Головачёв Владимир Никитович

Родился я 24 июня 1926 года в деревне Новоуспенка Касторненского района Курской области.

Расскажите, пожалуйста, о своей семье.

Моя мама с юных лет работала на железной дороге, таскала рельсы. От такого тяжёлого труда у неё сильно испортилось зрение, и вскоре ей дали инвалидную группу и пенсию размером в 45 рублей. На такие деньги, понятно, не проживёшь, и поэтому маме пришлось устроиться на работу санитаркой в больницу. Но из-за плохого зрения её оттуда вскоре уволили, и она стала заниматься только домашним хозяйством. Отец же работал в районном центре механизатором на зерноочистительной машине на предприятии «Заготзерно», получал 80 рублей в месяц. В семье было двое детей, но мой старший брат умер во время эпидемии тифа ещё до войны.

Жили мы небогато. Наша деревня не из зажиточных, в личных хозяйствах имелись только куры, и редко у кого коровы. Я припоминаю, как мать всегда для нас брала у соседей молоко. Потом отец завёл пчёл и стал делать мёд. Картошка была своя, крупы покупали, а вот мясо ели только по праздникам. В основном по религиозным. Например, мне всегда доставались от курицы головка, лапки и пупки, остальное отдавали гостям, но я никогда на это не обижался. Также в нашем распоряжении было 15 соток земли, на которых росли плодовые деревья.

Но в 1933 году, как известно, разразился страшный голод, который коснулся и нас. На станцию прибывало множество народу в надежде найти себе здесь работу и пропитание. Их привлекали для постройки железной дороги, но еды не хватало, и весной многие из прибывших умерли от голода… Тогда же начались эпидемии сыпного и брюшного тифа, которые выкосили тысячи людей. В моей семье заболели мать и брат, но мать поправилась, а брат скончался… А нас от смерти спас личный огород.

В то время в колхозах техники практически не было. Если имелась машина, то уже считалось, что этот колхоз – богач. Например, я припоминаю, что когда в нашу деревню привезли первый комбайн, то смотреть на диковинку тогда сбежались все, от мала до велика. Только перед самой войной стали появляться первые грузовики, а в основном всё делали своими руками: и сажали, и убирали. В летние каникулы мы всегда принимали участие в полевых работах. Мне, например, давали лошадь, и я вывозил на поля навоз, скопившийся на фермах за зиму.

Что особенно запомнилось из детских лет?

В детстве мы часто играли в лапту, ходили на рыбалку. Недалеко от нас протекала небольшая речушка Олымь, там мы часто рыбачили с отцом, купались с ребятами. А когда стали постарше, стали собираться на «пятачке» - большой поляне в центре деревни. Танцевали, пели песни под гармошку. А в зимнее время приходили к какой-нибудь одинокой старушке, которая не противилась тому, чтобы молодёжь собиралась у неё, и там устраивали посиделки. И только незадолго до войны построили клуб. Ещё у нас в деревне построили хорошую школу, с большими окнами. Мне хорошо запомнились школьные линейки, на которых хвалили успевающих и стыдили отстающих.

Учился я хорошо, особенно любил литературу, историю, а больше всего географию. Когда изучали экономическую географию, то я мог назвать все природные богатства, которые добывались в том или ином районе, чем занималось население в какой-нибудь области.

Приближение войны как-то чувствовалось?

Ощущения, что начнётся война, лично у меня не было. Вероятно, взрослые о чём-то догадывались, но вслух об этом не говорили. Все верили в заключённый между СССР и Германией пакт о ненападении, и не думали, что немцы могут его нарушить. Мы же поставляли им сырьё, пшеницу и многое другое. Но до конца всё же не доверяли. Я помню, с моим отцом произошёл такой случай. После заключения пакта в 1939 году наша областная газета «Курская правда» напечатала на первой странице статью об этом важном событии, к которой прилагалась большая фотография Молотова, Сталина и Риббентропа. Отец, прочитав статью, затем долго рассматривал фото и сказал: «Хм, наш Сталин - как Сталин, Молотов - тоже, а Риббентроп на жулика похож». Директор «Заготзерна», где работал отец, потом долго таскал его за эти слова, даже выговор объявил.

Сержант танковых войск Головачёв Владимир Никитович

Как я помню, перед войной усиленными темпами стали расширять сеть железных дорог СССР, и на эти стройки привлекали большое количество народу. А сейчас я думаю, что среди них оказалось много вражеских агентов, которые вербовали будущих изменников. Ведь диверсии стали совершаться ещё до войны. Например, на пути следования поезда Москва-Донбасс, перевозившего лес и уголь, часто случались разрушения полотна.

Как вы узнали о начале войны?

Раньше у нас только в центре деревни на столбе висел репродуктор, по которому передавались сообщения, но незадолго до войны и у нас в доме появилось радио. По нему-то мы и узнали… Первыми на сообщение отреагировали женщины. Они понимали, что мужей вскоре заберут в армию, поэтому плакали и кричали. Сначала забрали всех, кто прошёл службу и находился в запасе, их сразу отправляли на фронт. А тех, кто был «новичком» в военном деле, обучали в запасных полках.

В 1941 году мне уже исполнилось шестнадцать лет, и мать устроила меня работать на железную дорогу сцепщиком. Когда прибывал поезд, я хватал автосцепку – так называемую «звёнку», которая весила почти 16 килограммов, и бегал, соединял вагоны.

Перед войной из-за интенсивности движения построили три узловых станции «Касторное»: «Новое», где я жил, «Восточное» – в сторону Москвы, и «Курское». На них имелись специальные ответвления для оснащения, осмотра и ремонта паровозов, так называемые «плечи». Паровоз приводил состав, а сам заезжал в «плечо». Там загружали уголь, заливали воду в котлы, делали все необходимые приготовления, чтобы он мог вернуться к работе как можно скорее. С началом бомбёжек больше всего досталось станции Касторное-Курское, куда прибывало огромное количество живой силы и техники. Только стоило появиться составу, как налетали немецкие самолёты и как гроза бомбили всё вокруг… Часто они прилетали и ночью, и тогда им помогали завербованные немцами перед войной диверсанты, пускавшие осветительные ракеты. А мы бегали смотреть на результаты бомбардировки, собирали осколки.

В августе начались самые страшные бомбёжки, бомбили станцию и железную дорогу. Тогда доходили до того, что немецкие лётчики летали над полем, где работали колхозники, и убивали их из пулемётов. Тогда много людей погибло. Вообще нашей станции здорово досталось и в 41-м и позже. И в 1943 году, когда шла Курская битва, тоже случались жестокие бомбардировки. Я уже находился в армии, но мне мать потом рассказывала, как убило нашего соседа. От взрыва фугасной бомбы ему оторвало ноги, разрушило дом… Когда его хотели похоронить, стали искать ноги, но так и не нашли…

Примерно в сентябре я стал работать в специальной группе по восстановлению повреждённых во время бомбёжки линий связи. У нас же узловая станция, туда сходилось множество линий связи и с районом, и с областью, и со столицей. Наш небольшой отряд состоял из шестнадцати человек и имел в своём распоряжении «летучку» - два вагона и платформу. На платформе располагались запасные столбы и траверсы, на которых держатся провода. В первом вагоне жил начальник группы Семёнов и повариха Настя, которая являлась ещё и прачкой. А во втором вагоне жили мы, связисты. При нас всегда имелся паровоз, и после каждой бомбёжки мы, как можно скорее, выезжали на восстановление связи. Сначала немец бомбил дальние станции: Валуйки, Старый Оскол, Новый Оскол, постепенно приближаясь к нам. Как-то мы приехали на станцию, по-моему, Валуйки, и увидели ужасную картину. Пассажирский поезд, ехавший в Москву, был полностью разбит, кругом валялись трупы, на проводах болтались куски мяса…

Я как-то и сам чуть не погиб. Однажды мы работали на дороге Воронеж-Курск, на которой немцы разбомбили эшелон со снарядами. Вагоны ещё догорали, а я уже сидел на столбе, соединял провода, и вдруг раздался оглушительный взрыв. Взлетел на воздух вагон, а меня спасло только то, что взрывная волна пошла в противоположную от меня сторону.

Потом наша летучка находилась в Ельце, а после оказалась в Рязанской области, в районе станции Павелец. Там мы демонтировали автоблокировку рельс. А когда немцев от Москвы отогнали, то нас отправили на заготовку леса. Угля ведь не хватало, Донбасс немцы уже оккупировали, приходилось все топить дровами. Вот мы и пилили деревья в Марьиной роще. На день у нас была норма – 3 кубометра на двоих, причём чурки должны быть метрового размера, без сучков. Именно в это время к нам как-то привезли трофейную немецкую пушку невероятно большого калибра, которая предназначалась специально для обстрела столицы. Поверите или нет, но я свободно залезал в её ствол.

31 января 1943 года наши части освободили Воронеж и мы прибыли туда сразу за войсками. Города практически не было, всюду дымящиеся руины, среди которых валялись трупы немцев… Когда мы сделали свою работу, я попросил начальника отпустить меня домой, ведь я жил всего в 90 километрах отсюда. Он дал мне ровно сутки, и я поспешил отправиться в путь. Дорогу я знал хорошо, да и как тут заблудиться, когда идёшь всё время вдоль железнодорожного полотна. А когда сворачивал на шоссе, там для верности маршрута кто-то по обочинам дороги поставил трупы немцев. Вот они и стояли, как вешки, чтобы не сбиться с пути…

Мать очень обрадовалась, когда меня увидела, ведь в 41-ом мы же очень быстро отошли, я даже и предупредить ее не успел. Да ещё кто-то из соседей сказал, что видел нашу летучку на какой-то станции и там нас якобы разбомбило. Но мама не верила в это, и молилась обо мне как о живом. Когда в нашу деревню пришли немцы, то устроили в конюшне лагерь военнопленных. Если кто-то из местных находил там родственника, то мог забрать его под расписку. Мать и туда ходила, искала меня среди пленных.

Сержант танковых войск Головачёв В. Н.

Весной 1943 года начальник летучки сказал, чтобы я сходил в военкомат, потому что мой возраст вскоре должны призывать. Явился туда, а там, как оказалось, меня уже обыскались, даже стали думать, что я укрываюсь от службы. Я объяснил, где находился всё это время, после чего мне сказали явиться на призывной пункт. Нас посадили в вагоны и отправили в Чувашию, в полковую школу, обучаться на пулемётчиков. А потом приехали «покупатели» из Горьковской танковой школы и стали проводить набор в танкисты.

По каким критериям отбирали в танковые войска?

Вечером нас построили, представитель школы прохаживался вдоль строя и, подходя к некоторым из нас, протягивал руку, чтобы поздороваться. Чьё рукопожатие ему нравилось, тем он приказывал выйти на шаг вперёд. Я, хоть и маленький по росту, но руку пожал здорово. Вообще танкисты брали ребят преимущественно среднего роста. У меня, например, рост 167 см, а те, кто имел 170 см уже не проходили.

Нас привезли в Горький, там находился большой завод, на котором во время войны делали и машины, и танки, и самоходки. За оградой завода находилась наша школа, состоявшая из бараков для обучения и землянок для жилья. Хотя надо сказать, что в бараках у нас проводились только политзанятия, всё остальное нам преподавали в землянках. Там меня стали обучать на механика-водителя.

Как вы отнеслись к такой перемене в вашей жизни?

С радостью. Вначале потому, что в танковой школе кормили гораздо лучше, чем в полковой. Потом я помню, как мы ждали отправки на фронт, ведь нам должны был выдать новую военную форму. Ну что сказать, вот такие мысли у человека, когда ему идёт 17-й год. Например, те, кому уже пришлось повоевать, прямо скажу – не горели желанием возвращаться обратно на фронт. А мы буквально считали дни до отправки.

Что изучали в танковой школе?

Поскольку в танке все члены экипажа должны быть взаимозаменяемы, то мы изучали всё: устройство танка, ведение стрельбы, как из пушки, так и из пулемёта, вождение, ремонт в боевых условиях. Особенно долго упражнялись в посадке в танк. Надо было разбежаться, закинуть ногу и допрыгнуть до башни и зацепиться руками за люк. В передний люк садился водитель и пулемётчик, а остальные садились сзади со стороны мотора. Для выхода имелся аварийный люк снизу, державшийся на штифтах. Особое внимание уделялось материальной части. Изучали мы в основном наши Т-34 и американский «Шерман», и на практике обучались на американском танке.

Кто-то из преподавателей запомнился?

Не помню сейчас его имени, запомнилось только, что мы с ним оказались родом из одних мест. Как-то мне старшина «впаял» наряд вне очереди за то, что я встал в столовой без команды. Заставил мыть пол. Потом он приходил, проверял, и заставлял перемывать до самого утра. На следующий день я на занятиях, конечно, клевал носом, меня несколько раз окликал преподаватель. После лекции он спросил меня, почему я такой сонный. Я рассказал. Он спросил, понимаю ли в электричестве, я ответил, что да, и тогда он послал меня по какому-то адресу в город, чтобы я там починил проводку. Когда вернулся, меня хорошо покормили, а этот преподаватель сказал, что в дальнейшем меня никто трогать не будет.

Где получали технику?

Нам привозили её в контейнерах из Мурманска. Весь танк снаружи находился в смазке, даже внутри пушки, поэтому мы называли её «пуш-сало». Вот нам давали танк, мы его отмывали от солидола. Запомнилось, что внутри, когда вскрываешь танк, везде висели шёлковые мешочки с солью. Они предназначались для того, чтобы впитывать влагу, если она попадёт внутрь.

Каждый танк был укомплектован отличным обмундированием: кожаными брюками и куртками. Но мы их только видели, а забирало их себе учебное командование. Имелись там также и американские автоматы, но прибыв на фронт, мы их в скором времени выбросили. Потому что они выдерживали всего 10-15 очередей, а потом нагревались, и пули вылетами из ствола как сопли.

Головачёв В. Н. с боевыми товарищами

Как вы оцениваете наш Т-34 и «Шерман»?

Наши с одной стороны лучше. Во-первых, Т-34 ниже, чем «Шерман», сантиметров на 30-40, а это много значит для войны. У нас имелись бортовые фрикционы, позволявшие развивать высокую скорость, но стрелять с ходу было нельзя, потому что не было стабилизатора. Ведь когда едешь по пересечённой неровной местности, очень тяжело прицельно выстрелить. Но у нас часто случались казусы, когда снаряд взрывался в стволе и его разрывало. Мы назвали это «одуванчиком». Такие танки отремонтировать на фронте невозможно, приходилось отправлять в тыл. А на «Шермане» стоял стабилизатор, который позволял держать пушку в нужном направлении. В наших танках всё приходилось делать вручную: и башню поворачивать, и пушку наводить, а в «Шермане» всё электрическое. На американском танке имелось два двигателя по 200 лошадиных сил каждый. Сначала заводишь один, включаешь блокировку и едешь уже на втором. Это помогало, если один из них выходил из строя. Имелся даже прибор ночного видения, который на наших танках не применялся. Пушка была гидравлической, крутилась без особых усилий. Помню, у нас в школе кто-то из ребят спросил, сколько стоит танк, то преподаватель ему ответил, что только один прицел стоит 32 тысячи! В танке мы располагались как кукушки – у каждого своё сидение. В башне трое: командир танка, командир орудия и радист. Внизу механик-водитель и его помощник, он же пулемётчик.

Где формировали экипаж?

Прямо на месте. Нас даже учили ходить строем поэкипажно: два и два, а впереди командир. Из первого экипажа я запомнил лезгина Карбалеева Межлома Межломовича, Пимана Алексея, радиста, родом из Средней Азии. После окончания курсов нашу маршевую роту погрузили на поезд и отправили на фронт. При погрузке танки замаскировали, причём не поодиночке, а накрыли брезентом всю платформу, чтобы под ним не угадывались очертания техники. На платформе стоял часовой, а внутри каждого танка находился один член экипажа. Так мы прибыли под Ковель, где начался мой фронтовой путь в 219-й Танковой Бригаде 1-го Механизированного Корпуса 2-й Танковой Армии 1-го Белорусского Фронта.

Прибыв на место, мы стали оборудовать позиции: вырыли капонир, закопали танк, привели его в боевую готовность № 2: два человека внутри танка, остальные на отдыхе. И только через несколько дней нам дали приказ двигаться вперёд. Немец тогда здорово отступил, мы догоняли его больше суток. Вышли к берегу Вислы. Там стоял понтонный мост, по которому двигалась и техника и войска. Мы как-то замешкались, и от своей колонны отстали. Чтобы догнать своих, командир принял решение переправляться прямо по льду. Лёд тогда ещё не окреп, и мы почти сразу провалились. Внутрь вода не попала, но выбираться нам пришлось через верхний люк. Вскоре подъехали ребята на танке, кинули нам трос, попытались вытащить. Но трос только рвался раз за разом, несмотря на то, что его толщина была более 30 миллиметров. Стали кидать под гусеницы всё, что имелось под руками, но только перемалывали в труху. И тут нам повезло: подъехал специальный танк из ПРБ (полевой ремонтной базы), у которого имелась лебёдка. Он и вытащил нас на берег.

Техника каких марок имелись в вашей части?

Имелись «Матильды» и «Валентайны» - маленькие машины, на наши совсем не похожие. Они работали на бензине, пушки у них были 45-мм, так что большого эффекта от них не ждали. Вот у нас имелись самоходки СУ-76, так и те были гораздо лучше. Хоть и называли мы их «Прощай, Родина», и гибли они чаще других, но даже они лучше этих иностранных танков. До Берлина из них почти никто не дошёл, их сожгли ещё в боях за Варшаву. Уже к концу войны к нам стали поступать модернизированные «Шерманы». На них стояли 100-мм пушки, и, по-моему, толщину брони увеличили.

Под конец войны к нам поступили тяжёлые ИС-1 и ИС-2, к которым относились очень бережно. Командир полка лично отвечал за каждый танк.

Какие задания приходилось выполнять вашему подразделению?

Нам ставились самые различные задачи. Например, в Белоруссии и в Польше мы в основном воевали против танковых частей противника, принимали участие во встречных сражениях. Но под конец войны у немцев становилось всё меньше и меньше танков, так что нам приходилось воевать с живой силой противника. А имевшиеся машины немцы применяли в качестве огневых точек, закапывая в землю. Приходилось воевать и против артиллерии, но с ними тоже быстро справлялись: либо осколочно-фугасным снарядом разметаем расчёт, либо утюжим окопы. Иногда пушки давили вместе с орудийной прислугой. Также нас использовали в качестве передового отряда или разведки. Лично мне довелось принять участие в двух таких рейдах в тыл врага. Например, в Польше нашу танковую группу отправили в тыл к немцам с заданием взорвать мост, чтобы не дать противнику отойти. Наш отряд состоял в основном из лёгких танков: пять «Шерманов», один «Валлентайн» и две «Матильды». Мы въехали в город без происшествий, на нас никто не обратил особого внимания. Однако немцам о нас всё-таки донесли, и уже перед самым мостом нас встретила артиллерийская засада. По нам стали лупить из пушек, два танка загорелись. Экипажи успели выскочить, и мы всё же смогли их подобрать. Но чтобы избежать дальнейших потерь, нам необходимо было уйти с линии артиллерийского огня. Стали разворачиваться, а в городе-то улицы узкие! Пришлось въезжать прямо в магазины, ломая витрины. Только выбрались из города на дорогу, стали двигаться обратно, но нас и там встретили пушки. Не знаю почему, но немцы на наше счастье стреляли очень плохо, и не смогли нанести нам никакого урона. Мы стали поливать артиллеристов пулемётным огнём, успели подбить пушку, и проскочили засаду. Стали проезжать через лес, ехали прямо между деревьями. Те, что потоньше, ломались о броню, а одному танку не повезло: он наехал на толстое дерево, и застрял на нём. Когда мы открыли люки, чтобы помочь ему выбраться, по нам стали стрелять снайперы, сидевшие в лесу. Тогда я решил бросить дымовую шашку, чтобы выиграть хоть немного времени для того, чтобы подцепить застрявший танк. Открыл люк, бросил шашку, но немец успел выстрелить и попал разрывной пулей в крышку. Осколки разлетелись как брызги, повредив мне руку и лицо. Рука зажила быстро, а вот осколок, который попал в щёку, долго меня мучил, но я и не знал, что он там остался. Уже после войны меня часто одолевали головные боли, и только когда сделали рентген, то обнаружили кусочек металла в гайморовой полости, и наконец-то вытащили этот проклятый металл. А в руке осколок сидит до сих пор.

Замполит полка Бирман

Как было налажено взаимодействие с другими родами войск?

Очень здорово нам помогали инженеры и сапёры: готовили капониры, снимали минные заграждения. Специально для нас сапёры проделывали проходы в минных полях. Мне запомнилось, что когда темп наступления был очень высоким, то мины снимали только в полосе прохождения танков, для пехоты обезвреживать путь не успевали.

При взаимодействии с пехотой в основном применялись танковые десанты. Отделение солдат из 10-12 человек делилось пополам, и занимало свои места на броне. Старшему мы протягивали из танка микрофон, по которому он сообщал, что видит впереди, слева, справа. У танка же обзорность ограничена, поэтому пехотинцы были нашими штурманами. Но когда начинался бой и по нам начинали стрелять, их как языком слизывало, спрыгивали прямо на ходу.

Артиллеристы нам помогали перед боем, проводя артподготовку. Но по длительности они обычно не превышали 15-20 минут, особенно когда стали массово применять «Катюши».

Большие потери несли от действий немецкой авиации?

Нет. Под конец войны немецкая авиация не очень-то нам и докучала. Если и появлялся вражеский самолёт, то его либо зенитчики, либо истребители уничтожали. Бывало, что и мы стреляли из танковых пулемётов по самолётам. Я помню, в нашем полку один парень даже смог подбить немца, пролетавшего на бреющем полёте.

Но налёты всё же случались и как раз во время одного из них, меня тяжело контузило. Однажды налетели немецкие самолеты и стали бомбить наши танки. Мы покинули машины и стали отбегать подальше, как вдруг меня сшибло с ног взрывной волной и со страшной силой ударило о броню. От сильного удара у меня лопнула затылочная кость, в результате чего я около месяца пролежал в госпитале. Но вмятина на черепе у меня осталась на всю жизнь и до сих пор хорошо нащупывается.

А в Польше мне однажды довелось попасть под огонь нашей авиации. Мы уже успели захватить какой-то городок, а наши лётчики думали, что там ещё находятся немцы, начали бомбить. Тут же стали пускать ракеты, чтобы их остановить. Хорошо еще, что никто не пострадал тогда.

А вам самому не приходилось стрелять по своим?

Я припоминаю один такой случай. Ночью мы окружали немцев в городе, обходили их с двух сторон. Но сообщения о том, что к нам навстречу идут наши танки мы не получали. Выпустили несколько снарядов, и только потом разглядели, что это наши. К счастью, и в этот раз обошлось без жертв.

Насколько большие потери несли танкисты?

В основном мы несли потери от артиллерии. Если снаряд попадал в моторную часть, то танк, конечно, загорался. А если внутри ещё оставались снаряды, это вообще опасно. Правда, бывали случаи, когда снаряды не взрывались. Вот под Берлином нам прямо в лоб влетел снаряд, и не разорвался. Так с ним и ездили. Например, в «Шермане» боекомплект - 86 снарядов. Часть находилась в башне, часть внизу. Если детонировал один, то, конечно, взрывались и остальные.

И большие потери, особенно в городах, несли также от фаустпатронов. Вот, например, в Берлине, по нам стреляли пятнадцатилетние юнцы, которых мы называли смертниками. Так наши артиллеристы что делали? Затаскивали свои небольшие пушки прямо на этажи, и уже оттуда выкуривали их. Стоило кому-то сделать всего один выстрел, как по этому месту сразу открывался ураганный огонь. Но именно от фаустпатрона погиб мой радист, Алексей Пиман. Фаустники использовали такую тактику – если идёт колонна, то сначала подбивают переднюю машину, потом заднюю, а после стреляют по остановившимся танкам. Мы как раз проезжали через лесок, наша машина шла последней, и вдруг выстрел. Снаряд попал в башню, и пробил радисту голову. И когда на меня стала капать кровь, я вначале и не понял даже, что это. Незадолго до этого в одном селении мы взяли несколько банок клубничного варенья, которое я очень любил, и возили его в башне, и я подумал, что это разбилась банка. А тем временем Алексей уже доходил, бился в агонии. Пока остановились, пока вытащили, а он уже готов…

Какие методы защиты против фаустников применялись на фронте?

Фаустпатроны наносили нашим танкам ощутимый урон, но и сами фаустники несли большие потери. Ведь произвести прицельный выстрел из такого оружия можно только с расстояния 50 метров и при хорошей обзорности. Особенно хорошо нам удавалось замечать таких стрелков ночью: при выстреле из трубы вылетает сноп искр, на который сразу же реагирует пулемётчик. Иногда мы по ним даже не стреляли, а ловили живьём, в основном подростков и стариков. Начиная с Польши вдоль шоссейных дорог, через определённое количество километров стояли деревянные домики для обслуживающего персонала трассы. Красивые такие дома, с мансардами. И в них отходившие немцы практически всегда оставляли фаустников. Мы не испытывали судьбу, и заранее знали, что там находится враг. Поэтому, едва завидев такой домишко, стреляли по нему несколькими снарядами, предупреждая возможную опасность.

Офицеры полка с женами, 1945 год

Во время боя вы закрывали люки в танке?

Обязательно. Конечно, мы сразу становились наполовину «слепыми», но зато защищали себя от пуль и осколков.

С какого расстояния приходилось вести огонь, и какая при этом была точность попаданий?

Если стреляли с малого расстояния, то вероятность поражения цели была почти стопроцентной. А вот если стрелять издалека, скажем, с дистанции 1000 метров, то необходимо было рассчитать траекторию, учесть отклонения на ветер и многое другое. Так что тут попадания примерно 50 на 50 приходились. Для точности мы применяли спичечные коробки. Длина коробка – 5 сантиметров. Завидев цель, мы на глаз прикладывали к ней коробок. Если он закрывал объект полностью, мы знали – расстояние примерно 1,5 км.

Огонь вели с ходу или только с остановок?

Стабилизатор «Шермана» позволял вести огонь с ходу, что было невозможно на танках нашего производства.

Приходилось ли вести огонь с закрытых позиций?

Бывало, но нечасто. Это немцы применяли свою технику для стрельбы с закрытых позиций из-за проблем с горючим. На Одере они даже создали из танков целые ряды неподвижных огневых точек, на 50 километров в глубину. Там я видел, как делались фальшивые переправы, наводились мосты и строились макеты танков. Мы же в это время переправились в совершенно другом месте. Тогда же наш командующий фронтом Жуков применил прожекторы при форсировании.

Как вы считаете, это был эффективный прием?

Безусловно. Ни один человек не выдержит такого мощного светового луча, да ещё и в такой концентрации. Я успел принять участие в этих боях, только вернувшись из госпиталя. После ранения я находился на лечении, а на моё место назначили другого водителя, пожилого. Во время переправы в наш танк попал снаряд и, разворотив башню, убил водителя. Нам выдали другой танк, в котором вместо настоящей пушки установили муляж из дерева… Поэтому нам приходилось двигаться в хвосте, ведь мы не могли вести бой. Но зато в это время мы несли почётную службу - возили знамя полка. Командир полка видел, что я ещё не оправился после ранения, поэтому дал мне такую возможность набраться сил во втором эшелоне.

Были ли у вас нормы расхода боекомплекта?

Нет, такого я не помню. Мы стреляли столько, сколько было необходимо. За боекомплект отвечал командир танка, а экипаж во время передышек пополнял запас снарядов.

Какие методы маскировки применялись?

Зимой мы, как правило, белили танк известью, под цвет снега, а летом маскировали машину зелеными ветками. У нас также имелись большие маскировочные сети. Но применяли их нечасто, потому что они были слишком громоздкими и тяжёлыми.

Какие бои вы можете выделить как самые сложные?

Уличные бои в Кюстрине, Варшаве и Берлине. В городе сложно воевать из-за отсутствия пространства для манёвра. Здесь расстояние между воюющими сторонами минимальное, поэтому необходима высокая скорость реакции и точность стрельбы. От этого зависит твоя жизнь. К тому же в европейских городах очень узкие улицы, на которых невозможно развернуться, из-за чего часто происходили заторы, затруднявшие движение. Припоминаю, как в Варшаве во время уличного боя я видел маршала Жукова. Прямо посреди улицы горел танк, из-за которого образовалась пробка. Жуков стал стучать тростью по люку ближайшего танка, и, обматерив командира, приказал убрать с дороги подбитую технику.

Вам приходилось применять личное оружие?

У нас в танке, конечно, имелся ППШ, но мы им не пользовались. А вот наш командир роты, Волошин, во время уличных боёв ходил между танками с ТТ. Он здорово выпивал, и море становилось ему по колено. Тогда он покидал танк и кричал «Полундра», а немцы разбегались в стороны, как муравьи. И что интересно, его ни разу не ранило во время таких выходок. А лично мне пришлось применить личное оружие в Кюстрине. Мы только заехали в город, вначале все было тихо и спокойно, но когда местные жители осознали, что приехал враг, стали метаться. На наш танк целенаправленно бежала какая-то женщина. Чего она хотела, не знаю, но жизнь танкиста приучила нас к тому, что к машине подпускать кого-то ближе, чем на 100 метров нельзя, это мы знали твёрдо. Я выстрелил в неё из пистолета, она упала. Но убил ли я её или только ранил, не знаю.

Как складывались отношения с мирным населением?

В целом как неплохие, но я запомнил одну удивительную особенность. Если сравнивать поляков и немцев, то вторые относились к нам лучше. Немцы понимали, что причинили нам много зла, поэтому старались угодить во всём. А вот поляки, проклиная и ругая фашистов, при этом держали камень за пазухой и против советской власти.

Головачёв В. Н.

Провокаций со стороны населения не было?

Нет. Я припоминаю только один случай, который произошёл в Германии. Немцы отступили, мы заняли городок и стали размещаться на ночлег. Неожиданно из дома напротив выбежал немец в военной форме, запрыгнул в машину, стоявшую на обочине, и попытался скрыться. Мы среагировали мгновенно: развернули башню и вмазали по нему снарядом. Там только мокрое место и осталось…

У вас были на фронте какие-либо трофеи?

После перехода границы трофеев было много, но я этим делом особенно не занимался. Тогда я был совсем молодым, и не знал цену вещам. Я мог соблазниться и взять что-то из съестного, например, варенье. А вот бойцы постарше набирали скарб. В основном брали одежду: костюмы, пальто. Случалось, что у пленных забирали часы. В башне с обеих сторон имелись ниши, и вот в них танкисты и хранили свои трофеи.

До мародёрства дело не доходило?

Я такого не помню. Скажу, что среди танкистов такого явления не было. Может быть, такое случалось в пехоте, но у нас таких случаев не было. Дисциплину в этом плане поддерживали строго.

Случалось ли вам наблюдать показательные расстрелы?

Один раз пришлось. Уже после Победы из нашего полка сбежал один боец, еврей по национальности. Он сумел добраться в английскую зону оккупации Берлина, но англичане его немедленно выдали. Весь полк построили на плацу, а дезертира поставили возле вырытой ямы. Военный прокурор зачитал приговор, и автоматчики привели его в исполнение…

Как относились к пленным?

Нормально, потому что мы их уже не воспринимали как врагов. Бывало, они просили закурить, так мы никогда не отказывали. Случаев издевательств я не помню. Правда, однажды был случай, когда пленных расстреляли. Как-то в одном бою мы захватили человек пятнадцать немцев. Дали им сопровождающих из пехоты, но те довели их до ближайшего угла и расстреляли… Пехотинцы были злее нас, ведь им от немцев доставалось больше, поэтому они с пленными не особо и церемонились… На случай, если спросят, у них всегда имелся ответ - убиты при попытке к бегству. Но повторяю, такое я видел всего однажды.

Вам приходилось видеть концлагеря?

Да, однажды в Польше мы освободили смешанный лагерь для военнопленных. Но наших там не было, только американцы, французы и англичане. И надо вам сказать, что пленные там жили в очень хороших условиях, кругом чистота и порядок. Мне запомнилось, что офицерам даже сохранили форму. Когда мы освободили лагерь, все очень радовались, а американцы, увидев мой танк, подбежали к нему с криками «America! America!»

Как вы можете оценить немцев как солдат?

Насколько я понял, в немецкой армии очень сильно ощущалось разделение между простыми солдатами и офицерами. В период моего участия в войне немецкая армия уже плохо снабжалась, и я помню их суконные шинели, которые совсем не спасали от холода. Зато офицеры ходили в утеплённых кожаных плащах с меховыми воротниками. Но воевали немцы по-разному. Если на нашем пути встречались обычные линейные части, то они быстро сдавались, понимая, что сопротивление бесполезно. А вот головорезы из СС дрались до последнего.

Где вы встретили День Победы?

Победу я встретил в Берлине. Уличные бои уже угасали, мы двигались по улицам, практически не стреляя. На танке дошли до центральной площади Берлина – Александерплац. Там мы узнали о том, что гарнизон Берлина капитулировал. Началась стрельба в воздух, крики «Ура!» Я тоже вылез из танка и размахивал шлемом. Мимо проезжал фотограф, который так меня и запечатлел для газеты. У меня даже вырезка хранилась, но, к сожалению, куда-то потерялась.

После окончания боев нас вывели на окраину города, где расположили на постой. Там мы и узнали о конце войны. В тот день накрыли столы на поляне, привезли выпивку и гуляли до самого вечера. Я алкоголем никогда не увлекался, поэтому больше налегал на еду. А вот командир роты Волошин явно перебрал, стал палить из пистолета в воздух, и его даже пришлось связать. Лет через десять после войны я его случайно встретил на вокзале. Пригласил выпить за встречу, но он категорически отказался, видно, он только на войне пил.

Но дня через три нас вдруг подняли по тревоге – оказалось, что крупная немецкая группировка пыталась прорваться из окружения, и нас отправили на её ликвидацию. Немцы, когда увидели наши танки, сразу поняли, что сопротивляться бесполезно, и стали сдаваться. А нескольких человек, которые попытались оказать сопротивление, наши пехотинцы-десантники догнали и закололи штыками.

Если позволите, я задам несколько бытовых вопросов. Как приходилось питаться танкистам?

Питались мы на фронте хорошо. Уже после форсирования Вислы наступление набрало такой темп, что кухни просто не поспевали за войсками, но нас это не смущало. Мы получали сухой паёк, а когда он заканчивался, разживались тем, что оставалось во взятых городах. Например, в одном местечке мы наткнулись на разбитый консервный завод, и набрали там продовольствия на несколько дней. Я хорошо запомнил продуктовые трофеи в Германии: литровая банка, а в ней замаринована целая курица. Очень вкусное мясо! Так что с едой у нас проблем не было.

Где приходилось спать?

В основном ночевали прямо в танках, потому что в них тепло и сухо. К тому же у нас имелось тёплое обмундирование, так что спалось нам здорово. И только во время длительных передышек между боями останавливались у местного населения, но такое случалось крайне редко.

Как проводили время отдыха?

К нам довольно часто приезжали московские ансамбли. Весь полк собирали на поляне, там сооружали сцену и проводили выступления. Но после перехода государственной границы концертные бригады стали приезжать реже. Они просто не успевали за нами, так быстро мы наступали.

Вы писали домой письма?

Конечно. После того, как в 1943 году мои родители узнали, что я жив и здоров, мы постоянно держали связь. Из армии я часто писал домой, раз в две недели точно. Причем, старался писать красивые письма. Мои родители очень гордились тем, что их сын служит в армии, и каждое моё послание показывали всем односельчанам. Из нашего села всего три человека попало на фронт, а всю остальную молодёжь угнали в Германию. Так что у родителей имелся веский повод для гордости.

С женщинами на фронте приходилось общаться?

У нас в полку женщин не было. Но я тогда ими и не особо интересовался, ведь совсем юный был, даже не брился ещё. А вот почти у всех офицеров имелись ППЖ – походно-полевые жёны из числа работниц медсанбатов и госпиталей. Уже после войны к командирам стали приезжать законные жёны, так любовницы уезжать не хотели.

Как обстояло дело с алкоголем на передовой?

Нам всегда выдавали наркомовскую норму, это я хорошо помню. Но сказать, чтобы кто-то сильно напивался, я не могу. Например, у нас в танке всегда имелась целая канистра спирта, но в боевых условиях к нему никто не притрагивался. Ведь когда человек выпивает, то забывает об опасности, расхолаживается, а на войне такое расслабление может стоить жизни.

Случаев отравления не было?

Я припоминаю, что такое однажды произошло в нашем корпусе. Танкисты увезли со спиртзавода бочку со спиртом, припрятали её. После войны вернулись за своим трофеем, выпили, и все погибли от отравления… Спирт оказался этиловым.

Насколько донимали вши?

У нас такой проблемы не было, потому что их отпугивал запах солярки, которым мы были пропитаны с головы до ног. Но для профилактики мы всё равно проходили санитарную обработку.

Как на фронте относились к религии?

Среди бойцов постарше были верующие. Они молились перед сражением. А во время боя у многих, и у верующих и у атеистов, вырывались фразы «Спаси, Господи!»

Как проводилась политработа?

В перерывах между боями нас собирали политруки. На политзанятиях мы иногда разбирали ошибки, совершённые во время боя, но в основном слушали информацию о том, что происходило в тылу или на других фронтах.

Как вы относитесь к Сталину?

Оцениваю его очень высоко. В войне он сыграл большую роль. Конечно, вначале он сплоховал, понадеялся на договор о ненападении, но в целом действовал твёрдо и решительно. Быстрое восстановление страны после войны – это тоже его заслуга.

С особистами сталкиваться приходилось?

Моя единственная встреча с работниками особого отдела состоялась перед отправкой на фронт. Мы уже получили танки, и вот-вот должны были тронуться. Ночью нас по одному стали вызывать в особый отдел. Задали несколько вопросов о родителях, о настроении и всё.

Чего больше всего боялись на фронте?

Я попал на войну в таком возрасте, когда ничего не боишься. Я даже и не думал о том, что меня могут убить или ранить. Вот плена я опасался. Как-то во время отдыха я стоял на посту у танка. Всю ночь я проявлял максимальную бдительность: постоянно крутил головой и прислушивался к малейшим шорохам в темноте, и тому была веская причина. Незадолго до этого у нас в полку немцы ночью угнали танк. Механик-водитель украденного танка ночью прилёг на тёплую переднюю броню и уснул там. Немцы связали его и увезли вместе с танком. К слову сказать, потом мы эту машину встретили на улицах Берлина и уничтожили её.

С людьми каких национальностей вам довелось вместе воевать?

Честно скажу, что во время войны национального вопроса у нас просто не существовало. Эта зараза появилась только после развала СССР, а до этого времени мы не делили друг друга на нации. Например, в моём экипаже служили украинец, таджик, белорус и я, русский. Командиром нашего полка был еврей Вайнруб, а замполитом - еврей Бирман. Много евреев служило в госпиталях и санбатах.

Во время войны, не было ли такого момента, когда вы сомневались в нашей Победе?

Лично я всегда верил, что мы одержим победу. Я состоял в комсомоле и свято верил в то, что врага мы непременно разобьём. К тому же азарт молодости не давал поводов для унылых мыслей о поражении.

За время войны у вас не возникало ощущения, что мы воюем с неоправданно высокими потерями?

Этот вопрос надо задавать пехотинцам, там людей гибло гораздо больше, чем в танковых войсках. Конечно, и у нас случались потери, но я не скажу, что они были огромными. О том, что война может вестись как-то по-другому, я, 18-летний сержант, тогда просто не задумывался.

Какие у вас боевые награды?

За время войны я получил орден «Красной Звезды» за участие в Берлинской операции (На самом деле наградное представление подписано по итогам Висло-Одерской операции. На сайте www.podvig-naroda.ru есть выдержка из наградного листа, согласно которому «… помощник механика-водителя машины командира взвода лейтенанта Мельникова младший сержант Головачёв Владимир Никитович в боях 1.02.1945 года за г.Кюстрин проявлял мужество и отвагу. Из своего пулемёта уничтожил прислугу одной пушки и до 10 гитлеровцев. В боях за город Кинегсбург с 4 на 5.02.1945 г. способствовал своему командиру уничтожить пехоту противника с 20 автомашин и 2-х бронетранспортёров. Сам лично уничтожил огнём своего пулемета до 20 немецких солдат, в том числе 10 фаустников. – прим.А.П.), медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и «За победу над Германией». Также меня наградили польским орденом «Virtuti militari» и медалью «За Одер, Вислу и Балтику».

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

До 1947 года я служил в Германии. Правда, в августе 1945-го мне, как самому молодому, дали 40-дневный отпуск домой. А после демобилизации из-за контузии мне присвоили инвалидность, но это не помешало мне окончить вечернюю школу, выучиться на строителя и честно работать всю сознательную жизнь. После возвращения из армии по комсомольской путёвке я попал в Кишинёв. Стоял у истоков создания первой теплоэлектроцентрали города. Сегодня на заслуженном отдыхе. У меня двое детей и внук Михаил.

Война по ночам не снится?

Да, бывает. Снится, как я еду на своём танке по улицам, как идём в наступление. Фронтовые будни моей юности навсегда остались в моей памяти…