Крят Виктор Михайлович

В 1939 году я окончил десятилетку и поступил в Одесский институт инженеров морского флота на судомеханический факультет и был страшно рад: во-первых, конкурс был 15 человек, во-вторых, я мечтал быть моряком, а судомеханический факультет – это плавсостав. В сентябре 1939 года, когда Германия напала на Польшу и началась Вторая мировая война, была 4-я сессия Верховного Совета СССР, которая приняла закон о всеобщей воинской обязанности, по нему лица со среднем образованием призывались с 18-летнего возраста, а те, которые не имели среднего образования, призывались с 20-летнего возраста. Так вот, после принятия этого закона, из 300 человек, принятых на первый курс, осталось человек 20, все ребята 1920-1921 года рождения были призваны в армию.

Меня записали в команду моряков, но не отправляли, а ждали особого распоряжения. Из института меня отчислили, на работу не принимали, я же уже призван, только и  жду команды – на эшелон! А распоряжения нет. И тогда ребята подошли, Вить, поехали с нами, нас команда одноклассников из пяти человек. Пошли в военкомат. Там говорят, давай. И меня в другую команду переписали. Я побежал на завод к отцу, он тогда на заводе «Коммунар» работал, сказал ему, а вечером я уже был в эшелоне. А куда нас везли, мы, конечно, не знали. И только, когда мы приехали в Москву, тогда мы поняли, куда мы едем, тогда уже началась Финская война, и мы поняли, что едем под Ленинград. Доехали мы до Бологого, а потом повернули налево в Порхов, это такой маленький городок за Старой Русой, в котором стояла 13-я танковая бригада, которой командовал Баранов Виктор Ильич, которому за войну в Испании присвоили звание Героя Советского Союза. Мы его так и называли Испанец. Вскоре после нашего прибытия бригада ушла на фронт, а на ее месте стали формировать 22-й запасной автобронетанковый полк, в котором ребят со средним образованием готовили на командиров танков и механиков-водителей. На Т-28 готовили еще командиров орудий, он же был трехбашенный, командиров башни готовили еще на Т-35.

Я мечтал быть механиком-водителем, а не командиром танка, так что, попросил, чтобы меня направили во 2-й батальон, он как раз механиков-водителей готовил.

Несколько человек из нашего полка отобрали, и направили на фронт, в бригаду, чтобы вроде как нас обстрелять, чтобы мы почувствовали боевую обстановку. И вот мы прибыли в бригаду, тут ко мне один подходит и говорит: «Ты можешь перегнать по льду машину?» Я сказал: «Могу». Он говорит: «Давай». А мой командир Прокопчук, младший сержант, подходит и говорит: «Вить, ты куда?» Я ему говорю: «Вот попросили перегнать машину». «Я тоже с тобой». «Не надо, достаточно одного человека, мало ли что случится. Он пройдет, тогда вслед за ним будем перегонять танки Т-26 и БТ», – там в полку один батальон на Т-26 был, а другой БТ.

Я сел за рычаги и поехал. А все было снегом присыпано, мороз 40 градусов и тут буль! А я-то ничего не понимаю, давлю на газ. Ехал, конечно, на первой передаче, и танк носом провалил лед, и опустился. А я еще не соображаю, давлю на газ, до сих пор помню, как кромка льда идет под гору. Хлынула вода и я потерял сознание. А мой командир танка… Я только тогда понял, нам всегда говорили на политзанятиях суворовский девиз: «Сам погибай, а товарища выручай!» А для танкистов это вообще обязательно, потому что экипаж – это семья. Так Прокопчук разделся, его обмазали солидолом, чтобы в ледяной воде чего-нибудь не случилось, и он полез за мной, глубина то была небольшая. Нырнул он туда, освободил мое сидение, и за воротник вытащил меня наверх. Но это я потом узнал.

Я очнулся тогда, когда меня шесть медсестер растирали в санитарном палатке. Я лежу голый – 18-летний парень под руками девушек. Я невольно прикрыл свой срам. А одна говорит: «Смотри, он ожил, нашел, что закрывать!» Мы с командиром схватили двухстороннее крупозное воспаление легких. А это было 10 марта, дня за три-четыре до перемирия. Лежали примерно полтора месяца, до самого мая, а потом нам, как пострадавшим на фронте, дали по 30 суток отпуска.

Я приехал домой, а меня никто не ждал, я не сообщил, что в отпуск еду – и тут приезжает солдатик. А у нас еще форма была не защитного цвета, а такая серо-стальная, мы очень ей гордились.

Побывал в отпуске, вернулся обратно в часть и нас всех направили в лагерь, недалеко от Пулковских высот. Пробыли в лагере месяца два-три, а потом нас стали разбрасывать по частям. Так я попал механиком-водителем Т-37 в 177-й отдельный разведывательный батальон, в котором и служил до начала войны.

Наш батальон стоял под Псковом. Во время войны такие батальоны стали мотоциклетными называть. В нем была танковая рота, 17 танков, БТ и Т-37. Т-37 – маленький такой танк, на двоих. Трансмиссия и двигатель от ГАЗ-2А, а броня 16 мм максимум, но для разведки он вполне подходил. Еще была бронерота, в которой были бронеавтомобили БА-10, это с 45-мм пушкой и более-менее солидной броней, и БА-20, это легкий, вроде «эмки», только с пулеметом. Мы его и называли «бронированная эмка». И мотоциклетная рота – 120-150 мотоциклов АМ-600. 177-й отдельный разведывательный батальон 163-й стрелковой дивизии 1-го механизированного корпуса. В мае мы выехали в лагеря и 22 июня: «Тревога!»

Сначала нас подняли по тревоге и бросили под Ленинград. Мы все удивлялись, куда идем? Оказывается, наш 1-й мехкорпус перебрасывался финское направление, на Карельский перешеек. Мы сосредоточились в Гатчине, а 3-я танковая дивизия была переведена севернее Ленинграда. А потом пришел приказ и нашу 163-ю дивизию повернули обратно. Мы вернулись к Пскову, прошли его, вышли на Остров, в Острове прошли бывшую государственную границу с Латвией, прошли Резекне, и чилса 30 июня, под Шауляем, столкнулись с немцами.

Мы из тылу шли, повсюду орудийные выстрелы слышны. Наш разведбатальон впереди дивизии идет. Тут нас останавливают, говорят: «Впереди немцы!» Комбат пригласил командиров взводов на совещание, а мы у танка сидим, разговариваем. И вдруг стрельба, снаряды. Немцы! Мы по танкам, а нас заперли – местность болотистая, да еще дождь прошел, мы не туда ни сюда. Мне командир кричит: «Влево, сходи с дороги в лес!» А перед этим вижу, как снаряд дзинь, ударился об землю и подскочил и всем своим телом ударился о броню, такой удар был. Но ничего не пробил, у меня мандраж. Я разворачиваю и вдруг удар. Мне кричат: «Прыгай!» А у меня реакция замедленная, ничего не понимаю. Но, наконец, вылез, ползу по кювету, посмотрел назад – мой танк горит, Снаряд как раз в моторное отделение попал. А у танкистов только револьверы были, но мы на всякий случай получили винтовки и положили на полку в танке, ну и тут вспомнили, что надо чем-то отбиваться. Командир: «Давай, за винтовку». Я обратно к танку, а винтовка уже обгорела. Пошли без винтовки. Выбрались. Кругом стрельба, по шоссе немецкие мотоциклисты идут. Нас, танкистов, человек шесть собралось и мы пошли по лесу.

Идем на восток, видим – машина грузовая идет. Мы сначала начали кричать, думали, что наши, а это немецкая была, мы уже позже сообразили – она же в камуфляже, а у нас таких не было. Вдруг из машины в нашу сторону полетела граната, мы автоматически упали. Я помню, как она летела. Сумерки. И вот детонатор еще не сработал, искорки летят, как маленький фейерверк. Я даже посмотрел, как она упала. Упала, взорвалась, но никого не задела. Колька Карчев, кричит: «По кузову!», – у него изумительный голос был, тенор, он запевалой был. Окрыли стрельбу, а в ответ тишина. Мы начали кричать – молчание. Подошли, никого нет, мотор работает, машина завязла, а в ней всякие мешки с продуктами, обмундированием, всякое интендантское барахло. Мы бросили мешки под колеса, вытолкнули машину, сели в нее и поехали. Так и приехали к нам в батальон. Как в него попали? Не знали же обстановки, но приехали точно в батальон.

После этого мы, мотоциклисты и те танкисты, что без танков остались, начали воевать по пешему.  Мы ездили на машинах или на броневике – там на броневике спереди такие крылья, и мы ложились – один на одно крыло, другой на другое с винтовкой и так в разведку ездили.

Был еще один бой, пехотный. Я тогда еще поразился, как была обучена пехота: тому, чему нас, танкистов, не учили. Дивизия ударила по немцам, они вроде как отошли, а, на самом деле, обошли дивизию, да еще сзади десант выбросили, перекрыли дорогу на Остров. Дивизия хотела вернуться на свои зимние квартиры, но ничего не вышло. Так вот я удивился пехотинцам – они плюх и отползают, поднимаются уже в другом месте, а мы плюх, и с этого же места поднимаемся, а немцы по этому месту лупят. Я тогда так и не понял, почему нам не давали такую общую подготовку? Она нужна всем, как воевать по-пехотному.

Вышли на Соловьевской переправе, в районе Опочки мы вышли на старое озеро. Шли по болоту, командир – начальник бронетанковой службы дивизии, он организовал вокруг себя человек 20 танкистов, так мы и шли… Мы по болотам, а немцы по дорогам.

Вышли на переправу, там Т-26 нашего 25-го танкового полка обороняли подходы на эту переправу, чтобы задержать немцев. Там переправлялись. Отбивались от самолетов счетверенными «максимами», ну еще из винтовок стреляли, больше никаких зенитных средств не было.

Мы к тому времени повыбрасывали противогазы, понабивали противогазные сумки сухарями, гранатами, патронами, все вперемежку. Но главное – мы остались все равно танкистами. Мы были в комбинезонах и танкошлемах. Для того, чтобы не так выделяться, ломали ветки и прикрывали танкошлемы, а темно-синие комбинезоны пришлось снять. Так мы вышли. Потом дальше отходили, отходили. Под Ржевом я видел, как наши КВ дрались, как они долбали. Два КВ против 30 немецких танков. По ним лупят – ничего, а они так долбали, тараном. Выходят на шоссе, и пошли давить машины. Когда мы поближе подошли, сколько же на них вмятин было… Тогда их никакая противотанковая артиллерия не могла взять, не было у немцев таких снарядов.

Меня до самого конца войны всегда поражало одно – а что у немцев противотанковые снаряды – фактически болванка, если не пробьет, рикошетирует и летит, свистит. А у нас были сорокопятки. Снаряд цельный, металлический, и вот задняя часть была под осколки. В нем взрывчатое вещество и капсюль-детонатор. Капсюль срабатывал в три ступени. Когда он выстреливает, он щелк – становится на боевой взвод, но ничего не взрывает. Потом летит, как только касается брони, они тоже щелк. Для чего он тупорылый, он вот так поворачивается, не рикошетирует. И тогда проламывает броню. И вот он упал внутрь танка. Сразу же какое-то ускорение, у него же инерция была, живая сила. И третий детонатор. Задняя часть разрывается осколками, поражая экипаж. У нас это было, а у других не было. Это первое. А второе – на КВ и даже на БТ-7М, ставили двигатель В-2. Это был дизель, быстроходный двигатель. А у немцев даже танки, которые вышли в 1943 году, «тигр», «фердинанд», «пантера», они были бензиновые, многоцилиндровые, горели, как свечки.

Немцы и бронелисты соединяли не сваркой, а на болтах. Наш снаряд бьет, и этот танк «тигр», разрулился и сел, болты срываются с резьбы и броневые листы разваливаются, как карточный домик. Конечно, сорокопятка и 76-мм так не могли, а вот 122-мм и 152-мм – они да. Я сам видел, как 122-мм стукнул по броне «тигра» и танк развалился.

Но это позже, а в 41-м мы отступали. Но все равно верили – научимся воевать. И еще, мы понимали, для того, чтобы остановить отступление нужно сломить ту психологию, которая появилась. Мы понимали, что не остановим отступление до тех пор, пока не подойдут новые соединения, те, которые не привыкли отступать. Вот пример – мы, разведчики, оборону на флангах занимали, чтобы прикрыть штаб дивизии. И вот мы роем окопы, занимаем оборону, а смотрим не вперед, а назад, куда мы будем бежать, когда подойдут немцы. Так было.

Хотя мы и по-настоящему бились. Штаб гранадерской дивизии разгромили. 25 человек напали ночью, это для меня была наука – ни в коем случае не снимать обмундирование во время сна – немцы выскакивали в белом белье, и мы их щелкали. Но это когда мы неожиданно напали.

Хотя, отступать-то отступали, но дрались, хорошо дрались, но все равно… Да еще немецкая авиация… Они ж ни как американцы летали, на высоте 1000 метров. Они летали максимум 200-600 метров, и то, это не пикирующие. А пикирующие ходили по головам, Ю-87, Ю-88. Как только начинается утро, если солнце – мы будем под авиацией. В 1941 году они разбомбили нашу истребительную авиацию, нечем было обороняться. Только в конце июля, августа появились МиГ-3, они тогда только дрались. Наши «ишачки» И-15, И-16 они маневренные, но мессера их били беспощадно. И вот летит орда, самолетов 30-50, и все бросаются бомбы, они сыплются. Страшно! Не дай бог, попасть под бомбежки немецкой авиации…

Но были и панические настроения. Помню, Колька, когда попали в окружение, говорит: «Ребята, давайте сдадимся в плен, а потом удерем». Я говорю: «Тебе так и дадут удрать. И вообще, как это сдаться в плен?! Ты что, Коля, очумел!» «Жизнь сохраним. А потом будем их долбать». «Они тебя уничтожат и все».

У многих психологическое безразличие было. Помню, помню, мы вошли в тыл к немцам. Ну и напали на колонну наших пленных, километрах в 20 от линии фронта. Длинная колонна примерно из 1000 человек, а охраняли их человек 10. Мотоцикл впереди, мотоцикл сзади. Мы напали, перебили их. Ребятам показали направление, по которому мы шли, по болотам, немцы же в 1941 году не выходили с дорог, они боялись лесов, болот и прочее, а мы по лесам и болотам, указали дорогу, а пленные уселись и не тронулись с места. Человек 100 только пошло…

Вообще, из нас тогда группу глубинной дивизионной разведки сформировали, человек 30 нас было. Нам командование задачу ставило. Иногда всю группу посылали, иногда человек 5-6, для наблюдения, сколько прошло машин, танков. Переносных раций у нас тогда не было, вообще, рации были только в батальоне, а в танке у командира роты, а так – посыльные, связь между с танками – флажками. Я тогда говорил: «Ребята, будь у нас радиостанции…» А в 1943-м понял, что – будь у нас радиостанции, мы бы все равно радиомолчание хранили, чтобы нас не запеленговали…

Наша дивизия тогда на северо-западном направлении была, им маршал Кулик командовал, с ним тогда такой случай был – он в окружение попал, пропал. Из разведчиков отобрали добровольцев, группы по пять человек – должны найти маршала. Мы там 10 дней ходили, нашли, не наша группа, другая. А с нашего батальона не вернулось три группы, они попали к немцам. Но маршала нашли, вытащили.

А потом немцы окружили четыре армии. Ударили со стороны озера Ильмень и со стороны Демянска и окружили 8-ю, 11-ю, 27-ю и 34-ю. И мы начали выходить из окружения… Немцы на востоке организовали заслон, стянули туда танки, артиллерию. Ночью со всех сторон по кольцу окружения – ракеты, такое ощущение, что мы со всех сторон окружены и нам не выбраться. Но мы, разведчики, тыкались, тыкались и обнаружили, что на западе почти ничего нет, только мелкие подразделения, сигнальщики. Так что – сгруппировали всю артиллерию на востоке и открыли невероятный огонь. А сами пошли на запад, потом повернули южнее Демянска на юг, а потом пошли на восток, уже выйдя из расположения немцев. Мы выходим, идем по кустам, немцы стоят там и там. Такое желание было убить немцев. Думаю, сниму его. А мне говорят: «Витька, ты, что с ума сошел, мы же все сорвем». Мы так тихо вышли. Так тихо была выведена армия, дивизия.

Потом еще ожесточенные бои на северо-западном фронте были, но меня это уже не касалось. Оказывается, Сталин отдал приказ, всех специалистов других родов войск, которые воюют в составе стрелковых частей и подразделений, вернуть в тыл для изучения новой техники и укомплектования своих частей.

Нас, кто остался в живых, артиллеристов, танкистов, летчиков собрали, посадили в два пульмоновских вагона, прицепили к товарняку и повезли в тыл. Назначили старшего, старшину, дали нам на 5 дней сухой паек. И приехали на Вологду. И тут был один случай. Я был дежурным по тормозной площадке, пролетели самолеты, впереди разрывы. Наш паровоз остановился. Потом подъехала дрезина и нашему командиру объясняют, что разбомбили поезд, который шел на фронт. Нужно растащить вагоны, там боеприпасы горят. Вы фронтовики, вы обстрелянные, стрелочники боятся работать. Мы подъехали к поезду – действительно горят вагоны. Нам показали, как отцеплять. Отцепили, растащили на этом разъезде. А там еще вагоны с водкой были,  мы набрали горелой водки, выпили не понравились. И вдруг антифриз. Танкисты знали три вида антифриза – водоспиртная смесь, водоспиртная глицериновая смесь и этиленгликоль.  Водоспиртный антифриз мы всегда пили. Ребята попробовали – сладкий, как ром. В результате набрали антифриза, сами выпили и в вагон притащили. А я не знал, тут ко мне ребята подбегают: «Витька, ребята – Колька Рачков, Колька Корчев умирают!» «Как умирают!» Подбежали. Их рвет, катаются, кричат. Единственное, что я знал, лечат молоком. Это как антияд…

Нас срочно подцепили, вагоны привезли в Ярославль. В Ярославле их сгрузили, 17 человек, какова их судьба я так и не знаю. А потом выпустили приказ, о том, что, не разобравшись, пьют технические жидкости, которые приводят к отравлениям и гибели. Этот приказ зачитали нам, танкистам.

Мы прибыли в 15-й и 9-й учебные полки. Один готовил механиков-водителей на Т-34, другой механиков-водителей и экипажи на КВ. Я попал в 15-й полк, который готовил на КВ, а я был комсомольским вожаком, да еще вдобавок рисовал и меня решили оставить в штате. Я говорю, не хочу, хочу на фронт.

Меня назначили младшим механиком-водителем, механик-водитель КВ – офицер, техник-лейтенант. И вот со мной случай был. Вывели наши танки на полигон для стрельбы. А танк новый, я его облазил, изучая, заглянул во все дырки. Заглянул в дырку, где прицел. Мне: «Не мешай». Я обошел танк и заглядываю в дырку, где пулемет. Заглянул и только я поднял голову, и в это время очередь из пулемета, они же меня не видели. И тут до меня дошло: «Меня же чуть не убили!» Я потерял сознание и свалился с танка. Командир танка это увидел и: «К танку не допускать!» И меня назначили поваром, я им борщи, кулеши готовил, а потом и говорю: «Я же механик-водитель». Старший говорит: «К танку не допускать, пока не придешь в себя после этой тупости». Но потом все-таки начали меня готовить на механика-водителя. Натаскался я хорошо, сдал на механика-водителя третьего класса танка КВ, но на должность не назначили, как был младшим механиком, так и остался. И потом вдруг приказ – создается Казанское танковое училище, набрать курсантов из танкистов. Так я попал в училище, а Казанское танковое готовило танкистов на иностранные марки, мы там валентайн», «матильду» изучали, основную массу готовили на «валентайн». Выучился. И попал с ним на Прохоровку.

Я попал в 170-ю танковую бригаду 18-го танкового корпуса, зампотехом роты. Мы там на базе МТС организовали починку танков, ремонтники – пацаны, с МТС, а мы руководили, разъясняли, вроде инженеров по ремонту. В бригаде «валентайны» были и Т-34, я сперва на «валентайне» был, а потом перешел на Т-34. Потом я был ранен и под Яссами попал в госпиталь. После госпиталя попал в разведбат 18-го танкового корпуса. Так после госпиталя я стал его догонять, 6-я же танковая практически вся на иностранных танках была, там ребята были, с которыми я в Казани учился, они меня знали, я вратарем футбольной команды был, чемпионом училища по фехтованию, так что меня знали. Я на танках 6-й армии вошел в Бухарест, дошел до Болгарии, а потом нашу армию развернули в Трансильванию и вот там я, наконец, догнал свой корпус, он в Бухарест-то не входил. А по дороге я заболел малярией и меня отправили в медсанбат. Там жена помощника начальника разведотдела корпуса служила, говорит: «Витя, ты полежи». Приехал помощник начальника разведотдела корпуса, говорит: «Должностей нет, давай в разведку зампотехом».

В разведбате была танковая, мотоциклетная и бронетранспортная роты были и я, сперва, попал зампотехом в мотоциклетную роту. В ней я участвовал в формировании Тисы, а потом наш корпус вывели из состава 2-го Украинского фронта и перевели в состав 3-го Украинского. Из мотоциклетной роты меня перевели в бронетранспортерную роту, но я же танкист! Там я был мало, но успел получить в 4-м мехкорпусе получить бронетранспортеры, бронеавтомобили. 4-й мехкорпус в другое место переводился, технику оставлял, а людей перекидывали и там они должны были получить другую технику, так что мы с этого корпуса технику и получили, транспортеры М-17. Потом меня наконец-то перевели на танковую роту на Т-34. Почти до конца войны. Вдруг мне говорят, Витька, давай на батальон трофейных танков «пантер». Но «пантеры» в атаку не бросали, их свои били. А вот заткнуть дыры, в засаде, прикрыть где-то. Фактически – этот батальон был охранным батальоном штаба дивизии. «Пантеры» были перекрашены в обычный наш зеленый цвет, на башне была большая красная звезда с окантовкой и еще красный флажок.

В этом батальоне у мне случай был – я на своем мотоцикле БМВ ехал, ординарец в коляске, мимо колонну пленных мадьяр ведут, они расступились, и тут мне навстречу ЗИС-5 с боеприпасами. Меня как рубанет по левому цилиндру, по левому борту, мотоцикл вдребезги, а у меня выбита коленка. Мне вставили чашечку, перевязали, но мотоцикл пришлось бросить.

А войну я уже зампотехом танковой роты закончил. От Вены наш разведбат пошел в наступление в полном составе, обычно-то мы группками действовали. Разведгруппа – 1-3 танка, пара бронетранспортеров или броневик и пять мотоциклов, и так тыкались, корпус как бы распускал щупальцу. А тут, впервые, батальон в полном составе наступает. Встретились с американцами на реке Энс, выпили, а 8 мая поймали по танковым радиостанциям сообщение БиБиСи о том, что немцы капитулировали. Такое было состояние. Ликование! Я остался жив! Начало войны, тяжелый 1941 год, отступление, все это промелькнуло. Мы победили, я остался жив! Все ошалевшие. Мы сначала стреляли из ракетницы. Потом вытащили пулеметы. Стреляли с рук трассирующими пулями вверх, салютовали. Развернули пушки в сторону Альп, и начали лупить из танковых пушек по лесу.

Мы с американцами пьянствуем, и вдруг из леса выходят немецкие танки. А наш батальон стоит машина к машине, никакой маскировки. Авиации нет. Хорошо, что еще не все патроны расстреляли. Американцы говорят, забирайте это барахло (немцев). И тут подходит немецкий генерал о сдаче в плен договариваться. Мы-то сначала думали, чем стрелять, а немцы сдаются. Немцы построились, мы выделили два броневика и одного офицера, чтобы он сопровождал эту дивизию в плен, а сами вперед! У нас приказ - На запад! И батальон пошел на запад. Потом нас пытался догнать «дождь три четверти», а мы такую скорость дали. Мы смотрим подразделения американской армии, и все стоят по обочинам. Оказывается их предупредили, они нам освободили шоссе. И мы так летели – мотоциклы, бронетранспортеры, автомобили и танки с одной и той же скоростью – 60-65 километров в час. Был такой грохот. И никак эти «додж», не могли нас обогнать. А потом когда закончилось горючее, мы встали и думаем: «Чего дальше-то делать?»

А американцы, когда нас пропускали, они смотрели на нас с изумлением, куда прутся эти русские? Там же все остановились, а мы перли. Два дня стояли без горючего, потом нам подвезли горючее, мы заправились и нам приказали возвращаться. Мы вернулись.

Позже я в Австрии отца встретил, наши демонтировали заводы «Штейр» и мой отец как раз руководил разборкой технологических линий. Все станки они нумеровали. Грузили и отправляли эшелон за эшелонами.

- Спасибо Виктор Михайлович. Еще несколько вопросов. Ваши родные так и оставались на оккупированной территории?

- Мама и брат. Отец нет. Отец инженер, начальник экспериментального цеха, начальник производства завода «Коммунар». Он военнообязанный, капитан. Был призван в армию в 1941 году. Воевал на Каховке. А потом приказ, всех инженеров-производственников, которые были мобилизованы, всех вернуть на производство, на заводы. И его демобилизовали в районе Сталинграда, отправили в Горький на завод. Он был главным механиком завода. Мама осталась с бабушкой, та не ходила. Мама ходила с тачкой по селам, шила, зарабатывала деньги. Кормила бабушку и маленького брата, ему было всего 3 года. Мой средний брат был убит под Сталинградом. Политрук роты автоматчиков. Погиб под Сталинградом, в районе Донбасса, летом 1942 года.

- Вы говорили про ненависть к немцам, с какого времени она появилась?

- Она появилась практически сразу. Мы же разведчики, мы видели, что делали немцы. Вот пример, мое наблюдение, обыкновенное солдата. В Латвии они не жгли ни деревень, ни хуторов, ни городов. Они старались привлечь население. В Латвии предупреждали нас: не ходите по лесам, хуторам и населенным пунктам. А на нашей территории они жгли деревни. Повсюду пламень пожаров. Одни пепелища. А где жители? Никого нет. Еще свежий, теплый пепел. Вот откуда ненависть. Видели и трупы. Когда лежат мирные жители мертвые. Солдат мертвый – это тоже, хоронить своих друзей, товарищей, тоже тяжело, становится даже страшно. За что?

- Это было внутреннее чувство, не пропаганда?

- Да, внутреннее чувство. Если я не убью немца, то он убьет меня. Второе, главное - была вроде жажда еще убить. Убить немца, тогда, когда воюет, когда он мишень, мы стреляли по немцам, как по мишеням. Были случаи, когда мы захватили в плен. Мне даже жалко стало – раненый, окровавленный, причем француз. По-человечески было его жалко, но все равно, мы знали, что это враг.

В то же время – нужно стрелять в вооруженного врага, а вот в пленного – такого никогда не было. Кроме одного случая – власовцы. После войны сказали, что 10 тысяч пленных власовцев находились в лагерях в Сибири. Я удивился, кто же их оставил в живых, когда в плен брал?! Мы же их не оставляли в живых. Они же дрались не так, как немцы. Они дрались на смерть. На танки шли с автоматами. Они знали, что они смертники, они предатели.

- Сдававшихся видели?

- Видел. В окружении, мы лежим, и вдруг смотрю, поднимаются один, другой и идут сдаваться в плен. Вот тут хочется шлепнуть. Кто же драться будет?

- И не стреляли таких?

- Черт с ним. Все равно мы знали, видели, как с ними обращаются. Мы видели по колонне пленных.

- В вашем подразделении были люди молодого возраста в основном. Или были люди постарше?

- Мне было 19 лет, но были и постарше.

- Они как к этому всему относились?

- Я не замечал. Ну, старше, 25-30 лет. Вроде все одинаково относились.

Вот когда мы из окружения у озера Селигер вышли, меня, младшего сержанта, назначают командиром взвода по подготовке людей, годившихся по возрасту мне в отцы, 40-45 лет. И я учил их стрелять. Может, я бы и стал пехотным командиром, но, в то же время, что танкист может показать? Мы же не знали пехотной тактики. Управлять солдатами мы не могли.

В 1941 году мы все были угнетены отступлением. Гнетущее состояние было. И все время надежда – что-то сделаем. Шлепнули штаб дивизии, шлепнули разведбат немцев. Замполит Чумак, у него закончились патроны в пистолете, а на него трое немцев шло. Они попадали и он захватил их в плен, его потом, за находчивость, наградили орденом Боевого Красного Знамени.

- А как он их захватил?

- В рукопашном бою. Чем только мы не дрались: и лопатой, и штыком. А немцы были с автоматами. Немцы не мастера рукопашного боя, ближний бой они не выдерживали. Даже, по пустому могли стрелять издалека из автоматов, чтобы создать видимость огня.

Но нужно сказать, что немцы, все-таки, неплохие солдаты. В 1941 году они с усмешкой попадали в плен, тогда они не сдавались. Только после Курской битвы стали в плен. А вот в 1944 году они просто шли и поднимали лапки кверху, сдавались подразделениями. А в 1941 году один-два да еще с усмешкой.

- Учитывая то, что вы были за линией фронта, приходилось расстреливать пленных?

- У меня был только один случай. В моей роте, я был уже заместителем командира роты по технической части. Как был технарь так и остался. Так вот мы в районе Субботицы Дунай и пошли в наступление и отрезали Будапешт.

А получилось, что наши ушли, а танк у меня сломанный остался, двигатель заклинило. Я тогда ребятам говорю, давайте подготовимся к капитальному ремонту. Вытащили аккумулятор. Все сделали для того, чтобы можно было вытащить двигатель. А когда наши уходили, они мне оставили пленного обер-лейтенанта. Говорят, когда подойдет пехота, отдай ей. Разговаривали с ним. Он показывал фотографии жены, детей. И в это время просочилась группа немцев из Будапешта. И они идут. Вышли из леса и идут. Он вскочил и начал что-то кричать. Я его останавливаю, он отскочил и опять что-то кричит. Мне командир танка и говорит: «Виктор, шлепни его к чертовой матери. Что ты с ним возишься?!» «Я же не знаю, может, он сдался. Чего его шлепать?» «А чего он орет?» Немцы услышали и пошли на наш танк. Мы зарядили. А как пушку повернуть, аккумулятор то вытащили. Вручную… Но смогли повернуть башню, выстрелили осколочными. Один, два, три выстрела. Немцы залегли, а потом начали отходить. Он опять начал кричать. У меня не поднималась рука его застрелить, только что с ним разговаривали. Командир танка выхватил пистолет и выстрелил. Немцы повернули и ушли в лес.

Или власовец, у него не было нашивки РОА, но он был в немецкой форме, с Западной Украины. Я его вез, привез к пехоте. Говорю: «Ребята, заберите его».

А так – разведчик, разведчик в принципе не имел права это делать пленного убивать. Был у нас случай под Будапештом. Балатонская операция. Толбухин командовал фронтом. Приказ: «Всем разведывательным подразделениям захватить «языка». А мы где-то 30 декабря сдали наш участок пехоте и отошли немного в тыл, привести в порядок технику, принять пополнение, все такое. И вдруг меня вызывают: «Виктор, бери группу. Вот тебе два мотоцикла и дуй на передовую. На фронте не понятно, что творится». А это же 31 число, утро, я хотел поехать в медсанбат к девчатам, отмечать Новый год.  Думаю, ладно, скоро вернусь. Еду. Смотрим – наши отступают. От Комарна на Будапешт. Меня это насторожило. В чем дело? Немцы прорвались. Потом поток меньше, меньше, и вдруг все. Наших нет. Наши не отходят. Ехать туда опасно. Сворачиваю с дороги. Там распадок такой, я забрался туда на мотоцикле и смотрю. Вижу, едут мотоциклисты, а потом поток машин, танков. У меня дали английская радиостанция была, с танка «валентайн». Я передал: «Немцы прошли, я нахожусь там-то». Теперь думаю, как мне выходить? Только на юг, другого выхода нет. Обойти Балатон. Он такой длинный, вытянутый. Я дунул на юг. Свободно вышел, немцы еще не добрались до этого места. И пошел к своим. Дошел, заняли оборону, погода нелетная, никаких данных нет. Разведбату приказ: «Добыть данные». А там и мы и пехота тыкались, никаких данных не могли добыть.

Так что – танковая разведка – разведбат наносит удар в одном месте, немцы туда перебрасывают силы, образовывается дыра, и наша группа туда. Два бронетранспортера М-17. Они прорвались и вышли на дорогу, замаскировались в кукурузе и ждут. Пройдет какая-нибудь машина, чтобы захватить. И им бог послал подарок, колонну машин, впереди бронетранспортер. Сзади тоже бронетранспортер. И 20 машин легковых. Значит, едет начальство. Они как ударили с двух машин, а на бронетранспортерах крупнокалиберный пулемет, 12,7 мм, он броню пробивает. Они как начали полосовать, все машины горят. Ребята бросились к колонне, набили бронетранспортер портфелями и живых офицеров взяли: один генерал, подполковник и капитан. Увидели, что подполковник власовец. Он говорит: «Что вы видели? Я весь мир объездил. Отец у меня профессор. А вы как жили серыми, так и остались». Ребята обозлились. Исколошматили его и забили. Привезли труп. Генерал оказался интендантом, что он мог знать? И капитан тоже не особенно много знал. У нас в разведбате говорили, что ребята из этой группы получат, как минимум орден Боевого Красного Знамени, а Катушев, командир группы, получит Героя. На самом деле им дали по ордену Отечественной войны и больше ничего. И еще выговор и разбор. Разведчик не имеет трогать захваченного в плен немца.

- Возвращаясь к «валентайнам». Как он вам?

- По-разному, были бензиновые, английские, их мы не любили. На нем стояла 45-мм пушка. А канадского производства и «дженерал моторс» там 57-мм пушка была, она пробивала броню и могла бороться с немецкими танками. Опять же, у английских бензин – они горели, а канадские дизельные и очень хитро устроены были. У них пол состоял из топливных баков, в баки попасть было невозможно.

В то же время запчастей для них не было. Мы их разбирали, два-три танка на разборку и потом собираем. Они были очень ремонтопригодные.

А дизель у них был замечательный. Он очень тихий, очень экономичный и удобный в эксплуатации. Мы их очень любили. Единственный недостаток – он тихоходный 28 километров в час.

- Что выходило из строя у «валентайнов»?

- Очень капризные бортовые фрикционы, все время нужно было регулировать.

У нас еще «матильды» были, но «матильду» мы не любили, а вот «валентайн» любили. С другой стороны, снаряд – только болванки. У них не было осколочных, для борьбы с пехотой был только пулемет.

- Вам удалось управлять «пантерой»?

- Управлять ими легко, но ремонтировать невозможно. У них 8-вальные коробки передач, 16 скоростей. Планетарная механика поворота – тоже сложность. От картера отлетит, все, ремонтировать нельзя. А у нас попадет, ну и черт с ним, мы картер сняли, верхний или нижний, коробка передач та же самая.

Немцы после Прохоровки стаскивали к себе, после этого грузили и отправляли в Германию для ремонта, а мы текущий ремонт силами экипажей организовывали. У нас в батальоне была летучка А, так мы с ее помощью слезки делали для коробки передач или на бортовых фрикционов. А что говорить о бригаде РТО. Там уже были и машины с фрезерным станком, летучка Б, токарный станок, походно-зарядное устройство для аккумулятор, для ремонта электрооборудования машина, кузнечная летучка. У нас было все для ремонта. Подвижно-танкоремонтная база в корпусе была. Это и токарные, фрезерные работы, сборки. Для капремонта вытаскивали рамы, варили. А уж про фронтовые и говорить нечего. Подвижный танкоагрегатный ремонтный завод. По ремонту агрегатов, танков, бронеавтомобилей разных марок. Они располагались в палатках. Станки. Все работы мы делали на месте, некуда не отгружая. Отправляли только на переплавку.

- Как была поставлена эвакуация танков?

- Мы сделали хитро. Если была сбита или пробита башня, мы сбрасывали башню и делали из танка тягач. Практически всю войну мы сами делали тягачи.

- У вас использовалась Т-34 в качестве тягача?

- К сожалению, да. Потому что Т-34 не имела редуктора пониженных передач, часто для вытаскивания нужны такие как ИС или КВ, там есть пониженная передача. У нас специальных тягачей не было, делали из танков, в основном, из Т-34. У «валентайна» слабоват движок, чтобы что-то таскать. Как-то сделал транспортер из МК-1, это канадский маленький, там фордовский двигатель. Мне нужно было завести Т-34, я подтянул, а воздуха нет, и аккумуляторы сели и нужно было на скорости завести. Он стоял, правда.

- А как вообще Т-34?

- Если мы прошли на Т-34, начиная от Ясс до конца войны, это значит, что Т-34 – надежнейшая машина. И ремонтопригодная, и эксплуатационно-технологичная, простая в обслуживании. Я считаю, что она была нормальная машина. И скоростная, а это важно. Мы подсчитывали, когда учился в Академии боевую эффективность. Что эффективность танк, вооруженный пушкой, но имеющий скорость 25-30 километров, или танк, который дает скорость 90 километров, но вооружен пулеметом. Он эффективен. Он решает задачи, которые возложены на танк.

А вообще, у Т-34 если главный фрикцион неисправен, то можно и на бортовых. Я всегда механикам-водителям говорил, у вас есть бортовые фрикционы. Черт с ним, заводи. Ты же едешь фактически на 2-й, 3-й передаче, с 3-й можно сдвинуться с места? Можно, на бортовых фрикционах. Выжал бортовые фрикционы, включил стартер. Нагрузка на аккумуляторы будет большая. Завел. После этого рычаги на себя, тогда оп, рычаги впереди и пошел. Скорость включал тогда, когда танк не заведен. Я включил коробку передач, а потом фрикционы и трогаю.

В мирное время я был старшим офицером по вождению и технической подготовке. Когда работал в комиссии, был зампредседателя комиссии по классности, по классификации. Мы принимали на мастера вождения. Когда принимаешь на мастера, если он на Т-34 или другой машине не умеет трогаться с такой неисправностью. Значит, он мастера не достоин. А мастера они чик, с третьей передачи и помчались.

- Воздушные фильтры нормально работали?

- В пыли не особенно. А вот в Европе, когда мы шли по асфальтовым дорогам, только для боя разворачивались, пыли как таковой нет, тут да.

- Со временем Т-34 становились надежнее, или наоборот, качество сборки падало?

- Нет. Мы добивались повышения качества. Когда принимали танки, то их проверяли. Или ведем дефектные ведомости. На каждый танк от 100 до 150 недостатком. Нет шайбы под болтом, например. Или коронная гайка не закреплена штифтом, или недовернут болт. Или в одном месте нет сварки. Вот такие технологические мелочи. Или торсион неправильно отрегулирован, тяга или педаль выключения. Все записываем и даем тому, у кого мы принимаем танк, ведомость, исправьте. И после этого мы по списку проверяем, что сделано. Все проверяем повторно.

- Вы принимаете маршевую роту на заводе?

- Да. Я это организую. Я представляю дефектные ведомости, после этого мы принимаем. Если мы заменяем экипаж, мы опять проводим осмотр. Новый экипаж проверяет танк, составляется ведомость недостатков. День или сутки на устранение.

Помню из 10 танков, «валентайнов», которые остались после форсирования Днепра, сделал 5 танков. А остальные все… Составили дефектную ведомость: какие сняты детали, какие танки ушли на разборку. Это я предоставляю в штаб батальона, а оттуда в штаб бригады. Бригада их оформляет на списание.

- Это ничего, что 5 танков вы сделали непригодными?

- Они же подбиты. Я выбираю самый неисправный танк, и с него снимаю запчасти. Запчастей нет, из чего я должен восстанавливать? А я должен восстановить. Мне дали орден Красной Звезды за восстановление танков на Днепре.

- Были ли случаи преднамеренного выведения танка из строя?

- У меня в роте был такой случай. Это было под Кривым Рогом на Днепре. Один механик-водитель повыворачивал на «валентайне». Там такой колпак, а в его центре такая пробка, завернутая гайкой. Гайку отвернуть, туда солидол, он взял повыворачивал заглушки, гайки и выбросил их. Мне докладывает: «Я не могу идти в атаку. У меня нет вот этого»… «Где они?» «Не знаю». Тут разбираться некогда было. Я просто взял ветошь, забил дырки и говорю, иди в бой. Потом спросил, а ты командир танка, почему не следил? Вот такой случай у меня был.

- Вы не доложили?

- Доложил. Я не знаю, что было с экипажем.

Второй случай был. Что делали – на подъеме идут на большой скорости, и главный фрикцион включил-выключил, бросил. Не плавно выжимать педаль главного фрикциона и поджигают диски. Там же металл по металлу, сразу горит, они коробятся и не выключаются, фрикцион ведет. Я сказал, трогай на бортовых, меня это не касается, иди в атаку.

Я докладывал командиру роты, командиру батальона и зампотеху батальона, больше никому не докладывал.

- А в СМЕРШ?

- Он все время при этом. Когда танки активируются на списание, то подпись смершевца обязательна. И он все время двигается со штабом батальона. Нужно мне списать, я подхожу, танк сгорел. Он подойдет, посмотрит, только сгоревшие танки считались безвозвратной потерей, остальные танки ремонтируются.

Был еще случай – механик-водитель во время бомбежки выскочил из танка, смандражировал. Я понимаю, что это такое, несколько раз сам был под такими бомбежками, что думал уже все. Опустошен полностью, безразличие и хочется спать. Надо уметь себя просто держать, страх это такое чувство. Я всегда говорил, ребята, не выскакивайте из танка во время бомбежек. Я за всю войну я видел, на моих глазах было только три прямых попадания в танк авиабомб. Только три! А сколько было бомбежек! Вот пример у нас. Нужно иметь такую волю, чтобы заставить себя работать, прежде всего. Это главное.

- Вы говорили, что за войну видели прямое попадание всего три раза.

- Да.

- Если рядом бомба разрывается?

- Это ничего.

- У немцев были самолеты с авиационными пушками, насколько они вызывали серьезные повреждения?

- Практически ничего. Они могли пробить только люк. Но я с таким не сталкивался. Ничего другого они пробить не могли. С повреждениями от авиационных пушек я не сталкивался.

- Качество подготовки механиков водителей, с точки зрения проведения обслуживания. Или они могли только водить?

- Нет. Четко было установлено 13 моточасов наводов, только тогда получали права. Без прав никого не посадят за рычаги, это первое. Кроме этого он сдает экзамен по технической подготовке и обслуживанию танка. Как он знает танк, регулировки. У меня даже был невероятный случай. Ремонтировали двигатель. Свечи вывернули. Кто-то положил маленький болтик. Он скатился в цилиндр под головку блока. Свечи завернули. Завели двигатель и вдруг… как пулеметная дробь. В чем дело. Не поймем. Начали искать. Сняли головку блока. А там, на поршне, лежит вот такой болтик, весь поршень истыкан…

Если механик-водитель не умеет обслуживать, как он будет на ней воевать?  Он должен заправить машину, смазать машину. Если на Т-34 опущен ленивец, направляющее колесо, то на ведущем колесе будет проскакивать по гребням, колесо вертится, а гребни не захватываются. Танк стоит.

Помню, когда мы атаковали под Кривым Рогом селом Красная Константиновка, много танков потеряли. И наш корпус, а потом атаковал 29-й танковый корпус. И нам никак не удавалось взять Константиновку. Только ночью штрафной батальон, без единого выстрела, захватил это село и вырезал всех немцев, которые там оборонялись.

А там три тигра было, которые все время лупили. Село наверху, а внизу речушка и заболоченная пойма, и когда наши танки входили вниз, потом подниматься, они медленно ползли по этой мягкой пойме, застревали. И их лупили тигры.

И вот стоит один танк, порвана гусеница, завели, нормально работает. Одна только гусеница порвана, сбит кронштейн ленивца, и рядом воронка от бомбы. Ленивец с картером свернуло. Без ленивца, без направляющего колеса нет натяжки, и ведущее колесо проскакивает. И вот мы пошли обратно, взяли пехоту, это было перед рассветом, в каждый трак поставили солдата и так вот внатяжку и потом пауком, специальный паук для стягивания траков. А как следует не натянули. Танк идет задним ходом, гусеница проскакивает, он разворачивается… И так мы вывели из поля боя, такими зигзагами.

- Натягивали на передний каток?

- Да. А ленивца нет,  только потом из сожженного танка, безвозвратной потери, мы срезали автогеном кронштейн ленивца, приварили. И фактически этот танк потом превратили в тягач.

Кстати странно был случай… Рядом два стога сена стояли, к каждому стогу сена поставили по танку. На утро экипаж просыпается, а немцы с другой стороны стога сена поставили свои танки. Кто первый. Наши первые увидели, открыли стрельбу. И немцы в свою очередь тоже… а один экипаж танка смандражировал. Увидел немецкий танк и убежал, бросив свой танк. Немцы всадили несколько снарядов в танк и уехали. Потом экипаж приходит, танк сожжен. Пошли проверять со смершевцев, подписать акт на списание. Смотрим снаряды то там, то там. А как же экипаж? Почему он цел? Они говорят, командир приказал, выпрыгнуть из танка. И ушли, бросив танк. Офицер то удрал в пехоту, а ребята вернулись. Чего с них возьмешь, им приказал офицер. Им по 5 суток ареста, а офицер пропал и все. Мы его потом встретили командиром пехотного батальона под Яссами. Он удрал в пехоту. С командира взвода стал командиром батальона, заработал два ордена, что его судить?! Ломову, контразведчику сказали. А он говорит: «Чего его судить, если он все равно пошел воевать. Человек воевал, заработал ордена. Он же не удрал с поля боя и не дезертировал. Он только поменял род войск. Конечно, бросил танк».

- Контразведчик у вас был нормальный?

- Да.

- Подписывали акты о списании танка вместе с контразведчиком?

- Да.

- Это ваша задача?

- Да. Подписывает зампотехроты. Подписываю я. Командир танка, если он цел. Командир взвода или роты, если он цел. И бригадный контразведчик.

- Были такие случаи, когда танк идет в атаку, экипаж выпрыгивает и танк сжигают?

- С такими случаями не встречался. Даже не слышал о таком, как можно подставить танк? Это смерть самому.

Вне танков в танковой роте оставались я, зампотех, мои танковые техники, регулировщик, санитар и санинструктор. Санинструктором у нас была Аза, 18 лет девчонке. Такая маленькая, таскала санитарную сумку. Ей было очень тяжело вытаскивать экипажи и она придумала такие вожжи, она одевала на раненого такую узду, и потом поднимала телом и вытаскивает.

Она была влюблена в командира роты, я тоже подбивал к ней клинья, а она сказала: «Витя, я его люблю». Он был подбит, ранен, она пошла к нему. И я иду с ней. Мое дело эвакуировать танк, но надо сначала вытащить экипаж, оказать первую помощь, и я ей всегда помогал. Она залезла первая и поднимает. Она подняла его и вытащила, он еще стонал. И в это время попадает снаряд, 88-мм. Его тело падает, и в руках у нее осталась голова и часть груди. Она тоже была ранена этим снарядом. Этот снаряд пробил его и ее. Фактически ее тоже разорвало на две части. Это было страшно.

Нужно было побороть страх, жажду жизни, надо тоже уметь, надо что-то делать, работать. Жизнь есть жизнь.

- Как относились к женщинам на фронте?

- Нормально. И любили и влюблялись. Женщины больше старались поскорее забеременеть. Как только она беременная, ее списывали и отправляли домой. Судьбы разные. Одна живет в Москве на Рязанском проспекте, взрослый сын. Еще вдобавок ко всему она была ранена, только потом обнаружили, что она беременна.

- Хорошее было отношение или пренебрежительное?

- Нормальные отношения, товарищеские. Их уважали. Если она с кем-то живет, все, это его. Сколько браков было. Они регистрировались приказом командира бригады. Отдавался приказ по 170-й танковой бригаде, считать старшего лейтенанта такого и старшину такую то мужем и женой. Только потом они отмечались в Загсе.

- Встречается упоминание, что больше выживало механиков-водителей, чем командиров башни, это действительно так, как вы считаете?

- Может быть, и так. Я сейчас припоминаю. Весь вопрос в том, что они меньше били в лоб-то меньше били. Самая толстая броня это в башне, лобовая часть. А боковая и кормовая части слабее. Это место и по борту бьют чаще, чем в лоб. В лоб старается не бить, меньше шансов, что снаряд пробьет.

- Как кормили?

- Мы сами себя кормили. Где как. Кормили нормально. Каша, суп, борщ. Первое, второе. Мы набивали животы. Колбасу давали, 100 грамм давали.

- Только зимой?

- И летом тоже. В госпитале давали вино.

- Как вас ранило?

- Открывал люк и осколки попали в руки.

Вообще – я везучий до невозможности, должен был десятки раз умереть. Меня посылают в районе Михайловки, красивое было село. Я тогда как раз пять танков в бригаду привел, их на боевые позиции расставили, командир бригады меня увидел, говорит: «Виктор, сынок, – он меня всегда так называл, хотя всего на 10 лет меня старше, – сынок, бери мотоцикл, дуй в тылы, немедленно нужны горючее и бронеприпасы, все кончается». Я только к мотоциклу. А стоит зампотех батальона, мой непосредственный начальник и говорит: «Виктора, нельзя брать. У него шесть танков и пусть он их ремонтирует. Боброва можно послать, у него два танка. Пускай Виктор принимает два танка Боброва, а тот пусть едет». Казалось бы, я должен был ехать по приказу комбрига, а поехал Бобров. Он отъехал километр от деревни, налетели мессера, его ранило в спину и в затылок, когда он отбегал от мотоцикла, он ослеп. Мне говорят: «Теперь давай, ты. Бери санитарку, санитарную машину с крестом, отвези Боброва в медсанбат, а потом привезешь горючее и боеприпасы» Я его везу, он очнулся, говорит: «Где я. Что со мной. Почему я ничего не вижу?» Я ему соврал: «Ты перевязан, ранен в голову». Довез его, сдал, организовал горючее и боеприпасы. Уехал под таким впечатлением, что я бы должен быть на месте Боброва. Когда мне сказали, что Севка застрелился, не выдержал. Я тогда закрыл глаза и подумал, что бы сделал я. Наверное, то же самое. Быть в вечной темноте, не видеть солнца, людей, это страшно.

Меня ранило, когда я открывал люк. Скорее всего, мина. Ее же не слышно, сволочь. Она же сверху падает.

- Вши были?

- Это страшное. Броненосцы. Было даже стыдно, когда шел на перевязку. С меня снимают гимнастерку, бинты белоснежные, а под ними ползают броненосцы. Как только фронт, боевые действия, все, они сразу появляются, и что только не делали. Вшибойки. Полностью заменят обмундирование. Все сняли. Все отдали на сожжение и дали новое обмундирование. Делали так. И все равно через день опять они появляются. Мы потом сделали вывод, у человека при напряжении, страхе, появляется особый пот, при нем возникают вши, гниды. Лобковые вши появляются редко.

- Спасибо, Виктор Михайлович.