Коковин Фёдор Иванович

Я, Фёдор Иванович Коковин родился 10 апреля 1924-го года в Курганской области, Ольховский район, деревня Беляковка. Через семь лет, вышел приказ: зажиточных всех деревень ликвидировать… Мы с отцом в Свердловске оказались. Отец вскоре умер. А мы с матерью так и мотались тут.

В семье я был самым последним, шестым ребенком. Перед войной успел окончить семь классов. Старший брат, он с 1905-го года, тоже фронтовик был.

– Как, вообще, жилось перед войной?

Жилось плохо. Детства меня лишили, с 18-ти лет и до конца войны пробыл на фронте.

- Как Вы узнали, что война началась?

Настроение хорошее было, погода хорошая, ребятишки толпой пошли на Шарташ купаться. Под вечер все узнали о начале войны.

– Как восприняли это?

Молодые были. Восприняли с удивлением – что за война, какая война? Первые годы были не совсем хорошие: со снабжением и в тылу плохо, и в армии не особенно.

– Вас когда призвали?

Всех друзей забрали еще в августе. Меня на комиссии посмотрели и отпустили домой. Забраковали видимо из-за здоровья. Через месяц, в сентябре 1942-го года призвали. Один год проучился в танковом училище в Челябинске. Получили прямо там тяжелые машины – танки ИС-2. В них инструмент – пила, топоры, даже зажигалки…

– А Вас выпустили именно сержантом?

Да, Гвардии старшим сержантом.

– А ведь механик-водитель тяжёлого танка должен быть офицер, нет?

Командир машины – офицер. Механик-водитель, командир орудия и заряжающий или младший-механик – вот четыре человека экипаж.

– Как Вам училище в Челябинске? Как кормили, как вообще жизнь там?

Ничего особенного. Жить можно было.

– Какие танки изучали?

У немцев появились тяжёлые танки. И у нас тоже – танки ИС-2. Их немного было. По фронту, где туго прижмётся – нас туда подкреплением. Потом в конце прикрепили к 10-ому добровольческому танковому корпусу.

– Что самое важное необходимо было знать механику-водителю?

Нужно хорошо водить машину. Это основное – что требовалось на войне. Да ещё в Карпатах, машины колёсные, буксуют - приходилось их цеплять на трос и за собой тащить, вместо того, чтоб вести. Они же всё – горючие, снаряды, продукты должны нам поставлять.

После боя, всякое бывает намотано на гусеницу, проволока например, да и вообще чего только не было там. Я отдаю приказ: «Привести в порядок машину!». Наш наружный экипаж - ребята-пехотинцы, пять человек на танк, вместе с нами приводили все в порядок. Привели в порядок – сдали машину. И получать другие машины пошли.

Комиссия началась уже в октябре: наших выстроили в строю - отпускать домой. Командиры ходили, выбирали: шоферов там, автоматчиков по ранению отпускали домой. А как до танкистов очередь дошла – никого не отпустили. Даже по ранению. «Вам, – говорит, – пока рановато, вот, придёт подкрепление, тогда посмотрим».

В сентябре нас отпустили, меня по ранению. Я сейчас числюсь как инвалид второй группы. Ранение тяжёлое.

– А как это произошло?

– Осколочный снаряд около машины. Сильно рвануло, не успели в машину заскочить даже. Хронический стомелит у меня так и остался до конца войны. В руке еще осколочек. У меня китель был… задело кусочек кителя, до швов – не оторвало руку. До конца жизни служит вот нормально, хоть маленько не работает.

– А это тоже, так сказать, вне машины ранение?

В машину спускался – руки ещё наверху находились, и тут осколок прилетел…

– Кто главный в машине?

Командир машины.

– А следующий?

– Два механика: один старший, а другой – его помощник. Командир орудия за пушкой, за пулемётами – ответственный за всё.

– А, допустим, ну… совершили марш, остановились, что нужно сделать с машиной?

– Приводить в порядок, осмотреть, чтоб на ходу была.

– Бывали запомнившиеся поломки?

– Ломались редко, потому что с боями шли. Если выйдет из строя – подобьют там. Это случалось, а что сама машина - не было такого такого случая. У нас были заводы фронтовые, ремонтировавшие машины. Можно отремонтировать – хорошо. Нельзя - отводили в тыл. Получали другие машины, если те были в наличие. В общем - невесёлая жизнь. Нет войны – не надо ее сроду. Я до сих пор так с отвращением смотрю…

– На войну?

– Не нравится мне это хозяйство. Живёшь – мирно, люди работают, занимаются делом. У нас ссоры никогда никакой не было. А сейчас: то на улицах драки, то кто-то чего-то украл. Хоть похуже гораздо жили, но честнее народ-то был.

– Вашу машину подбивали?

- Лобовая часть была прочной – никакая пушка не брала. Вот если гусеницу повреждали…

– А что нужно было сделать? Выскочить из танка и менять гусеницу?

– В машине тоже сидеть нельзя – стреляют по машине немцы. Надо действовать. Экипаж выскакивает, и пока пули шибко не летят – лёжа, с кувалдами к траку, в 20 килограммов весом. Его тащить вдвоем, втроем надо там. Ладно, молодые, здоровые были, так ничего, таскали. Тяжеловато приходилось. Но делали всё как-то.

– В ИС-2 люк механика-водителя – он же не открывается, да?

– У нас вот два люка – верх и низ. Больше не было ничего.

– Каким люком чаще пользовались механики?

– Машина тяжёлая, если мягкий грунт, то почти до самой земли – не пролезешь толком. А если твёрдый грунт, зимой, то нижним ещё можно попользоваться.

– А переключение передач легко или тяжело осуществлялось?

– Переключались тяжеловато. Но ничего. В машине у нас двадцать восемь раздельных снарядов… от заряда отдельно – двадцать восемь штук снарядов и двадцать восемь зарядов. Так мы всё равно больше брали на дно. Наложишь, как дрова, с запасом. У нас пулемёты и ТТ лежали. Больше оружия не положено.

– Пользовались пистолетом?

- В городских уличных боях. Выскакивали на машинах, где нельзя пролезть, или гусеницу повредили. Вот тут-то встречались с немцем. Наши машины хорошо действовали, прижимали самоходкой «Пантеру» к стене, или дороги очищали. По колесным машинам бронебойным снарядом, осколочным по пехоте, целая улица свободна становилась.

– Вам приходилось давить орудия или гусеницами работать?

– Как уж под дорогу попадалось… Машина должна хорошо видеть правую и левую машины. Если угрожают правой машине – его защищаешь, и левой также, и тебя также защищают.

– Это уступом так, да?

– Да. В боях всё смешивается наоборот: и 34-ки, и тяжёлые танки принимают участие.

– Вот, у Вас за войну – какие награды?

- Медаль «За Отвагу» есть.

- А в каком госпитале лечились?

- Я договорился, чтоб в Свердловске меня высадили – не высадили, увезли в Сибирь, Прокопец. Там лечился. Переписывался с полком. Из госпиталя убежал, подлечили меня маленько, и я оттуда рванул, добирался до своих, до фронта дошёл. И до конца войны.

– А экипаж с командиром танка один и тот же были или менялись?

- Да, менялись. Бои, ранения. Мало было постоянных. Командир 72-го танкового на два года нас старше, с 22-го года был. Начальник штаба там – с 23-го, молодежный такой состав. Молодые не так переживали, как женатые.

– Танк, зимой хорошо заводился?

– Чтоб не замерзал, газоль – антифриз такой был незамерзающий – им заправляли, не водой. Машины почти не глушили, они работали так.

– Моточасы использовались?

– Нет.

– А где экипаж ночевал зимой?

– На машине. Один год, и зимой и летом – ночевали на машине. На жалюзи, погреться по очереди. Вот так заберешься под брезент, что машину закрывает – тепло! Вздремнёшь, уснёшь. На жалюзи меня однажды в лесу зацепило и вместе с брезентом выкинуло. Задняя машина успела заметить. А я не проснулся даже! Вытащили брезент вместе со мной. И снова на машину. Спасибо, хоть заметили! А так-то могли проехать.

– Командир танка подменял Вас за рычагами?

– Нет, это когда уже машину подобьют! Он должен следить за полем боя и команды принимать с полка, быть в курсе дела. Водили-то машины все, друг друга заменить могли.

- Взаимозаменяемость была, да?

– Да. Этому учили в училище.

– Вам не приходилось стрелять?

– Приходилось. У механика-водителя пулемёт был, туда поставили. Живы маленько остались… поработали.

– А, вот, вши были?

– Конечно! Как же без этого? Сопровождали обязательно.

– Как с ними боролись?

– Кипятили в бочках одежду. До пересечения границы продукты получали: то дадут, то не дадут, а там, как мы зашли – забирали скот, коров, вместе с пленными в тыл отправляли, здесь получали от наших продукты эти. Консервированные фрукты были. Там в каждый дом заглянешь, особенно на чердаках – висит свинина. В подвалах ихних – вино, посуда. У них запасы такие имелись – не так жили. У нас не было возможности, а у них это нормально было…

– Фёдор Иванович, сто грамм давали?

– Давали. Но я не курящий и не пьющий.

– В экипаж отдавали или меняли на что-то?

– Танкисты так не делали. В пехоте меняют продукты. А у нас экипаж – ну, что тут менять! Мы чем богаты, тем и рады.

– А, вот, допустим, командир танка – он получал офицерский паёк – делил его на всех?

– Всё у нас было вместе.

– А пушку вместе чистили?

– Редко её приходилось чистить, мы с боями шли. Если несколько дней нет боёв, мы вдвоём чистили. Таскать её одному туго. Не особенно приятное занятие, но приходилось – оружие должно быть в порядке.

– А горючее Вы заливали или кто-то ещё?

– Мы горючее заливали.

– Вёдрами?

– Нет, у нас четыре бачка походных: два с одной, два с другой стороны. Эти бочки привозили снабженцы. Они с машины нам эти бочки и сольют, и помогают в бак заправить. Наливали там в вёдра или другую посудину - и в бак заливали. Насосов не было.

– Фрикционы хрупкие или тяги рвались, что-то такое случалось?

– Такого не было. Техника-то ничего была. 34-ки, ИС-2 – в войну работали. Усилили пушки. Т-34, так унитарно: снаряды вместе, снаряд с зарядом. У тяжёлых-то дельно было все, снаряд от снаряды.

– После выстрела сильно загазовывалось боевое отделение?

– После боёв там угорали… Пушка работает – а газ, хоть откроешь, не так быстро улетается. Если бой долго длился – так и голова начинала болеть. У американцев там шоколад был, а у нас только трофейный.

– А, вот, триплекс хороший был у механика водителя?

– Хороший. Если влетал осколок, снаряд - его не пробивало, лишь испортит маленько. Если трещина появилась, так заменить можно – выбросил и другую вставил. Но по триплексу редко попадало. Они по другим целям били.

– А если он забрызгался грязью, что с ним сделать?

– А он не один. У механиков-водителей даже три. Правый, левый и перёд.

– То есть, всегда что-то видно?

– Да.

– А как командир Вам командовал?

– По рации. Разговариваем между собой – ничего не слышно, бой идет. Без боя тоже не слышно: мотор работает, не всё разбираешь. А в танкошлёме – нормально.

– Какие команды командир отдавал, допустим, чтобы приготовиться к стрельбе – ведь стреляли с остановки, правильно?

– С ходу можно было.

– Ну, стрелять можно – а попасть сложно было?

– Конечно, можно маленько, на несколько секунд, остановиться – прицел лучше.

– А какую команду он давал?

– «Приготовиться к бою!» командиру орудия, чтоб он точно знал цель. Если «вперёд», так он по голове механика стукнет!

– По голове – сапогом?

– Рукой, сапогом – как угодно.

– Командир или наводчик?

– Командир.

– Он дотягивался?

– Дотягивался, с этим нормально всё. Если шумно, идёт бой, так это ничего. Таким приёмом действовали.

– В Т-34-ке командир управлял механиком-водителем ногами – у вас также было?

– А как без ног, без рук! Обязательно! Право - правое плечо, влево - левое плечо. Без этого не обходилось – нужно было! По рации ты говоришь – это поймёшь, да не так. А когда ногой или рукой, тогда уже ясно куда: вправо или влево.

– Фаустпатронов боялись?

– Конечно, он любую броню прожигал, в уличных боях. Потом на танке защиту делали – листы металлические. Лист пробьёт – тут воздушное пространство и броня. И не пробивает броню уже.

– Металлические листы наваривали?

– Да. Ну, это не всегда так получалось. Времени не хватало.

– Какие-нибудь надписи у вас были на машине?

– Конечно! «За Родину, за Сталина!» – белой краской.

– За подбитые немецкие танки платили?

– Нет. Награждения были всякие там.

– А какие-то приметы, предчувствия были, нет?

– У пожилых людей наверно. У нас, если было свободное время – дремали всё. Ведь в комнате, в домах-то не было. А около машины – мороз, намёрзнешься там. Не поешь – поешь - не поешь, а спать-то хочется.

Я в 45-ом году демобилизовался. Жена ещё на востоке с японцами ещё там участвовала.

– А она из Вашего?..

– Она из другой армии. На Первом Украинском. Она с Рокоссовским…

– Ну, вы женились, познакомились – после войны?

– В институте, после войны. С её братом мы были знакомы и дружили.

– А, вот, к немцам какое отношение было?

– Отвратительное, конечно. «Бей фашистов, колоти фашистов!» За что?… Они пожгли все наши деревни, города… Всё наше разрушили. Какое может быть отношение после этого?

- Где встречали конец войны?

- Закончили войну мы в Праге. Нас там встречали… Демобилизовался домой, никто нас не встречал так, как тогда в Праге. Экипаж уже неполный: ребята погибли, ранены… Я выглядываю, смотрю: весь народ со цветами, и вся машина ими усыпана.

– А когда в Германию вошли, как обращались с местным населением?

– Местное население – оно почти всё уходило почему-то не в нашу сторону, не в СССР, а в другую, к американцам, к англичанам. Мы-то их почти не трогали. Им тоже досталось там.

– А какие-то письма домой писали?

– Каких-то особенно тяжёлых не писали, что-нибудь полегче, чтобы родителей не беспокоить особенно.

– Для Вас война – самый значимый эпизод в жизни или всё-таки послевоенная жизнь важнее?

– Послевоенная! Война – это очень… и не помню. У меня детства и юности не было – только институт. Энергосетьпроект. Всю жизнь тут. Почти сорок лет работал.

– То есть, война была таким неприятным эпизодом в Вашей жизни?

– Да, неприятным. До сих пор институт меня не забывает. Все сотрудники, с кем работал, никого нет, все уже... ушли на тот свет. А всё равно помнят! День Победы! Отмечают, газеты мне выписывают на полный год. Не бросают меня.

– А что Вам больше всего не нравилось на войне?

– К страху привыкали. В привычку уже вошло всё. Сама эта обстановка никуда не годится - в любое время смена боя, походы. Нормально жить нельзя. Нервничали. Мы-то ещё более-менее ничего, а пожилые – больше, конечно, доставалось им. С семьями не всё в порядке было. Я пришёл, демобилизовался – ни дома приличного, ничего не было. Московским торфяникам, там у нас себе сделали такой дом временный, деревянный. Мать с детства пимы катала, и меня научила.

– Пимы?

– Это у нас тогда так называли валенки. Мы с ней катали и зарабатывали. Две коровы купили, дом построили. Сестра старшая продавала их на рынке. Это улица Шельдмана – она раньше называлась Коковинка. Я на своей улице-то живу. Потом милиция добрались – не положено вам, нельзя делать это все. Оштрафовали и запретили. Если мы своим трудом делали, и то нельзя же было! В институте, хоть подрабатывать стал. Государство не помогало ничем, не было возможности.

- Чем вы занимались после войны?

Закончил институт Энергосетьпроект, помогал его строить даже. Не дали мне до конца закончить – на работу забрали. Работал с 1947-1984 гг. в Уральском проектном кабинете, на углу Ленина-Радищева.