Я родился 3 сентября 1923 г. в селе Лобаново Ефремовского района Тульской области. Из семьи рабочих, мой отец всю жизнь проработал железнодорожником. Был путевым обходчиком, потом дежурным по станции, затем дослужился до начальника станции. В 1940-м году мы переехали в г. Алексин, где отец стал работать начальником транспортного отдела комбината, в городе располагалось военное предприятие под наименованием "комбинат "100". Это уже был конечный пункт нашего пути, сами понимаете, железнодорожники ездили с места на место, но здесь мы остановились надолго.
В Алексинской средней школе я окончил 8 класс. В 1940 г. где-то в октябре поступил в школу ФЗО № 3 при комбинате. Только здесь я узнал, что на "100" собирались делать порох.
- Военное дело преподавали?
- В школах? Обязательно преподавали. Помню, ходили мы и в противогазах, и зимой на лыжах, в 7-м классе постоянно проводились различные полувоенные игры. У меня был значок ПВХО, ГТО. Надо честно сказать, мы очень много тогда бегали, прыгали, стреляли из винтовок.
- Какое отношение было к уже отслужившим в армии до начала войны?
- Конечно, мне тяжело судить, было всего-то 17 лет, но тогда к военным отношение было уважительное. К примеру, мой брат Павел 1915 г. рождения участвовал в Финской кампании зимой 1939-1940 гг. Когда он пришел после демобилизации, ходил в буденовке, гимнастерке с петлицами, а мальчишкам было невероятно интересно. Особенно врезалось в память, что когда мы заходили в магазин, а у брата была медаль на груди, продавец сразу спрашивал, несмотря на очередь:
- Товарищ, что Вам надо?
Так что уважение чувствовалось.
- О войне фильмы смотрели?
- А как же, естественно, "Чапаев", про Гражданскую войну, особенно запомнился фильм о Щорсе. Также показывали "Мы из Кронштадта", "Ленин в октябре". Ну и, как пионеры, пели песню "Если завтра война". Настроение у всех было боевое.
 |
Спиридонов Петр (второй справа в верхнем ряду) |
- Какие слухи ходили в довоенное время о возможных конфликтах?
- Как таковых слухов я нигде не слышал, да и не мог, кто с молодым парнем поделится. Единственное, еще до поселения в Алексине, у нас была общая кухня, тогда квартиры всегда давались с подселением. Наша семья имела две комнаты, а товарищ отца со своей семьей жил в одной комнате. И вот в августе 1939 г. был заключен пакт с Германией о ненападении. В один из вечеров отец сидел с соседом на кухне. Помню как сейчас, в газете "Правда" был напечатан фотоснимок, перрон Берлинского вокзала, пассажирский поезд, а перед ним стоят Молотов и Риббентроп, и у последнего рука была спрятана за френч и отец говорит соседу:
- Смотри, Риббентроп спрятал руку в потайной карман, а там, в руке камень, он ждет, как только Молотов отвернется, тот его камнем по затылку!"
Таковы были настроения в нашей семье. Но особенно никто ничем не делился.
Осенью 1940-го, когда я учился в ФЗО, мы часто отправлялись в походы, помню, один раз даже на пароходе ходили, высаживались на берег и проводили занятия. В полях были специально вырыты круглые окопы, а в них стояли счетверенные зенитные пулеметы, из которых нас учили стрелять, все это было замаскировано землей. После каждого занятия к обеду мы приходили в колхоз, нас кормили, поили молоком, и мы топали назад в училище. В начале 1941 г. я окончил ФЗО на "отлично", стал электриком 4-го разряда и отправился работать на комбинате. Там нам всем выдали противогазы, чувствовалось что-то тревожное в воздухе, разговоры не ходили, но ощущалось, что время неспокойное.
Кстати, попасть на комбинат могли немногие, отбор был жесткий, и если меня после ФЗО оставили на предприятии, то остальных учащихся отправили по разным городам, в трудовые резервы на самые различные заводы.
Как электрики мы занимались монтажом аварийного освещения в цехах комбината. Везде свет был белый, а мы дополнительно рядом с основным устанавливали аварийные лампочки синего света. Опять же, в машинном отделении стоял основной генератор на 20 000 кВт, а мы поставили дополнительный на 10 000 кВт. Причем все размещалось рядом и так делалось повсеместно, не только для основных помещений, но и для освещения термометров, определяющих уровень турбинного масла. К основному плафончику прикрепляли плафончик с синей лампочкой. Так же устанавливали там, где машинист сидел и в случае тревоги по всему комбинату белый свет отключался и включался синий. Вот этим мы и занимались, установкой аварийного освещения. А о войне, как я мог рассуждать, мужики что-то такое говорили, но до меня разговоры не доходили, работал, и все.
Я одним из первых узнал о начале войны, дело в том, что я был радиолюбителем, сам сделал детекторный приемник, поставил лампу-210 и слушал. Надо сказать, что у нас в городе к началу войны отбирали радиоприемники, но мой, как самоделку не забрали. Тогда была очень мощная станция "Коминтерн", вот я ее и слушал, правда, она 24 часа сутки не вещала, последние известия были в 6 часов утра, и в 12 дня. Так что 22 июня 1941 г. я как раз слушал радио, вдруг объявляют о том, что немцы напали на Советский Союз, все сразу же побежали в комбинат, где и подтвердилось, действительно началась война. Вскоре над предприятием стали летать наши истребители, так как это был важный военный объект.
Комбинат был разделен на несколько территорий, я работал на ТЭЦ, а это узел от которого кабельные системы-туннели расходились по всему заводу. Туннели имелись во всех цехах. На комбинате была очень жесткая система пропусков еще с довоенного времени, заходишь в общую заводскую проходную, называешь номер, мой был 355, а потом фамилию. Причем стояла не гражданская охрана, а вооруженные люди в форме войск НКВД. Я получаю свой пропуск, после чего иду на проходную, развертываю плащ, расстегиваю пиджак, руки показываю, меня обыскивают. На комбинат запрещалось проносить металлические вещи ножи, расчески и еще табак строго запрещали, а в случае чего сразу же судили. Зайдя на завод, иду к своему объекту, там тоже проходная, опять же обязан сказать свой номер и фамилию. На проходной открывают пропуск, смотрят, и я захожу в помещение. В пропуске были спец. символы, обозначающие, куда мне есть доступ, а куда нет. У меня в пропуске была звездочка, которая давала мне доступ во все цеха комбината. Допустим, котельное отделение, при входе в центральный зал стоял часовой, рядом с ним зашторенные образцы пропусков, рабочие их не видели, а военный знал, с каким символом сюда проходят, а с каким нет. Теперь, к примеру, нужно в машинный зал, то же самое, на химическую очистку, на углеподачу - везде одинаково. Если, рабочий работает на углеподаче, а ему нужно в машинный зал, к товарищу, рабочего туда не пустят, караульный сразу нажимает кнопку, и тем самым вызывает начальника поста, и говорит старшему:
- Вот товарищ, шел в машинный зал, а сам работает на углеподаче.
После этого в караульном помещении начинается допрос:
- Зачем? Куда шел?
Вольное движение и болтание по комбинату было исключено. В обеденный перерыв свет на комбинате отключали, тишина была полнейшая. Вот такая вот была система охраны.
С началом войны мне исполнилось неполных 18 лет. Среди рабочих о войне разговоров не ходило, и разной болтовни и анекдотов я не слышал. Началась война, нас сразу перевели на 12-ти часовой рабочий день, но пропускной режим был все таким же строгим.
Через некоторое время по ночам стали появляться немецкие самолеты, которые бомбили завод. Однажды, в 1 дня в обеденный перерыв, мы пошли в столовую на ТЭЦ, и тут налетели самолеты, и начали бомбить, рабочие разбежались кто куда. Упали две бомбы, одна возле столовой, вторая попала в кабельный тоннель и они почему-то не взорвались. Саперы потом эти бомбы вытаскивали краном. Бомба, которая попала в кабельный тоннель, идущий на углеподачу, повредила кабель. В составе аварийной группой мы бросились на ремонт, здесь я увидел, что кабель разорвало, мы целые куски выкидывали, остальные части разделывали, ставили специальные муфты, причем все делали очень быстро, в конце заливали соединения нагретой мастикой. Сам удивляюсь, как быстро восстанавливали, несколько часов и все. Толпы никогда не собирались поглядеть, как и что, у всех была своя работа.
Немцы летали на низких высотах, вокруг завода были поставлены зенитки, открывавшие огонь при первой же угрозе. У нас имелись цехи в комбинате, где делали снаряды, так что считай, противовоздушные орудия стреляли снарядами.
Во время боя нас на улицу не выдворить было, летали осколки, жужжали, как пчелы, могли легко попасть в нас, было страшно. Бывали такие случаи, когда немецкая бомба не успевала от самолета правильно оторваться, как плашмя летела, так и входила в землю, видимо, из-за низкой высоты сброса с самолета, стабилизатор отлетал, бомба юзом пролетала по земле и не взрывалась. У нас на комбинате нас была очень грамотная техника безопасности, при этом не допускалось никаких нарушений, дисциплина установлена необычайно строгая. Так что я с малых лет привык к дисциплине, поэтому мне было легко работать, свое дело знал хорошо.
Осенью 1941 года немцы подошли к Москве, сражения закипели под Тулой, мы оказались в близости от фронта. Немцы форсировали Оку, и подступили к Алексину, который взяли в конце ноября. Так получилось, что с войной мне довелось столкнуться еще на гражданке, и немцы, и наши стреляли друг в друга через наш дом, но оккупация продолжалась недолго. В декабре немцев ударили под Москвой и отогнали. Когда враги подошли к городу, был отдан приказ эвакуировать "100", мы сразу начали демонтировать станки и оборудование, естественно, всего не вывезешь, но главное заключалось в другом, нужно было чтобы немцы не могли воспользоваться комбинатом, так что нужно было вывести все из строя. Меньший аварийный генератор погрузили на платформу и вывезли в тыл, а главный разобрали с таким расчетом, чтобы он не смог работать. Все возможное оборудование отправили в Кемерово, мы должны были следом эвакуироваться, но не успели, причем не по нашей воле, начальство не среагировало, паника началась.
После освобождения города мы снова начали заниматься станками и генераторами, правда, теперь уже не демонтировать, а монтировать. К счастью, эшелон с малым генератором даже не успел доехать до места назначения, как его вернули назад, так что комбинат стали восстанавливать практически сразу же. Работали быстро, мы электрики ставили аккумуляторные батареи, все паяли и "100" заработал.
В конце апреля 1942 г. я уже работал в обычном режиме, и тут пришла повестка в военкомат, подхожу к начальнику цеха, показываю ему бумагу, он говорит:
- Иди, работай.
Потом пришла новая повестка, и меня все-таки забрали. В доме уже никто не жил, отца и брата на фронт отправили, а мать в трудовом фронте работала, рыла окопы под Тулой. Когда я пошел в армию, меня провожала соседка, вот так вот.
Сначала отправили меня в Тулу, а потом перевели в город Череповец, где в то время размещалось Липецкое пехотное училище, там зачислили курсантом. В училище готовили общевойсковых командиров широкого профиля, проучившись 4 месяца с мая по сентябрь, мы были готовы к аттестации и присвоению звания.
- Как проходил процесс обучения?
- Сперва нам выдали форму: ботинки с обмотками, галифе, гимнастерку, пилотку. У нас все было, как положено. Правда, с обмотками было трудновато в начале, мотаешь, мотаешь, долго привыкали, а потом уже действовали как по шаблону, к примеру, старшина командует:
- Подъем, выходи строиться!
Ты обмотки под руку хватаешь и бежишь на улицу в стой, а там уже на месте наматываешь. Отрабатывали все до механизма.
Командиром взвода у нас был старший лейтенант, он в финской войне и в польской кампании участвовал, фамилию, к сожалению не запомнил. Взводный нам тактику преподавал профессионально, может, благодаря ему, я и остался жив, потому что тактику усвоил очень хорошо, у нас и марш броски были, и речки мы форсировали, и с условным противником бились, к примеру, он наблюдает за нами, а потом кричит:
- Иванов, ты убит.
А после разбирали, почему убит, и где допущена ошибка. Потом командир выстраивал нас, после чего назначал одного из курсантов старшим, мне тоже довелось побывать на этой должности:
- Спиридонов выйти из строя. - Выхожу.
- Командуйте взводом, вот вам задача и карта.
- Взвод, слушай мою команду! - и выполняю его установку.
- Из какого оружия учили стрелять?
- У меня были винтовка самозарядная винтовка Токарева СВТ-40 с 10-тью патронами в магазине, она была хороша тем, что, когда идешь с ней и на руке держишь в строю, ее не надо держать на весу, как Мосина. Магазин большой, на плече лежит, так что для руки лучше было, штык у нее кинжальный, удобный. Но при этом надо сказать, что самозарядки не брали, мне ее дали выпускающиеся ребята, ведь СВТ надо чистить, старательно ухаживать, ведь в обычной винтовке затвор из металлических частей, по сути, больше ничего сложного. А с самозарядкой надо много проверять и чистить, крупицы пороха оседают, если не будешь делать уборку, то поршневая не заработает, не будет отдачи на затвор и винтовка стрелять не станет. Но мне она очень нравилась. Из пулеметов стреляли из станковых "Максимов". Кроме того, по боевой подготовке нас учили борьбе с танками, для этого мы вырывали круглые окопы, каждому давали гранаты, естественно, деревянные, танки идут, мы сядем на дно окопа, с танка не видно что здесь что-то вырыто, так как землю дальше от позиций относили, траву же требовали не повреждать, чтобы она как росла, так и растет.
И вот танк идет на тебя, а ты в окопе лежишь, страшно было, но нас учили не бояться. Говорили, танк не задавит, он только проезжает сверху тебя, горячим газом обдает, и все. А в это время ты встал и гранату ему вслед кинул, командир взвода смотрит, поражен ли танк или нет, после урока объявляет кому как, кому нарекание, а кому и выговор. Еще взводный, как прошедший финскую войну, интересно учил, как правильно бежать во время атаки позиций противника. Командир говорил:
- Сближение производить перебежками, но не более 3-4 метров за один раз. Пробежал, упал, и в сторону должен отползти, с этого места вставать нельзя.
Потому что только ты упал, противник сразу взял тебя на прицел, если встал с этого же места, то противник нажал на курок и ты готов. Командир наблюдал за всеми. Умел готовить курсантов к бою.
Учили нас и ближнему бою, стояли специальные макеты, которые ты колол штыком по команде: "Длинным коли!" Но и тут взводный вносил дополнения, он мог отдать команду:
- Противник бежит.
И тогда ты разворачиваешься и условного "противника" бьешь прикладом.
 |
Спиридонов И.П. с автоматом ППС, 1945 г. |
- Экзамены сдавали?
- Да, командир взвода мало того, что проверял тактические знания и умения ими пользоваться на поле боя, он ведь знал и видел каждого, поэтому много спрашивал по матчасти, из чего стоит винтовка, пулемет, противотанковое ружье, мы изучали ПТРС, знаменитое ружье Симонова. И самый главный экзамен был таков: идет наша часть, неожиданно взводный дает ей команду:
- Идти колонной.
И я как командир обязан свой взвод перестроить и вести колонной, обязательно должен выставить боевое охранение вперед, вправо и влево, быстро даешь указания, смотришь, чтобы тебя противник не увидел, для этого надо точно помнить, как и какие сигналы давать. Мы справились, в общем, снова повторю, учили нас хорошо.
Под конец учебы прибыла комиссия из военного округа для того, чтобы аттестовать нас, присваивать звание и направлять в действующую армию. Должны были на следующий день выпускать, но получилось совсем не так, как планировали.
Той ночью я как раз стоял часовым, на втором этаже здания прибывшая комиссия расположилась. Они мне дали часы, чтоб их разбудить в определенное время. И вот ночью где-то часов в 12, стук в дверь, я сразу назад подался и спрашиваю:
- Кто?
- Разводящий.
А своих-то по голосам всех знаешь.
- Разводящий ко мне, остальные на месте.
Открыл дверь, сам отошел немного назад, чтобы расстояние было не менее метров трех, ведь надо было убедиться, что это именно разводящий. Все нормально, смена караула произошла, я отдал часы ему, т.е. пост сдал.
И в это время училище по тревоге подняли. Всех нас погрузили на станции в эшелоны и направили на Ленинградский фронт, под Синявино. Причем никому никаких званий присвоено не было, не успели, так мы и уехали курсантами. Тогда в 1942 году было взято много курсантов из училищ и брошено под Ленинград и Сталинград. Ехали мы через Волхов. Прибыли, высадились на станции, которую я четко запомнил, несмотря на название, это была не станция, а простая землянка. Построились повзводно, и пошли по направлению к фронту, шли всю ночь. Вскоре стали слышны разрывы снарядов, первое время мы шутили, смеялись, потом смех прекратился, стали попадаться подводы, мертвые лошади, хорошо хоть, убитых людей мы не видели, только техника была. В общем, пока шли, увидели результаты трех бомбежек. Страшно. Вступили в лес, уже утром, часов в шесть, не больше было. Еще холодно, погода сырая. Нас построили, подошли какие-то военные, это были "покупатели", которые начали разбирать нас по подразделениям. Ко мне подошел один, наверное, списки какие-то были, точно я не знаю, и поинтересновался:
- Связист?
А мы в училище кратко изучали эту специальность.
- Да.
И вот меня и еще одного товарища он забрал. Пошли с ним, оружие нам так и не выдали, идем, а уже слышна стрельба, мины рвутся, снаряды, меня толкают в окоп. Где сидит какой-то командир и говорит мне:
- Вот линия, ваш позывной такой-то, мы находимся на огневой позиции, видите березы - это наш наблюдательный пункт, связь между нами должна быть постоянная.
Так началась моя служба в качестве связиста в 1-й батарее 2-го артдивизиона 32-й отдельной стрелковой бригады. Началась у нас боевая учеба, постигали специальность под вражеским огнем. Днем нас перевели в лес, который вскоре начали бомбить немецкие самолеты. Сразу вспомнилось, как в училище командир взвода нам говорил:
- При налетах вражеской авиации внимательно смотрите за самолетами наверху, если самолет летит на вас, то надо убегать в сторону.
Помогало. Как-то в первые дни на фронте мы копали окопы для штаба дивизиона, который должен был переехать на новую позицию, вдруг я увидел, как самолет через деревья летит. Начался налет, все бросились в недокопанную яму для землянки. Я же выскочил, и вправо побежал, вспомнив слова командира, потому что самолет прямо на яму летел, только я добежал до своего окопа, рядом сосна упала, визг, скрежет, упал перед сосной. Тут передо мной другая бомба сосну сбила, меня оглушило, это и было мое первое крещение, контузия. Я же тогда не понимал, что самолет не один будет, в общем, немцы в лесах активно использовали ковровое бомбометание, по три самолета летели в ряд и одновременно бросали бомбы.
Ну а потом пошли фронтовые будни, я постоянно занимался тем, что связь восстанавливал, все время бегал на линии. В это время мы прорвали позиции противника, и вошли где-то на 17-18 км в глубину немецкой обороны, точно не скажу. Но наша часть продвинулась примерно на такое расстояние и не дошла до Ленинградского фронта где-то всего 4 км. Так нам, по крайней мере, говорили. Кстати, без бахвальства скажу, что связь у нас работала неплохо. Немецкие подразделения настолько перемешались с нашими частями, что комбат мне как связисту приказал давать прицел не выше 80, я даже себе на линейке веревочку привязал. Иначе мы могли бы попасть по своим.
Вскоре по каким-то причинам приостановилось наступление, тогда командовал нами генерал Власов, потом мы узнали, что он сдал нас, целую армию предал. Но кто мог знать в тот период времени о его действиях, никто, все это позже узнали.
Обороняться было необычайно трудно, рыли окопы в болотных местах, было очень трудно, в любой, даже небольшой ямке, стояла вода в полметра, а иногда просто сидели в болоте, вокруг страшная сырость. С одной стороны вроде и хорошо, снаряды летят, когда падают в болото, плюх, и только грязи целая куча, осколки не задевали, а если бы была земля, то потерь было бы намного больше. Но условия были ужасные, пусть и не от снарядов, но войска таяли. Затем нас вывели из боя на переформирование, 32-я отдельная стрелковая бригада перестала существовать.
Выходили сами как могли, правда, я успел раньше уйти. Во время исправления линий меня ранило в голову, рядом разорвалась мина и я упал, все лицо залило кровью, но я все равно исправил линию, впопыхах не чувствовал боли, болеть стало намного позже. Пилоткой вытер кровь с лица, удостоверился, что все починил, еще раз связь проверил и побежал. А товарищ потом по телефону позвонил, сказал о том, что меня ранило. Комбат срочно скомандовал в батарею, а там был фельдшер и санинструктор, они перевязали мне голову.
Дальше мы, раненные, стали выходить через какую-то черную речку, так ее прозвали за цвет воды, немцы нас начали с флангов простреливать трассирующими пулями, мы упали в воронку и батальонный комиссар, который шел с нами сказал:
- Как только огонь перенесут, сразу все из воронки выбегайте.
Мы так и сделали, проползли метров 100, встали, и все вроде было нормально, но у меня ноги подкосились, и я упал, почувствовал головокружение и сильную боль в голове, ранение давало о себе знать.
- До окружения что-то говорили в войсках о Власове? Фамилия его звучала?
- Абсолютно точно нет. Может в командовании что-то и говорили, но я не знал и не слышал. Намного позже услышал о действиях предателя Власова, мы тогда уже наступали по направлению на Великие Луки, как раз бои шли за город Новосокольники, только здесь нам рассказали о "власовцах" и их командире, но это было уже потом, в будущем.
В госпиталь я так и не попал, остался у себя в части. К раненным пришел наш комиссар с одной шпалой в петлице, и спрашивает у нашего врача обо мне:
- Ну, как он?
- Мы его в ближний тыл отправим, пусть он картошку почистит в хозвзводе, недели через две, через три все заживет.
Командиры сами не были заинтересованы отпускать нас. Мы же уже обстрелянные, специалисты, можно сказать, а если отправить в санбат, оттуда неизвестно куда и кого направят, и мы сами тоже дорожили своими частями.
Пока я находился на излечении, прибыл приказ всем курсантам, которые остались в живых, вернуться в Череповец для аттестации. Со мной товарищ был, курсант Мякшенов, когда я был ранен в голову, его ранили в ногу, мы в месте с ним везде ходили, так он мне говорит:
- Давай останемся в этой части, не поедем в Череповец на аттестацию.
- А как? Мы же обязаны вернуться!
Наш командир батареи переговорил с комиссаром, на что последний ответил:
- Так приказ же поступил.
- Да что приказ, а как люди, ну хорошо, отправим, а дальше как? Будем кого-то брать со стороны?
Так мы и остались при батарее. Когда формировалась 319-я стрелковая дивизия, куда влились остатки нашей бригады, мне присвоили звание сержанта и определили на должность командира отделения, людей дали, чтобы я их обучал, из того опыта, что сам получил на фронте. Учил, как уберечь связь, как обращаться с ней, как ухаживать за ней, как продлить живучесть линии. Потому что если связи нет, то и ничего нет, пехота будет гибнуть, а мы, артиллеристы, без связи и стрелять не сможем, поддерживать атаку будем не в состоянии. Командиром нашей батареи был капитан Самсонов, командиром огневого взвода старший лейтенант Максимов, но я больше всего работал совместно со старшим на батарее старшим лейтенантом Манукяном. Из связистов помню Иванова, прибывшего откуда-то из Казахстана, другие фамилии позабывал. В части дружил я с Подругиным, служившим в дивизионной разведке. Отчаянный парень, был награжден 2-мя орденами Славы, даже ночью как-то умудрялся засекать огневые точки противника.
 |
Личный состав взвода связи, где служил Спиридонов И.П. |
В январе-феврале 1943 г. наша дивизия находилась на завершающем этапе формирования в городе Данилове Ярославской области, но мой дивизион находился в дер. Гарушка, как она тогда называлась, или это было название совхоза, точно не скажу. После нас рассадили по эшелонам, мы поехали на передовую. Выгрузились где-то под Осташков в Калининской области и пешком отправились к фронту. В батарее оставалась конная тяга, тягловый состав был сформирован из монгольских лошадей, это были действительно дикие и необъезженные животные, поэтому приходилось готовить их. Сами понимаете, времени и умения у нас немного, приходилось применять силу, так что лошади шли постоянно побитые. Научился и я ездить в седле, самостоятельно, первое время набивал себе шишки. На вооружении у нас состояли противотанковые орудия ЗИС-3 калибром 76-мм. Это были хорошие пушки на резиновом ходу. Эффективные в бою с танками, а когда мы под конец войны брали Кенигсберг, отлично себя показали в условиях городских боев.
Но вернемся под Осташков, началось наше наступление. У каждого свое задание было, мое отделение шло вместе с командиром взвода управления, иногда с комбатом, дальше двигались пушки, каждую тащило 6 запряженных лошадей, у меня также была повозка, на которой находились катушки со связью. Мы приходили на место, занимали огневые позиции и от нее до наблюдательного пункта тянули связь. Многое зависело от расстояния, но для того, чтобы лучше и быстрее ликвидировать порывы, я всегда создавал специальные промежутки в 3 км на линии: я ставил связиста, и поэтому наша линия была постоянной. К примеру, "береза" - это был наблюдательный пункт, "береза 1" - огневая позиция, а "береза 2", "береза 3" и "береза 4" - промежуточные и позиции, между ними поддерживается постоянная связь. К примеру, звонишь на НП:
- Береза 1, береза 1!
Молчит.
- Береза 2, береза 2!
- Береза 2 слушает.
Значит на промежутке с от "березы 1" к "березе 2" связи нет, то есть где-то здесь прорыв, надо побегать и починить. При прокладке линии у меня также своя хитрость была. Там, где все линию тянули, я не тянул, а всегда размещал ее в стороне, метрах в 100 от всех. Протягивал по пересеченной местности, а не по дороге, ребята часто роптали:
- Люди по дорогам ходят, а мы все по болотам да по лесам.
- Подождите, будет обстрел, а там посмотрим.
И действительно, немцы в основном по дорогам били, так что у нас на батарее связь как часы работала. Потом, еще одна хитрость была. Катушка 500 метров, растянули метров 10, забили колышек, привязали и опять растянули, забили, привязали, и как только прорыв определен, я тянул линию, она не тянется значит на этом отрезке она цела, тяну на следующем отрезке до следующего колышка, если получается, значит, нашел порыв, вот он. Кроме того, строго требовал, чтобы оббегали места прорывов там, где тебя противник не видит. И вот такие маленькие хитрости спасали и людей, и линию. Моя связь была одна из самых устойчивых в артполку, благодаря этому у командования был на неплохом счету. В общем, главная моя задача была все время держать связь в боевой готовности. Были у меня и две радиостанции 13-Р, но они редко использовались для работы, потому что питание было плохое, батареи БАС-Г-80, большие такие, быстро разряжались и очень долго заряжались. Они работали в исключительных случаях, когда уже был такой огонь, можно сказать, тяжело было даже передвигаться по телефонной линии, вот тогда мы пользовались радиостанциями.
 |
Похвальное письмо матери |
Часто жалуются, что немцы быстро засекали рации, но я так не скажу. Может, мы ими мало пользовались, но ведь 13-Р работает секунд 15, не больше, ее же поймать надо, а если долго работает, тогда, конечно, враг обязательно запеленгует. Но зачем долго возиться, ведь огневые данные есть на позиции, к примеру, НП передал номера с 100 по 125, и приказ: по пять снарядов методически через 2,3 минуты и на этом все, батарея работает, бьет по целям, а мы молчим. Каждый работал исходя из тех условий, в которых находился сам. И, конечно, мы знали, что длительное время пользоваться радиостанцией нельзя.
Но не всегда соблюдать хитрости было просто. К примеру, в Калининской области в болото попал снаряд и как назло прямо на линию ударил, ее, конечно же, разбило. Болото, в отличие от реки, застывает только при -20°, -30° градусах. Пошел по болоту, думал замерзшее, и бах, провалился по пояс, оказалась, как раз была воронка от взрыва. Вылез оттуда, взял линию, связал и пока назад пришел, валенки полные воды набрал. Пришел, а сушиться как-то надо, землянки были из снега, снег плотный, ну вот, клали снег, а сверху плащ палатку, штаны и все остальное снимали, и так сушились, хорошо, что запасное белье было. Зато в остальных случаях предосторожности помогали, пару раз можно и потерпеть.
Так и тянулись наступления, пока летом в Литве довелось участвовать в отражении одной танковой атаки. Там были хуторские поселения, где мы и находились, также командир стрелковой роты с нами находился. Мы поддерживали связь с огневыми позициями батареи, исполняли указания пехотного командира, а также передавали данные, которые его разведка доносила, он в свою очередь все комбату передавал, а комбат уже приводил в действие артиллерию. И тут, откуда не возьмись, выскочили два немецких танка. Я сижу с трубкой, бежит командир роты:
- Пушкари, бросаем все, в окопы, танки прут.
Видим, и пехота за ним бежит, мы все побросали катушки и трубки, автоматы в руки и в окоп. Видим, вперед танки, а за ними пехота, у нас-то противотанковых гранат не было. Ротный приказывает:
- Танки не трогайте, а пехоту отсекайте.
А там человек по 20 за каждым танком прячутся. И вот мы очередями по пехоте, в итоге отбили атаку. Потом подскочил противотанковый полк иптап, вооруженный 57-мм длинноствольными пушками, и они эти два танка быстренько подбили.
Кроме того, участвовал в разведке, где-то в районе р. Ловать мы остановились перед немецкими позициями, и там была большая нейтральная зона, километра так в 3, в основном это был густой лес. Пришел как-то командир роты говорит к нам на батарею и говорит:
- Кто у вас хорошо пулеметом владеет?
- Я. - Назвался.
- Бери пулемет РПД, пойдем языка брать, нам нужны люди в группу прикрытия.
 |
На берегу балтийского моря, 1945 г., Спиридонов И.П. в центре |
Это было на Немане, мы только-только оборону заняли, а тут в разведку. Что ж делать, сидели и ждали разведчика, все время через реку лазили, чтобы перебраться на ту сторону и посмотреть, как дела, замерзали ужасно, а "языка" так и не брали. В последний раз плывем по реке, комбат нам с ухмылкой говорит:
- Перед нами дивизия стоит, там дают каждому солдату сыр, "сырная дивизия", так сказать.
В общем, переплыли мы. Вышли в лес. Вижу домик, подошел к нему, взял кусок фанеры нашел там уголь и написал большими буквами "кёзя", что по-немецки значит сыр, да еще вечерком потом поставил щиток на проволоку лицом к немцам, ну и обратно в лес к своим в пехоту. Я немецкий знал мало помалу, в Кенигсберге, когда брали форт Луизу, меня даже привлекли ультиматум составлять, мне немец помогал. Поэтому я знал, что такое "кёзя".
Языка мы все-таки взяли, притащили его к себе.
Утром немцы подняли страшную стрельбу, мало того, что "языка" уволокли, да еще и надпись после себя оставили.
Тут наши услышали стрельбу, переполошились, звонят:
- Первый, первый доложите обстановку.
- Да это наш боец один немцев раздразнил, вот они и постреливают.
К счастью, меня трогать не стали, так как в итоге и языка взяли, и убежать смогли. Таковы случаи, когда я непосредственно участвовал в боях на передовой.
Наша 319-я дивизия считалась наступательной, перед вступлением в Прибалтику мы брали город Двинск, поэтому соединению присвоили почетное наименование "Двинская", тогда же и наш 560-й артполк также стал именоваться "Двинским". Затем была Прибалтику, мы отсекали Лиепайскую группировку противника, и вышли к Балтийскому морю, вели бои в районе Шауляй, Таураге. А после взятия исторического г. Тильзит мы начали продвигаться к Кенигсбергу. И вот весной 1945 г. начался штурм города, войск было очень много, необычайно сильная артподготовка, мощные удары штурмовой авиации. Но, кстати, в связи с тем, что с наших огневых позиций город был закрыт, то мы не стреляли, а когда подошли вплотную к Кенигсбергу, тогда уже сопровождали стрелковые части в уличных боях, пушки катили, и связисты также стали артиллеристами.
 |
Германия, 1945 г. |
- Очень мощные укрепления были на подходах к городу?
- Да, очень, на нашем участке находился форт, и мы его брали. Представьте: стоял холм высотой метров 10, а на нем сосны росли. Поначалу мы думали, что это просто возвышенность. Оказалось, что с одной стороны холм был обрезан, имел ворота стальные, трехгранно сделанные бойницы выделялись вправо и влево, благодаря чему местность простреливалась по всем сторонам. Бойницы были на самом верхнем этаже, на нижних солдаты отдыхали, на первом этаже имелась столовая, кухня, а еще ниже под землей были продовольственные склады, а также поперечный туннель через залив, видимо, там был выход, но точно не скажу. Когда мы взяли форт, он был полностью затоплен водой.
- Долго пришлось брать этот форт?
- Нет, очень быстро. Немцы открыли огонь, и тем себя обнаружили, мы в атаку не бросились, подождали, прибыли "Катюши". Потом "Андрюши" и "Ванюши" мы их так называли, это ракеты килограмм по 120 каждая, головка здоровая, стабилизатор порохом начинен. Ребята их прямо в ящиках приносили, один на другой ставили, прицелились, и ударили. Выстрел, маскировку форта пробили, полностью прошли через бетонные перекрытия. Взрывы, везде огонь. Потом смотрим: из немецких бойниц белые флажки повылазили, и мы прекратили стрельбу.
- Какие задачи ставили перед орудием в уличных боях?
- Подавление любых огневых точек, которые препятствуют продвижению пехоте, например, дома, какие-то сооружения, все они были разбиты, А немцы все равно сидели в развалинах с автоматами, и не давали никому ходу. Вот навел я на одну развалину дома орудие, снарядом бах, и тут же вся вражеская пехота выскакивает и бежит, ну а мы пушки катим дальше, вот такие задачи.
- Что вам больше всего запомнилось в битве за Кенигсберг и что больше всего поразило?
- Понимаете, это уже не город был, просто развалины там. Правда, поразило, что весь город был изрезан заполненными рвами с водой 4 метра в ширину. Кенигсберг горел круглые сутки, и так несколько дней, самолеты летели и прямо в дым бросали бомбы, постоянно город били. Страшно. Но вот я в свои 22 года не чувствовал ни тяжести, ни бед, ни лишений. Мы рвались к Победе.
После Кенигсберга мы погрузились на "Студебеккеры", но это были не новые штатные машины, нам их предоставили одноразово как средство для переброски. Лошадей также погрузили на автомобили, пушки прицепили сзади, ну а там и люди и снаряды и через Варшаву в город Штольп привезли. Там мы в лесу расположились. Задача была окопаться, командование знало, что в основном мы должны были на Штеттин наступать, и все готовились к наступлению. Когда мы прибыли на передовую, Берлин уже был взят. Позже я узнал, что с севера перебрасывалась крупная бронетанковая часть немецких войск, которая должна была отрезать нас от Штеттина, рядом находилась коса Фриш-Нерунг, а на острове Рюген засели немцы, вражеские танкисты хотели соединиться с ними. Тогда же Жуков дал команду Рыбалко из Австрии перебросить советские механизированные части. За ночь нас перебросили и атакующих немцев разбили. Где-то 8 мая в ночь поднялась страшная стрельба и война закончилась.
- Какие чувства Вы испытали, когда узнали, что война закончилась?
- Я не могу вам передать словами, что я испытал, все радовались, после того, как прекратилась стрельба, тишина стояла гробовая - ни выстрелов тебе, ни взрывов, ни налетов, ничего, только птички поют. Радость была большая, непередаваемая.
- Какое было отношение в войсках к партии?
- Был у нас в батарее политруком старший лейтенант. Он больше не политическими вопросами занимался, а сам обучал солдат, как бросать гранату РДГ, как она действует, что перед тем, как бросить, нужно было тряхнуть ее, тогда она щелкает и только после этого уже надо бросать. Кстати, в нашей гранате после встряхивания запал около 4 секунд идет, а потом взрывается. У немцев гранаты были с длинными ручками, были случаи, когда бросает немец гранату, она падает к нам, а наши ребята наловчились и тут же и выкидывали их из окопов. Политрук в этом отношении говорил:
- Чтоб наверняка граната взорвалась, считайте про себя до трех и кидайте.
Такой вот комиссар. Но, конечно, боевые листки у нас были, газетка "Фрунзовец". К нам как-то приезжал корреспондент из Москвы от газеты "Правда", сказал:
- Покажите, как выкатывать орудие на прямую наводку?
Помню, сделал такой картинные снимок, полный расчет выкатывал, ведь на орудие было положено 7 человек. Но в боевых условиях семерых никогда не было, 4 человека от силы, людей постоянно убивало, а пополнения не было, ведь его в первую очередь пехоте отдавали.
 |
Политбеседа в части |
В декабре 1943 года меня приняли в кандидаты в члены партии, а в 1944 году, когда мы стояли в Латвии, прибыл комиссар, и наградил нас прямо на фронте членскими билетами. Построили, по два-три человека от батарей, зачитали указ, вручили медали и партийный билет. Партбилет у меня всегда находился в гимнастерке. Мы подшивали кусочек тряпочки к ней, делали внутренний карманчик специально для билета, кстати, красноармейская книжка лежала во внешнем кармане. К тому времени я был награжден двумя медалями "За отвагу". Первую получил за бои под Ленинградом, затем за то, что помог отбить атаку танков. Последнюю боевую награду, орден "Красной Звезды" вручили за уличные бои в Кенигсберге.
 |
Справка о награждении медалью За отвагу |
 |
Поздравительное письмо по поводу вручения медали За отвагу |
- Во время тяжелых боев, какие настроения были в войсках?
- Настроение было одно, у нас, к примеру, это прорвать блокаду Ленинграда, у меня лично была задача держать связь круглые сутки. Вот и все настроение.
- Такие фамилии как Жуков, Конев, Рокоссовский звучали на фронте в войсках?
- Нами под конец войны командовал Рокоссовский Константин Константинович, немцы, когда кого-то из наших пленных брали, говорили что мы банда Рокоссовского! У наших солдат вообще-то отношение к противникам было особенное, вплоть до того, что в плен не брали, а всех расстреливали, поэтому насчет этого народ у нас злой в дивизии служил.
- А как вообще поступали с пленными немцами?
- Первое время была злость, потом постепенно ушло. Да и немцы уже не так воевали, как первое время. Когда мы Кенигсберг взяли, то продвигались дальше и дальше, в одном из городов взяли в плен троих немцев. Понимаете, везде домики, именно не деревни, а отдельные домики, в один такой зашли, все тихо, спокойно, потом вдруг что-то стукнуло, идем дальше, видим подвал (а у немцев в каждом доме имелись подвальчики). Видим, в подвале окна, спустились туда, а они в окнах с пулеметами сидят, попробуй, выкури. Мы к ним, дверь была открыта, я заглянул и крикнул:
- Хенде хох!
Зашел, все трое стоят с поднятыми руками. Вывели их, тут наши ребята из разведки в маскхалатах топают, и мы пленных им отдали. Нам они не нужны, а ребятам поощрение.
- Как мылись, стирались, вши были?
- В батарее особенно тщательно следили, чтобы вшей, особенно на НП, да и на огневой, не было. Купались мы так: палатка брезентовая, внутри бочка с дырками, в этой палатке раздевались и залазили в бочку, где мыли друг другу спины. У нас полушубки были, валенки, брюки ватные, мы гимнастерки поначалу выворачивали наизнанку и швы прикладывали к бочкам, все желто от пота, прожаривалось все, в том числе и вши, они же скопляются в основном в местах швов. Искупались, оделись, пришли на НП, а ночью смотрим - опять вши. Потом определили, что они в полушубке прячутся, тепло же. В Калининской области комбат как-то отправил нас к старшине. Приходим, а они снаряды возят, смотрим, лошади потные, полушубки долой, на лошадей одели, завязали, так они всю ночь на лошадях провисели. Только таким образом мы от вшей избавились. Из-за вшей начальство сильно ругалось. От холода же спасались так: в блиндажах делали печурки, из 122-мм или 152-мм снарядов, они же раздельного заряжания, если у нас были унитарные патроны, взял, как винтовочный патрон снаряд в затвор вставил. Там отдельно заряжается, снаряд сам по себе, а дополнительный заряд кладется после, правда, гильза не большая, но достаточная для нас, ребята делали так: прорубали дырку в гильзе, и печечку сделали себе. Так что кроме личных вещей и оружия, с собой всегда таскали дрова и эти печки, а что делать, если зима, то никуда не денешься.
- Как кормили в войсках?
- Кормили неплохо, не могу я жаловаться, были конечно такие моменты, особенно в 32-й стрелковой бригаде, когда подвоза нет, тогда с самолетов бросали сухари мешками, и консервы. Потом в мы попадали в двойное окружение, мы немцев, а немцы нас, и тоже с самолетов еду бросали. Как такового хлеба на фронте не было, в основном сухари были, вот в тылу пользовались кухней, и в обороне тоже. Приедет Воронин, наш повар, каши, супы разные готовил, а так в наступлении сухпай раздавали, иногда привозили в термосах первое и второе, а потом вечером после ужина идут с сумками и с мешками, раздают всем сухпай на трое суток. Тогда мы уже понимали, что завтра утром в наступление. В пайке давали кусок колбасы, банку консервов, брикеты каши, гречневой или ячневой, или, реже, гороховое пюре. Варить мы, конечно, не варили, но грызли.
- Американские консервы пробовали?
- А как же, тушенку их давали, по вкусу как вареная колбаса, 100 грамм на человека. Курцы банку из-под этой тушенки использовали как табакерку, махорку хранили. Но вкуснее был английский шпик, который давали с кашей.
- Женщины у Вас в части были?
- У нас не было. А так были, в пехоте санитарки, медсанбаты были женские, не сказать, чтобы много женщин служило, но были. Но как они себя вели, не скажу, у нас-то их не было.
- Деньги на руки какие-то получали?
- Даже не помню, сколько нам давали, в Прибалтике советские деньги были, а в Германию пришли, нам стали давать марки. Я не курил, и не пил, так что рубли в принципе были не нужны, кроме того, на фронте нам по 100 грамм водки всегда давали и махорку, мне ребята сахар меняли на махорку.
- Как к вам относилось мирное население?
- Не скажу, чтобы я особенно сталкивался с мирными людьми, но в Латвии и Литве они были недовольны, говорили нам:
- Вы немцев прогоняете, а чего у нас остаетесь?
Вот такие были разговоры. А гражданское немецкое население в лицо ничего не говорило, когда мы перед взятием Кенигсберга освободили Тильзит, и заняли оборону, то в подвалах домов находили наших побитых красноармейцев, поколенных в лица явно мирным населением. Относились они к нам, конечно, враждебно, везде было написано:
- Тут большивизмус, тут большивизмус, тут большивизмус.
Черными большими буквами и еще написано:
- Песте. Песте. Песте.
Это значит: "Молчать", я сам видел, когда Тильзит проходили. А так больше я с мирным населением не общался. Куда пойду, чужая территория. Офицеры, они, конечно же, были немного посвободнее, чем мы. Ходили в города. Как-то раз мне выдался случай, уже после войны, с капитаном выйти в город. Переоделись в гражданское, и пошли в ресторанчик, из любопытства отправились, посмотреть, пообедать. Меня удивила одна вещь. Пришли мы, сели, там столики на 4-х, сразу подходит официант. Видит, что мы русские и говорит по-русски:
- Что вам? Выпить и закусить?
А заказ приносили уже другие. Оказывается, там антресоль была, а в ней сидел диспетчер, перед ним весь план ресторана и он там пишет: "Стол №5, пришли двое", заказ снял один официант, и отправился к следующему столику, а исполняют его другие.
- С "власовцами" сталкивались?
- Да, было дело, преследовали мы противника и шли через лесок, дорога проходила через поляну, а полянки все какие-то бугроватые, с холмиками были. Оказалось, на одном из них засел пулеметчик. Как начал стрелять, а никуда деться. Сзади орудия идут, впереди пехотные пушки 45-ки, а он стреляет пулями разрывными. Что делать, не знаем, мы к комбату:
- Что делать пушки не перетащим?
Тогда ребята с комбатом во главе 45-ку взяли, брезент отбросили и 4 человека на коленках стали толкать ее впереди себя, а мы все смотрим. А тот-то с пулеметом видит, что 45-ка двигается к нему, и он по ней лупит. Вот они подошли поближе к нему, метров 20-25 осталось. Смотрим, комбат одну гранату бросил, потом второю и около окопа одна разорвалась. Комбат встал и стоит, здоровый был такой, сибиряк. Пулеметчик вышел, одет как немец, комбат ему матом кричит, а тот "Нихт фершрейн", тогда взял за китель его комбат, как врезал по морде, и тот покатился. Комбат опять:
- Из какой области?
- С Новосибирска.
- А-а-а, значит, земляк мой.
И давай его волтузить. Его не стреляли, просто забили. Каждый шел и толкал, штыком колол, как собаку растерзали и все. Это был "власовец".
- С особистами довелось столкнуться?
- Нет, не пришлось. Форма была общевойсковая у всех, одинаковая, и у НКВД, и у нашей пехоты, гимнастерка, такие же погоны и петлицы. Может, и сталкивался, но кто их разберет.
 |
Подругин (стоит), сидят Спиридонов И.П. (слева) и Желюбчик (справа). Германия, май 1945 г. |
- Как бы вы оценили наши телефонные аппараты?
- Телефоны работали безотказно, у нас были деревянные фонические телефоны, небольшие такие. В них капсули были, и мембрана угольная. Зимой трудновато с ними, когда говоришь, изо рта пар идет и мембрана отсыревает, а угольный порошок начинает спекаться, слипаться и слышимость не очень. Мы их и разогревали, и брали капсули и внутрь к телу подкладывали, а пока они разогреваются, мы немецкими аппаратами пользовались. Капсули у трофейных телефонов вынимали, интересно, почему они работают, а они были металлические, еще и мембрана такая маленькая, покрытая сверху металлом, так, как у нас сейчас современные аппараты. Ну а так перебоев не было.
- Как бы вы оценили наши телефонные провода?
- У нас использовался провод ПТФ -7, это 6 стальных жилок и 7-я была медная. Покрыты резиной, а сверху хлопчатая ткань, пропитанная смолой или вроде как битумом водоотталкивающим. У немцем были другие провода, зимой с ними плохо, он не защищен ни от холода, ни от воды, застывает, на морозе его ножом не разрежешь, такой прочный. Конечно, хороший, а вот при эксплуатации при порывах тяжело исправлять, осколками если перебило, то завихрения не зачистить. А с нашим проще, и болота им нипочем.
- Под немецкими авиаударами оказывались?
- Во время попытки прорыва блокады нас с утра до ночи самолеты бомбили. Движения из-за этого было почти невозможным, свирепствовали фашисты ужасно. Возле нас располагалась медсанрота, землянки были, рядом река, и моста в этом месте практически никогда не было, все время разбивался. Ночью его ставили, а утром прилетали немцы и разбивали. На наших глазах пикировщики разбили медсанроту, Первый самолет показал куда бомбить и потом все остальные самолеты по очереди в медсанроту. Вылетало все! Люди, простыни, и ведь были же белые флаги, видно, что санчасть, и все равно разбили. С левой стороны у нас стояла зенитная батарея, которая также немцам не давала покоя била их сильно. И тогда немцы решили уничтожить зенитную батарею. Было примерно то же самое, мы увидели летящую вереницу немецких самолетов, поняли, что на зенитную батарею летят, но та продолжала вести огонь, два самолета сбила, остальные со страху бомбы разбросали и скрылись.
- Что было самым страшным на войне?
- Я даже не могу сказать. Страшно было сразу, в первые дни на фронте. Летит, визжит снаряд, падаешь постоянно, боишься, что убьет, ребята которые уже были обстрелянные, объясняли:
- Тот, что свистит нечего кланяться ему, твоему снаряду ты не покланяешься, его не услышишь!
Потом обстрелялись и вроде нормально, попривыкли, даже при бомбежке и под обстрелом засыпаешь, хотя толком сна не было.
Как-то, после двойного котла, немцы решили скрыть свое отступление, так они заслоны оставили и ушли, а оставшиеся целую ночь стреляли из пулеметов и бросали ракеты. Разведчики к утру подошли туда, и обнаружили, что немцы убежали километров на 40. Тогда мы пешком весь день и всю ночь топали, пока пехота догонит противника! Идешь на ходу, спишь и сны видишь. Идешь и друг за друга держишься, все затуманивалось перед глазами, и засыпали, падали, а потом смеялись!
После войны меня направили в школу подготовки старшин для артиллерии. В 1946 г. я в составе части отправился в Донецк, где работал начальником электростанции. Тогда света в шахтах еще не было, энергия нужна была для поездов. Затем Кременчуг, у меня была своя задача обеспечивать небольшой городок в предместье электричеством, чтобы везде все работало, в том числе в штабах. Был там дом для начальствующих составов, в нем жили люди, кухня, пищеблоки. С шести утра до одиннадцати вечера свет нужен был везде.
В 1947 г. я демобилизовался. Сначала жил в Зеленогорске, там же женился. Брат мой прибыл домой, у него ребенок был, жена, мать, но через 4 года открылся туберкулез и он умер. Отец погиб на фронте. Я работал на каменном карьере, после войны все время стройка шла. В карьере стояли компрессора, и машинистом-компрессорщиком я там и работал. Даже не учился этому делу, так как работал раньше электриком. Пошел как-то в учебно-курсовой комбинат мне выписали удостоверение, говорят:
- Что мы тебя учить будем, ты и так все знаешь.
 |
Участник Финской войны брат Петр (слева), умер от ранения в легкие |
Приехал я к начальнику, мне сразу Г-1 компрессор дали, мы там вдвоем работали. Затем выдали новые компрессора. Еще позже прибыл финский компрессор, за ним советские мелитопольские компрессоры. В 1949 году меня снова призвали в армию, в Днепропетровск, я там 4 года отслужил.
Когда приехал в город после окончательной демобилизации, устроился работать слесарем на брезентовую фабрику. Начал писать письма в ЦК о выделении мне квартиры. Я жил в Зеленогорске и 5 км пешком каждый день ходил на работу. Писал письма и в горисполком, и в ЖКХ, и в горком. Пришли ответы о том, что нет возможности, а потом все-таки квартиру мне дали.
Интервью и лит.обработка: Ю.Трифонов
Стенограмма и лит.обработка: Д. Ильясова
