Новиков Михаил Захарович

Моя военная судьба сложилась таким образом. Сначала я здесь на Кубани шесть месяцев выполнял обязанности связного партизанского отряда, потом три года воевал связистом. После же того, как закончилась война, я еще около двух лет гонял бандеровцев в Львовской и Станиславской областях.

Михаил Захарович, давайте обо всем по порядку.

Родился я в 1924-м году в республике Адыгея - станица Абадзехская Майкопского района. Между прочим, я являюсь внуком казачьего атамана. Этот мой дед когда-то воевал на Кавказе в армии Паскевича. Я ж - древний человек! Уже потом, когда Кавказская война закончилась, возникла необходимость создания оборонительной защитной линии. И тогда на том самом месте, где стоял какой-то полк, кажется Тульский, наши организовали оборонительный пост и назвали его - Тульский. Конечно, после этого туда сразу пригласили всех желающих жить: и солдат, и офицеров, которые пожелали на месте остаться. Даже дали им казачьи звания. Ну и мой дед, поскольку являлся офицером казачьим, то с писарем остался в этих местах служить. Потом его избрали атаманом. Так что я - внук атамана казачьего — первого поселенца станицы Абадзехской. Станица наша, если не ошибаюсь, была названа по имени абадзехского племени. Другие же станицы, располагавшиеся с нашей по соседству, назывались по наименованиям полков, которые там стояли. Так появились станицы Тульская (от тульского полка), Нижегородская, Севастопольская. В станице Новосвободной, я знаю, стоял любимый полк царя Александра II-го. Он даже останавливался там в самом конце войны. Тогда вдруг случилось несчастье: ночью черкесы пробрались в станицу, порезали часовых и всех офицеров полка. В любимом полку царя!!! Сам царь лично приехал в станицу. Когда еще такое происходило, чтобы какой-нибудь наш вождь прибыл на передовую? Но царь приехал туда для того, чтобы разобраться, как же такое случилось? Как узнали об этом черкесы, так они самых седобородых дедов собрали, коня золотом укутали и пришли с этим к царю, прося перед ним на коленях пощадить их дураков. Но Александр II-й был неумолим: «Поголовно уничтожить!» Художник Верещагин как раз зарисовал царя в позе, когда он это говорил. И в такой же позе был изготовлен бронзовый бюст царя, который потом установили в станице и солдаты его охраняли. Солдатам эта охрана засчитывалась как за армию. Но каждый раз, когда подползали черкесы, заполняли яйцо дёгтем и закидывали этим бюст, всех этих солдат бац - и в армию, на фронт, за то, что плохо охраняли. Но потом пришла советская власть и бюст уничтожили. Спрашивается, зачем его надо было уничтожать? Ну и пусть бы себе стоял. Так нет, какие-то дураки придумали убрать его. А сейчас памятники Ленину точно также уничтожают.

К сожалению, своего деда я не застал в живых. Я же с 1924 года. Зато бабушка моя умерла в возрасте 105 лет. Она и коров лечила, и людей, и психологию неплохо знала, педагогику, хранила в своей голове много интересных сказок и прекрасно пела. В праздники у нас вся родня собиралась вместе, накрывали стол, разговаривали, а когда начинали петь, казалось, душа раскрывается, небосвод поднимается, такая сила в народных песнях заложена... Но последние пять лет жизни бабушка ничего не видела, но так мне сказала: «Внучек, в твоих жилах течет голубая кровь!» Я удивлялся этому - как так? У меня дедушка - казак, мать - неграмотная, отец - тоже казак, но только с тремя классами образования. А оказывается, она по женской линии из мелкопоместного дворянства Орловской губернии. Спрашиваю: «Так чего ж ты раньше не рассказывала, что дворянка?» - «Э-э-э, внучек, раньше всех дворян уничтожали». И только под конец жизни она мне сделала признание: ты, мол, можешь гордиться своим родом... А так я и не узнал бы этого. Уже потом мой внук через Интернет узнал, откуда происходит наш род. Так что первым поселенцем в станице Абадзехской являлся мой дед. Приехал сюда уже с невестой.

Первое время станица обносилась огромным рвом. У этого огромного частокола постоянно стояли часовые. Когда бабам нужно было постирать белье в реке Белой, на пост выходили сорок казаков с винтовками. Ведь хотя черкесы в скором времени частично и убежали в Турцию, но еще долгое время они совершали свои нападения на наши форпосты.

А у отца моего сложилась весьма своеобразная судьба. В Гражданскую войну, когда в станицу пришли белые, то, как сына атамана, они сразу же и забрали отца. Потом красные их разбили, и он вернулся домой. Через какое-то время в станицу заявились красные и взяли моего отца. Так что мой отец и за белых, и за красных успел повоевать. Но как сына атамана его потом наши часто брали за шкирку. Значит, наступил 1937-й год. Наверное, знаешь, что тогда происходило в стране... Поступило задание свыше: с каждой станицы набрать и расстрелять по сто человек потенциальных врагов, которые могут в случае чего возглавить восстание против советской власти. В такой список попал и мой отец. Это я уже хорошо помню. Пришли к отцу и говорят: «Ты сын атамана? Одевайся!» Отец рванул рубашку, а это происходило при мне - девятилетнем тогда пацане, и говорит: «Стреляйте тут, при детях! Я - конармеец Буденного! Стреляйте!» - «Там разберемся». Их забрали и увезли, набив целым скопом в какой-то большой комнате. И целую неделю они там простояли на ногах, представляешь?! Потом с некоторых начали кое-какие допросы снимать. А мы тем временем стояли под окном и плакали, надеясь хоть как-то своим людям сделать передачу. Отец к тому времени сильно зарос. Следователь на допросе посмотрел на него и спрашивает: «Новиков, ты меня знаешь? Помнишь меня?» - «Да вы мой бывший командир Зайцев у Буденного». - «Ну, счастье твое, сукин сын», - закричали ему. А потом поступило распоряжение: «Новикову отдайте вещи!» Вытолкали его из тюрьмы, как говорится, в шею, и так отец остался живой. Остальных же 99 человек вывезли и расстреляли за станицей. Там уже для них приготовили яму и поставили пулеметы. И так в каждой станице по сто человек было расстреляно. Вот что творилось в то время…

Но у отца, собственно говоря, получилось так, что он и на одной, и на другой войне побывал. В 1941-м году на огромном корабле он из Новороссийска выплыл то ли в Севастополь, то ли не помню куда. Корабль немцы подорвали, он стал тонуть. Отец успел прыгнуть в воду и выплыл на берег. Потом их где-то ночью всех собрали, погрузили на новый корабль, и - в Севастополь.

В Севастополе он воевал до последнего. Вы знаете об этом прекрасно: наши в Севастополе бились до конца. И та дивизия, в которой служил отец, была оставлена в городе смертниками. Им дали приказ - «Биться до последнего!» Отец мне потом рассказывал: «Генерал Петров вместе с сыном и со штабом уплыли на подводной лодочке, а мы бились и стрелялись, насколько возможно. А потом немцы нас всех тепленьких забрали и в лагерь в Севастополь отправили. Кушать хочется, а ничего не дают! Мы и траву ели и что хочешь... А там же люди местные приходят, родных своих ищут, знакомых, и когда я у проволоки стоял, смотрю, охраняет нас наш бывший станичник. Бывший ветеринарный врач Ефимыч. Кричу: «Кум, я ж Новиков, дай!» Ни куска хлеба не дал, ничего...» А сын этого Ефимыча, между прочим, со мной в отряде на «Малой земле» воевал. А его отец, гад оказался, в Севастополе охранял наших военнопленных…

А потом всех, кто остался в живых, немцы погрузили в поезд и повезли в Германию. Но нашелся среди наших пленных храбрый человек, который организовал побег. Они сделали в полу вагона дырку, откуда на ходу, заворачивая в шинель, между рельсами опускали желающих. Такое желание изъявили мой отец и еще двое абадзехов. В общем, кого порезало колесами, а мой отец с двумя товарищами выжили. Нашли друг друга, и пошли навстречу фронту. Отцу тогда исполнилось 42 года, но он зарос как древний дед.

Когда вышли к нашим, его через СМЕРШ пропустили. Там он все рассказал, где воевал, как с плена сбежал, что да как. Ему тут же дали пулемет, и он стал воевать пулеметчиком. В бою где-то под Дудуном ему перебило ноги, и он полгода лечился в госпитале где-то на Урале. Получается, дважды домой приходило извещение, что он погиб, а он в конце войны вернулся с перебитыми ногами, но живой. А на наш дом до этого упала бомба и железная крыша куском лежала черт те где. Ни окон не осталось, ни дверей, ничего... И вот этот калека, пока я не пришел с войны, кое-как слепил домишко и там жил. Вот так судьба с моим отцом распорядилась: делал добро, а получил зло…

Между прочим, женился мой отец на хохлушке - на иногородней. Их семья жила в страшной бедности, но как только ее взяли в казачью семью, она настолько хорошей работницей оказалась, что все хорошо стали к ней относиться. Казаки - они же какими были? Каждому из них выдавалось по две десятины, но они на них не работали. Они эту землю внаем сдавали, а сами гуляли гурьбой и джигитовкой занимались. Казаки не очень трудолюбивыми были. Работали больше хохлы. И так как отец видел, как эти хохлы трудятся, а он рабочий класс очень уважал, тем более что он воевал в разных местах, повидал, как бедно люди живут, поэтому сам выступал за справедливость на земле. Конечно, он поддерживал советскую власть и никогда против нее не выступал. Про белых говорил: «Это те люди, которые защищали власть царя и помещика!» Мать моя - совсем неграмотная, а у него, что ни говори, три класса все-таки имелось и кое-что понимал.

А казаки не проявляли презрительного отношения к иногородним?

Ой, да как это не проявляли? Мама моя мне рассказывала про это. Значит, мой сосед пошел ловить рыбу. Жрать-то нечего. Короче говоря, рыбу стал ловить крючком. Казак как увидел, что он внизу рыбу ловит, говорит: «А-а-а, чертов хохол!», и кидает ему в голову камень и убивает его прямо на глазах у моей матери… Или другой случай.

Вокруг станицы Абадзехской находились дикие леса - там росли груши и яблоки. Когда жрать уже совсем стало нечего, этот хохол насобирал в лесу груш, чтобы дома насушить, и пошел домой. Увидев его, казак взбесился: «А-а-а, чертов хохол! А ну снимай!» Высыпал его груши, потоптал-потоптал все это, да еще по шее ему потом надавал. Так что иногородних унижали всячески. Такие мерзости, к сожалению, проводились. Люди были или не так воспитаны, или что, черт его знает. Но мои отец и его братья работяг уважали. Да и сам отец трудился на краю станицы. Хохляцкая семья, из которой вышла моя мать, состояла из 11 детей. Их отец, мой дед, всех их заставлял работать. Они брали землю внаем и корчевали ее. Так у деда всегда оставалось полно хлеба и скотины. Во всяком случае, всего этого больше, чем у казаков. И получилось как-то раз что? Приходят красные и у богатых все грабят на свою армию. Потом заявляются в станицу белые и у казаков все отбирают. Ну и вот, значит, сидят на завалинке два старика: мой дед и один казак. Мой дед ему и говорит: «Хоть бы скорее кончилась эта война: то белые приходят, то красные... У меня последний бык остался, пришли бы уж красные я б его отдал бы, да на этом война бы и кончилась». Так этот же гад Потеряйко, с которым они беседу вели, тут же пошел и обо всём доложил белым. Моего деда арестовали и всенародно пороли. Он неделю после этого пролежал и умер… Так что моего деда, материного отца, запороли белые. Вот так вот, дружище!

Голод 30-х годов вам запомнился?

О, это тогда в нашем крае наступила самая страшная голодовка. Значит, у нас имелось семьдесят пять соток кукурузы, и кроме того, держали кабана и корову. Все это мы у себя содержали, так что жили, можно сказать, не бедно. Вдруг приехало к нам начальство откуда-то и кукурузу забрало. У нас были насушены груши, мать попрятала их по карнизам на дому. Так их оттуда вырубили. Мать фасоль спрятала в карманы - так ее с карманов у нее вытрясли. Имелось шестнадцать килограммов сала - и это забрали. Все отняли, ничего не осталось - хоть шаром покати... Я ходил и амелу, трава такая, собирал, с нее делали лепешки, которые мы кушали. И если бы не корова, мы бы точно умерли тогда с голоду. Помню, когда мне исполнилось девять лет, от голода умер соседский мальчик. Смотрим, пухлый лежит. Так я и другой сосед на деревушку, где кладбище располагалось, в яму его отнесли. И знаешь, пока до места его донесли, пол-ямы оказалось заполнено этими мёртвыми…

Михаил Захарович, как началась для вас война? Предчувствовали ли вы ее приближение в конце 30-х годов?

Значит, об этом я расскажу по порядку. Еще до войны, в 30-х годах, в мою бытность школьником, в нашу станицу прислали учителем бывшего офицера царской армии – Потехина Александра Петровича. Когда-то сам царь вручал ему аттестат об окончании военного училища. Он воевал в I-ю Мировую. И потом, когда началась Гражданская война, тех офицеров, которые обижали солдат, кого постреляли, кто убежал за границу, но таких, как наш учитель, который солдат никогда не обижал, не трогали. Наоборот, его даже избрали в Красной Армии командиром. После же окончания междоусобицы его не репрессировали, а прислали к нам в далекую станицу. Удивительный был человек. Высокообразованный, культурный, интеллигент в полном смысле этого слова. Помимо того, что он вёл у нас уроки математики, черчения, немецкого языка, физической культуры, он еще и огромное внимание уделял воспитанию нас, простых крестьянских детей. Это он вбил нам в головы мысль: «Мальчики, научитесь уважать женщину, девочку, мать – тогда будете счастливы в семье и в жизни». Учил нас этике, эстетике, правильной литературной речи. Это именно он привил нам любовь к книге, увлёк сказками Пушкина, Андерсена, приключениями Жюля Верна. На всю жизнь я запомнил его слова: «Вы не бурьян! Вы - люди, и уже сейчас должны наметить себе перспективу в жизни или задание на всю жизнь, или план. Кто изберет сейчас себе профессию, тот с детства будет следовать своей мечте!» Получилось так, что один мой товарищ решил стать военным, другой - инженером, а я с детства хотел быть врачом. Много, конечно, читал об этом тогда, и все время думал, что, в конце концов, я и буду врачом. Когда шла война в Испании, в Абиссинии, мы читали «Пионерскую правду» и всё спрашивали своего преподавателя: «Александр Петрович! А если нам придется, сумеем ли мы так же, как юные испанские детишки, защитить свою Родину?» Он говорил нам: «Глупые вы мальчишки… Война ведь приближается и фашизм рано или поздно нападет на нашу страну». В общем, получалось так, что он как бы потихонечку готовил нас к этой войне. Помнится, устраивал военные игры, обучал тому, как в атаке по-быстрому можно саперной лопаточкой защитить лицо и голову, ну и, конечно, многому другому. Как же все эти навыки впоследствии здорово нам пригодились! И то, о чем нас предупреждал Александр Петрович, свершилось - в июне 41-го грянула война…

То есть, война не стала для вас неожиданностью?

Конечно, нет. Мы все перед войной являлись значкистами. Я, например, стал значкистом ГТО (готов к труду и обороне), ПВХО (противохимической обороне), «Ворошиловский стрелок». Мы уже в школе изучили пулемет «Максим» и трехлинейную винтовку. Учитель многому из этих вещей научил нас, что интересно, в литературной форме. Так мы доучились до 10-го класса. Обучение с нами проходили ученики разных возрастов. И вот мы, проходя обучение в десятом классе, когда Александр Петрович был нашим классным руководителем, ходили вместе с ним в походы, которые он устраивал. Нам по 16-17 лет, а он загружал наши мешки кирпичами и тем самым приучал к выносливости. Мы стонали, а он нас убеждал: «Мальчишки, это вам пригодится! Физическая закалка - ваше спасение на фронте!»

В десятом классе со мной за партой сидел такой Миша Щерба. Он был постарше нас, и когда началась война, он добровольно ушел воевать. Так мы еще занимались в классе, а на него, на единственного сына директора школы, уже пришла похоронка... И тогда мы, обозленные тем, что мы тут учимся, а наши друзья уже погибают на фронте, через райком комсомола добились того, чтобы досрочно сдать экзамены и пойти на войну. А наш учитель относился к разряду тех, кого уже по возрасту не призывали, но он полюбил нас и пошел на фронт вместе с нами нашим командиром. Что интересно, в разведке он всегда оказывался впереди. Я три года провоевал, так я никогда такого не видел, чтобы, когда в атаку солдат поднимали, командир находился бы впереди. Обычно они не шли впереди. А с нашим учителем всегда получалось так - впереди он, позади - мы. Но в одном из боев мы напоролись на засаду, и пулеметная очередь буквально разрезала нашего Александра Петровича пополам… Мы вынесли его с поля боя и похоронили в огромной братской могиле. И тогда мы, 17-летние мальчишки, дали клятву на могиле своего учителя - клятву мальчишек, которые добровольно вместе со своим наставником ушли на войну. И хотя у каждого из нас имелась своя мечта - кто-то хотел стать инженером, кто-то - врачом, мы все же поклялись, что если кто из нас останется в живых, то продолжит дело нашего учителя - станет учителем. Клятву сдержали только два человека - Женя Трегубов и я. Остальные остались лежать в братских могилах под Туапсе… Впоследствии мне довелось шесть месяцев провоевать морпехом на «Малой земле», и вот там я много похоронил наших ребят. После госпиталей нас всех разбросало в разные места, но мы переписывались до конца войны.

Где произошло ваше «боевое крещение»?

Воевать я начал где-то под Батайском, но я тогда мало чего понимал. Ну что мы могли знать, если нам по 17 лет там исполнилось? По-моему, мы тогда воевали в составе 180-го стрелкового полка. Но в одном из первых боев меня тяжело контузило. При взрыве подбросило вверх, а потом засыпало землей. После контузии я не слышал и плохо разговаривал, ну и поскольку мест в госпиталях не хватило, меня отправили долечиваться домой.

Значит, приезжаю домой, а немец тем временем уже подходил к Краснодару. Очень скоро и нашу станицу оккупировали. Я, конечно, хотел эвакуироваться, но узнав, что я - дома, райком комсомола порекомендовал оставить меня на оккупированной территории. Райвоенкомат это решение утвердил, и я шесть месяцев являлся связным партизанского отряда «За Родину».

И мне пришлось сообщать в отряд, какая воинская часть, где проходит. Немецкий язык я мало-мальски знал, и поэтому через связных сообщал, какой полк куда направляется, какое у него вооружение, и так далее, а эти сведения сообщались уже в Адлер по радио, где находился штаб нашей 18-й Армии.

Однажды в нашу станицу вдруг прибыл огромный полк власовцев и немцев, причем все на лошадях. Так я через связного Витю Кузьменко сообщил об этом в отряд. С отряда быстро позвонили и сообщили в Адлер. На следующий день над нашей станицей пролетела «птица» - самолет-разведчик. Сделав круг, он воочию убедился, что на каждой улице стоят кони, что их чистят немцы и власовцы, а ночью как налетели на станицу наши самолеты...

Первая бомба упала, вторая... Третья угодила в наш дом. В нем как раз располагался немецкий штаб, тут же рядом стояла немецкая кухня - они готовились отмечать Рождество. С одним немцем - Францем Линцером из какого-то австрийского города, я уже мало-мальски с ним познакомился, и он мне кричит: «Михаил, фин ляген! Фин ляген!» Я успел упасть на землю и потерял сознание…

Оказывается, огромная бомба упала буквально рядом - в шести-семи метрах от моего дома. Что нас спасло, так это то, что над кузней стояла огромная дубовая дверь, снятая с конюшни. Дверь эту, конечно, смяло всмятку…

Очнулся: ни дверей, ни окон, кругом - светло, абсолютная тишина, а бомбежка дальше продолжается. Ну, я выскочил оттуда голый и забежал в дом. Смотрю, печь заваливается. Успел вытащить из-под нее мать и двух сестер. Затащил их в окоп, вырытый во дворе, и там до утра просидели. Что интересно. Если бы только в станице узнали, что эта бомбежка была вызвана по моей инициативе, то меня, наверное, в клочья разорвали бы. Но об этом я рассказал людям намного позднее.

Должен сказать, что в нашей местности немцы очень нагло себя вели. Во-первых, они разрушили все соборы и постреляли всех собак. Кстати, на месте разрушенных соборов они попрятали все свои танки, все свои пушки и все свои кухни. Вот и получалось, что наши самолеты летали, но ничего у немцев не обнаруживали.

Немцы, между прочим, и весь скот у нас пожрали. Они, черти, оказались такими прожорливыми, что всех коров и свиней постреляли. Создавались у них и специальные такие заготовительные команды. Вот они приходят, набьют полную машину свиней, погрузят и увезут. Свиней забирают или живых, или же застрелят. Я даже и не знаю, где у них находилась база, откуда они все брали, чтобы кормить своих прожорливых людей. И особенно, у нас зверствовали румыны. Вот эти - самые настоящие мародеры, которые безжалостно обижали население и подчистую грабили. Даже посуду отбирали, и набивали ею свои мешки. Выгоняли из дому людей, а те, значит, жили в полуподвальных помещениях. Но все это, к счастью, продолжалось недолго - только шесть месяцев.

Помнится, как-то раз немцы начали кур у нас стрелять. В это время на улицу вышла наш станичный библиотекарь - Татьяна Борисовна Пламеневская и начали их ругать: «Что же вы, варвары, делаете?» Причем, что интересно, отчитывать их стала по-немецки. У них от этого прямо челюсти отвалились. Немцы послушали ее, а потом отвели в гестапо, и там ей сказали: «Будешь у нас переводчицей!» А Татьяна Борисовна была большой друг нашей семьи и после гестапо она приходит к нам и говорит: «Миша, что мне делать? Меня заставляют быть переводчицей». Я сразу же сообщил об этом в отряд. А в отряде решили: «Мы это одобряем. Пусть она будет переводчицей. Через нее мы будем знать обо всем, что делается в гестапо». И точно, благодаря ей мы все знали. Только начинается подготовка к облаве на партизан, нам уже обо всем становится известно. У нас же в Краснодарском крае действовало 86 партизанских отрядов, многие из них в наших лесах. В непосредственной близости от нас действовали Апшеронский и Майкопские отряды. Так вот, если только немцы начинают готовить на наших партизан какую-нибудь облаву, Татьяна Борисовна об этом сразу же мне сообщает, и я сразу отправляю в отряд 15-летнего пацана Витю Кузьменко. Наши партизаны делают передислокацию, а на том месте, где раньше стояли, создают ложные костры: немцы бомбят и стреляют, а партизан там уже нет. Помню, на нашей станичной площади стояло восемь немецких орудий, которые день и ночь лупили по лесам. Целые горы снарядов израсходовали, а партизан там и близко не было. Устраивают облавы - и тоже почти все без толку. А все потому, что Татьяна Борисовна вовремя предупреждала.

Однажды она мне сообщила: «Миша, немцы через предателей решили ночью арестовать 26 человек и расстрелять. Это - партийные работники и жены ушедших в партизанский отряд». Так после этого я через своих друзей и знакомых успел сходить к десяти или двенадцати из них и предупредить об этом. Остальных, к сожалению, оповестить не успел. Помню, прихожу в одну семью и говорю: «Мария Ивановна, сама вы – коммунист, а ваш муж в партизанском отряде. Нам стало известно, что послезавтра вас арестуют и расстреляют». А она отвечает: «Я никому плохого ничего не сделала, и никуда не пойду. Но... спаси моих дочерей!» И ночью, я по глубокому снегу провел этих девушек между немецкими и власовскими засадами за восемь километров на гору Шахан. С ее вершины видна станица Дагестанская, я им показал: «Девочки, видите Дагестанскую? Но вы туда пойдете сами, а я должен вернуться по своему следу назад. Иначе я не успею, и случится беда». И девочки сами дошли и оказались спасены. Уже потом они прислали мне письмо, в котором очень благодарили. А многих из тех, кого я не успел предупредить, немцы расстреляли... В поселке Каменномостский немецкое гестапо расстреляло около пятисот человек. К сожалению, на месте той огромной ямы, где когда-то расстреляли этих людей, беспамятные наши современники построили больницу. Сколько раз я просил, умолял: «Что ж вы, варвары, делаете? Хоть памятник поставьте!» Но какая-то память у людей забывчивая что ли стала…

Что еще мне хотелось бы вспомнить из своего партизанского прошлого. В октябре 1942 года на майкопском аэродроме оказалось сконцентрировано большое количество немецких самолетов, которые наносили нашим войскам большой урон. И вот из Адлера тогда вылетело три наших самолета с 42 моряками-десантниками. Немцы, конечно, встретили наши самолеты огнем. И первый самолет, в котором, как оказалось, летело и три проводника, которые хорошо знали наши места, сгорел в воздухе… Оставшиеся два самолета благополучно приземлились, и эти десантники пожгли очень много немецких самолетов. Но потом немцы их обложили и завязался страшный бой, из которого вырвалось только 12 человек… Все израненные, обожженные, а за ними еще гналась немецкая жандармерия. Но вырваться-то они вырвались, а куда идти, толком не знают. Только общее направление примерно представляли - надо идти по лесам вверх по реке Белой. Пошли, и на наше счастье, в это самое время мы с Витей Кузьменко шли в отряд с одним очень важным донесением. И по пути мы встретили этих полуживых моряков, и привели их в отряд. Там их подлечили и потом отправили через Белореченский перевал. Так вот, среди тех, кто хоть как-то был связан с этим десантом, я - единственный оставшийся в живых свидетель. Об этом как-то узнало наше адыгейское правительство, и в позапрошлом году меня позвали на Майкопский аэродром, где проводился урок мужества. И я рассказывал о том, как все это происходило, как они уходили, как мы их спасали, все что знаю. Об этом в нашей местной прессе даже написали целый очерк - «Огненный десант».

А как вы выходили на связь с партизанами?

Только через посыльного. Как я уже говорил, у меня помошником был 15-летний мальчишка Витя Кузьменко. Отец и мать его находились в партизанском отряде, а Витьку я прятал у себя на чердаке. Когда возникала необходимость, я ему говорил: «Витя, вот туда-то и туда-то надо сходить...» Он, конечно, смелый оказался мальчишка. Помню, однажды как-то немцы блокировали наш отряд, но он все же вырвался и ушел в Кавказский государственный заповедник. В это же время вдруг пропала связь с соседним отрядом «За Сталина». Совсем никакой связи не стало, и тогда нашему отряду поступил приказ установить с ними связь. Наш командир Свердлов Яков Рафаилович решил послать к ним Витьку Кузьменко.

И вот представьте, этот мальчишка за трое суток совершил переход почти на шестьдесят километров. По глубокому снегу, минуя такие станицы, как Новосвободная и другие, он все-таки добрался до того места, где должен был располагаться отряд. Но когда он пришел туда, то увидел следующую картину: кругом - убитые люди, коровы, свиньи, полусгоревшие дома, ни одной живой души нет… На пороге дома лежит убитый хозяин, а свинья пожирает его внутренности… Он эту свинью застрелил, вернулся назад и обо всем доложил. Вот так мы узнали о гибели отряда «За Сталина»…

После освобождения Витю Кузьменко наградили медалью «За отвагу». Это редкость, чтобы мальчишка был отмечен такой боевой медалью. После войны Витя жил в нашей станице и я много раз просил, добивался, чтобы его портрет где-нибудь повесили. Когда я работал директором Абадзехской школы, мы его приглашали выступать перед ребятами. Но сейчас его уже нет в живых.

Конечно, среди местного населения нашлись предатели, а иначе, откуда немцы бы узнали о том, кто из жен партизан находится дома, кто - знакомый, кто - бывший партийный работник? И когда станицу освободили, выяснилось, что в списках, подлежавших уничтожению, оказалось 86 человек. Между прочим, перед самым уходом немцев в списки неблагонадежных попал и я. Видимо, кто-то успел на меня фашистам донести. Но меня спасала Татьяна Борисовна Пламеневская. Как только на меня поступал донос, она тут же старалась эту бумажку каким-нибудь образом уничтожить. Собственно говоря, ей я обязан своею жизнью. Но и она обязана мне своей. Потому что когда пришли наши, я дал письменное подтверждение и в отряде взял бумагу, что она работала на нас, и чтобы ее не трогали. Я сообщил, что хотя она работала переводчицей у немцев в гестапо, она очень много сделала для спасения наших людей. Вот такой была моя партизанская деятельность.

Полицаи из местных были?

Значит, по поводу полицаев... В первые две-три недели после того, как немцы нашу местность оккупировали, у нас появились один староста и несколько полицейских. Всё, немцы, как только захватили территорию, пошли дальше воевать, а станица фактически осталась без власти. Ну, один староста там действовал, вот, пожалуй, и всё. Бывший дезертир и, кстати говоря, бывший мой сосед. Потом он всё прятался, в доме за печкой жил, в хранилище, и только ночью выходил на улицу. Кстати говоря, может быть, благодаря этому соседу я и остался в живых. Он, конечно, знал о моей подпольной деятельности, но меня не выдал. Однажды мне с партизанского отряда сообщили: «Новиков, мы не успели сообщить. Два поддона хлеба надо уничтожить или помолотить». Оказывается, хлеб не успели эвакуировать, и эти два поддона остались на большой поляне в трех километрах от станицы. И мне передали: «Новиков, постарайтесь собрать молодежь. Обмолотите хлеб и раздайте его колхозникам. Одну половину пусть едят, а другую сохраните для посева государству». И представь только себе, я нашел стариков для этого дела. А как нашел? Дело в том, что мой отец работал до войны учетчиком, поэтому дома у меня хранились книги колхозников. Я знал, кто из людей, чем занимается. Вот я и собрал стариков, которым сообщил о принятом решении: «Есть приказ сохранить хлеб для колхоза!» Так вот, после этого мы на быках, а кругом горная местность, отвезли паровик и молотилку за три километра. Затем я собрал молодежь, и мы за несколько дней включили молотилку. Хлеб намолотили, затем в мешки и в амбары все положили. Затем я ходил и по спискам все раздавал колхозникам. К примеру, так говорил: «Мария Петровна, вот я вам даю триста килограммов пшеницы. Сто пятьдесят ваши, а сто пятьдесят сохраните...» И что удивительно, никто меня не выдал за эти шесть месяцев. Ведь знали же все! Видимо, среди полицаев оказалось больше не наших, а чужих. Или, может быть, это староста меня спас. Когда же немца прогнали, колхозники этим зерном засевали поля. Так что я считаю своим личным достижением то, что сумел спасти этот колхозный хлеб. У меня об этом, собственно говоря, и справка с партизанского отряда имеется.

Немцы у вас в станице вешали партизан и коммунистов?

У нас - нет. Они увозили их в гестапо, которое располагалось за 12 километров в Каменномостской, в горах. В том страшном месте людей и расстреливали… Как я уже говорил, в этой Каменномостской примерно 26 человек с нашей станицы расстреляли. Немцы, между прочим, очень хитро поступали в этом отношении. Поскольку в нашем дворе располагался немецкий штаб, то часть забора сохранили. С какой целью, я и сам не знаю. Так вот, внутри дворика выкопали такой окопчик углом, и ночью туда садились два немецких автоматчика. Если кто шел в это время по улице, то немцы бац - и его расстреливали. Утром проснешься, смотришь, лежит мертвый человек… Поэтому у нас ночью люди боялись ходить по улицам. Не знали ведь, где стреляют. Но мы, пацаны, конечно, знали, где обходить и так далее такие места, поскольку нам это было нужно. Мы-то свою станицу прекрасно знали. Мы - это мои друзья. Я ж не один ездил на задания от партизанского отряда. Могу назвать всех поименно: Зина Васякова, Витя Кузьменко, Соня Кондратенко, Мария Новикова - двоюродная моя сестра, Мария Новикова - моя родная сестра, Андрей Ефимович, Жора Лазарев. Все эти ребята - это группа, которая совместно со мной работала на партизанский отряд. Один бы я, конечно, не смог всё это организовать. Ведь мне из отряда присылали задания, чуть ли не каждый день. Партизанам же всё хотелось знать. Вот так через моих друзей шла все время связь с партизанским отрядом.

Немцы угоняли молодежь в Германию?

Конечно! Перед тем, как с нашей территории уйти, немцы приказали всем жителям станицы собраться на площади. И на лошадях, на быках всех этих людей повезли в Майкоп. Но мы через Татьяну Борисовну узнали об этом заранее, поэтому некоторых я успел предупредить. И кто-то до этого спрятался, а кто успел сбежать в пути. До Майкопа дошли и там расползались кто куда. Кто по домам попрятался, кто еще как-то там. И в итоге и скот колхозный спасли, и сами попрятались. Но многих мы и не успели спасти, и немцы все же угнали их в Германию.

Вам часто приходилось бывать в отряде?

Всего-навсего несколько раз побывал там. Почему так мало? Да потому что не появлялось такой необходимости. Да и вообще было очень опасно уходить из станицы. Я ведь опасался, что за мной велась слежка, но точно я этого не знаю. Впрочем, меня все время предупреждали об одном: «Новиков, сиди на месте! Когда надо будет, мы тебя позовем». Но два раза я все же сходил. Один из них, как раз тогда, когда мы с Витей Кузьменко наткнулись на измученных десантников. Они-то думали, что смогут пройти вдоль Белой и через Белореченский перевал. Да не дошли бы они никуда! Ведь после такого боя чуть живые шли.

Когда в отряд ходили, предпринимали какие-то меры предосторожности?

Система паролей, конечно, существовала. Это обязательно! Мы строго следили за тем: когда можно, когда нельзя в отряд приходить. Потому что ведь не всегда войска стояли. Вот, скажем, как-то раз войска немецкие заполнили всю станицу. Мы, конечно, сообщили об этом в отряд. Нас спрашивают: «Куда они пошли? В каком направлении?» - «В сторону Свободной, или в сторону Каменномостской, или в сторону Безводной». И тогда эти войска уже по пути встречали наши самолеты и наша артиллерия. То есть, мы считались как глаза и уши нашей 18-й Армии. Но, по всей вероятности, такие «глаза и уши» оставлялись в каждой станице, не только в нашей.

Как велась охрана партизанского отряда?

На подходе всегда выставлялись наблюдательные посты. Поэтому, как только где-то чужие появлялись, об этом сразу сообщалось в отряд. В то время, когда готовилась облава, мы уже за день или за два до этого сообщали. Сразу же Витя Кузьменко шел в отряд, а уже оттуда эту информацию сообщали в другие отряды. Ведь между отрядами существовала радиосвязь. Помню, один из боев в нашем отряде случился очень страшный. Их тогда шла целая лавина. Ну, представьте себе, идет дивизия, а это - 15 тысяч вооруженных немцев, снятых с фронта специально для уничтожения партизан. Летит немецкий самолет-разведчик «Рама» над лесом. Где дымок - он туда, и потом бомбят. И вот, я говорю, пользуясь тем, что немцы бомбили места, где засекали огонь, партизаны специально раскладывали ложные костры. В результате этого немцы часто бомбили те места, где никакого отряда и не стояло. Но однажды они наш отряд, можно сказать, выкурили. Отряд вынужден был уйти, и партизанские землянки оказались разрушены карателями. Противостоять такой силе, наши немногочисленные отряды, конечно, не могли.

Немцы не подозревали в вас подпольщика? Не проводилось ли с вами соответствующих бесед?

Нет, не проводилось. Я уж не знаю, по какой причине. Может, потому, что в нашем доме стоял немецкий штаб? В нем служил такой австриец Франц Линц, с которым мы как-то сразу подружились. И он мне говорил: «Война нам не нужна. Мы не хотели против вас идти, нас заставили...» Возможно, что он меня как-то спасал. Но и в то же самое время староста Зуев, наш сосед, конечно, тоже как-то выручал от более страшного. Иначе бы я, конечно, попал к немцам в лапы. Но я же вам рассказывал, что в самом конце оккупации все же оказался в списках подозреваемых. Еще немножко - и нас бы схватили. Видимо, кто-то все же донес…

А в отряд уходили целыми семьями?

Да, но немного. Почему? Потому что отряд все время перемещался, а много ты там потаскаешься с детьми?! И дело еще и в том, что в отряде было очень непросто с продуктами. Хотя еще до прихода немцев в лесах были заложены тайники с продовольствием, но нашлись среди наших предатели, которые выдали немцам эти склады. Конечно, часть хлеба где-то сохранялась, но в основном были вынуждены кормиться тем скотом, который разбросали по полям и по лесам.

А немцы во время оккупации разрешали вести хозяйство?

Да, разрешали, в этом же не было ничего особенного. Нас освободили в январе 43-го, а осенью 42-го мы успели собрать урожай, и часть его, как я уже рассказывал, уберегли для колхоза.

Помните, как происходило освобождение?

Вот это я как-то плохо запомнил. Потому что к нам ведь сначала пришли партизаны. Они же первыми узнали о том, что немцы ушли. Сверху на горе у партизан располагался наблюдательный пункт, и оттуда прекрасно просматривалась дорога на Майкоп. И когда по этой дороге немцы отступили, партизаны уже и без наших сообщений увидели, что немцы ушли. Они пришли, и вот тогда, помню, ушли в леса не успевшие отступить с немцами староста и полицейские. Человек двадцать, примерно их там было. Они прятались у полковницкой балки в пещере. Но потом их все-таки нашли и там же всех уничтожили. Просто забросали гранатами. Хотя, собственно говоря, они никакого вреда советской власти сделать не успели…

А тех, кто сотрудничал с немцами во время оккупации, судили потом?

У-у-у, конечно. Таких сразу же стали выявлять. Здесь уже СМЕРШ работал как надо. А мы, пацаны, сразу же, в феврале месяце, пошли на войну…

Вначале я попал в 182-й что ли запасной полк, который формировался в Майкопе. Там меня стали учить на минера, хотя до этого я являлся автоматчиком. Начал воевать под Батайском, но я там, честно говоря, мало чего запомнил, потому что буквально сразу меня контузило, и, в конце концов, долечиваться меня отправили домой. Потом мы с ребятами списались, понаходили друг друга, но я не об этом.

Где-то числа 1-го марта 1943-го года наш запасной полк вдруг подняли по тревоге. Выстроили всех под дождем и объявили: «Наши войска высадили десант под Новороссийском, но он истекает кровью и ему требуется помощь. Наш полк направляют туда на подмогу. Задание - в день совершать марш не менее чем по пятьдесят километров!» И мы пошли…

Постоянно моросит дождь, хочется есть, хочется спать, а мы, насквозь промокшие идем в колонне по четыре человека и держимся под руки… Средние двое спят на ходу, крайние их поддерживают... Потом на ходу засыпает третий, а когда засыпает четвертый, то вся четверка разворачивается, падает в кювет и мгновенно засыпает в грязи... Старшина-хохол, откуда уж у него силы брались, подбегает и со всей силы бьет каждого лежачего, чем попало, и бегом бросаешься догонять свой строй. Но идешь и думаешь – вот сейчас упаду и умру…

Вышли на Михайловский перевал, а там же вьюга, мороз… Наши мокрые шинели задубели, гремят на ходу, как жестяные. Слабые падают и если их не подняли или не смогли разбудить – люди просто замерзали…

Но мы прошли перевал, прорвались… Идем, сил нет, кажется всё - лучше умереть… Помню, дошли до какого-то селения, и тут оркестр как рявкнет «Варшавянку»! И сразу откуда-то силы появились… Идем маршем! Бодрые! Так нас несколько раз подбадривали и все вперед, вперед, и вперед…

Вот так наш полк дошел до самого Шаумяна - это большая станица на подходе к Туапсе. Голодные, мокрые, замерзшие, совершенно обессилившие… Надо где-то согреться, обсушиться, но станица сожжена наполовину, и куда идти? Но я же минер, и наш саперный взвод всегда шел впереди, а уже следом за ними двигались стрелки. Так представь, толпа людей буквально занесла меня в какую-то хату и в комнате прижала к горячей печке. Это было такое блаженство… Но народу набилось столько, что лечь не было никакой возможности, все спали стоя. Так и я проспал стоя до самого утра. А некоторым места не хватило, и они забрались кто куда. Кто на чердак, кто в коровник, а утром построение. Так человек сорок замерзших, накрытых плащ-палатками, мы положили рядом…

Затем полк пошел дальше и в итоге пришли в Геленджик. Вот только там нас впервые покормили, как следует. До этого ведь кормили гороховым концентратом два раза в день. Даже ложка была не нужна, его выпивали прямо из котелка.

Посадили на мотоботы. Но пока грузились, в бухте - тишина спокойная. Вдруг вечером налетели девять «Хейнкелей-111» и мы впервые увидели, как бомбят эти огромные самолеты. Наши зенитные пушки стреляли на высоту три километра, а эти с шести километров стали бросать бомбы на город… Что-то от этого загорелось, и немцы развернулись и дальше полетели. Ну и мы, значит, тогда успокоились и вышли в море.

Тут вдруг начался шторм, высота волны метра четыре. Наш кораблик поднимается вверх ногами вниз головой, потом на гору, потом снова с горы вниз. Такое ощущение, что падаем вниз в бездну, и думаем, ну вот сейчас нырнем на глубину, и всё… Но нет - опять поднимаемся вверх. Так долго продолжалось, то вниз опустимся, то поднимемся вверх, то вниз, то вверх... Вперед мимо проходят «морские охотники», но дело в том, что немцы на глубину пол-метра разбросали свои мины, чтобы наши мелкосидящие корабли подорвать. Так вот, такой быстроходный корабль проскакивал, а эти немецкие мины взрывались уже после него, не принося ему никакого вреда. А мы уже по этому обезвреженному пути шли.

Но у нас шло около ста пятидесяти кораблей, и шторм разбросал их как стадо баранов по всему полю. А кругом ночь, темнота страшная. Слышно, как то там, то там раздается взрыв. Люди кричат: «Помогите! Помогите!» Но кто там поможет?.. Корабли идут все вперед и вперед. Опять, то там, то там подрывается очередной корабль, и слышны крики: «Помогите!» Мы сидим на мотоботе, нас, наверное, человек тридцать собралось. У меня в вещмешке штук тридцать или сорок гранат. Ведь мы везли боеприпасы не только для себя, но и для тех, кто уже был там. Смотрю, мой товарищ разматывает обмотки. Спрашиваю: «Ты чего, Колька?» - «Да, если подорвут, я выплыву...» Спрашиваю моряка: «А сколько до берега?» - «Да километров тридцать». Мы же шли не напрямую, а дугообразно, чтобы как можно больше обезопасить свой путь. Немцы же по пути еще разбросали плавучие мины на поплавках, поэтому каждый раз корабли меняли свой путь. И вот, остается всего тридцать километров до берега. Я подумал-подумал, и говорю Кольке: «Да ну-у-у, я не доплыву». И не стал ничего раскручивать. Но, к счастью, наш мотобот не подорвался. Только подходим к «Малой земле», как вдруг немцы из массы орудий дают залп по нашему подходящему десанту. Небо осветилось фонарями, стало всё видно как днем. А рядом гора Колдун, «Сахарная голова», там - немцы. Впереди еще гора, дальше - Безымянная высота. Немцы находятся на высотах, им нас видно прекрасно, но мы прорываемся к берегу.

Начинаются разрывы между нашими лодками. Кому попало в лодку, кому не попало. Моряк кричит нам: «Прыгайте в воду! А мне еще надо раненых забирать и назад возвращаться». Я прыгнул с высоты двух метров, бульк, достал дна, а голова торчит. А мой сослуживец, толстенький армянин, с головой в воду погрузился. Но я же не могу бросить своего товарища! Хватаю его и с ним вместе до берега добираюсь. Затем - тридцатиметровый обрыв. Дальше - скала под скалой. Мы забрались наверх и начали искать, где, что. Меня направили в 1258-й зенитный полк. Я нашел его и начал воевать.

Почти шесть месяцев я провоевал в десанте на «Малой земле»... Несмотря на то, что по специальности я - минер, там меня назначили связистом. Получилось это так. Я пришел в землянку докладывать о себе: «Товарищ старшина, красноармеец Новиков прибыл в ваше распоряжение!» Он спрашивает: «Где тебя черт носил?! Мне связь надо восстанавливать, а у меня всех связистов побило. Вот на 4-ю батарею связь порвана - срочно наладь!» Начал было ему возражать: «Так я ж не понимаю в этом! Не знаю, что это такое». - «Что ты не понимаешь?! Грамотный?» - «Десять классов!» - «Вот тебе нитка. Там над обрывом тридцати метров такая же нитка проходит. Ты беги за этой ниткой, где оборвано - ищи другой конец и все это соединяй. Вот и вся наука!» Я так пораскинул - подумаешь, великое дело…

Бегом выскочил из этой землянки над скалой и побежал дальше. Смотрю - раз, порвано. Но там же не один провод разорван, и думаю: какой же мой все-таки? Черт его знает, связываю. Потом смотрю: проходит какая-то дорожка. Спускаюсь по ней, оказывается, эта дорожка ведет в землянку. Но землянки той уже нет… Большой снаряд пробил ее крышу и убил сразу двенадцать человек солдат. Я как глянул, там кишки висят, кости торчат, так у меня буквально пилотка поднялась… Я оттуда, как ошпаренный выскочил, первый попавшийся провод соединил со своим и бегом назад. Докладываю: «Товарищ старшина! Так-то и так-то...» А он меня как обложил матом: «Ты что соединил провод с другой связью?! Вредители! Мне сейчас сказали - кого поймаем на линии - расстреляем! Ну, черт с тобой, пацан!» Этот хохол был толстенький и неуклюжий, берет телефон, берет кусачки и мы бегом вместе с ним над скалой бежим. Добежали до того самого места. Он кусачками один провод подсоединяет - не наша связь. Другой подсоединяет - опять не наша связь. Потом раз и нашел, как раз наша 4-я батарея оказалась. Только мы связь подсоединили, как подбегают вдруг к нам два каких-то связиста и кричат: «Ну, туды, вашу мать! Если б мы вас застали на месте, расстреляли бы!» И точно постреляли бы, не разбирались бы, как там и чего… Так с тех пор я и стал связистом. На следующий день мне прислали пополнение, и уже я начал учить связи других ребят. Бомбёжка, обстрел, я связь все равно налаживаю. А батареи же разбросаны по всему плацдарму, да еще давать нужно связь другим частям. Но, обстрел - не обстрел, а связь все время нужна. Я выскакиваю, на груди у меня 16 килограммов 400-метрового провода, телефонный аппарат, автомат, и я бегом бегу. А немцы - на «Сахарной голове», и им оттуда вся «Малая земля» видна. А кто больше всех бегает? Связисты! Как связь нарушается, так связиста сразу же отправляют ее восстанавливать. Так, видимо, на каждого связиста немцы нацеливали отдельный миномет. Потому что как только я выходил на восстановление связи, за мной бац - и тут же мина взрывалась. Бегу дальше, гляжу - бац, снова взрывается. И что же получается? Меня немцы не успевают накрыть, но мины падают туда, где я пробежал. А там же люди… Они кричат на меня: «Эй, верста, - я высокий был, - туды твою мать, а ну убирайся, а то из автомата тебя наполовину сократим! Ты нас демаскируешь!» И представь себе, Илья, я шесть месяцев пробегал по «Малой земле» согнутым крючком и мечтал только об одном. Если только останусь жив, во-первых, напьюсь. Потом - высплюсь, как следует. Ну и самое главное - стану ровно ходить по земле… Тогда я вспомнил, как один цыган говорил: «Если б я был царем, то ел бы сало с салом, а спал бы на соломе и мои шоботы стояли бы к дегтю!» Так я как тот цыган - мечтал ходить ровно. Поэтому я и сейчас хожу так, как будто аршин проглотил...

И вот, эта битва за Новороссийск продолжалась шесть месяцев, а за «Малую землю» - семь месяцев. Трижды наш полк менял свой состав и трижды менялись наши связисты. Ведь получалось как? Сегодня одного убило, завтра другого, а меня в этих боях всего лишь несколько раз легко контузило…

А перед штурмом Новороссийска мне дали 8-дневный отпуск.Два дня на попутных машинах я добирался в родную станицу. Когда мать увидела такого вояку, в гимнастёрке, пропитанной потом и солью, в огромных американских ботинках с обмотками, она аж в обморок упала… Четыре дня я дышал воздухом родной станицы, и принимал многочисленных гостей. Все хотели увидеть солдата, для всех я стал родным.

10-го сентября 1943-го года начался штурм Новороссийска, и за шесть дней мы освободили этот город. Сами мы наступали со стороны «Малой земли», а вот со стороны Цемесской бухты наши корабли высадили десант, в результате чего завязался страшный бой. Наши «Катюши» сожгли там все напрочь, и когда мы только вошли в город, из-за тяжёлого запаха обгоревших тел, дышать там было просто невозможно. Потому увидел там такую картину. Убитая лошадь лежит, а рядом с ней немец, но он в три раза больше нее, до того раздувшийся… А там где проходили рукопашные, там и наши лежат, тут же - немцы... И всё сожжено к чертовой матери… Но всего за шесть дней город освободили.

Потом мы начали гнать немцев до Тамани. В этих боях у связистов чаще всего погибали командиры взводов. Потому что они все время находились на линии огня. Уже когда мы освобождали Анапу, меня тоже чуть снайпер не убил. Получилось это так.

Вдруг слышу, как что-то звякнуло. Про себя думаю, что еще такое? Вдруг гляжу: нет моей пилотки. Потом я ее все-таки нашел, и что же? Она оказалась прострелена, а у меня самого только макушку припекло немножко. Если бы снайпер взял чуть пониже – попал бы точно в лоб… Немцы старались как можно больше связистов уничтожить, потому что связь - это нерв армии. Так вот, бой за Тамань...

Последний день боев. 15-месячная битва подходит к концу. Немцы жестоко сопротивляются, все связисты погибли, а я всё живой и живой. Мне дали подручным 16-летнего воспитанника полка, которого до этого никогда не брали в бой. А тут уж стало некуда деваться, и он сам попросился. Звали его Володя Макавий. Бежим с ним, перед нами ровное поле. Кругом взрываются снаряды, а мы все равно бежим - на 4-ю батарею, это километра три, а, может, и больше. Тянем связь от командира полка. У Володи две катушки по 16 килограммов, у меня тоже две, да еще на нас автоматы. И всё - бегом да бегом. Кругом - дым, разрывы, рядом - море. Смотрим: со стороны Керчи летят девять наших самолетов - американские «Аэрокобры». Гляжу, один самолет снижается, снижается и впереди нас метров на двести на брюхо падает. Наши люди с окопов бегут спасать летчика. Мой Володька кричит: «Пойдем и мы туда!» Я ему говорю: «Володька, если мы не выполним приказ, нам светит трибунал, а там штрафбат или расстрел». Осадил, короче говоря, его. А немцы подняли в Керчи аэростат. Знаешь, на огромной высоте летит в небе такая колбаса. Ну и видимо корректировщик с него увидел, как к упавшему самолету побежала масса солдат, и дали немцы залп. А надо признать, они очень хорошо корректировали огонь. И после этого залпа у самолета все вдруг покрылось страшным полем разрывов… Один из снарядов сразу попал между мною и Володькой. Но там же песчаная земля, и он ушел на большую глубину и только там как рвануло... Володю и меня вверх подбросило, а после засыпало землей. Я потерял сознание…

Потом очухался. Раз, раз, поперхнулся, смотрю: дышу. Потрогал руки - целы, ноги потрогал - тоже вроде целы. А где же Володька? А он торчит из земли... Вытащил его оттуда, а он у меня на руках бледнеет, бледнеет, потом раз - и умер… Я взял его документы: комсомольский билет, красноармейскую книжку. Листаю, смотрю, листочки как будто склеены. И получилось что? Маленький осколочек где-то с шпильку пробил через книжку его сердце… Я покричал санитаров, они Володьку забрали и как-то там похоронили…

А где-то дня через два меня разрывом громадной бомбы засыпало землей, и после этого я два месяца и не говорил и ничего не слышал. Привезли меня без сознания сюда в Холмский армейский госпиталь, и два месяца врачи бились-бились со мной, а толку не выходило никакого. Что дальше со мной происходило, я не помню, но сестра мне рассказывала. Значит, когда на меня уже махнули рукой, врачи распорядились: «Положите его в мертвецкую!» Потому что раненых надо спасать, а я только отвлекаю…

А надо сказать, что в госпиталях много умирало людей, и при каждом госпитале имелось свое огромное кладбище. Это я все достоверно говорю, можете сами проверить. Не всех же спасали! Куникова же не спасли, а он - майор, Герой Советского Союза. Такой человек, но все равно умер в госпитале. Но он в стороне от нас воевал. Мы под Колдуном высаживались, а его отряд сражался в районе Станички. К моменту нашей высадки от его отряда лишь остатки остались, и если бы не мы, они бы сами плацдарм не удержали. А со мной, значит, такая маленькая история тогда произошла.

Положили меня в мертвецкую - в какой-то подвал. И в этот подвал зашла медсестра Фрося, которая, увидев меня, подумала, что я - ее родной брат, который из Кировограда перед отступлением ушел вместе с войсками. Упала мне на грудь и плачет: «Братец, братец!» Глядь, а я не ее брат… Но она, что самое важное, не бросила меня. Приказала перенести меня в свою палату и за свои же скудные денежки покупала мне курицу и варила бульон. Я ничего этого не помню, она это все мне уже потом рассказывала. Как разжимала мне губы и ложкой вливала бульон в рот. И на удивление врачам я ожил... Со временем ко мне слух вернулся, потом речь. И с помощью этой же Фроси я убежал из госпиталя на фронт. Как раз тогда я узнал, что мой полк ушел на Украину, и она дала мне одежду. Так вот, однажды я выступал по телевидению. Меня, как ветерана войны часто приглашают на телевидение, и вот однажды я в передаче сказал следующее: «Всю жизнь мне не дает покоя мысль о том, что я не отблагодарил медсестру Фросю с Кировограда, которая спасла меня в Холмской. Из палаты мертвецкой перенесла и сама выходила». И вот недавно, месяца четыре тому назад, раздается звонок: «Михаил Захарович, это вы?» - «Да, это я». - «Я дочь той Фроси, которая вас спасала. Я вам звоню из Твери. Мы вас долго разыскивали, но мама не дождалась, чтоб вас услышать. Она умерла недавно, в возрасте 94 лет. Но я вам благодарна за то, что вы помните о моей маме…» А на следующее утро с огромным букетом цветов приходит ко мне красивый молодой человек - ее внук. Так что вот такая история… Моя мечта осуществилась – пусть и не лично, но я все же отблагодарил медсестру Фросю за то, что она меня спасла во время войны…

14 дней я добирался до фронта. Причем, что интересно, добирался практически без документов, и нашел свой полк в Бердичеве. И командир полка сразу написал куда положено, что я не дезертировал, а нахожусь на фронте. Вот так закончилась моя эпопея.

После этого мы освобождали Житомир, Каменец-Подольск, Стрыю, и все время я оставался связистом. Как прилепили мне эту должность - так она и прикрепилась ко мне. Сам я непьющий, а вот командир взвода, старший лейтенант, выпивал часто. Поэтому, как какое где задание, он говорил мне: «Новиков, смотри за старшего. Я с тебя шкуру сниму, если допустите какую-то ошибку!» Я его все время одергивал, просил: «Товарищ старший лейтенант, давай сдерживайся. А то тебе за это дело трибунал светит...» Ну, короче говоря, я его поддерживал, а он меня.

Однажды вызывает меня командир полка и говорит: «Новиков, направляю тебя связистом в 5-ю Танковую Бригаду, которая будет форсировать Карпатские горы...» а почему меня туда направили? Ведь радиосвязь у нас тогда распространялась на 15 километров, а дальше радиостанция не брала. Тем более что дело происходило в горах. Вот поэтому меня, живого связиста, и посадили на головной танк. Я туда прибыл, смотрю, а там шестьдесят штук Т-34 стоят. Доложился, конечно, командиру бригады. Так и не знаю, кем он являлся по званию. Говорю: «Товарищ командир, связной 269-го гвардейского зенитного полка прибыл в ваше распоряжение!» А готовился прорыв румынской дивизии, и на каждом танке находилось по двадцать человек десантниковс автоматами. Командир бригады выходит и говорит: «Солдаты! Дети мои! Запомните, ваша жизнь зависит от меня, а моя - от вас. Мы сейчас будем прорывать румынскую дивизию, и за каждым куском может сидеть фаустник. Если он стрельнет, этот снаряд сбивает башню, и все живое, что на танке есть, все разлетается в пух и прах. Поэтому от вас многое зависит. Так что если увидите, как что-то шевелится под кустами - сразу всех срезайте автоматной очередью!»

И вот после этого как дали по противнику шестьдесят орудий, шестьдесят пулеметов танковых, и мы, тысяча или, может быть, даже больше человек, огонь, как рванули и выстрелили по нему залпом, так буквально смяли всю румынскую дивизию. Я хорошо помню, там такое месиво было… Но какие же румыны оказались дураки! Когда мы прорвали первую линию, за ней вторую, остальные румыны начали убегать. Но как убегать? Я, скажем, наблюдал такую картину. Стоит огромная телега и громадные битюги-лошади. Румынский солдат бьет по этим коням, а десять человек солдатиков слева сидят с оружием. Ну, бараны же! Наш танк догоняет их и раз - подавил. От них только головы падают, а танк сминает и следующего, и следующего... С той стороны наши шли от Мукачева, а эта 5-я Танковая Бригада пошла по их тылам, и вышла к Ужгороду и замкнула кольцо. Вошли в город, смотрим, а там стоят под парами эшелоны нагруженные. Первый паровоз только начал трогаться, как наш головной танк как дал по нему, с него только пар пошел и немцы разбежались как тараканы. То есть, мы первыми ворвались в Ужгород, причем с тыла, откуда немцы нас совсем не ожидали. Ну а потом я вернулся в свой полк и дошел с ним до самой Праги. Там я и закончил войну. Помню, бегу по пшеничному полю, это же май месяц, а тут где-то под деревцем стоит машина, и солдаты кричат: «Ура! Ур-р-а! Победа!!!» Я заскакиваю в машину и спрашиваю: «Что такое, ребята?» - «Немцы объявили капитуляцию!» Я сразу бегом до 1-й батареи: «Ребята, ура! Победа!» Вот так я первым принес известие о Победе. Ну а на батарее всегда же спирт запасен. Потому что его привозят в часть на всех, но кого убьет или ранит, а спирт-то остается. Поэтому его ты можешь пить, сколько хочешь. Мне приносят кружку спирта, и черт дурной, я шарахнул, и после этого ничего не помню... Потом очнулся, лежу в пшенице, накрытый шинелью, а там кругом идет стрельба и крики: «Ура! Ура! Ура!» Но после этого «ура» мы еще сколько-то провоевали. Дело в том, что армия Шеера с Праги все никак не желала сдаваться - хотела прорваться на запад. Ну, мы по силе, по возможности их догоняли и уничтожали. Особенно сопротивлялись власовцы, они особенно рьяно сражались. Вот, собственно говоря, и мой боевой путь в кратком изложении...

Власовцы, говорите, упорно сопротивлялись?

Отчаянно! Потому что, если честно уж говорить, то мы их не щадили. Помню такой эпизод. Ворвались мы в одно село. Немцы кто сдался плен, кого побили. Тем временем с колокольни пулемет и бьет, и бьет, и бьет. Но ребята прорвались туда, полезли, и что же оказалось? Прикованный цепью власовец до конца, гад, стрелял по нам. И что? Мы его бы живьем съели… Конечно, мы обозленные на него были. Вот, Илья, знаешь, говорят некоторые, что когда в бой шли, кричали: «За Родину! За Сталина!» Какой черт?! Мы шли в атаку и матом кричали, и чем угодно. Это надо быть зверем, чтобы идти в атаку. Настолько человек должен становиться в эти минуты возбужденным. Вот что удивительно, почему бык на все красное кидается? Потому что красное страшно возбуждает нервную систему. Поэтому когда впереди нас во время атаки идет знамя, мы как глянем на него, так откуда-то берется сила, и тогда ты пошел, как говорится, в бой. Это же страшное дело в атаку идти…

Какие впечатления остались у вас от встречи с населением Польши, Чехословакии?

Вот что касается Чехословакии... Как чехи нас встречали, это самое настоящее чудо. Мчимся на танке, а нам навстречу детишки с цветами выскакивают и показывают: «Там - швабы! Там - швабы! Там - швабы!» Тогда наш танк как даст по мосту - от него только пух летит. Поэтому с помощью этих мальчишек мы быстро выкуривали этих немцев, которые отчаянно защищали свои позиции. Они знали, что в поле мы их догоним быстро, поэтому прятались в других местах. Но с помощью этих мальчишек мы их ловили. Чехи нам говорили: «Братушки! Братушки!» Девчонки несли нам цветы и конфеты. Это какое-то самое настоящее чудо. Никто нас так радостно не встречал, как чехи и словаки. Вот поляки другое дело. Я ведь и Освенцим освобождал. Это страшный был город. А поляки, прямо скажу, враждебно к нам относились.

В чем проявлялась эта враждебность?

Я, например, захожу в дом, спрашиваю: «Молочка можно?» - «Не-е-е, шицка герман забрал!» - «А хлеба можно?» - «Не, не, шицка герман забрал». Тогда я его спрашиваю: «А говна можно?» - «Не, - отвечает, - шицка герман забрал». Он даже не соображает: он заучил одно слово и им всё время гавкает. То есть, ничего ни от одного поляка мы не получили: ни воды, ни хлеба, ничего. Это я тебе честно скажу, относились они к нам очень враждебно. Я бы сейчас поехал в Польшу и сказал бы этим полякам: 600 тысяч людей мы за вас положили, построили вам металлургический завод «Новое гуто» и тракторный завод, мы вам восстановили Варшаву, так что ж вы такие злобливые?! Но поляки, вообще-то говоря, всегда на нас нападали и захватывали. Хотя бедность у них ужасная. Я не знаю, как называлось у них это: брюква - не брюква, какой-то бурак. Так вот, когда у нас оставались тылы, то есть отставали, нам у поляка, во-первых, нечего оставалось и брать. А во-вторых, мы видели их к нам отношение. Бывает, заскочишь в огород, брюкву выдернешь, вот такой здоровенный бурак, его - под мышку. Ты его погрыз-погрыз, и уже не голодный. Так они этой брюквой и свиней кормили и коровы ее сами жрали. Что за народ? Бедность у них там была ужасная. Вот уже в Чехословакии было заметно, они богаче жили. А когда в Германию, в Силезию, пришли, так там вообще богато люди жили.

Теперь немного расскажу об отношении к нам немцев. Вот в моей родной станице Абадзехской располагался лагерь немецких военнопленных. Так я тебе Илья, честно скажу, этих пленных кормили лучше, чем нас, солдат. Им хлеба давали больше, чем нашим солдатам. То есть, мы - самая гуманная страна. Когда мы пришли в Германию, с нашего котла приходила целая очередь детишек кормиться. Мы с ними делились, и никогда никого не обижали. Хотя один неприятный случай все же произошел. Но это не в Германии.

Значит, в одном польском селе южнее Кракова вдруг построили наш полк и объявили: «В нашем полку произошло несчастье. Один из наших мерзавцев изнасиловал девочку. Дедушка с бабушкой заступились, а он их пострелял. Кто это сделал?!» Все в ответ на это молчат. И все-таки нашелся один человек, который сказал и показал на насильника: «Вот он, это - Мухин!» Надо бы, конечно, при всех его расстрелять, а его куда-то увезли. Но это же всю Польшу обошло. Они на этом примере, понимаете ли, построили всю свою антисоветскую агитацию. Одна сволочь завелась в полку и как все изгадила... А сам он бывший тюремщик, который попросился на фронт, а сам мародерством занимался. В вещмешке у него нашлись и часы награбленные, и все такое прочее. Твари, конечно, среди нас встречались, что уж там говорить? Но на войне же всякое случается. Мне вспоминается следующий эпизод.

Когда мы взяли Ужгород, командир полка нам сказал: «Вот три эшелона забиты разными продуктами. Идите и берите себе, что хотите». Я пошел, смотрю, а там чего только нет. Но я подумал, вот возьму, а завтра меня убьют. Да пропади оно пропадом! И взял себе только две пузатых бутылки вина. У меня как раз приближался день рождения - 28-го октября. Поэтому я вина себе положил, а всего остального брать не стал. На черт оно мне сдалось! И вот, когда мы город освободили, поломалась машина, в которой перевозили полковое знамя. Командир полка мне и говорит: «Новиков, командир радиорубки сержант Немченко, вообще-то говоря, выпить любит, поэтому я тебе доверяю знамя. Мы уходим вперед, а вас, пока машина ремонтируется, оставляем здесь. Но учти, я с тебя шкуру сниму, если со знаменем что-то случится!»

Ну а вечером мы сели поужинать и я своим говорю: «Ребята, у меня сегодня день рождения». Они: «Ура, ура!» Достаю эти бутылки и разливаю им. Они все от этого окосели, и пришлось мне встать с автоматом у знамени и охранять все имущество. Через два часа бужу Кольку Боброва на пост, а он лыка не вяжет. Даю ему стакан воды, а он от этого еще больше пьяный становится. И в свой день рождения я почти всю ночь простоял на посту. Вот и оказывается, что штука эта опасная - выпивка. Вообще-то говоря, много из-за пьянки погибло людей. Да что там говорить! Немцы, когда в первый раз из Ужгорода ушли, то оставили много спирта. Наша братия, русаки, поднажралися, и когда немцы во второй раз хапнули город, то столько нас там полегло, дураков... Вот после этого случая поступил строжайший запрет на выпивку. Строжайший! А у нас ведь еще, помнится, произошел такой случай.

В Карпатах один расчет стоял во дворе какого-то хохлацкого дома. Бабка угостила ребят самогонкой, а наутро все оказались мертвыми… Бабки нет, никого нет, а целый расчет из-за дури погиб... Это был такой позор на всю 18-ю Армию… У командира полка чуть один из орденов не сняли из-за случившегося. Так что падки наши до этой выпивки, и мое счастье, что я не проявлял к этому делу интереса.

Когда нам выдавали фронтовые сто граммов, я честно их выпивал, но больше не брал. А так с этим происходило как? Пей, сколько хочешь, потому что после боя немало этих пайков остается - многие же погибают. Но мы старались удерживаться от выпивки. Помню, как-то мы подружились с Колькой Бобровым, а он любил выпить. Ну, я его и сдерживал все время от этого дела. Мы с ним и после войны дружили. Сам он из Лабинской и приезжал ко мне и в Абадзехскую и сюда в Краснодар наведывался. И все-таки на этой почве дубу уже дал.

Выпивал, сукин сын, и наш командир полка - Александр Федорович Костенко. Но мы ж какие оказались паразиты? Захватим какое-то шампанское – сразу командиру полка. А он трофеи любил. Помнится, уже после окончания войны мы в лесу защучили воинскую часть власовцев. Ну, окружили, значит, мы их. Тогда они через заднее окно успели выскочить. Я заскочил в комнату, смотрю, на столе выпивка стоит, рядом лежат колбасы, и тут же отличное охотничье ружье. Я посмотрел, посмотрел на все это и подумал - что же мне из всего этого взять? И выбрал ружье. Подумал - скоро ж домой! А ружье трехствольным оказалось. У него два ствола обычные, и сверху еще нарезной. Кроме того, взял еще и флягу из черепахи - она оказалась, как термос сделана. Что же еще? А, вспомнил - бинокль. После боя командир полка вызывает меня и говорит: «Новиков, я слыхал, что у тебя заводское ружье есть трехэтажное». - «Да, есть». - «Ты уж подари мне его». Ну как ты командиру полка не подаришь? Отнес. На, шут с тобой. Потом снова вызывает: «Новиков, я слыхал, что у тебя черепаховый термос-фляга есть?» - «Есть!» - «Ты ж подари мне!» В итоге у меня остались только один «парабеллум» и бинокль. «Парабеллум» я после войны, конечно же, сдал, а бинокль все-таки привез. Так у меня его в турпоходе детишки какие-то утащили, но не свои, а чужие. Получилось как? Мы же на привалы останавливаемся, купаемся, а кругом все лежит ведь в куче. А рядом с нами другая команда туристов обосновалась. Уже потом я как глянул - бинокля нет. И попробуй, докажи, что у тебя его украли. Такие вещи тоже случались.

А с Костенко мне запомнился еще один интересный эпизод. Где-то наш полк остановился, вдруг противотанковый полк идет колонной из леса. А на передней машине едет родной брат нашего командира полка. Но наш подполковник, а этот капитан. Но я потом уже об этом узнал. А тут как раз фашисты попытались прорваться через колонну. Мы развернулись, команда к нам прошла, и те шестнадцать орудий, и другие шестнадцать орудий как дали по этому лесу. Все смешали - только пеньки остались… Так что мы с немцами не цацкались, как, впрочем, и они с нами. Тут уже, как говорится, зуб за зуб. Хотя в иной раз пленных тоже до чертей брали.

Хотелось бы спросить про награды.

За войну у меня четыре медали: «За отвагу», «За оборону Кавказа», «За освобождение Праги», «За победу над Германией». «За отвагу» я получил за бои в Карпатах, когда Ужгород брали. Но тут, видишь ли, какая история получилась.

Значит, уходя на фронт, я не взял справку, что я являлся связным партизанского отряда. И вот идем мы в разведку. Проходит все удачно, и Кольке - орден «Красной Звезды», Стешеку - орден «Славы», а мне - хрен собачий. Второй раз, третий раз, все, то же самое. Думаю, черт, почему?! Уже потом я подхожу к своему командиру и спрашиваю: «Товарищ старший лейтенант, а чем это все объяснить? Я же одинаково выполнял всё». И тут он мне говорит: «Слушай, Новиков, я также на тебя даю представление, но СМЕРШ, раз ты жил на оккупированной территории, все это вычеркивает. Ты для него как потенциальный враг». Вот поэтому я многих наград недосчитался… И только после войны, когда я написал о своем партизанском прошлом, так мне и справку дали, и в партию приняли, дали орден и посылали даже на курсы младших лейтенантов. Но тут уж я пошел на принцип: «Нет, хрен вам собачий! Раз вы меня так обидели и не доверяли...» СМЕРШ - это страшная была штука в армии. Могу рассказать, например, такой случай.

Значит, лежим мы на «Малой земле». Идет бой, а в небе летают четыре наших истребителя. Вдруг прилетают два немецких «мессера» и у них с нашими завязывается страшный бой. На земле сразу все прекращается, и мы не стреляем, и немцы, все за ним наблюдают. Смотрим, наш первый самолет загорается, тр-р-рах, и - в воду. Второй загорается, бах - и о Колдуна… Оставшиеся два самолета улетают, а два немецких делают над нами два круга и улетают… Никто по нам, бедным, не стрелял, ничего. Значит, лежит со мной в окопе Осередченко Коля, у него всего три класса образования, и говорит: «Во-от техника, так техника!» Только и слово-то это сказал. Но нашелся среди нас гад, который тут же ночью пошел и доложил, что Коля Осередченко восхвалял немецкую технику. Утром глянем - Кольки нет... И через много лет я его встречаю. Значит, идет обрюзгший, пухлый человек. - «Колька! - говорю ему. - А куда тебя черт дел на Малой земле?» - «Дак вы ж, гады, сказали, что я восхвалял немецкую технику». Ну и что же получилось? В эту же ночь ревтрибунал ему 58-ю статью влепил - за восхваление немецкой техники... И вместо того, чтобы какого-то раненого с «Малой земли» эвакуировать, его, лба здорового, вывезли на Большую землю. В Архангельске он десять лет лес валил... Ну не дуристика ли?! Когда на «Малой земле» каждый человек на счету, когда идут такие страшные бои, его вывозят в тыл… И вот представь, такая фигня творилась на фронте! И после войны у меня тоже состоялась встреча с этими ребятами.

Меня на фронте в СМЕРШ на разговоры особо не приглашали. А после войны, когда я учился в институте, вдруг вызывают меня ночью. И один человек мне там и говорит: «Я - полковник Медведев. Я знаю, что вы - коммунист, что вы – фронтовик, поэтому мы решили вас рекомендовать в школу контрразведки». А я подумал, подумал, вспомнил, как во время войны меня обидел этот СМЕРШ. Тем более дома отец безногий лежал. Думаю, меня сейчас сошлют куда-нибудь в другую страну или что-то в этом духе, а кто будет с отцом сидеть? И я отказался. А то стал бы я тогда дипломатом или кем-нибудь таким, однако не попал же. А во время войны как-то раз вызывали они меня и предлагали, чтобы я стал их фискалом. Я им говорю: «Да у нас все честные, все - комсомольцы», и так далее. А в комсомол все же приняли!

Как с питанием обстояло на фронте?

Сейчас расскажу. Вот привозят нам все продукты с моря, в том числе картошку. Немцы как дадут с моря торпедными катерами по берегу - склады рушатся, все заваливает камнями. Но иногда этих торпедных катеров на месте, случалось, и не оказывалось. Однажды меня послали на берег. Подбегаю. Смотрю, старенький такой солдатик, обросший, на мешках с картошкой сидит. Спрашиваю: «Дядя Миш, вы?» - «Я», - говорит. - «Че ты сидишь?» - «Да вот привез картошку, не знаю, куда ее сдавать». Говорю ему: «Вон в скале дыра... Давай в скалу иди, прячься. Сейчас начнется бомбардировка, начнется обстрел. Никто твою картошку не украдет». Так вот, благодаря тому, что он спрятался, и остался живой. Когда пришел домой после войны, то благодарил меня за это.

Наутро смотрим - в воде плавает бочка. А воды же у нас нет, и пить хочется, и помыться. Ведь нас ведь, кроме всего, еще и вши заедали. У меня вообще кожа была отъедена на четыре пальца. Бывает, как отверну воротник, их там поскребаю, поскребаю, потрясу, и вроде все становится нормально. Но ничего не брало их. В землянках ведь теснота, а вши, как правило, в тесноте заводятся. Ну, это так, отступление. Значит, среди нас нашлись два смельчака, которые подплыли и эту бочку подтащили к берегу. Выбили крышку, а там вино. А до этого у нас с утолением жажды получалось что? Вот, скажем, скала, обрыв, там кое-где водичка потихоньку капает. Мы с Колькой по 200-граммовой консервной баночке поставим, к утру, смотришь, сколько-то накапает. Мы это в котелок сливаем, скапливаем, чтобы можно было бы хоть чего-то попить или что-то сварить.

А немцы, значит, постоянно сбрасывали на парашютах светящиеся бомбы. Смотришь, горит, во все стороны огонь светит, а это все в ведре алюминиевом. Мы этих ведер несколько штук собрали, и в них этого вина натащили, наверное, ведра три. И вот идешь ты на линию, а воды же нет. Так поллитровую кружку холодного вина выпил и... пошел под обстрел. Так хоть бы у тебя в одном глазу! Я вот - непьющий человек, но и меня это совсем не брало. Настолько мы испытывали сильное напряжение, что пока выполняли боевые задания, вся дурь проходила. И так продолжалось до тех пор, пока мы все это вино не вылакали.

Потом, значит, ждем еды. Но мы же на сухом пайке, только сухарь да селедка, а так хочется варева. Помню, был у нас среди связистов такой человек по фамилии Касич. (В наградных листах по 1258-му АП ПВО упоминаетсядальномерщик 4-й батареи Касич Александр Иванович 1912 г.р.– прим.И.В.) Так мы его сами поваром сделали. Эти котелки воды ему приносили, картошку доставали, рису, так он нам рисовый суп делал. Как-то раз, помню, готовит он, а мы все выглядываем и нетерпеливо спрашиваем: «Ну, скоро? Скоро?» И вдруг обстрел. Один из снарядов прямо в наш огонь попадает, и вся наша каша к чертовой матери летит… Так что чаще всего мы на сухом пайке жили. Как мы это выдержали?.. Веришь, Илья, я сам до сих пор не понимаю этого, как мы смогли победить врага на сухарях и на селедке? Да еще эти вши…

Помню, когда Новороссийск освободили, бочки поставили и в них прожаривали одежду от вшей. Так вонь от них шла просто неимоверная, это вообще ужас один! Белье, бывает, привезут, мы его поменяем, а стирать его никто не стирал. У меня гимнастерка от пота и соли стала вся белая. Ведь мы же все бегом и бегом передвигались. Вошебойки, между прочим, на фронте у нас не устраивали. Да и на черта там их нужно устраивать? Костер развести и то боимся, потому что на дым сразу летит снаряд. Помню такой характерный случай.

Значит, шестнадцать 37-миллиметровых орудий нашего полка было разбросано по всей «Малой земле». И кроме того еще и шестнадцать пулеметов ДШК. И вдруг командир полка решил в своей землянке собрать всех командиров батарей на какое-то совещание. Черт его дернул! Я не знаю, зачем он такое решение принял. Ну и, значит, все сидят, а тут начался налет немецкой авиации. Оттуда-то полетел один самолет, другой оттуда... Командир полка говорит на это: «Пускай! Посмотрим, как наши заместители сумеют отразить этот воздушный налёт». А незадолго до этого наши самолеты пробомбили у немцев какую-то штабную землянку, и оттуда сбежала овчарка. Как-то перебежала передовую и ночью поскреблась в дверь землянки комполка. Он открыл, овчарка, здоровенный такой пёс! Он ее покормил, и она как-то к нему привыкла. И вот, значит, сидят эти командиры, а пёс все рвётся и рвётся в дверь наружу. Тогда комбат 4-й батареи Продьма говорит: «Это не к добру. Собака чувствует смерть. Давайте уйдем отсюда». - «Что ты! - удивляется командир полка, - у меня шесть накатов бревен. Ничего не страшно!» И все-таки послушался комбата. Только открыл дверь, собака выскочила и больше ее никто не видел. И только перебрались они в какую-то траншею, как один из немецких самолетов пикирует, прямое попадание в землянку, и на ее месте образовалась огромная воронка… Вот и получилось, что собака спасла жизнь командного состава целого полка. Вот такие чудеса происходили на фронте!

Ой, чего только не могу рассказать о нашей жизни на фронте. Вот, скажем, такой случай. Тянем мы связь ночью, батареи же постоянно меняют места расположения. Устали уже страшно, и чтобы отдохнуть, прилегли на какое-то место. И вдруг из земли раздается: уаа-ааа, уа-ааа. У меня аж волос дыбом встал. Думаю, это, наверное, мы попали под немецкую батарею реактивных минометов «Ванюша». Ведь они точно так же стреляют, как воют ишаки. А потом Толик, мой напарник, говорит: «Да под нами землянка! А тут - ишаки». И действительно, смотрим, это маленькие ослики идут. Штук десять их друг за другом шло. Хвосты привязаны, а впереди идет азербайджанец. На каждом ослике что-то нагружено, таким путем, значит, он разносит по «Малой земле» снаряды и продовольствие. А иначе как? Да чего только на фронте не приходилось встречать!

Вот идешь-идешь, смотришь, траншея. А там, как оказывается, могила раньше находилась. Ноги от покойника торчат с ботинками. Ну не отрезать же. Перешагиваешь через ноги и дальше идешь. А рядышком, на глубине двух метров - лисья нора такая. Помню, мне тогда ужасно хотелось спать и пить. А тут вдруг на глубине я вижу такую дырку. Говорю своему напарнику: «Колька, ты тащи связь, а я хоть два часика посплю». Значит, ложусь в эту лисью нору и мгновенно засыпаю. Мимо меня проходят люди, ишаки... И если бы снарядом сверху тюкнуло и завалило, написали бы домой, что я - без вести пропавший. Но, между прочим, в этой лисьей норе наступила для меня какая-то отдушина. Во-первых, прохладно, а во-вторых, хоть какая-то тишина. Тут хоть чуть-чуть удалось поспать. А то на фронте все время и спать хотелось, и пить, и есть. Вот честно тебе говорю, очень хотелось есть.

Каковы были ваши потери во время войны?

О, Боже мой, ужасные… На «Малой земле» наш полк трижды поменял свой состав. Трижды!!! Потому что стреляли все время. Стволы раскалялись и красными становились. Бывало, снаряд только отлетел и уже падает расщепленный. Даже стволы приходилось менять, до того износились. С 19-го по 25-е апреля, как раз ко дню рождения Адольфа Гитлера, немцы хотели уничтожить «Малую землю». Существовало два плана по реализации этого. Один план назывался «Бокс», это - удар с земли, другой - план «Нептун», это удар с моря. Ведь с моря на нас наступали торпедные катера, которые рушили скалы, а там наши раненые лежали. Был у меня одноклассник - Андрюша Катаржнов, мы с ним переписывались во время войны. Только напишу ему, как через несколько дней уже получаю ответ. А, оказывается, мы воевали на плацдарме совсем рядом, триста метров друг от друга, но не знали об этом. Ведь во время войны соблюдалась строгая цензура, и никто не знал, кто, где находится. И вот как-то раз во время боев я вдруг читаю в армейской газете статью: «Подвиг комсорга Андрея Катаржнова». Фамилия весьма редкая, и я с ужасом прочитал...

Когда в бою погиб командир батальона, лейтенант Катаржнов, поднял людей: «За Родину!» Бойцы поднялись в штыковую атаку, в рукопашной немцев отбили, но комсорг остался лежать на бруствере… Мой друг!!!

Я, значит, эту газету со страшным известием отослал домой, а как только Новороссийск освободили, то его родители приехали с этой газетой в горисполком. Нашлись люди, указавшие братскую могилу, вскрыли ее. А место оказалось болотистым, погибших илом замело, и он сохранил их тела от тлена. Родители опознали Андрюшу, его обмыли, и похоронили уже по-человечески… Теперь на том месте обелиск, на котором золотом горят фамилии героев-малоземельцев.

На «Малой земле», конечно, творилось что-то страшное. Когда немцы решили уничтожить плацдарм к дню рождению Гитлера, то с 19-го апреля по 25-е апреля они совершили 2 500 самолетовылетов. Этот ад даже не представить, только пережить нужно…

Значит, лежу я в окопе, передаю команду командира полка. Колька Бобров стоит тут сверху на бруствере, здесь же казах Атабаев, Стешек Чугуев. Один смотрит в бинокль и кричит: «Новиков, передай: со второго, это значит - с моря, летят 75 «Юнкерс-87-х», высота такая-то!» Вдруг Колька со стороны Колдуна кричит мне: «Новиков, передай комбату: 25 бомбардировщиков «Хейнкель-111» летят на огромной высоте!» Тут Чугуев кричит: «Со стороны Безымянной, со стороны суши летят еще 75!» То есть, получился звездный налет со всех сторон. А командиру полка нужно срочно распределить всё так, чтобы все батареи встретили немцев огнем. И вот в те дни такое продолжалось день и ночь… Поэтому когда я вышел с «Малой земли» живым, то сказал, да мне теперь никакой бой не страшен! Такого ужаса, который творился на «Малой земле», я никогда и нигде больше не встречал… (Выдержка из наградного листа, по которому командир 269-го Гвардейского армейского зенитно-артиллерийского полка Костенко А.Ф. был награжден орденом «Красного Знамени»: «Командуя полком с 1942 года гв.подполковник Костенко проявил себя волевым, энергичным командиром. …За боевые успехи в борьбе с фашистскими стервятниками полк преобразован в Гвардейский.

За время боев в районе Станичка – Мысхако за февраль-май 1943 года полком сбит 51 самолет противника.

Во время наступления от Новороссийска до Тамани полк обеспечивал ПВО боевых порядков 55-й Гвардейской стрелковой дивизии и за это время сбил 14 самолетов противника» - прим.И.В.)

Даже Карпатский бой, мне кажется, это не совсем то, что творилось на «Малой земле». Хотя, между прочим, запомнил один случай.

Значит, в Прикарпатье мы взяли город Долина. Мы - это три артполка: наш зенитный, и полки 122-х и 152-миллиметровых орудий. Немцы отступают, мы кричим «ура», но пехоты среди нас совсем ничего. На путях эшелон - 33 немецких танка «Тигр» в полном снаряжении. Как так получилось, что немцы все это свое хозяйство бросили, этого я не знаю. Может, струсили, черт его знает. Но поступил приказ: «Оттяните этот эшелон куда-нибудь!» Но оказалось, что немцы нас заманили в ловушку. Надо признать, хитро с нами поступили. Ведь это была межгорная котловина. И почему место называлось Долина? Потому что шел отлог высокой горы, покрытой лесом, и справа все тоже оказалось покрыто лесом. И они нас пропустили туда в низину, а сами между тем попрятались в лесах на склонах. Мы только пришли, как со всех сторон посыпались на нас снаряды… Наши зенитки еще кое-как стреляли, а те большие орудия - нет. Короче говоря, орудия мы побросали, защищаться пришлось автоматами. А ночью немцы силами своих танкистов и разведчиков порезали кинжалами наших часовых, сели в эти «тигры» на станции, завели их и закупорили эту «бутылку». И вот представь, идет бой, немцы со всех сторон жмут, окружают, ну все думаем, каюк нам…

А я в это время охраняю это чертово знамя. Стою, значит, у машины ГАЗ-АА, у этой полуторки, которая фанерой обтянута. У радиостанции - сержант Немчур, Бобров и еще один связист. Тут же - знамя. На его охрану поставили меня и Толика Полевого. Идет бой, кругом такая стрельба, но нам никуда не деться - мы же знамя охраняем. Вдруг влетает командир полка, заскакивает в машину и говорит: «Нельзя передавать открытым текстом! Не делать этого! Только условным!» А связист ему отвечает: «Товарищ подполковник, еще два часа - и три полка, как корова языком слижет. Мы больше чем два часа не продержимся!» Немцы, конечно, быстро запеленговали нас. Слышу: один взрыв, взорвался тяжелый снаряд. Потом второй, третий взрыв, тоже тяжелый. Кричу Полевому: «Толик, вилка!», и успел на землю упасть. А он или не успел или что, но между нами огромный снаряд упал. А тут же болотистая какая-то местность, поэтому снаряд ушел на большую глубину, и там как рванул... Меня, и Толика засыпало землей… Когда все это закончилось, я ощупал себя, живой. А где Толик? Смотрю, тут же машина перевернута кверху ногами, но комполка нет, успел убежать. А рядом что-то торчит. Толик! Вытащил его, а у него кишки вывалились… У меня руки грязные, но запихиваю ему их туда обратно, а они не помещаются… Достал плащ-палатку, стал их закутывать - они все равно не помещаются. Я кабелем – и тут он очнулся… Кричит: «Мишка, добей меня!» Но как я добью человека, с которым три года с одного котелка ел? И так он на руках у меня и умер… (По данным ОБД-Мемориал телефонист 269-го Гвардейского АЗАП гв.ефрейтор Полевой Антон Аврамович 1922 г.р. погиб в бою 1.08.1944 года и похоронен в братской могиле на кладбище дер.Струтынь-Нижний Рожнятовского района Станиславской области – прим.И.В.)

Потом подоспела подмога. Часть немецких танков застряла в болоте, часть постреляли, и после боя местность освободили. (Выдержка из наградного листа, по которому командир 269-го Гвардейского АЗАП Костенко А.Ф. был награжден орденом «Александра Невского»: «… В период наступления армии с 24.07. по 2.08.44 г. полк надежно прикрывал части 95-го Стрелкового Корпуса. Несмотря на малую активность авиации противника, которая ограничивалась только разведкой, полк все же сбил 3 самолета противника – 2 ФВ-189 и 1 – Ме-109. Полк, двигаясь вместе с пехотой, надежно прикрывая ее с воздуха, одновременно уничтожал живую силу и технику противника.

31.7.44 г. пытаясь овладеть г.Долина противник ввел в бой до 40-50 бронированных единиц, и до двух батальонов пехоты. Но полк под командованием гв.подполковника Костенко своим массированным огнем сумел поддержать нашу пехоту, которая удержала занимаемый рубеж. При этом полком было уничтожено 2 средних танка и до 250 солдат и офицеров противника» - прим.И.В.)

И я помню, как выкопали огромную траншею и в ней 42 человека похоронили. Я, значит, стою на дне могилы, а Женька Косинов, гляжу, подает мне завернутую в палатку красивую девушку, санитарку. Мы ее все любили, у нее огромные косы, а тут она в палатку завернута... Рядом кладут Толика Полевого… Смотрю, из кармана его торчит портмоне. Я взял его и машинально положил себе в карман. Закопали мы этих ребят. А в этом же бою погиб заместитель командира полка по политчасти капитан Коноплин. Ему мы отдельно могилу сделали. Помню, содрали где-то доски, сделали гроб и положили в отдельную могилу. Я ее засыпал. После этого проходит много лет. Я работаю директором школы, и веду урок на третьем этаже. Вдруг слышу, в дверь кто-то стучится. Открываю дверь - стоит красивый молодой человек лет тридцати. Спрашивает: «Михаил Захарович, это вы?» - «Да, это я». - «А я - Николай Коноплин, внук того комиссара, которого вы хоронили». Говорю ему: «Хорошо, внучек. Вот кончится урок - пойдем тогда ко мне». После занятий пошли ко мне домой, и он неделю у меня жил, а я ему рассказывал о дедушке. Он же его никогда не видел. И ведь что интересно, не сын комиссара, а внук его разыскал. Он нашел даже нашего командира полка, но у Александра Федоровича случился инсульт и он ничего не помнил уже. Тогда он разыскал бывшего начальника штаба полка, который тогда жил в Киеве, а тот сказал: «Я не помню ничего». Или, может просто, дураком прикинулся. Но, правда, он же ему и подсказал: «Вот ищите Новикова, он его хорошо знал». Так он и вышел на меня.

Ну а про Коноплина что я могу сказать? Вот такой, к примеру, эпизод. Зима, морозно, а он, этот капитан Коноплин малограмотный. Но ему же нужно постоянно политдонесения писать, ну а я во взводе считался самым грамотным. И вот, значит, холодно, он - в землянке, я - в окопе, и мне кричат: «Новиков! К Коноплину!» Я так обрадовался. Прибегаю в теплую земляночку, он меня чаем угощает. Потом говорит: «Переписывай!» Тогда я начисто переписываю его каракули, то, что он в качестве донесения писал. Так он ко мне так привык, что постоянно меня звал на такие дела. Так что я его хорошо знал. Как-то раз он мне пожаловался: «Знаешь, Новиков, жена от меня ушла, а я ей и продовольствие, и аттестат послал... И всё, она ушла к другому…» Ну, а Кольке я потом про всё это рассказывал. Так он потом ко мне и в Абадзехскую приезжал, и в Краснодаре тоже отметился. Помню, потом он поехал и нашел то место, где дед похоронен. Памятник ему поставил. Сейчас живет в Перми и на каждый праздник шлёт мне свои поздравления.

Должен еще тебе сказать, что после войны меня избрали председателем совета ветеранов полка. Получилось это как? Значит, к 30-летию освобождения Новороссийска и присвоению ему звания города-Героя я нашел почти пятьдесят адресов своих однополчан и написал им: «Ребята, давайте встретимся в Новороссийске! Мы ж малоземельцы!» И встретились. Председатель горисполкома Солдатов выделил нам места в гостинице «Черноморск», а для бывшего командира полка и его жены - в гостинице «Москва». Ну, вот я приезжаю первым, потом остальные. Один приезжает и спрашивает: «Где тут Новиков?» Смотрю, стоит лысый, пузатый мужчина с костылем. - «Ну, я Новиков, - говорю, - а ты кто?» - «А я Колька Бобров». Представь, не узнаем друг друга! Ведь столько лет прошло… В первый день, конечно, все мы выпили и поплакались… Потом я всем говорю: «Ребята, Коль... Я вас организовал на это дело, поэтому я отбираю у вас фляги, - у всех же оказались фляги с водкой. – Ладно, сегодня мы пьем, но завтра и послезавтра - нигде. Не позорьтесь! Иначе в другой раз нас никто никогда не позовет и гостиницу никто не даст». Назавтра мы, уже трезвые, пошли к командиру полка. Приходим, я вышел вперед и докладываю ему: «Товарищ гвардии подполковник, ваш бывший связист, тогда ефрейтор Новиков прибыл на встречу со своим Батей, нашим любимым командиром, и привел с собой с разных концов страны сорок четыре однополчанина!» Он обнимает, целует, его жена шоколадку и рюмку коньяка подает. Тут выходит бывший военфельдшер Кулиев, кладет на стол бурдюк с вином: «Товарищ подполковник, гвардии младший лейтенант Кулиев Абдурахман-оглы прибыл на встречу с любимым командиром полка!» Тоже обнимаются, целуются, и так все по очереди.

Вечером собрались в ресторане. Господи, мы по 100 рублей собрали с каждого, а нам все давали просто так: и водка, и прочее, и все бесплатно. Но я собрал денежки и уплатил. Потом говорю: «Первый тост давайте выпьем за нашего любимого командира!» А он говорит: «Отставить! Давайте за этого ефрейтора выпьем. Если бы мы, офицеры, этим занимались... Ведь у каждого из нас есть списки однополчан, но никто же из нас, гадов, не собрал всех. А этот паршивый ефрейтор собрал нас вместе, и благодаря ему мы теперь видим друг друга...» И вот так меня избрали председателем совета ветеранов полка. Так я им и остался.

А на следующий день, кто на костылях, кто на протезах, кто с палочкой сели на катер и поплыли туда, где нас высаживали во время войны, и где на дне моря лежат тысячи и тысячи наших погибших ребят… Играют и плачут медные трубы, а мы бросаем в море венки... Потом побывали на братских могилах, на местах батарей. Представь, я нашёл свою обвалившуюся землянку и окоп-траншею. Кругом валяются осколки мин, бомб, снарядов, а на моём бруствере лежит железяка килограммов на пять, вся проржавевшая. Это была моя смерть, но «косая» промахнулась…

А сейчас только двое нас осталось в живых: я да Стешка Чугуев (Чугуев Стефан Владимирович 1923 г.р. – прим.И.В.) Он живет на хуторе Водный в Ставропольском крае, и мы с ним переписываемся, созваниваемся, сейчас ему 91 год уже. Остальных уже нет никого. Но они все были старше меня по возрасту, это я ж самый оказался молодой. Да еще живучий такой, всё живу и живу...

Михаил Захарович, как вы сами считаете, война сильно психологически повлияла на вас?

Вы знаете, я об этом так скажу. Всю свою сознательную жизнь я ненавидел войну и всю жизнь пропагандировал ненависть к ней, воспитывал патриотизм. Если знаете, у всех фронтовиков, которые пришли с войны живыми, висела на доме красная звезда. К каждому из них была прикреплена какая-то группа пионеров, которые приходили, чтобы какую-то помощь оказать: прополоть или чем-то еще помочь. Особенно эти люди взяли под опеку вдов погибших воинов. Я всегда молодежи говорил: «Мы скоро умрем!!!» А у нас, когда всем этим военно-патриотическим делом мы занимались, не существовало этой современной сегодняшней видеоаппаратуры. У нас имелся свой простой аппарат «Смена». Правда, у меня были ФЭТ-2 и магнитофон. Такая Зинка Затунян на нем воспоминания ветеранов записывала. Вот пришел, скажем, на встречу с ребятами ветеран. Он рассказывает о том, как где воевал, как и что. Матушников его фотографирует, а Зинка Затунян записывает. Все это у нас хранилось. Но вот недавно пришел в школу, оказалось, что ни одного из ветеранов в живых нет. Все они умерли, но уроки мужества продолжаются. Проецируется фотография солдата, к сожалению, без звука. Поэтому, когда я сейчас в школах бываю, всегда говорю: «Возьмите это за пример: пока мы живы, записывайте нас! Воспитание - эта вечная категория! А мы скоро умрем, скоро нас не будет...» После этого стали нас записывать. Меня недавно от академии МВД, я там читал лекцию, возили на двое суток на «Малую землю» по местам боев, записывали мою речь. И получилось что? Представили в видеосюжете так, что учитель, солдат, «малоземелец» в течение 50 минут рассказывает о своей судьбе. Я послал это в родную школу, и в другие, отослал в Совет ветеранов, и спрашиваю: «Почему вы раньше до этого не додумались?»

Как вы оцениваете сегодняшние фильмы о войне?

Я вам так скажу. Я ненавижу фильмы Никиты Михалкова! Как он, сукин сын, извращает все о войне. Показывает так, будто штрафники воевали с палками. Впереди бежит генерал в виде Михалкова, и вся рота вместе с ним, а это тысяча человек, стремится на немцев с палками... Да не было этого, Илья, не было!!! Штрафники - это такие же, как и мы, люди, так же их вооружали и так же шли они в бой. В штрафбат они попадали по всяким причинам: или не то сказал, или опоздал, вот его в штрафники и определяли. Штрафники - это обыкновенные люди, такие же, как и мы, патриоты. Если кого ранило, он возвращался в обычную часть, не ранило - так снова шел в бой. И так продолжалось до тех пор, пока тебя не ранит. Особенно мне не нравится фильм «Таёжный роман». В нем так показано, будто в армии все офицеры наркоманы и все гады. Так что я ненавижу Михалкова всеми фибрами души, хотя ему там присваивают и «Оскара» и прочее. Ну как я могу любить такого человека?!

Мне между прочим, на фронте приходилось встречать штрафников. Значит, есть такой городок под Прагой – Скуче что ли. Там я тянул линию связи на сопке. Немцы, отступая, как правило, задерживались на горах. Мы же как бараны находились только внизу. В этом плане, конечно, немцы проявляли себя как более мудрые военные. На десять километров, гад, отступит, но обязательно сделает так, чтобы находиться на горе, чтобы видеть и чтобы в лоб стрелять и куда хочешь. То есть, наши командиры в этом отношении проявляли себя как не самые дальновидные люди. Но я вернусь к разговору о штрафниках.

Значит, я, помню, смотрю, на сопке закрепились немцы. И семь самоходок СУ-76 идут в атаку на нее без солдат. Смотришь, пшик - одна самоходка загорелась, следующий - бац, тоже. При мне немцы семь идущих в атаку самоходок сожгли... И тут наши пустили роту штрафников. Обычно численность роты составляет 120 человек, но в штрафной роте насчитывалось около тысячи. То есть, это нисколько не рота была. И вот, когда они пошли в атаку с матом и со всем таким, то смяли этих немцев и раздолбали их к чертовой матери. Это я все сам лично видел. Штрафники - это сила была! Поэтому у нас в основном кого на такие задания пускали? Штрафников и моряков!

Конечно, нас, солдат, честно говоря, не жалели на фронте. Давай, Илья, простой пример возьмем. Вот Жуков приехал в мае 43-го на Кубань и говорит: «Что это за чертовая «Голубая линия» такая у вас? Что вы никак ее не можете взять?» Стоит наша 18-я Армия, а напротив нее немецкая 17-я, так в его подчинении находилось считай четыре таких наших армии. Да и, кроме того, еще и румынская армия. А мы говорим, вот у немцев всего одна армия и одна румынская. Да ничего подобного! «Голубая линия» - это же мощнейший кулак. А Жуков выговаривал нашим: «Да что вы эту линию не можете взять?!» 56-ю Армию он затем на Крымск бросил. Раз - бросил, рота, а это 120 человек, идет в атаку, а 8-12 процентов идут назад. А ведь бросил же армию! И армия полегла... Вторично кинули, и так три раза он наших бросал. Там только под одной сопкой 24 тысячи наших ребят лежит... Это все документально в книге «Полководец» нашего писателя Карпова описано. А Карпов - это как раз тот человек, который брехать не станет. И Жуков, значит, так и поступал. Может, он и великий, полководец но он не жалел солдат. Вот немцы, прежде чем в атаку идти, обязательно пробомбят, простреляют местность, и уже только потом идут в свою атаку. Мы же зачастую шли без артподготовки - за счет пердячего пара, за счет нас, солдат… Я и сам до сих пор удивляюсь и глазам своим не верю, как же это мы такую махину одолели?! Вот говорят, на стороне Гитлера 16 стран воевали. Да ничего подобного!!! 32 страны Гитлеру помогали. Да и вообще, не было такой страны в Европе, которая бы не давала Гитлеру войска. Ведь сражались на его стороне и румыны, и венгры, итальянцы, и испанская «Голубая дивизия», и даже какие-то французские, голландские части. Так разве одни немцы действовали против нас?! А их заводы?! А мы все равно одолели их! Поэтому мы сейчас говорим европейцам - «Не трогайте вы нас! Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет!» Не зря так сказал Александр Невский, да будет ему вечная память.

Приходилось ли вам встречать на фронте кого-нибудь из высшего командного состава?

Страшно сказать, но встречал. Значит, в этом Ужгороде поехал выполнять какое-то задание. А тут идет кортеж штабных машин, а на переднем «виллисе» едет в кожанке сам генерал Петров. (В это время генерал-полковник Петров Иван Ефимович командовал 4-м Украинским Фронтом – прим.И.В.) И тут навстречу этому кортежу идет пьяный вдрызг сержант с петухом под мышкой. Вся грудь у него в орденах, но черт же его дернул выйти с петухом под мышкой. Петров останавливает кортеж и приказывает: «Арестовать, расстрелять!» И при мне же этого солдата поставили к стенке и расстреляли… Да неужели ж нельзя солдата не расстреливать? Да дай ты ему по уху, уши надери, порки ему лучше задай, но зачем же расстреливать?! Ведь он прошел фронт, вся грудь в орденах. Но у русского солдата эта чертова водка дурь делала... Так что Петров - безжалостный человек, хотя, между прочим, я его очень уважаю. Иван Ефимович - мой любимый командующий, если честно об этом сказать. Кстати, его единственного сына, подполковника, застрелил какой-то мародер во время Ашхабадского землетрясения. Жена Петрова сразу после этого помешалась рассудком и вскоре умерла. Вот так Петров потерял и сына, и жену... Вообще, Петрову как-то не везло с карьерой. Ведь сколько раз с ним происходило, то повысят в звании, то опять понизят. То повысят, то понизят. Потому что за ним все время тянулась черная тень Мехлиса. А Мехлис - это мерзость страшная. Такой маленький жидочек, а вреднющий ужасно. Я же сам лично его видел. Это случилось уже после войны в Станиславе.

Сижу в казарме, держу трубку у уха, и вдруг к нам заходит целая куча генералов, а впереди сам Мехлис. Все наши командиры попрятались, по чердакам, куда-нибудь, лишь бы ему на глаза не попасться, ну а я-то куда денусь? Встаю по стойке «смирно» и обо всем ему докладываю. Он на меня особенного внимания не обращает, что-то своим генералам говорит. Потом подходит к одной кровати одной и дергает ее. А там под ней - котелок с супом, он тут же разлился. Как же он разорался! Представь, человек находится где-то на задании, мы ему котелок с супом спрятали, чтобы когда он вернется, покушал. А Мехлис из-за этого такой разнос устроил, что в нашем полку его запомнили хорошо и надолго… А из истории я знаю, что Мехлис и Буденному ножку подставил, и что Крым мы потеряли тоже благодаря ему. Такую огромную потерю из-за него понесли. А сколько раз этот сукин сын ножку подставлял генералу Петрову?! Он же как черная тень его всегда преследовал. В конце войны, когда 4-й Украинский Фронт, которым Петров командовал, вот-вот должен был идти на Берлин. Нет, приехал этот черт Мехлис и какую-то там комиссию провел. Петрова после этого с должности сняли. (17-го марта 1945 года Петров И.Е. был снят с должности с резкой формулировкой: «Генерала-армии Петрова снять с должности командующего войсками 4-го Украинского Фронта за попытку обмануть Ставку насчёт истинного положения войск Фронта, не готовых полностью к наступлению в назначенный срок, в результате чего была сорвана намеченная на 10-е марта операция» - ru.wikipedia.org)

Вот и получается, что план составил Петров, а выполнил его другой, которому, собственно говоря, слава и досталась. Так что Петров единственный крупный военачальник, которому не присвоили маршальского звания. Так и остался генералом-армии, и орденом «Победа» его тоже не наградили. Так больно за него, так обидно...

И между прочим, как-то я и Жукова на фронте встречал. Правда, я точно не знаю, он это был или нет. Но как-то я видел, как прошел кортеж этих «виллисов» с охраной, и кто-то тогда сказал: «Это проехал Жуков!» Все замерли, потому что знали, если Жуков - это вообще черт-те что. Он же страху на наших командиров нагонял, будь здоров, потому что безжалостно относился к ним. Но мы, простые солдаты, в этом мало что понимали. Мы дальше своих окопов мало что видели.

Ваше отношение к Сталину...

Знаешь, во время войны мы оставались ему безмерно благодарны. Ведь если бы не Сталин, разве можно было бы организовать так страну на оборону? Хотя сейчас Берию принято осуждать, но это же он под руководством Сталина сто с лишним заводов с запада успел перегнать в тыл, и зачастую в чистом поле строили цеха и начинали выпускать продукцию. Поэтому уже к 1943 году мы имели и самолетов больше, и танков, и пушек, стали этим гадам «котлы» устраивать. Хотя, конечно, имеется у Сталина и много ошибок, но ведь Жуков о нем положительно отозвался. И даже заклятый враг нашего народа Черчилль - и тот по команде «смирно» перед ним становился, и сказал о нем самые лестные слова. Конечно, где-то Сталин перегнул палку. Тот же ГУЛАГ, конечно, вредная штука, и очень жаль, что туда попали очень многие безвинные люди. За это я его, конечно, не хвалю. Но отдаю ему должное в том, сколько он всего полезного сделал.

Как сложилась ваша послевоенная судьба?

Весной 1947 годя я вернулся я вернулся из армии, окончил пединститут и стал работать учителем в родной Абадзехской школе. 27 лет отработал завучем, и пять лет был ее директором. Родина отметила мой труд – мне присвоили звание «отличника народного просвещения». А в 1968 году мне присвоили почетное звание «заслуженного учителя РСФСР». Был награжден орденом «Трудового Красного Знамени». Меня избирали делегатом двух съездов учителей Адыгеи, двух съездов учителей Кубани и I-го Всесоюзного съезда учителей в Москве в 1968 году. То есть, я выполнил клятву, данную на могиле своего учителя - стал учителем. Хотя, между прочим, параллельно люблю и медицину. Я и сейчас интересуюсь народной медициной, и даже издал пять книг по этому вопросу. И написал книгу «Домашний психолог или букварь строительства и сохранения семейного счастья». Ведь будучи директором огромной школы, на 1 200 учеников, меня 13 раз избирали депутатом станичного и районного советов, поэтому я считал своей прямой обязанностью заниматься семьей и детьми. Ведь что же получалось? Мои бывшие ученики поженились, полюбили друг друга, но семьи у них разваливаются. Я очень переживал по этому поводу и поступил в аспирантуру при Московском институте имени Ленина, окончил ее и получил научную степень - «кандидат наук семейно-брачной психологии». И вот, после этого я прихожу в семью, где люди испытывают в отношениях определенные трудности, и буквально за полчаса-час выясняю причину ссор и мирю их. Так что психология, очень нужная наука, и она пригодилась мне в школе. Кстати сказать, название темы моей диссертации следующее: «Индивидуальный подход к учащимся как средство повышения эффективности учения и воспитания». Этой идеей я буквально заразил свой коллектив. С трудом изучая каждого ученика, мы убедились в том, что каждый ученик - это, если можно так сказать, непрочитанная книга, это - целая библиотека непрочитанных книг... Раньше мы все удивлялись, почему ученики не хотят учиться, почему сбегают с уроков? Но благодаря изучению индивидуальных способностей учащегося нам все это стало ясно. В нашем классном журнале имелась схема по контролю за учащимся, и учитель, идя на урок в класс, смотрел за каждым своим подопечным и знал - это ученик, у которого семейное положение такое-то, такими-то болезнями болеет, такими-то талантами обладает и так далее. В результате учитель допускал минимум ошибок, и мы того, что школа наша на протяжении пятнадцати лет, вплоть до моего ухода на пенсию, являлась школой передового опыта. На базе нашей школы проводились семинары руководителей района Адыгеи, руководителей школ и директоров нашего района и даже прошел семинар по всему югу России. Туда в частности и профессура из Москвы приезжала изучать опыт, как мы готовим учеников своих школ. А мы, между прочим, готовили молодежь и для колхозов. Мы первыми прямо в школе стали обучать учеников на трактористов, садоводов, торговых работников, т.е. нужным на селе профессиям.

И горжусь тем, что пока я директорствовал, в моей школе не произошло ни одного ЧП, и ни один мой ученик не попал в тюрьму. Многим моим ученикам уже под восемьдесят. Вот вчера, например, ко мне приходили мои бывшие ученики. Альберту Тугерановичу - 78 лет, а Кабзистому Толику и Боре Антоняну уже по 79 лет.

Когда-то мы сами, собственным трудом создавали материальную базу школы. Ведь первое время занимались в шестнадцати разных хатках. И вот, помню, я - учитель географии, бегу с глобусом, через площадь, а это 300-500 метров, в домик какого-то бывшего кулака. А после меня сюда же бежит уже учитель биологии, ну и так далее. Так, конечно, полноценно работать было невозможно, и уже будучи директором школы я добился строительства 3-этажной типовой школы на 1 300 мест. К сожалению, сегодня моя родная школа уже не та. Когда я уходил на пенсию, в моем детище насчитывалось 1 300 учеников, а когда не так давно я побывал там, то там числилось всего 353 ученика… Меня такое положение дел, конечно, страшно волнует. Станица умирает, молодежи нет, это огромное здание пустует и сегодня его не на что, по сути дела, ремонтировать... зданию ведь уже 54 года. Представь, они даже собирают с учеников деньги, чтобы исправить обветшавшие рамы. Как только я об этом узнал, то сам послал школе тясячу рублей, и всем своим бывшим ученикам тоже написал: «Пошлите по тысяче рублей, пусть они исправят эти чертовы трухлявые рамы!» И еще попросил: «Давайте каждый месяц будем помогать своей родной школе - не настолько уж мы бедны». Вот так вкратце я и рассказал о своей жизни…