Пограничный Вениамин Борисович

В.Б.П. - Мое детство и юность прошли в местечке Новая Ушица что находилось в Каменец-Подольской области. Маленькое местечко, всего 2.500 жителей. Там я родился в марте 1924 года, рос, и там же в Новой Ушице закончил среднюю школу 21 июня 1941 года. В семье нас было четверо детей. Старшая сестра Малка, 1922 г.р., лейтенант медслужбы, погибла на фронте в 1941 году. У меня было еще два младших брата - 1926 г.р. и 1930 г.р. Мой отец, 1899 г.р., до гражданской войны учился в ешиве, но вместо того чтобы стать раввином, ушел в 1919 году в кавалерийскую бригаду Котовского и воевал два года разведчиком за Советскую власть. Он свято верил в коммунистические идеалы, но продолжал строго соблюдать все религиозные посты и обряды. Нас он воспитывал патриотами. Вся моя семья расстреляна немцами в гетто. В юности я мечтал стать агрономом, любил растениеводство, постоянно пропадал на конюшне, ухаживал за лошадями. Вместе с моим другом Семой Киселевичем я даже принял участие во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве в 1940 году. Сема погиб на фронте под Харьковым в 1942… 22/6/1941, на следующее утро после выпускного вечера услышав сообщение Молотова о начале войны, я, зашел в школу, получил аттестат об окончании десятилетки и направился в военкомат. Семнадцатилетних еще не призывали. Но уже через две недели я получил повестку из военкомата. Собрали со всего района две огромные группы допризывников 1923-1925 г.р. и на подводах повезли нас в тыл, сохраняли «мобилизационный резерв». Местное население еще не эвакуировалось. Многие старики говорили -« Немцы - нас не тронут. Культурная нация… В гражданскую войну они никого не убивали.». Нас - две колонны «людских ресурсов», довезли до Черкасс. Многие украинцы стали возвращаться по домам. Добрались до Золотоноши. У нас забрали паспорта,. Призвали в армию ребят 1923 г.р., а остальных, прикрепили к военкомату, и послали на уборку урожая в окрестные села. Я попал с двумя друзьями Ароном Достманом и Абрамом Фельдманом в составе большой группы ребят в колхоз в селе Кривоносовка. Периодически приезжали из военкомата и забирали людей из нашей группы под Канев, вроде на формировку воинских частей. В августе, работая в поле, услышали от проезжающих мимо -«Что вы здесь торчите? Немцы уже за Днепром!». Вернулись с Ароном в село, пошли искать Фельдмана, он был в другой полевой бригаде. Мы не нашли его в тот день. Встретил Абрашу уже только после войны, он воевал механиком-водителем на Т-34, был неоднократно ранен… В селе никто толком не знал, где немцы и где наши части. Не было слышно канонады. Мы с Ароном взяли свои котомки и побрели в сторону Полтавы. А дальше мы столько натерпелись лиха! Нашу колонну беженцев многократно бомбили. От бомбежки к бомбежке мы приобретали навык, как правильно залечь под бомбами, как предвидеть место падения бомбы. Наука оказалась несложной. На восток шли огромные толпы людей, гнали с собой скот. Хаоса или чрезмерной паники я не наблюдал. Арон сбил ноги в кровь и не мог идти, но я поймал «бесхозную» лошадь, приспособил пальтишко под седло, и мой друг продолжил путь на коне. Но уже на следующий день мы отдали лошадь семье беженцев из Кировограда. В Лохвице пошли в военкомат. Мы уже были в тридцати метрах от здания военкомата, как началась очередная бомбежка. Когда все закончилось, и мы подняли головы, то увидели вместо военкомата одни развалины… Дальше наш путь лежал на Ахтырку. Вскоре мы попали в эшелон и доехали до станции Панфилово Сталинградской области. Я оказался на окопных работах, но через некоторое время, меня, вместе с другом Достманом, взяли на курсы трактористов. Работал трактористом МТС до августа 1942 года. 6/8/1942 меня забрали в армию. Всех призывников с района собрали на станции Панфилово. Ждали эшелона. Вдруг нам приказывает начать посадку на два бронепоезда стоявшие на станции. Первый бронепоезд «За Советскую Родину» пошел впереди и был уничтожен вместе с командой и призывниками во время бомбежки. Позже поймали немецкого корректировщика-авианаводчика, в форме советского капитана. Его увезли куда-то в штаб, на допрос. Я попал на второй бронепоезд - «Балашовский большевик», который благополучно пережил несколько авианалетов. На третий день добрались до Астрахани. Весь город был в черном дыму, немцы разбомбили нефтебазу. Нас завели в Наримановский военкомат и стали распределять по частям. Я попал в группу танкистов, а Арона распределили в команду артиллеристов. Наши группы стояли во дворе военкомата и Арон кричал мне -« Переходи к нам! Вместе воевать будем!». Я не мог самовольно покинуть свою команду, боялся, что посчитают дезертиром… Так я расстался со своим верным товарищем Арон на фронте был наводчиком 45-мм орудия, заслужил в боях орден Славы и две медали «За Отвагу». Ему посчастливилось выжить на войне. Нас привезли на формировку танковой бригады, но танков не было. Всех зачислили кандидатами на учебу в Сталинградское танковое училище, но училище не вырвалось из Сталинграда. Всю нашу группу перевели в 70-й запасной полк. Здесь мы приняли присягу, и были направлены на формировку 159-й курсантской стрелковой бригады в Казачий Бугор, под Астраханью. Половину бригады составляли курсанты военных училищ, вторую половину -нацмены из Средней Азии. Я попал связистом, во взвод управления батареи 76-мм орудий. Сейчас не могу точно вспомнить фамилию своего первого комбата. Под Ростовым, он был ранен пулей в лицо, и его заменил командир первого огневого взвода Милоянин. Вторым взводом командовал лейтенант Крохмаль, отделением связи взвода управления руководил татарин сержант Салахиев, отделение разведки принял под командование сержант Саша Худяков. Комиссаром батареи был мужчина средних лет, из рабочих, еще до войны награжденный орденом Трудового Красного Знамени. Наш комиссар погиб вскоре в сальских степях, в бою у совхоза «Гигант». Нашу батарею на формировке пополнили и астраханскими ребятами. Так к нам пришли бывшие рабочие Тумакского рыбзавода Коля Елецков, Игорь Кузнецов, Дронов…Они и стали моими фронтовыми друзьями.

Г.К. - Когда 159-ая отдельная стрелковая бригада ушла на фронт?

В.Б.П. - В конце ноября бригада перешла по льду Волги на правый берег и начала четырехсоткилометровый марш в калмыцкие степи. Жуткие переходы по пятьдесят километров в безводной степи. Воды не было. Мы были изнурены жаждой и голодом. Жажда лишала людей разума. На привалах изможденные, голодные и обессиленные люди падали на землю, и многие не могли подняться вновь. Начался долгий дождь, и сразу за ним ударил сильнейший мороз. Я шел, держась за щиток орудия, ведя свою лошадь в поводу. Так у меня рука примерзла к щитку. Морозы были страшные, да еще пронизывающие до мозга костей колючие шквальные ветра в дикой степи. А мы в кургузых шинелях … Дошли до линии соприкосновения с противником. Немцы какое-то время не принимали боя, отходили на запад на машинах, сжигая при отступлении калмыцкие поселки на нашем пути. Все колодцы были пустыми или завалены трупами животных. Я помню как мы входили в деревню Хал -Хута, полностью сожженную буквально перед нашим появлением. Обессиленные и замерзшие бойцы падали прямо в пепелище, прожигая свои шинели. Прошли аулы Ута, Яшкуль. Здесь немцы устроили танковую засаду. Два десятка танков выскочили из лесопосадки и раздавили в степи почти полностью второй батальон нашей бригады. Когда артиллерийские батареи бригады подошли к месту боя, все было уже кончено… На линии - совхоз «Гигант» - совхоз имени Буденного - для нас началась настоящая война. Прямо перед позициями нашей батареи было два колодца. Один колодец с соленой водой, глубиной тридцать метров - был в наших руках, другой, с пресной водой, удерживали немцы. Вот за этот колодец шла настоящая битва. И мы и немцы, выкатывали орудия на прямую наводку, поддерживая пехоту сражающуюся за этот колодец. Немецкие минометчики не давали поднять головы. Но через какое-то время обе стороны устали воевать за этот трижды проклятый, но спасительный для всех колодец. И мы и противник стали спокойно набирать воду из пресного колодца, никто в друг друга уже не стрелял… Захватили немецкие позиции. Землянки, утепленные овечьими шкурами, вода и шнапс в канистрах, запасы еды. Отогрелись и рванули дальше. Шли на Элисту, которую взяли 31/12/1942. Мы не могли понять одного явления. Ведем огонь по немцам, видим разрывы своих снарядов и точные попадания. Продвигаемся вперед, а немецких трупов нет! Можно было сойти с ума. Лишь когда мы ворвались в Элисту и увидели огромное, до края горизонта, немецкие кладбище, с касками, надетыми на свежие кресты, то поняли, что у немцев был железный закон. Они забирали с собой трупы своих павших товарищей… Немцы отрывались от нас на машинах, мы не успевали их преследовать. У нас по четыре лошади тянули каждую пушку, а верблюды тянули орудийные повозки. Дошли до реки Маныч. В нашем тылу действовали отряды диверсантов, состоящие из калмыков перешедших на сторону вермахта. Один раз и я на них нарвался Комбат послал меня с пакетом в штаб бригады, приказал коня не жалеть -« аллюр - три креста». Калмыки обстреляли меня и товарища из автоматов. Тогда обошлось, но с этими «ребятами» я все же поквитался, уже в апреле 1944 года, во время освобождения Одессы. Там же в калмыцких степях, зимой, произошел один смешной случай. Все четыре артиллерийских батареи бригады и батарея 120-мм минометов вырвались вперед, оставив далеко позади стрелковые батальоны. Перед нами ровная степь, все как на ладони. Никаких ориентиров, ни холмика, ни дерева, чтобы «привязать» батареи к местности или пристрелять репер. Разведка доложила - «На нас движется огромная масса немецкой пехоты». В бинокли было видно какое-то серое пятно, закрывшее полностью степь. Батареи открыли заградительный шквальный огонь, но «пятно» неумолимо надвигалось на нас. Когда мы разобрались и наконец поняли, что это движутся брошенные хозяевами тысячные отары скота, то все легли со смеху. Мы там столько баранов набили! Два месяца до этого события мы просто голодали, хлеба получали по 300 грамм в день. Нам давали баланду, в которой «пшенинка за пшенинкой - гоняется с дубинкой», а тут столько мяса… Мы накинулись на баранину. Соли и хлеба не было. У нас на батарее был казах, бывший чабан, который на спор за один присест съел полбарана. Неделю мы были сыты. В следующий раз довелось нормально поесть только в Батайске, и то, там от батареи едоков почти не осталось, так выживших накормили досыта.

Г.К. - Как происходило взятие Батайска? Мне ветераны рассказывают, что немцы отбили город через сутки.

В.Б.П. - Наша батарея первой в бригаде незаметно вышла к городу. На рассвете двое человек из взвода управления пошли на разведку. У каменного моста на въезде они пытались бесшумно снять часовых, но началась стрельба. Выстрелы утихли, мы в напряжении ждали, что произойдет дальше. Разведчики вернулись. Мы думали что немцы немедленно откроют огонь по всей линии обороны, но было тихо. Дальше в город пошла разведка нашей бригады. Мы двинулись вслед за ними, зашли в Батайск, вместе с подошедшей к нам на помощь пехотой. Немцы спали в домах. Помню как зашли с товарищем в дом, а там в одной из комнат, на полу спали пять гитлеровцев. У товарища ППШ, у меня карабин. Немцев мы просто застрелили, фактически - спящими. До своего оружия они дотянуться не успели. Из ближайших домов, выскочили гитлеровцы, завязался бой. Все перемешалось, где свои, где чужие - не разберешь. Появились немецкие танкетки с 37-мм пушками. Их подожгли. Пошел дальше с пехотой. Выбиваю ногой дверь в подвал, стреляю в немца, он не падает наземь, а только садится, прислонившись спиной к стене. Стреляю в него снова и снова. Он продолжает сидеть. Как раз струйка света из подвального окна падает на его голову. Я распсиховался, а ребята рядом смеются -«Он уже убит!». Ворвались на станцию. Как потом подсчитали, там было сорок немецких эшелонов, среди них даже эшелон с новыми танками на платформах. Ну, и, «как положено», сразу нашлись цистерны со спиртом. Все стали пить не разбирая, где технический спирт, а где питьевой. Слух о богатых трофеях, молниеносно, достиг все части наступавшие на Батайск. Наступление немного застопорилось. Все отмечали боевой успех… Моя батарея прошла рядом со станцией, но на станции уже наводили порядок и артиллеристов к путям не подпустили. От нашей батареи на станции остались старшина, я, и еще один боец. Нам приказали ждать на станции « полуторку» со снарядами и сопроводить ее до батареи, у нас уже оставалось по пять снарядов на орудие, а старшине комбат дал задание «пошукать» трофеи. Этот приказ комбата и спас нам жизнь. Батарея продвинулась вперед и была смята немецкими танками. Отбивать атаку было нечем, снаряды закончились. Ребята сняли замки с орудий и пытались отойти, но немцы давили артиллеристов гусеницами. Полностью погиб первый расчет, в котором служил наводчиком мой товарищ… Одним словом, седьмого февраля немцы выбили нас из большей части города, но мы смогли зацепиться за окраины. Мы начали контратаковать… На следующий день Батайск был снова в наших руках. И мы и немцы понесли серьезные потери. Центр Батайска и район железнодорожной станции были буквально завалены трупами. После, наша бригада брала Ростов, а ее остатки дошли до Миуса… На Миусе, фронт встал, закончились люди… За Ростов и за Миус-фронт меня наградили медалью «За Отвагу». В 1954 году поехал в Батайск, на могиле бойцов батареи уже стоял обелиск с именами павших. Отдал почести своим погибшим друзьям …

Г.К. - Встречался за последний год с четырьмя фронтовиками,воевавшими на Миус-фронте весной 1943. Главное в их воспоминаниях о том периоде - голод. Как сказал мне связист Френкель из 156 -й стрелковой бригады -«Голод был хуже блокадного». Насколько верно такое утверждение?

В.Б.П. - Это еще мягко сказано. На передовой началась цинга, у всех выпадали зубы. Нам иногда давали на день только буханку хлеба на восьмерых. И все… Немцы знали, что мы голодаем и издевались над нами в своих листовках, сбрасываемых с самолетов-«Иван, переходи к нам, дадим котелок каши!»… Табака не было вообще несколько месяцев. Нацмены не выдержали, украли верблюда в обозе и съели. Расстрельное дело… А голод людскую психику быстро разрушает… Пошел в разведку, смотрю, стоит немецкий подбитый БТР. С сорок второго года стоял. Рядом с ним лежали скелеты нашим моряков и остатки тельняшек истлевали на костях. Дай думаю, посмотрю, вдруг повезет и в БТР найду что - нибудь съестное. Дошел до него, проверил - внутри пусто. Разворачиваюсь, и тут у меня волос дыбом встал. Оказывается, я прошел через минное поле, густо нашпигованное противопехотными минами. И мне еще предстоял обратный путь через это поле… На Миусе я стал свидетелем редчайшего случая. Между нашими и немецкими позициями не было почти «нейтралки». Расстояние между окопами противников было чуть больше 50 метров. Мы все время переругивались с немцами, потом страсти чересчур накалялись, и по всей линии начиналась перестрелка из всех видов оружия. Это повторялось ежедневно и многократно. Разведка бригады долгое время пыталась взять «языка», но все бесполезно, только каждый день гибли разведчики. Ночью в нашу землянку вдруг заваливается какой-то пьяный громила двухметрового роста, в одном нижнем белье, пытается стянуть на пол нашего спящего бойца и начинает ругаться на немецком языке, почему мол, его место уже занято? Мы накинулись на него. Немец попался здоровенный, с трудом держали его вчетвером. Он сразу протрезвел, сопротивлялся, и когда его связывали, немец изловчился откусить палец одному из солдат. Выяснилось, что вышел ночью немец из своего блиндажа «до ветру», и по дороге назад, «с пьяных глаз», перепутал направление, спокойно преодолел «нейтралку» и завалился в нашу траншею… Но как не заметили дежурные пулеметчики двухметровую фигуру в белом нательном белье, идущую по нейтральной полосе к нашим позициям?

Г.К. - Какие потери понесла Ваша бригада до выхода на Миус. Например, в «братской» 156-й стрелковой бригаде после Ростова из четырех отдельных стрелковых батальонов осталось меньше 100 солдат, сведенных в один батальон, в котором народу было меньше чем в роте. В 159-й бригаде была аналогичная ситуация?

В.Б.П.- Да. До Миуса дошли только артиллеристы, остатки снайперской и разведроты, и остатки штабных подразделений. Стрелков вообще не осталось. Подобная ситуация была и во время взятия Таганрога. Город Таганрог брала артиллерия. В пехоте, в передовой линии на нашем участке, оставалось ровно семь человек…Из целого полка… На Миусе нас пополнили, как мы тогда выражались, - «ростовскими жуликами». Один из них с голодухи отрубил себе саперной лопаткой три пальца на руке, а в санбате, пытался выдать «свои раны» за осколочные ранение. Расстрелян, перед строем. Но, в основном, в этом пополнении были хорошие и смелые люди. Вся война на Миусе вспоминается какими-то фрагментами. Помню бой между деревнями Надеждино и Амбросиевка. Наши «катюши» дали несколько залпов, немцы сразу ответили огневым налетом. Связь перебило. Я был на передовом НП. Пошел на порыв, с двумя катушками провода на горбу. С огневых позиций батареи навстречу мне пошел мой товарищ Найдюшкин. Жуткий немецкий огонь. Залег под огнем. Какое-то время я полз по старому противотанковому рву. Дошел до разрыва, устранил повреждение, чуть дальше прополз, и вижу своего друга Найдюшкина, убитого осколками снаряда… Наше «стояние на Миусе» еще запомнилось постоянными массированными немецкими бомбежками. Очень часто батарею выводили на прямую наводку или нас использовали как «кочующие орудия». «Удовольствие» - еще то… Пошли один раз ночью с Салахиевым протянуть связь на ПНП, находившийся впереди пехотных порядков, в полутора километрах от огневых позиций батареи. Взяли с собой четыре катушки провода. Дали «нитку», а на обратном пути заблудились, плутали несколько часов, и все время возвращались на исходную точку. Начало светать. «Заколдованный круг». Так и вышло. Мы, оказывается, все время, в кромешной мгле, ходили вокруг одного и того же бугра. На Миусе, я, как и многие из нас, заболел малярией. И осенью меня эта болезнь доконала. На Миусе, в мае 1943 года, остатки нашей и 156 -й бригады отвели в тыл. Нас влили в части, предназначенные для новой формировки 130-й СД. Провели десять дней в тылу и снова вернулись на передовую. Осенью брали Мелитополь, Мариуполь. Под Мариуполем поддерживали кавалерийский корпус Кириченко. Очень тяжелые бои. Ворвались в город, я был вместе с пехотой. Шел уличный бой, и мы залегли возле одиночного дома, немцы стреляли по нам разрывными пулями. Вокруг нас виноградники. Меня трясло от малярии. Кто-то сказал -« Возьми гроздь винограда, поможет». Только руку к грозди протянул, сразу пулеметная очередь… С высокой температурой меня отправили в санбат. Лечили акрихином. Кризис миновал только через десять дней. Пока лежал в санбате - дивизия ушла вперед. Меня отправили в маршевую роту, и я попал служить артиллерийским разведчиком на полковую батарею 76 мм орудий 478-го СП 320-й СД. Эта дивизия когда-то была национальной, армянской, и среди артиллеристов еще сохранилось немало солдат призванных из Армении. Много было солдат из Ленинакана и его окрестностей. Батареей командовал двадцатилетний киевлянин старший лейтенант Садомов Виктор Сергеевич. Но вскоре меня снова ранило в районе Большого Токмака. С моим напарником Березкиным мы корректировали огонь батареи с НП из рощи. Пехота продвинулась, захватила спиртзавод… и все - перепились. Березкин был возле стереотрубы, которую мы замаскировали в кроне дерева. Кричит мне -«Немцы отбили завод! Лопатками наших раненых добивают!». Я залез на дерево посмотреть, что творится, и тут рядом с деревом разорвался снаряд. Почувствовал удар в живот. Березкин крикнул -«У тебя весь бок в крови!». Начал спускаться вниз, и снова рядом с НП разорвался следующий снаряд. Березкину осколки попали в ногу. Доложили на батарею, что мы выведены из строя. Шли с ним три километра до санбата, поддерживая друг друга. Я все не мог понять, почему я могу передвигаться, если у меня осколок в животе? Приготовился помирать. Дошли до полевого госпиталя, сотни людей лежат прямо на земле в осенней грязи. Переправили в госпиталь в Токмак. Раненых разместили в коровнике. Стояли топчаны, покрытые соломой. Вокруг крики, мат. Мне дали стакан спирта и положили на топчан. Четверо женщин -санитарок держали меня. Раньше пил мало, и с этого стакана я сильно захмелел. Но когда мне разрезали живот и стали искать осколок!.. Такая она была - фронтовая анестезия… После выписки из госпиталя вернулся на батарею. Мы наступали на немецкий плацдарм под Запорожьем, в районе села Большая Лепетиха. Наше наступление не совсем удалось, но и мы сами захватили плацдарм на противоположном берегу, и встали в обороне.

Г.К. - Как происходила переправа через Днепр?

В.Б.П. - Река не замерзла. Переправлялись через плавни, на подручных средствах в утреннем тумане. Уже были на середине реки, как справа показался островок. С этого островка по нашей лодке и врезали из пулемета. Немец взял низковато и только прошил очередью лодку. Мы заткнули пробоины шинелями, и поплыли дальше. Позже, когда вернулись на островок и убили пулеметчика, то мы были поражены - немец был прикован к пулемету цепью! Немцы отдали нам метров пятьдесят берега почти без боя. Мы с трудом вытянули пушки по крутому берегу, поставили орудия на прямую наводку в высоком кустарнике, натянули связь. Пехота заняла позиции слева от нашей батареи. А через час немцы провели страшную контратаку. Толпы пьяных немцев в полный рост шли на батарею. Почти у каждого третьего из них в руках был ручной пулемет. Немцы дошли до наших орудий на расстояние броска гранаты. И мы и пехота, поднялись им навстречу, началась дикая рукопашная Плацдарм мы отстояли… В феврале 1944 под Завидовкой меня контузило. Завидовка располагалась на берегу Днепра, деревня шла лентой, дома в два ряда. Полдеревни у нас, вторая половина прочно удерживалась немцами. Снаряд попал в бруствер окопа, в котором вместе со мной находилось еще три человека. Нас полностью засыпало землей., но нам повезло - ребята вовремя откопали. Контузия была сильной, потерял слух, но в санбат не пошел. Весной мы снова пошли вперед - Берислав, Херсон, Николаев. Грязь непролазная, и лошади не тянули пушки. Запрягли трофейных битюгов, эти справлялись. Возле Николаева немцы устроили три линии оборонительных укреплений. Мы обошли их. На въезде в город был разрушенный ж/д мост, немцы взорвали три пролета. Переправились на подручных средствах. Пошли в разведку, человек пять из взвода управления. Вдруг вижу что иду по улице под названием Пограничная, даже весело стало - «Пограничный идет по Пограничной». Навстречу нам приветствуя освободителей, выбегали местные жители с караваями белого хлеба, а мы давным-давно забыли как белый хлеб выглядит. За эти бои наградили медалью «За боевые заслуги».

Г.К.- Насколько кровопролитными были бои за Одессу?

В.Б.П. - На подступах к городу немцы держались три дня. Они оставили отряды прикрытия из бывших карателей, а тем не было резона в плен сдаваться. Я попал в сводный ударный батальон дивизии, который и прорвался через немецкие позиции. Впервые увидел сабельную атаку кавалеристов, это было в районе Пересыпи. Конская казачья лава стремительно надвигалась на позиции противника, несмотря на заградительный пулеметный и артиллерийский огонь. Я шел в атаку рядом с бойцом Щербаковым. Снаряд упал ему в ноги … и не разорвался. Опять нам повезло. Немцы отходили к лиманам, отдавая город почти без боя. Румыны, те вообще уже успели драпануть… На окраине города местные выносили нам бочонки с «коньяком». Пошли по центральным улицам. На большом перекрестке в одном из домов на третьем этаже засел немецкий пулеметчик, внезапно открыл огонь по батарее, контролируя все подходы к улице. Расчет первого орудия развернул пушку к бою, и тут обнаружилось, что футляр с прицелом «куда-то подевали, отмечая взятие Одессы».. Навели по каналу ствола и влупили по дому два снаряда. Дорога вперед была открыта. Начали прочесывать окрестности. Смотрю, из подвала вылезает голова, с монголоидными чертами лица. Появляется некто, в гражданском пальто, но в немецких форменных брюках. Говорю ему -«Хенде хох!». В ответ по-русски - «Я свой!». Начали разбираться с ним, оказалось, что это наш калмык, лейтенант вермахта, с железным крестом на мундире. Комбат Садомов решил лично застрелить изменника. Поставили этого лейтенанта к стенке, Садомов нажал на курок…Осечка!. Калмык сразу побежал и юркнул в подъезд ближайшего дома. Нагнали мы его только на чердаке и застрелили из автоматов.

Г.К. - Ваш, 478-й СП, считается полностью погибшим в бою 2/5/1944, во время успешной немецкой ликвидации нашего плацдарма на правом берегу Днестра. Как Вам удалось выжить в тот день?

В.Б.П. - Днестровский плацдарм был захвачен относительно легко, переправились, как говорится - «на плечах противника». Плацдарм небольшой, километр на километр, но простреливался немцами со всех сторон. Немцы выдвинули к передовой на прямую наводку батареи зенитных орудий. Разведка доложила, что к плацдарму идут немецкие танки. На левом фланге поставили штрафную роту, в центре - остатки первого батальона полка, нашу 76-мм батарею и батарею 45-мм пушек, а на правом фланге тал второй батальон, фактически полностью сформированный из новобранцев, призванных в армию из только что освобожденных районов Одесской области. Третьего батальона тогда в полку не было, из за высоких потерь под Одессой, не хватило личного состава на его переформировку. В ночь когда разыгралась трагедия на плацдарме, я был на «нашем» берегу. Мне приказали явиться в политотдел дивизии на вручение партийного билета. . Комбат Садомов был членом дивизионной парткомиссии, и его тоже вызвали в политотдел. Ночью мы вместе переправились с ним на наш берег. Садомов оставил батарею на командира первого огневого взвода.. Что же произошло на плацдарме под утро? Как рассказал нам случайно выживший командир огневого взвода 120мм минометов, новобранцы из второго батальона просто перешли с оружием к немцам и сдались в плен, оголив фронт. Немцы зашли по флангу в тыл первому батальону, и одновременно ударили по штрафникам. Ранним утром на плацдарме, на всех участках, поднялась сильнейшая стрельба. Все поняли, что произошло нечто неординарное. Прямо из политотдела, всех получивших партбилеты, кинули к берегу, сформировав «пожарную команду». Но немцы не дали нам переправиться на плацдарм, контролируя и расстреливая каждый метр на подходе к воде. Никто из нас не смог переправиться на помощь… Многие десятки бойцов и офицеров были сражены на кромке берега, но плацдарму эти смерти ничем не помогли. Днестр в том месте неширокий, и мы своими глазами видели гибель плацдарма. Я видел, как по противоположному берегу метался командир полка Серко, и собирал бойцов для контратаки… Командир дивизии Швыгин той ночью, как раз находился на плацдарме. Его пытались переправить назад. Он уже был в лодке. Рядом с ним находились медсестра и адъютант. Мина попала прямо в лодку … и Швыгин был убит. Его тело снесло по течению. Через несколько дней труп генерала нашли, и наш геройский комдив Швыгин был похоронен на Аллее Славы в Одессе. Погибла моя батарея, погибли мои товарищи - Портнов, командир орудия Саркисян, попал в плен Милошин. Выживший из нашего полка взводный - минометчик, переплыл Днестр только через два дня. Он вернулся к нам совсем седым. Двое суток он пролежал под грудой трупов. Немцы ходили по плацдарму, протыкали штыками мертвые тела бойцов и методично добивали раненых…

Г.К. - Что произошло с Вами дальше?

В.Б.П. - Полк сформировали заново. Получили новые орудия, пополнение. Садомов забрал меня к себе ординарцем, я был последний солдат с его «старой» батареи… Два месяца мы держали оборону по берегу реки. Снарядов было мало, и мы стреляли только наверняка. А потом на наш участок прибыли полки РГК, бригады «катюш», и мы стали готовиться к броску в Румынию. На батарею выделяли участок 200 метров, представляете какая была плотность огня. В августе месяце на передовой появились два офицера из штаба дивизии и стали искать солдат с образованием 10 классов. Все знали что я постоянно ношу с собой аттестат об окончании школы. Мне предложили поехать учиться в военное танковое училище, на ускоренный курс. Садомов не хотел отпускать меня. Но пришел приказ из штаба дивизии, и в составе группы из тридцати человек из нашей 320-й СД я был направлен на учебу в глубокий тыл, в Соликамское училище самоходной артиллерии, дислоцированное в Камышине. Училище было довольно крупным и состояло из четырех батальонов. Мне не нравились училищные порядки. Многие командиры были дальневосточники, без наличия боевого опыта, но имевшие чересчур много апломба, «претензий», и спеси. Все старшины были из кадровых «тыловых шкур», давили нас нарядами за каждую мелочь. После относительной «фронтовой вольницы» мне было тяжело адаптироваться к училищным требованиям и «понятиям о дисциплине». Единственный человек из командного состава училища оставивший о себе в моей памяти прекрасное впечатление, был мой училищный командир взвода лейтенант Смазилкин, настоящий русский человек, добрый, умный и порядочный. Среди курсантов прошел слух что тех, кто не хочет учиться - отпускают назад на фронт. На утренней поверке я с товарищем вышел из строя и обратился к начальству с просьбой - отправить нас добровольцами на передовую. Нам не стали препятствовать, быстро оформили документы и «с глаз долой!». В начале ноября 1944 я уже был в 149-й учебной танковой бригаде в Наро -Фоминске. Меня готовили на заряжающего для самоходки САУ-152. Большинство ребят в бригаде были бывшими фронтовиками - пехотинцами, направленными после госпиталей учиться на танкистов. Кормили плохо, нам уже не терпелось побыстрей попасть на фронт. Но обещанных новых самоходок мы так и не получили. В феврале 1945 нас привезли в Москву на ремонтную базу № 82. На территории базы рядами стояли после ремонта латаные «лендлизовские» танки - «Черчилли», «Шерманы», «Валлентайны». Нам сказали - вот на них и будете воевать. Я попал в экипаж танка «Валлентайн». Командовал моим танком москвич Егоров, механиком - водителем был Пешиков. Около двух недель мы обкатывали эту технику под Москвой, провели несколько боевых стрельб. В конце февраля наши танки погрузили на платформы, и в составе маршевой танковой роты я прибыл в Венгрию. Разгружались на станции Папа. Только что закончилась Балатонская операция и все танковые части принимавшие в ней участие, были полностью обескровлены. Нас распределили в 60-й отдельный гвардейский танковый полк, в 62-й гвардейский ТБ. Командовал батальоном подполковник Тарадайно, замполитом был майор Резниченко. В батальоне было три роты. Первая рота -«Шерманы» М4А5 и даже М4А7, вторая рота воевала на танках «Матильда», и третья рота была вооружена исключительно танками «Валентайн». Полк был придан кавкорпусу Плиева

Г.К. -Как Вы лично оцениваете танк «Валлентайн»?

В.Б.П. - Я на него не жалуюсь. По крайней мере, зависти к воевавшим на Т-34 или на ИСах у нас не было. Мы любили свои «Валлентайны». «Валлентайн» - это фактически легкий танк, и никто от нас не требовал идти в лобовые атаки на немецкие «тигры» и «пантеры». Вооружение и броня танка были слабыми, но это был танк, созданный для поддержки пехоты и выполнявший только свои специфические задачи. Пушка 40 -мм стрелявшая двухфунтовыми снарядами, плечевой подъемный механизм орудия, спаренный с пушкой пулемет в башне. Дизельный мотор иногда подводил, но тем не менее… Никто не называл наш танк «братской могилой». Хорошая «кварцевая» радиостанция. Очень комфортабельный танк. Низкая посадка машины. Зенитный пулемет. В общем - нормальный был танк.

Г.К. - Какие потери понес Ваш отдельный полк на заключительном этапе войны?

В.Б.П. -За два последних месяца войны у нас выбыло из строя примерно 40-50 % из состава экипажей. И большую часть людей и танков мы потеряли от «своего» огня. Как-то на марше нас разбомбили свои ИЛ-2. Мы слишком вырвались вперед, а штурмовикам видимо, не успели сообщить о изменении оперативной обстановки. Помню как прятался от РС-ов в придорожной трубе. Ночью колонна танков Т-34 приняла наши танки «Шерман» за немецкие, развернулась и врезала по нам … Пока разобрались… Тяжелые потери были когда мы нарвались на немецкий отряд истребителей танков, поголовно вооруженный фаустпатронами. Танки шли в атаку в линию, и за каждым нашим танком началась охота «фаустников». А вот встречных боев с немецкими танками с участием наших «валлентайнов» - я не припомню.

Г.К. - Где Вас застало известие о окончании войны?

В.Б.П. - Восьмого мая батальон получил приказ идти форсированным маршем из австрийского города Пинкафельд к чехословацкой границе. Остановились ночью в австрийской деревне. Ребята пошли отдыхать, а я остался дежурить в танке у зенитного пулемета. Поздно вечером ко мне подошел австриец, хозяин дома, и сказал -« Криг капут!», мол он слышал по английскому радио сообщение о подписании акта о капитуляции Германии…Я ему не поверил. Включил танковую радиостанцию, настроил на Москву. Молчание в эфире. Утром мы двинулись дальше. Дошли до большой деревни, которая выглядела полностью вымершей. Вчетвером - Диденко, Жуков, Панкратов и я, пошли на разведку. Скот и собаки были в своих дворах, но людей - никого! В домах еще горели печки. Зашли в какой-то дом, начали печь блины. Жуков, здоровенный тверской мужик, лет сорока, залез в подвал и вытащил оттуда бочку «вишняка», попробовал, и после дегустации сказал -«Давайте, братцы выпьем вместе за то, чтобы нас не убили на этой проклятой войне!». Стали выпивать, закусывать. Вдруг, срочный приказ - «Вернуться в Пинкафельд». Мы без остановок проделали обратный путь. И здесь нам сообщили, что война закончилась! Мы плакали, обнимались, стреляли в воздух!!! Я еще долго не мог поверить, что остался живым на войне …

Г.К. -Как сложилась Ваша послевоенная судьба?

В.Б.П.- После Победы полк передислоцировали в Венгрию, туда мы шли своим ходом. Дальше, на поездах до Болгарии, переправились через Дунай на паромах. Здесь наш полк был переформирован, и переброшен на Украину в 4-ую механизированную дивизию. Наш батальон передали в 36-й ТП. В 1947 году началась демобилизация солдат 1924 г.р. Я тогда был сержантом, товарищи меня избрали секретарем комсомольского бюро полка. Мне некуда было ехать после демобилизации, все мои родные до единого человека, были уничтожены фашистами. Я остался один на целом свете. И я решил продолжить службу в армии. Мне предложили пойти на учебу в военное училище. Отучился в Горьковском военно-политическом училище, на танковом факультете, служил замполитом роты и батальона в 11-м Танковом Полку. Но фронтовые ранения и лишения дали о себя знать. В 1955 году я перенес резекцию большей части желудка. После этого - ушел из армии по состоянию здоровья. Переехал на родину жены, в город Березино Минской области, работал директором совхоза «Березинский», заочно закончил исторический факультет БГУ и перешел на работу в школу. Преподавал историю, долгие годы был директором средней школы. Так сложилась моя жизнь.