дали очередь - одного товарища ранило, другой вообще куда-то исчез. Пулеметчиков я убил. Пошел дальше один. Из немецкой траншеи кто-то закричал -«Их бин айн дойч!Их бин поляк!». На эту уловку мы уже давно не поддавались. Гранату в траншею кинул, тоже кричу- «Сдавайтесь!Гитлер капут!». В траншею спрыгнул, перед мной немец с пистолетом в руке. Орет - «Сталин капут!». Раздался выстрел из пистолета. Немец застрелился... Я думал в траншее немцев всего несколько человек, а вылезло оттуда человек двадцать!. Я онемел. Думаю, все, сейчас меня прикончат. Затвор автомата дергаю, его заело, кричу что-то. Немцы в меня почему-то не стреляют. Вплотную ко мне подошел пожилой немец - «Нихт шрай!(не кричи)». Построил своих, и пошли они в плен в моем сопровождении, в плену им было спокойнее. Ночью не решились их в штаб полка отправить, легли немцы спать возле нас. Рано утром глаза открыли, а кругом полно немцев, других, «свежих». Сами пришли в плен. Грязные, обросшие, оборванные, вшивые и голодные. Мы свое боевое охранение чуть не избили- как столько немцев прошло, а вы не заметили!?. А если бы они не в плен шли, а нас резать!?

Г. К. - Все Вас знают как очень скромного человека. И меня об этом предупредили перед встречей с Вами. Но в моих руках архивная заверенная копия Вашего наградного листа, с представлением на звание Героя Советского Союза. Из архива министерства обороны бумага, текст оригинала сохранен. Звание Героя Вам не дали, заменили Звезду на орден Красного Знамени. Давайте оставим скромность в стороне. Расскажите как дело было.

М. М. - Это было 6-го июля сорок четвертого года, в районе совхоза «Пятигорка» Червеньского района Могилевской области. Окружили большую группировку немцев. Они по десять раз в день шли в атаку, пытаясь вырваться из кольца. Их даже горы трупов не останавливали.
Но и нас были тяжелые потери. Я находился на КП полка. Связь перебило. На линию ушли три связиста, но никто не вернулся. Связи с батальоном не было. Комполка Пинегин посмотрел на меня и сказал -»Сынок, больше послать некого. Пойди и найди обрыв».
Провод в руку взял, пошел по линии. Лес, тишина, красота. Нашел один обрыв, соединил, нашел следующий. Вдруг, совсем рядом послышался шум и пьяные крики немцев. Большая группа немцев шла в атаку, бежали прямо на меня, окружая со всех сторон. Я страшно перепугался. Ничего не успеть!... На мне была одета новая трофейная немецкая плащ-накидка, на ногах - снятые с убитого немца сапоги с широкими голенищами, за которые были заткнуты по две немецкие гранаты на длинных рукоятках - их удобнее бросать.
Я не растерялся. Быстро снял и спрятал пилотку со звездой, плащ -накидку накинул на голову, под нее спрятал карабин... и побежал вместе с немцами!. А тысячи немцев идут на прорыв. Пьяные, в воздухе раздаются немецкие проклятия. Я тоже ору - «Доннер ветер!Ферфлюхте шайзе!». В упор бьет полковая артиллерия, налетели наши самолеты ИЛ-2. Кругом сплошной огонь, но немцы прут вперед, уже дошли до дорожной насыпи. Штурмовики бомбят. Немцы сбились в кучи и залегли. Ладно, думаю, погостил у немцев и хватит. Швырнул в немцев все свои гранаты, и побежал. Оторвался от них. На земле лежал немецкий автомат, я подобрал его даже не проверив, есть ли патроны в рожке. Забегаю на КП полка, и мне стало страшно... Никого! И стоит полковое знамя! Где знаменная группа была, я не знаю. Снял чехол, сорвал знамя с древка, запихиваю его за пазуху. Забегают два немца, я к ним спиной стоял. Слышу-«Вас махст ду. .». . Развернулся и дал очередь из автомата. Патроны в нем оказывается были, и слава Богу. Лежат два убитых мной немца в солдатских шинелях, а под ними офицерские мундиры.
Побежал я дальше. Из ложбинки слышу стоны. Спускаюсь- а там раненый комполка Пинегин! Идти он мог с трудом, но ранение у него было относительно легким. Помог ему выбраться и добрались мы до своих, в расположение второго батальона. Пинегин сразу разобрался в обстановке и стал руководить боем. Восмьраз КП полка переходил из рук в руки. Такая резня стояла! Когда все закончилось, я подошел к Пинегину и достал знамя. Пинегин обнял меня, расцеловал, и сказал:»Ты спас меня! Ты честь полка спас! Я тебя не забуду!». Представили к званию Героя, но в наградном листе говорилось о том - сколько я в том бою немцев убил, как командира спас, но ни слова не было сказано о главном - спасении полкового знамени. Пинегин не хотел, чтобы о брошенном знамени узнало начальство и началось бы разбирательство. Возможно это и решило судьбу представления. . Через полтора месяца, 22/8/44, в бою под Ломжей, я был тяжело ранен. У нас выбило всех радистов, мне приказали взять рацию и корректировать огонь. Потом пошел вместе со всеми в атаку. Немецкая мина ударилась рядом о дерево и взорвалась, осколки пошли на меня, попали мне в спину, в обе ноги. Ни встать, ни ползти я уже не мог. Подбежала санитарка, здоровая деваха, и на руках, словно ребенка, отнесла в санроту. Привезли в эвакогоспиталь в Белосток. Раненых было столько, что носилки стояли под открытым небом, благо было тепло, месяц август на дворе. В сентябре переправили в санитарном эшелоне в Москву, в госпиталь размещенный в Яузской больнице. Три месяца я лежал в гипсе, без движения, потом долго учился ходить, поправлялся медленно. В апреле сорок пятого года выписали. Решение медкомиссии было - «Годен к нестроевой». На фронт я больше не попал. . Переживал я тогда сильно, мне все казалось, что я мало немцев убил. Прошли годы, ожесточение прошло, но простить немцам я ничего не могу до сей поры... Когда в сорок шестом году мне вручали орден Красного Знамени, то я, понял со слов военкома, что этот орден - за августовские бои при переходе польской границы. О представлении на Героя я уже и думать забыл, мало ли кто куда на войне наградной посылал. Прошло много лет. Уже будучи на пенсии, я работал в Керчи, в воинской части. Как-то, случайно, зашел с офицерами части разговор о войне, и я, рассказал эту историю. Уговорили меня в конце концов написать запрос в архив МО. Вот оттуда и пришел этот документ, прояснивший происшедшее. Наградной лист у вас в руках, там все понятно написано.

Г. К. - Ваша национальность как-то влияла на отношение к Вам в армии?.

М. М. - Кроме истории с ротным, был только один случай. Шли мы в полковой колонне. Остановились на развилке. Рядом с дорогой , возле повозки со снарядами, стояли бойцы, но не из нашей части. Один смотрит на меня, и вдруг презрительно бросил слово - «Пархатый!». Я гранату вытащил из шинели, чеку вырвал, и бросил бы ее, но меня схватил за руку ни кто-нибудь, а»особист»полка. Руку мою зажал и тихо сказал - «Солдат, остынь, ты не в бою». Моего обидчика как ветром сдуло. Ребята подошли, меня успокоили, гранату отобрали, чеку назад вставили. Потом меня еще долго от ненависти трясло, все надеялся как-нибудь, «случайно»того солдата встретить. Не довелось. Если честно, то у нас в дивизии антисемитизма особого не было. Двумя стрелковыми полками в дивизии командовали евреи: Резник и Шапировский, артполком вроде тоже командовал человек с»стопроцентной»фамилией. У нас в полку был начальник разведки Шапиро, лучший командир стрелковой роты Рашевский, да и еще немало моих соплеменников. В роте связи нас было трое : Майданский, Ашкинази и я . Все честно воевали и стали на войне инвалидами.
Ответ однозначный - к нам относились хорошо. Смотрели - как кто воюет, а не на»пятую графу».

Г. К. - С «власовцами»приходилось сталкиваться?

М. М. -На фронте немцы нередко кидали нам с воздуха листовки-«Письмо генерала Власова». Нас заставляли их собирать и сдавать парторгу, читать запрещалось. Но любопытство брало верх. Текст в них был такой -«Мы воюем против жидов и коммунистов, а не против русского народа. Эта листовка пропуск в плен». Но против кого они воюют мы увидели вскоре.
Нашли свежую могилу, а в ней убитые пленные, солдаты нашей дивизии, попавшие в плен за неделю до этого. Надо было составить акт для комиссии по расследованию фашистских зверств. Пришел кто-то из военюристов, еще несколько офицеров. Для протокола был нужен представитель рядового и сержантского состава. Я попался этой комиссии на глаза, и мне сказали следовать вместе со всеми. Начали тела из могилы вытаскивать. Все трупы были изуродованы. Выколотые глаза, отрезанные уши, разможженные прикладами черепа. Звезды у некоторых на теле штыком вырезаны. Жутко было все это видеть. К чему я это рассказываю. Все эти наши ребята погибли от рук «власовцев», мы это узнали точно. Среди убитых был только один офицер, все остальные были простые русские люди, рядовые солдаты. Их убили по-зверски. Вся дивизия узнала об этом, «власовцев»в плен больше не брали. Они и сами пощады не просили, знали, что их ждет, попадись они в наши руки. Один раз был свидетелем сцены. Стоит «власовский» офицер, а вокруг него офицеры нашего, соседнего полка во главе с комполка Резником. Вдруг Резник двинет ему кулаком в рожу. Он отлетел к другому офицеру, тот тоже предателю в зубы дал. Власовец упал на землю. Резник достал пистолет и пристрелил изменника. Потом рассказывали, что «власовец», был бывшим майором РККА, сослуживцем одного из наших командиров по началу войны. Этот гад к немцам добровольно перешел, бросив своих солдат в окружении... К предателям жалости не было.

Г. К. - А с пленными немцами как обстояло дело?

М. М. - В сорок третьем году пленных не стреляли. А потом началось, причем с обеих противоборствующих сторон. Немцы зверели от своих поражений и отступления, мы от того, что видели сожженные и разрушенные наши села и города, убитых мирных людей. В село одно заходим - всех жителей немцы живьем в колхозном сарае сожгли, только мальчонка один сумел спастись. Еще раз говорю со знанием дела, немцы первыми начали пленных убивать. Кроме того рассказа про найденную могилу, у меня в памяти еще немало примеров, уже не говоря о том, что мы знали, как истребляли наших пленных в лагерях смерти в сорок первом году.
Политработники нам постоянно говорили: «Мы самая гуманная страна, к раненым и пленным обязаны относиться с соблюдением международных норм».
Один раз среди брошенного отступающими немцами имущества я разжился фаэтоном с конем. На лесной дороге наткнулся на лежащих на обочине немецких раненых. Их было семь человек. Очень противоречивые чувства я испытал в ту минуту. Лежат передо мной враги убившие мою семью. Но они же раненые!.. Решил взять их с собой довезти, до санроты. Кто сам забрался в бричку, кому-то я помог. Еду по лесу, а навстречу комполка Пинегин-«Что же ты твою... !Ты кого везешь?! Куда?! Они ж твою семью расстреляли! Двух автоматчиков ко мне!». Я рта не успел раскрыть, как немцев повыкидывали из брички и расстреляли. Пинегин похлопал меня по плечу: «Я запишу их на твой боевой счет»... В Белоруссии, когда немцы стали массово сдаваться в плен, никто их уже не трогал. Но был еще один случай. Меняли позицию, я зашел в немецкий блиндаж. Там лежала стопка непривычно ярко иллюстрированных журналов. Мне интересно. Пока засмотрелся, полистал, из блиндажа вышел - вокруг никого. Все ушли. Пошел дальше по лесу один. Слышу хруст веток, кто-то идет навстречу. Залег. Идет пожилой фриц, держит в руках листовку и кричит: «Плен! Плен!». Стал немец показывать мне фотографии: жена, дети, еще кто-то. Я карабин за спину закинул, идем с ним как два друга по лесной дороге: еврей и немец. Догоняет нас «студебеккер» с артиллеристами. Остановились, соскочили: «Куда ты его ведешь?». И забили немца сапогами. Я лез в эту кучу - малу, пытался немца вытащить, но мне тоже досталось ударов. Артиллеристы затащили меня в кузов машины, догонять своих, и матерились на меня всю дорогу, мол что же ты, п***с, этих гадов жалеешь?

Понимаете, в пехоте лучше относились к пленным немцам, чем те, кто видел врага только в бинокль...

Один раз только мне пришлось убить безоружного немца. Валялась куча убитых фашистов, стали их «шмонать»на предмет «ценных трофеев», как вдруг, один из убитых оживает. Встает немец, верзила двухметрового роста, весь в крови и идет прямо на меня! Я с испугу выпустил по нему очередь. Он падал и смотрел расширенными глазами на меня. Я не хотел его убивать, не хотел... Этот случай я желал бы забыть...
Но если вы хотите чтобы рассказ о пленных был до конца объективным, расскажу вам еще одну вещь. В апреле сорок пятого, когда я вышел из госпиталя, меня, словно в насмешку, отправили дослуживать в 306-й рабочий батальон, охранять немецких военнопленных, строивших в Домодедово домостроительный комбинат. Немецкие офицеры гуляли по лагерю в чистых мундирах, с наградами и смотрели на нас с нескрываемым презрением и ненавистью. Грубого слова им нельзя было сказать, сразу нас тащили в особый отдел. Я был начальником караула. В мою смену одного из немцев неосторожно задели доской и разбили нос. Меня отправили на гаупвахту сидеть пять суток:»не доглядел». Охрану кормили баландой, ни крупинки не просматривалось в миске. А немцев кормили густой болтушкой с мясом. Некоторые из бойцов охраны, стыдясь, перелезали через проволоку на немецкую сторону, и немецкий повар, «по знакомству», наливал им в котелок варева.
Начальники лагеря относились к немцам, как- будто это родня их в лагере сидит... И КВЧ и выходные, и усиленные пайки... Когда меня демобилизовали, я был очень рад, что больше не увижу эти арийские надменные лица бывших врагов...

 

Интервью:

Григорий Койфман

Лит. обработка:

Григорий Койфман


Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus