Фадин Александр Михайлович

Родился я в деревне Князевка Арзамасского района Нижегородской области 10 октября 1924 года.

В воскресенье 22 июня 1941 года я проснулся поздно, где-то часов в десять утра. Умывшись и с ленцой позавтракав черным хлебом, запивая его кружкой чая, решил поехать к своей тетке. Приехав к ней, я увидел ее заплаканной. Расспросив, узнал, что началась война, и ее супруг Павел ушел в военкомат записываться добровольцем в Красную Армию. Наскоро попрощавшись, я решил не задерживаться и направился в общежитие Горьковского речного училища, где я в то время учился. По дороге в трамвае разговор шел о войне, о том, что она долго не продлится. "Напала Моська на слона", - сказал один из пассажиров.

Во вторник 24 июня я пошел в военкомат. Площадь перед ним была забита людьми. Каждый стремился попасть к военкому. Не знаю, каким образом, но мне удалось проникнуть в коридор военкомата, где меня встретил политрук. На его вопрос, зачем я пришел, я ответил, что хочу на фронт. Узнав, сколько мне лет, он мне сказал: "Знаешь, парень, иди и продолжай учиться, войны для тебя еще хватит, а пока, видишь, сколько народа, у нас есть, кого призывать". Примерно через месяц я опять отправился в военкомат. Послушав совет своего друга, я прибавил себе два года. Получил медицинскую карту, и, пройдя медицинскую комиссию, был зачислен во 2-е Горьковское автомотоциклетное училище.

Нас направили в Ильино, где после ужина объявили, что мы входим в состав 9-й роты третьего мотоциклетного батальона. На другой же день начались занятия. Мы изучали воинские уставы, учились ходить с песнями в составе роты. Винтовки из досок были изготовлены лично каждым. 7 августа 1941 года нас привели к присяге, впервые помыв в бане и выдав летнее воинское обмундирование. Вскоре нам вручили боевое оружие.

Изучение мотоциклов мы начали с модели АМ-600 с коляской и ИЖ-9, а затем перешли к изучению только что принятых на вооружение мотоциклов М-72. Проведя несколько занятий по теории, нас повезли на автодром на вождение. В то время велосипед был роскошью, доступной не каждому мальчишке, и многие не умели кататься. Поэтому их вначале научили ездить на велосипедах, а уж потом посадили на мотоцикл.

Зима 1941 года выдалась очень суровой. В декабре морозы зачастую доходили до 42-45 градусов. Холодрыга была страшная. Температура в классах была не намного выше, но если в поле на тактических занятиях и стрельбах мы могли согреваться, пританцовывая, то в классе надо было сидеть, не двигаясь, слушая педагога. К тому же одеты мы были довольно легко: буденовский шлем, хлопчатое обмундирование, шинели, кирзовые сапоги с теплой портянкой, летнее нательное белье и варежки с одним пальцем.

К этому времени дорога от железнодорожной станции, занесенная снежной пургой, сделалась непроезжей, что исключило в течение декабря подвоз продуктов питания. Поэтому весь месяц нам выдавали два сухаря вместо положенных нам семисот грамм хлеба и пять кусочков сахара в день, а завтрак, обед и ужин состоял из миски свекольного супа. И, тем не менее, мы не унывали, будучи уверенными, что это временные трудности.

В конце ноября 1941 года, когда немцы подошли к Москве, весь состав 2-го Горьковского автомотоциклетного училища написал письмо Главнокомандующему Сталину с просьбой послать нас на фронт. Спустя всего два дня в адрес училища пришла от него ответная телеграмма, в которой он поблагодарил весь состав училища за его готовность, однако указал, что мы еще понадобимся Родине позже, а пока требовал, чтобы мы учились и лучше готовились к грядущим боям. Из этой телеграммы мы поняли, что Москву не сдадут, а это было самым главным. И действительно, через несколько дней началось наше контрнаступление.

В марте после восьмимесячного курса обучения на командиров мотоциклетных взводов училище направило на фронт около четырехсот человек. Нам же, курсантам 3-го мотоциклетного батальона, было приказано продолжить учебу, но уже по программе командиров автомобильных взводов.

Курс обучения на автомобилистов мы закончили только июне 1942 года, а в конце июля нас повезли на практику в Москву на завод МАРЗ-3, откуда, пройдя стажировку, мы вернулись в училище и начали готовиться к выпускным экзаменам.

В конце августа посреди ночи объявили боевую тревогу, и всех курантов направили в санитарную часть училища на очередную медкомиссию. Отобранной сотне человек, среди которых был и я, зачитали приказ Верховного Главнокомандующего о переименовании училища во 2-е Горьковское танковое училище. Не прошедшие медкомиссию выпускались автомобилистами. Мы, молодежь, кричим: "Ура!" А те, кто постарше, кто воевал на Халхин-Голе и на Финской, освобождал Западную Украину, Белоруссию говорят: "Что вы радуетесь? Будете гореть в этих железных коробках". Мы уже были хорошо подготовлены по программе автомобилистов, и переход на изучение танка нам дался легко.

В первых числах апреля 1943 года приехала государственная комиссия принимать первый выпуск училища. Экзамены по огневой подготовке и материальной части считались основными, и если ты их сдавал на "хорошо", то присваивали младшего лейтенанта, а если на "отлично", то лейтенанта. Материальную часть я сдал на "отлично". Предстоял экзамен по огневой подготовке. По программе полагалось стрелять с коротких остановок. "Отлично" ставили, если выстрел произведен меньше чем за восемь секунд, "хорошо" - за девять, "удовлетворительно" - за десять, ну, а если больше задержался - "неуд". Но я, наверное, первый в училище начал стрелять с ходу. Поначалу мы тренировались наводить орудие на примитивном тренажере-качалке, которую раскачивали сами курсанты. Потом нас выводили на полигон с оборудованным на колхозном поле огневым рубежом. Мишень для стрельбы из орудия таскали трактором на тросе длинной метров триста. А стреляли мы с 1200-1500 метров. Все боялись, как бы в трактор не попасть. Командиром батальона у нас был майор, фронтовик, без правой руки. Он нас учил: "Остановки надо делать короче, а лучше не останавливаться". Когда я первый раз сказал ребятам, что буду стрелять с ходу, командир роты предупредил, чтобы я не дурил, но я все же решил попробовать. Получилось! С первого выстрела поразил танк! Меня остановили. Командир роты, старший лейтенант Глазков, бежит: "Ну, что, разгильдяй, я же тебе говорил! А если бы не попал?" Начал меня отчитывать. Подъезжает командир батальона: "Кто стрелял?" - "Да, вот курсант Фадин, несерьезный". - "Что?! Да он молодец! Вот так командир роты учи стрелять, как он стрелял, с ходу!"

И вот на экзамене мне разрешили стрелять с ходу, но экзаменатор, полковник предупредил: "Имей в виду, если ты не попадешь всеми тремя снарядами, то ты не получишь и младшего лейтенанта, а получишь старшего сержанта". Сел в танк. Механик - опытный инструктор. Получив команду "К бою!", я сразу сел за прицел. Только подошли к огневому рубежу, механик говорит: "Подожди, подожди, сейчас будет "дорожка". А я поймал мишень, выстрел - кормы нет! Вторую цель, пехоту, тоже накрыл. Это был фурор! Вернулись на исходную, полковник подбегает, жмет руку, снимает и дарит мне свои часы. Но из курсантов никто не стал стрелять так, как я, - это же риск.

25 апреля 1943 года мне было присвоено звание лейтенант, а в начале мая нас отправили в 3-й запасной танковый полк при заводе № 112.

В мой экипаж вошли, кроме меня, командира, механик-водитель - старший сержант Василий Дубовицкий, 1906 года рождения, бывший в 1936 году был личным шофером М.И.Калинина (когда я его стал расспрашивать, как его сюда занесло, он ответил: "Лейтенант, там все в карточке записано", - и ничего не сказал); командир орудия - младший сержант Голубенко, 1925 года рождения, и радист-пулеметчик - младший сержант Вознюк Василий, одессит, 1919 года рождения.

К концу мая 1943 года подготовка нашей маршевой роты подходила к концу. Примерно 30 мая мы получили на заводе новехонькие танки. Маршем прошли на них на наш полигон, где заранее для нас была установлена мишенная обстановка. Быстро развернулись в боевой порядок и осуществили атаку с ходу с боевой стрельбой. В районе сбора привели себя в порядок и, вытянувшись в походную колонну, пошли на погрузку для следования на фронт.

На рассвете одной из ночей, где-то в конце второй половины июня, эшелон выгрузился на станции Марьино Курской области. Маршем прошли несколько километров до какой-то рощи, где влились в состав потрепанного в оборонительных боях 207-го батальона 22-й гвардейской танковой бригады 5-го гвардейского Сталинградского танкового корпуса.

14 июля около полудня, позавтракав и осмотрев боевые машины, мы получили команду построиться поротно. Здесь в наши ряды по списку, зачитываемому начальником штаба батальона, стали входить воины, уже имевшие боевой опыт, а прибывшие с эшелоном ранее не участвовавшие в боях выходили из строя и направлялись в резерв. В результате такой переформировки я из командиров танковых взводов стал командиром танка Т-34. А на следующий день 12 июля пошли в наступление.

Взвились три красные ракеты. Пройдя несколько сот метров, мы увидели выдвигающиеся немецкие танки. Обе стороны открыли огонь. Через наши головы пронеслись ракеты "катюш" и немецкая оборона окуталась облаком пыли. Тут мы сошлись. Я не мог себе представить, что можно попасть в такую бестолковую, но при этом организованную с двух сторон мясорубку. Только бы не затеряться и не наскочить на один из соседних танков! После первых двух выстрелов появился азарт: поймать в прицел танк противника и уничтожить его. Но только во второй половине дня мне удалось поразить Т-IV, который сразу же загорелся после моего попадания. А еще чуть позже я подловил на ходу бронетранспортер с флажком на правом крыле и влепил ему два осколочно-фугасных снаряда, от взрывов которых разлетелись огненные брызги. Здорово получилось! И опять движение в атаке вперед, стараясь не разорвать боевой линии нашей роты. К исходу 12 июля немцы начали организованный отход и уже в сумерках мы овладели Чапаевым. К рассвету у нас в бригаде осталось восемнадцать из шестидесяти пяти танков. Помылись, перекусили, хотя есть особо не хотелось, и опять в бой.

Для меня наступление закончилось 16 июля, когда наш танк получил два попадания и загорелся. К этому времени в бригаде оставалось четыре или пять исправных танков. Мы шли кромкой поля подсолнухов. Представь себе: четвертый день наступления, почти без сна, вымотанные… Первый снаряд попал в опорный каток, выбив его, а следом залепили в двигатель. Мы выскочили и скрылись в подсолнухах. Возвращаясь к своим, я увидел метрах в трехстах четыре танка Т-34. Только хотели выйти к ним навстречу, механик меня хватает: "Стой, лейтенант, стой! Видишь, кресты на них! Это же немцы на наших танках". - "Твою мать, точно! Наверное, эти танки и подбили нас". Залегли. Подождали, пока они пройдут, и пошли дальше. Шагали часа полтора. Случайно наткнулись на начальника штаба батальона, он потом погиб под Киевом: "Молодец, лейтенант, я уже представил тебя к званию гвардейца"… А что ты думал?! Если в гвардейском корпусе - так сразу гвардеец?! Нет! После первого боя, если ты смог доказать, что можешь воевать, только тогда присваивали звание.

Из шестидесяти двух человек-выпускников училища, пришедших вместе со мной в корпус, после четырех дней наступления осталось только семь, а к осени сорок четвертого года нас оставалось только двое.

Мы попали в резерв батальона, где несколько дней хорошенько отдохнули и, главное, отъелись, хотя в 1943 году в училище кормили более или менее нормально, однако накопившееся недоедание сорок первого - сорок второго годов давало о себе знать. Вижу, как в мой котелок повар наливает первое и накладывает второго столько, что в мирное время я никогда бы столько не съел, а глазам кажется, что пусть кладет побольше - все равно съем.

А затем началась подготовка к Белгородско-Харьковской наступательной операции. Танк мне не дали, а назначили офицером связи штаба бригады. В этой должности я провоевал до 14 октября, когда мне было приказано принять танк погибшего гвардии лейтенанта Николая Алексеевича Полянского. Надо сказать, что я очень благодарен начальнику штаба бригады гвардии майору Михаилу Петровичу Вощинскому, который сделал из меня в течение двух месяцев офицера, умеющего работать с картой, овладевшего задачами роты, батальона и даже бригады. А этого не только командир танка, взвода, но и командир роты, не работавший в штабе, сделать не мог.

Найдя танк, я подошел к экипажу. В это время механик-водитель Василий Семилетов копался в трансмиссионном отделении, остальные лежали рядом и, как я заметил, все трое меня внимательно разглядывали. Все они были значительно старше меня, за исключением заряжающего Голубенко, который был членом моего первого экипажа и моим одногодком. Я понял сразу, что им не приглянулся. Ясно: или я сразу же стану командиром, или же не стану им в этом экипаже никогда, а это значит, что в первом настоящем бою экипаж вместе с танком может погибнуть, а, скорее всего, старики под всяким предлогом начнут симулировать и не участвовать в боях.

Выручила меня самоуверенность, которая выработалась за время работы в штабе, и я строго спросил: "Что это за танк? Почему экипаж лежит?" Поднялся младший по возрасту сержант Голубенко и доложил: "Товарищ лейтенант! Экипаж танка завершил ремонт и ожидает нового командира". - "Вольно, товарищи! Прошу всех подойти ко мне". Команда медленно, но была выполнена. Подошли ко мне небритые, неряшливо одетые и с цигарками в руках. Приложив руку к пилотке, я представился и сказал, что о погибшем командире много слыхал хорошего, а вот экипаж что-то на него не похож. Потом, подойдя к лобовой части танка и, остановившись справа в метре от него, я внезапно подал команду: "Становись!" Все встали, но цигарки не бросили. Дал команду: "Прекратить курение!" Бросили нехотя. Выйдя на середину из строя на один шаг от них, сказал, что мне неприятно идти в бой на таком неряшливом, грязном танке и с чужим экипажем. "Вижу, что и я вас не удовлетворил, но раз Родине надо, я буду ее защищать так, как меня учили, и так, как я могу". Смотрю, ухмылка у стариков сошла с лиц. Спрашиваю: "Машина исправна?" - "Да, - ответил механик-водитель - вот только электромотор поворота башни не работает и нет в запасе ведомых траков: все три - рабочие". - "Будем воевать на этом. По машинам!" Команду выполнили более или менее. Поднявшись в танк, сказал, что едем в роту Аветисяна. Вынув карту и ориентируясь по ней, я повел танк в деревню Валки. По дороге на окраине Новых Петривцев попали под огонь артиллерии. Пришлось спрятать танк за каменную стену полуразвалившегося от бомбежки здания и дожидаться темноты. Когда танк был поставлен как следует и заглушён мотор, я объяснил экипажу, куда нам следует прибыть и цель моего маневра. Заряжающий Голубенко высказал: "Да ты здорово ориентируешься по карте, лейтенант!" - "Да и в тактике, видимо, разбираешься не хуже", - сказал радист Вознюк. Молчал только водитель Семилетов. Но я понял, что холодный прием уже позади - в меня поверили.

Как только начало темнеть, мы двинулись и вскоре сопровождаемые артиллерийским и минометным огнем противника прибыли в роту. Практически в течение всей ночи мы, попарно сменяя друг друга, двумя лопатами рыли окоп, выбросив до 30 кубических метров грунта, и поставив туда танк, тщательно замаскировали его.

Наша подготовка к штурму Киева, в котором должна была принять участие наша бригада, началась с вызова всех командиров танков, взводов и рот 2 ноября 1943 года в землянку командира батальона. Было достаточно темно, моросил мелкий дождь. Нас было тринадцать человек и три командира самоходных орудий. Начальник политотдела бригады подполковник Молоканов очень коротко поставил задачу командиру батальона. Из его слов я понял, что начало штурма - завтра в 8 часов.

В эту ночь, за исключением дежурных наблюдателей, все крепко спали. В 6 часов 30 минут 3 ноября нас пригласили позавтракать. Получив завтрак, мы решили его съесть не в блиндаже, а на свежем воздухе. Здесь же перед боем, метрах в двадцати пяти - тридцати расположилась, испуская дым и пар, наша батальонная кухня. Как только мы расселись, противник открыл артиллерийский огонь. Я успел только крикнуть: "Ложись!". Один из снарядов упал сзади нас метрах в семи-десяти, но своими осколками никого не задел. Другой ударился метрах в десяти от нас и, не разорвавшись, кувыркаясь, смел на своем пути зазевавшегося солдата, оторвал колесо кухни, опрокинув ее навзничь вместе с поваром, раздававшим пищу, отвалил угол дома и успокоился в садах на противоположной стороне улицы. Выпустив еще два-три снаряда, противник успокоился. Нам было уже не до завтрака. Собрав свои небольшие пожитки, мы перебрались в танк в ожидании штурма. Нервы на пределе.

Вскоре начался огневой налет, и я подал команду: "Заводи!", а увидев в воздухе три зеленых ракеты: "Вперед!" Впереди сплошной дым и вспышки от снарядов, изредка видны взрывы от недолетов. Танк сильно дернулся - это мы прошли первую траншею. Постепенно успокаиваюсь. Неожиданно обнаружил справа и слева от танка бегущих, стреляющих на ходу пехотинцев. Идущие справа и слева танки ведут огонь с ходу. Опускаюсь к прицелу, не вижу ничего, кроме наваленных деревьев. Даю команду заряжающему: "Осколочным заряжай!" "Есть осколочным", - четко ответил Голубенко. Делаю первый выстрел по наваленным бревнам, решив, что это первая траншея противника. Наблюдаю за своим разрывом, успокаиваюсь совсем, почувствовал себя как на полигоне, когда стреляешь по мишеням. Стреляю из пушки по бегущим в форме мышиного цвета фигуркам. Увлекаюсь огнем по мечущимся фигурам и даю команду: "Увеличить скорость". А вот и лес. Семилетов резко замедлил ход. "Не останавливайся!" - "Куда ехать?" - "Вперед, вперед!". Старый двигатель танка хрипит, пока мы давим одно за другим несколько деревьев. Справа танк Ванюши Абашина, моего командира взвода, тоже ломает дерево, но двигается вперед. Выглянув из люка, увидел небольшую просеку, идущую вглубь леса. Направляю танк по ней.

Впереди слева слышны выстрелы танковых пушек и ответный тявкающий звук противотанковых пушек фашистов. Справа слышу только шум танковых моторов, но самих танков не вижу. А мой танк идет по просеке вперед. Думаю: не зевай, брат, открываю попеременно вдоль просеки огонь из пушки и пулемета. В лесу становится светлее, и вдруг - поляна. Заметив мечущихся по поляне гитлеровцев, даю выстрел. И тут же вижу: из-за холмиков на другом конце поляны ведется сильный пулеметный и автоматный огонь. Мелькнула между холмиками группа людей, и вдруг - вспышка: противотанковая пушка. Дал длинную очередь из пулемета и крикнул заряжающему: "Осколочным!" А затем почувствовал удар, и танк, как будто бы наскочив на серьезную преграду, на мгновение остановился и снова пошел вперед, резко сдавая в левую сторону. Снова, как на полигоне, отыскал группу снующих около орудия людей и дал по ним выстрел. Услышал крик Феди Вознюка: "Орудие и прислуга - в щепки!" Механик кричит: "Командир, у нас перебита правая гусеница!" - "С радистом выйти через десантный люк и восстановить гусеницу! Я вас прикрою огнем". А уже вышли на поляну еще несколько танков, а затем и стрелки. На ремонт гусеницы рабочим траком (ибо ведомых у нас не было) у нас ушло около часа. Кроме того при вращении танка на левой гусенице его засосало в болотистую почву, а левее впереди метрах в десяти оказалось минное поле, поставленное фашистами на большом сухом участке поляны. Поэтому самовытаскивание танка пришлось осуществлять назад. На это ушло еще около двух часов.

Догнать свой батальон удалось только с наступлением темноты, когда немцам удалось остановить наши танки перед вторым оборонительным рубежом. В течение ночи с 3 на 4 ноября мы осуществили дозаправку машин горючим и боеприпасами и немного отдохнули. На рассвете 4 ноября командир батальона собрал командиров на рекогносцировку. Из тринадцати человек, начавших наступление сутки назад, в строю осталось девять. По-прежнему с нами были три самоходные установки. Мы вышли к окопам стрелков, и Чумаченко показал: "Вот видите, впереди нас в трехстах метрах устроены сплошные лесные завалы из бревен?" - "Да, видим". - "Вот за этими завалами сидит противник и не дает подняться нашим стрелкам. Сейчас же выдвигайтесь на эту поляну, развернитесь в линию и атакуйте противника". Почему немцы не стреляли и не убили нас, стоявших в рост перед их обороной? Не знаю…

Танки вышли на опушку, развернулись и пошли в атаку. Нам удалось разбросать бревна завалов и, преследуя немцев по просекам и лесной чащобе, еще засветло выйти на опушку леса к совхозу "Виноградарь". Здесь нас встретили контратакой до батальона немецких танков, в том числе "тигры". Пришлось отступить в лес и организовать оборону. Немцы, подойдя к лесу, выдвинули вперед три средних танка, а главные силы построились в две колонны и двинулись в глубь леса. Уже темнело, но тут они решили ввязаться в так нелюбимый ими ночной бой.

Мне было приказано своим танком перекрыть центральную просеку. Справа и чуть сзади меня должен был прикрывать танк Ванюши Абашина, слева меня прикрывала самоходная установка ИСУ-152. Разведка противника, пропущенная нами, углублялась в лес. Подходили главные силы. По шуму моторов было ясно: впереди шел тяжелый танк "Тигр".

Приказываю механику-водителю Семилетову: "Вася, на малых оборотах чуть дай вперед, а то мне мешает впередистоящее дерево бить по противнику в лоб". За двое суток боя мы сдружились, и экипаж понимал меня с полуслова. Улучшив позицию, я увидел противника. Не дожидаясь, когда механик-водитель окончательно остановит танк, я дал первый выстрел подкалиберным по головному танку, который находился уже в пятидесяти метрах от меня. Мгновенная вспышка в лобовой части фашистского танка, и вдруг он загорелся, освещая всю колонну. Механик-водитель Семилетов кричит: "Командир, твою мать! Зачем выстрелил? Я еще люк не закрыл! Теперь от газов ничего не вижу". Но в этот период я обо всем забыл, кроме танков противника.

Голубенко без моей команды уже докладывает: "Подкалиберным готово!" Вторым выстрелом я убил выходящий из-за первого горящего танка второй танк противника. Он также вспыхнул. В лесу стало светло, как днем. Слышу выстрелы танка Ванюши Абашина, глухой и долгий выстрел слева 152-мм самоходки. В прицел вижу уже несколько горящих танков. Кричу механику: "Вася, подойди ближе к горящим танкам, а то фрицы удерут". Подойдя почти вплотную к первому горящему танку из-за его правого борта, нахожу следующую живую цель - "артштурм". Выстрел - готова. Мы преследуем противника до совхоза "Виноградарь", где остановились привести себя в порядок. Как могли, подзаправились, готовясь к решающему штурму города.

Утром 5 ноября в наше расположение приехали командир бригады гвардии полковник Кошелев и начальник политотдела подполковник Молоканов. Оставшиеся экипажи семи танков и трех самоходок выстроились перед машинами. Обратившись к нам, командиры поставили задачу овладеть городом, добавив, что первым экипажам, ворвавшимся в город, будет присвоено звание Героев Советского Союза.

Минут через тридцать, построившись в боевую линию, мы пошли в атаку и быстро овладели южной окраиной Пуща-Водица, с ходу пересекли Святошино, а затем и шоссе Киев-Житомир. Дорогу преграждал противотанковый ров, вырытый еще в 1941 году, который необходимо было преодолеть, чтобы попасть в город. Спустившись в ров, танк застрял: мотор ревел на максимальных оборотах, из выхлопных труб вырывались полуметровые пучки огня, говорившие о его чрезвычайной изношенности, но выбраться не получалось. Чтобы увеличить тяговое усилие, кричу механику: "Преодолевай задним ходом!". И вот первая улица. И снова незадача! Рабочий трак, который мы поставили в лесу взамен разбитого ведомого, сейчас, при выходе на мощенные улицы, своим десятисантиметровым зубом поднимал корпус танка с правой стороны, исключая ведение огня. Остановились и, позаимствовав ведомый трак, приступили к ремонту.

Батальон получил задачу двигаться к центру города. Головной танк достиг Т-образного перекрестка и вдруг, объятый пламенем, свернул вправо, врезавшись в один из угловых домов. Разведчики, находящиеся на нем, были сброшены. Лейтенант Абашин и я открыли огонь по удиравшей самоходной установке врага. Вторым снарядом я попал ей в кормовую часть, остановив ее движение. Небольшая заминка, подошедший быстрым шагом командир батальона назначает головным танк лейтенанта Абашина. По сигналу "Вперед!" мы двинулись дальше, и вскоре вышли на Крещатик. Город взят.

Вечером мы получили задачу выйти из города в направлении города Васильков. Однако, преодолевая небольшую речку, наш танк увяз, и в силу изношенности двигателя уже не мог выбраться. Пришлось его вытаскивать тягачом и везти в ремонт. Ремонтные бригады, пытавшиеся восстановить мой танк, после безуспешных семидневных трудов объявили мне, что мой танк не подлежит ремонту в полевых условиях, добавив, что воевать на нем я смогу лишь в 1944 году. Вот так закончились для меня бои за Киев. За эти бои командование батальона представило меня и еще шесть командиров к званию Героя Советского Союза.

В период подготовки к дальнейшим боям мне разрешали самостоятельно формировать свой экипаж, поскольку со старым экипажем пришлось расстаться. Без ложной скромности скажу, что люди просились ко мне. Правда, из назначенного мне экипажа я никого, кроме механика-водителя, менять не стал. Радистом был молодой паренек Клещевой (имени его не помню), а башнером - старшина-эвенк, имя и фамилия которого так же стерлись из памяти. Несколько опытных механиков батальона уговорили меня взять механиком-водителем Петра Тюрина.

27 декабря 1943 года бригада получила приказ наступать в направлении Чековичи, Гута-Добрынская, Каменный Брод, Андреев. Впервые мне было доверено идти в головном дозоре.

Двигались к линии фронта ночью. Погода была морозная, грунт был твердым. Выпавший с утра снег несколько смягчал стук танковых гусениц. Двигатель нового танка тянул очень хорошо, мы двигались с высокой скоростью. Я нервничал, поскольку непонятно, где и как тебя встретит противник. Успокаивало то, что мы двигались полями, обходя населенные пункты, сокращая маршрут. Пройдя километров двадцать, мы вошли в какую-то деревушку. Остановились. Вскоре нас догнала колонна бригады. Отдых был очень короткий, после чего мы получили задачу двигаться вперед, но у меня - незадача. Мой механик-водитель Петр Тюрин заявил, что вести танк не может, поскольку не видит в темноте. Мы засуетились. Заменить его было некем. Экипаж был не взаимозаменяемым. Мог вести танк, кроме водителя, только я. Минут двадцать заставил нас Тюрин волноваться. Тут я почувствовал, что он лжет: если бы он на самом деле ослеп, он бы себя вел по-другому. Просто у парня сдали нервы: идти первым, не зная, что случится с тобой в следующую секунду, очень тяжело. Вскипев, я закричал на него: "Зачем же ты напросился в мой экипаж?" - и добавил, обращаясь к замкомандира батальона Арсеньеву: "Товарищ гвардии старший лейтенант! На ближайшем привале замените мне Тюрина". И повернувшись снова к механику-водителю, приказал в грубой форме: "А сейчас садись за рычаги и веди танк". Я дал команду: "Вперед!" и, напрягая зрение, стараясь в темноте через летящие снежинки разглядеть хоть что-нибудь, начал управлять им через ТПУ10. Я часто отвлекался на ориентирование по карте, нагибаясь внутрь танка, который слабо, но освещался, и вскоре забыл про Петра, который вполне уверенно вел танк.

С рассветом вдалеке показалось село Каменный Брод, а перед ним, метрах в пятистах от себя, я увидел темный предмет, который в предрассветных сумерках принял за танк. Дал по нему два раза бронебойными снарядом - вижу искры от попаданий и отлетающие в разные стороны черные куски. Понял, что перепутал, а подъехав, увидел большой валун. Вдруг из села на всех парах выскочили два немецких танка Т-IV и удирают от нас вправо, в сторону города Черняхова. Я кричу: "Тюрин, догони, догони". А он струсил, остановился. До них уже полтора-два километра. Я выпустил пару снарядов - мимо. Черт с ними, надо брать село.

Не доехав до крайних домов метров триста, встретил старичка, который показал мне проход в минном поле и сказал, что в селе немцев нет, но в соседнем стоит много немецких танков. Поблагодарив деда, вошел в село и двинулся по улице на его противоположную окраину. Дома стояли в одну линию вдоль дороги, а за ними справа и слева виднелись широкие поля. Меня догнали еще два наших танка, в том числе и танк командира взвода Ванюши Абашина. Выйдя на противоположную окраину, увидел в полутора километрах соседнее село, расположенное вдоль дороги. Не успел посмотреть на карту, чтобы определить его название, как вдруг заметил рядом с дальним селом, немного правее, курсирующие по полю немецкие средние танки Т-IV, выкрашенные в белый цвет. Вслед за ними из-за домов начали выползать танки "тигры" и "пантеры", которые строились в боевую линию. Насчитал их семь штук. За ними также выстраивались во вторую линию танки Т-IV, которых было около полутора десятков. Недолго думая, подал команду: "Бронебойным заряжай!" - "Бронебойным - готово". Стреляю по правофланговому "тигру" - мимо! Что такое?! Смотрю в прицел - он у меня сбит на пять делений вправо. Вот почему от меня ушли те два танка при подходе к селу. Уточняю прицел, слышу, как по радио командиры нашей и второй роты развертывают танки в боевой порядок. Высунувшись из башни танка, увидел, как весь батальон развертывается в поле правее домов в боевой порядок, чтобы встретить в лоб танки противника. Это было безграмотное решение командира батальона, которое дорого нам стоило, но об этом я расскажу дальше.

Бой у деревни Каменный Брод (рис. С. Кулешов)

Не знаю, что меня дернуло, но я решил атаковать немцев. Один против двадцати немецких танков! Совсем голову потерял! Даю команду механику: "Вперед! К тому селу!" Вслед за мной шел и второй танк нашего взвода, которым командовал Ванюша Абашин. Слева от дороги увидел скат к реке. Стало быть, можно свернуть с дороги и незаметно подойти к противнику. И только успел об этом подумать, как крайний "тигр" с расстояния один километр дал по мне выстрел. Он бы меня убил, но болванка зацепилась за рукоять оставленной с осени и вмерзшей в землю сохи, изменила траекторию полета, пролетела в нескольких сантиметрах от башни моего танка. Повезло! Если бы они по мне все саданули, от меня бы мокрого места не осталось, но почему-то они не стреляли. Я крикнул Тюрину: "Сверни влево и иди по лощине вдоль речки к крайнему дому села!" За мной этот маневр повторил и Ванюша Абашин.

Подъехав к крайнему дому, думая, что он закрыл меня от развертывающихся немецких танков, решил посмотреть из-за угла этой хаты, что делают немцы, и доложить обстановку командиру роты по радио. Только я подбежал, крадучись, к углу дома и хотел было высунуться, как снаряд, выпущенный из танка, стоявшего за стогом сена в полутора километрах от деревни, по-видимому, в целях обеспечения развертывания главных сил и поддержки их атаки отвалил угол этой хаты и отбросил меня к моему танку. Поднялся с трудом, ибо ноги отяжелели и не хотели подчиняться, иду к своему танку, руки трясутся. А тут метрах в трехстах-четырехстах перед нами выполз из окопа тяжелый танк Т-VI "Тигр", желтого цвета. Мы стоим на открытом месте. Почему он не стрелял? Не знаю… Я еще в танк не заскочил, кричу Ванюше: "Стреляй, рас****яй, стреляй!!! Стреляй по нему, твою мать!" А он стоит, смотрит. Видать, обалдел. Честно говоря, я был выше его по уровню подготовки, особенно после службы офицером связи при штабе.

С трудом влез в свой танк и навел пушку на этого выползающего "тигра". Однако, видимо, вследствие шока и большого волнения никак не мог определить точно расстояние до него. Принял решение отступить. Даю команду Тюрину развернуться и вернуться в Каменный Брод тем же путем, что и пришли. А немецкие танки, завершив развертывание, пошли в атаку на батальон, стреляют, наши танки горят. Я параллельно им правее метров двести иду со скоростью 50-60 км/ч.

Обогнал их, заехал за крайнюю хату, резко развернулся и встал между домом и сараем, около которого стоял стог сена: "Сейчас я вас в борт пощелкаю". А танки обошли деревню справа и движутся мимо меня. Смотрю в прицел - мешает куча навоза. Продвинулся вперед, развернул башню и вижу идущий ко мне правым бортом крайний правофланговый вражеский "тигр", готовый к выстрелу по одному из наших танков, стоявшему на его пути. Своего попадания я не видел, но "тигр" дернулся и встал, а из него повалил дым. Ко мне подъехал танк командира 2-го взвода Кости Гроздева, ему надо было за другую хату и бить, а он ко мне жмется. Видимо, танк, который издалека прикрывал развертывание и стрелял по мне, когда я был у соседнего дома, врезал ему. Башню сорвало, и она отлетела на крышу соседнего дома. Костя выскочил… вернее, выскочила верхняя часть туловища, а нижняя в танке осталась. Руками по земле скребет, глаза хлопают. Ты понимаешь?! Я кричу механику: "Назад!" Только развернулись. Удар! И танк закрутился и закатился аж на другую сторону улицы. Болванка, попав в правую бортовую передачу, оторвала большой бронированный кусок, оголивший шестерни передачи, но танку практически ущерба не принесла. Немецкие танки повернули левее и стали быстро сворачиваться для выхода из боя.

Сожгли мы у них четыре танка, из них одного "тигра", но и сами потеряли восемь машин. В лоб встретили! Надо было спрятаться за хаты, пропустить их и жечь в борта. Мы бы их всех там пожгли! А так роту потеряли! В основном, конечно, молодежь - только пришедшую на пополнение, без опыта. Главное, они выскочили. Уже позднее выяснилось, что эта группировка с нашим выходом в Каменный Брод попадала в окружение, отчего и шла ва-банк, чтобы прорвать наш боевой порядок.

Быстро перегруппировавшись, бригада начала преследование. Темнело. Настроение отвратительное: столько людей потеряли, но сейчас главное - не дать им закрепиться и перейти к обороне.

Часам к девяти темнота и моросивший мелкий дождь со снегом совсем ослепили меня. Движение замедлилось. Меня догнали другие танки, развернувшись в боевую линию, идем, озираясь друг на друга. Ночная мгла, атака в никуда, противника не видно. Начали стрелять осколочно-фугасными снарядами по ходу движения. Вскоре прошли большое село.

Незаметно наступил рассвет, показалась грунтовая дорога. Слышу по радио открытым текстом: "Фадину занять свое место". Ускоряю ход и выхожу вперед в готовности действовать в качестве боевого дозора. За мной выдвигаются еще два танка. С рассветом на душе стало веселее, однако ненадолго. Сквозь дымку, высунувшись по грудь из танка, увидел очертания большого населенного пункта. Мне показалось, что это город Черняхов. И только успел это подумать, как по нам ударила тяжелая вражеская артиллерия.

Развертывание и атака с ходу начались стремительно. Слева, в двухстах метрах от меня, развернулась батарея новых самоходных установок СУ-85 и открыла огонь с места. Еще левее разворачивается истребительно-противотанковая батарея нашей бригады. Мы тремя танками атакуем, ведя огонь по крайним хатам.

Смотрю в прицел и вижу выдвигающуюся перпендикулярно нам в двух километрах колонну танков, входящую в город с другой стороны. А тут еще артиллерия бьет по ним и по нам откуда-то справа. Мелькнула мысль, как хорошо налажено взаимодействие по захвату этого населенного пункта. И тут заметил, как от крайнего дома в белом полушубке бежит навстречу нам человек, подбегает к командиру противотанковой батареи и бьет его в лицо. Оказалось, что в город уже вошла 21-я гвардейская танковая бригада, а мы, выходит, ведем огонь по своим. Быстро ориентируемся и поворачиваем на центр города. Слышу по радио открытым текстом: "Фадину и Абашину выйти к железнодорожному вокзалу". Поворачиваю правее и вижу двухэтажное каменное здание вокзала.

Поворачиваю башню для выстрела вдоль улицы, и вдруг танк содрогается от мощного взрыва крупнокалиберного осколочного снаряда, попавшего в правую часть кормы. Танк продолжает двигаться, медленно сворачивая в правую сторону.

Механик-водитель кричит: "Командир, добили нашу бортовую передачу". - "Можешь двигаться?" - "С трудом". Подъехали к крайнему от вокзала дому. Я выскочил из танка, чтобы посмотреть повреждения. Оставшуюся часть броневого листа, прикрывавшую шестерни бортовой передачи, как ножом срезало. Разбиты две шестерни, а другие имеют трещины. Не пойму до сих пор, как мы еще продолжали двигаться. В этот момент подъехал на своем танке командир батальона Д. А. Чумаченко, приказавший занять оборону и ждать ремонтников.

Поставив танк в гуще яблоневого сада, примыкавшего к дому, мы вскоре дождались присланную командиром батальона ремонтную летучку. Поговорив немного с ремонтниками, я распорядился, чтобы командир орудия и стрелок-радист находились в танке и вели наблюдение, а сам решил сходить к зданию вокзала и понаблюдать из него за городом. Вдруг услышал крики, автоматные очереди и выстрел из моего танка. Повернулся и со всех ног бросился назад. Оказалось, что оставшиеся в тылу немцы атаковали танк. Ремонтники и экипаж заняли оборону, а заряжающий выстрелил осколочным снарядом практически в упор по атакующей пехоте. В итоге немцы потеряли около десяти человек, а оставшиеся тринадцать сдались в плен.

Восстановление танка заняло около суток, а потом пришлось догонять ведущую бои днем и ночью свою бригаду. Не могу вспомнить сейчас, когда же мы спали. Все это делалось какими-то урывками от одного до двух часов в сутки. Усталость провоцировала появление безразличия, что вело к потерям.

Уже ночью вошли в город Сквиру. Все измотались до того, что никто и не заметил прихода Нового 1944 года. Отдохнуть удалось часа три-четыре. Проснулись от ударов по башне палкой - работники походной кухни звали на завтрак. Во время завтрака нас вызвали к командиру батальона. Около батальонной автомашины с будкой собралось одиннадцать человек, из которых трое - командиры самоходных установок. В батальоне осталось восемь танков - это еще неплохо - плюс два отделения от взвода бригадной разведки. Выйдя из будки, командир батальона сначала представил нам нового командира роты техника-лейтенанта Карабуту, а затем поставил задачу пройти маршем до города Тараща, овладеть им и удержать до подхода главных сил бригады.

Выдвинулись засветло. Мне с пятью разведчиками опять пришлось двигаться в голове колонны на километр-полтора впереди. Вскоре над нами зависла "Рама". Значит, жди гостей. И точно! Появляются восемнадцать Ю-87. Развернувшись в боевую линию, держа интервалы между машинами 100-150 метров, мы на большой скорости шли вперед. Бомбежка была интенсивной, но безрезультатной: ни одна машина не пострадала. Впереди показалось небольшое село, откуда донеслись выстрелы полевых пушек и автоматные очереди. Мы были очень злы и сходу открыли огонь, заставив небольшой гарнизон спасаться бегством.

Мы продолжали двигаться в боевом порядке, как будто бы нам что-то подсказывало, что противник совсем недалеко, и мы вот-вот его встретим. На смену отбомбившимся и ушедшим восемнадцати самолетам появились вдалеке еще две группы по восемнадцать самолетов, которые, сделав большой разворот, принялись нас бомбить. Это подтверждало мое предположение, что противник совсем близко. Вскоре перед нашим взором открылась большая деревня, через которую двигалась черная на фоне белого снега, сплошная, необозримой величины колонна противника.

Механик-водитель Петр Тюрин, 1945 год

Голова этой колонны, в которой были автомашины, конные упряжки, уже вышла из села и стала наращивать скорость, чтобы уйти. Как выяснилось, это выдвигались тылы вновь подошедшей 88-й пехотной дивизии противника. Видя перед собой практически беззащитного противника, мы, стреляя с ходу, стали рассыпаться из боевого порядка по ширине колонны, чтобы не дать уйти и части из нее. Тут на нашу беду население деревни Березанка вышло из домов навстречу нам, молясь и призывая нас быстрее войти в деревню, мешая вести огонь по немцам. Пришлось вести огонь через их головы по убегающим в поле немцам, бросавшим снаряженные повозки и автомашины. Идя вдоль колонны, расстреливаю убегающих немцев из пулеметов. Вдруг увидел группу фрицев на окраине деревни, суетившихся возле каких-то повозок, распрягавших лошадей и отгонявших их в сторону. Даю выстрел осколочным в их гущу и вижу: снаряд раскидал их в сторону, и только тут заметил орудие, которое они пытались развернуть прямо на дороге.

Высунувшись из башни, увидел еще три такие же группы, пытающиеся освободиться от лошадей, которые везли орудия. Мне удалось сделать три или четыре выстрела, и все снаряды легли в расположение этой артиллерийской батареи. Подскочив к первому орудию, я приказал Тюрину объехать его, сам же расстреливал из пулемета расчеты. Придя немного в себя от скоротечного боя, я высунулся из башни, осматривая поле боя. Оно было ужасно. Вдоль дороги стояли брошенные немецкие повозки и автомашины, разбитые и целые, груженные продовольствием и боеприпасами, трупы убитых немцев и лошадей... Такое же количество лежащих на снегу трупов мне пришлось увидеть примерно через неделю в районе прорыва немецкой обороны у города Винограда, но это были уже наши пехотинцы…

Пленных было порядка двухсот человек и мы не знали, что с ними делать, так как на танках десантом шел только взвод разведки. Пришлось из них выделить для охраны и конвоирования несколько человек. Мы сосредоточились в деревне, поживившись трофеями. Тюрин и Клещевой принесли по большой туше свинины, положив их на трансмиссию: "Отдадим хозяевам домов, где будем останавливаться". А затем Тюрин подал мне новые кожаные офицерские сапоги, говоря, что в валенках все время нельзя ходить, а таких сапог, дескать, лейтенанту все равно не выдадут. Да, сапоги оказались мне по размеру, и я до сих пор помню их прочность, непромокаемость.

Вскоре ко мне подошел командир роты старший лейтенант Володя Карабута, поставил задачу двигаться вперед к городу Тараще, который был где-то в десяти километрах западнее деревни Березанка. Подмороженная грунтовая дорога позволяла идти на высокой скорости. Пройдя несколько километров, мы подошли к селу Лесовичи. Немцев там не оказалось.

До города оставалось всего около трех километров, которые мы легко преодолели. В сумерках на большой скорости, наблюдая в прицел пушки, врываюсь на улицу. Жителей никого не видно. Это плохой признак - значит, где-то засада. Впереди вижу перекресток, но в этот момент из одного дома выбегает женщина и машет рукой. Останавливаю танк, высовываюсь из люка и кричу ей, но за ревом двигателя ее ответа не слышу. Вылезаю из танка и спрашиваю: "В чем дело?" Она кричит, что впереди метрах в трехстах, на перекрестке, стоят немецкие танки. Благодарю ее и направляюсь к своему танку. В этот момент выскочивший из следующего за мной танка командир роты Владимир Карабута, узнав от меня о противнике, сказал: "Фадин, ты уже Герой Советского Союза, поэтому первым пойду я", - и начал объезжать мой танк. Вскочив в танк, кричу Петру Тюрину: "Иди за ним, как только его подобьют, сразу из-за него выскакивай и вперед!" Тюрин за ним. Так оно и случилось. Пройдя метров сто, танк Карабуты получает снаряд в лоб и загорается. Я обхожу его и, стреляя в никуда, вырываюсь вперед. Только тут увидел впереди метрах в ста тяжелую самоходную установку "Фердинанд", которая, упираясь кормой в небольшое каменное строение, контролировала перекресток. Увидев "фердинанда" и ударив ему в лоб бронебойным снарядом, даю команду Тюрину таранить его. Тюрин приблизился, ударил "фердинанда" и начал его давить. Экипаж попытался выскочить, но попал под автоматный огонь заряжающего. Четверо остались лежать убитыми на крыше корпуса, однако одному немцу удалось убежать. Успокаиваю Тюрина и даю команду сдать назад. Вижу, остальные танки и САУ движутся по улице, ведя огонь.

Успокаиваюсь, сажаю разведчиков на танк и выдвигаюсь на улицу, ведущую к центру города. Стрельба прекратилась, и наступила какая-то зловещая тишина. Командир роты со своим экипажем погиб (как потом выяснилось, он остался жив), и ждать команды "Вперед!" не от кого, кто-то должен показать пример. А коль я шел первым и так легко расправился с "фердинандом", то мне и сам бог велел идти дальше. Разворачиваюсь на перекрестке налево и двигаюсь по улице, которая спускается к реке. Подошел к мосту. Только подумал: "Не обвалился бы", - как с другой стороны реки из-за поворота улицы показалась большегрузная автомашина с большим кузовом. В темноте немцы не заметили остановившийся на противоположном берегу у основания моста наш танк и, выехав на мост с ходу, уперлись бампером в лоб танка. Шофер быстро сообразил и выпрыгнул из кабины прямо под мост. Мне оставалось только нажать на спуск пушки, и осколочно-фугасный снаряд, пробив кабину, взорвался внутри кузова, набитого немцами. Фейерверк! Останки людей падают на лед, на мост. Я говорю: "Петя, вперед". Передок и мотор сбросили с моста и, по трупам проехав через мост, поднялись по улице. Разведчики соскочили с танка у моста, видимо, отправившись мародерничать - собирать часы, пистолеты. Тогда часов-то не было. Только у командира танка были танковые часы с большим циферблатом.

Медленно двигаемся вперед, повернули и, дав выстрел вдоль улицы, устремились на полном ходу к центру города. Подошли к Т-образному перекрестку. Перекладину этой "Т" образовывал дом, к стене которого, в тень, я прижал танк. Немцев не видно. Своих танков тоже. Заглушили мотор, притаились, наблюдаем. Идти вперед ночью по хорошо освещенным луной улицам без разведки и десанта на танке страшновато, но и стоять без дела тоже неудобно. Кругом зловещая тишина. И вдруг слышу: заработали двигатели нескольких танков, и мгновенно мимо меня по улице на большой скорости прошли три наши танка. Тут же в той стороне, куда они прошли, послышались взрывы и орудийные выстрелы. Вспыхнул бой и на восточной окраине города, где оставались основные силы бригады. Я жду. В той стороне, куда проскочили три наших танка, бой постепенно замирает - видимо, их сожгли.

Через минут 15-20 я услышал, как оттуда идет немецкий танк. Решил подпустить его вплотную и уничтожить метров со ста. И тут меня осенила дикая мысль. Надо его уничтожить так, чтобы было красиво, чтобы потом мелом на нем написать: "Подбил лейтенант Фадин". Во дурь какая! Для этого его надо впустить на перекресток, то есть на 15-20 метров от себя и врезать ему бронебойный снаряд в борт, когда он будет поворачивать налево (я почему-то был убежден, что он повернет на левую улицу). И вот держу вражеский танк на прицеле. Танк-то небольшой: Т-III или Т-IV. Он вышел на перекресток, развернулся налево, я доворачиваю башню направо… а она не поворачивается. Вражеский танк рванул вдоль улицы. Кричу Тюрину: "Заводи и выходи на эту улицу, расстреляем его вдогонку!" Но танк сразу не завелся. Упустили! Я выскочил из башни на корму. К задней части башни танка был приторочен брезент. Разведчики, сидевшие на корме, вытянули его края, чтобы подстелить на холодную броню. Выпущенный край брезента попал под зубцы поворотного механизма башни, заклинив ее. Он не мог туда попасть, просто не мог!!! Я до сих пор не могу пережить, что упустил этот танк! Я после войны рассказывал этот эпизод матери. Говорю: "Не мог брезент под башню попасть". На что она ответила: "Бог тебя сколько раз спасал? - 4 раза. Бог ведь один. Видимо, там честные люди сидели. Вот он тебе и подсунул брезент под башню".

Вытащив брезент и запрыгнув в танк, приказываю Тюрину выйти на улицу, по которой ушел танк, в надежде догнать его снарядом. В это время слышу по радио: "Фадину, Фадину, срочно вернуться назад". Разворачиваю свой танк в обратную сторону и двигаюсь к мосту. Бой явно затихал. Немцы, понеся потери, начали вывод своих подразделений. Вот так в ночь с 4 на 5 января мы освободили город Тараща.

В течение первой половины дня 5 января мы приводили себя в порядок, немного поспали. А в 14 часов 5 января 1944 года начали выдвижение через весь город на запад в направлении города Лысая Гора. Как и прежде, мне посадили четырех разведчиков - и вперед, в голове колонны.

Входим в пригород Лысой горы. Справа вижу в темноте украинские белые хаты, а впереди темнеет лесок. Командую Тюрину увеличить скорость. Проскакивая по улицам Лысой горы, получаю три или четыре снаряда из полуавтоматической пушки себе в левый борт. Танк сполз вправо в какую-то яму, так что стрелять из него можно только в воздух. Останавливаемся. Открываю люк, вылезаю из танка и вижу, что моя левая бортовая передача разбита, и танк не только двигаться, но и повернуться, чтобы удобнее было стрелять, не может. Подъехавший командир батальона приказал ждать ремонтников, оставив для охраны стрелковое отделение во главе с командиром взвода.

Выставив охранение, мы взяли свиную тушу, которую захватили в разгромленном обозе и с тех пор возили на танке, подняли хозяина дома деда Ивана с хозяйкой и попросили пожарить нам свинины. Хорошо поужинали. Но нам было не до сна. Стали готовиться к защите подбитого танка. Для этого сняли спаренный с пушкой пулемет и пулемет радиста, приготовили гранаты, автомат. К нам присоединились семь стрелков с их командиром. Так что сил для отражения наступления пехоты противника было достаточно. С рассветом, заняв круговую оборону, я ждал попытки фашистов захватить наш танк. Где-то часов в девять утра прибежали четверо местных и сообщили, что к нам идут немцы группой человек до двадцати, а может, и больше. Отправив местных, чтобы не нести лишних потерь, мы залегли и приготовились к бою.

Буквально через три-четыре минуты немцы в белых халатах с автоматами неорганизованной группой, чуть ли не толпой, показались из-за домов, направляясь в нашу сторону. По моей команде мы открыли шквальный огонь по ним и убили, по-видимому, человек десять. Они залегли, а затем уволокли своих убитых и больше нас не беспокоили. Часам к 14 подошли главные силы бригады, которые разгромили противостоящих нам немцев, оставили ремонтную летучку и, забрав мою пехоту, двинулись в сторону города Медвин за нашим батальоном.

С 6 по 9 января 1944 года ремонтные бригады восстанавливали мой танк, приводя его в боевое состояние. Мы же коротали свободное время в разговорах с местными красавицами, жившими по соседству. Вечерами собирались вместе, рассказывали о своем детстве или же играли в карты. Утром 9 января к нам приехал командир батальона Дмитрий Чумаченко, который, похвалив меня за мои действия в городе Тараща, приказал по завершении работы принять командование полуротой танков, прибывших, как и мой, из ремонта, и повести их освобождать деревушку в нескольких километрах от города Виноград, что мы и сделали.

Где-то 17 января нам было приказано передать несколько сохранившихся танков в 20-ю гвардейскую танковую бригаду нашего корпуса и выйти в резерв корпуса для пополнения ее прибывающими экипажами танков из глубины тыла. Доукомплектовывались вблизи города Медвин всего несколько дней. Впервые офицеры бригады собрались вместе после доукомплектования, которое было в ноябре. Многих ребят я недосчитался. В первую очередь, конечно, погибали экипажи, прибывающие в составе маршевых рот, получившие слабую подготовку при сколачивании в глубоком тылу. Наибольшие потери бригада несла в первых боях. Выдержавшие первые бои быстро осваивались и затем составляли костяк подразделений.

В период доукомплектования я был назначен командиром танка командира батальона. В экипаже были очень опытные танкисты, провоевавшие не менее года, а то и более: механик-водитель гвардии старшина Петр Дорошенко, награжденный орденами Отечественной войны I и II степени и орденом Красной Звезды, командир орудия гвардии сержант Фетисов, награжденный двумя медалями "За отвагу" и радист-пулеметчик гвардии сержант Елсуков, награжденный орденом Отечественной войны II степени и орденом Красной Звезды. Кроме того, все они были награждены медалью "За оборону Сталинграда". Даже к 1944 году, когда награждать стали чаще, это были очень высокие награды, и такого экипажа в бригаде больше не было. Экипаж жил отдельно и не якшался с другими тридцатью экипажами, и когда после объявления приказа я прибыл к ним в дом, где они поселились, то прием был настороженным. Понятно, что принять верховенство над собой самого молодого лейтенанта бригады, выросшего буквально за три-четыре месяца боев, им было трудно, тем более что Петр Дорошенко и Елсуков были значительно старше меня. Я тоже понимал, что мне еще надо доказать свое право командовать этими людьми.

Уже 24 января бригада была введена в прорыв, проделанный 5-м механизированным корпусом в направлении городка Виноград. Ввод в бой осуществлялся на рассвете практически перекатом через только что атаковавших противника стрелков 5-го механизированного корпуса. Все поле перед немецкой обороной было усеяно трупами наших солдат. Как же так?! Это же не 41-42 год, когда не хватало снарядов и артиллерии, чтобы подавить огневые точки противника! Вместо стремительной атаки мы ползли по пашне, объезжая или оставляя трупы наших солдат между правой и левой гусеничными лентами, чтобы их не задавить. Пройдя первую линию стрелковых цепей, резко, без команды увеличили скорость атаки и быстро овладели городком Виноград.

Где-то утром 26 января командир батальона получил приказ направить свой танк вместе с экипажем в распоряжение командира бригады гвардии полковника Жилина Федора Андреевича, потерявшего танк в январских боях. Так в последних числах января 1944 года я стал командиром танка командира 22-й танковой бригады.

Воевать весной сорок четвертого на Украине было сплошное мучение. Ранняя оттепель, моросящий сырой снег превратили дороги в болота. Подвоз боеприпасов, горючего и продовольствия осуществлялся на лошадях, поскольку машины все застряли. Танки еще как-то двигались, а мотострелковый батальон отставал. Пришлось просить население - женщин и подростков, - которые от села к селу несли на своих плечах по одному снаряду или вдвоем тащили ящик с патронами, увязая чуть ли не по колено в грязи.

В конце января мы, окружая Корсунь-Шевченковскую группировку, сами попали в окружение, из которого едва вырвались, утопив восемь танков в реке Горный Тикич. Потом отражали атаки пытавшихся вырваться фашистов. Короче, к 18 февраля, когда нам приказали сосредоточиться в районе деревни Дашуковка, в бригаде остался один танк командира бригады - мой танк - и мотострелковый батальон автоматчиков. Правда, от батальона осталось 60-80 человек и два орудия 76-мм пушек, да и они отстали, увязнув по дороге в грязи. Управление бригады сосредоточилось в деревушке недалеко от Дашуковки, мотострелки должны были подойти примерно через 5-6 часов. Противник только что выбил наши части из Дашуковки, таким образом, практически прорвав кольцо окружения. Мы с комбригом и начальником политотдела подъехали к глубокому оврагу, который нас отделял от Дашуковки, и до которой оставалось примерно километр. Деревня стояла на пригорке, вытянувшись с севера на юг, образуя улицу длиною примерно полтора-два километра. С трех сторон она была окружена оврагами, и только северная, дальняя от нас окраина имела пологий спуск к грунтовой дороге, шедшей из Лысянки. В районе деревни шел вялый бой. Видно, обе стороны выдохлись, резервов нет. Изредка шестиствольный миномет противника где-то с северной окраины Дашуковки разбрасывал мины по нашей пехоте. Мы вернулись в деревню, расположившуюся перед оврагом.

Поставив танк у выбранной комбригом хаты, я вошел в нее, чтобы согреться и посушить промокшие сапоги. Войдя в хату, я услышал разговор по радио между командиром бригады и командиром корпуса, Героем Советского Союза генералом Алексеевым: "Жилин, закрыть брешь" - "Да у меня один танк". - "Вот этим танком и закрой". После разговора он повернулся ко мне: "Ты слыхал, сынок?"

Задача была ясна. Поддержать пехоту 242-го стрелкового полка, оставившую Дашуковку тридцать минут назад и тем самым открывшую трехкилометровую брешь. Овладеть Дашуковкой, выйти на ее северную окраину и до подхода резервов корпуса, исключить подход и прорыв противника к окруженным по единственной грунтовой дороге, проходящей в 500-600 метрах севернее Дашуковки.

Я быстро выскочил из хаты. Мой экипаж спокойно жевал хлеб с тушенкой. Хозяйка хаты вынесла вслед за мной кринку молока и предложила выпить. А мне белый свет был не мил. Я ведь не знаю, что там, в Дашуковке, какой противник и как его выбивать.

Крикнул экипажу: "К бою!" Экипаж вначале ошалело взглянул на меня в недоумении, отпустив пару шуток по поводу моей прыти, но, видя, что я не шучу, бросил еду, и все метнулись к танку. Я приказал сбросить брезент, чтобы не случилось казуса, как это было в Тараще, выбросить все изнутри танка, что не нужно было для боя, и догрузить боеприпасов. Таким образом, я шел в бой с двумя боекомплектами снарядов: сто пятьдесят штук вместо штатных семидесяти семи. Минут за 20 танк подготовили к бою. Провожать нас вышло все начальство. Помахал всем рукой и встав на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал команду: "Вперед!"

Впервые, как себя помню, не было тяжело на душе, как это всегда бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова начальника политотдела Молоканова Николая Васильевича, сказанные на прощание: "Надо, Саша!" - подействовали ободряюще.

Бой у деревни Дашуковка (рис. С. Кулешов)

Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медленно спускаться по его склону. Выход был только один: преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, однако подняться на противоположную сторону нам не удалось. Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк с большой скоростью скатился обратно вниз. Мы сделали несколько попыток подняться, и всякий раз танк срывался вниз. Начинавшаяся с наступлением темноты гололедица все больше затрудняла наш подъем. Выбившись из сил, я вспомнил, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы "зипе", которые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту. Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое: я, заряжающий и радист-пулеметчик - уцепившись за выступ лобового листа брони, начали толкать танк вверх. Мы уже настолько вымотались, что не отдавали отчета, что наше усилие для двадцативосьмитонной машины - тьфу! А если бы танк, как и раньше, покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Однако наша злость, воля, умение механика-водителя и прикрепленные шипы сделали свое дело. Танк, натуженно ревя, медленно, но полз вверх. Казалось, что вот-вот он встанет, мы же изо всех сил толкали его, старались помочь двигателю. Поднявшись кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах. Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулеметный огонь. Оглянувшись по сторонам, дал команду экипажу: "В танк!" и распорядился дать танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сразу впал в забытье. Видимо, то же самое произошло и с экипажем.

Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Спрашиваю, кто. Мне ответил командир 242-го стрелкового полка. Открыл люк, представился. Он сказал, что я молодец, что преодолел такой глубокий овраг: "Смотри, вон двигающиеся огоньки. Это идут немецкие автомашины. Думаю, что несколько подразделений противника уже прошли по дороге. На этом участке собраны остатки моего полка - примерно рота. Вам необходимо, используя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнем закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка".

Впереди метрах в двухстах виднелись мигающие папиросные огоньки - пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: "К бою!" Заряжающему показал растопыренную ладонь - "Осколочным!"

Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооруженных винтовками. Только некоторые были вооружены автоматами. Видать, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взглядом оценив их состав, в цепи, растянутой метров на 300-400, я увидел около пятидесяти человек. Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: "Мужики, мы сейчас выбьем противника из деревни и выйдем на ее противоположную окраину, где и займем оборону. Поэтому лопатки в период боя не теряйте. А сейчас вы короткими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на 20-25 и сходу ведите огонь по противнику. Не бойтесь моих выстрелов, ибо я стреляю выше ваших голов". Один из них крикнул мне: "Когда это танки шли сзади пехоты?" Я ответил, что вопрос поставлен правильно, но сегодня надо действовать так. Я буду уничтожать огневые точки противника, а как подойдем метров на двести к деревне, я выйду вперед, а вы броском за мной. Сейчас посмотрите и по моей команде - вперед! Взревел мотор - немцы выпустили несколько ракет и сразу же заработали семь пулеметных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои снаряды в течение полутора-двух минут подавили сразу три или четыре точки. Высунувшись из танка, даю команду: "Вперед!" Увидев мою отличную стрельбу, пехота поднялась вначале неуверенно, но в атаку пошла. Противник снова открыл огонь из четырех или пяти точек. Я же расстрелял еще три из них, а потом дал команду механику продвинуться вперед еще на 25-30 метров, выстрелив при этом по окраине деревни двумя снарядами, затем, медленно двигаясь, уничтожил еще одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота короткими перебежками продвигается вперед. Противник ведет только ружейный огонь. Видимо, немцы, овладев деревней, оставили в ней небольшой заслон силой до одного взвода, не имея даже ни одного противотанкового орудия, бросив основные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая минута - пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулеметными точками противника, и продолжала делать перебежки, ведя огонь с ходу и лежа. Но нельзя терять этот благоприятный момент. Поэтому высовываюсь из танка и кричу: "Молодцы, ребята, а теперь в атаку!" Обогнав цепь и ведя огонь с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки вдоль улицы по убегающим немцам и длинную пулеметную очередь. Заметил, как какое-то сооружение пытается вывернуться из-за дома на улицу. Не размышляя, крикнул Петру: "Дави!" Механик рванул танк вперед, ударив правым бортом это большое чудовище, которое впоследствии оказалось шестиствольным минометом.

Продолжаем движение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежали вдоль улицы, боясь темени и неизвестности оврагов, получали свою пулю. Вскоре, выйдя на северную окраину, стал выбирать удобную позицию для обороны. Метрах в двухстах от основного массива домов стояла отдельная хата. К ней я и подвел свой танк, поставив его левым бортом к стене дома. Впереди, метрах в восьмистах по дороге идут одинокие автомашины. Задача выполнена - дорога под прицелом.

К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону - потому что противник мог обойти нас по оврагам - и окопаться. Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся возле моего танка, ища в нем защиту. Видя это, рекомендую всем рассредоточиться, выбрать каждому удобную позицию и быть готовыми к отражению контратаки противника с наступлением рассвета. Через несколько минут из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света - колонна автомашин с пехотой, идущая с зажженными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение только с включенными фарами). Определяю по прицелу скорость движения - около 40 км/ч - и жду, когда они выйдут перед фронтом нашей обороны. Не ожидал я такого подарка от фашистов и, определив дальность, взял поправку на первую автомашину. В одно мгновение мой снаряд превращает ее кузов в огненный шар. Перевожу прицел на последнюю автомашину (она оказалась одиннадцатой), которая после моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части. И тут на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым бронетранспортер рванул в обход первой горевшей автомашины и сразу же сел днищем в грязь. Остальные автомашины пытались съехать с дороги направо и налево и тут же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул бронетранспортер. Мне механик говорит: "Лейтенант, не расстреливай все машины, трофеев надо набрать". - "Ладно". Местность осветилась, как днем. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры фашистов, по которым я выпустил еще несколько осколочных снарядов и полностью короткими очередями разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтяревского пулемета.

Постепенно ночь стала уступать рассвету. Стоял туман, да еще сыпал, хотя и редкий, но сырой снег. Враг не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя. Пехотинцы мои иззябли и грелись, как могли. Часть из них ушла погреться в крайние хаты.

Экипаж не дремал. Опытные вояки, они понимали, что скоро немец полезет нас выбивать. И точно, вскоре к танку подошел молодой солдат и крикнул мне: "Товарищ лейтенант, танки противника!" Я сделал попытку открыть люк, чтобы осмотреться, но не успел поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, крошечный осколок отколовшейся брони поцарапал мне в шею. Закрыв люк, я стал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне солдатом. Справа в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка Т-IV: "Ну вот, начинается..".

Даю команду пехоте и своему экипажу: "К бою!" Приказал зарядить осколочным, ибо танки были далеко и требовалась пристрелка. Снаряд разорвался в пяти-десяти метрах от переднего танка. Танк остановился - второй снаряд я влепил ему в борт. Второй танк попытался уйти, но со второго выстрела встал, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле.

Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и едва не был за это наказан: пуля стукнула по ребру люка, когда я пытался его открыть, чтобы осмотреться. Солдатик, который указал мне на танки, подошел и крикнул, что слева за оврагом какие-то немецкие офицеры рассматривают наши позиции в бинокли. Сказав это, он повернулся, чтобы отойти от танка, вдруг покачнулся и упал навзничь. Взглянув в триплекс, я увидел, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, чтобы его убрали, я приказал механику: "Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности вернуться на место". На малом ходу танк задом выполз из-за хаты. Я развернул башню, и в прицел увидел четыре фигуры, лежащие на снегу сразу за оврагом метрах в четырехстах от меня. Видимо, группа офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, проводила рекогносцировку местности и моей позиции. Крикнул: "Фетисов, снаряд на осколочный!". Фетисов отвернул колпачок, доложил: "Осколочным готово!" Я прицелился, и снаряд разорвался точно в середине этой групп. Я сразу увидел не менее полусотни фигурок в белых халатах, бросившихся со всех сторон спасать раненых. Вот здесь я и отыгрался за паренька-солдата, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов. Таким образом "успокоив" немцев, мы вернулись на свое место (правую сторону дома) и стали ждать дальнейших действий со стороны противника. Радио не отвечало на наши позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов. Из них один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, кроме того по одному неполному пулеметному диску у меня и Елсукова.

И вдруг из-за рощицы, что находилась левее нашей позиции, через дорогу выскочил самолет (на фронте мы его называли "капрони" - итальянского производства, который хорошо пикировал). Развернулся и на высоте 50-70 метров полетел вдоль оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я уничтожил группу немецких офицеров. Механик снова вывел машину из-за дома, и я стал наблюдать за самолетом. Развернувшись, самолет опять полетел вдоль оврага в нашу сторону. Немцы выпустили зеленые ракеты, он им так же ответил зеленой ракетой. Еще раз развернулся, сбросил большой ящик и полетел дальше. Надо сказать, что вдоль противоположного края оврага за небольшим кустарником, видимо, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а вдоль нее - телеграфная линия. Самолет курсировал вдоль этой линии и, зная примерно расстояние между столбами, я рассчитал его скорость. Она была небольшой, порядка 50-60 км/ч. Когда самолет сбросил груз и пролетел мимо нас, я решил, что, если он развернется, я попытаюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолет разворачивается, я беру упреждение - выстрел. Снаряд угодил ему прямо в мотор, и самолет переломился. Что тут было! Откуда только взялось столько немцев! Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур противника, которые бросились к остаткам самолета. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев.

Поставив танк на свое место, справа от дома, я не мог успокоиться. Все, что угодно, но сбить самолет?! Радио по-прежнему молчало, у меня боеприпасов - на две цели и патронов - на отражение одной атаки взвода автоматчиков противника. Время шло. На нашем участке - мертвая тишина, которая предвещала развязку. Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: "Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел "фердинанд". Я даю Петру команду: "Подай немного задом в объезд хаты, как раньше".

Выехав из-за дома, я увидел "фердинанд" с пушкой, нацеленной на меня, но, видимо, он не успел взять меня в прицел, а я быстро спрятался за дом. Однако путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие минуты они пойдут на прорыв.

Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии триста-четыреста метров. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре-пять пулеметных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжелого танка: "тигра" или "пантеры". Значит, вот чем определилась их решительность. У них появился тяжелый танк. Кричу оставшимся трем-четырем пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся.

Решение сложилось мгновенно: подпустить "тигр" на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: "Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем "тигра" поближе, выскакиваем из-за дома и на счет "четыре", не дожидаясь моей команды, сдавай назад". Дали с радистом по две короткие очереди из пулеметов, уложив несколько атакующих фигур.

Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику: "Вперед!" и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти "тигра" с десантом, только что тронувшегося вперед после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Петр резко дернул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. "Тигр" медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили.

Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с "фердинандом" уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон.

Петр так же, как это делал и раньше в этом бою, по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свел меня с глазу на глаз с "фердинандом", который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка, разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив ее люк. Я крикнул: "Выпрыгиваем", - и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и, практически с третьим выстрелом "фердинанда", подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастерку - подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придется выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулеметчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.

Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: "Лейтенант, помоги!" Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнем вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понес на себе. На его фуфайке проступали все увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди перед домами пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я ее перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2-3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через нее, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то 20-30 метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой.

Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: "Спасибо, сынок", и ввел в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко - к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова - к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулеметчика сержанта Елсукова - также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году.

Оказав первую врачебную помощь Петру Дорошенко, медики взялись за меня. Пинцетом медсестра подцепила небольшой осколок, который наполовину вошел в область шеи. Затем попросила меня встать, но я не смог. Резкая боль в правом колене заставила меня сесть.

Стали снимать сапог, но он не поддавался из-за резкой боли в ноге. Командир бригады Федор Андреевич Жилин одернул их: "Что стоите, режьте голенище сапога". А на мне те самые трофейные сапоги, что Петр Тюрин достал мне в разгромленном обозе. Я взмолился, чтобы не портили такие чудные сапоги. "Режьте, - приказал он, - а тебе, сынок, дарю свои хромовые, которые мне пошили и привезли сегодня утром". Сказав это, он поставил около моего стула отличные хромовые сапоги. Разрезав сапог и правую брючину и открыв колено, я увидел, что оно распухло и увеличилось раза в полтора. Видно, несколько осколков попало в колено. Я все никак не могу успокоиться - меня всего трясет. Командир приказал дать мне водки. Я полстакана выпил, как воду, и вскоре уснул.

К вечеру нас с Петром отправили в тыл. Его отвезли в госпиталь для тяжелораненых, а я, пройдя через ряд прифронтовых госпиталей, оказался в городе Тараща в госпитале для легкораненых. Госпиталь был развернут на скорую руку, был плохо оборудован и грязен. Раненые лежали в приемном отделении на грязном полу, и никто о них не заботился. Я сразу же решил оттуда выбираться. Добыв палку, доковылял до дома одной из девушек, жившей в пригороде Лысая Гора, у которой мы собирались в январе, когда мой танк был подбит. Приняли меня очень хорошо, а компрессы из домашнего самогона поставили меня на ноги в течение недели. Долечивался я уже дома, в Арзамасе, получив отпуск у командира бригады.

В апреле я вернулся в бригаду, штаб которой располагался в деревне Бокша, на границе с Румынией. Однако командовал ею уже не Жилин, а подполковник Павловский, который, как мне показалось, больше занимался концертами художественной самодеятельности, чем подготовкой бригады к боям. На другой день после моего прибытия он вызвал меня к себе и в присутствии начальника политотдела подполковника Молоканова и своей полевой жены, которую он привез с собой, немного расспросив меня, объявил: "Я вас назначаю своим командиром танка и одновременно будете моим адъютантом". Он только что приехал на фронт и мой орден Красного Знамени, полученный вместо звезды Героя за взятие Киева, видимо действовал ему на нервы. Я ответил, что такой должности - адъютант - у командира бригады нет, а командиром танка за год моего участия в боях я уже походил, и если я в бригаде не нужен и не достоин должности хотя бы командира танкового взвода, то прошу меня направить в резерв. "Ах, вот как, - воскликнул он, - тогда идите". Забегая вперед, скажу, что этого "полководца" сняли после первых же боев, но он к этому времени практически угробил бригаду. Правда, меня в ней уже не было.

Наутро мне сообщили, что я должен пойти в свой бывший 207-й гвардейский танковый батальон на должность командира взвода. Придя в батальон, я тоже не был обрадован. Оказывается, батальоном командовал майор, согнувшийся старичок в очках, прибывший тоже с тыла и не имеющий боевого опыта. Ну, подумал я, довоевался. Мне стало страшно за бригаду. И вдруг узнаю, что в бригаде создается и третий батальон, командиром которого назначен Дмитрий Александрович Пузырев, опытный танкист. Я попросился к нему и меня, слава богу, отпустили.

Все лето 1944 года готовились к наступлению. Получали технику. Правда, нам не дали ни одного Т-34-85, а прислали только с 76-мм пушкой.

Фадин Александр Михайлович, 1945 год

Стояли мы в капонирах, вырытых на склоне виноградника. В километре пред нами располагался монастырь. Вдруг из-за каменной стены ограды выползает "тигр". Остановился. За ним еще один, потом еще. Выползло их десять штук. Ну, думаем - хана, достанут они нас. У страха-то глаза всегда велики. Откуда ни возьмись, идут два наших ИС-2. Я их в первый раз увидел. Поравнялись с нами, встали. Два "Тигра" отделяются и выходят чуть вперед, вроде как дуэль. Наши упредили их с выстрелом, и снесли обоим башни. Остальные - раз, раз и за стену. В это время слышу по радио: "Фадину, Фадину, прибыть на КП к командиру батальона". Из штаба батальона отправили в штаб бригады, а оттуда - в штаб корпуса, где меня дожидался орден Александра Невского и направление на учебу в Ленинградскую высшую бронетанковую школу им. Молотова, готовившую командиров рот тяжелых танков ИС.

Войну я окончил в Вене в должности заместителя командира роты 20-й гвардейской танковой бригады. Танков у нас уже не было, и мы находились в резерве. Зампотех роты Виктор Тарасович Чебудалидзе, который воевал чуть ли не от Сталинграда, говорит: "Лейтенант, я амфибию подобрал с воздушным охлаждением, идет 200 км в час. Давай съездим в Париж, посмотрим, какие там девочки, как, чего?" И мы удрали: танков-то все равно не было, а я с детства мечтал посмотреть Париж. Правда, это нам не особо удалось - сплошная кутерьма, девки хватают, целуют. Там такая везде суматоха: и англичане, и американцы - все братаются. День мы там провели и вернулись к себе в бригаду, получив нагоняй за самоволку.