Оксман Арон Кисильевич

А.О. - Родился в марте 1921 года, в местечке Дунаевцы, Каменец-Подольской области, в семье кустаря. В Дунаевцах проживало около 5.000 жителей, и примерно 80% из них были евреями. В нашей семье было четверо детей: я и три сестры. Мой отец, как кустарь-одиночка, был лишён гражданских прав, и мы были семьей "лишенцев", а поэтому имели право только на семилетнее обучение в школе. В 1935 году, после окончания седьмого класса я покинул Дунаевцы и переехал жить в Одессу, к старшей сестре. Продолжил обучение в средней школе №48 на Большой Арнаутской улице, и, помимо учебы, все время подрабатывал (репетитором, иногда грузчиком на вокзале). В 1938 году окончил школу с отличием, и поступил в Одесский институт инженеров связи. Еще в школе я увлекался физикой и математикой, а радиотехнику считал делом будущего.

В июне 1941 года, после окончания 3-го курса, в составе группы студентов ОИИС, я находился на производственной практике в Минске, на радиозаводе. На рассвете 22 июня нас разбудили разрывы бомб. Из общежития мы прибежали на завод, где нам сказали немедленно вернуться в Одессу. Поездом, через Киев, мы вернулись в Одессу.

Через несколько дней в нашем институте объявили, что Ворошиловский райком партии предлагает нашим студентам вступить в истребительный батальон. Я записался в "истребители". Мы находились в здании одной из школ на окраине, несли дневные и ночные дежурства по городу, прокладывали короткие линии связи. Мать как раз в июне приехала к дочерям в Одессу, а в начале июля я отпросился на один день из батальона, помог сёстрам и маме добраться до одесской Товарной станции, сесть в "товарняк" и отправиться в эвакуацию. Мой отец 62-х лет в июне 1941г. был в Дунаевцах, но связаться с ним не удалось. Примерно в середине июля наш истребительный батальон был направлен на фронт.

Г.К. - Какую боевую подготовку до отправки на фронт успели пройти студенты из Вашего истребительного батальона?

А.О. - Большинство студентов не умело даже нормально стрелять из винтовки... Все происходило довольно быстро. Нас переодели в красноармейскую форму, выдали винтовки - "трехлинейки", каски, сухой паек, фляги, саперные лопатки, и маршем отправили на передовую. Нашим взводным командиром был тридцатилетний аспирант, Нерсесов (родом из Армении). Ночью пришли куда-то, получили приказ окопаться, а утром услышали свист мин, начался минометный и артиллерийский обстрел. Румыны пошли в атаку, мы стреляли по ним, румыны отходили назад. Так прошли первые два дня на передовой. Раненых мы относили в ложбину с кустами за нашей передовой. Через день патроны оказались на исходе, нас никто ничем не снабжал, будто нас просто забыли.

И снова румыны полезли в атаку, отбивать которую было фактически нечем, но на наше счастье, сзади нас поддержали своим огнем 45-мм орудия. После боя мы отошли метров на двести назад, к ближнему краю ложбины, здесь снова окопались. У нас оставалось по 2-3 патрона на брата. Вдруг по дну ложбины подъезжает легковая "эмка", из нее выходят два командира, один с двумя "ромбами" в петлицах, у другого "кубики". Спрашивают: "Кто командир?" Взводный Нерсесов подошел к ним, и эти двое на месте расстреляли Нерсесова. Мы были поражены произошедшим, стали кричать, что у нас нет патронов. Тогда нам из "эмки" выкинули на землю две коробки с винтовочными патронами, ящик гранат и командиры на "эмке" быстро скрылись. Мы были в полной растерянности.

За что они убили Нерсесова?.. Кто теперь будет нами командовать?... Кто на флангах? Кто подвезёт воду и питание? Но вскоре к нам подошли моряки понтонной роты. Их командир взял нас в свою роту. На этом месте мы продержались еще два или три дня, а потом, когда от роты осталось в строю менее трети бойцов, нас всех передали в 287-й стрелковый полк 25-й Чапаевской стрелковой дивизии. Мы получили красноармейские книжки, нас зачислили на довольствие. Дивизия была кадровой, и здесь все было организовано основательно. На линии обороны были вырыты окопы полного профиля с ходами сообщений, не было перебоев с подвозом патронов и питания.

Г.К. - Когда простые красноармейцы поняли, что Одесса окружена?

А.О. - В начале августа это стало ясно всем. И вместо того, чтобы запереться в глухой обороне, беречь людей и боеприпасы, нас постоянно посылали в контратаки.

Мы несли тяжелые потери. Какой в этом был смысл?

В одной из таких контратак в районе Дальника, 26/8/1941 года меня ранило. Мы наступали, двигаясь по кукурузному полю, и совсем близко подошли к румынским позициям. Я бросил гранату, как мне казалось - в пулемет. Но затем, кроме свиста пуль, я услышал взрыв, почувствовал удар по каске и, видимо, потерял сознание. Очнулся в темноте, кругом стояла тишина. Я не мог встать, кровь запеклась на лице. Нашёл на небе Полярную Звезду, как-то определился, и пополз "в сторону Одессы". Дополз до полевой дороги и через некоторое время заметил телегу с ездовым, который, подбадривая лошадей тихим матом, вез на телеге термосы с едой на передовую. Я окликнул его, но он торопился, а на обратном пути он меня подобрал,- уже светало. Он доставил меня на пункт сбора раненых, а оттуда, после перевязки, меня на машине вместе с другими ранеными отвезли в Одесский порт, где стоял под погрузкой транспорт. Ко мне подошла молодая женщина с ребенком и попросила, чтобы я сказал, что она моя жена, иначе ее на борт не берут, нет талона на эвакуацию. Так и сделали, меня несли, а она поднялась за мной на корабль. На новороссийском рейде наш транспорт бомбили немецкие пикировщики, но нам повезло, все бомбы упали мимо, а зенитчикам удалось сбить один пикировщик. Меня привезли в госпиталь в станицу Приморско - Ахтарская, где я пролежал два месяца. Осколки снаряда пробили мою каску в двух местах и застряли в лобной кости, каска меня спасла. На голове образовалась внушительная гематома, которая "подняла скальп" и эта опухоль долго не спадала, вызывая резкие боли при любом движении головы. В ноябре меня с командой "выздоравливающих" отправили в запасной полк. Здесь я увидел в колонне прибывших призывников - несколько бывших студентов нашего института связи,- они направлялись на учебу в училище связи в Орджоникидзе.

Меня же отправили в 13-ую стрелковую бригаду в Ростов-на-Дону, где по прибытии нас спрашивали о довоенной и армейской специальности, распределяли по подразделениям. Начальник штаба бригадного батальона связи старший лейтенант Москвитин взял меня в батальон связи, где я встретил одессита, старшину Шувалова, который в 1941 году окончил наш институт. Шувалов был старше меня лет на десять, еще в начале тридцатых годов отслужил срочную в Красной Армии, но эта разница не помешала нам стать близкими друзьями. Бригада состояла из трех пехотных батальонов, саперной и разведывательной рот, отдельного батальона связи, артиллерийского дивизиона и тыловых подразделений. Не хватало комсостава (офицеров) и частью взводов связи командовали старшины, или старшие сержанты. Бригада в свое время была сформирована в станице Усть-Лабинская, большинство личного состава были казаки с Кубани, а пополнение к нам в начале сорок второго года шло из Кабарды и других мест.

Начальником связи бригады был майор Щетинин, из кадровых командиров, человек злой, неприятный и придирчивый. Его помощником был капитан Проценко,- кадровый офицер, грамотный, порядочный человек. Моим непосредственным начальником был старшина Шувалов. Основной моей задачей был ремонт повреждённых радиостанций, зарядка запасных аккумуляторов, ремонт телефонных аппаратов. Часто приходилось устранять и неисправности на линиях связи между штабом бригады и её боевыми подразделениями.

В феврале, в один из морозных дней, нас переводили куда-то севернее Таганрога, мы совершали тяжелый марш в пургу. Изредка рвались снаряды. Я шел в конце батальона и вдруг заметил, что кто-то лежит в снегу. Подошел ближе и увидел, что это наш начальник штаба Москвитин. Он не двигался и пытался что-то сказать. У меня во фляжке была жидкость зеленого цвета, выдавленная из банок с сухим спиртом. От одной ложки этой жидкости сразу бросало в жар. Я влил ему в рот немного жидкости из фляги и потащил на себе. Через какое-то время он очнулся, и стал понемногу двигать ногами.

Но тащить его мне одному было тяжело, приходилось делать остановки. Нас догнал отставший от своей роты солдат и вдвоём мы дотащили Москвитина до нашей части. Через несколько дней Москвитин вернулся из Санбата в наш штаб. После окончания войны он был среди живых (его позже, по состоянию здоровья, перевели в отдел боеснабжения).

Г.К. - Где сражалась 13-я стрелковая бригада в начале 1942 года?

А.О. - В районе Таганроге, линия фронта проходила по реке Миус. С января по апрель части бригады ходили в атаки, по два-три раза в неделю, но не смогли прорвать немецкую оборону и продвинуться на запад. Этот период оставил у меня мрачные воспоминания, и не только потому, что в этих боя мы понесли очень ощутимые потери. Зимой, в голой степи, мы мёрзли даже в своих землянках, так как днём даже в жестяной печке нельзя было развести огонь (дым немедленно привлекал огонь вражеской артиллерии). Не хватало бревен для перекрытий, не было валенок. Нам выдали только подшлемники, а бойцам в окопах давали банки с сухим спиртом, чтобы они могли согреть окоченевшие руки. Дно окопов покрывали соломой. Нас заедали вши, но мы получили по два комплекта нательного белья, так один надевали на себя, а второй до утра оставляли на морозе, потом меняли белье, только так можно было спастись от вшей. Но пару раз прибывала полевая баня ночью, всем делали прививки от инфекционных болезней и таковых в нашей бригаде я не помню.

В апреле 1942 года остатки бригады вывели в тыл и отправили в Мичуринск, где происходила формировка 161-й стрелковой дивизии. Численность батальона связи дивизии была доведена до штатной и составила примерно 250 человек.

В июне мы снова оказались на фронте, вели бои на воронежской земле, в районе деревни Подгорное и посёлка Подклетное.

Г.К. - Мне фронтовики рассказывали, что бои за Подклетное были настоящей "мясорубкой".

А.О. - Личный состав в Подклетном держался в среднем меньше недели, за неделю либо ранило, либо убивало. Этот поселок надо было оставить, он находился в низине, и каждый метр там был пристрелян артиллерией, пулеметчиками и минометчиками противника. Но оставить Подклетное, руководствуясь здравым смыслом, комдив не мог. Известный приказ №227 не позволял отступать.

И в большой деревне Подгорная погибло немало бойцов 161-й СД. Деревню очень часто обстреливала артиллерия. Кто-то сообщил начальнику связи Щетинину, что в разбитом здании деревенской почты остался стационарный телефонный коммутатор. Это коммутатор нам абсолютно ни на что не годился, но Щетинин приказал, чтобы я принес этот коммутатор в штабной взвод связи. По ходу сообщения добрался до Подгорного, нашел побитое здание почты и в нём побитый стационарный шнуровой коммутатор, который не донести до батальона, и который вообще непригоден для армейских целей. Нашёл штаб стрелкового полка, оттуда доложил нашему комбату об этом, но комбат настолько боялся Щетинина, что сутки не передавал мой доклад.

Я нашёл старый окоп, углубил его и сутки ждал приказа вернуться в свою часть (она находилась в лесу, недалеко от Подгорного, где две радиостанции уже ждали ремонта).

Здесь, на опушке леса, была наша землянка, с брезентовым навесом от дождя и здесь мы ремонтировали аппаратуру связи всех частей дивизии. Меня в августе контузило (не сильно), но дивизию уже выводили во второй эшелон на отдых, и я "отлежался" за неделю, не покидая своё подразделение. В сентябре дивизия заняла позиции по берегу Дона, севернее Воронежа, и участок обороны, выделенный 161-ой СД, был длиной около 15 километров. В это время мне было присвоено звание техника-лейтенанта, я продолжил служить в ОБС, уже в должности радиотехника.

Немцы и венгры находились на противоположном берегу, до декабря на нашем участке не было активных боевых действий, в основном с двух сторон воевала артиллерия. За нашей спиной находилась деревня Александровка, население которой было вывезено из прифронтовой полосы в Тамбовскую область. В погребах осталось много тыквы, которой мы лакомились, поджаривая ночью в печи. Стояли сильные холода, но топить в домах можно было только ночью, днем на любой дымок немцы били артиллерийскими залпами. В декабре 1942 мы получили новые рации РБМ, в батальон пришло пополнение. К нам прибыл новый командир дивизии полковник Тертышный, начальник связи Щетинин стал начальником штаба дивизии, а его заменил Проценко. 12 января 1943 года мы перешли в наступление. Венгерские части бежали, оставив между Новым Осколом и Корочей, на дороге в снегу примерно 400 автомашин, набитых различным имуществом и продуктами (это были первые наши трофеи - среди них и полевые телефонные аппараты).

Мы наступали через Волчанск на Харьков, прошли через центр Харькова и затем в направление на Богодухов.

Г.К. - Что происходило с Вами в "Харьковском окружении"?

А.О. - Окружение явилось для нас полной неожиданностью. Штаб дивизии находился в Богодухове. Я получил приказ оборудовать новый КП для комдива юго-западнее Богодухова. Мне выделили единственную в батальоне грузовую машину-"полуторку", я взял с собой двух радистов, двух саперов, и поехал с ними до линии железной дороги. Мы не могли понять, почему снаряды рвутся за нашей спиной, со стороны Харькова.

Я связался с Проценко по рации и получил приказ немедленно вернуться в Богодухов.

Мы вернулись в Богодухов к штабу дивизии, там мы застали только нескольких сержантов. Штабные офицеры уже ушли на северо-восток, а начальник штаба дивизии Щетинин исчез (когда мы повторно взяли Богодухов летом 1943г., он явился в штаб дивизии в форме, без знаков отличия, но где он был все это время, я так и не узнал. Щетинина сразу куда-то отправили, возможно, что и на спецпроверку). Наша радиостанция была "на приёме", и через какое-то время начальник связи Проценко приказал мне оставаться в Богодухове, пока это будет возможно и "Всех кто идет в Богодухов, отправлять на Уды", - там уже был комдив Тертышный.

Когда на рассвете немцы начали занимать Богодухов, мы успели оттуда выбраться на "полуторке". Дорога была заснежена, много раз приходилось толкать машину, но мы добрались в Уды, где нашли штаб дивизии. Артиллеристы одной из батарей артполка, сдерживая натиск немцев, подбили 12 немецких танков, но понесли большие людские потери (все орудия были разбиты). Возможно, что в штабе нашего батальона возникла паника при виде уходящих на восток наших танков. Шувалов вместе с несколькими связистами и начфином (завделом) нашего батальона успели вскочить на отступающий танк и вырваться из "захлопывающегося мешка". Успела уйти и дивизионная радиостанция, смонтированная в автомашине. Но остальные подразделения батальона связи отходили на Уды, которые немцы уже бомбили. Когда стало ясно, что мы полностью отрезаны от своих, то комдив приказал выходить в направлении на северо- восток, в район с многими оврагами. Путь проходил мимо деревни Цыганки. Мне хотелось сохранить нашу "полуторку".

Почти целую ночь двигались по замерзшему ручью, лёд несколько раз проваливался, приходилось толкать машину, проваливаясь по колени в воду. Утром проехали мимо нескольких хат, но за последним домом появился немецкий танк и стал медленно разворачиваться навстречу нам. Пока он разворачивал башню, мы спрыгнули с машины и залегли за ближайшим бугром. Танк развернул башню, выпустил по машине один снаряд и начал уползать назад (не решился заехать в ручей). Оглянулись, кругом овраги. Пошли вдоль оврага, в бинокль заметили группу солдат и среди них младшего лейтенанта Прошунина, командира взвода фельдъегерской связи. Соединились с ними и вместе дошли до места, где окруженные части дивизии занимали оборону.

Место это оказалось для нас удачным, окрестность была изрезана глубокими оврагами и немецкие танки не могли до нас дойти. В окружении оказались стрелковые полки, не имеющие никакой артиллерии. Когда подсчитали свои силы, то выяснилось, что у дивизии только 13 противотанковых ружей.

В нашем батальоне не было пополнения из "чернорубашечников" (так тогда называли тех, кто был мобилизован в дивизию в каждом освобожденном населенном пункте во время наступления, так как их не успели одеть в военную форму, и они были в чёрных ватниках). В стрелковых батальонах их было немало, но после того как дивизия оказалась в окружении, их осталось очень мало (большинство разбежались по домам).

В окружении оказался комдив Тертышный с частью штаба дивизии и командиры двух стрелковых полков. Запомнился еще начальник тыла дивизии подполковник Горский, у него были сани, запряженные упряжкой быков, но за несколько дней до прорыва из окружения этих быков не стало. Части дивизии вели активную оборону, и границы нашего "мешка" не сужались, а расширялись на северо-восток. Я думаю, что у немцев на тот момент просто не было свободных пехотных подразделений в достаточном количестве, чтобы расправиться с нашей дивизией. Через несколько дней после окружения начальник связи Проценко приказал мне, взяв с собой одного бойца, добраться ночью до машины, оставшейся у деревни Цыганки и доставить документы, которые туда закинул кто-то из отдела кадров дивизии. Я понимал, что задание бессмысленное, но приказы не обсуждаются. Все мои подчинённые сидели уставшие у стенки хаты. Я стал их вызывать по фамилиям, но встал, как положено, только сержант Савчук. Я приказал ему проверить автомат и боеприпас и взять запасные портянки. На санях нас довезли до боевого охранения дивизии. Недалеко за боевым охранением была скирта соломы. Я сказал ездовому ждать нас здесь до рассвета. До ручья и деревни было около 4-х км. Ветер был в нашу сторону, и деревенские собаки учуять нас не могли. Машину мы увидели полу проваленной в воду, покрытую льдом. Снаряд попал перед машиной и. пробив лёд, разорвался и углубил ручей. Ящик с документами в кузове вмёрз в лед. Ножевым штыком я поднял его крышку и отломал кусок смёрзшихся бумаг весом более килограмма. Завернул его в портянку и сунул за пазуху полушубка. К саням мы добрались ещё до рассвета, ездовой нас обнимал от радости, а затем довёз до штаба дивизии. Проценко посмотрел оттаявшие бумаги (это был списочный состав каких-то подразделений полугодичной давности) и сказал: "Я не мог не выполнить приказ". У нас не было связи с командованием армией, В радиостанциях разрядились аккумуляторы. Зарядный агрегат был на санях в одной из рот связи, но не было бензина. Примерно 25-го или 26 марта на участке одного го из полков сел наш самолёт У-2. Я не знаю, почему он там сел, но его лыжи были сломаны, взлететь он не мог. Из его бака слили бензин, запустили зарядное устройство и зарядили аккумуляторы. Заработавшие радиостанции позволили установить связь с командованием 38-й Армии. Последние дни перед выходом к своим у нас закончилось всё продовольствие, и питались мы семенами конопли, которые нашли в каком-то погребе. 30 марта дивизия получила приказ на прорыв, и ночью, под прикрытием артиллерийского огня из-за линии фронта мы вышли к своим. Всех раненых вывезли на санях. Людские потери в окружении были малы. После выхода из окружения в районе Красная Яруга нас направили на отдых и пополнение в деревню Надеждевка. Туда затем пришли и тыловые части дивизии из Обояни.

Г.К. - Части дивизии месяц продержались в немецком окружении. Немцы всегда были специалистами по зачистке своих тылов от "окруженцев".

Чем по Вашему мнению была обусловлена такая стойкость?

А.О. - Боевой дух у солдат был уже совершенно иной, чем в сорок первом году, не было большого оптимизма, но не было и пораженческих настроений, не наблюдалось признаков деморализации личного состава, находившегося в окружении.

Тут много факторов сыграли свою роль. С нами остались командиры, которых бойцы знали, с нами был комдив Тертышный, человек смелый и решительный, начальник оперативного отдела, майор Тишин (он стал начальником штаба дивизии), начальник связи Проценко, командиры двух стрелковых полков и большинство офицерского состава. Были боеприпасы и определенный запас продовольствия, которого хватило вплоть до последней недели нашего нахождения в окружении. Нас выручал и рельеф местности, не позволивший немцам использовать танки, а также близость линии фронта. Очень важным было, что появилась возможность установить связь со штабом армии.

Г.К. - Какие потери понес отдельный батальон связи (ОБС) в Харьковском окружении?

А.О. - Затрудняюсь ответить, поскольку небольшая часть батальона осталась вне кольца окружения. Погиб находившийся с Шуваловым на броне танка кадровый лейтенант (завдел - казначей нашего батальона). Его убило осколком снаряда. В "мешке" окружения были командиры линейных рот и личный состав рот (включая обоз на санях), радисты переносных радиостанций нашего батальона, пять человек моих подчинённых (сержанты Держула и Савчук, ефрейторы Епифанов, Енукидзе и Ильченко). В окружении в нашем ОБС убитых и раненых было мало, думаю, что не более пяти человек...

Г.К. -Следующий вопрос - "Бои на подступах к Днепру и на Букринском плацдарме".

Что там происходило на самом деле?

Я в свое время прочитал вторую часть романа писателя-фронтовика В. Астафьева "Прокляты и убиты", рассказывающей о боях на этом плацдарме Сильно написано, и поначалу трудно было "переварить в сознании " весь ужас и накал боев, описанный в этой книге. Но фронтовики, воевавшие на Букринском плацдарме, мне рассказывают совершенно иную картину, и, говоря о происходивших на Букрине событиях и не умоляя героизма наших бойцов, заявляют, что Астафьев предельно "сгустил краски".

Да, потери были большими, но это был, как они выразились "это был обычный днепровский плацдарм".

А.О. - К Днепру мы шли через Сумскую область, через Лебедин и Гадяч, и в этих местах в районе деревни Боромля наш батальон попал под обстрел вражеской артиллерии и понес потери. Уж насколько считалась "спокойной" должность завдела - казначея нашего батальона, но первого завдела убило на броне танка при попытке избежать окружения под Харьковом, а второму (им стал сержант Кнут, бухгалтер по профессии) во время этого обстрела оторвало руку ниже локтя.

Здесь со мной произошел один эпизод, который можно назвать так: "О важности знания топографии". Мне поручили оборудовать КП для командира дивизии. Я изучил карту местности, где предполагался командный пункт, взял с собою семь человек (радистов и сапёров) и мы поехали на машине по грунтовой дороге. Немцы отступали, но неизвестно было, где они остановились. Через 7-8 км слева от дороги была деревня. Тихо подъехали к первой хате и увидели за хатами много немцев. Нам уже не развернуться назад. Кричу водителю Енукидзе: "Дай газ!", а ребятам приказываю открыть огонь по немцам, между домами. Мы благополучно проскочили эту деревню и свернули направо на полевую дорогу (я помнил, что на карте дальше эта дорога шла мимо бугра). Приказал водителю ехать за бугор.

Здесь мы заняли оборону, Я связался по рации с начальником оперативного отдела дивизии, доложил обстановку и услышал в ответ: "Ждите артналет". Минут через семь - восемь начала бить наша артиллерия, и немцы прекратили стрельбу в нашу сторону. Снова вышел на связь, уже с начальником штаба дивизии, и он приказал прямо на этом бугре устроить КП для командира дивизии. Через час или полтора часа к нам подошла наша пехотная часть.

На подходе к Днепру батальон попал под бомбежку, не успев нормально окопаться. Погибла связистка штабного коммутатора, ранило осколками трёх или четырёх связистов и побило более половины батальонных лошадей (укрытия для лошадей и повозок еще не имели нужной глубины)

Плацдарм у деревни Великий Букрин был захвачен пехотой, переправившейся на резиновых лодках. Немцы отступали на машинах по мосту (несколько десятков километров южнее этой деревни) и до подхода их частей наши успели занять плацдарм (6-7 км вдоль берега и глубиною не более, чем полтора км. от правого берега Днепра ). Ночью, вместе с другими частями дивизии, на плацдарм переправилась на лодках часть личного состава батальона связи (два или три взвода телефонной связи, несколько радиостанций с радистами и наша ремонтная группа).

Я взял с собой на плацдарм трёх опытных связистов-ремонтников: Савчука, Держулу, Епифанова. Через реку нас перебросили ночью, было тихо. Мы увидели крутой правый берег Днепра и за ним деревню Великий Букрин. Многие хаты были разбиты. До рассвета успели вырыть на крутом склоне землянку и покрыть её двумя рядами брёвен и досок из разбитых хат. Утром подготовили места для ремонта радиостанций и телефонных аппаратов и укрыли заряженные аккумуляторы, которые мы привезли на лодке с собой (зарядный агрегат был на левом берегу). Ночью приносили к нам из подразделений требующую ремонта аппаратуру. Днем на плацдарме приходилось всем туго, но по ночам немцы почти не стреляли по переправе, нам успевали за темное время суток доставить боеприпасы, продовольствие. На лодках подвозили кабель, заряженные аккумуляторы, забирали разряженные для зарядки. Бомбили и обстреливали нас часто, там все было перепахано огнем, но к этому все относились спокойно, настолько привыкли к такой обстановке, что появление немецких пикировщиков над берегом воспринималось как обычное явление. Почти вся наша артиллерия находились на правом берегу реки, но на плацдарме действовали артиллерийские группы управления, и огневая поддержка с другого берега всегда нас выручала. Немцам только один раз удалось прижать ближе к берегу один батальон, в который прислали много солдат 1926 года рождения. Часть бойцов побежали к реке, бросались в воду, но комдив Тертышный силами соседних батальонов заставил немцев отойти на их исходные позиции. Это был единственный случай (в моей памяти), когда существовала угроза прорыва немцев к берегу.

Попытки расширить плацдарм успеха не имели, пленные немцы рассказали, что оборону против нас на нашем участке плацдарма, кроме обычных немецких частей, держал немецкий офицерский штрафбат.

Наши сапёры хорошо обеспечивали работу переправы через Днепр. Однажды начальник связи дивизии Проценко по радио вызвал меня на левый берег. В начале ночи меня переправили на лодке, а недалеко от берега стоял "виллис", на котором меня быстро отвезли на 10 или 15 километров в тыл, в штаб корпуса. Здесь я узнал причину вызова. Корпус получил новые английские радиостанции, а связь между ними не удавалось установить. В инструкции на русском языке были только объяснения, как включать и выключать эту рацию, а вся остальная документация по эксплуатации была на английском языке. Я немного знал технический английский язык. В английской инструкции было указано, что это батальонные УКВ радиостанции, которые могут работать при условии "прямой видимости" между их антеннами. Это было проверено, и рано утром я уже вернулся на Букринский плацдарм. С плацдарма нас вывели 6/11/1943г.

Г.К. - Вы сказали, что взяли с собой на пладарм самых опытных связистов.

Расскажите о них.

А.О. - Сержант Савчук (помнится, что из города Овруч, из кадровых солдат) и Гавриил Держула (лет 30-ти, родом из Приднестровья) знали хорошо телефонные аппараты и их ремонт. Младший сержант Николай Епифанов (вроде из Ставрополья, старше 30 ти лет) был хорошим механиком и слесарем и помогал мне, когда радиостанции имели механические повреждения (от ударов, осколков снарядов).

Г.К. - Что происходило с дивизией после вывода с плацдарма?

А.О. - Переправились на левый берег (нас заменила другая дивизия) и пешим маршем пошли вдоль Днепра на Киев. У Дарницы мы переправились по понтонному мосту на правый берег. Прошли мимо сгоревшей электростанции, увидели центр Киева. Получили немного пополнения и нас послали в район Малина. Потом мы повернули на Васильков. Дивизия участвовала в боевых действиях за Фастов и Бердичев, но серьезных боев в тот период я не помню. Здесь дивизия получила значительное пополнение из местного населения. Это пополнение состояло из молодых призывников (их брали в учебный батальон), уклонившихся от призыва и дезертиров 1941 года, а также бывших солдат - украинцев, которых немцы сами выпустили из плена. Из этого пополнения мне хорошо запомнился один человек - к нам в батальон связи пришел старшина Нестеренко.

В феврале 1944 года нас отвели с передовой на короткий отдых.

Помню, как дивизия расположилась на территории сахарного завода. Перед отступлением немцы высыпали весь сахар в снег во дворе завода. Из этой грязной жижи - (снега и грязи с сахаром) местные жители стали гнать самогон и была большая пьянка.

Г.К. - Я по карте посмотрел боевой путь Вашей дивизии, и заметил, что в марте или апреле 1944 года дивизия освобождала Ваше родное местечко Дунаевцы.

Довелось тогда на родине побывать?

А.О. - Да. Мы как раз тогда двигались на город Ивча, и я узнал, что один из стрелковых полков 161-й СД прошел через Дунаевцы. Я попросил комбата дать мне лошадь из взвода фельдъегерской связи, и он отпустил меня на три часа в Дунаевцы. Заехал на улицу имени 3-го Интернационала. Дом, в котором наша семья когда-то снимала комнату, стоял пустым, а знакомых соседей - украинцев я нашёл в их погребе.

Я спросил их: "Кто в Дунаевцах был в полиции?" и услышал в ответ: "Мы не знаем". О том, что было с моим отцом (1879г. рождения), они не знали. Потом уже узнал, что через полгода в Дунаевцах был показательный суд трибунала, и 18 местных полицаев были повешены.

Г.К. - Кто-то из евреев местечка Дунаевцы уцелел в годы оккупации?

А.О. - Почти все погибли. Уцелели три или четыре девушки и мальчик 12-ти лет. Из местечка в начале войны на восток успели уйти немногие, не было организованной эвакуации. И даже колонна "мобилизационного резерва",- ребят возраста 14-17 лет, отправленная военкомом пешком из Дунаевец, не вся смогла уйти на восток. После войны я узнал из рассказов выживших, что эта колонна (примерно 120 ребят) не могла сесть ни на какой транспорт и не имела продуктов питания. Большинство ребят вернулось к себе домой на погибель, только около сорока ребят дошли с отступающими нашими частями на левый берег Днепра и позже оказались в нашей армии...

Второго мая 1942 года остатки еврейского гетто Дунаевцы (более двух тысяч человек) немцы загнали в старую шахту и замуровали их там живыми...

А почти все мои одноклассники из школы-семилетки с начало войны служили в армии и из них выжили трое: я, Самуил Мугельфельд и Хаскель Блат. Погибли на фронте Ихил Розенблюм, Натан Фризман, Шая Мительман, Лазарь Фридман (он был командиром танковой роты, погиб в апреле 1945 года), братья-близнецы Шихман (Иосиф и Вольф) и другие мои одноклассники. Мой близкий друг Нисан Гольденцвайг, талантливый пианист, перед войной - студент консерватории, офицер-связист, погиб в 1944 в Бессарабии.

Вообще, создавалось ощущение, что все еврейское население Украины поголовно истреблено немцами. Первого живого еврея на освобожденной от оккупантов территории я увидел в Бердичеве, он прятался у друзей-крестьян.

Видел еще нескольких человек уцелевших в партизанских отрядах.

У одного из наших стрелковых комбатов, у капитана Доценко, ординарцем стал бывший партизан, молодой еврей из Миньковецкого района. Он мне рассказал, что после побега из гетто они организовали свой партизанский отряд (примерно сорок человек, среди них четыре женщины и несколько подростков) и смогли продержаться в лесах два года до прихода наших войск.

Г.К. - Когда продвигались по Украине, как относилось к красноармейцам местное население?

А.О. - На территории Восточной Украины нас встречали довольно неплохо, но когда мы пошли по западу республики, через Станислав на Стрий, Борислав, Дрогобыч (где мы помогали тушить пожары не нефтепромыслах), то отношение к нам было недружелюбным. Местные крестьяне первым делом задавали нам вопрос: "Опять колхозы будут?"... Здесь мы столкнулись с бандеровскими формированиями. Однажды я видел, как вели по дороге взятого в плен бандеровца, а мимо проезжала машина "додж" с пушкой сзади. И на наших глазах бандеровец бросился под колёса машины.

Г.К. - 161-я СД последний год войны долгое время воевала в карпатских горах.

Насколько тяжело было действовать связистам в условиях горной местности?

А.О. - В Карпатах мы воевали осенью сорок четвертого. Здесь радиосвязь затруднял горный рельеф местности. Прокладка телефонных линий была сложной и требовала знания карты и чутья на те места, где немцы могли устроить засады. Во время боев за гору Халич (там у дивизии были значительные потери) у нас пропали четыре связиста (среди них и старшина Нестеренко). Когда немцы оставили район горы Халич, нас перебросили через Дукельский перевал на север. Дивизия отдохнула в районе села Нижний Грабовец. Затем были тяжелые бои в Словакии, в районе Кошице. Здесь, в результате атаки немцев, наша стрелковая часть отошла в место расположения нашего батальона связи. Все наши подразделения заняли оборону и поддержали стрелковый батальон. Прибывший накануне в наш батальон начальник связи дивизии майор Проценко вызвал к себе комбата Сергиенко, нач. штаба Величковского и меня. До хаты, возле которой находился Проценко, было около 150 метров. Когда мы добежали до этой хаты (с разных сторон) усилился артобстрел. По изменению звука летящего снаряда я понял, что этот снаряд "наш" и бросился в канаву у хаты. Так же успел сделать и Величковский. Сергиенко свалился на меня. Осколком снаряда Сергиенко перебило колено, а Проценко был убит взрывной волной. Атака немцев была отбита (помогла наша артиллерия).

Старший техник - лейтенант Шувалов (тогда уже помощник нач. связи по радио) поручил мне похоронить Проценко. С двумя сержантами мы привезли тело погибшего в Прешов. Я выбрал место для могилы в садике, между ратушей и костёлом (там после войны поставили обелиск). Написали письмо его жене (она эвакуировалась на Урал) о том, каким он был командиром и как погиб. Дальше нас ожидали бои вблизи Моравской Остравы. Там была чешская "Линия Мажино", ДОТы с бетонными стенами двухметровой толщины. Чтобы подавить эти ДОТы выводили на прямую наводку 152-мм орудия, но это не помогало. Саперы подбирались к этим ДОТам, закладывали под них ящики с толом, но я сам видел, что взрыв заряда взрывчатки только отрывал кусок бетона у основания ДОТа. В последний месяц войны мы совершили бросок в Германию, оказались на стыке границ: немецкой, польской и чешской, через два - три дня уже были в районе Градец-Кролевски. Войну закончили в районе Новы Бенятки.

В это время я имел звание старшего техника-лейтенанта и три награды: медаль "За отвагу" и ордена "Красная Звезда" и "Отечественная Война" второй степени.

Г.К. - Есть у нас еще так называемые "общие" стандартные вопросы.

Ваше личное отношение к работникам Особых Отделов, "смершевцам"?

А.О. - Мне не приходилось общаться с ними. По-видимому, и они были нужны на фронте, особенно после начала освобождения оккупированных немцами территорий.

Г.К. - Ваше личное отношение к политработникам и к "товарищу Сталину"?

А.О. - Нейтральное. Политотделы разбирались с жалобами солдат и офицеров. Они помогали устранять случаи неправильного поведения местных властей по отношению к эвакуированным семьям военнослужащих. В этом я убедился на собственном опыте

А по поводу любимого многими "вождя народов товарища Сталина" скажу следующее: он больше всех виноват в неудачах и огромных потерях в 1941 - 1942 годах, потому что в результате его репрессий в 1937 - 1940 годах были уничтожены многие опытные военачальники, некому было грамотно командовать дивизиями и армиями, и не были подготовлены линии обороны на границах 1939 года. Сермяжная правда, мне кажется, в том, что поддерживая официально "демократический централизм" в высших органах РКП(б), Сталин хотел быть пожизненным "царём", и это главная причина всех его репрессий. После уничтожения ЕАК и начала "процесса врачей" в 1952 году оставалось только желать, чтобы он скорее исчез.

У меня день рождения 5-го марта, и когда в 1953 году в этот день Сталин "отдал концы", то для меня это был лучший подарок к дню рождения.

Г.К. - Как профессионал, ответьте мне, у кого связь была лучше, у нас или у немцев?

А.О. - Техника для связи у немцев была намного лучше нашей (телефонные аппараты в пластмассовых коробках, двухпроводные кабели). А радиосвязь у немцев была основана на применении тяжелых громоздких раций, рассчитанных только на замену блоков, а не на ремонт на месте. В остальных аспектах и наш и немецкий уровень работы средств связи был примерно одинаков. У нас на всю стрелковую дивизию была только одна мощная радиостанция РСБ, а сколько было у немцев - я не знаю.

Г.К. - В батальоне связи были средства для пеленгации немецких радиостанций?

А.О. - Не было. Возможно, что этим занимались отдельные подразделения армейского подчинения. Мы пытались только прослушивать немецкие линии связи, мне приходилось это проделать несколько раз. На тех участках где наши позиции "клином" врезались в немецкий передний край, я и военный переводчик ночью проходили на середину выступа, в обе стороны на расстояние метров пятьдесят выпускались провода-"усы"и втыкались в землю. У нас был самодельный усилитель с большим усилением и выходом на телефонные наушники. У немцев были двухпроводные кабели, и прослушивать их было очень трудно, а телеграф немцы кодировали и глушили музыкой.

Г.К. - "Национальный вопрос" конкретно в Вашем батальоне.

А.О. - Бытовой антисемитизм иногда имел место. Из командиров антисемитом был тот же Щетинин, который в 13-ой СБр буквально выжил из нашего батальона единственного лейтенанта-еврея (дело закончилось тем, что Щетинин получил выговор в Политотделе бригады, а лейтенант Вайнштейн по своей просьбе был откомандирован в отдел кадров армии). В дивизии в общем к евреям относились нормально. Ветераном дивизии, комбатом стрелкового батальона был несколько раз раненый капитан Шнейвас, начальником штаба 565-го СП был майор Факторович, в штабном отделе разведке служил лейтенант Шустер. Это только те, кого я лично знал.

В отдельном батальоне связи 161-й СД за время войны было не менее шести или семи евреев (рядовых и сержантов). Но кроме одного (Гутмана, юриста по довоенной профессии) всех в разное время перевели в стрелковые батальоны, а там уцелеть шансов было мало. Последний из них (связист кадровой службы с 1940 года, по имени Зяма) был переведён в стрелковый полк осенью 1944 года, где вскоре погиб. Гутмана взяли в штаб батальона выполнять обязанности завдела-казначея вместо тяжело раненого предыдущего завдела - Кнута.

Г.К. - Кто командовал дивизией после комдива Тертышного?

А.О. - После того как комдив Тертышный пошел на повышение, на командование корпусом, вместо него к нам прислали на должность командира дивизии сущее ничтожество, полковника - пьяницу. Через месяц или два его сняли с должности, и к нам пришел новый комдив, полковник Новожилов - средних лет, опытный командир и приличный человек. В конце 1944 или в начале 1945 года Новожилова сменил полковник Гершевич, еврей, который некоторое время хромал после ранения. Под его командованием дивизия заканчивала войну.

Я помню, что под конец войны в нашем батальоне еще остались 41 человек из тех примерно 250, которые вышли из Мичуринска к фронту в начале лета 1942 года.

Г.К. - С кем дружили на фронте?

А.О. - С Романом Алексеевичем Шуваловым, он был мне близким другом. После войны он вернулся в Одессу, где жила его мать, женился, был главным технологом завода, дожил до глубокой старости, стал почётным гражданином Одессы. Мы встречались много раз и поддерживали связь до конца его дней в начале нашего века.

В середине сорок третьего года к нам пришел на пополнение "из окруженцев" лейтенант Величковский, 1923г. рождения, с которым подружились. После войны Величковский стал врачом и работал главным врачом санатория в Пуще-Водице. Мы поддерживали связь, встречались семьями. К сожалению, в 1973 году его не стало. Дружил я и с Гутманом, который был старше меня лет на десять. Он получил звание лейтенанта. Его жена и ребёнок погибли в оккупации от немецких рук. После войны он женился, жил в г. Хмельницкий, с женой и детьми. В батальоне, кроме меня и Шувалова, служил еще одессит сержант Евгений Цымбал, знакомый Шувалова. Он выбыл из батальона после травмы. В конце 1970-х годов, будучи в Тбилиси, я разыскал ефрейтора Енукидзе, с которым встречался ещё дважды.

Г.К. - Вы почти четыре года провели на фронте. Чем осталась война в Вашей памяти?

А.О. - Болью, несмотря на то, что смешные эпизоды тоже вспоминаешь.

На войне я часто видел убитых, привык, что люди постоянно погибают. Но многие случаи не уходят из памяти. Был у нас в батальоне молодой связист по фамилии Козлов, он сказал как-то мне, что два его брата уже погибли на фронте, и он остался последний сын у матери. Через несколько дней бежит Козлов по сельской улице с катушкой провода на спине, и на моих глазах мина, зацепив катушку, попадает в Козлов... Собирали с земли части его тела, чтобы похоронить...

Для меня с войной была связана и Катастрофа - на оккупированных территориях немцы и местные полицаи убили многих моих родных и эту боль невозможно забыть. На войне было нас семь двоюродных братьев (Оксманов), вернулись живыми четверо (один стал инвалидом в 1943 году - кадровый солдат призыва 1940г.).

А на Правобережной Украине до лета 1942 г. были мучительно убиты 15 человек только отцовской родни (среди них мой отец, его брат, четыре мои двоюродные сестры, трое их детей и двоюродный брат-подросток). Примерно столько же погибло и родных мамы (среди них 7 детей от года до 13 лет)...