Фукалов Геннадий Александрович

Родился я 2-го сентября 1923 года. Наше село Троица находится совсем недалеко от Перми.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Ну, что тебе рассказать... Отец мой был 1887 года рождения, и когда вернулся с Гражданской войны, женился на какой-то женщине. Но после родов она умерла, и отец остался вдовцом с маленьким ребёнком на руках. Тогда отец женился на моей маме. Она была сирота, воспитывалась тётками, и когда ей исполнилось 20 лет, её выдали замуж. Первым родился я и за мной ещё пятеро.

Семья у нас крестьянская, и когда в 1929-м году началась коллективизация, отца решили назначить бригадиром в колхозе. Как-то он рассказывал: «Прихожу на работу, а один не пришёл, мол, не могу. Другой тоже не может, третий якобы заболел. Хорошая погода стоит, работать надо, а людей нет… Да ещё всех лошадей забрали на конный двор, коров на ферму. Я посмотрел на всё это и подумал - нет, я здесь со своими пацанами погибну…» Тогда отец устроился на железную дорогу, и 27 лет там отработал. Прожил 71 год и умер. Как сказала мама: «Напрочь износился…» А мама прожила 90 лет, а я и того больше. Никогда бы не подумал, что столько проживу…

Ну, что ещё про себя могу рассказать? В нашей троицкой школе окончил 7 классов, а дальше у меня выбора можно сказать и не было. Отец считай, один работает, а маме с детьми тяжко было. Очень тяжко. Поэтому я обязан был идти работать, чтобы помогать семье.

Поступил в Перми в школу ФЗО (фабрично-заводского обучения) при заводе «имени Ленина». Это пушечный завод - знаменитая «Мотовилиха». Окончил эту школу, но только начал работать, тут война началась…

22-е июня помните?

Отлично помню. Мы с ребятами сговорились и ещё в субботу поехали на Каму порыбачить. На остров один. А в воскресенье днём возвращаемся, идём по берегу, и слышим, как люди обсуждают: «Война… Война…» Мы не поймём: «Какая ещё война?» Потом смотрим у клуба «имени Свердлова», у пруда, там кинотеатр «Горн» работал, очень много народа собралось. Думаем, что такое? Оказывается, это ребята пришли записываться на фронт. Целая очередь добровольцев.

И вот представь, вчера в магазине ещё всё было, сегодня всё есть, а завтра ничего не стало. Карточки ещё не ввели, а магазины уже позакрывали. В продуктовые такие очереди, что надо в списки записываться. Конечно же, в народе смута, тревога, что там дальше нас ждёт… А уже где-то с осени, наверное, мы стали работать по 12 часов в день. Я вначале в монтажном цехе работал, а потом в сборочном. Пушки и лафеты собирал.

А где-то в конце 1941 года мне первый раз пришла повестка. Прихожу к начальнику цеха: «Вот…» Он её прочитал, в шкаф положил, и говорит мне: «Работай спокойно – у тебя «бронь»! А уже чувствовалась нехватка квалифицированных рабочих. Тем более работал я усердно. Ещё до войны даже премию выдали – 250 рублей. По тем временам чтобы пацану такие деньги дали, это не просто так. Пошёл, костюм себе купил.

Через какое-то время опять повестку получаю, но с ней такая же история. Опять он её в шкаф положил. Я говорю: «Как же так? Там же сочтут, что я уклоняюсь. Меня трибуналом судить будут!» – «Работай давай, у вас «бронь»! Но в конце лета 42-го опять получаю повестку, и решил, что пойду. Мы же все, молодые ребята, действительно рвались тогда на фронт.

Подхожу к начальнику цеха, но повестку ему не отдаю. Держу в руках: «Прочитайте, но я вам её не отдам!» Он глянул, а на ней жирно вверху написано – «немедленно явиться в военкомат»! Т.е. не просто явиться, а в течение дня. - «Ладно, смену только доработай!»

И после работы я пошёл в военкомат. Он тогда находился на Ивановской. А поздно уже, часов десять вечера. Хорошо, трамвай № 1 ходил. Единственный маршрут на весь город. От сада Свердлова до Перми-Второй. На нём до Ивановской и доехал.

В военкомате показал повестку. И старший лейтенант, с тремя кубарями в петлицах, вдруг как начал на меня кричать: «Да что это такое?! Вы почему уклоняетесь от явки в военкомат? Да кто за нас, Сталин, что ли, воевать будет?!», это я дословно запомнил. - «Да причём тут Сталин, - отвечаю. - Вы меня спросите, почему я не являлся? Я же не просто не хотел, я работал!» Тут секретарша ему говорит: «Надо ему выписать повестку явиться завтра утром». Я говорю: «Завтра не приду!» Он прямо ошалел: «Да как это так - не приду?» Я объясняю: «Мне карточки надо отоварить». - «Семья отоварит». - «У меня нет никого, я один!» Мама-то в селе осталась, а здесь в городе я у дяди жил. Стою на своём: «Не отоварив карточки, не поеду! С чем я поеду-то?» Тогда он ей говорит: «Ладно, выпишите ему направление на отправку на такой-то день». Тут я ему говорю: «Прежде чем так бурно на меня давить, вы бы хоть разобрались. Я ведь у вас допризывную подготовку проходил, в списках значусь». А у нас на Мотовилихе тогда работал аэроклуб, и многие ребята учились там. Вот почему из 47-й школы, что на Восстания, сразу восемь Героев Советского Союза вышло? Потому что почти все лётчики, и этот аэроклуб окончили. Один из них, кстати, Серёжа Куфонин мой дальний родственник. Их три брата было, Василий, Георгий, Сергей, и все в этом аэроклубе учились. Там где сейчас стадион «Молот», тоже стадион стоял, только он назывался «Зенит». Там парашютная вышка работала. В общем, я тоже хотел поступить в аэроклуб, но подвело зрение. Говорю им: «Я же когда по зрению не прошёл, сколько ходил, в танковые войска просился. Чем кричать, лучше направьте меня в танковое училище!» И он меня услышал. Включил в группу из четырёх человек, которую отправили в Челябинск.

До Чебаркуля доехали, а там нас хотели перехватить в какую-то дивизию. Мы ни в какую: «Мы в танковое училище едем!», показываем пакет с документами.

А в Челябинске всё очень быстро было. И обучение, а танки прямо шлёпали. На занятия придём: голодные, холодные, невыспавшиеся. Старший лейтенант матчасть объясняет, как увидит, что мы задремали, командует: «Встать! Сесть! Встать! Сесть! Так, продолжаем занятие дальше!» И предупреждает: «Сосед соседа локтем толкайте, не дремать!» А на завод ходили, там какую-то черновую работу выполняли.

На кого вас учили?

На командира орудия тяжёлого танка, нас же всех на тяжёлые танки готовили. Поэтому Т-34 тоже изучали, но постольку поскольку. В основном изучали КВ. И вождение, и стрельбы, всё как положено.

И как ощущения от вождения КВ?

Ну, по сравнению с Т-34, конечно, тяжелее. А в принципе одно и то же. В физическом плане тяжело, но я был парень здоровый, мне это не составляло особых усилий, и водить я любил. Тем более на КВ-1С поставили новую коробку передач, с демультипликатором. Там и первая скорость и замедленная. Она на фронте здорово выручала, если попадал в трудную ситуацию.

А свою первую машину мы получили прямо на заводе. Представь, на конвейер заезжает только корпус, и при тебе его собирают до самого конца. Один мужик, а с ним трое пацанов, начинают собирать подвеску. Дальше – ленивец, звезду, всё, что снаружи. И вот я вспоминаю, как этот старичок говорил: «Мы, сынок, по 12 часов эти железные гробы собираем. Тяжело…» А мы лишь в самом конце подключались, гусеницы из траков собирали.

В общем, где-то в марте 43-го закончили обучение, получили машины, и думали, что сразу поедем на фронт. Но нас вначале привезли в танковый центр под Москвой. Там на переформировании стоял 13-й Гвардейский Отдельный Танковый Полк Прорыва. Ну как полк, из-под Ржева и Великих Лук фактически один штаб только и вышел… И вот мы приехали и пополнили этот полк. Приняли гвардейскую присягу, проводили обучение, на стрельбы сходили, а уже бывалые танкисты рассказывали нам о том, о сём.

Например, рассказывали, что в первых боях было так. Танк сгорит, а начальник особого отдела начинал крутить, и лепить: «А вы почему не сгорели? Как так, танк сгорел, а вы нет?!» Но раз он старался прилепить, значит, видимо были такие случаи. Вот, например, если танк остановился, это же мишень, всё понятно. Сразу выпрыгнули из него и убегали. А вот с 43-го, с Курской дуги, таких вопросов уже не задавали. Первый вопрос - сгорел танк? Чёрт с ним, завтра новые придут. А где люди, как экипаж? Надо людей, живых людей! Там ведь каждый делает своё дело.

Свой первый экипаж помните?

Именно самый первый уже не назову. Боюсь перепутать. Я ведь и с тем воевал, с другим, третьим, постоянно люди менялись. Одного ранит, другого убьёт или на другую машину пересадят. Большинство уже и не вспомню, и только некоторых ещё помню по именам. А кого-то помню так, отрывочно. Вот, например, был у меня заряжающим Джафаров, азербайджанец. И всё, больше ничего про него не вспомню. А был такой, тоже вроде заряжающий, бурят. Когда подорвались на минах, командир полка утром приехал, посмотрел на нас: «Боже мой, хоть умылись бы!» А мы костёр разожгли, горючка, ветошь какая. Снега уже нагребли, налепили в вёдра: «Вот, - говорю, - сейчас снег растопится и умоемся!» А этот монголец мой, что умывайся, что не умывайся, всё одно чёрный. Немногословный такой, но всё выполнял безукоризненно. А как фамилия, конечно, не вспомню.

В конце апреля нас привезли под Мценск и стояли там до самого наступления. Готовились к Курской битве. Нас сразу предупредили, что бои предстоят тяжелейшие, поэтому всё время тренировались. Несколько раз даже ездили на передний край. Посмотреть, как там и что, как идти? Карты-то есть, на картах всё ясно, а вот в натуре как это выглядит? Тренировались, как быстро покинуть машину: в танк быстрей, из танка быстрей. Изучали новые немецкие танки, которые они наковали к лету. Измозолили прямо глаза этими картинками с «тиграми» и «пантерами».

Первый бой помните?

У меня он получился какой-то сумбурный и не запомнился. А в самом начале наступления полк попал на минное поле. Сапёры говорили, дескать, проходы проделали. Так вот и проделали… Из 16 танков 11 подорвались на минах. И я там не однажды на минах подрывался. Помню, в одном случае подорвались ночью, и решили до утра гусеницу собрать. Когда собрали, решили сдавать назад по своему следу. Механик-водитель залез в машину, а радист Мартынов остался снаружи. Он ему говорит: «Залезай!» - «Да ну, зачем?» И только механик включил скорость, машина дёрнулась, и под правой гусеницей взрыв… Оказывается, стояли прямо на мине… Повезло, что в основном вся сила взрыва ушла под танк, но землю швырнуло прямо в Мартынова. Лицо до крови исцарапало, но не ранен… И вот когда после этого случая пошли в бой, на меня вдруг какой-то мандраж навалился. Лето, в танке жарища, а меня прямо трясёт… Больше такого не было, но один раз вот случилось.

Ещё запомнился такой эпизод. Наступаем, местность ровная, и вдруг овраг. Все фрицы сразу туда. А мы подошли, и как осколочно-фугасными врезали… После этого как-то умудрились заехать туда, придавили оставшихся немцев, но нас потом двумя тягачами из этого оврага вытаскивали. И там же, на Орловском направлении, где-то я видел такой случай. Стоит поле сжатого хлеба, а бегущие фрицы прятались за снопами. Тут мы тоже им хорошо дали. Правильно говорят, что 43-й год – переломный. Хотя бывало по-разному.

Вот мы придём на исходный рубеж. Когда сигнал прозвучал, это или ракета или команда по рации «555», проходим вперёд, а пехота уже за нами пошла. Но в первых боях получалось, что пехота залегла под сильным обстрелом, а мы считай, оторвались. Нас выбивают, а пехота сзади отстала. Тогда стали делать так – пехоту поднимали. Помню, в одном бою вижу в перископ – командир бежит с пистолетом «Ура!», а много азиатов, и за ним никто не поднимается… Тогда наш взвод повернул обратно, пошли по траншеям, вот тут пехота поднялась и пошла. Расшевелили их… Вот такой случай тоже был. В общем, 12-го июля пошли в наступление, а уже 17-го мой танк сожгли.

Как это случилось?

Как обычно, в наступлении. Первое попадание было по башне – сразу все лампочки в машине погасли. Следующее попадание - у меня зеркальные перископы полопались. А главное такое ощущение, что тебя в бочку посадили и молотом по ней лупят... Потом ещё удар, и видимо он попал в маленький лючок механика, потому что снаряд прошёл в машину, но прошёл над боевой укладкой. У нас же всё под ногами, в кассетах. И прошёл в машинное отделение, машина сразу загорелась. Я механика хватаю за комбинезон, и чувствую, что он обмяк. Значит всё, готов…

Радист вперёд нас из башни вынырнул. Заряжающий тоже хотел за ним выпрыгнуть, одной рукой схватился, а вторая не работает, и не может подтянуться. Вижу, у него из этого рукава кровь течёт. А на мне уже комбинезон загорелся, так я его, как вытолкнул и сам выпрыгнул. А третий и не знаю куда делся. Там же как, спасайся, кто как может…

Комбинезон о землю погасил, говорю заряжающему: «Отползаем назад!» Ясно же, если танк загорелся, значит, взорвётся скоро. Мы же его перед атакой полностью боеприпасами пополняли. Ночью снаряды привезут, и мы начинаем их перегружать. А если местность пересечённая, и машина подъехать не может, то каждому на спину по ящику. Понятно, мы ребята молодые, здоровые, но в каждом ящике четыре снаряда по 16 килограммов, а это получается 60 килограммов. Как можем, так и идём, вот так… Потому колени у меня и болят.

Причём, на Курской дуге я не помню такого, чтобы после боя не привезли горючку или снаряды. Ну, еду, тут всяко могло быть. Но нам заранее выдали по мешку сухарей. Чёрных таких, перегорелых. Бросили его в танк, и если поесть не привезут, то воды наберём, сухари замочим, поедим. Или картошку, где есть, накопаем. Яблоки по садам собирали. Тот год урожайный выдался на яблоки. Так что без еды мы не пропадём. Но вот если не привезут курить, тогда вообще не о чем разговаривать… Давай, по радио заявляй, почему нету? Давай курить и всё тут! Трофейные, может, где-то найдём, а так с куревом были проблемы.

Ну, отползли сколько-то, потом смотрю, он побледнел от потери крови. Стал его перевязывать прямо поверх гимнастерки, всё равно кровь течет. Снял с него поясной ремень, вот так ему руку подтянул, и дальше ползём на пузе. Но тут уже потише, бой ушёл вперед.

Смотрю, идёт санитар. Я его подозвал: «Помоги! Видишь, заливается кровью». А он так отмахнулся, мол, у меня и своих таких много… А когда шли в бой, то я всегда сдвигал кобуру на живот. Чтобы не мешала, тем более, если придётся выскакивать. И когда он так отмахнулся, я вытаскиваю пистолет и прямо ткнул в него: «Перевяжешь?» Смотрю на него, он молчит. Я ему второй раз криком: «Перевяжешь?!» Только тут он сумку повернул, достал ножницы, разрезал рукав. Когда увидел, что кость перебита ниже локтя, достал проволочную сетку, обработал, перевязал как положено, и мы потопали дальше.

Помню, поднимаемся по танковому следу из низинки, из которой наступали, там три солдата стоят с термосами. А у заряжающего уже от жары и потери крови губы все пересохли, и он им говорит: «Хлопцы, дайте попить!» - «У нас воды нет». А где-то накануне, уже под конец атаки, когда мы остановились, к танку подполз какой-то солдат, и кричит оттуда: «Танкисты! Танкисты! Дайте глоток воды!» А у нас ведь два бачка питьевой воды, и мы ему один выкинули: «Попьёшь, хватит силы - брось на танк!» И заряжающий, вспомнив это, разозлился: «А мы вчера вашему брату последнюю отдали», и как завязал матом… Тут один из солдат берёт черпачок, наливает ему из термоса. Этот пьёт-пьёт, передохнул, опять пьёт. Потом даёт мне. Начинаю пить и чувствую, что это не вода. Оказывается, он нам водки налил... Ну, тут нам стало как-то повеселей, всё нипочём, сейчас пойдём искать своих.

Тут броневичок маленький на нас выехал. Был такой БА-64, созданный на основе ГАЗ-64. Я ребят с него попросил: «Увезите парня в медсанбат!» Вот так его отправил и больше никогда не видел. И не знаю, какая судьба.

А как фамилия его помните?

Почему-то вертится на языке Кучер Илья, невысокий такой крепыш, хохол. Но нет, вроде это не он был. Не помню уже.

А кто вас тогда подбил?

Не знаю. Наверное, всё-таки орудие, там вроде танков не было. Я вообще с немецкими танками за всю войну не сталкивался. Хотя на Курской дуге такая каша была, но и там не встречал. Когда сейчас начинаю вспоминать те бои, так у меня прямо слеза навёртывается. Ведь это же лето, голубое небо, ни тучки, солнышко, но чем только не пахло. Ведь там горело даже то, что и гореть не должно…

В общем, отправил его и ушёл искать свой полк. Нашёл, рассказал, так и так, танк сгорел, и две недели отдыхал в команде выздоравливающих. Меня, оказывается, контузило. Голова немного шумная была, толком не слышал. А когда поправился, меня посадили на полковую «десятку» - командирский танк. Так вроде обычный танк, только из пушки почти не стреляешь. Меня это удивляло сначала - пушка есть, а стрелять не велят. Потом привык. И правильно – командир полка командовать должен, а не палить. Но вскоре он переместился на другой танк, и мы воевали как прежде.

А где-то на Курской дуге посадили нам корреспондента, капитана, по-моему. Нам и самим тесно, а тут ещё его сажай. Но он хотел увидеть, как ведут себя танкисты в бою… Пошли в атаку, только первый выстрел сделали, он как закричит: «По нам бьют!» - «Нет, это мы стреляем!» А потом в «Красной Звезде» вышла большущая статья про нас. Понаписал столько, что мы тут, там, хотя, что он видел? Но фантазия же должна быть у корреспондента. Так что на этом танке я уже не горел.

Дошли до Гомеля, но к этому моменту от полка осталось всего четыре машины и нас вывели в Тулу на переформирование. Вот видишь эту фотографию? С ней интересный случай связан.

Когда нас вывели на пополнение, то ли в тот раз, то ли в другой, не помню уже, к нам в полк приехала целая делегация: артисты, а с ними Раиса Порфирьевна Островская - жена Николая Островского. Того самого, который «Как закалялась сталь» написал. А мы же этот роман со школы чуть ли не наизусть знали. Рассказала нам, как он жил, как ослеп, но всё равно работал над книгой. Что призывал всех нас быть патриотами своей Родины.

В общем, тут же две машины рядом поставили, борта откинули и дали концерт. Ну и мы сами тоже что-то подготовили. Какие-то песенки спели, гармонь у нас имелась. Но я на всю жизнь запомнил номер одного сатирика. Он пел, про то, что фашисты такие, сякие. Знаешь, раньше в домах висели такие часы-ходики, с гирями? Так он стал показывать такие часы на сцене и поёт при этом:

«… часы пока идут, и маятник качается,
и стрелочки бегут, и всё как полагается.
Но механизм у них плохого сорта,
часы скрипят, пружина стёрта…

что-то там ещё, и в конце -

они в истории останутся как хлам!»

Повернулся, а там рожа Гитлера, и вот так бросает её…

А ещё в этой делегации приехал писатель Серафимович, который написал повесть «Железный поток». И он попросил: «Ребята, я никогда не был в танке. Даже не представляю, как это…» А ему уже лет восемьдесят было, он нам таким старым показался. Ну, его тут же подняли, посадили в башню, прокатили. И когда он вылезал, кто-то пошутил: «А давайте назовём танк - имени Серафимовича!» Он говорит: «Нет, у меня другое предложение. Предлагаю назвать танк именем Николая Островского». В общем, тут же издали приказ по части – двум экипажам особо отличившихся в боях присвоить имена писателей Николая Островского и Серафимовича. Сразу нашли краску и сделали эти надписи.

А где это вас так растрепало?

Это не попадания, взрывной волной побило. Рядом авиабомба взорвалась. Но у КВ масса 42 тонны, ему это нипочём. Только если прямое попадание случится, но это очень редко. Помню, в районе Орла форсировали Оку. Сапёрную переправу навели, переправились и пошли в атаку. И представь немцы тоже пошли в атаку. Дело под вечер, идут нам навстречу и трассирующими лупят. И тут налетела их авиация. Отбомбились и разбили одну самоходку СУ-85. Прямое попадание…

Там же на Курской дуге, помню, был случай. Дали приказ взять какой-то населённый пункт. Пехота пошла прямо, а нас направили с флангов обойти. Пошли, и тут налетели их истребители. Не бомбили, но делали заходы. Пикируют, слышу, сыплет мне по броне как горох, а нам всё нипочём, идём дальше. А лето, жарища, за танком прямо столб пыли. Обошли это село, у фрицев паника началась, забегали. Вот тут мы кто как смог, поработали. И стреляли, и давили, а некоторые даже из танков выскакивали и убивали…

А вообще, большие потери несли от немецкой авиации? Может, слышали, только один немецкий летчик якобы уничтожил 500 наших танков.

Я же говорю, танку, особенно тяжёлому, страшно только прямое попадание бомбы. А такое случалось крайне редко. Но я лично видел, как погибла вся 17-я Бригада. Представь, сорок танков зашли в низину, и там их расколотили… И с орудий, и с воздуха, и как хочешь. Но я почему-то думаю, что больше с воздуха. Хотя если орудия или танки хорошо укрыты и закопаны, тоже могут. Ведь немцы очень хорошо стреляли. И приборы у них были добрые, лучше наших. Вот у нас на КВ вначале стоял МФД - прибор для стрельбы из пушки. Это такая прямая труба, а танк-то на ходу постоянно мотает, бросает, и в таких условиях командир к нему налобником тянется… И только в 43-м сменили прицелы на шарнирные, вот тут уже поле боя прекрасно видно.

А в немецких танках довелось посидеть?

Нет, только в английских. По дороге на Курскую дугу получали «черчилли», мы же тяжёлый полк. Ну что сказать? В нём конечно, вроде покомфортней. Есть даже система пожаротушения, но он и работает на бензине. А по отзывам тех, кто на нём воевал, очень неудобный. Ходовая какая-то слабая. А был ещё «валлентайн». В нём как-то тесно, но всё сделано удобней. У нас ведь ничего нет, даже воду для чая не в чем согреть.

Мы отвлеклись на том, что вас вывели на переформировку в Тулу.

Да, ждали там получить ИСы, а из Челябинска пришёл целый эшелон КВ. В ноябре погрузились и обратно на фронт поехали. Только везут непонятно куда. В общем, доехал с 261-м уже полком в Ленинград. Чтобы окончательно снять блокаду. Недаром полк назывался – полк прорыва. Наши тяжёлые танки должны были, как таран проломить немецкую оборону, и уже за нами в эту брешь устремляются все остальные. Помню, жили в какой-то школе, спали на полу.

В январе 44-го пошли в наступление с Пулковских высот. Перед атакой артподготовка – полтора часа беспрерывного огня! «Катюши», миномёты, гаубицы, все бьют - сплошное зарево! Пошли вперёд, а поле прямо чёрное, снега почти нет. Всё перемешано с землей. Думаем, всё, ребята, здесь нам будет полегче. Но ничего подобного: немцы нас тоже хорошо встретили. Я там и на минах подрывался, и с двумя пробоинами однажды из боя вышли. Там, где поддерживающий каток и опорный, сразу две дыры от 75-мм болванок, по-моему. А был ещё случай - так попали, что башня аж треснула, и возили на завод ремонтировать. Но самое страшное – это попасть под огонь 88-мм зенитки. Когда пошли в наступление, нас предупредили: «Будьте осторожны, впереди зенитки!» В общем, наступали через Красное Село, Гатчину, а когда с Луги повернули на Псков, я опять сгорел.

Пошли в атаку, и немец вот так выстрелил, и пробил в борт. Машина загорелась, все сразу выскочили. Кругом всё рвется, а как назло место совершенно ровное, даже негде спрятаться. Так я добежал до единственной большой воронки, в неё кинулся, а там лужа по пояс. Это же 1-е апреля, всё таять начало. Сколько-то посидел в этой луже, чувствую, у меня что-то течёт. Посмотрел, а это из меня алая кровь хлещет... Только тут понял, что ранен. Как написали врачи - слепое осколочное ранение правой части грудной клетки. Надо перевязаться, а на мне и нательная рубаха, и ватная безрукавка, да сверху ещё комбинезон. Причем, этот осколок так хитро попал, что ни в санбате, ни в госпитале не решались его удалять.

Помню, в госпитале на консилиуме врачи стали совещаться. А среди всех молодых сидела одна пожилая женщина, и она сказала примерно так: «Мы вот тут подумали, давайте не будем грудную клетку вскрывать. Парень молодой, красивый, давайте посмотрим, что ещё можем сделать». И действительно, как-то по-другому его достали. А пока не достали, прямо житья не было.

Четыре месяца отлежал в госпитале. Когда уже на поправку пошёл, один старший лейтенант начал меня агитировать: «Слушай, ты что думаешь, опять в танкисты вернуться?» - «Да». - «Да брось ты эти танки! Вот в пехоте у тебя всегда с собой саперная лопатка. Ямку копнул и голову в неё…» Вот такие толкования тоже были (смеётся).

А из батальона выздоравливающих меня забрал «покупатель» на 3-й Прибалтийский фронт, и я попал в 51-й танковый полк. Но в нём уже не тяжёлые танки, а Т-34-85. Я-то КВ как свои пять пальцев знаю, а на этой машине мне, конечно, всё непривычно, необычно. Ничего, освоился. Вот только как подбирали экипаж, не знаю. Но помню, что механиком был такой парнишка, слабенький совсем. Он, бедняга, начинает выжимать рычаг – тормозит, так прямо сам ползёт. Я всё переживал, ну, не дай бог…

Но в этом полку я отвоевал немного. Освобождали Эстонию и Латвию. Пока до Риги дошли, опять почти весь полк полёг… Помню, со мной на пополнение прибыл один парень, так их машину ночью отправили на задание. Пошли в разведку боем, и видимо на фугас машина нашла, потому что её вообще разбросало… Это противотанковая мина гусеницы рвёт, пару катков отрывает, а так чтобы в куски... Точно фугас!

В Ригу ворвались, а там же две части – старая и новая, Даугава их разделяет. До речного порта дошли, помню, забор свалили, и начали поддерживать огнём пехоту, которая переправлялась. Сколько-то снарядов побросали, и наступила тишина. Тут зашёл разговор: «Надо бы хоть чем-то перекусить!» А мы как раз НЗ получили. Достали его, сухари, воду. Тут кто-то предложил: «А давай не в танке есть!» Вылезли, только настроились покушать, откуда эта мина прилетела? В общем, изрешетило весь забор, у которого мы стояли. Смотрим, друг на друга: «Живой?» - «Живой!» - «Не ранило?» - «Да ну его, пошли в танке поедим!»

Когда бои закончились, долго сидели не у дел. А потом нас четверых вызвали в штаб: «Направляем вас в Горький, новые танки получите!» Там же сормовский завод тоже танки делал. Ладно, думаем, посмотрим, как там в тылу живут. А в Горький приехали, нам говорят: «Завтра с вами побеседует генерал». Он нас поспрашивал, как воевали, какие награды, есть ли ранения? А потом вдруг говорит: «Вижу, ребята вы боевые, поэтому я вас направляю в учебный танковый полк. Будете учить последний курс!»

Пришли в полк, и прямо ужаснулись – куда мы попали?! Жить надо в землянках.С курсантами встретились, а они все такие худые, голодные, бледные. Обмундирование бэушное, заплатное, замызганное… Мы бегом к командиру полка: «Вы не принимайте нас! Напишите, что по какой-то причине мы вам не подошли». - «Да вы что! А с кем мне проводить обучение?» А он капитан 3-го ранга, и видно, что не по собственному желанию там оказался: «Я сам моряк, а видите, куда загнали?» И он нас сразу предупредил: «Знаете, что? Приказ есть приказ! А если хотите уйти, так только через штрафной батальон или через трибунал. Только так!» Ну а мы-то соображаем, что война под занавеску идёт, и в такое время попасть в штрафбат… Пришлось остаться. Но он нам пообещал: «Ребята, давайте так. Выпустим этот выпуск, танки получаете, и я вас всех четверых в экипажах пропишу». И сделал, как обещал.

За три месяца закончили обучение, получили машины, и эшелон пошёл на 3-й Украинский Фронт. На пополнение в 4-й Сталинградский Механизированный Корпус. Когда Карпаты проезжали, нас предупредили: «Будьте осторожны, здесь бандеровцы орудуют. Выставляйте пулеметы, охраняйте танки!» Но только в Румынию заехали, объявляют - война закончилась! Приехали в Венгрию и остановились прямо в центре Будапешта. Тут мы увидели, что такое настоящая столица. Ходили по городу, на Дунай посмотрели, на красивые подвесные мосты, которые взорванные, валялись. Но везде тишина, всё население куда-то сбежало из города. А где-то близко от нас стоял зоопарк, но он оказался пустым. Зверьё, птицы, все куда-то делись. Один только бегемот остался. Помню, вольера такая, и в этой вольере бегемот один стоит. Сбежать никуда не может, так и стоит...

В Венгрии месяц, может, простояли, а потом нас перевели в Болгарию. Ну а там совсем другой народ, другая жизнь. Мы нигде «ура» не кричали, спиртного за Победу не пили, но за время службы в Болгарии мы это дело наверстали. У болгар этого вина... Бывало, идёшь по городу, вдруг мужик тебя окликает: «Братушка, - они нас называли «братушки», - иди сюда!» Подзывает, мол, подойди. – «Что такое?», спрашиваю. А у него корчма или там пекарня, и он зовёт угостить: «Заходи!» Ну, раз позвали, а русский что, он, всегда пожалуйста. Когда так угостят, когда за деньги. Но откуда деньги у простого солдата? Помню, один меня так позвал, а я ему говорю: «Не могу, денег нема!» А он отвечает: «В кредит нема? Кредит! Сейчас, запишу тебя, а в следующий раз придёшь, и расплатишься».И наши повадились ходить туда. Сумок ему полно посдавали трофейных, что-то там ещё поотдавали, но дошло до того, что он кредит нам закрыл: «Всё, в кредит нема! Нельзя вам доверять, вам веры нету…» Но в целом отношение было очень хорошее, они же славяне. И говорят так, что всегда можно понять.

А на фронте «наркомовские» сто граммов выдавали?

Конечно, выдавали, и никто не отказывался. Но среди нас были и такие, кто вместо ста граммов спирта выпивал двести. И когда он выпивал двести, то у него уже огонь в глазах, он уже пьяненький, и куда повёл машину, непонятно. У меня случай был под Псковом.

Мой механик, Лёша Елисеев, на грудь, видимо, хорошо принял. Пошли в бой, смотрю, он бортом идёт, а не прямо. Окосел, видимо. И все попадания в наш танк – в правый борт. Тогда я отмазал его, но потом он погиб. Ещё случай припоминаю. Уже в Прибалтике дело было.

На каком-то разъезде наши цистерну нашли. Попробовали, вроде спирт. Разлили, выпили. Двое выжили, а двое сразу умерли, вот так… Если водка не в меру, она всегда подведёт!

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Демобилизовался я из Болгарии в 1948 году и вернулся домой. Думаю, надо сразу определяться. Устроился работать на ТЭЦ, а вскоре познакомился с будущей женой. Жили душа в душу, воспитали троих детей. Есть четыре внука и четыре правнука.

Когда войну вспоминаете о чём, прежде всего, думаете?

Удивляюсь, что живой остался. После войны, когда стали ездить на встречи ветеранов. А знаешь, кстати, как меня нашли? Тоже интересная история. В конце 60-х годов мой товарищ купил «Литературную газету», и прочитал в ней объявление, что юные следопыты разыскивают такого-то. Даёт мне почитать: «Это не про тебя случаем?» И на одной из встреч, я узнал, что наш 13-й Гвардейский Полк Прорыва, в котором я начал воевать, за войну семь раз пополнялся личным составом и танками. А из тех, кто в 42-м году начал воевать подо Ржевом и Великими Луками, до Берлина и Праги не дошёл никто…

Вот меня в школах спрашивают – а не страшно было воевать? Ну как же не страшно? Конечно, страшно! Но я вот почему-то совсем не думал о смерти, что могу погибнуть. Думал только о том, чтобы на завтра к бою всё было готово безупречно. А ведь в атаку пойдём, поверну перископ направо, смотрю, Сашкина машина, 51-я, горит. Идём дальше, веду огонь, повернул перископ налево - смотрю, ещё одна машина горит. Боже мой, думаю, а что меня ждёт? А то же самое… Но только вперёд! За ребят, конечно, переживали, но никакой страсти, никакой трусости не было. Никто не думал о плохом. Наоборот, всё шутим, смеёмся, кто-то обязательно байки травит. Если узнают, что кто-то письма не получил, сразу подколки - так она тебе изменила, потому и не пишет. Пошутим так, а утром снова в бой. Вот я и удивляюсь, в таких переделках побывал, а до сих пор живой…

За помощь в организации интервью автор сердечно благодарит председателя Дзержинского районного совета ветеранов г.Перми Веру Николаевну Седых.