Морозов Николай Михайлович

Я родился 21 июля 1925 г. в Дубровском сельском совете Калининской области, ныне она Тверская. Мои родители были середняками, в 1930 году помню, как они вступали в колхоз, у нас были две лошади, одна для работы, одна молодая ездовая. Еще держали корову, пару овец, свиней держали, помню, их обычно летом покупали, куры также имелись. Отец был простым работником колхоза, который интересно назывался: "Равноправие женщин". А деревня называлась Воронья нога, большое село было, примерно 100 домов, раньше там разрабатывали лесные массивы, сжигали их, а потом вспахивали поля. Ну а почему назвали "Воронья нога"? Один мужик там пахал, а грачи, вороны летают около него, так он взмахнул кнутом и одному ворону ногу перебил. Потом как ни спросят про эту деревню, все говорят: "Это та деревня, где мужик ворону ногу перебил" Так и название осталось у деревни Воронья нога. Потом ее переименовали в Рыково, но просуществовало оно не долго, где-то 5 или 7 лет, потом Рыкова признали врагом народа и нашу деревню опять переименовали в Воронья нога, так она и до сих пор с этим названием.

Ну так вот, эта деревня находилась в 25 километрах от районного центра, в деревне все было хорошо, многие строились, занимались работой, каждый своей, что поесть всегда имелось. До войны я окончил 6 классов, а в седьмой пошел в Ленинграде, так как мой отец уехал в город на заработки. Правда, седьмой класс я так и не закончил, это был 1940-й, стали набирать в ремесленные и железнодорожные училища, а так как нужно было помогать своей семье, в которой, кроме меня, было еще три младших брата, я решил, пойти в ремесленное училище, а не учиться в школе. И в 1940 году пошел в училище № 36, которое располагалось при вагоностроительном заводе им. Е.И. Егорова в г. Ленинграде. В ремесленном училище все было строго, ходили мы в форме, фуражках, и кокардах, позже у всех появились петлички с буквами "36 РУ". Одним из обязательных предметов было военное дело, мы считались военнообязанными, поэтому нас обучали всему: как обращаться с винтовками, я был по специальности "столяр-краснодеревщик", и хорошим, способным ученикам после начала войны поручали делать заготовки прикладов для винтовок, ручки для саперных лопаток, топорища.

- До войны велись какие-либо разговоры о возможном конфликте с Германией?

- Я тогда не интересовался этим. Что я видел в деревне? Ничего. А тут же Ленинград, другая жизнь, жил в общежитии, располагавшемся на улице Тамбовской, дом 16. Занятия проводились в училище как в обычном учебном заведении, но мы всегда ходили строем как полувоенные. Когда началась война, у нас как раз начались каникулы. Нас быстро собрали и направили на рытье окопов. Готовили противотанковые рвы. Корми тогда неплохо, только сухпаек давали, зато в него входили: масло сахар, хлеб. И инвентаря для рытья каналов нам всегда хватало. Жили в сараях с сеном. Командовал нами простой гражданский, кто он, я не помню, а потом приехал военный, выгнал нас из сараев, а уже была слышна канонада, это происходило где-то в сентябре - октябре. Помню, как бомбили располагавшиеся в городе продовольственные склады. Самолеты сбрасывали "зажигалки", все горело. Я как раз приехал на завод и хотел ехать в общежитие, когда начался пожар. Паники как таковой не было, все люди на тот момент были предупреждены, везде весели таблички об опасности и кругом приготовили бомбоубежища, так что особо никто не паниковал. Я пробыл в блокаде до 6 марта 1942 года, когда меня эвакуировали.

- Видели когда-нибудь в небе Ленинграда сигнальные ракеты?

- Видел, конечно, и не одну, ночью начиналась настоящая иллюминация. Предателей хватало. Ночь, и постоянно слышна то сирена, то радио. У нас соседний дом разбомбило, у него нижние этажи были каменные, а верхние деревянные, внутри квартир стояли пружинные кровати, все это валялось на улице. Но у нас в общежитии соблюдался образцовый порядок, как только тревога, сразу все на крышу забирались. Надо сказать, что мы "зажигалок" не боялись. Не помню, чтобы на наш дом падала бомба. Знаете, в итоге мы настолько привыкли к налетам, что перестали обращать на них внимание.

В Ленинграде мы получали паек как ремесленники 250 грамм хлеба, только приварка нам не давали, так как у нас была столовая при общежитии. Тяжело приходилось: всего 250 грамм, да и какого хлеба, что там только не было намешано, просто кошмар. Супчик - одна водичка, только попить, а мы же молодые, нам расти надо. Мысль только одна в голове билась - покушать. Наш завод от общежития находился в километрах четырех, тогда трамваи уже не ходили, вскоре нас переселили на завод. Некоторые люди продавали вещи из дома, кто-то сигареты продавал, кто-то хлеб, кто-то даже золотые вещи. А в марте стали давать хлеба уже по 500 грамм. Кое-где даже бани открылись. Стало полегче.

В 1942 г. эвакуировали нас по так называемой "дороге жизни" через Ладогу. Перевозили на машинах людей из Ленинграда, а оттуда продукты везли. Эвакуированных было очень много, конкретной цифры сейчас не припомню, но все машины забивались. Мероприятие проходило обычно таким образом: какой-то завод договаривался с водителями за сигареты и эвакуировали именно этих людей, или каждый сам, кто как мог договаривался. Везли нас по Ладоге, уже вода стояла в колее, воронки от бомб приходилось объезжать. Потом усадили на товарные поезда, и кто куда отправился, я попал назад к родителям в деревню. Отец служил в трудармии, на автомобильном заводе им. И.В. Сталина в Москве, где работал столяром, обрабатывал кабины ЗИСов. В деревне я поправился немного, и работал на общих сельских работах, выходил на сенокос. В ноябре 1943 г. призвали меня в армию, прошел медкомиссию, в деревне сильно врачи не смотрят, годен ты или нет, руки, ноги на месте, значит, годен.

Попал я в г. Муром, в 43-ю отдельную запасную роту связи, стал обучаться на радиста. Обучали нас больше строевой подготовке и практике, изучали азбуку Морзе, нам демонстрировали тогда одну радиостанцию 6-ПК, дальностью в 6 километров, очень тяжелая была. Общаться по ней можно было через микрофон, а не через азбуку Морзе. Тяжело нам давалась эта самая азбука, некоторые даже не смогли сдать экзамены, но я прошел. После окончания звания нам не присваивали, мы остались простыми рядовыми, в моей красноармейской книжке значилось: "радист 3-го класса". Нас направили во Владимир затем в Горький, потом в Москву. Там набирали на курсы радиомастеров, они были при Главном управлении связи Красной армии (ГУСКА), курсы № 2 радиомастеров. Был небольшой радиозаводик на улице Большая Татарская, номер дома не помню, и там делали радиостанции, мы здесь же находились. Детали знали, азбуку Морзе тоже, в общем, отбирали они тех, кто более-менее разбирался в радио. Давали какую-нибудь схему, и нужно было собрать усилитель, а когда выучились, нас направили на фронт.

В начале 1944-го я оказался на фронте, и в марте месяце меня ранило, а призвали меня в ноябре 1942-го. К сожалению, не помню в какую часть меня определили, но был я при штабе корпуса, в котором пробыл месяца 3, не больше. Шли мы по Украине, моя радиостанция стояла на машине, но она не была комплектом. В радиостанции передатчик был, силовой приемник, кстати, небольшой контактный. Как радист я был вооружен ТТ, еще были карабины. Но в основном использовали ТТ.

- А было ли какое-нибудь шифрование при передаче данных?

- Только азбука Морзе. Была определенная волна, мы ведь работали еще на кварцах. В отдельной частоте мы работали, давали свой позывной, или запрашивали позывной, и передаешь. Да, передавали только лишь цифры, содержания сообщений мы не знали, все было зашифровано до нас. Мне приходилось и связь телефонную тянуть, день и ночь работали, помогали все время кому-то, почти не отдыхали, если вдруг кто-то заболел, тебя за аппарат, а устал ты или нет, мало кого волновало. Частенько попадал я под артиллерийский обстрел. Часто случались обрывы на линии, как только снаряд падал, так и обрывалась связь. Линии были разложены по кустам, мы чинили, обходя каждый куст, и проверяли, где обрыв, а там уже ножом обрезали концы и сматывали провода заново. Наши радиостанции 6-ПК подводили немного тем, что работали на анодных батарейках и как только садились батарейки, то сразу же уменьшалось расстояние передачи данных. Но мы знали об этой болячке и старались вовремя менять батареи.

Как-то приказали эвакуироваться, я стал собирать антенну, меня и ранило. Очнулся: лежу, врач, медсанбат, осколок вытащили. Лежал месяца два, ранение покраснело, кость торчит, меня направили в госпиталь, рентген сняли, ничего страшного, уже шел 1944-й год, наши рвались в Польшу. Попал на пересылку, тут как раз собирают радистов, и оказался я в г. Тула, нас был полный комплект, два радиста и я как мастер. Организовали расчет и отправили в Иран, хотя нам сказали интересно: "поедете в Персию". Ехали по военной автомобильной дороге №35 (ВАД-35) через Баку. По всей дороге были дорожно-комендантские участки, если не ошибаюсь, мы двигались по 157-му участку. Советское военное управление размещалось в городе, где располагалась резиденция шахиншаха Пехлеви, мы контролировали участок до города Харбина, все по той же ВАД-35. Мы перевозили по трассе рации, собирали людей, которые знали персидский язык, и они нам дороги ремонтировали. Мы контролировали переброску ленд-лизовской тушенки для сухпайков, а также небольших английских бронетранспортеров. Привозили технику и грузы американцы и англичане, но друг с другом они не дружили. И еще они били иранцев, почему-то их не любили их, не знаю, а вот к русским союзники относились хорошо. Кстати, американцы называли англичан "проститутками". Я один раз встречался с командиром американской колонны, ее пропускали до границы, а там разгружали, так он говорил по-русски. Оказалось, был украинцем, эмигрировал в штаты.

- Иранцы не пытались украсть перевозимые грузы?

- Нет, такого не было, я сначала работал по трассе, а потом меня перевели в управление, где работал не радистом, а начальником телефонной станции, в звании сержанта, потом старшего сержанта.

- Как иранцы относились к русским?

- Очень хорошо.

- Как с обмундированием обстояло дело? Не жарко летом?

- У нас рубашки, яловые сапожки. Девушки регулировщицами служили. Форма выдавалась нормальная, по погоде. И с местным населением отношение было нормальное. Выйдешь в город купить чего-нибудь, водки, например, женщины у них почти все в парандже ходят, мимо мужчины пройдет паранджой накроется, а потом опять открывает. У американцев же вообще воля была, свои публичные дома имелись, армия-то была вольнонаемная, например наш офицер получал 125 туманов, а у американцев солдату на руки выдавали 360 туманов. Работали мы на американской радиостанции так как она в то время была более комфортабельна, называлась по нашей терминологии В-100. Работала на генераторе, с дальностью больше 100 километров, потом появилась, более усовершенствованная, маленькая десантная коротковолновая радиостанция, не помню ее название, но она работала на дальности до 500 километров. Правда, там было написано в инструкции, мы не проверяли.

- Деньги вам платили какие-нибудь?

- Платили, но мы их клали на книжку. И получили по приезду в Союз в банке, а не в сберегательной кассе.

- Связи или контакты у вас иранскими властями существовали?

- Про правительство я не знаю, а вот, например, подойдешь к местному жителю, сразу говорит тебе:

- Денег нет, дай!

- На! - И даешь, что есть, только бы отвязался.

- А где простые люди лучше жили: в Иране или в Азербайджане?

- В Иране, там же войны не было. Как-то пришлось мне ездить на охрану дачи самого Реза Пехлеви, знаете, тогда разворачивалась какая-то народная иранская партия, вроде бы "Серп" называлась, и была проанглийская партия. С нами находился начальник особого отдела, у меня было две гранаты, ТТ, а у солдат автоматы и по 5 дисков. Боялись, что англичане могут устроить какую-то провокацию.

- С белоэмигрантами не сталкивались?

- Нет.

- Что было самым страшным на фронте?

- Самое страшное было тогда, когда выпить нет. Все привыкли после первых дней на фронте, не обращали внимания на стрельбу. Тогда ведь уже чувствовали победу.

Я вам расскажу одну историю, но сам я не видел, мне рассказал о ней сержант Беленький. Он был начальником контрольного пункта. Там служили три девчонки-кубанки регулировщицы, он один начальник, все при оружии, как положено. Дежурит смену. Едет колонна, ведущий ведет, а остальные за ним и не останавливаются, а из окон машин к ногам регулировщиц кидают печенье, конфеты. И как-то тоже идет американская колонна с продовольствием. Вышли девчонки: юбки темно-синие, сапожки хромовые, зеленоватые кофточки, и беретик. Остановилась колонна, увидели девчонок, кричат:

- Русь мадам, русь мадам.

Этот американский украинец, который эмигрировал, в звании капитана, попросил приготовить борщ. Ну, хорошо, капусту нашли, а мяса целый ящик разгрузили, картошку там везде найдешь, черного хлеба не найти, а с белым что это за борщ, так ездили в Тегеран, и в каком-то ресторане у какого-то директора дома отыскали. По телефону сообщают, что выехали на пост с хлебом. Подъезжают, сделали рядом с будочками навес, как столовая получилась, поставили солдатские миски и в них борщ налили, тот капитан с удовольствием съел целую тарелку. Вот такая история. Местные не готовили борщи, не знали такого блюда.

- Какие спиртные напитки были?

- Разные, помню, водка была кишмишевая в бутылках продавалась, крепкая, градусов 60.

- Как Вы относились к американцам и англичанам, не запрещали ли особисты общаться с ними?

- Англичан я не видел. Особисты не запрещали, но, как говориться: "Знай, что говоришь!"

- Были случаи побега из части?

- Нет, не было, а чего бежать? Кушать давали, все есть, чего тикать?!

- К женщинам-регулировщицам американцы не приставали?

- Нет, им объяснили, что они военнообязанные, и это дело наказуемое. Так что такого не было.

- С замполитами сталкивались? Был ли он у вас?

- Нет, не помню, я сталкивался только с начальником связи при управлении, майором по фамилии Михно. Ничего плохого о нем сказать не могу.

- Не было разговоров среди солдат о побеге в Израиль?

- Да нет, я такого не слышал.

- Разрешали фотографироваться в Иране?

- Нет, это было строго-настрого запрещено.

- Как вы встретили 9 мая 1945 года? Как узнали о конце войны?

- Мы узнали об этом еще 8 мая, по американской радиостанции. Радовались, устроили торжественный ужин, на котром выдали по четвертиночке на человека.