Я родился 15 сентября 1925 года в городе Урюпинске Волгоградской области. 22 июня 1941 года я собрался на рыбалку с друзьями. Мне друг говорит: "Слушай, в двенадцать часов будет Молотов выступать". - "Что такое?"- "Объявили войну".
Весь учебный 1941/42 год я проучился в девятом классе. Летом сорок второго, когда немец подошел близко к Сталинграду, мои одноклассники, которые были постарше меня, ушли добровольцами на фронт и почти все погибли. А мы, пацаны, записались в истребительный батальон города Урюпинска. Задача батальона была ловить шпионов, диверсантов, охранять военные объекты, следить за светомаскировкой. Не хватало мужчин, поэтому руководство города обратилось к комсомольцам с просьбой помочь. Нам выдали винтовки с патронами, и мы патрулировали по городу, охраняли райком партии, городской совет, помогали охранять маслозавод, Ленинский завод, который в войну делал минометы. Диверсантов мы ни разу не поймали, а вот вылавливать воров и жуликов приходилось.
Осенью того же года я поступил в Сельскохозяйственный техникум. В ноябре, когда готовилось наступление под Сталинградом, в город прибыло много войск. В соседних с нашим домах остановились танкисты. Я к ним повадился ходить и, как говорится, влюбился в "тридцатьчетверку". Танкисты мне ее показали, рассказали ее характеристики. В общем, выдали военную тайну. Командиром у них был лейтенант Сергей Антонович Отрощенко. Представляешь, в 44-м году я прибыл в Субботицу, на 3-й Украинский фронт и попал в батальон, которым он командовал, став к тому времени майором.
Проучился я в техникуме полтора года и в 1943 году, в возрасте семнадцати с половиной лет, был призван в армию. Нас не принимали, но мы так просились, что военком сжалился над нами и направил в 1-е Саратовское танковое училище.
Еще в школе я научился хорошо стрелять и обращаться с оружием, знал и устройство трактора. Так что учеба мне давалась легко. Поэтому через два месяца после принятия присяги мне уже присвоили звание младший сержант и назначили командиром отделения, а затем и замкомвзвода. Курсанты ходили в ботинках с обмотками, а нам, "начальству", выдали латанные-перелатанные кирзовые сапоги. Чистить чем? Крема не было. Брали сахар, замачивали до кашеобразного состояния, и этой кашицей драили сапоги - блестели как хромовые!
В столовой за столом сидело восемь человек. На завтрак, обед, ужин давали бачок с едой и белый или черный хлеб, а к завтраку еще и двадцать грамм масла. На обед обязательно первое, второе и компот. Вермишель с тушенкой - я такую дома не ел! Так нас кормили. 9-я норма! Поправились здорово, а все равно голодными были - нагрузка-то большая. Вставали в 6 часов. Вне зависимости от погоды в нижней рубашке, галифе и сапогах бежали на физзарядку. Потом занятия восемь часов, потом самоподготовка, пара часов личного времени и отбой в 23 часа. На обед идешь, командир роты из-за угла смотрит, как идет рота. Только доходим до столовой, выскакивает: "Рота, кругом!" Еще кружочек: "плохо идете, песни поете плохо". Поели, выходим разморенные. Он на крыльце стоит: пятнадцать минут строевой подготовочки. Вот так приучались к порядку, к дисциплине.
В училище, мы пробыли очень долго - восемнадцать месяцев. Около года учились на "матильдах" и "валентайнах", потом на Т-34. Учили нас хорошо. Теорию проходили в классах, а практику на полигоне, где занимались неделями - водили, стреляли, разбирали тактику действия одного танка и танка в составе подразделения. Причем изучали не только действия танков, но и пехоты, поскольку требовалось умение взаимодействовать с десантниками. Командовал нашим учебным батальоном старый кавалерист Бурлаченко, воевавший в Гражданскую войну, Финскую и даже в начале Отечественной. Командир роты Дравенретский на фронте не был. К концу обучения я водил и стрелял очень неплохо.
Практику вождения и тактику проходили на Т-26 и БТ-7, а стреляли из танков, на которых обучались. Сначала из "матильд" и "валентайнов", а потом из Т-34. Честно говоря, мы боялись, что нас могут выпустить на иностранных танках: "Матильда", "Валентайн", "Шерман" - это гробы. Правда, броня у них была вязкая и не давала осколков, зато механик-водитель сидел отдельно, и если ты башню повернул, а в это время тебя подбили, то водитель уже никогда из танка не выберется. Наши танки - самые лучшие. Т-34 - замечательный танк.
Выпустили нас в августе 1944 года, присвоив звание младший лейтенант, после чего повезли на завод в Нижний Тагил, где распределили по маршевым ротам. Где-то месяц мы позанимались тактической, огневой подготовкой, вождением. Дали нам экипажи, привели на завод, показали бронекорпус: "Вот ваш танк". Мы вместе с рабочими насаживали катки, помогали, как могли. На сборке работали специалисты высокого класса. Были там пацаны-водители по тринадцать-четырнадцать лет. Представляешь, громадный цех, справа и слева идет сборка танков. А по центру со скоростью километров тридцать несется танк, за рычагами которого сидит такой пацан. Да его просто не видно! У танка ширина была примерно три метра, а ширина ворот - три двадцать. Танк проскакивает на этой скорости в ворота, влетает на платформу и застывает, как вкопанный. Класс!
Танк мы себе собрали, укомплектовали и прошли на нем пятидесятикилометровый марш с боевой стрельбой на полигоне. Тут надо пару слов сказать о моем экипаже. Механик-водитель имел десять лет судимости и после краткосрочного обучения танком практически не владел. Наводчиком орудия был бывший директор Саратовского теплоходного ресторана, взрослый мужик в теле, который еле влезал в танк. Заряжающий - 1917 года рождения - был с небольшой умственной недостаточностью. Пятого члена экипажа не было. Вот такой экипаж - все без боевого опыта!
Мы совершили марш и вышли на полигон стрелять. По команде "Вперед!" пошли на огневой рубеж. Командую: "Осколочным заряжай!" Заряжающий хватает снаряд. Зарядил. Короткая. Наводчик стреляет - в молоко. Я ему кричу: "Возьми прицел поменьше". Заряжающему: "Заряжай!" А заряжающего нет - убежал к механику, испугавшись отката. Я его схватил за шиворот, выволок: "Ну-ка, заряжай". Отстрелялись мы слабо.
Вернулись, погрузились в эшелон и поехали через Москву, Украину, Молдавию в Румынию. Перед погрузкой на платформы, нам выдали громадный брезент, примерно десять на десять метров. Я оставил заряжающего охранять танк: "Смотри, чтобы не сперли брезент". Утром встаем - брезента нет. Всех созвал: "Где брезент? Как хотите, а брезент чтобы к отправке был". Где взяли, неизвестно, но брезент принесли.
По дороге заряжающего с дизентерией оставили в госпитале. Уже в Румынии у наводчика распух палец, и его тоже госпитализировали. Так что в расположение 170-й танковой бригады в сентябре 1944 года мы приехали вдвоем с механиком-водителем. При этом он по дороге чуть не сжег тормозную ленту, не отрегулировав зазоры.
Когда приехали, командир роты, Брюхов Василий Павлович, собрал всех командиров танков и взводов: "Смотрите, у нас в резерве есть три хороших танкиста, желающих идти в бой. Если кто считает, что экипаж не соответствует, мы можем заменить". Я попросил заменить мне механика-водителя, ну а наводчика и заряжающего дали новых.
Надо сказать, что Василий Павлович - из разряда отцов-командиров. Талантливый, храбрый человек. Настоящий военачальник. Он всегда действовал в авангарде. Кто в дозоре? Всегда Брюхов! Решал задачи маневром, в лобовые бои не ввязывался. Не случайно в двадцать лет стал командиром батальона. Молодежь всегда опекал, в бой пошлет тех, кто уже раньше воевал, а ты, пока не освоился, идешь вторым или третьим. Вот от таких опытных танкистов мы получили огромную помощь при подготовке к боям. Они учили нас премудростям и хитростям танкового боя. Объясняли, как двигаться, лавировать, чтобы не словить болванку. Заставили снять пружины на защелках двустворчатых люков командирской башни. Ведь ее даже здоровый человек с усилием открывал, а раненый никогда бы этого не смог сделать. Объясняли, что люки лучше держать открытыми, чтобы легче было выпрыгнуть. Пушки пристреляли заново. Все сделали, подготовились.
И вот, первая атака. Собрали командиров: "Рощу видите? Там противник. Задача - обойти эту рощу и выйти на оперативный простор". Сели в танки. Команда - вперед! И мы пошли. Едешь, стреляешь, справа танк горит, слева танк горит. Экипаж успел выскочить или нет, не видно. Наводчик ведет огонь. Ему командуешь: "Правее 30 - пушка. Левее 20 - пулемет. Осколочным". Желание только одно - подойти ближе, чтобы противник не мог стрелять, побыстрее его уничтожить. Снаряд за снарядом посылаешь туда, откуда стреляют. Подъехали к немецким позициям - орудия перевернуты, трупы валяются, бронетранспортеры горят. Рощу захватили, обошли ее, вырвались на простор. Впереди в километре бегут немцы, орудия везут. Некоторые орудия разворачиваются. Мы остановились, стреляем. Они их бросают и бегут. Вперед! Я засмотрелся на панораму боя и вдруг танк нырнул в широкую канаву и зацепил стволом песок. Остановились. Достали ершик, прочистили орудие. Догнали роту, которая к тому времени ушла примерно на километр. Это был первый бой. А потом этих боев было…
Особенно тяжелые бои были в районе Секешфехервара. Там я уничтожил свой первый танк. Это было во второй половине дня. Мы атаковали, и вдруг слева из-за лесочка примерно в 600-х - 700-х метрах правым бортом к нам выполз танк. Как мы потом уже выяснили, у немцев были подготовлены капониры, и, видимо, он полз в один из них занять позицию для обороны. Я заряжающему говорю: "Бронебойным". Наводчику: "Правее рощи. Танк". Он ему как врезал в борт - тот загорелся!
Однажды в декабре, когда мы окружали немецкую группировку, после ночного марша мы встали на отдых. Замаскировали немножко танки и легли спать. Утром просыпаемся - в трехстах метрах от нас на возвышенности стоят замаскированные под копны "тигры". Мы - быстрее сматываться. Завели машины и вывели танки в лощину. По ней зашли этим "тиграм" во фланг и начали обстреливать. Пару танков сожгли. Три наших танка вышли на левый склон лощины, где их быстро сожгли невидимые нами танки, стоявшие где-то справа. Потом наш сосед, видимо, продвинулся, немцы ушли, и только тогда нам удалось продолжить движение.
Наступали мы днем и ночью. В ночь на 26 декабря 1944 года захватили город Эстергом на берегу Дуная. Видим, с запада идет колонна, машин двадцать. Мы рассредоточились, танки поперек дороги поставили. Передняя машина уперлась в танк. Водителю кричат: "хенде хох". Он выскакивает, его из автомата срезали, остальных кого постреляли, кого в плен взяли. А в машинах - колбасы, сыры. Затарились продуктами. На западной окраине города переночевали, а утром, построившись в колонну, пошли дальше. Впереди взвод - три танка - головной дозор. Я следом за ними. Только вышли из города, как по головным танкам открыли огонь из рощи, что росла недалеко от дороги. Все три танка были уничтожены. Мы откатились к городу и, не ввязываясь в бой, по полю обошли эту рощу, выйдя на какую-то железнодорожную станцию. Там мы захватили эшелон легких танков, которые оставили следовавшим за нами трофейным командам. Через горы вышли к городу Камаром, при подходе к которому я 30 декабря 44-го года был ранен. Из засады немецкий танк врезал нам. Болванка попала в башню, от удара меня контузило, я сломал левую руку, да еще вдобавок меня немного поранило осколками брони. Второй снаряд нам влепили в трансмиссию. Танк загорелся, но мы все успели выскочить.
В госпитале я провалялся почти до середины февраля 1945 года, а когда выписался, то попал в другой батальон уже на должность командира взвода. Мы стояли во второй линии обороны между Келец-озером и Балатоном. Закопали танки, под танком вырыли яму для экипажа, оборудовали ее для отдыха, накрыли танк брезентом. Один в танке у орудия дежурит, а остальные отдыхают. До переднего края было километра три. Завтрак нам привозили в 12 часов ночи. Ужин, обед и положенные 100 грамм - в 4 часа утра. Как-то раз мы ужинали внизу, когда по нам сыграл "ванюша". В танк не попал, но страху мы натерпелись.
На правом фланге, я помню, шла батарея самоходных установок Су-100. Они выдвинулись вперед примерно на километр, встав на окраину населенного пункта. Только рассвет начался, загорелся один факел, второй, третий, четвертый, пятый, шестой - все самоходки немцы уничтожили.
Вскоре мы опять перешли в наступление. Наша авиация обрабатывала передний край - утюжили капитально. Видели, как "Илы" горели и взрывались в воздухе. А когда пошли в наступление, приятно было видеть результаты их работы: "тигров" со свернутыми на бок башнями
Мы наступали в направлении города Шефрон. 14 или 15 марта я подбил самоходку. Она обстреливала соседей, стоя в капонире, не видя, как мой танк зашел ей в тыл, и когда она попыталась выбраться из капонира, чтобы сменить позицию, мы всадили ей подкалиберным почти в упор. Она тут же вспыхнула!
А вскоре наш экипаж раздавил батарею 37-мм орудий. Удачно получилось: мы им с тыла зашли и давай их давить. За эту батарею меня приставили к ордену Боевого Красного Знамени, но дали орден Отечественной войны I степени. А потом уже получил орден Красной Звезды. Я уже научился воевать… Всего я подбил один танк, одну самоходку, ну а сколько танкеток и бронетранспортеров - это я не знаю. Пехоты, наверное, человек двести-триста положил. Приехал домой, на книжке у меня было десять тысяч рублей. Отцу говорю: "Пойдем, я деньги получу". Я отдал эти деньги, пошел домой, а отца до полуночи не было. Пришел. Деньги все целы, а сам поддатый.
30 марта 1945 года. Захватили деревушку, а в ней колонну техники: пленных, машины, бронетранспортеры, орудия, только танков не было. Остановились. Загрузили боеприпасами, заправились горючим. Противник отошел километра на три. Все готово к продолжению наступления. Комбат говорит: "Пойдешь в головную заставу". Я вперед посылаю танк и следом за ним иду. Пока из деревни не вышли, я сел на шаровую установку пулемета, справа от механика-водителя, а наводчик и радист устроились на башне, свесив ноги в люки, сзади на трансмиссии расположилось человек десять десантников. Первый танк поехал, наш следом за ним, а дорога раскисла и первый танк оставляет глубокую колею. Механик-водитель, чтобы не увязнуть, берет на полтрака левее. Проехали несколько метров и вдруг взрыв! Танк подорвался на фугасе. Башня вместе с наводчиком и радистом улетела на двадцать метров (я потом ходил, смотрел). Оба живы остались, но ноги им покалечило. Меня взрывной волной закидывает на крышу дома, с которой я скатился во двор. Упал удачно - ничего не сломал. Я ворота распахиваю, выскакиваю на улицу. Танк горит, снаряды и патроны рвутся. Смотрю, впереди, метрах в четырех от танка лежит парторг батальона. Его облило горючим и он весь в огне. Я на него бросился, затушил, оттащил за ворота. В экипаже погибли механик-водитель и заряжающий, которые были в танке. А десант почти весь погиб. Один я легко отделался - только барабанные перепонки лопнули. Неделю я походил в резерве батальона, а когда я немного выздоровел, комбат взял меня к себе на должность начальника штаба, поскольку начальник и помощник начальника штаба были ранены.
 |
| Стоят у танка слева направо А.С. Бурцев, комвзвода Безруков Виктор, зам. комбата по строевой Васадзе и члены экипажа. 14 июля 1945 г. |
Как-то мы брали населенный пункт. Стоял он очень неудачно - в лощине между двух холмов. Немцы укрепились на склонах. Первые пять танков пошли по дороге к его восточной окраине. Только подошли к домам - тяп, тяп, тяп - пять танков сгорело. Посылают еще три танка - сгорели. А нам надо пройти эту деревню и идти дальше. Больше танков не посылали - в обход, по горам нашли какую-то дорожку и с тыла вошли в эту деревеньку. Сбили немцев с одного холма, закрепились, с другого склона немцы еще ведут огонь. Танк комбата за домом стоит, а я в соседнем сижу с радистом батальона и о чем-то с ним разговариваю. Вдруг болванка влетает в окно и сшибает ему черепушку. Мозги наружу, глазами хлопает. Я встречался, конечно, со смертью, но тут мне страшно стало. Рацию бросил. Выбегаю на крыльцо и бегу к комбату. Между домами метров, наверное, тридцать было, и это пространство немец простреливал из пулемета. Метров десять пробежал. Он как впереди меня очередь даст. Я остановился. Он только закончил стрелять, я опять побежал - очередь сзади. К комбату подбежал, все рассказал. Как-то мы выкрутились потом.
Самый страшный момент? Был такой… Мой экипаж стал экипажем командира роты. В одном бою мы вяло перестреливались с немецкими танками. Перед нами в траншеях расположилась пехота. Ротный сел на место командира, а мне разрешил прилечь рядом с танком, поспать. Вдруг из траншеи вылезает пьяный пехотный капитан с пистолетом и идет вдоль траншеи, а тут пулеметная стрельба идет. Идет, кричит: "Я вас всех перестреляю!" И подходит к нашему танку. А я сплю. Вдруг кто-то как ногой врежет: "Я тебя сейчас, сволочь, расстреляю!" - "Ты что это?!" - "Ты что здесь лежишь, иди в бой!" Я онемел. Ведь сейчас нажмет курок, и все! Хорошо, что наводчик, здоровый парень, услышал крик этого капитана, вылез и прямо с башни на него прыгнул. Пистолет у него отобрал. Как по морде врежет! Тот немножко очухался, встал, повернулся и без звука пошел к себе в траншею. Вот здесь было действительно страшно: если бы не наводчик, погиб бы не за понюх табака.
В мае 1945 года мы оставшиеся танки передали в другой батальон. Бригада воевала аж до 8-го числа, а мы стояли в резерве. 7-го командир батальона уехал. Я, хоть и младший лейтенант, но остался за начальника штаба: "Ты тут организуй праздник. Говорят, что война кончается". Мы стояли в барском дворе - все есть: скот, вино. Комбат приезжает 8-го числа в 12 часов ночи, говорит: "Ребята, война закончилась". Что началось - это невозможно описать: стреляли из автоматов, пистолетов, из ракетниц. Потом все за стол. Народ от радости пьет. День пьет, второй, третий. Командиры чувствуют, что надо заняться чем-нибудь. И начали технику приводить в порядок.
Интервью: Артем Драбкин Артем Драбкин |
